Во времена моей молодости существовал призыв: Школа—Производство—ВУЗ, который звучал со всех средств массовой информации: с телевизоров, радио, газет.
И меня не миновала сия участь—пройти по этой дороге жизни, проторенной многими. Ничуть не жалею об этом. С той молодежи, которая последовала после школы по этому пути, большинство окончили высшие учебные заведения, из них вышло много хороших специалистов, все нашли свое место в жизни, состоялись во всех отношениях, трудились и трудятся во благо себе, своей семьи, своей республики.
В моей памяти с той поры осталось одно очень яркое воспоминание.
Однажды, когда я только начала работать на ферме молодняка—среди этих очень милых, забавных созданий, произошло одно событие: привезли маленького, хорошенького малыша—теленка, родившегося в природе и два месяца пробывшего с матерью—коровой, находившейся на свободном выпасе. И вслед за ним в этот же день появилась его мама.
Какая же это была красивая особь домашнего скота! Молодая корова-первородка, с глазами как у восточной красавицы: миндалевидными и очерченными так, словно подкрашенными черным карандашом и окаймленными такими длинными и черными ресницами, которым любая женщина позавидовала бы. У нее шерсть была пестрого бело-красного цвета, но кое-где слегка усиливалась черным цветом: возле губ, на тонких местах конечностей, что придавало еще больше природного изящества и благородной выразительности. А когда она бежала, я не могла оторвать своих восхищенных глаз от ее движений – так легко и красиво ступая, ставя и переставляя ноги, она была грациозна и прекрасна, как дикий олень и удивительно отличалась своей красотой от других представителей домашнего скота. Тревожно мыча, она беспокойно бегала вокруг фермы, а внутри отвечая, блеял ее теленок. Она, услышав голос своего малыша, еще больше маялась. ... Мне было так плохо от того: что мы -- человечество -- имеем право хоть как распоряжаться жизнью этих животных, поскольку они принадлежат нам и от того, что они пришли в этот мир, чтобы служить всего лишь молочными, мясными продуктами для нашего питания… хотя имеют такие же эмоции, как и все люди...
Когда мы на следующий день пришли на работу, то открыв дверь фермы, увидели их в коридоре, тесно прижавшихся друг к другу. Они через проем двери были весь залиты золотом солнечного света, ярко озарившим: трогательную материнскую любовь к своему малышу, беззащитность этих двоих перед жестоким и жестким укладом земной жизни, и их беспомощность в зависимости от людей…
Много раз еще корова самоотверженно проникала в ферму, наверняка рогами открывая тяжелую дверь, лишь бы, быть со своим малышом. Столько раз она уводила его каким-то чудом и их пригоняли обратно, поскольку от нее невозможно было отделить теленка и только загнав их во внутрь фермы, его впускали в клетку, а мать кое-как на улицу.
Столько раз она бегала вокруг фермы – взывая к своему малышу и вложа столько материнских чувств тоски, любви по нему и тот тоже отвечал с глубин фермы и тоже с взаимной тоской, любовью к своей матери.
А потом наступила глубокая осень. Корова перестала приходить к своему теленку, но это можно было объяснить стойловым периодом их жизни. С наступлением холодов начинается зимовка, и их привязывают по своим местам и уже никуда не выпускают, обеспечивая их кормом и водой внутри фермы.
Что же касается малыша, то его поручили опытной, трудолюбивой и добросовестной телятнице, которая всех питомцев любила и жалела, словно своих детей родных. И вот она, как ни старалась,-- поселила отдельно, подкармливала, тщательно ухаживала за ним —он хирел и слабел. Без сомнения, от тоски по матери.
Я, как только выпадало свободное время, бегала к нему и ласкала его. Ведь шерстка у него была такой мягонькой, как бархат с высоким, стоячим ворсом и пушистой да гладенькой, как лебяжий пух. А мордочку он имел самую симпатичную среди телят, такую миленькую, с округлыми щечками, и несмотря на то, что в глубинках его глаз иногда вспыхивал дикий огонек, его невозможно было не любить и не жалеть. Я ласково гладила его, стараясь передать хоть малую толику тепла его матери. К тому же мне хотелось, чтобы он почувствовал бы себя не так одиноко и сиротливо; и чтобы знал всегда, что есть еще один из мира людей, с теплотой относящийся к нему, кроме ухаживающей за ним телятницы.
Но, сколько бы ни вложено было старания, он, к сожалению, не оправился...
Потом, через какое-то время я узнала у бригадира о судьбе его матери, оказалось, что корову отправили на выбраковку, поскольку у нее молока было совсем мало.
Что ж, это не удивительно, ведь, обладая такими же сильными чувствами, как у людей -- она потеряла молоко от горечи разлуки со своим малышом. И в этом она была не похожа на своих соплеменниц, без лишних эмоций равнодушно-покорных своей участи домашнего скота. Хотя… кто знает, что творится в их душе, ведь чужая душа потемки. Может быть и у них – бессловесных, иногда плачут безмолвно сердца, тихо роняя невидимые слезы в неизведанные глубины своей навсегда закрытой от людей души...
С тех пор столько воды утекло, но я и сейчас думаю иногда, что родная душа той, с таким сильным материнским инстинктом и ее обаятельно-милого малыша, тогда же встретились на небе, чтобы никогда больше не расставаться друг с другом.
И этот образ матери, которая с таким рвением боролась за право быть рядом с родным малышом, чтобы самой защищать и заботиться о нем -- навсегда оставил свой незабываемый след в моей памяти.
Может быть, даже стал для меня примером в самоотверженной борьбе за жизнь моего ребенка, когда я через бессонные ночи и долгие дни выхаживания за ним, вновь обретала счастья каждый день видеть его и одарять родительским теплом…
Для меня тот случай, как один из ярких примеров великой материнской любви всех времен и цивилизаций. Ведь, и в человеческом и животном мире, она одна и та же.
А глубина ее и душа матери, как неиссякаемый родник доброты и нежности, источник света и тепла, откуда черпает силу, любовь и вдохновение для своего будущего каждый рожденный.
И она, эта земная любовь материнская -- всегда была, есть и будет во веки веков, пока будет существовать жизнь на Земле.