Зрелой Таис...
Возможно, выйдет долго.
Наверное, не выдержу единым стиль и ритм.
Должно быть, буду скакать с поэзии образов чутких, на почву фигур приземлённых.
Обратно.
Но только так, возможно, удастся мне попытка собрать мозаику, нет, лучше скажу – витраж, из кусочков цветных и серых, из обрывков идей и образов. Витраж, что размышлениями и опытом, раздумьями и чувствами сложился в Окне (в стене между Мной и Реальностью) чрез которое Я вижу Мир.
Бесспорно – душа не знавшая порывов прекрасных, подобна мёртворождённому.
Не знавшая страсти, чувств, метаний; не ведавшая взлётов на, вдруг выросших крыльях, не познавшая падений, с обгорелыми культями оных.
Поверьте, мне знакомо это.
«Навсегда» и «по настоящему» - категории юности.
Метания и поиски – характеристики юности.
Но если жизнь действительно проживается, не только в бесплотных фантазиях, то должен копиться Опыт. Должна обретаться зрелость. Так фрукт, претерпевает трансформации от цветка и завязи к плоду полному сока и сладости. И мудрость это сок и сладость жизни, коль только древо не впитало гнилости болот.
Опыт – зрелость – мудрость.
Мудрость в понимании непостоянства всего, в приятии смертности всего и отсутствии такой уж важности хоть чего-либо.
Заметьте, я говорю не о старческой серости, не о шорах , не о замыленности восприятия – напротив, о состоянии в котором нет нужды бегать от чего-либо, от чего-либо отворачиваться, когда есть тотальное приятие и потому появляется видение целого и всех, без исключения его красок, и от того исчезают метания. А только видящий целое, способен быть Творцом, выдуманных ли миров, чужих ли реальных судеб.
Метания…
Мечущиеся и неуверенные повар или парикмахер, как минимум не внушают доверия?
Мечущийся водитель опасен, а мечущийся хирург просто чудовищен!
От чего так привлекательны мечущиеся творцы?
Что создают их инфантильные умы?
Чем напитаны девочки, шагающие с крыш и мальчики, взрезающие себе вены?
« Счастье!? Радость!? – Фи, моветон! Детство! Истинная любовь в страдании душевном, а в мудрости печали, да и только!»
К тому и устремляются – не к любви, а к страданиям, не к мудрости, но к печали.
И шагают, и режут, ибо в своём поиске и метаниях, в качестве опоры находят таких же мечущихся, неуверенных, незрелых.
Да.
Да, хочется сильных ощущений, страсти, и в этом видится вкус и соль жизни!
Но поверьте!...
Поверьте – есть и доступно любому блаженство той же силы, что и страдания Лира!
И обрести его, достичь возможно, пусть и труднее многократно, чем в горестей пучину погрузиться! Но инфантильные даже не ведают о том, и, уж тем более, дорогу не укажут.
А устремлённость ради самой устремлённости?..
Мечтания ради мечтаний!?
О, ужас!
Мечты нужно…
Достигать?…
Зачёркивать?…
Убивать?
Да! – убивать! Уничтожать…
Уничтожать…воплощением.
И только так, здесь, как и всюду, будет пройден путь от слабого к великому. Только так желаньицам, прятавшимся за ликами мечтаний, придут на смену действительно великие устремления! Цели, приближение к которым будет взращивать и развивать идущего, поднимая на уровень Бога.
Если только…
Если только человек не настолько убог, что приняв чужое за мечту, боится – ничего достойного не может придти на освободившееся место. Ибо почва бедна…
( - Я мечтаю сесть на диету и похудеть.
- Так чего не садишься??
- А как потом жить, без мечты !?! )
Зрелость…
Юная дева прекрасна, что над огарком свечным, в пламени слабом, Колосса Родосского видит огонь и шабаш в лесу волхований.
Но зрелой Таис больше к лицу сжечь Персеполис огнём настоящим; наяву стать царицей!
Она мне милее мечтательниц сирых, покрытых сединами лет.
Зрелость – готовность к новому. Готовность выбросить старое. Готовность к неизвестному.
Поэтому в мире моём, Хэмингуэй съездит в Париж. Мучаясь с утра головной болью, встретит в кафе на Монмартре грустного австрийца, которого не взяли в академию искусств. Выпьют. Поговорят. Потом к друзьям на мансарды – головы лечить и души. Встретят дадаистов, кубистов, абстракционистов. Глядишь, и не будет Великой Войны.
Моруа поедет в Москву. Разговорятся о Толстом, перейдут к Блавацкой и Гурджиеву.
Глядишь, и он уже у Рериха в Нагаре. И новый роман. Да, «в стол» на несколько десятилетий, ибо издатели не возьмут, коль там нет терзаний. Да ведь и неважно, коль сам ощутит тишину, Покой мирозданья, а это дороже похвал, всех критиков мира.
Да, а Платонов догонит мальчишку и надерёт ему уши.
Мальчик завяжет с футболом, закончит МГУ или МГИМО.
И поедет на Кубу. И там будет счастлив. И будет смеяться над своим сгоревшим с непривычки носом. А потом? А потом будет новая мечта – папуасы или южный полюс, а может новая невиданная конструкция летательного аппарата или нового моста… (*)
Но я заговорился.
Сам себя не узнаю.
Уже в горле першит.
А Вы всё киваете…
Улыбаетесь, споря внутри?..
Уже заварился, пожалуй…
Вот, возьмите – одна из любимых моих…
Налил не до края – держать чтоб удобней…
Не крепко?..
Там, где-то за Вами кисет позабыл.
Не сочтите за труд – передайте.
Изначально это было комментарием к произведению «Осенняя песня Верлена» (http://www.proza.ru/2015/05/02/1470), работе восхитительной женщины, чрезвычайно талантливого автора, пишущего в стиле – лёгкое прикосновение к полутонам звуков полуночи на сдержанном выдохе, Виолы Тарац.
Позже, ещё один прекрасный талантливый автор , философ и удивительный собеседник Сергей Одзелашвили, посоветовал разместить сие отдельным самостоятельным эссе. Поступаю так, согласно совету.
(*) - обсуждение сложилось по мотивам анекдота:
Москва. Зима. Снег. Мальчик играет в футбол. Вдруг - звон разбитого
стекла. Выбегает дворник, суровый русский дворник с метлой и гонится
за мальчиком. Мальчик бежит от него и думает: "Зачем, зачем это все?
Зачем весь этот имидж уличного мальчишки, весь этот футбол, все эти
друзья? Зачем? Я уже сделал все уроки, почему я не сижу дома
на диване и не читаю книжку моего любимого писателя Эрнеста
Хемингуэя?"
Гавана. Эрнест Хэмингуэй сидит в своем кабинете
на загородной вилле, дописывает очередной роман и думает: "Зачем,
зачем это все? Как все это надоело, эта Куба, эти пляжи, бананы,
сахарный тростник, эта жара, эти кубинцы! Почему я не в Париже,
не сижу со своим лучшим другом Андре Моруа в обществе двух прелестных
куртизанок, попивая утренний аперитив и беседуя о смысле жизни?"
Париж. Андре Моруа в своей спальной, поглаживая по бедру прелестную
куртизанку и попивая свой утренний аперитив, думает: "Зачем, зачем
это все? Как надоел этот Париж, эти грубые французы, эти тупые
куртизанки, эта Эйфелева башня, с которой тебе плюют на голову!
Почему я не в Москве, где холод и снег, не сижу со своим лучшим
другом Андреем Платоновым за стаканом русской водки и не беседую
с ним о смысле жизни?"
Москва. Холод. Снег. Андрей Платонов. В ушанке. В валенках. С метлой.
Гонится за мальчиком и думает: "Блин, догоню - убью!"
http://www.anekdot.ru/id/-2030419047/