Нас до двадцатого сентября отправили в село Боголюбовку -- для прохождения осенней практики.
Мы – десять студенток второго курса с разных групп, и руководитель -- преподаватель старших курсов -- солидный с проседью мужчина лет сорока, сорока пяти в костюме, в галстуке и в шляпе.
Когда приехали в село, нас отвели к зданию двухэтажного интерната. Нам – девчонкам предоставили одну большую, светлую комнату, а руководителя поселили в маленькой комнате.
И в чем мне очень повезло, так это то, что внутри этого здания на первом этаже располагалась библиотека этого села. К моей радости, эта сельская библиотека была очень даже ничего. Я частенько заходила туда, отдавая прочитанные, одалживая другие.
Как только приехали, нас направили на ток в две смены: первая смена работала с восьми часов утра до трех часов дня, а другая с трех часов дня до десяти вечера. Каждая прикреплялась к одному зерновому бункеру с конвейерным агрегатом внутри высокого сарая. Самосвал с наполненным доверху зерном приезжала и выгружалась в бункер. А с бункера через конвейер зерновая масса поднималась наверх, пройдя этапы очищения, и там затаривалась в мешки, которые загружались по машинам и отправлялись в элеваторы.
Мы должны были следить за бункером, чтобы там застоя не было, ведь, зерно, когда застаивается, то за счет выделяемого им тепла, которое она вобрала с энергии и тепла солнца – начинает преть, портится и чернеет. Поэтому после каждого освобождения от зерновой массы, надо обязательно спуститься в ямку бункера и деревянной лопатой отделять оставшихся зерен со стенок.
Нашим вторым заданием было – содержать территорию в чистоте, подметая метелкой вокруг сарая.
Питались мы трижды в день в столовой. Там готовили по-домашнему вкусно. А на вечерний чай вскладчину покупали мучное и сладкое.
Ну а вот насчет нашего руководителя… к сожалению, он упорно не видел меня. Для него я собой олицетворяла несуществующую студентку или вернее, существующую пустоту. Было не по себе от этого, но ничего поделать с этим я не могла, чувствуя себя человеком-невидимкой при его присутствии.
Однажды он зашел к нам и, заметив, что в нашей комнате имеются шашки, шахматы – интернатский инвентарь – обрадовался и предложил:
-- А давайте сыграем в шахматы! Кто умеет?
Девушки, кто хоть как-то умеет – нехотя, но садились против него и друг за другом проиграли ему. Он довольный этими победами, начал подзывать тех, кто с ним еще не играл по причине нежелания или неумения, но не было больше желающих.
А я любила играть в эти игры, хотя у меня никаких результатов не было. В то время у многих семей это было любимым развлечением на досуге.
Но, поскольку он упорно не видел меня, поэтому только мне не предлагал. И я, в силу своего желания играть, робко подала свой тихий голосок изнутри своей пустоты:
--А можно я сыграю?
Он посмотрел на меня так, как будто увидел впервые в жизни, и с головы до ног окинул меня выразительным взглядом, который вопрошал без слов: «Неужели она может играть в шахматы?».
После паузы он спросил:
-- А разве ты умеешь?
Я сказала:
-- Умею…--и осеклась, поскольку подумала, если я скажу, что умею и проиграю, то мне будет неловко. Поэтому добавила:
--…немножко…
И с твердостью, соизмеримой с гордостью, произнесла:
-- Ходы знаю.
Уж об этом я могла с уверенностью заявить.
--Хм! Ходы знаю…--
Усмехнулся над моими, казалось, наивными словами он и высочайше разрешил, тяжко вздохнув, с великомученическим видом обреченного на игру с неумехой, которая только ходы знает и туда же – играть:
-- Ну что ж, садись играть, если уж ходы знаешь.
Я села и через три-четыре хода игра закончилась… так как может нечаянно, но поставила «мат».
Он покраснел, что мне самой неудобно стало, а когда предложил мне еще сыграть, я решила спасти его положение, подумав, что по шашкам я точно проиграю, поскольку дома меня всегда побеждала младшая сестренка:
-- А давайте лучше в шашки, я в них не очень-то.
Он обрадовался и даже засмеялся от радости:
-- О, я в шашках хорош! Я в шашках возьму реванш!
И на этот раз мы тоже недолго играли, кончилась партия опять тем, что я, к своему удивлению, выиграла и почувствовала, что наконец-то обрела ясно видимые очертания для него и тем удостоилась включения им в численность всего человечества.
Вот так, благодаря папе, который находил время играть с нами в шахматы; и дедушке, который учил нас играть в шашки, я выиграла перемену мнения в лучшую сторону у нашего руководителя.
И после этой игры, хотя он хотел взять реванш, я с ним больше не захотела играть ни в шашки, ни в шахматы. Поскольку в случае проигрыша, может опять превратилась бы в человека-невидимку для него. А если бы выиграла, то огорчать человека намного старше себя – тоже совсем не хотелось.
Но с тех пор его отношение ко мне изменилось, и до конца практики мы относились друг другу с взаимным уважением.
И в том огромном и почти пустом здании мы спокойно жили, засыпая без страха, просыпаясь без тревоги, чувствуя себя под надежной защитой своего руководителя.
После этой практики я его видела всего один - два раза и то мельком, и издали.
А когда мы учились на старших курсах, его почему-то не было в той кафедре, где работал. Может, переехал, или нашел другую работу.
И возможно, что он, освободившись от своих предубеждений тогда, после этого жил с чистой от них, легкой душой, радуя и себя, и людей светлыми, человеческими отношениями.