Гости ещё долго вспоминали роскошную свадьбу Климентия и Натальи. Шло время и, в молодой семье уже готовились к пополнению. У Натальи был виден животик, а когда пришел срок, она родила девочку, которую назвали Маврушей.
За время их совместной жизни Климентий дважды побывал, осенью и весной на сборах в военно-полевом лагере, находящемся на реке Нефтянка. Их лагерь был расположен неподалеку от Тыртовой рощи и находился между городом Грозным и станицей Петропавловской. В Алханчуртской долине они джигитовали, выполняя всевозможные упражнения по верховой езде на лошадях.
В одном из безлюдных мест Нефтянки с её обрывистыми берегами, неподалеку от того места где ныне стоит совхоз «Аргунский» (он же – село Алхан-Чурт), они тренировались в стрельбе из винтовок и пистолетов, стреляя по мишеням.
В детстве (в начале 1970-х годов), Андрей часто находил пули от тех винтовок и пистолетов, бродя жаркими летними днями с такими же мальчишками, как и он, по мелководным перекатам реки, рассматривая её глинистое дно. В таких местах они искали пули для того, чтобы зарядить ими свои самодельные пистолеты – поджеги 1*. И однажды он нашел серебряный портсигар ручной работы.
Портсигар был необычен. Узоры на крышках портсигара были выполнены филигранью и тончайшие нити филиграни, диковинно переплетаясь меж собой, придавали ему необычайную красоту.
— Наверное, кто-то из офицеров потерял, — сказал Георгий, рассматривая находку сына. — Давно, когда я ещё был маленьким, мой отец рассказывал, что здесь был стрелковый тир и полигон для казаков. Вот, наверное, кто-то и обронил его возле обрывистых берегов Нефтянки. Потом, спустя много лет, обрыв обвалился и упал в воду вместе с портсигаром, а ты его и нашел. И сделан он либо из меди, либо из серебра, но пока трудно судить из чего именно. Нужно почистить, вот тогда и узнаем.
— Нет, папа, я его не в воде нашел. Шел я вместе с Денисом по берегу и вдруг вижу возле большой трубы через Нефтянку, вверху, из земли, где совсем недавно обрыв обвалился, что-то чёрненькое торчит. Поднялись мы наверх обрыва, я на живот лёг, опустил руку и вытащил его. Он совсем неглубоко в земле был.
Поначалу Андрей думал, что найденная вещь – простая и дешевая безделица, сделанная из меди, но когда находка была очищена и обработана растворам аммиака, портсигар засверкал и, оказалось, что сделан он был из серебра.
«Ну, надо же, а я-то подумал, что он медный. Это ж, сколько труда приложил мастер на изготовление такой красивой вещицы?» — восторгался своей находкой Андрей. Но радость его была не такой уж и долгой потому, что лет через пять, портсигар куда-то пропал, исчезнув таинственным образом из дома. Скорей всего исчез он не без участия его друзей-товарищей, с которыми он часто играл в своём дворе. И кто знает, может быть, обронил тот портсигар кто-то из казачьих офицеров либо простых казаков, в то время когда прадед Андрея Климентий Тонкогубов бывал в тех местах на сборах.
Мавруша родилась 17 апреля 1907 года. Климентий в то времени был далеко от станицы Кахановской на военно-полевых сборах. Поэтому, роды прошли без него. Когда сборы закончились, он вернулся домой; спешился и вошел во двор, держа коня под уздцы. Навстречу ему вышла Наталья. Они обнялись и, от неё он узнал о том, что родился не казак, а девочка. Поначалу он даже немного расстроился, но когда вошел в дом и увидел дочь, обрадовался и взял её на руки.
— На меня похожа, значит, счастливая будет, — сказал Климентий, обращаясь к Наталье. – Ведь все так говорят: если дочь похожа на отца, а сын на мать, то счастливыми будут.
— Дай-то бог…
Мавруша подрастала, но Наталья, родив дочь, как-то однажды попала под дождь, простыла, заболела и у них, долго не было детей – почти пять лет.
Крёстной матерью для Мавруши, они взяли Акулину. И по этой причине Акулина, была частым гостем в их доме. Но однажды, когда Акулина со своим мужем приехали из Гребенской – в один из праздников и заночевали в гостях – случилось то, о чём Наталья узнала спустя лишь десятки лет.
Хорошо подвыпивший в тот вечер Климентий, тайно изменил Наталье с её лучшей подругой, ныне их кумой Акулиной. Климентий, скрыв от Натальи и своего друга Евсея, мужа Акулины, эту измену, и, как ни в чём не бывало, жил, управляясь с делами по дому. Сеял пшеницу в поле на своём наделе; обрабатывал вместе с Натальей виноградные лозы на делянке, а осенью убирал урожай; косил сено для скотины; заготавливал дрова на зиму. Ничего не подозревающая об измене Наталья, занималась своими женскими делами: пекла хлеб и пироги, варила каши и борщи, стирала бельё, приносила воду из реки в вёдрах, как для питья, так и для стирки. Так день за днём, незаметно шло время. Но теперь в семье Климентия ждали пополнение и его лицо, светилось от радости, когда он смотрел на свою жену.
— Натальюшка, ты тяжелого не подымай: нельзя тебе. Вон животик-то у тебя востренький, знать казака мне теперича родишь. Дай я тебе подсоблю, — сказал Климентий. Затем взял вёдра с водой и поднёс к корыту, в котором Наталья собиралась стирать бельё. Мавруше, не отходила от матери, стараясь помочь ей так же, как помогал ей и Климентий. «Какую помощь можно ожидать от ребёнка?» — думала Наталья, но, тем не менее, ей было приятно слышать от дочери, когда она говорила: «Маменька, давайте я вам помогу…».
В 1912 году, родился мальчик, и назвали его Евдокимом. Климентий был на седьмом небе от счастья, потому что как он и предполагал, у него родился сын.
Но по-прежнему и не совсем спокойно, жилось казакам в станице Кахановской.
Если чеченцам было несподручно воровать крупный рогатый скот и лошадей, уводя их из казачьих станиц, перебираясь на левый берег Терека, то Кахановская у них была под боком. Станица бала лакомым кусочком для окружавших её четырнадцати чеченских селений и никаких затруднительных переправ через реки во время воровства или разбойных нападений не было, не считая, конечно же, Сунжи и мелководной Белки.
Когда Евдокиму пошел седьмой месяц, Наталья, кормя его грудью, обращаясь к Климентию, спросила:
— Клим, ты прошение подал, аль нет? И что они тебе ответили? Переведут тебя в Гребенской полк? Сколько нам ещё ждать? Когда мы переедем жить в Щедрины? Вон вчера у Акимовых корову увели со двора, а неделю назад у Семенкиных овец угнали. А двумя днями до этого со двора Шаповаловых увели двух тягловых быков и лошадь. На чём теперь им землю пахать? Того глядишь не сегодня так завтра и нас обворуют. Ты этого ждёшь? – говорила с волнением в голосе Наталья.
Климентий, чистил свой кавалерийский карабин и молчал. Наконец устав от упрёков жены, ответил:
— Да что ты словно квочка раскудахталась! А ну-ка цыц, женщина! Сказано же тебе, что рассматривают моё прошение. Не сегодня, так завтра, ответ из войскового казачества придёт. Ответив на упрёки жены, Климентий закончил чистку карабина, вставил затвор в затворную раму и принялся чистить пистолет.
Наталья, помолчав немного, вновь начала говорить:
— Клим, ну что ты снова молчишь? Поговорил бы со мной что ли…
— А об чём прикажешь с тобою разговоры вест? Ты словно квочка: знай всё одно, кудахчешь, словно над цыплятами – об одном и том же.
— Клим, но я же мать! Как мне о детях наших не беспокоится? Вон на Аньку Шлычкову посмотри, ходит, словно старуха какая, горем убитая. Ведь почти восемь лет в станице её не было, а потом заявилась. И кому она из казаков теперь нужна? Никому… и никто её теперь замуж не возьмёт. А ей-то всего лет двадцать пять от роду будет, а выглядит, словно старуха или кляча заезженная. Видать, сколько лет она замужем за чеченцем была – столько ему каждый год и рожала. А когда не нужна стала или же тот денег на калым накопил чтобы купить себе чеченку, выгнал её со двора, словно блудливую собаку. Ну а детей, как у них и положено, себе оставил. А ведь у нас Маврушка растя – не заметишь, как и повзрослеет. Пойдёт на реку по воду или бельё прополоскать, так они тут как тут. Упрут дочку нашу и, что тогда делать будем? Нет, лучше уж я её, своими руками в Сунже или Белке утоплю, чем такой позор в будущем терпеть, — сказала Наталья и посмотрела на мужа, ожидая, что же он ей скажет в ответ.
Климентий долго молчал, сдерживая себя, но наконец, не выдержав, сказал:
— Дура ты, Натаха! Курочка ещё в гнезде, а ты уже цыплят считаешь. Сказал же тебе, что не сегодня так завтра ответ на моё прошение придёт! Ты думаешь, что мне легко станицу родную покидать? Здесь мы с тобой выросли и нынче живём, а как нас там примут на новом месте, не знаешь? То-то и оно. И я не знаю...
— Клим, но ведь мы будем там не одни! Ведь там дядька Данила живёт, а там глядишь, и мы родителей своих в Старощедринскую перевезём. Всё ж там спокойней жить, чем здесь. Ты бы поехал в станицу и поговорил с дядькой?
— Когда придёт время – съезжу! – грубо ответил Климентий и начал чистить пистолет, управившись с чисткой кавалерийского карабина. Но время не заставило себя долго ждать и, пакет с разрешением на перевод Климентия в другой полк, вскоре пришел. Теперь у Климентия, на всё про всё, оставалось несколько дней, чтобы явится к новому месту службы, как и полагалось по предписанию.
— Ну что Наталья, вот и пришло время переезда, а ты кудахтала словно курица. Теперь надо бы нам на Гудермесский рынок съездить и распродать всё лишнее. Корову и тёлку продадим, а там другую корову себе купим. Поросят и свинью, тоже продать нужно. Что ж мы, за собой их на аркане поведём, что ли? Да и лишняя копейка не помешает, а мы себе всё хозяйство там, в Щедринах купим. У них там тоже базар на левом берегу Терека по воскресеньям собирается.
— Нет, Климушка, что хочешь, продавай, а Зорьку я тебе не позволю продать: я к ней привыкла. Корова хорошая и молока много даёт. Ну, купим мы другую корову и, хорошо если – дойную, а если же стельную, то жди сват поросят, пока она отелится и начнёт молоко давать. И вдруг она будачая попадётся, что тогда? Я к ней не подойду, так и знай. Сам тогда будешь, её доит.
— Ладно, успокойся. Да и где ты видела, чтобы казак корову за вымя дёргал!? Так и быть, оставим твою Зорьку, раз на то дело пошло, но всё остальное хозяйство лучше распродать. И так много чего с собой взять нужно. Уложить бы всё имущество в две подводы — в нашу подводу и дядьки Данилы. Да и из инструмента надо будет кое-что подкупить для строительства нового дома. Время тянуть не будем. Завтра же и поедем с утреца на рынок, — сказал Климентий и пошел заниматься своими делами, подготавливаясь к завтрашнему дню.
Наталья помогла мужу и приступила к своим женским делам. Суетясь возле плиты, она приготовила ужин, и когда ужин был готов, позвала к столу всех домочадцев. Но к столу не пришел Филипп, так как он находился в дозоре по охране станицы, охраняя добро казаков – в том числе крупный рогатый скот и лошадей от посягательств на него со стороны чеченцев.
Поужинав, свекровь Натальи Лукерья, пошла в свой дом, стоящий в одном дворе – напротив дома Натальи и Климентия, где вместе с ней проживал её младший сын Филипп со своей женой Агнетой. И хотя была уже осень, но было ещё тепло. Поэтому, ужинали все не в доме, а за столом возле плиты стоящим во дворе.
Наталья убрала со стола и перемыла посуду. Агнета, протёрла посуду сухой тряпкой и сложила в стол, после чего, вместе с Натальей пошла, доить коров. И когда они вернулись, управившись с дойкой, процедили молоко и напоили своих детей парным молоком. Остальное молоко слили в чан, чтобы после того, как оно прокиснет, собрать сметану и сделать творог.
Когда Агнета пошла отдыхать, Наталья взяла совок; открыла услон печи чтобы набрать углей и, засыпав их в утюг, вошла в дом; выгладила блузку и юбку тёмно-коричневого цвета и аккуратно повесила вещи на спинку железной кровати. Приготовила она также сарафан и для Мавруши, а утром, едва забрезжил рассвет, хозяева выехали со двора.
От Кахановки до села 2* Гудермес не так уж и далеко, может километров пять или шесть, но выехать им нужно было пораньше для того, чтобы успеть занять хорошее место в торговых рядах.
Приехав на базар, они, расположившись в ряду, где торговали всевозможной живностью. Напротив них тянулся торговый ряд из мешков и оклунков с кукурузной, пшеничной, ржаной и даже грушевой мукой. Мешки в рядах, стояли прямо на земле. Но кроме мешков с мукой стояли в том ряду также и мешки со всевозможными крупами, семенами подсолнечника, орехами, как лесными, так и грецкими.
Грушевую муку покупали охотно. И покупали её в основном для того чтобы сварить киселя. Мололи такую муку из высушенных лесных груш, и имела она своеобразный, приятный запах и была немного кисловата на вкус.
Позади мучного ряда тянулся ряд с инструментами и сельхозинвентарём. В одном из этих рядов монотонно и без устали кричит торговец, рекламируя свой товар, зазывая покупателя.
Солнце едва взошло, но, не смотря на столь ранний час, базар жил своей полноценной жизнью. Он шумел и, казалось, гудел, словно потревоженный улей на все голоса от того, что продавцы и покупатели базара разговаривали не только на русском, но и на других языках. Люди, сновали по торговым рядам взад-вперед и эта картина, чем-то напоминала муравьёв в муравейнике. Некоторые люди, ходили по торговым рядам, прицениваясь к товару. Кто-то из них спрашивал цену, ну а кто-то уже торговался с хозяином, чтобы тот её немного снизил. Вездесущие цыганки, ходили по рядам и приставали как к покупателям, так и продавцам с предложением погадать и предсказать судьбу. Их мужья, заняв самые бойкие места, торговали товаром, разложив на земле цепи, кованые грабли, тяпки, вилы и прочее.
Минут через пять после того, как Климентий и Наталья обосновались на торговом месте, напротив них в мучном ряду встали две чеченки.
На своих плечах они принесли мешки. И видимо, для того чтобы мешки было удобно нести на базар со своего аула, каждый из мешков они связаны между собой верёвкой за верхние края. Сняв с плеч мешки, чеченки поставили их на землю в один ряд; развязали и подвернули верхние края мешков таким образом, чтобы товар, которым они собрались торговать, было хорошо видно. В четырёх мешках, которые они принесли, был различный товар. В одном из мешков находилась грушевая мука, в другом – лесные орехи фундук, а в третьем и четвёртых мешках была кукурузная мука.
Посмотрев на женщин, Наталья и Климентий невольно подумали: «Старухи…».
Скорей всего женщинам было лет по двадцать пять, может чуть больше, но выглядели они гораздо старше своих лет. Женщины были худы, а их лица – бледны и выглядели усталыми. Поэтому у Натальи и у Климентия слаживалось впечатления, будто бы их не кормили дня три. И ещё они подумали, что по ночам, на них пахали землю, запрягая обеих женщин в конный плуг. Но кем они являлись по отношению друг другу – это было трудно сказать. Непонятно им было и то, кем доводились они тому пожилому чеченцу, в сопровождении которого они пришли на базар. Но скорей всего, обе женщины были его женами.
Пожилой чеченец, в сопровождении которого они пришли, был на вид лет пятидесяти. На его голове была высокая каракулевой папахе. Одет он был в черкеску, поверх которой был плащ из тёмно-коричневого сукна, а на поясе висел кинжал.
Мужчина подошел к месту, которое выбрал для торговли и что-то сказал женщинам. Те, сняв мешки с плеч, послушно и беспрекословно словно рабыни, поставили их на землю. Но до того времени пока он выбирал место, женщины, согнувшись под тяжестью мешков, стояли и смотрели на него, ожидая того момента, когда он им укажет место, куда можно будет поставить мешки с товаром. А ещё Наталье и Климентию показалось странным и необычным то, что мужчина шел впереди женщин налегке, и в его руках была лишь небольшая тросточка, сделанная из тонкой веточки, на коре которой ножом были нарезаны витиеватые узоры. Женщины, идя гуськом одна за другой, шли за мужчиной следом. Мужчина, долго присматривался, выбирая место, но выбрав, наконец-то остановился. Повернувшись лицом к женщинам, что-то им сказал. Затем указал тросточкой место торговли, после чего женщины поставили мешки, которые всю дорогу несли на своих плечах.
На базар Климентий с Натальей приехали с целью не, сколько продать, а сколько купит нужный вещи, которые пригодились бы им на новом месте жительства. Поэтому из всего товара у них была лишь полугодовалая тёлка и свинья с двумя поросятами. Всё же остальное хозяйство, коими были: ещё два поросёнка, десять баранов, гуси, около двух десятков, столько же уток и кур, они решили, поделив поровну, отдать Филиппу, Никите и матерям Натали и Климентия. Тем более что и Филипп, и Никита, недавно поженились и, их молодым семьям помощь была нелишней.
Наталья сидела на подводе и кормила грудью Евдокима. Климентий торговался с покупателями. Тёлку они продали быстро – почти сразу же, как только приехали на рынок, а со свиньёй и поросятами пришлось ещё постоять. Поросят вскоре тоже купили, и оставалось продать лишь свинью.
— Наталья! Я пожалуй пойду куплю нужный инструмент, пока ещё не весь инструмент разобрали, а ты поторгуй тут сама. Я быстренько… Хорошо?
— Хорошо, иди и Маврушу с собой возьми. Она хотела свою копеечку потрать, ту, что ей наши кумовья подарили в то раз, когда в гости из Гребенской приезжали, — сказала Наталья и Климентий, взяв дочь за руку, пошел за покупками.
Идя по ряду, где торговали всевозможным сельхозинвентарём и плотницкими инструментами, Климентий остановился и стал долго присматриваться, выбирая нужные для себя инструменты. Маврушу, он держал за руку, а она, крутилась и смотрела по сторонам.
— Папа, а можно я вон в ту лавку схожу и куплю себе чего-нибудь? — спросила Мавруша и показала пальцем на лавку, в которой продавались не только ткани, всевозможную бижутерию, но и сладости.
— Иди, но только недолго. И чтобы быстренько вернулась ко мне обратно! Поняла? — строго сказал Климентий.
— Хорошо, папенька, я быстренько – туда и обратно. А то уедем в Щедрины и, где я там свою подаренную копейку потрачу? Ведь там нет, наверное, такого большого базара как в Гудермесе? – сказала, Мавруша и быстрым шагом пошла к лавке. Но подойдя к прилавку, она вдруг стала смотреть не на товар, а на продавца. Смотрела она на него неотрывно и даже с неким удивлением, потому что раньше никогда не видела таких рыжих людей. Кучерявые волосы продавца были огненно-рыжими, такого же цвета была его небольшая бородка и усы. Его лицо было покрыто рыжими веснушками и Мавруше показалось, что даже глаза у продавца были такими же рыжими. Продавец ей напомнил её куклу-клоуна с огненно-рыжими волосами. Кукла была сшита из разноцветных лоскутов и подарила ей её крёстная, Акулина Павлова.
Приоткрыв рот, Мавруша, не мигая, смотрела на продавца почти минуту.
Продавец, поняв, что она разглядывает не товар, а его, спросил:
— Девочка, ты что-то хотела купить?
— А дайте-ка мне голубчик вон тех пряников и петушков на палочке, — сказала Мавруша, всё ещё продолжая рассматривать рыжего продавца. Продавцу услышанное от маленькой девочки слово «голубчик», явно не понравилось, но обижаться он на неё не стал, подумав: «Наверное, чувствует себя богачкой?.. Ребёнок есть ребёнок – чего на неё обижаться…» — но всё же сменил тон в общении.
— Сударыня, может быть, вы ещё изволите что-то купить? – вновь спросил, уже улыбнувшись Мавруше продавец. — Вы только скажите, и я мигом вас обсужу.
— Нет, голубчик. Этого, пожалуй, хватить, — ответила Мавруша, и продавец начал отпускать товар, аккуратно сложив его в свёрнутые из бумаги кульки. Конфеты, он положил в один, а пряники – в другой кулёк. Дал полкопейки сдачи и распрощался с покупательницей.
Через несколько минут Мавруша вернулась к отцу, купив фунт медовых пряников и дюжину конфет – леденцов на палочке в виде петушков и зайчиков. Климентий к тому времени уже успел купить несколько пил, как для продольного распила лесоматериалов, так и для поперечной распилки брёвен, брусьев и досок. Кроме пил, он приобрёл также лопари и коловорот со свёрлами разных диаметров. Не забыл и про гвозди. И ещё купил многое другое, необходимое для предстоящего строительства дома. Но самой дорогой покупкой оказался фуганок. Верней сказать не его корпус, сделанный из древесины твёрдых пород, а лезвие. Дорогостоящим лезвие было потому, что было самозатачивающимся и его высокое качество подтверждало выбитое на лезвии клеймо фирмы изготовителя. Скорей всего лезвие было изготовлено в Польше, возможно — в Австрии или Швейцарии. Надпись на лезвии «Steels JG707 Freres», была нанесена дугой поверх изображенного льва. Изображенный на клейме лев, приподняв одну лапу кверху, стоял на горизонтально расположенной стреле. Под стрелой, была ещё одна надпись: «A. GARANTIE». Но что было написано на лезвии, Климентий не знал, так как не мог читать как по-английски, так и по-немецки. Хотя мог читать и грамотно писать по-русски, закончив два класса церковноприходской школы. А также, неплохо знал и мог свободно говорить на двух языках: чеченском и кумыкском.
Вернувшись к подводе, они увидели, что Наталья, стоит рядом с подводой и свинья ещё не продана. Евдоким спал на постеленном в кузове подводы матрасике. Мавруша развернув кулёк с пряниками, предложила угоститься ими отцу и матери. Те, взяв по прянику, продолжали разговор о своих проблемах с предстоящим переездом, а также немного переживая, они думали ещё и о том, что: «Не придётся ли нам вести свинью назад?» — Мавруша залезла на подводу, и уселась на сиденье. Она с любопытством разглядывала прохожих, облизывая конфету – петушка на палочке.
Базар был в разгаре. Покупатели бойко сновали меж торговых рядов.
— Что-то плохо идёт торговля, — сказал, обращаясь к жене Климентий. – Не пришлось бы свинью назад везть. Как ты думаешь?
— Думаю, что продадим. А ты всё купил, что хотел?
— Да, пожалуй, всё. Но если чего не будет хватать, то после докуплю в Щедринах, а может быть, у кого-нибудь из станичников на прокат возьму. Небось, и у дядьки Данилы тоже инструмент кое-какой имеется.
— Ну что ж, тогда, пожалуй, чуть позже, и я пойду, схожу за покупками. Надо купить материала кое-какого для простыней и пошива наволочек. Посмотрю, может быть ещё ситца и щелка куплю для блузок. Да и сукна для юбок надо б купить себе и Мавруши. А тебе посмотрю сукно потемнее. Буду из него шить штаны, чтобы тебе в них дома ходить. Сошью тебе, какие-нибудь недорогие простенькие штаны и – штанишки Евдокиму на будущее. Не заметишь, как время пройдёт и Евдокимка наш ходить начнёт, а казак без штанов, хотя и мал ещё отроду – не казак вовсе. Клим, Клим, посмотри туда, а то упустишь интересный момент. Пока вас не было, я за чеченками наблюдала. Вон смотри, смотри, кажись, опять началось, и одна из них снова полезла… — кивнув головой в сторону стоящих напротив чеченок, тихо сказала Наталья, для того, чтобы её муж повернулся и посмотрел, как чеченки достают из кошелька деньги и дают сдачу, рассчитываясь с покупателями.
Покупатель, купив банку грушевой муки, подал одной из чеченок банкноту крупного достоинства. Та, взяв деньги, почесала голову, видимо потому, что вши не давали ей покоя. Затем, подняла подол одного платья, другого, третьего… и последующих, пытаясь добраться до кошелька, который у неё, видимо, лежал в кармане, пришитом к одной из юбок или платьев. – Раз платье, два платье, три платье, четыре, пять, шесть, семь, восемь… ужас, это же надо было, столько юбок и платьев она на себя нацепить. Интересно, они хоть на ночь их с себя снимают? – говорила Наталья Климентию. Тот, помолчав немного, ответил:
— Не знаю… Те чеченки, которые за нашими казаками замужем, так не наряжаются и в бане моются, а за этих, видать, и правду говорят: всё своё ношу с собой, на случай если муж их из дому внезапно выгонит. И кстати, о баньке – надо бы подумать над этим вопросом. Здесь-то мы, когда в своей баньке, а когда и на горячий источник ходим купаться, а в Щедринах, наверное, придётся тоже баню ставить. Не то будем с тобой чухаться… как эти чеченки.
Продав наконец-то свинью, ближе к полудню, они успешно вернулись домой. К тому времени Филипп уже давно был дома и отдыхал. Пообедав, Климентий и Филипп отправились в станицу Старощедринскую, чтобы сообщить дядьке Даниле о точной дате дня переезда. Выехав из Кахановской, путники направились к паромной переправе через Сунжу, а переправившись, двинулись дальше. Проехав рядом с селом Брагуны, они направились к берегу Терека.
В селе Брагуны кроме кумыков, жили также и несколько семей казаков. Хорошее село и расположено оно в междуречье Сунжи и Терека. Сунжа в том месте протекает – так же, как и Терек – двигаясь на восток и сразу же за селом, впадает в Терек примерно под углом 45 градусов поэтому, ближе к месту впадения Сунжи в Терк, территория междуречья сужается клином. В том месте как раз и стояло (да и стоит по ныне), село Брагуны.
Летом, во время обильного таяния снегов в горох, в обеих реках сильно поднимался уровень воды и поэтому, село частенько подтапливало, а посевы пшеницы и кукурузы, которые росли на плодородном намывном грунте, часто смывало. Но, тем не менее, жители дорожили селом, не желая его покидать и, наверное, дорожат им поныне.
Хорошее место. Земли в селе и вокруг него плодородные. Реки проходят рядом с селом как слева, так и справа, а это значить, что есть места, где ловить рыбу, да и скот есть куда выгнать на выпас. Реки являлись как бы некой преградой для пасущейся скотины, так что далеко ей уйти было некуда, разве что только переплыть на правый берег Сунжи или левый берег Терека. Но овца, например, добровольно в воды рек никогда не сунется.
Когда путники проехали село, вдали перед ними показалась глинобитная сакля паромщика, стоящая на берегу Терека. Подъехав к сакле, они спешились, и навстречу им вышел её хозяин. Наху, так звали хозяина сакли и паромщика каючной 3* переправы. В пристроенном к сакле хлеву стоял телёнок, а в скотном дворе, рядом с хлевом, стояло несколько ягнят с ярками – их мамашами. Кроме низенькой изгороди на скотном дворе, вокруг сакли не было никакого плетня или забора. Вышел из сакли и перед тобой, простиралось поле, где не только Наху, но и многие брагунцы пасли скот. В поле, не росло ни каких деревьев. Не было леса и по левому берегу Терека напротив станицы Старощедринской, как, впрочем, не было его и за правым берегом Сунжи.
По левому берегу Терека, один из многочисленных рукавов, отделившись от Терека, проходил в том месте почти вплотную к станичному валу, и то место станичники называли почему-то “Кошачьем островом”. Деревьев на острове не было и кроме камыша и травы там ничего не росло. Лес в том месте, рос лишь по левому берегу Терека – ниже по течению, ближе к месту, где прежде стояла старая станица 4* – но печь в сакле паромщика нужно было чем-то топить. По этой причине, сбоку одной из стен сакли, Наху складировал обломки стволов деревьев и коряги. Проплывающие по Тереку коряги и стволы деревьев, он обычно вытаскивал из воды на берег, но иногда переправлялся на своей длинной лодке и на левый берег реки специально для того, чтобы собирать там для своего очага хворост либо сушняк, прибившийся к берегу.
— Салом алейкум, Наху! – поприветствовал Климентий паромщика. Филипп лишь молча, кивнул головой в знак приветствия, так как не знал кумыкского языка.
— Алейкум салом! Рад тебя видеть Климентий! Далеко ли собрался и кто это с тобой?
— Это мой родной брат Филипп. По-кумыкски он не понимает, потому и молчит.
— Тогда будем говорить по-русски, а то обидится и подумает, что мы не уважаем его, — сказал Наху и начал, хотя и плохо, говорит по-русски, приглашая гостей в свою саклю. – Проходите в моё скромное жилище. Будем калмыкшай пить. Я вас долго не задержу. Я чай утром не пил – голова болит.
Калмык-чай его хозяйка сварила совсем недавно из бараньего молока. На вкус он был солёным, как и положено быть такому чаю, имея весьма необычный, даже своеобразный вкус. Кроме соли в него было добавлено сливочное масло, чёрный душистый молотый перец. В заварке кроме обычного спрессованного в плиту низкосортного зелёного чая, в напиток было добавлено немного стеблей то ли конского щавеля, то ли бадана, то ли ещё какой иной ароматной травы, которую собрала в степи и заготовила впрок жена паромщика.
Попив чай с солёной брынзой, Климентий и Филипп поблагодарили гостеприимного хозяина за угощение. Выйдя из сакли, все направились к берегу реки. Паромщик шел впереди, а Климентий и Филипп – сзади него, ведя своих коней под уздцы. Подойдя к лодке, они сели вместе с паромщиком в неё, а своих коней пустили следом за собой вплавь, и благополучно переправились на левый берег Терека. Они могли бы, переправится и где-нибудь в другом месте, сидя верхом на лошадях, но так как была осень, решили, что не стоит мокнуть в холодной воде. «Думаю, что нечего нам брат ноги мочить. Для этого есть лодка и паромщик. Да и тут напрямки, а до Червлёнского брода нужно крюк давать. И, тем более что мы, ни за кем не гонимся, ни за нами никто не гонится тоже. Так что, спешить некуда…» — говорил Климентий брату, ещё в то время, когда они проезжали мимо села Брагуны и Филипп предлагал перейти реку через Червлёнский брод. Кони вышли на берег немного раньше, чем люди причалили к нему на лодке. Отряхнувшись, кони стояли и дожидались своих хозяев.
— Гром! Ко мне! — скомандовал Климентий и конь, послушно подошел к нему. Филиппу же, пришлось побегать за своим конём, но вскоре поймав коня, они снова продолжили свой путь.
Двигались они по тропинке, проезжая через редкие поросли камыша, которые порой смывало вместе с корнями при летних разливах Терека. Тропинка привела их напрямую к станичному валу, который защищал станицу от летних паводков при разливе Терека.
Казаки, находившиеся на сторожевых вышках, расположенных по краям станицы с южной стороны сразу же за валом, заметив всадников и узнав их, помахали Климентию и Филиппу рукой в знак приветствия.
Издали и Филипп, и Климентий могли видеть лишь купола церкви, но когда они поднялись на вал, то с его высоты, перед ними как на ладони открылся вид почти на всю станицу. На другом краю, с её северной стороны, по бокам стояли две таких же вышки, как и с южной стороны станицы. Дальних домов было почти не видно, а виднелись лишь их крыши, крытые красной черепицей либо кровельным железом. Соломенных или покрытых камышом крыш жилых домов в станице почти не было. Камышом были покрыты лишь крыши сараев или иных подсобных помещений. По центру станицы виднелись верхушки крон деревьев белой акации, посаженых станичниками когда-то давно по краям станичной площади. Немного восточней от площади (примерно квартал) находилась большая, красивая православная церковь. Она то, красуясь своими позолоченными куполами, и была видна путникам из-за вала, а была она сложена из красного кирпича. К северу, за ней, виднелся деревянный купол старообрядческой церкви. Сама церковь была сложена из брёвен. Церковь старообрядцев была меньше, но гораздо старше православной церкви. Позолоченных куполов на ней не было, и на вершине её единственного деревянного купола красовался потемневший от времени деревянный крест. Ещё чуть дальше от старообрядческой церкви к востоку, была видна крыша монашеского скита, крытая досками. В скиту, отдельно от всех, жили монахи, не ходя к кому-либо в гости, и также, не приглашая никого к себе. За монашеским скитом, всё также на восток, располагалось станичное кладбище. Сама станица, размером была примерно два на два километра. Её улицы и переулки, проходили параллельно друг другу. Улиц в станице было пять, а переулков – семь. Переулки разделяли кварталы, а кварталы состояли в основном из четырёх либо шести дворов.
Спустившись с вала путники, въехали в станицу, и поехали по одной из её улиц. Навстречу им шли две казачки. На коромыслах через плечо, они несли пустые вёдра. Шли они к Тереку, чтобы набрать и принести домой воды возможно для питья, стирки или же для бани. Кивнув головами в знак приветствия, и поздоровавшись с Филиппом и Климентием, казачки прошли мимо, затем, поднялись на вал, спустились с него и пошли к берегу реки.
Терек, как большой 5*, так и малый 5*, был излюбленным местам казачек. Собравшись там, они, частенько полоскали не только выстиранное дома белье, но и “перемывали косточки” всем казакам и казачкам. Там они говорили о том, кто что сделал, кто с кем переругался, кто кому влюблённые глазки строил, и чей муж после этого побил свою жену и так далее.
— Тьфу, тьфу, тьфу. Святый Боже. Святый Крепкий. Святый Бессмертный, помилуй нас. Спаси и сохрани нас от лиха – баб встретили, да ещё и с пустыми ведрами… Черти их поднесли, а не сами они появились у нас на пути. Но может всё обойдётся?.. Беды бы не случилось, когда возвертаться будем — сказал Филипп.
— Не будь таким суеверным братка, бабы, они и есть бабы — не черти, хоть и встретились нам с пустыми ведрами, — ответил Климентий. Но всё же, как говориться, тоже на всякий случай трижды сплюнул через левое плечо, после чего снял с головы шапку и перекрестился.
Проехав квартал, не доезжая православной церкви, они свернули в проулок влево и выехали на другую улицу, которая проходила мимо станичной площади и шла параллельно той улице, по которой они ехали. У края площади, с её северной стороны, находилось место, которое можно было назвать лобным. То есть там, когда-то не так уж и давно, производили суды над казаками, преступившими закон. Наказывали на том месте изменников Родины, воров, убийц, а иногда – прелюбодеев и пьяниц. Наказывали также и тех, кто не выполнил военные приказы или предписания станичного либо войскового атамана. Виновных наказывали разными способами: кто что заслужил, тот, то и получал по заслугам. Раньше, по решению Круга, вопрос, что делать с казаком, преступившим закон, решался на месте – в своей станице. И так было почти до середины XVIII века. В те времена, казаки по решению Круга кого-то оправдывали, а кого-то наказывали по всей строгости казацких законов. Кого-то из провинившихся, прилюдно секли розгами или плеткой-ногайкой. Да так секли, что кожа на спине трескалась и, глядя на наказуемых другим казакам было неповадно грешить или нарушать закон. А наказуемый, был обязан при каждом ударе плети говорить: «Благодарю братцы за науку». После наказания, так называемый палач, выбранный из числа казаков, просил прощения у того, кого он наказывал, говоря: «Прости братка, но таково решение Круга. Сегодня я тебя, а завтра может быть, и ты меня стегать плетьми будешь, уча уму разуму…» — и все расходились по домам, не держа, зла друг на друга. Но бывали, конечно же, и случаи, когда наказуемый не возвращался со станичной площади к себе домой. Например, за измену Родине, предательства или убийство к любому казаку могли применить иные меры наказания. И это были такие наказания, как, куль 6* да в воду или же наказуемого могли посадить на кол задом. Но в дальнейшем, такие методы воспитания смертной казнью или поркой, не прижились в среде терских гребенских казаков и наказания стали совсем иными. Провинившихся казаков стали наказывать штрафом, арестом либо отсылали на каторгу. Кого наказывали арестом, того запирали на ночь в сарае. Утром выводили из-под стражи на улицу и наказуемый мел метлой улицы, площадь или же выполнял какую иную грязную и позорную для казака работу. Но тех, кто провинился сильней – ждала иная участь: его порой отправляли на каторгу. За мелкие и несерьёзные провинности казаков в основном наказывали штрафами. Но иногда, ещё по старинке, наказывали и поркой, так сказать для наглядности. Иногда поркой наказывали даже и станичного атамана. Войсковой атаман давал указания прилюдно наказать атамана станичного, если тот имел неосторожность в чём-то провиниться.
— Странно… — сказал Филипп, обращаясь к Климентию, увидев хорошо сохранившиеся орудия экзекуции и казни. – Публичные казни уж давным-давно отменены, а орудия пыток, заострённый кол и помост с лавкой для порки, остался…
— А чего тут странного. Поглядит кто на лобное место, того глядишь, и грешить меньше захочет. Глянет, да и подумает, что его ждёт в случае чего... Хотя… уж давным-давно нет этого. Давно уж в тюрьму садят да на каторгу ссылают. Хотя… выпороть и сегодня смогут – ежели заслужишь. А это, видать, как памятник сохранили, в назидание потомкам, чтобы помнили о том, что жить нужно честно и праведно. Чтобы не обижали ближнего своего, то есть жили по божьим законам. Не знаю, как ты, а я помню, что старики мне рассказывали и как те казни проходили. Они рассказывали: бывало, сотворит один и тот же казак злодеяние дважды – пусть даже не столь серьёзное, его порой прощали. Но если он снова попадался с этим и уже в третий раз, то всё – пощады не жди. Либо куль на него наденут да в воду бросят, либо на кол посадят. Там, под водой, никому не видно, как казак, умирая, мучается, захлёбываясь водой. А вот как рассказывали, на колу умирают, этого... и врагу не пожелаешь видеть. Сам как представлю эту картину, так дрожь пробирает. Снимут с него портки, а затем, несколько крепких казаков возьмут его за руки и за ноги и, подняв, посадят на кол. Редко кто из казаков умер тихо и смиренно. Все кричали, да так сильно, что крики их холодили кровь в жилах. Кричали они, правда, недолго – лишь то время пока приговорённый к смертной казни медленно опускался всё ниже и ниже к земле, нанизываясь на кол и пока кол не упирался ему в горло, пронзая и раздирая его нутро, кишки и другие внутренности. Вот так вот, братка…
Проехав по улице мимо площади ещё немного, они свернули в проулок, где и находилось подворье Данилы Серебрякова. Его подворье было не слишком большим, но и не маленьким. И было оно такое же, как в основном и у всех остальных станичников – соток десять-двенадцать. Располагалось оно на углу квартала, который состоял из шести дворов. На другом углу того же квартала жили Нестеровы. Соседствую огородами с подворьем Данилы Серебрякова, располагалось другое подворье и там жила семья Данилушкиных.
«Огород большой. Есть конюшня, банька, подсобные помещения. Так что… можно будет поставить и второй дом» — подумал Климентий. Но и его жена Наталья, да и дядька Данила со своей женой Ариной, рассчитывали на то же самое.
Дочь Данилы Анфиса, давно вышла замуж и уехала жить к мужу в станицу Червлённую. Сыновья, Фёдор и Михаил, погибли во время войны 1904 – 1905 годов с Японией, а Данила и его жена, жили теперь одни. Жены, Михаила и Федора, вышли снова замуж и уехали со своими новыми мужьями жить в другие станицы – Калиновскую и Ильиновскую.
«Арина, внуков-то нам с тобой теперь не видать. Да и в гости к ним много не наездишь… Новые мужья теперь у снох наших. И у внуков наших теперь, вместо отцов отчимы. Ещё истолкуют наши визиты не так и подумают ещё чего…» — так думая говорил не только дед Данила, и его жена Арина с ним соглашалась, а у Климентия и Натальи, были немного иные мысли: «Построимся, а там, глядишь… и Никитка, и Филипп с семьями переберутся. Ну а также переберутся с ними и наши матери: всё одно в Щедринах жизнь спокойней. Место под строительство дома, войсковое казачество всё равно отмерит. Но нам, хоть на новом месте, хоть во дворе дядьки Данилы надо будет дом ставить. Ведь все в одном доме дядьки Данилы не разместимся, ну а там, когда все наши из Кахановки в Щедрины переберутся, то посмотрим, кто в каком дворе и с кем, будет жить. Время покажет, да и старикам жить с нами веселей будет. Поможем чем сможем, а то ведь они, почти совсем одни остались, не считая помощи Никиты и Филиппа. Кружки воды, подать некому будет» — размышляли над всем этим они.
Подъехав ко двору, братья спешились, привязали коней к плетню уздечками и вошли во двор. И хотя Данила не ожидал их приезда, но очень обрадовался визиту.
— О! Вот они. Легки на помине, — радостно сказал Данила, увидев гостей, которые, открыв калитку, вошли во двор. – Ну, и чем вы меня порадуете? А мы только что с бабкой об вас разговор вели…
— Всё! Дядька. Завтра надо будет явиться в Гребенской полк. Явиться в срок, как и положено, по предписанию, — сказал Климентий.
— Ну что ж, завтра так завтра. Утром я приеду к вам на подводе. Филиппа и Никиту брать не будем, ведь небезопасно им потом одним в Кахановку возвертаться будет.
— И то, правда — согласился с мнением Данилы Климентий. — Пусть дома сидят, а то четыре дня тому назад наши казаки с абреками схлестнулись, когда те скотину пытались увести из Кахановки. С нашей стороны трое погибло, а с их – пятеро. Теперь их родственники мстить будут всем казакам без разбора.
Филипп, стоял, не вмешиваясь в разговор старших, хотя ему тоже хотелось поехать завтра вместе со всеми, но помня о том, что он самый младший из них, молчал, не имея права возразить и оспаривать решение старших.
— Да уж… — сказал Данила. — Думал, что поеду один, да видать придётся сопровожатых просить у атамана.
— С сопровожатыми... так с сопровожатыми… Тогда мы поедем, а то стемнеет скоро, — сказали братья и, сев на коней тронулись в обратный путь. И не успело ещё стемнеть, как они были дома, где их дожидались, переживающие за них матери, жены и дети.
Жена Никиты, как и сам Никита в тот день не пришли, но все остальные родственники с нетерпение и тревогой в душе, дожидались возвращения путников. Мать Натальи Дарья, свекровь Натальи Лукерья, а также и жена Филиппа Агнета помогли Наталье уложить вещи в сундуки. Всё то, что не уместилось в сундуках, они сложили на покрывала и простыни, а затем связали их края узлами. Садово-огородный инвентарь, посуду, сундуки и прочую домашнюю утварь они сложили в кузове подводы стоящей рядом с крыльцом дома. Но некоторые другие узлы и вещи оставили в комнате до завтрашнего дня, чтобы погрузить их в подводу, на которой приедет дядька Данила.
Когда путники спешились и вошли во двор, Наталья их спросила:
— Ну как вы съездили? Всё ли у вас обошлось благополучно?
— Всё нормально. Не переживай. Завтра поутру, дядька Данила с казаками приедет, — ответил Климентий.
Поужинав, все разошлись по домам. Утром, с первыми лучами солнца, собравшиеся переезжать на новое место жительства и те, кто собрался их провожать, были на ногах. Часам к девяти утра ко двору подъехал Данила. Он сидел на сидении в кузове подводы, а рядом с ним ехали три верховых казака. Все были при оружии. Подъехав ко двору, они спешились и вошли во двор. Климентий поздоровавшись с ними, открыл ворота и подвода управляемая Данилой, въехала во двор.
— Здорово ль ночевали, молодёжь! Ну как! Готовы в путь-дорожку? – спросил Данила и слез с подводы. – Грузитесь, да поедем. Ехать далёко. Пока через Червлёнский брод переправишься, да пока до Щедринов доедем, глядишь, время уж за полдень будет.
Тем утром, рано проснулись и не позавтракали не только Климентий и Наталья, но скорей всего Данила, а также и те три казака, которые приехали вместе с ним. Казаки помогли загрузить вторую подводу, а когда вещи были погружены, все дружно сели за стол чтобы позавтракать. Поев, в конце трапезы, как и положено, все дружно поднялись из-за стола и поблагодарили Бога за хлеб насущный. Попросили также благословения на переезд, после чего мужчины вышли из дома во двор. Стол, за которым они завтракали и скамейки, на которых сидели, по старинным казацким, да и русским обычаям хозяева оставили в доме, как это и полагалось. Женщины быстро убрали со стола, перемыли посуду, сложили её в узел и вместе с узлом, ведром и чашкой, в которой мыли посуду, вышли во двор. Данила к тому времени сидел на сиденье подводы и дожидался момента, когда женщины управившись с делами, выйдут из дома.
— Ну что, управились? Тогда, с богом! Трогаемся… — скомандовал Данила. Женщины положили узел с посудой, чашку и ведро в одну из подвод и подводы выехали со двора. Провожающие их родственники долго смотрели им в след, пока те не скрылись из вида.
Проводив путников до парома через Сунжу, Филипп и Никита вернулись обратно в станицу, а путники поехали дальше по направлению к селу Брагуны. Любимица Натальи корова Зорька, привязанная верёвкой к заднему борту подводы, сильно замедляла ход обоза.
Первой подводой управлял Данила, второй – Наталья.
—Эдак мы и к ночи не доберёмся, — сказал Климентий, обращаясь к Даниле.
— И что ты предлагаешь?
— А давай я Зорьку напрямки поведу? Переправлюсь на каюке, а её с конём вплавь пущу, а опосля, сам к вам навстречу подамся уже по левому берегу. Тем более что мне, кое-что нужно паромщику передать.
— Ну что ж, давай…
Спешившись, Климентий подошел к одной из подвод, достал небольшой свёрток, развязал притороченный к седлу мешок и положил свёрток в него. Затем, закрепил веревку, к которой была привязана корова к дужке своего седла и, направился к каючной переправе. Обоз, освободившись от тормозящей их коровы, пошел значительно быстрее и вскоре они подъезжали к Червлёнскому броду, а Климентий к тому времени уже давно был на каючной переправы.
Подъехав к жилищу паромщика, он спешился, паромщик, увидев его, вышел из сакли. Климентий привязав коня к столбу, поздоровался с хозяином. Затем развязал мешок, вынул из него сверток, протянул паромщику и сказал:
— Вот, держи. Привез тебе, как и обещал. Тот, взял из рук Климентия свёрток и паромщик Наху ответил:
— Благодарю тебя. Заходи в саклю друг мой Климентий, чай пить будем.
— Благодарю тебя, Наху – ответил на приветствие хозяина Климентий, говоря на его родном кумыкском языке – но мне, если честно, долго сидеть некогда. Мои идут к Червлёнскому броду, а мне их нужно успеть встретить на той стороне.
— А мы долго сидеть не будем. Моя хозяйка как раз, только что чай сварила, заходи, успеешь ещё…
— Хорошо, пойдём…
Наху, войдя в саклю вместе с Климентием, отдал своей жене сверток, в котором было пара почек дымного пороха для старенького охотничьего ружья. Та, положила свёрток в укромное место. И когда мужчины присели к столу на подушечках, поджав ноги под себя, налила в пиалы чай и подала им. Пока мужчины пили чай, Калимат сходила в кладовую и принесла для Климентия пару головок сыра.
— Калимат, зачем? Не надо, у нас сыр есть, — вежливо начал отказываться от гостинца Климентий.
— Э-э-э, такого сыра твоя хозяйка всё равно не сделает, — сказал Наху.
— Тебе мой сыр не нравится?.. – обижено спросила Калимат.
— Ну что ты Калимат, не обижайся. Твой сыр очень вкусный, но зачем две головки? Себе оставьте.
— Э-э-э, Климентий, зачем обижаешь. Бери, у нас ещё много есть, — сказал Наху.
— Благодарю за гостеприимство и гостинец, — ответил Климентий, взял предложенный добродушными хозяевами сыр и положил его в свой мешок.
Попив чай, они поднялись. Климентий потер колени, отекшие от непривычной для него позы сидения за низеньким столом, и вместе с хозяином вышел из сакли. Ведя коня под уздцы, а корову ведя на верёвке, Климентий вместе с паромщиком пошел к берегу реки. Увидев перед собой воду, корова не пожелала заходить в реку, и Климентию пришлось загонять её силой. И когда он пару раз ударил её плёткой, корова, задрав хвост, быстро побежала, бросилась в воду и поплыла на другой берег. Климентий поспешно сел в лодку и Наху, ловко управляясь шестом, начал переправляется. Конь по команде Климентия, сам послушно вошел в воду и поплыл, обгоняя лодку.
Попрощавшись с паромщиком, Климентий сошел на берег; сел в седло; догнал перепуганную холодной водой корову и отправился к станичному валу. Когда он поднялся на вал, казаки, стоящие в дозоре, узнали его и поприветствовали, помахав ему рукой, и вскоре он уже был возле двора дядьки Данилы.
Ждущая путников тётка Арина встретила Климентия встревожено, недоумевая: почему Климентий приехал один. Но увидев корову, поняла, что он срезал путь, двигаясь напрямик, но всё же спросила:
— Климушка, а почему ты один? Где все остальные?
— В пути они ещё. Небось, уже через Червлёнский брод прошли и сюда едут, а я решил напрямки с коровой пойтить. Она нам ходу не давала. Ты тёть Арина корову прими, а я подамся им на встречу. И вот ещё, возьми свёрток. Там сыр. Его нам в гостинец жинка Наху передала.
— Хорошо, Климушка, приму. Езжай с богом, а я вас дожидаться буду, — сказала Арина, и когда тот поехал, сотворила ему вслед крестное знаменье.
Выехав из станицы, Климентий проехал по дороге, ведущей к другой станице. Станица, к которой он направлялся, называясь Новощедринская. Стояла она в паре километров от Старощедринской – ближе к бурунам, за которыми начинались бескрайние Калмыкские степи. Хотя в ней и жили казаки, но дружбы ни терские, ни гребенские казаки с ними не водили. «Хохлы! Куркули реестровые из Харьковской губернии. Что с них возьмёшь? Завистливые, настырные, да и разговаривают, не пойми, как – не по-украински, и не по-русски. Одним словом – балакают. А песни, какие поют? «Ох! Миленький мий, вареничкив хоче. Навары мылая, навари мылая, навари! О-хо-хо! Моя чирнобривая…». Видать, с утра до вечера только о варениках и думают, раз такие песни поют, а ещё казаков станицы Старощедринской батяками обзывают, мерзавцы эдакие! Правда, обзывают за глаза. В глаза, видать сказать боятся. Сами они батяки! Да и веры они нашей не придерживаются, за что их и не пустили ни в одну нашу терскую либо сунженскую станицу. Не староверы и не старообрядцы они, и этим всё сказано. Табак курят или нюхают, а затем, этой же щепотью из трёх пальцев, чем погань брали, крестятся перед образами – безбожники! И правильно делают наши казаки, что хохлушек в жены себе не берут и своих казачек, за них замуж тоже не отдают, и дружбы с ними не водят. А как многие из них грязно живут – срамота. Одеваются неопрятно. Бывает, в чем на виденье, в том и на погребенье могут пойтить. Сами хохлы, ещё ничего, а вот их бабы хохлушки, они есть хохлушки-грязнушки. Губы накрасят, а пятки свои грязные и порепаные, порой и не помоют…» — размышлял Климентий.
Проехав станицу Новощедринскую, он поехал дальше, направляясь на запад, где располагалась станица Червлённая.
«Славная станица. И живут в ней добрые казаки – такие же, как и мы. Только прозвища у них бошечники. Ну, дек они сами в этом прозвище виноватые. Коль говорят: «Ох, сейчас бы чапурку чихиря 7*, да таранью бошечку посмоктать…». А в их станице из всех жителей, люди большинство фамилий Гришины, Павлухины, Данилушкины, Федюшкины, Демушкины, Семенкины и прочие фамилии такого роду носят. Какими их фамилии раньше были – никто уж этого и не помнит. Но как старики рассказывали, давно это дело было – ещё во время похода наших гребенских казаков на Хиву, летом 1717 года. Из всех пяти сот человек только двоим, посчастливилось живыми возвернуться до дому, сбежав из рабского басурманского плену лишь через двадцать годов. Это был Иван Демушкин из Червлённой, да Пётр Стрелков из Старощедринской. Крепка, видать, память людская. Детей Петра, да и внуков его до сих пор называют хивинцами, а всем остальным детям геройски погибших казаков переименовали фамилии по именам их отцов. А чем же ещё отметить геройский род, как не фамилией? Это холопы, мужики российские, фамилий не имели, пока для них крепостное право не отменили, и порой всю деревню по фамилии барина называли, а у нас казаков, завсегда собственные фамилии были. Мученическую смерть приняли они бедолаги. И животы им вспарывали, и на огне живьём поджаривали, и головы отрезали, но никто из них не предал веры нашей православной, и приняли они за неё мученическую смерть от басурманов хивинских. Их командира князя Бековича-Черкесского, вовсе зверски убили. Мучили, как могли, а затем и вовсе ещё с живого кожу с него содрали. Соломой набили, да над городскими вратами подвесили» — с грустью над всем этим размышлял Климентий, вспоминая рассказы стариков.
За размышлениями он не заметил, как почти подъехал к “Ключику”. “Ключик”, так казаки называли то злополучное место, и располагалось оно между станицами Новощедринской и Червлённой. Ключ, бьющий из-под земли, широко разливался в том месте, образуя заболоченную местность, и рос там густой камыш (тростник обыкновенный phrag-mites australis). Перебравшись через Терек, вплавь на конях, либо под покровом ночи, пройдя по Червлёнскому броду на левый берег реки, любили горцы-абреки нападать в том месте на проезжающих по дороге путников, так как густые заросли камыша помогали им прятаться. После нападения на одинокую повозку, подводу или телегу путника, заросли камыша помогали им всё также незаметно и безнаказанно уйти обратно.
Издали Климентий увидел свой обоз, идущий ему на встречу: «Значит, шакалы трусливые не осмелились напасть? Шакалы они и есть шакалы – семеро одного не боятся…» — подумал он. И, его предположения оправдалось, ведь не каждый осмелится напасть, увидев издали обоз, идущий в сопровождении лихих вооруженных всадников. Путники, увидев Климентия также как и он, помахали ему рукой. Через несколько минут Климентий ехал уже рядом с ними и беседовал:
— Ну и как вы через брод переправились? Воды вроде после позавчерашнего дождя прибавилось?
— Нормально. Мы, даже вещей в кузовах подвод не намочили, — ответили казаки, сопровождающие обоз.
— Клим, а как Зорька наша через Терек переправилась? – спросила Наталья.
— Да что с твоей коровой могло случиться?.. Она, как только воду студёную увидела, так в реку сама и сиганула от радости, и поплыла на другой берег.
— Клим! Опять шуткуешь. Небось, мою любимицу плёткой стегал пока та, в воду не зашла?
— Ну что ты? Что ж я изверг, что ли какой? Так, пару разов приголубил и всё…
Наталья обижено надула губы и отвернула голову от едущего рядом с ней верхом мужа. Климентий поняв, что разговаривать с ним, она какое-то время не будет, слегка пришпорил коня и тот прибавил ход. Подъехав к одному из казаков, который ехал в голове обоза, Климентий завёл с ним разговор.
— Елизар, а как служба то, в вашей станице проходит?
— Теперь Клим, и в твоей станице… Нормально проходит, так – как и в Кахановке у тебя проходила в твоём полку. Нового – ничего. Те же сборы, как весной, так и осенью по три недели. Ну, а ежели война, так оно для всех одинаково…
Обоз в скором времени прибыл в станицу Старощедринскую. Арина, увидев путников, обрадовалась и поспешно отворила ворота, и путники въехали во двор. Разгрузив вещи, все сели ужинать. К их приезду Арина успела сварить борща, испекла пироги – как пару сладких, так с мясом и квашеной капустой. Пожарила большого и жирного сома предварительно, порезав его на кусочки. Большого и жирного сома, ещё вчера вечером, поймал на Тереке её муж Данила. Проголодавшиеся в дороге путники с аппетитом ели и пили вино, сидя за столом добродушных хозяев.
— Ну что, давайте поднимем чарке за благополучный переезд и новоселье наших дорогих племянников, — сказал Данила и поднял налитую чарку сухого красного вина, и все дружно поддержали его тост. Поужинав, Данила проводил гостей, а затем все легли спать. Утром, встав пораньше, Климентий отметился в штабе. Встав на довольствие, получил указания по дальнейшей службе, а вскоре, как и все служивые казаки станицы, уехал на военно-полевые сборы и, отбыв нужный срок, вернулся.
В свободное от службы и сборов время, Климентий занимался строительством дома.
Дома терские гребенские казаки строили, а точнее будет сказать, собирали в основном из квадратных брусьев, наподобие русской избы. Высоким фундаментом дому служили камни-валуны либо колоды твёрдых пород дерева, дуба, карагача, бука и прочих пород. И были фундаменты домов в среднем от полметра, а порой даже достигали и двух метров. Делали такие высокие фундаменты казаки, помня о летних разливах Терека. Углы домов собирались в шип – без выступов наружу, как у русской избы, а сами брусья при укладке скреплялись нагелями. Наружные стены домов штукатурили раствором глины и песка, а затем белили. Внутренние стены оклеивали обоями или даже недорогой материей (в зависимости от достатка семейного бюджета). Дощатые потолки, двери и окна, красили масляной краской – так же, как и полы. Брусья и доски подгонялись друг к другу так плотно, что никаких щелей не было. Снаружи на окна вешали резные наличники и ставни. Крыши покрывали досками, но позднее их начали покрывать черепицей или кровельным железом. Дома терских казаков в основном были однотипными. Комнат в домах было обычно две, и располагались они, как бы трамвайчиком. В некоторых из домов в каждую комнату можно было пройти не только через соединяющую их дверь внутри, но – и по веранде. Каждая из комнат была в среднем 4 на 4 метра или чуть больше. Застеклённые или же открытые веранды были примерно 1,5 – 2 метра шириной и, как правило, 8 – 9 метров длинной. Конечно же, были и дома других планировок. Были даже и двухэтажные дома, но строились они уже гораздо позже и были для станичников редкой диковинкой. Ведь, чем меньше дом, тем легче его протопить и создать в нем тепло и уют в промозглые весенние, осенние дни или зимние холода. Возможно, гребенские казаки то бишь бродники, жили в домах такого типа, ещё в то время, когда земли принадлежали древней Семендерской терской Хазарии, начиная с IV – IX веков. А возможно, жили они там ещё раньше, придя туда, в земли древней Русколани задолго до прихода нашей эры из Бореи. Бореи, страны, которая когда-то находилась между Кольским полуостровом и Уральскими горами (9000 тыс. лет назад). Но всё это лишь предположения и догадки археологов и историков. Но что бы они там не говорили, скорей всего все карты заселения земель спутало нашествие Золотой Орды и всех, кто жил в предгорье Северного Кавказа и Диком поле разогнало и поработило несметные полчища Золотой Орды. Кого-то она загнала в дремучие леса и чуть ли не в тундру, а кого-то – высоко в горы. И кто знает, как всё было на самом деле? Уж очень давно всё это было и достоверных источников информации, к сожалению, не сохранилось. Но начиная с 1520 года, с уверенностью можно сказать что, свои дома казаки строили таким образом, чтобы их в любую минуту можно было разобрать. Затем занумеровав детали дома перевезти на другое место жительства, если эта требовалось, и была такая необходимость. Дома терских гребенских казаков были хотя и маленькими, но довольно прочными и надёжными. И если даже случались вдруг землетрясения, которые были не редкостью на Кавказе, и порой они достигали более чем 7 – 8 балов, то дома выдерживали их. Они скрипели и пошатывались на ходящей под ними ходуном земле. Трескалась штукатурка на наружных стенах, а внутри, разрывались обои, но домам казаков было всё нипочём. И, наверное, если бы в таких домах, не было бы обычных дверей и окон, а вместо них был бы какой-нибудь лаз через чердак, то им были бы нестрашны наводнения и даже потопы. И с задачей по спасению от потопа, они справились бы не хуже, чем знаменитый Ноев ковчег. Но даже при всём этом, то есть дверях и окнах, дома не очень страдали от затоплений и подтоплений во время летнего разлива Терека потому, что стояли на высоких фундаментах.
К исходу лета в хозяйстве Данилы и Климентия давно убрали урожай пшеницы, ячменя, овса, фасоли и кукурузы. И пока ещё не настали осенние холода и распутица на дорогах – поспешили убрать на своей делянке урожай некоторых сортов винограда. Виноград хорошо вызрел и кисти сортов белого винограда зардели и переливались, играя своим янтарным цветом на осеннем солнце. Вино получилось в том году необычайно хорошим и, Климентий успел оценить качество молодого вины нового урожая, вернувшись через три недели домой со сборов. Мавруша уже в это время училась в первом классе.
По приезду в Старощедринскую, родители устроили Маврушу учиться в церковно-приходскую школу.
«Пусть учится. Грамота ещё никому не помешала. Закончит два, а может и все четыре класса обучения, того глядишь может и игумений стать. А если и нет, то грамота ей не повредит – пусть учится…» — так размышляли родители Мавруши.
Прошел год. Но спокойной жизни в Кахановской не было и не ожидалось, из-за непрекращающихся грабежей со стороны чеченцев. Брат Климентия Филипп, тоже перевёлся из второго Сунженского полка в Кизляро-Гребенской полк, чтобы быть поближе к брату. Его прошение долго рассматривали, но всё же разрешили переезд. Но поселился Филипп не в станице Старощедринской, как хотел, а на хуторе Парабоч, рядом со станицей Шелковской и неподалеку от Старощедринской.
«Километров двенадцать, может даже чуть меньше. Но, это, всё равно ближе, чем ездить в гости к брату из Кахановской» — размышлял Филипп.
Вместе с Филиппом переехала мать Климентия и Филиппа Лукерья и жила она с ним в одном доме, как жила до этого и в Кахановской. В Кахановской на то время остались жить мать Натальи. Жила она со своим сыном Никитой и его женой в одном доме. Но и они также мечтали переехать поближе к Наталье, хотя других близких родственников у них и там хватало.
Купленные на Гудермесском рынке инструменты, пригодились Климентию, когда он начал строительство во дворе дядьки Данилы. Дом Климентий собрал довольно быстро. Дольше было само приготовление к строительству, по заготовке нужного строительного материала. Нужно было купить на черепичном заводе и привезти во двор черепицу для крыши. Распилить на станичной пилораме бревна для стен, распилить доски для пола и потолка, распилить балки рейки и стропила для крыши. Ну а также изготовить двери и окна. Но к весне дом был уже готов, и остались лишь внутренние работы – оклеить стены обоями, покрасить оконные рамы и двери. К концу весны все работы были выполнены, и они заселились в новом доме.
Но недолгим было счастье новосёлов, потому что летом 1914 года началась война с Германией и, Климентий ушел в составе сборного отряда на фронт.
Заметно поредели станицы казаков и в них остались жить лишь дети, казачки да старики. Никита и Филипп, тоже ушли на фронт, но служить вместе, в одном полку с Климентием, они не попали – так уж судьба распорядилась. С тех пор прошло чуть больше года и осенью 1915 года, Мавруша перешла во второй класс, закончив первый класс с хорошими оценками за успеваемость. В школе ей нравилось учиться и у неё, появилось много подружек. Маврушу интересовало всё и ей, нравилось учиться. Она изучала, также, как и все дети церковно-приходской школы, грамматику, божье слово, историю отечества, а также учились читать и заучивали наизусть псалмы и молитвы, написанные на старославянском языке в библии и псалтыре. Но кроме всего этого, ученики, ещё изучали и церковные обряды.
Как-то раз в один из тех дней, во двор деда Данилы и Климентия, пришел дьякон.
— Доброго вам здоровья и спаси Христос, — сказал он, поздоровавшись с домочадцами. – Я, вот по какой причине к вам пришел: вопрос стоит об отчислении Мавруши из школы.
— Отчислили?! За что? Почему? – спросила Наталья. – Ведь мы деньги за её обучение наперёд заплатили.
— Ты, Наталья, не горячись и вначале выслушай то, что я тебе расскажу. После того, что Мавруша сотворила, ни я, ни батюшка, держать больше в школе её не собираемся. Вот тут я принёс вам деньги за оставшееся обучение. Возьми, — отдав деньги Наталье, дьяк рассказа, в чём провинилась Мавруша.
— А может быть, вы простите её? Ведь она ещё ребёнок и поэтому не знала, что творила, — просили дьякона за всю семью Арина.
— Нет! Нет! И нет! Такого прощать нельзя! Если мы простим её с батюшкой, то другим детям повод будет богохульничать, зная, что с ними ничего за это не будет.
А было всё так:
Ближе к полудню, решив перекусить и немного отдохнуть, дьяк вышел из церкви и пошел к своей келье. Перекусив и выпив немного вина, он прилёг и незаметно для себя задремал, проспав больше часа. И когда проснулся, вспомнил о том, что оставил детей одних и поспешно пошел к церкви. В этот день ученики изучали обряд венчания. После того как дьяк ушел, оставив учеников, прошло минут двадцать. Затем прошло ещё полчаса, а учителя всё не было. Но без разрешения учителя никто из детей не имел права покинуть занятия и уйти домой, поэтому многие ученики находились как в церкви, так и рядом с ней, выйдя на улицу. И для того чтобы скоротать время, Мавруша придумала следующее занятия не только для себя, но и для остальных учеников. Чтобы, так сказать на практике, закрепить пройденный урок, они поймали на улице кота и кошку и нарядили их в жениха и невесту. Коту они сделали и завязали красивый бант, который вытянули из заплетённой в косу ленты одна из девочек, а кошке соорудили фату из белого тюлевого образчика, сняв его с одной из икон, находившихся в церкви. Когда “жених с невестой” были готовы к обряду венчания – ученики начали обряд. Мавруше досталась роль священника, и она её начала играть, как полагалось со всем усердием, произнося молитвенные слова обряда: «Венчается раб божий кот Васька, рабе божьей кошке Мурке…». Все остальные участники обряда, взяв кота и кошку за передние лапы, водили животных по церкви возле амвона – вокруг кафедры. Кошки пытались вырваться из рук, но так как их держали крепко, им ничего не оставалось делать, как только лишь подчиниться воле учеников и послушно ходить на задних лапах. И когда дьяк вошел в церковь, он потерял дар речи, увидев такую картину. Увлечённые обрядом венчания ученики поначалу не сразу заметили стоящего у входа в церковь дьякона. Постояв ещё немного, дьяк начал приходить в себя. Его лицо сделалось пурпурно-красным от возмущения, и он закричал: «А ну, прекратить сейчас же! Богохульники! Да как вы посмели такое сотворить! Кто из вас додумался до этого?» — испугавшись, все молча, стали показывать пальцем на Маврушу – «Тонкогубова! А ну-ка иди сюда! Мерзавка ты эдакая! Вон из церкви! И можешь больше в школу не приходить!». Заплакав, Мавруша выбежала из церкви и побежала домой. Дома она, конечно же, не осмелилась рассказать матери о случившемся, но на следующий день пришел дьяк и сам всё рассказал.
— Эх, Мавруша, Мавруша. И как же ты могла додуматься до такого? – отчитывал её дед Данила. – Могла бы после окончания школы пойти учиться дальше, куда-нибудь, пусть даже в гимназию. А там глядишь не только игуменьей, но возможно врачом или учительшей стала бы…
Мавруша опустив голову, смотрела вниз и молчала.
— Ну что ты молчишь? Ответь дедушке, хорошо ли ты поступила? – спросила Наталья, пытаясь пристыдить дочь, после совершенного ей поступка. Мавруша наконец-то подняла голову и, посмотрев матери в глаза, ответила, нет. – А толку-то теперь от этого, что ты осознала всё это только теперь. Теперь не видать тебе не только гимназии, но и школы, как своих ушей. Будешь теперь Евдокима нянчить. Вот теперь твоя основная работа будет, раз не захотела учиться. Тебе бы всё шутить да веселиться. Кого ты хотела рассмешить? Девчонок, подружек своих?! Что ж… это у тебя получилось, только вот теперь они продолжают учиться, а ты нет. Эх, доченька, доченька... Придёт время и ты, пожалеешь ещё о своем поступке, да поздно будет. Короток локоток, да не укусишь…
***
1. Поджег – самодельное, огнестрельное оружие. Слово поджег, говорит само за себя, потому что пороховой заряд поджигается от простой спички.
2. Село Гудермес – статус города Гудермес получил 5 апреля 1941.
3. Каючная переправа – так станичники называли лодочную переправу. Плоскодонная лодка была узкой – шириной всего около 50 – 70 см. и длинной около 6 – 8 метров. Людям, переправляться на ней было не только страшно, но и опасно, так как лодка была неустойчива и могла в любую минуту перевернуться, а пассажиры пойти ко дну и погибнуть. Гибель у гребенских казаков – каюк.
4. Старая станица – прежнее название Шадрик – Шадринская. Основана примерно в 1567 – 1569 годах. Располагалась: по левому берегу Терка напротив слияния рек Сунжи и Терека. В 1711 г. П.М. Апраксин советует казакам перебраться с правого на левый берег Терека и уже в 1712 г. возникают такие станицы как Червлённая, Щедринская, Новогладовская, Старогладовская и Курдюковская. Прежняя станица Шадрик – Ша'дринская была перенесена вверх по течению реки километров на пять и на новом месте коренные гребенские казаки и вновь прибывшие – дружно разместились на новом месте и станицу стали называть Щедринской. Ещё позже (1840 – 1860 во времена укрепления Кавказской Линии), на Терк прибыли реестровые казаки из Харьковской губернии. Гребенские казаки («батяки») («хохлов») не приняли жить в свои станицы. По этой причине вновь прибывшие в терские земли казаки, построили отдельную станицу – в 2-х км от Щедринской, после чего станицы стали называть Старощедринской и Новощедринской.
5. Терек большой и малый – большим Тереком, станичники называли основное русло реки, а малым Тереком – его рукав, который проходил почти вплотную к оградительному валу станицы.
6. Куль – мешок.
7. Чапурку чихиря – чапурка – чашка. Чихирь – у терских гребенских казаков – сухое виноградное вино.