"Шура, молоко и сено!
Кажется, что много ещё в жизни будет
молока и сена, а..."
Ильф и Петров. "Золотой телёнок"
С этого места начинался лес. Ну, или почти лес. Когда-то давно он был парком. Кое-где сохранились фрагменты
асфальтовой дорожки и, на всём протяжении, покосившиеся фонарные столбы, некоторые даже с оголовками.
Тропа делала широкий круг и возвращалась к корпусу с другой стороны.
Брал начало маршрут в сосновой колоннаде, высокой и просторной, постепенно сосны уступали дубам, таким же старым и могучим, а потом лес делался не таким красивым и величественным : среди серьёзных деревьев
пространство заполонили сорные заросли ольхи, осины и кустарника. Впрочем, летом и этот, Александр Иванович
называл его "бурьян", выглядел живописно - бодро и зелено. И птиц здесь, как ни странно, было больше.
Да уж, лето - не зима. Вот здесь, на повороте, Александр Иванович шёл очень осторожно, сейчас не то что летом - скользко здесь зимой и весной. Небольшой, не холм даже, холмик справа создавал уклон тропинки, тоже небольшой, но достаточный для того, чтобы грохнуться. Что уже два раза и случалось с Александром Ивановичем. Хорошо без особых последствий. И не обойдёшь ведь : кусты, как нарочно, служили непреодолимой преградой для обхода с любой стороны.
Зато следом шёл крупный березняк, переходящий опять же в сосновую колоннаду, обступающую пансионат.
За редким исключением Александр Иванович ежевечерне совершал свою маленькую кругосветку.
И делал это в одиночку. Не потому, что был нелюдимым и малообщительным. Напротив, слыл он человеком
благожелательным и интересным собеседником. Причин же оставаться одному во время прогулки было две.
Первая понятна любому : ничего странного нет в том, что хочется человеку, чтобы никто не отвлекал его
на какое-то время своим, пусть и молчаливым, присутствием. Можно размышлять о какой-нибудь ерунде, или вообще ни о чём не думать, просто смотреть вокруг, просто дышать.
Вторая же причина была из разряда странных : не хотелось Александру Ивановичу умереть в постели.
Чуть ли не мечталось ему, что когда придёт час, упадёт он где-то здесь, под открытым небом, чтобы увидеть его ещё раз. А если повезёт, то и хвойные ветви увидит, и листву на этих вот, пусть даже бестолковых кустах, или капли дождя на них, или снег. Невдомёк ему было, что ничего он не увидит, кроме серой мути в глазах.
В одном он был прав : ничуть на миру смерть не красна, смерть отвратительна в любом виде.
У Александра Ивановича было больное сердце. И не только сердце. Носил он целый, как говорится, букет
болячек, что для его возраста вовсе не удивительно. Но держался молодцом. Даже позволял себе флирт
с медперсоналом, впрочем, вполне невинный и не назойливый. Особенно с Наташей, к которой испытывал
юношескую влюблённость. Юношескую, потому как в отрочестве зов плоти не очевидно ещё распознаваем, а в
преклонных годах уже не диктует безаппеляционно.
А Наташенька-то - прелесть-загляденье. И личико милое, и фигурка не потеряла девичей тонкости, и нрава
тёплого и лёгкого : не тяготится его, Александра Ивановича, к ней отношением, совсем неуместным ни в каком смысле.
"Эх, где мои сорок девять лет! " - каждый раз, покидая медкабинет, сокрушённо пожалуется.
"Эх, жаль, и мне ведь не сорок девять!" - привычно рассмеётся Наташа.
Ах, какой чудный вечер выдался! Воздух необыкновенно чист и прозрачен, даже в наступающих сумерках
каждую веточку и иголочку отчётливо видно, в то же время упругий и тугой, прямо хоть режь на куски и ешь его! Трава уже начала зеленеть, не смотря на ночные заморозки. Скоро и всё остальное зазеленеет. Светло-зелёной рябью покроется старая тёмная хвоя сосен и елей. И настроение у Александра Ивановича под стать настроению природы. Ничего не болит и не давит изнутри. Так хорошо ему было, что решил он пойти на второй круг.
Но что-то поменялось в нём и вокруг него.
На первом круге не думал он ни о чём, только любовался и радовался этой возможности. Сейчас же сумерки
заметно сгустились, и внимание Александра Ивановича в большей степени обратилось внутрь а не наружу.
Подумал он, что почти всё происходящее с человеком, происходит один единственный раз. А сказать ещё
пугающе - последний. Потому что даже при схожих обстоятельствах, том же антураже и, возможно, в присутствии
тех же действующих лиц, будет, больше ли, меньше, но уже по-другому.
Или ещё более пронзительная мысль : попадаешь, к примеру, в какое-нибудь место, где доселе никогда не
бывал. Хорошо там тебе, или не очень, но не осознаёшь ты, что видишь, ощущаешь и испытываешь какие-либо
эмоции, с этим местом связанные, в последний раз. Ничто не возвратимо.
Да, конечно, есть много точек, куда мы постоянно возвращаемся. Правда уже немного изменившимися.
Наверное, потому мы так иногда привержены обычаям, традициям, привычкам, что подсознательно, а может, и сознательно, хотим иметь твёрдую почву под ногами во времени и пространстве.
Вот такие мудрёные мысли пришли в голову Александру Ивановичу. А ещё он напомнил сам себе, что сегодня,
по его подсчётам, должна дежурить Наташа, и он обязательно зайдёт к ней, как обычно, измерить давление, и
если она не будет с кем-то занята, то они поболтают о том о сём. Да хотя бы и о погоде.
Но недолго, дабы не надоедать ей, минут так десять-пятнадцать.
Надо, однако ж, поторопиться, второй заход на маршрут "выбил его из графика". Зря он так погорячился.
Ближе было бы повернуть назад, пройдено всего четверть пути, но Александр Иванович не стал возвращаться,
как-то это неправильно было бы. И он ускорил шаги насколько мог. Вот уже скоро и кривой пригорок появится,
это уже почти середина. Он ещё прибавил.
С Наташей они так и не увиделись. Но мечта его сбылась.