Подарок светлой памяти Андрея Романовича Чикатило
В отблесках пламени костра он был похож на гигантскую обезьяну. Неверный свет, летящие искры и густой дым от капающего в огонь человеческого жира изменяли силуэт до неузнаваемости, от этого становилось смешно, я катался по начинающей покрываться утренней росой траве, держась за живот от хохота, изредка упрашивая его прекратить, на пару минут замолчать, но мой веселый друг прыгал и бормотал, неся очередную дикую историю, приключившуюся с ним за бесконечную жизнь среди славного мира людей.
- А ен и грит : " Давай сначала девке ногу отрежем, пока она ужаривается, мы ее в жопу трахнем." Ну, я и отхерачил ей ногу, а перетянуть забыл. Только засадил - сдохла. Пришлось мертвую е...ть.
Он подпрыгал ко мне, взял сигарету, выпачкав фильтр кровью, вернулся к огоньку.
- Скоро поспеет. А вот еще случай был. Это когда мы в ПТУ учились. Залезли в подвал клеем дышать, а там баба пьяная спала, сторож ее приволок с вокзала ночью, трахнул, напоил бээфом. Пыхнули мы, сидим, думаем, что с этой бабой делать.
Он попробовал ужин, отрезав ножом палец, недовольно сморщился, выплюнул непрожеванное в огонь.
- В общем, думали, думали, да просто-напросто бензином ее облили и запалили. Ништяк она орала.
Он загоготал, довольно щурясь и мотая головой.
- Или еще. Сидим с корешом, бухаем. Херяк, мусора вламываются. Ну, думаю, принималово. Не. Грят : " А кто из вас гражданин Гадский будет ?" Дружбан мой поправляет : " Не Гадский, сука, а Градский". Мусор под козырек, исправился, грит дальше : " Там на улице вашу баушку бомжи растерзали, волосы ей съели, пиз...у ломом разворотили, а на башку, без волосьев уже, котелок надели". Ну, мой товарищ и кипешнул : " Как, грит, котелок ? Мне, грит, на фронт с чем теперь кандыбать ?" А служил он в Сирии, шайтанов тамошних спасал от джиннов, генерал-аншеф ему отпуск дал, вот он пятый год в отпуску и шарился по друзьям-знакомым. Мент как узнал, что перед ним натурально герой, вэдэвэшник и подводник, бля, сымает картуз и с поклоном протягивает : " Не побрезгуй, грит, беззаветный ты наш пограничник, картузом моим, сменяешь его на толкучке на котелок новый".
Он снова попробовал жареху, заурчал и снял с жерди. Разложил на газетке " Сельская жизнь", разделал махом, жестом пригласил. А меня звать не надо, я жрать с прошлой недели хотел. Сел рядом по-турецки, для начала мозгом решил полакомиться. Разнес булыганом черепушку, сижу жру. Хорошо. Он сразу отхряпал ляжку, давится, горячо же, жует, историю травит.
- Взял он картуз, а толкучка в соседнем районе была, за три тыщи верст, стало быть. Пошел он с утра на толчок и пропал. День нет, два, а через тридцать лет нашли его. В мэрах Санкт-Петербурга обретается. Память в тайге потерял, ладно геолог Миронов в сапогах мимо проходил, подобрал, по блату в институт устроил, а потом его народишко от большого ума мэром избрал. Хороший мэр был, бывало, как махнет рукой - и нету порта. Прямо кудесник, сзади волшебник, а сбоку - четыре и ваших нет.
Я потянулся за рукой, захрустел поджаристым мясом, слушаю дальше.
- А мент, что картуз ему даровал, как репрессии начались, так в Америку сбежал. Пол сменил, теннисисткой стал.
Он закашлялся, подавившись куском непрожаренной кожи. Сплюнул, вытер рот, отхлебнул чаю из кружки. Снова жрет, проглот.
- А геолог большим революционером стал, справедливость среди себя все насаждал, пока не сожрали его отец и сын и святой дух русской демократии. Это уж перед самой войной было, поймали они его в Госдуме разрушенной, в руинах, да живьем и слопали. Ругались потом. Жилистый и старый, гад. Хотя, вот тогда же прямо на вокзале омоновцы приезжего из Швейцарии съели, приняли под белы ручки из штабного вагона. " Пожалуйте чай пить", - грят. Он побелел, пачпорт им тычет, визжит, про отца русской демократии орет. Ну, тут из-за спин омоновских мужик усатый выдвигается да как топором ему херякнет по тыкве. Тельняшку на себя разорвал, кричит : " Люд православный, это ж, что такое делается на свете белом. Я есть папа гудок, меня любая собака знает". Мимо собака трехногая пробегала, кивнула на ходу, знаю, мол, такого козла все знают. Тут омоновцы и папу гудка оглоушили обухом. Обоих сожрали.
Он откинулся к вещмешку, набитому старыми газетами, долларами, вышедшими из употребления незадолго до войны, волосами наших жертв, заскорузлыми от кала флагами исчезнувших государств. Закурил, отгоняя дымом комаров.
- Дальше чё было ? - Лениво спросил я, тоже закуривая.
- Да вот тебя встретил с этой, - он кивнул на одинокий орден, тускло блестевший в свете луны возле костра. - Вкусная. Не смотри, что тоща. Да и е...ли мы ее три года. Фартануло.
Он задремал, а я вспоминал прошлое. Упырей, стаи шакалов, рвущих человека, глумливые рожи русских ублюдков, свиные рыла соотечественников, разбивших себе лбы перед низкорослым ничтожеством, уничтожившим наш мир и все вокруг. Дааа, было время.