Повесть 6 дорога дальняя тюрьма центральная...

Повесть № 6              "Что бы ни приключилось-- с улыбкой встречай беду.
                Познавший судьбы упорство,упорней стал во сто крат"
                ( Навои)

- Этап на север-«дорога дальняя- тюрьма центральная»-
В 6 утра я пришел к штабу поселения. Со своим вещмешком, в своем старом бушлате, на ногах были мои старые кирзовые сапоги, на голове шапка-ушанка, хотя был еще октябрь месяц и было тепло, но, во-первых, я знал, что иду на мороз, а во-вторых, когда менты говорят одно, то точно получается другое (я не имею в виду моего доктора). В силу того, что муж доктора был моим начальником – все мои вопросы я решал с ней. Мне повезло, что я встретил знакомых, моих бывших соседей. Значит, не совсем они зачерствели, работая в органах МВД. Да поможет им Бог в их заботах о ближнем!!. Распрощались мы с ней как хорошие старые знакомые, даже муж на минутку заскочил. Доктор мне сказала: этап на Урал идет 7-10 дней.
А что получилось на самом деле,  что значит паскудная советская власть, слушайте дальше.  Возможно, то, что я опишу ниже, позволит вам, если и не увидеть, то хоть почувствовать ту власть, представить мысленно коммунистов, которые, используя наш рабский труд, хотели построить за железным занавесом ----  непонятно для кого - свой мифический коммунизм. Когда уже новая власть наберется смелости и снесет с Красной площади мавзолей с останками убийцы народов?  Пока это не произойдет ---  в России не будет порядка.
К 8 часам подъехали 7 или 8 воронков, рассадили нас по машинам, в нашу посадили 12 человек -  тесновато,  ведь  каждый из нас со своим сидором-мешком.
Солдаты охраны, как в большинстве случаев, натравленные псы - все как на подбор из Средней Азии, офицеры -  все из европейской части Союза. В каждой машине - обученная овчарка, как их там учат эти горе-собаководы, но она все время скалилась и рычала. А для нас, зэков, ее рычание -  это уже веселье, мы еще больше ее злим, она кидается на сетку, гавкает, пена из пасти. Офицер начал на нас орать, мы ему говорим: мы не боимся твоего пса, хочешь проверить -  запусти его к нам (как это было раньше, так будет и позже, бывало, если надо, то собак зэки рвали руками, на моем веку несколько таких «умных» собак зэки удавили, а из других, как корейцы, еду себе варили).  А во-вторых, успокой псину, пусть тихо сидит -  мы же никуда не бежим. На что он нам говорит: она на службе,  должна рычать, она чувствует вас – преступников !!!???.  Вот как, оказывается, одинаково учат у них и собак, и охрану.
А ведь охрана лагерей, конвой сопровождения, хорошо знали, что если не экстремальная ситуация, то нельзя натравливать собак на зэка, но кто с этим считался. Наш зэк такое существо: помнит незаслуженные обиды, всегда при случае отомстит и псу, и хозяину. Мало, но попадались нормальные проводники собак. Офицер сопровождения начал нас пугать: приедем в тюрьму - я вам покажу! Получив от нас хорошую порцию отборного мата, он с криком ретировался. В тюрьме, куда нас завозят -  свои законы. Офицеры сопровождения сдают нас по списку, что бы они на нас ни говорили, тюремная охрана в большинстве случаев не среагирует на их пожелания.
Хотя у них одно министерство, но функции разные. В тюрьмах Союза не служат солдаты срочной службы, поэтому почти любые пожелания офицеров охраны зэков никого в тюремной охране не волнуют. В МВД много разных подразделений,  каждое из них выполняет только свои прописанные функции. Никто не стремится выполнять просьбы  других  подразделений  не потому, что они такие хорошие, а потому, что одна команда противоречит другой. И, естественно, все сохраняют только себя, чтоб не быть крайними,  в той созданной коммунистами системе.
      Ну а если крайний не ты, кто же будет все-таки искать крайнего и исправлять ошибки МВД? Поэтому там почти никогда не было крайних. Всю злость за свои ошибки «служивые» МВД срывали на заключенных - всегда в неограниченном количестве были под рукой. Причины банальны: недовольство своей жизнью, поиск чего-то, где и что урвать у зэка. На их паскудной работе: пьянки, зависть, каждый из них стремится чем-то  поживиться за счет зэка, ну и конечно  женщины - почти все доступно. Кто такой зэк на этапе в глазах тюремной охраны?  Да никто, не человек  -  преступник, значит, с ним нечего считаться. Эпизод из моей жизни: один из миллиардов примеров ненависти к своему народу - продолжение сталинского метода правления той сучьей коммунистической партии и ее силовых структур..
Как они мне позже говорили:  „Тебе главное, чтоб срок шел, а где он будет идти, тебе какая разница?“.   Вот  такая  ментовская логика.  Я завел себе в своей тетради календарь, отмечал дни, кое-что записывал. Всю свою сознательную жизнь я всегда при себе имел блокнот и шариковую ручку, в этих условиях ручек не было, пользовались огрызками карандашей. Кусочки карандашей, или просто грифеля от них, засовывали во все щели своей одежды, своего мешка, обуви и т.д. В каждую тюрьму, куда тебя привозят, ты проходишь обыск - шмон. Если найдут большой карандаш, заберут. Карандаш тоже зэковское оружие, много чего можно сотворить заточенным карандашом.
      Разгрузили нас в Кировоградской тюрьме и началось: прожарка вещей, обыск, ломка любой обуви на предмет добывания из нее супинаторов; супинатор присутствует в каждой обуви, кроме резиновой, он является амортизатором подошвы при ходьбе, изготовлен из хорошей полосовой стали, длиной примерно 12-14 см, с одной, или двух сторон его концы обрублены под конус --- это небольшой получается стилет, на этапах это первое оружие зэка. Для того, чтобы избежать на этапах поножовщины этими супинаторами, членовредительства, убийств - во всех тюрьмах ломают нашу обувь, но при том правлении, когда никто ни за что не отвечает, такая мера мало помогала наводить порядок -  особенно на этапах. МВД  совсем не интересовало сохранить жизнь тем, кто идет по этапам. У них одна песня для зэков: «чем вы больше порежете друг друга, тем лучше для советской власти» !!!???.
Во всех этапных камерах, где мне довелось побывать ---  всегда были и заточки, и супинаторы. После прохождения прожарки одежды, обуви, перед мытьем в бане -  стрижка волос; мне уже особо было нечего терять, но среди нас, пришедших с поселения, человек 70 ребят были с хорошими шевелюрами, на любом поселении не запрещается носить волосы.  С большим трудом, подняв шум, вызвав начальство тюрьмы, на сей раз отбились от стрижки. Разбросали нас по нескольким этапным камерам, мешки наши с собой взять не разрешили, а ведь там все припасы. Сдали их в так называемую камеру хранения – о ней отдельный разговор. Вынул я банку консервов, луковицу, кусок хлеба.
Пересыльные этапные камеры ---  это особого рода камеры, не по их, так сказать, убранству --- они такие же, как и все, а по контингенту, который там пребывает и каждую  минуту  ждет  вызова на свой этап. Никто из сидящих понятия не имеет о дне своего этапа: могут завтра отправить, а могут держать месяц. Вместе сидят зэки всех судимостей  и,  конечно, мы -  поселенцы. Разницы между нами и остальными нет; возможно, только в том, что мы уже побывали на своих первых этапах, на зоне, на поселении и идем на другое поселение, а они идут  только  на зоны, неважно, с какой судимостью.
Вот тут и начинаются «разборы»: кто, кого. Всегда во всех пересылках Союза находится кучка приблатненных,  ибо натуральный вор-блатной, по лагерным меркам, никогда не позволит себе обидеть сокамерника. Ну, а эти приблатненные начинают шустрить по камере: искать, чем поживиться, как они говорят, у «лохов». В нашей камере еще ничего, не злобствовали, скорей всего оттого, что в этой пересылке не у кого было что брать. С нами разговор короткий: они знали, что мы уже все их примочки схавали - знаем, подошли, поговорили и отошли. Поменяли у кого-то что-то по мелочам. А вот уже по другим пересылкам началось...
Продержали нас в этой камере три дня, на четвертый день меня и нескольких ребят с поселения вызвали на этап. Мы заранее договорились между собой держаться вместе, пока нас не разберут по своим направлениям. Мы все шли на северо-восток, но в разные поселения. На этапах такая команда нужна для собственной защиты от всякого рода отморозков, которых хватает  на  пересылках. Нас было пять человек почти одного возраста, на вид вроде ребята не хилые, но кто на что способен в коллективе - это можно было проверить только при первом разборе с отморозками. Ведь отморозки понимают: идет бригада, но тут им ловить нечего, могут еще и сами пострадать.
    Следующая тюрьма была в Днепропетровске, опять: обыск, прожарка, стрижка, мытье. Здесь уже было сложно отстоять свой волосяной покров. Тем ментам, кто принимает этап в баню, до лампочки куда, кто идет, никакие объяснения не помогают. Видно, что мы идем впятером из другой тюрьмы, с волосами; пользуясь своей властью над зэком, этот паскудник-сержант все равно дает команду: постричь,   налетают на тебя несколько ментов,  зэк, который, имея свой малый срок, работает в хоз обслуге тюрьмы, подлетает к тебе с машинкой, которая уже давно не стрижет, а рвет волосы, состригает посредине головы полосу, волей-неволей человек подстригается. Но мы и тут, благодаря своей агрессивности, отбились. Но дежурный мент нам сказал: если вы идете в Россию, вас все равно где-то подстригут. Как говорят: надежда умирает последней.
Подстригают зэков под нулевку с одной целью: избежать вшей и всякой нечисти в тюрьмах. Мера как бы благородная, большие скопления людей, но на самом деле такая мера почему-то не всегда помогает. Что такое прожарка одежды: все свои вещи завязываешь в узел, все надо делать быстро, кто по первому разу попадает в тюрьму перед следующим этапом, никогда не успевает завязать свои вещи. Этим пользуется охрана и их помощники  - зэки из хоз.обслуги. Кто идет в зоны по первому разу, в основном одеты лучше нас, уже прошедших ранее эту процедуру. Вот загнали нас, 40-60 человек в предбанник, менты всегда стараются побольше народу загнать, дали команду на раздевание без объяснений о времени:  кто знает, тот быстро все свернет, а кто не успел?
Потом команда стричься, или в баню. Все бросают свои вещи и голиком идут дальше в расчете на то, что потом вернутся за своими вещами. Мы знали и бросали свои вещи в тележку, которую потом везут на прожарку. После прожарки, уже в другом помещении, нам их выдают, почти всегда развязанными, разбросанными в тележках. Происходит это потому, что и менты, и хоз.обслуга ищут, чем поживиться у зэка. Порой в свои узлы зэки что-то прячут, что не нашли у них при обыске, или менты просто забирают то, что понравилось. Полный беспоредел, бардак: свое не всегда находишь, хватаешь что попало, а потом, если узнаешь свои вещи, вымениваешь, если еще удастся выменять. Вот тут нужна команда  и быстрое ориентирование, конечно, без драк не обходится,  это только начало драк, их продолжение проходит по всем этапам и по всем пересыльным камерам.
Ну, а молодым, не по возрасту, а по первой ходке, о которых говорил выше, взамен их вещей дают разное тряпье, благо что после прожарки. А если молодой,  здоровый физически пацан, возможно, что-то свое  отобьет,  но не всегда.  Вот с этих  первых  шагов этапа ты видишь воочию, что из себя представляет власть Советов, Как  и во что они оценивают народы  Союза!!. В Днепре (так коротко называют Днепропетровск) нас продержали 3 дня, я понял, что за 10 дней этапами не дойду до Урала.
Теперь поясню, что такое камера хранения для зэка, идущего по этапу. Все, что не разрешено взять с собой в этапную камеру, ты должен сдать на хранение в эту камеру. Ты называешь свою фамилию, тебе называют номер полки и ячейки на полке, где будет лежать твой мешок. В камеру разрешают взять еду, если она еще есть. Берешь, к примеру, консервную банку, две, охрана их открывает, пересыпают содержимое в алюминиевую кружку, которую тебе выдают - никого не интересует чистота этой кружки, сыпанули - и проходи дальше. В камере, если ты в ближайшие 10 минут не съешь содержимое сам, или со своими товарищами, то это сделают другие.
В этапных камерах всегда хватает голодных. Если ты идешь сам, то у тебя просто могут отнять еду. Если вас команда, то вы сможете съесть свою еду, скажем, через пару часов - и не зевать. Лишних вещей - шмоток брать в камеру не разрешают, а какие лишние - никто не знает. Можно подумать, что тюремщики оберегают тебя от всяческих нападок в камере. Но это только в теории, на практике в камеру можно занести все. Эти менты-шакалы за «понюшку» не заметят, что ты заносишь в камеру. Они как никто знают, какой бардак в этапных пересыльных камерах,   используют этот бардак для своей выгоды. Одни менты при обыске как бы смотрят, чтоб мы сдавали свои торбы в камеру, а другие - чтоб  мы  занесли как можно больше. У них всех совместный бизнес на этапных  зэках в их тюрьме.
В таких камерах большая текучка:  кого-то с этапа бросили, кого-то из камеры выдернули. Шум, гам, всевозможные разборки в камере все 24 часа в сутки. Играют в карты, курят - никто ни с кем не считается, шмалят травку, а ведь ее купить надо, вот и меняются с ментами, с хоз.обслугой под руководством тех же ментов, или отбирают  друг у друга. Через кормушку -  открывающееся окошко в двери  показывают им то, что могут предложить, менты оценивают эту вещь, или забракуют, несут другое (в основном отобранное у других) -  вот так идет обмен. А где же тот паскудник берет вещи, когда у него, как у крысы, ничего своего нет?
Да очень просто, как себе трактуют эти отморозки: забирают в наглую у сокамерников. Вот сейчас ты их видишь, а через, скажем, час, день - уже на этап погнали. В этой ситуации, кто физически сильный, тот тоже не всегда побеждает. Среди отморозков также есть резкие, крепкие пацаны, им почему-то всегда кажется, что они за свое дерутся: мы на этапе хозяева. Если ты идешь не сам, то все равно пытаются забрать понравившуюся вещь, чтобы затем поменяться с ментами на травку, или пачку чая. Но, получив по рогам, отползают с обещаниями достать тебя на другом этапе. Они не понимают слово „нет“, им надо, но когда их ловят на этапах по одному -  с ними не церемонятся.
Продолжу о камере хранения. Когда тебя вызывают на очередной этап, ты, конечно, хочешь забрать свой сидор из камеры; называешь свой номер, фамилию, а тебе говорят: нет твоего сидора, еще показывают тетрадь, где записана твоя фамилия и где она уже вычеркнута,  т.е. ты, оказывается, уже забрал его???   Каждый из тех, кто знает нравы тюрьмы, пишет на мешке чернилами свою фамилию в нескольких местах; если кто пришил бирку на мешке ---  это 100% уже не твой мешок: бирку сорвали, и никто из ментов не собирается искать твою торбу. Никто не несет никакой ответственности за твою пропажу, хотя сидор пропал из камеры хранения.
Ментам с хоз обслугой понравилось содержание твоего сидора - товар, который они могут поменять тут же в тюрьме, или вынести хорошие вещи на волю и там продать. Ведь менты порой даже не знали, чьими вещами они торгуют, одно они точно знали, что уже никогда не встретятся с теми, чьи вещи попали в их руки. У них всегда были заказы на разные вещи. Во всех населенных пунктах России были базары, на которых продавались ношенные и ворованные новые вещи, выдаваемые за ношенные. Те, кто у них на воле покупал, понятия не имели, где они их достают. Вот так была устроена жизнь на этапах в той непредсказуемой стране.
Или другой вариант:  зэк сдает свой сидор в камеру хранения, за его спиной стоит вплотную другой зэк, который слышит его фамилию и номер, но самому-то сдавать нечего. Вот, если ему повезет и его раньше, чем хозяина мешка вызовут на этап, он в окошке камеры называет фамилию и номер того хозяина, ему выдают мешок, ну а если хозяин мешка уже ушел на этап, то он, чтоб его не побили, поднимает крик:  обокрали!   Ему дадут  какую-то  тряпку, чтоб не орал и все.
Ну а если, такое бывало:  хозяин мешка стоит в очереди за своим сидором и слышит, как кто-то называет его фамилию и тому выдают его сидор, тут начинается большая драка -  ведь каждый может оказаться на месте потерявшего свой сидор, что еще у зэка на этапе есть?
На этап из камеры нас выдергивают за 8-10 часов до приезда конвоя. Собирают всех в пред этапной камере - отстойнике, набивают, как селедок в бочке, какие нормы содержания - нет никаких норм на этапах!   Если повезет, будешь сидеть на лавке, а нет  - сидишь на своем сидоре, или на цементном полу, можешь и постоять. А бывает и так:  хозяин мешка вдруг узнает свой сидор,   тут начинаются разборы. Никаких мирных переговоров - все решает кулачный бой, бой без всяких правил. Редко, когда кто-то, поняв ситуацию, может помочь хозяину забрать свое, в основном, по зоновским меркам, мы не можем вмешиваться в разборы, хотя все понимают, что это поступок «крысы».  А может, он в карты проиграл, а теперь хочет забрать уже давно не принадлежащее ему?  Бывало, что в карты в камерах проигрывали, потом называли свой номер и полку, где лежит сидор. Все могло быть, бывает, что твой сокамерник, которого ты видел в камере  не играл в карты, никуда и ни во что не лез, а вот у него забрали торбу,  или пришел с этапа с тобой в одном вагоне, тебе даже незнакомый зэк  и ты видел его торбу, какую он сдавал в камеру - в этом случае можешь подсказать остальным. Бывает, побеждает тот, кто физически сильней  -  и неважно, кто он.
Опять же, смотря какой контингент присутствует в этой накопительной камере. Дело в том, что в зонах за крысятничество не только калечат, но и насилуют. А на этапах -  немного по-другому. На этапах сложно разобраться: кто прав, кто нет, но, если уж ловят, убеждаются, то пощады не будет. На этапах можно попросить поделиться, можно с угрозой, можно без. Что просят в первую очередь:  еду, если видят, что у тебя мешок вещевой тяжелый, хотя такое редко у кого может быть, только в одном случае: или как у нас, идущих с поселения на поселение, мы там получали зарплату за работу, неважно сколько, но имели возможность на этап чего-то закупить, или те, кто по суду получил срок в виде поселения. Им сообщают в суде, что они в течение такого-то времени должны явиться с вещами в свое отделение милиции. Судья даже не зачитывает метод их прибытия на места поселения, но чтоб они не сбежали, применяется иезуитский прием - отправка этапом наравне с осужденными к тюремному сроку заключения. Вот закон сучий: не предусматривает другого метода доставки  как только  через тюрьму и вагонзаком.   Им же  не дали никаких тюремных сроков, но властям, уже в который раз, наплевать на людей - вот они, как и мы, могли на свободе чего-то купить себе в дорогу. Если тебе суд  определил химию, то распределением этой «химии»- строек народного хозяйства- определяют  менты. Если попадаешь на химию в пределах 200 км. то вас отвезут туда на автобусах, а дальше только через тюрьму и  вагон зэк под именем Столыинский.... «от Москвы до самых до окраин....» Но  и там при распределении крутилась своя паганка, опять же за взятки тем же ментам ты мог попасть на ближнюю «химию». Все, всегда были в том СССР голодные, если можно урвать почему не урвать, особенно ели ты у малейшей  власти, закон  какой закон?? Это как дышло «куда повернешь-туда и вышло».
На этапах самая идеальная еда – консервы. Ну, было у каждого из нас по 10 банок, так они через 5-6 дней закончились и то благодаря тому, что мы еще шли своей командой. Осталось немного чеснока, лука, хлеб давно кончился. Питались тем, что подавали в кормушку. Кроме того, когда удается занести мешок в камеру, возникает очень много желающих проверить твой мешок, одновременно проверить тебя на вшивость, т.е.  что вообще ты из себя представляешь. Не отдам же я им свое, допустим, нижнее белье. Вот где пригодилась моя армейская и спортивная закалка. Поэтому я самостоятельно мог постоять за себя, не говоря уже - в составе команды. Конечно, в драках применял любые приемы, которыми я владел. Драки на этапах каждый день с утра до вечера, в каждом углу находят дежурные причины подраться. Дерешься не потому,что ты хочешь,а потому,что надо за себя, за  своих кентов с которыми  идя по этапу вы создали свою этапную семью.  Тут не имеет значение у кого какая  статья и срок,просто ты должен быть бойцом, не важен твой рост и вес, главное дух..По другому на этапе не протянешь.
На этапах кулачную силу очень уважают, вокруг тебя начинают кучковаться другие зэки, предлагают дружбу. У большинства из них только меркантильные побуждения, что я им буду помогать в их делах. Все это, как и на свободе  -  к тебе клонятся пацаны. Но здесь, на этапе, все совсем по-другому: здесь суровая действительность, она не прощает ошибок. Поэтому со всеми я был в ровных отношениях, особенно на этапах. Я пока еще не знал, какой у меня будет длинный путь до моего поселения, но все по порядку.
У меня в мешке лежала моя безрукавка на цигейке, обшитая сверху простой тряпкой, я никогда ее не сдавал в камеру, пара носков, пара рубах теплых, пара простых рубах, майки, нижнее белье, тапочки -  одно название. На мне были сапоги со специально протертыми наждачной бумагой голенищами; протирал я их именно с такой целью, чтоб на них никто не позарился. Бывало так: спит пацан, ночью вызывают кого-то на этап, сняли со спящего сапоги, или еще до этапа снимут, засунут под нары, а тут его вызывают на этап; пацан схватился,  сапог-то нет - вот и бежит он в носках, или вообще босиком.
Никого не волнует, что кто-то идет на этап босиком, в носках, а ведь уже не лето, уже зима пришла. Мы-то шли, когда уже холодно было. На следующем этапе ты ищешь, где бы чего раздобыть, обуться, если ты до сих пор был честным человеком, то теперь и сам уже становишься вором. Есть много вариантов, кроме как украсть: можно поменять, если есть на что, можно в карты выиграть, или себя проиграть; можно в драке забрать, у кого-то бывают запасные ботинки, тапочки, а могут просто пожалеть и что-то дать на ноги. Любую вещь в этапных камерах можно обменять на то, что тебе надо,  что из твоих вещей надо другим.
Ну, а охрана через кормушки  - наоборот: если у тебя хорошие шмотки, готова тебя раздеть. А как быть тем пацанам, кто идет по этапу в одной рубашке, у них вообще ничего нет. Писаные, неписаные законы, или беззаконие этапов -  суровое испытание. Все потому, что властям –  ну не подберешь другого слова, как нас..ть на народ. У ментов бытует правило - это правило беззакония на всех этапах по России.  Чем вы будете голодней, тем вы будете послушней.
По поводу кормежки в тюрьмах этапных камер, кормят 3 раза в день похлебкой: чтоб ее вся власть ела всю жизнь. Без перерыва, не знаешь, что ты ешь, у пацанов запоры, понос. А туалеты!  Побывав в такой пересыльной камере и посидев в туалете, на всю жизнь запомнишь этапы. Самое главное - хорошо проникнешься ненавистью к подлючей советской власти. Даже представить себе невозможно, в каких скотских условиях содержат зэков!  На камеру, где минимум - 40 человек и на большую, где 200  и там, и там по одному туалету!!!   В зоне, на этапах их называют «очко», «параша». Я думаю, что не стоит расписывать все прелести такого туалета и нахождения вблизи него.        Вдобавок ко всему есть еще одна напасть - это вши, блохи. Никакая прожарка не помогает. Зачастую, особенно если ночью приходит этап, а принимающие менты охраны хотят от него быстро избавиться, то просто без прожарки, без бани, с мешками заводят людей в камеры. Подъем в 6 утра, а уже в 6.30 привозят бурду, наливают в алюминиевую миску и подают через кормушку -  открывающееся отверстие в двери типа форточки размером 40 на 30 см, тут же подают ложку алюминиевую, в кружку алюминиевую наливают кипяток -  подобие чая, натуральную заварку мы никогда не видели, ее хоз обслуга продает в камеры в обмен на шмотки. Бывает, дают по 2 кусочка сахара-рафинада.
Приняв такую «пищу», ты обязан вернуть назад все три предмета. Если кто вздумал не вернуть эти предметы, то в камеру заходит «зондер-команда» и начинается повальный обыск. Даже в сказке этого не опишешь. Дело в том, что заточенная об цементный пол камеры ложка, обмотанная как рукоятка с одной стороны, становится холодным оружием, которым зэки режут друг друга. Зрелище не для слабонервных. Вообще-то зэки в камере сами старались избегать незапланированных шмонов - обысков, поэтому порой кто-то громко предупреждал;  сдать весь алюминий.       Дело в том, что ложку можно было купить и через кормушку. Вопрос в другом: никто этих шмонов не боялся, но у части зэков были предметы, не обнаруженные и купленные у ментов, а при незапланированном шмоне их могли обнаружить. При таком шмоне некогда заныкать - спрятать вещь. Редко в камеру попадали алюминиевые кружки с ручками, если такая кружка попадалась, у нее немедленно отламывали ручку, затачивали - опять получалось холодное оружие: можно сводить счеты, или приставлять к горлу и забирать тряпки, вещи.
В камере всегда хватало отморозков, которые просто не понимали, что они делают, им воровская романтика застилала глаза. Они отказывались понимать, что рано, или поздно, а расплата придет. Но вот, когда их самих резали, насиловали -  они пищали, как мыши, просили пощады, но какая пощада на этапе. Этап не прощает ошибок. При той текучке, какая была в камерах, менты никакие преступления  не раскрывали, за редкими исключениями. Если ты уже ушел по этапу, а в камере кого-то подрезал, даже если будут знать, что это твоя работа, то, во-первых – ну, почти невозможно доказать, во-вторых – ментам следователям это уже не надо, поезд  в прямом смысле ушел.
Если происходили убийства, они списывались на этапный контингент. Идут уже озлобленные пацаны, у кого уже и крыша поехала, кто-то за косой взгляд, за поганое, ненароком сказанное слово может ударить и днем, и ночью заточкой из ложки. Но в основном мокруха по воровским законам бывает только по делу, на мелочи не размениваются. То встретились два врага еще со свободы, то кто-то кого-то сдал по суду, то кто-то стучал-доносил, будучи в зоне, и т. д. Вызывали на допрос по одному всю камеру, ну вполне понятно - никто ничего не видел, да и видеть не могли, а те, кто действительно видели, никогда не скажут, им жизнь дороже. Да сам оперуполномоченный знает, что никто ничего не скажет - все делается для проформы. Тем более, тебя уже позвали на этап.
         Все озлоблены на советскую власть, от безысхода убивают, режут, калечат друг друга. Начиная еще с 1917 года, с самой той гребенной революции, коммунисты никогда не ценили человеческую жизнь. Во всех камерах стоял бачок для питьевой воды с привязанной кружкой на цепи  -  вот все и пили из этой кружки. Были камеры, где просто была труба с краном, но не было умывальника под краном, если кран прокапывал,  а он не мог не прокапывать -  всегда на полу стояла большая лужа. Такая орава народа - каждую минуту кто-то пил из крана:  подставил ладонь, или шапку, набрал воды, попил. Никого из той гребенной власти комуняк до начальников тюрем не интересовало санитарное состояние камер. Все пересыльные камеры находи лис в  полуподвальных или подвальных сырых помещениях:  окон нет, бывали камеры с маленькими окошками под потолком ---  в них хоть можно было наблюдать смену времени суток.
Я не все сказал по поводу вшей в камере. В больших камерах на 200 человек по центру помещения стоят 3-этажные нары, вдоль стенок по периметру -  также нары. И днем, и ночью в камере горит свет - одна, или две лампочки.   Как бы самое безопасное  место  от  укусов – наверху, вокруг света этих лампочек. Внизу вставали все покусанные, а у ментов один ответ – это вы сами их занесли. Не занесли бы, если бы в камеру не запускали сразу с этапа, а проводили прожарку. В этих камерах дезинфекция не проводилась годами! Стены камеры пропитаны густым слоем смеси дыма, грязи, запах от них как из помойки.
Подойдет к кормушке медсестра, у кормушки в камере выстроится очередь. Раздаст она какой-то эрзац  и то на всех не хватает, а там еще менты кричат, что мы все в камере симулянты. Ни о какой медпомощи речи нет ---  один ответ на всех: «вот придешь на место, там и лечиться будешь».  Полный бес предел  властей!!. Надоели ментовские обещания, поднимаем шум, вызываем начальника тюрьмы.  Для острастки зэков начальник
 прибегает, с ним взвод вооруженных солдат срочной службы наружной охраны тюрьмы. Пока мы их еще не видим, только слышен топот подкованных сапог, кто-то из пацанов стоит возле двери, слушает и комментирует (какое они к нам имеют отношение -  никто не знает): решил попугать нас оружием.
Открывается кормушка,  начальник тюрьмы говорит: буду говорить с одним вашим представителем. А мы-то прекрасно знаем, в чем могут обвинить такого «представителя», да и желающих быть представителем нет. Мы ему говорим: мы отойдем  к противоположной стене камеры, залезем на центральные нары, заходи - мы тебе скажем наши требования. В камере всегда есть пацаны, которые знают, как себя вести в подобных ситуациях, не вызывая огонь на себя. В таких случаях менты сами провоцируют зэков, им так выгодней - списать все на нас.
Мы вели себя спокойно, отошли к стене, кто-то залез на нары. Менты открыли двери, забежало 10 ментов-провокаторов с дубинками, бегут прямо на нас, провоцируя драку. С нашей стороны никто не шевельнулся:  то ли пацаны испугались, то ли действительно зла  набрались. Нескольких  человек менты успели ударить дубинками, но никто не сдвинулся с места  -  только сплошной мат в 200 глоток остановил провокаторов, они тоже понимали, что в такой ситуации их просто порвут. Минутная тишина, смотрим, забегают солдаты с автоматами -  мы подняли свист, крик, улюлюканье.
Заходит начальник тюрьмы со свитой. Первое, что он услышал от нас из разных углов камеры: забери солдат, не пугай нас, мы уже пуганые. Потом из наших задних рядов: ты что, совсем ох...ел?  Он, дурак, начал  командным  голосом  орать.  С верхних нар в его сторону бросили дымящийся окурок, затем  слова:  вызывай прокурора по надзору и прокурора города.
Опять: забери солдат; смотрим на солдат,  те опустили автоматы, стоят красные. Кто-то из пацанов заметил, что у одного солдата нет рожка в автомате. Меж нас прошел шепот, а потом - дружный смех. Ну это у одного,а что у остальных.
Начальник тюрьмы понял, что надо выводить солдат. Из задних рядов, чтоб менты не видели, кто говорит первым, наперебой сказали: заедают блохи и т.д. ----  делайте дезинфекцию. Вначале он ответил: вот вас всех отправим, тогда проделаем, мы ему:  ты за кого нас держишь? (Мы же знаем все ментовские примочки.) Зачем нас дурить? Мы прекрасно знаем, что невозможно физически одновременно нас отправить, или переводи в другие камеры, или выводи в коридор - мы там будем ждать, пока проведете дезинфекцию.  Вдобавок  к о всему  пацаны начали  показывать врачу, медсестре свои укусы. С боем вывели нас в коридор, соседние камеры переполнены, вызвали дезинфекцию, те несколько часов обрабатывали наши нары, матрацы, набитые соломой. Много соломенных матрацев вообще выбросили, потом заменили на другие. Находились мы в коридоре почти сутки, только к рассвету следующего дня запустили нас в камеру. Опять же никого не волновало, что хотя бы еще пару дней туда нельзя никого запускать. Пока были в коридоре, некоторых в разное время забрали на этап, а новых привели. Тюрьма пустой никогда не бывает. И благодарность начальнику тюрьмы мы тоже не писали. Назавтра меня и еще одного парня из нашего поселения вызвали на этап.
Собственно, в своем повествовании я начал забегать вперед. Думал как-то последовательно описать события моего продвижения по тюрьмам этапа. Когда начал писать, я уже понял, что просто невозможно помнить все до мелочей, главное запоминается лучше. Легче описать все, с чем и с кем я встречался в этих камерах. Были рутинные эпизоды, мне кажется, что не стоит их описывать; возможно, я ошибаюсь, ведь та рутина -  жизнь человеческая.
      Выше я описывал эпизод в Харьковской тюрьме-пересылке,  как мы кормили клопов. Больше таких масштабных переговоров мы нигде не вели. Это крупнейшая тюрьма в европейской части Союза. Отсюда формируются этапы, идущие на север и восток Союза. Ну, тут все-таки еще Украина  и то, что мы смогли вызвать начальника тюрьмы, предъявить ему наши элементарные требования -  говорит еще об Украине.
Ну а дальше была уже Россия - там уже был полный бес предел. Везде, всегда мы испытывали на себе скотское отношение всей системы МВД, как в тюрьмах, так и во время движения в вагон зэках.
Я помню все этапные тюрьмы, через которые мне пришлось пройти, по мере прохождения буду их указывать - такое «хождение» забыть невозможно. В моей памяти навечно запечатлелось то, сколько месяцев меня возили по этапам той паскудной страны Советов. Все это благодаря сучьей власти коммунистов и их ручному псу -  МВД.
Во время своих этапных дорог  я  встречал  много ребят, которых, как и меня, по «ошибке» какого-то пидора в погонах прогоняли через весь „Союз Нерушимый“. И никто, нигде за свои ошибки не отвечал. Мол, отправили зэка на этап, неважно куда, нет зэка -  нет проблем. А там дальше пусть разбираются другие.
Сейчас я конкретно не помню, сколько дней приходилось коротать в каждой тюрьме-пересылке. Но, зная, сколько вообще я шел по этапам, получается, что в каждой из тюрем я пребывал несколько дней. Специфика формирования этапов такова: меньше двух суток никто не сидит на пересылке. Вот та гребенная специфика наносила огромный вред:  и моральный, и материальный тому обществу, в котором жили... . Те „руководители партии и правительства“, если их можно так назвать, никогда не знали, да и знать не хотели, как живет народ. Начальные впечатления  от  этапов, после  моего  поселения,  я  хорошо запомнил  и  понял,  как  себя вести дальше на этапах. Я вел запись своего маршрута; порой, сидя в камере, показывал тем пацанам, с кем кентовался, делились впечатлениями, ведь они также шли уже не первый день. Собственно, в то время я не собирался описывать свою жизнь.....
Я запомнил первые дни и маршрут следования: в Кировоградской тюрьме - 3 дня, в Днепропетровской - 3 дня, в Харьковской пересылке - 4 дня. Главное я запомнил, запечатлел навечно эти 86 (восемьдесят шесть) дней!!!: от Кировоградской тюрьмы на Украине до Владивостока, вернее, до Находки. Потом --- назад от Владика (так коротко зовут Владивосток) до Свердловска.
Теперь вернусь назад. Когда у нас с моими ребятами, шедшими из одного поселения, закончились продукты (еще в Днепре через 4 дня ), я начал работать по ширпотребу. Из любых подручных материалов: резины, дерева, консервных банок, кожи ботинок, сапог, стал изготавливать всякие поделки. В ходу были нательные крестики -  хотя в то время в нашей стране – СССР   по приказу компартии был сплошной атеизм. По-видимому, попадая в эти тяжелые условия, народ искал защиты у Бога.
Искали эту защиту и наши тюремщики, иначе по всем тюрьмам Транссибирской магистрали, где мне пришлось побывать, они бы не заказывали у меня - зэка  крестики. Изготавливал я их из консервных банок. Любая консервная банка, особенно верх и низ банки, имеет два цвета: с наружной части она более светлая, с внутренней ---  ближе к желтому цвету, хотя попадались и другие цвета.
В любой камере у меня хватало клиентов, но что можно взять от зэка, такого,  как  и  я?  Если у него были какие-то консервы, или другая еда,  то  я со   своими  кентами  брался за работу. На тряпки ни я, ни мои кенты не зарились. Мы знали специфику этапа, если у кого был большой мешок, то в камере  его  точно располовинят, если не больше.
Значит, так: чем я работал. Еще будучи на поселении и узнав, что нас будут этапировать на Восток, я стал готовиться к отъезду основательно. Я, как зэк, все-таки не особенно верил словам моего доктора. Я был уверен, что для меня она желает лучшего, недаром они с мужем старались помочь мне и помогли. Но, находясь в местах лишения свободы, ты уже никому не веришь. Когда ты видишь со всех сторон только обман, возникает какая-то испорченная психология - никому не доверять. Я чувствовал, что разнарядка - это одно, а реальность – другое; собственно, так в дальнейшем и было. Я подумал, что для изготовления каких-то поделок – чтобы не быть голодным  нужно взять с собой такой миниатюрный инструмент, чтоб при обыске менты его не нашли. Еще будучи в Киевской Лукьяновской тюрьме я узнал, как в сапогах можно спрятать –  заныкать что-то небольшое, но нужное на этапе.
Вот этот загашник всегда с тобой: наши любые кирзовые сапоги. Голенище сапога, для придания сапогу окружности, со стороны ягодицы сшивалось накладной кожаной лентой по длине всего голенища, ширина ленты от 3 до 5 см, верхняя часть ленты – 1,5-2 см, зашивается вовнутрь голенища -  вот этот кусочек – язык. Распутывают нитки, поднимают, и открывается узкая щель - отверстие, в которое можно всунуть небольшие вещи. В моем случае я спрятал туда три надфиля: трехгранный, плоский, квадратный, предварительно отрезав их ручки, оставил только режущую часть - это примерно 8-9 см длины, предварительно к каждому надфилю привязал крепкую суровую нитку, чтоб удобно было доставать,  по одному засунул в отверстие.
Мои сапоги проходили все обыски. Пацаны прятали в своих сапогах иголки, на этапе они этими иголками, закваской из паленой резины, делали наколки всем желающим, таким образом они имели дополнительный паек от своих сокамерников. Эти ребята –  художники-самородки, у них наколка -  произведение искусства. Договаривались с ментами, с хоз обслугой. Мне вначале наши художники на бумаге нарисовали несколько форм крестиков 3-4 см, я их показывал ментам или хоз обслуге, получал согласие на какие-то формы, если получал добро, то говорил, что мне надо: допустим, крышку от консервной банки, просил надфиль,  чтоб свои пока не вынимать, если есть ножнички, или в крайнем случае маленькие кусачки. Передавали большие надфили – конечно, надфилем с ручкой удобнее и быстрей работать. Они не боялись передавать мне инструмент - всегда я буду крайний у ментов, но до этого не доходило.
Из консервной банки получались красивые крестики. В камере часов-то нет, ориентировались так: от завтрака до обеда. За это время я мог изготовить от 3 до 6 крестиков, мои кенты их так отполировали, глаз не оторвешь, как говорят, до поросячьего блеска. Или от обеда до ужина. Бывало, делал больше, если форма была простой. Такой  крестик я мог изготовить за 20-30 минут, были случаи: мент уходит со смены, у него остается час времени, я срочно выполняю заказ. Получаю за это пачку-вагон чая,  мы впятером балдеем, заваривая почти чифирь - крепкий чай. Чай очень здорово помогает восстановиться, нервы успокаивает. Получал за работу консервы, сало, колбасу, сахар -  то, о чем  договаривался.  Если  заказ  был из дерева, то мне передавали кусок тонкой фанеры , я говорил,  какой, и весь инструмент для распиловки. Работа по дереву трудоемкая, после полировки изделие неси хоть на выставку, но и стоимость была повыше. Вся камера знала, что я умею делать.  Как  только  я приходил  этапом в другую тюрьму, обо мне уже знали -  кого-то раньше отправили на этап из моей камеры -  вот так шла молва. Менты в новой тюрьме уже сами подходили и спрашивали меня.
Я уже прикидывал, сколько я чего могу изготовить за 2-3 дня. Иногда менты узнавали, когда мой этап,  говорили мне, а я уже прикидывал, что могу за это время успеть изготовить -  вот так бригадой кормились. У меня всегда были заранее приготовлены крестики, когда мы приходили в новую тюрьму, то на шмоне я показывал их ментам и говорил: могу такие сделать; мою бригаду уже не шмонали, мы откупались парой крестиков. Потом они приходили еще заказывать. Когда сокамерники узнавали, что я делаю какие-то поделки, мне всегда давали попользоваться режущим инструментом. Для того, чтобы быстрей и четче выполнять заказы, я сделал для себя разные лекала, склеил клеем из того эрзац-хлеба в несколько слоев тетрадные листы –-  так я делал еще в Киевской тюрьме карты, только там вместо бумаги была газета, она тоньше, чем тетрадные листы. Наши камерные художники нарисовали мне на ней крестики, разные брелки -  вот теми супинаторами, которые мне давали сокамерники поработать,  вырезал  по  размерам  все рисунки,  получились твердые лекала.
Подготовив железо - заготовку до нужных размеров, я накладывал сверху лекало, придерживая его пальцами, уже по лекалу подгонял изделие; я уже не очень боялся где-то что-то перекосить, ведь работая на глазок, еще при том освещении, невольно мог в каком-то месте допустить ошибку, с лекалами такого уже не происходило. Мочки моих пальцев всегда были порезаны, затвердевали как мозоли, лечил я раны своей мочой.
Не знаю, почему о моче человека так нелестно отзываются, что это отходы организма, но в этих отходах еще много полезного, наукой не изученного. Встречал я мужиков и на этапе, и на поселении, которые пили свою мочу, лечили желудки, простудные заболевания, весь организм. Я сам свидетель этому, поэтому говорить о каких-то шлаках в моче, наверное, еще рано, вначале надо хорошо изучить эти шлаки. Врачей-то близко нет- вот люди и применяли народную медицину.
Основная масса зэков на вид могли определить ту, или иную таблетку. Когда медсестра давала, допустим, таблетку от головной боли, от зубной боли, пацаны брали их в руки, смотрели и матюкались тому обману, который преподносили им тюремные власти. Никто из пацанов не был фармацевтом, большинство из них вообще не знали такого слова, но пребывание в местах лишения свободы научит всему. Также мы, зэки, хорошо научились разбираться в сортах чая, наверное, из тех, с кем мне довелось пересекаться, каждый второй отлично знал эту тему. В тюрьмах, в зонах, на этапах чай пьют все, я не встречал исключений.
За мою работу со мной и чаем рассчитывались. Бывали случаи, когда хотели обмануть, подсовывали как бы в новой запечатанной пачке вторяки -  использованный высушенный чай, в нем уже ничего нет. Неискушенные ребята ловились на это, но у нас такой номер не канал – не проходил. Нам было уже впору работать дегустаторами по аромату, расфасовке, не говоря о пробе на вкус. По структуре чаинок определяли его название, сорт, прочее. В России не было большого выбора чая: грузинский нескольких сортов, он был самый распространенный, индийский –  тоже нескольких сортов и зеленый, очень редко попадался цейлонский – самый вкусный, ароматный. В них несведущему  человеку  легко заблудиться. Эта наука преподается только на зонах, на свободе она не нужна, там пошел в магазин, купил, какой хочешь.
В зонах мы покупаем чай у барыг, цена на каждый сорт разная, чтоб не быть лохом, надо разбираться в товаре. Основная часть зэков платила за чай тем, что у них было, договаривались. Деньги в зоне не особенно ходили.
Вернусь в камеру к таблеткам. Кто получил таблетки и не использует их по назначению –  эрзац отдает другим пацанам, в камере всегда полно пацанов, которые жменями глотают все подряд. Потом ходят по камере как шальные:  то буянят, то спят, то вообще у них рвота начинается, тех,  кого вырвало,  тут  же  заставляют убирать, если какой козырный уперся, его тогда носом - в его «продукт». Никому не охота смотреть, а тем более дышать этим воздухом. За такое могут и изнасиловать, проделать такую экзекуцию всегда найдутся желающие. Но запретить глотать таблетки никто не может -  никому это не надо. А это уже по тюремным меркам пропащий человек. Поэтому они вымывают все до блеска.
В этапных камерах смрад стоит такой, что дышать порой тяжело, но никто не ведется на эти неудобства: одни курят что попало, другие варят чай, мы тоже варим его. Берется алюминиевая кружка, наливаешь воды, ставишь на железные нары - нары сварены из полосовой стали, между полосами есть зазор, его достаточно, чтоб поставить кружку. Поджигаешь любую тряпку, предварительно свернув несколько заготовок-тряпок в трубку, сгорела одна, берешь другую, подносишь снизу к кружке и греешь воду. Когда вода закипела, бросаешь по вкусу туда чай, еще греешь 5 минут,  чифирь готов. Потом бригадой садимся в кружок  и по кругу все хлебают из кружки -  так может быть не один раз в день.      Камера никогда не проветривается, вентиляция не предусмотрена - для кого, для зэков??? Стены в камере черные, прокопченные, как бы их ни красили -  все пробивается наружу. Одно развлечение у зэков -  когда бросают в камеру новый этап, или когда уходят на этап. У новых расспросы:  откуда да куда, не встречал ли в лагере, тюрьме, на этапах таких-то, в общем, каждый ищет своих. Никаких разговоров о статьях твоего дела - это табу. Кто давно в камере сидит, а этапа можно ждать долго,
- вот они все и рыщут у нового этапа: у кого чего обменять, надурить, отнять, если надо, то и с мордобоем, можно и самому нарваться на хороший кулак.
Много раз наблюдал,  и в своей семье и других, вроде с виду неказистый пацан, а в драке зверь. В общем-то те зэки, которые настроены чего-то забрать, народ наблюдательный, многие по твоему лицу могут просчитать: кто ты и что ты из себя представляешь. Поэтому не всегда с ходу кидаются на вновь прибывших, хотя они-то знают, что лучше с ходу -  не дать еще очухаться новому. Но когда ошибаются, то получают оборотку - ответный удар, потом зализывают раны. В таких камерах самые большие бес предельщики -  зэки, идущие на особый режим, это чисто тюремное содержание в камерах по 2-4 человека, бывает и больше.  Они пытаются урвать как можно больше, выбирают, что получше. На их режиме все это пригодится, или там у ментов выменяют на что-то, или в крайнем случае хорошие шмотки будут лежать в камере хранения до их освобождения, но это редко бывает -  все обменивается до того.
Там еще есть масса примочек. Но они, паскудники, своими руками ничего не забирают. Вокруг них всегда вьются романтики тюремной жизни. Он только ходит по камере, присматривается, потом дает команду своим отморозкам -  они уже группой, не считаясь ни с чем, ни с кем, идут отнимать.  Вначале эти шестерки специально провоцируют тех, кто сам не хочет им подчиниться, а потом уже со своей психологией,  подготовленной  их  кумиром  с особого -  это он, или они нас первые зацепили.  В основном отнимание происходит через драки. Никто ведь не желает отдавать свое.
Таких шестерок, конечно, ловят на этапах. На их место приходят новые - такова уж специфика российских этапов. И никому опять же нет до этого никакого дела. Создавалось такое впечатление, даже напрашивалось, что той паскудной компартии было тесно жить среди 300-миллионного народа Союза и они злонамеренно сажали по тюрьмам, чтоб народ сам себя уничтожал. Ведь с момента смерти „отца народов“ Сталина прошло всего-то 14 лет!!!  как меня посадили. Но созданная им репрессивная машина продолжала исправно, планомерно уничтожать народ.
Ничего не изменилось со времен Шаламова, Солженицына, Щаранского и др. Хотя к Солженицыну у меня не лучшее  отношение. Все-таки к концу жизни он изменил своим принципам и поддался новым властям России и православной христианской церкви, пошел у нее на поводу, в лице ее руководителей. И откуда христианская церковь черпала свои знания, кто такие апостолы? Все до одного иудеи-евреи, кто такой Христос - иудей и т.д. Вся правда скрывалась новой верой, не для мира между народами, а вопреки ему.
Вроде высшие чины православной христианской церкви не знают, откуда пошло христианство, которое младше иудейской религии. Если счет вести только от тех лет, когда Бог на горе Синай дал скрижали Моисею, то как минимум  прошло около 4 тыс.лет!! В своей книге «Двести лет вместе» Солженицын показал себя исполнителем чужой воли.  Не буду повторяться,но  более подробно об этом Нобелевском лауреате от политики –«железного занавеся» я  написал в своих предыдущих повестях. То, что он Нобелевский лауреат, ни о чем не говорит мыслящим людям. Мы все прекрасно знаем, как в те годы эта премия присуждалась по политическим мотивам, да и сейчас не лучше. Нобелевский комитет дошел до того, что вручает премию авансом человеку, который еще ничего не успел сделать в защиту мира. Как после этого можно считаться с таким комитетом, который вручает премии чисто по политическим мотивам. Значит, у них самих рыльце в пушку. Солженицын сам прошел суровые лагеря 40-50-х годов, но не смог устоять против соблазна: пофартить новой власти России -  вот это самое прискорбное. А возможно, он всегда был таким черносотенцем, только до времени затаился.
      Продолжу рассказ. Ко мне и моим пацанам, которые составляли нашу семью, пока мы еще шли вместе по этапу, подходили эти шестерки. Я уже видел, возле кого они трутся, вызывал этого крытника на разговор -  толковище. Базарил с ним на его языке, обменивались впечатлениями шкурного характера, используя тот жаргон, на котором сам разговаривал, попав по случаю на особый режим. Тут мы уже с ним находили общий язык, упущу подробности. Подобные «базары» были у меня во всех этапных камерах. Порой я сам специально подходил к отморозкам, неважно какой у них был режим, распивал с ними чифирь  базарил, после этого мы могли спокойно на ночь снимать сапоги.     Сейчас все события легче описывать, чем было тогда их решать. Вдруг возникали другие отморозки со своими требованиями: вот понравились им моих кентов шмотки -  возникла дежурная причина подраться. В таких камерах можно драться с утра до вечера за что угодно.
Из Харькова этап пришел в Казань ( уже Россия): шмон, прожарка, камера с клопами. Здесь камера была поменьше, на 150 человек, но от этого не легче. Когда я начал движение по этапам, я настроился,  меня ничто не волновало. На все, что происходило вокруг меня, я смотрел как бы со стороны, все время оценивал ситуацию. Этому учил и своих корешей. Первое, что я и мои пацаны делали, мы искали в камере пустые консервные банки ---  всегда находили. Везде хватало заказов.
Еще в начале пути, в Днепре, я со своими кентами траванулся консервами, но, слава Богу, не сильно. Это научило меня проверять маркировку банок. Были такие ухари, предлагали старые консервы за мою работу – подсунем, «заглотит», не заметит.  Перед работой я просил показать банку, если она была просрочена, то ничего клиенту не делал. Так же поступал с ментами, с хоз обслугой. В камерах очень многие маялись после приема таких консервов, весь расчет был на русское «авось»: авось пронесет -  не проносило, а жрать-то хочется. В основном зэку не до проверки даты выпуска, срока годности. Мы на поселении, покупая свои консервы, также не смотрели на сроки, но вот жизнь заставила.
Средний возраст основной массы зэков, идущих по этапам, сидящих в зонах - 20-45 лет, т.е. крепкий на первый взгляд народ ---  это потом у них появляются всякие болячки. Ну и чтобы скоротать время на этапах, я потихоньку, без афиши, надиктовывал черновики жалоб пацанам. И в тюрьме, и на этапе наслушался таких дел, что можно было написать не одну докторскую диссертацию - изобличить всю прогнившую систему коммунистов
Вот, начиная с Казанской тюрьмы, начался беспредельный бардак. На Украине были еще цветочки. Через несколько дней, ночью, я ушел на этап, тут узнал, что нас везут в Свердловск, ну, подумал: наконец-то прибыл. В Свердловске опять поместили в этапную камеру на 200 человек, такой же бардак, как и раньше. Но я уже подумал:   ладно, день-два и поеду на поселение. Еще в Казани я расстался с последним своим кентом, идущим со мной с украинского поселения. Как себя вести в таких случаях, я знал. Сразу начал искать паханов в камере, в таких камерах, в отличие от зоны, не бывает одного пахана. Здесь очень часто меняется камерная власть:  одних паханов забирают на этап, другие, или приходят, или доморощенные возникают. И каждый из них пытается навязать свои понятия, опять же воровской чести, хотя сами же их не соблюдают.
Как обычно, вокруг них кучкуются шестерки, а когда таких „хранителей кодекса воровской чести“  оказывается  больше одного, то начинается раздел власти. „Хранители“ прут на „хранителей“, в ход идут, кроме кулаков, заточки разных мастей, деревянные кастеты, таким кастетом можно покалечить на всю оставшуюся жизнь, я уже не говорю о супинаторах. Идет резня на выживание, но ни те, ни другие понятия не имеют, ради чего они режут друг друга? Они не думают, что на следующем этапе их по одному, по 2, по 3 поймают другие отморозки (что часто бывало) и им мало не покажется. А все из-за того, что они не себя, не свое защищают, а идут на поводу у своих паханов, которые, как правило, кинут-бросят их в любой момент. Особенно, когда в камеру придут как бы известные  воры в законе и на своем толковище спросят с таких пидоров  за  их  бес предел.  Я таких встречал на этапах, их периодически гоняют из зоны в зону. Они себе никогда не позволяют такого бес предела,  с такими у них короткий разговор. Пацаны сами несут таким все, что могут.
Мне приходилось с ними общаться, им нравилось, как я работаю, нравились мои крестики, могли заказать, рассчитывались четко. Когда узнавали, что я сидел на особом режиме, всегда расспрашивали: кого я там знаю, кто там сидит. Везде находились их кореша ---  вот так я превращался в зэка с особого режима, на этапе это дорогого стоит. Когда законники шли по этапу, впереди уже шла молва, кто идет. Вот так в лагерях и на этапах работает беспроволочный телеграф. Менты на всем пути их прохождения также знали, кто к ним идет.
Менты их никогда не трогали, шмон проходил без потерь. Бывает, какой-то новый мент на смене открывает рот на этих законников, его тут же другие менты успокаивают, а зэки поднимают такой шум в его защиту, что менты сразу понимают -  перегнули палку. Эти пацаны никогда голос не повышают. Если видят какую-то несправедливость к зэкам со стороны ментов, быстро молча наводят порядок. Они обладают большим авторитетом, могу добавить, что не только в своей среде. Все, с кем мне довелось из них встречаться, были моих лет и постарше меня, думаю, лет на 10, отбывшие в советских лагерях по 20 и больше лет.
Они уважали тех, кто своими руками умеет что-то делать. Когда в разговоре узнавали, за что я сижу, говорили: когда же коммуняки перестанут беспредельничать, если тебя за твои хозяйственные дела прячут, то нам и подавно нет вообще никакой веры, тем более если имеем за плечами по несколько ходок! Им не дают нигде осесть, семью завести. Вот и выходит, что после освобождения они бомбят, где только могут.
    Управляющие коммунисты никогда не разбирались ни в одной из причин, приводивших народ на скамью подсудимых. Народам Союза не от чего было оттолкнуться, Конституция, которой прикрывались и о которой так много говорили коммунисты, для народа не работала, они и не собирались ее соблюдать. Правителей Союза и их компартию очень устраивал лозунг: «ЛЕС РУБЯТ, ЩЕПКИ ЛЕТЯТ».
Также я на этапе встречал бывших ментов, которые всегда выдавали себя за юристов!  Та власть и с теми, кто ей служил, тоже не считалась. На их языке это называлось:  «чистка своих рядов». Под эту «чистку» попадал только младший состав ментов, а вот для высшего состава применялись другие условия. Если их по случаю и сажали в зону - заметьте, в отдельную зону, ее номер 13, специально для бывших сотрудников органов власти, находилась она в городе Нижний Тагил Свердловской области, перевозили их в отдельном купе вагонзэка, в тюрьме сажали в отдельную камеру, чтоб их никто не узнал и не покалечил (а было за что!). Но очень даже часто,  ментовский  персонал везли в ту же 13-ю колонию, но  проходили по этапу они  как и мы все, с нами смертными в одной камере.
Дальше происходило следующее: если ты юрист, то ларчик просто открывается -  расскажи нам статьи Уголовного кодекса. Зэка не обманешь, в камере сидят пацаны по разным статьям,  по ответам легко определяют, кто это такой  и. если оказывается мент, то пощады нет, в лучшем случае его ну очень здорово  покалечат, потом стучат в дверь камеры и дежурному говорят: забери больного, упал с верхних нар (значит, с 3-4 метров, а пол-то цементный). А в худшем случае: режут и насилуют, вот  хуже в тюрьме наказания нет. Последнее наказание зависит еще от того, какой контингент в тот момент собрался в камере. Но вначале заставят рассказать все, что он знает о пацанах, которых задерживал, допрашивал, сопровождал  и неважно, в каком конце Союза это было.
Как я уже писал, зона в Нижнем Тагиле «обслуживала» ментов и всю номенклатуру Кремля по Европейской части Союза до Урала, в Иркутске была их зона для тех, кого сажали от Урала до Восточных границ Союза. Мы знали, что если ментам надо от кого-то избавиться, чтоб дальше их не сдал, они специально, как бы по ошибке, бросают своих бывших сотрудников в наши общие камеры, на их языке это называется «перевоспитанием». Они хорошо знают, как на этапах расправляются с работниками МВД: выживет - поймет, что молчать надо, не выживет - так и будет.
Когда в камере прижимали этих бывших, они все выкладывали о свои боссах, хоть продавай их информацию. Но в камере спрашивали с него, а не с тех, о ком он поведал. Еще одна примета: поведение юристов, которые никогда не работали в органах, кардинально отличается от поведения ментов-юристов, работавших хотя бы пару лет в органах. В Союзе почти всех студентов, закончивших юрфак, просто внаглую распределяли по отделам милиции, где они должны были, как и все студенты любых вузов, отработать 3 года. Присваивали офицерские звания, а раз ты офицер, то спрос с тебя уже другой. Ты уже в комсомоле, потом в гребаной партии (привязали). Работала репрессивная машина, властям нужны были в большом количестве следователи как бы с высшим образованием.
Только 2-3% выпускников могли попасть на работу юрисконсультами в министерство, ведомство, на заводы, не связанные с органами. Если такой юрист попадался, то сразу было видно, что он далек от органов (упущу подробности). Зэки, обозленные на власть  и  их  МВД,  мстили  за себя  и  за  того парня тем, кто работал в органах. Если попадался рядовой мент, или солдат срочной службы из войск МВД, то мента могли побить, но не более того,  в назидание на будущее,  солдата также били,  но все понимали, что он не по своей воле попал  служить в войска  МВД.  Солдат шел в обычную зону, их к ментам в зону не сажали. Вот и тут паскудная власть отказывалась от своих солдат. Вы же, суки, что бы он ни совершил -  за него в ответе! Не было среди них убийц: так, по мелочам, а его в тюрьму.   Вспомнил эпизод , были среди солдат срочной службы и паскудники, трое таких паскуд в разное время конвоировали нас на суд в Киеве. За то время, что они нас сопровождали в воронке из тюрьмы на суд и обратно, охраняли нас в зале суда, в специальных камерах в здании суда, мы на собственной шкуре убедились в их ненависти к заключенным. Пугали, что застрелят  нас, и т.д. Надо, не надо надевали наручники-браслеты, могли не вывести в туалет, потом мы у судьи в зале суда просили разрешения.  Паскудное  ментовское  воспитание получили, за что потом и расплачивались. Брали на службу нормальных зеленых пацанов, а лепили из них паскудников.
Через несколько дней смотрим: одного солдата заменили в конвое. Еще через какое-то время один из наших подельников -  мы все сидим в разных камерах -  везут нас в суд, и он говорит: того солдата-паскудника бросили ко мне в камеру, предварительно переодев в штатское. Менты знали, что если его в камеру запустить в форме  МВД,  то точно если не прирежут, то изнасилуют. Мой товарищ говорит: он меня узнал, подошел и просит:  не говори в камере, что я вас сопровождал на суд. Спрашивает у нас совета, что с ним делать. Всем нам было за 30 лет и старше -  мы его пожалели. Но тюрьма есть тюрьма, он в составе своего подразделения, по-видимому, кроме нас еще кого-то охранял, отвязывал свой поганый язык, его в другой камере опознали пацаны.
Потом, спустя, наверное, пару месяцев, не стало еще тех двоих солдат, что нас пугали. Сели они за воровство, их тоже тюрьма опознала, разобралась с ними. Основная масса солдат МВД обучены рычать на зэков, но зэки этого не прощают. Ты же, подлюка, окончишь свой срок, демобилизуешься,  что, будешь себя на свободе так вести? Безмозглая молодежь,  за эту их безмозглость вся ответственность на МВД и системе.
Когда такие «нарушители» -  солдаты, сержанты  попадали в тюрьму за воровство, пьянки, драки их насиловали, убивали, издевались как могли и никакая власть их уже не защищала. Такие солдаты, будучи осужденными, сами рассказывали, как и чему их обучают, прежде чем они примут присягу на верность «Родине» ---слово-то какое!!!
Я встречал и у нас в 4-й зоне Кривого Рога, и на этапах пацанов, которые отказывались служить в войсках  МВД,  за отказ от службы по тому закону давали 3 года тюрьмы:  они предпочитали отсидеть 3 года, чем служить в войсках МВД,  но,  к сожалению, таких солдат были единицы. Я уже описывал, как органы призывали в свои ряды: чтоб избежать любой связи зэков с охраной, набор проводили в других республиках. У нас же в Союзе, на бумаге, была дружба народов. Порой ненависть одной нации к другой проявлялась и на местах нашего проживания еще на свободе  и в лагерях. Мы видели, как власть обращается с народом - было с кого пример брать. Всего того не опишешь.
      Теперь хочу рассказать, что из себя представляет охрана в Столыпинских вагонах. Как выглядит вагон внутри, я описал раньше. Снаружи он как обычный купейный вагон -  не отличишь этот вагон от остальных. Духота в наших клетках: мокрые сидим, иногда старший наряда, это, как правило, прапорщик, дает команду охране опустить окна в коридоре, они хоть и открываются всего на 1/3, но на ходу проветривают. Те, кто лежат на верхней, третьей полке, комментируют нам, где мы проезжаем. В купе в полный рост стоять невозможно, 2-й ярус ---  сплошная полка, она неподъемная, чтоб забраться на 2-ю полку,
нужно пролезть через небольшой проем, пацаны в теле туда не залезут, там можно только лежать, или, согнувшись в три погибели, сидеть, но сколько так можно насидеть?
Есть еще и 3-я полка. В обычных купе там лежит багаж, а здесь лежат еще два зэка; на 2-й полке могут лежать с трудом три человека, внизу на двух сиденьях сидят 10 пацанов, а ведь у каждого еще свой мешок, пусть и небольшой, но куда-то его деть надо?
Вот так нас перемещали по стране Советов, власти были довольны, а нас никто никогда не спрашивал. Цепляли Столыпинские вагоны к самым медленным пассажирским, или грузовым составам. Там, где пассажирский проходит, скажем, за 10 часов, наш состав идет 20 часов. Частично на Восточно-Сибирской магистрали, где, наверное, 80% дорог --- одноколейный путь, была необходимость быстрей пропускать составы, бывало нас цепляли к пассажирским составам - всегда последний вагон, то же самое и к грузовым. В обоих случаях наш вагон трясет, кидает из стороны в сторону, ни уснуть, ни сидеть нормально не получается.
В вагоне кормят два раза в день, еда - селедка, хлеб спец выпечки. Селедка – старая, вонючая, о хлебе я уже раньше говорил. После такой еды пацанов выворачивает, в туалет не допросишься, туда водят два раза в день, могут и больше, если командир даст команду. Ну а команда бывает разная, все зависит от настроения командира. А его настроение складывается, или по пьянке, или просто ему охота поиздеваться, а пьют они в своих специальных купе до поросячьего визга.
В нашем вагоне полно народу – более сотни человек, как селедок в бочке. В вагоне два туалета, но один они – охрана - считают своим, водят нас в один туалет, хотя должны водить в оба, ну, а кому об этом можно сказать? Только Господу Богу, да, к сожалению, он нас не слышит. Я уже не буду говорить: каждый сам посчитает, во что все это выливается. И мы в отместку охране, когда приезжали и знали, что нас будут разгружать по команде, мочились в купе, а убирать-то будет охрана! Если попадалась пусть не хорошая, но сносная охрана, то они без команды старшего, только по команде сержанта, старший даже не знал, по нашей просьбе выводили в туалет -  этой охране мы кровь не портили.
Многие пацаны на перегонах не ели селедку, я в их числе, мы и другим советовали, но не все слушали. Что такое отсутствие вовремя туалета? Это надо пройти, прочувствовать. После селедки идет солдат с ведром воды, разносит воду, кружкой зачерпнул из ведра и подает в кормушку попить, каждый из тех, кто поел селедки, старается выпить всю кружку, а это 500-600 грамм, а если есть еще куда налить: идут в ход брезентовые рукавицы, внутрь вложишь кусок кулька пластикового, если у тебя его на шмоне не забрали – так можно сохранить воду пару часов, хорошо держат воду пилотки, кожаные шапки. Потом хозяин воды - хочет, или не хочет - делится с пацанами, если не хочет делиться, ему эту воду на голову выльют. Пацаны идут этапами злые и не терпят таких козлов. Вот представьте: попил пацан воды и в туалет захотел, а ему говорят: пойдешь через полдня. Кульки пластмассовые отнимали, было много случаев, когда в зэковских разборах натягивали такой кулек на голову -  и через пять минут уже жмурик. Но как бы ни было, кульки всегда были в камерах. А нитки из капроновых носков -  тоже оружие.
Всегда для этапа я делал крестики и всякие поделки, потом у охраны выменивали на харчи, или на чай, всем купе, хотя и по понемногу. Чай за крестики, брелки охрана заваривала сама у себя в купе, потом в двух кружках нам передавали. Консервы передавали в алюминиевых мисках, в каждой миске  три ложки: поел, вытер ложку, передавай другому. Оставшуюся в кружке заварку пацаны разбирали и жевали. На перегонах я тоже умудрялся делать крестики, или какой брелок, что полегче. Мне всегда уступали место возле двери-решетки, там больше света, пацаны знали, что я буду делать чего-то за чай. И до меня, и после меня солдаты охраны знают, что у зэка всегда чем-то можно
разжиться..
Воронками из тюрьмы нас подвозили к вагону, выгружали, сажали на корточки с целью закрепощения наших мышц. Вокруг солдаты охраны с собаками. Долго так сидим, пока одни менты передадут нас и наши документы тем, кто уже нас будет сопровождать в Столыпинском вагоне. Ноги затекают, падаешь на землю, а ведь зима, солдаты сразу с собакой на тебя, пес рычит, гавкает. Вспомнил,что я в другой повести- которую еще не  опубликовал  писал, что с детства не боялся собак. Начинаю разговаривать с собакой, вытягиваю руку вперед, собака внимательно смотрит на этот сигнал - перестает рычать, успокаивается, потом садится на задние лапы, смотрит на меня и ждет, хвостом вилять начинает. Прибегает офицер, солдат-проводник говорит ему: собака не слушается команд, показывает на меня -  вот он ей что-то сказал и она стала смирной. Уводят этого пса, приводят другого  и тот пес стал уже ручным. Менты психуют, орут: ты их гипнотизируешь?  Да мы тебе....!
Такие собачьи разговоры я проводил при каждой нашей посадке в Столыпинские вагоны, порой мог погладить собачек. Пацаны говорят офицеру: холодно сидеть, лучше постоим –  с неохотой поднимают.
Бывала в вагонах такая охрана, что своей тени боялась. Перед этапом все мы хотим знать, какой конвой будет у нас в вагон зэке. Всем зэкам  Союза  было хорошо известно: если идет Вологодский конвой, набранный в войска МВД  из  Вологодской области - это самый паскудный конвой в России. В нем такие тупые служили солдаты –  их область считалась самой отсталой в Союзе. Для МВД эти солдаты были на вес золота. У них, как у роботов, напрочь отсутствовали  мозги -  это были настоящие зомби. Вот таким хотела видеть правящая партия коммуняк весь Союз. Где и когда может появиться этот конвой -  никто не знал. Им на голове хоть кол теши, на зэка эти солдаты не реагируют как на человека, кроме слов «не положенооо» ---  они ничего не говорят, злобные, как цепные псы. Во время моего хождения по этапам я несколько раз встречался с этим конвоем. Но у них всегда сержанты, прапорщики, офицеры были по грамотней, не из их области. Вот с ними можно было говорить, они-то прекрасно знали, что за их поездку в каком-то купе им может что-то перепасть. Другие конвои посговорчивее -  ничего не делалось за спасибо.
Пацаны в купе писали письма, если был – по нашим меркам  неплохой конвой, просили солдат охраны выбросить письма. Я указывал ранее: на четверть приоткрытое окно; солдаты, дежурившие в коридоре, быстро, с опаской, чтоб не заметил их командир -  он-то сидит в отдельном купе, но может выйти в любое время - выбрасывали конверты. Особенно, когда поезд по каким-то причинам замедлял ход. Люди, живущие вдоль железной дороги, подбирали эти письма и отправляли по адресу. Народ знал, что это письма зэков, такая почта уже работала десятилетиями. Я также посылал такие письма. Вот таким образом народ помогал нам, зэкам, со связью, особенно, когда мы шли по Восточно-Сибирскому тракту.
Проходя по этому тракту, мы знали: за окнами идут один за одним сплошные лагеря. Чтоб посмотреть своими глазами на этот бес предел коммунистов, мы по очереди, кто мог пролезть по своим габаритам, залезали на верхнюю полку и смотрели на вышки и на колючие заборы лагерей - все, что было за окном. Так сотни километров. Когда мы проезжали населенные пункты, солдаты закрывали щели в окнах, порой солдаты говорили, где мы проезжаем, порой зэки успевали сами заметить название станции -  вот таким образом мы узнавали, где мы движемся. В основном солдаты охраны были натасканы властью, МВД:  они сопровождают врагов народа - вот такая была формулировка, а раз мы враги народа и партии, то какой с нами разговор
        Сидя в Свердловской тюрьме, я уже был уверен, что через пару дней меня выдернут -  заберут и отвезут на поселение. Через пару дней меня забрали на этап, погрузили в вагон зэк. Едем, прошел обед, а мы все едем, правда, была одна остановка на пару минут. Потом, спустя несколько лет, я узнал, что эта остановка была -  город Камышлов, где-то 100 км от Свердловска -  вот здесь меня и должны были передать конвою, везущему на поселение. А пока я дозвался начальника конвоя, говорю ему: свяжись со своими, что-то меня не туда везут, он мне ответил: приедем в Омскую тюрьму -  там и решай свой вопрос, а я ни с кем не буду связываться. Хотя у них есть связь на все экстренные случаи. Зачем ему лишние заботы, да еще о зэке?  Везде, во всем в глаза бросалась безответственность   на воле, не говоря уже о МВД, у них это считалось нормой.
Еще в Свердловске на пересылке я встретил парня моих лет, который шел в Казань, а попал в Свердловск!!!??. Говорит: сижу уже пять дней, никто не вызывает, мне менты сказали, что доложат там кому-то, жду. На Свердловской пересылке такой же бардак, как и на других. Как раньше, так и позже, по мере возникшей необходимости, участвовал в драках, повторюсь, но у меня была хорошая подготовка, которая выручала меня и моих кентов -  ведь каждый раз кенты менялись, появлялись новые. Мы взглядом находили друг друга, не обязательно, чтобы кент был сразу бойцом, главное - чтобы он был единомышленником, без страха в глазах,  не боялся, если приходилось получать и выдерживать удар -  все вместе и есть крепость духа на этапах.
Один раз посмотрев, как я расправляюсь с отморозками, в последующие разы, если они даже хилые с виду пацаны, они кидались в драку без страха. Тут все решал их дух, а духовитых на этапах тоже уважают -  вот это как раз то, что нужно для спокойной жизни на этапах. В нашей ситуации не всегда сила, резкость решали исход драки, больше решало умение сконцентрироваться в нужный момент. Ведь зачастую все мы были разные по весу, росту, спортивной подготовке, по нашему мышлению. Единственное, что нас объединяло на этапах -  это наш интеллект, а наши статьи не имели никакого значения. Неважно, по какой статье ты сидишь, важно, как ты умеешь мыслить, как ты оцениваешь обстановку, в которую попал,  что нужно делать, чтоб тебя не трогали отморозки. Через пару дней меня вызвали на этап. Вместе со мной вызвали и того пацана, который должен был идти на Казань. Разместили нас в камере, на языке зэков она называется накопитель,  из него -  уже в воронки и в вагонзэк. Мы уже вдвоем балдеем: куда же нас повезут? Из этой камеры уже ни до кого не достучишься -  никого не вызовут, не дозовешься.
Та паскудная система МВД, как и все остальное у коммунистов, «стрижет» только в одном направлении. Мол, посадили –  сиди, ты сам во всем виноват. Отсидишь свое - можешь жаловаться. Ну что можно сказать о такой психологии этих волков от закона?  Если на этапе попадаются действительно больные люди, менты им не верят. У них даже не свое -  чужое мнение на сей счет: все зэки «косят»  и очень сложно доказать обратное. Бывает, больного поддерживает камера своим ревом, лишь только после этого и то не всегда, могут выслушать, оказать помощь таблетками, иногда измерить температуру. Ну, а если у тебя что-то внутри болит, то можешь подохнуть -  никого это не волнует.
С нами в камерах были настоящие душевнобольные, которых действительно надо содержать отдельно. Что они в камерах вытворяли, что с ними вытворяли, но опять же никому ни до кого нет дела!  Даже если тебя порой выслушает дежурный офицер тюрьмы, пока он пошевелится принять якобы какие-то меры, тебя уже отправили  на  этап.  Для того, чтобы снять тебя с этапа, нужны веские доводы, а кому из ментов  нужно  чужое горе???  И что там  наклеено на наших сопроводительных папках -- одному Богу известно.
Со мной шли два моих новых »кента», они должны были идти куда-то на север -  Сургут, или дальше. Одного потом оставили в Омске,  вроде лагерь был в области. Второй кент, инженер-механик, считал, что идет в Челябинск, но Челябинск был по другой дороге. Нам казалось, что  этап  где-то  сделал крюк;  он  не  утверждал, но ему помнилось - вроде Челябинск. Его не волновало, куда его везут, он радовался тому, что получил меньший срок, чем думал. Там у него была какая-то мокруха, я не вникал в подробности, но, по моему разумению, его вообще не должны были судить, он не был, как он говорил, прямым участником.  Но такова была, да и есть там, в России, система: не доводить все до логического конца. Того поймали, не того  –  неважно; осудили, закрыли дело. Только в кино система боролась с преступностью, а на деле в угоду правящему классу большевиков, расправлялась с нами как хотела.
Я уже понял: что-то в моем передвижении не так. В Омской тюрьме вызвал дежурного; легко сказать вызвал, он пришел  только  на второй день  и то после совместного крика в камере. Поговорил, вручил ему свою жалобу -  ну и что?  Назавтра меня забрали на очередной этап. Я уже знал, что дальше будет Новосибирск. Повторилось:  обещание, этап, но перед этапом прошло больше, чем пару дней. Когда пацаны в камере узнавали, куда и как я иду - проклинали власть и ee сатрапов МВД, все понимали: их может постичь такая же участь.
Я по-прежнему кормился крестиками, а также из ниток капроновых носков делал всякие поделки. У меня                сохранилась пара бубенчиков из тех ниток. Висят они на нашем с женой портрете, как память о прошлом. Когда я смотрю на них, вспоминаю себя и пацанов. В Новосибирске опять встретил пацана, который должен был сойти еще в Омске. Сокамерники мне сказали: пару лет назад встречали таких как я, только где-то за Иркутском. Ну а я думал, что до Иркутска не дойду. Потом этап привел меня в Красноярск. Тут пообещали  принять  меры,  добавили,  что  бывает  и так –  мол, кто-то недосмотрел много вашего брата возят !!!???. Во как...
По новой: проверка, шмон, прожарка, баня, камера. Попал в камеру человек на 50-60, зашел - чуть не упал, вся камера обкуренная, запах страшный, я ведь уже не курил, бросил курить, когда посадили в 1971 году. Я, как сторонний наблюдатель, смотрю: одни пацаны плачут,  другие смеются,  третьи ходят злые.  Обкурились  разной хреновиной.  Некоторые, кто  попал  со  мной в эту камеру, обрадовались, говорят: хоть тут по балдеем. Никто не хотел думать о последствиях. Что потом было, на следующий день, представить сложно. Всех кумарит-трусит, все друг на друга бросаются, лезут к кормушке в надежде на то, что менты, или хозобслуга  подкинут им на раскумарку, конечно, не бесплатно. В таком окружении волей-неволей будешь таким же очумелым; дышать этим дымом, запахом не мог, смачивал платок и завязывал им рот, нос. На завтрак, как обычно, принесли похлебку, по куску спецхлеба, так за эту похлебку началась драка, мало одной порции похлебки, после травки сильно есть хочется --  вот и отбирали друг у друга, добавки ведь не дают.
Я впервые увидел такое массовое очумение. В моей зоне на Украине, как и везде, была травка, ходили по углам в своих бараках очумелые, но не в таком количестве. Но то, что я увидел в этой камере, запомнил на всю жизнь. Вот так менты делают на зэках свой черный бизнес -  это один из многих способов делать народ чистыми зомби.  Чисто  по русской  пословице:  «кому тюрьма,  а кому мать родна». Во всех тюрьмах Союза тюремщики наживаются на зэках,   никого не волнует моральная сторона, только материальная. Ни власть, а тем более ментов -  никак не волнуют судьбы народов.
В этой Красноярской тюрьме я опять еле дозвался дежурного офицера, опять повторил свою историю, передал жалобу, он спокойно выслушал меня, я стою в камере, нагнувшись к кормушке, а он в двух-трех метрах от кормушки, морщится и говорит: что вы там в камере делаете, от вас идет такая вонища, а вы хотите от нас чего-то добиться?  Научите себя держать в камерах, как положено,  а как положено?  Как будто он, паскудник, сам не знает, откуда в камерах берется травка!  Я ему говорю: что, я сам в эту камеру пришел, или вы меня сюда посадили? У меня свой вопрос к вам: прошу вызвать начальника тюрьмы, прокурора по надзору, а он мне отвечает: пока они к тебе придут, ты уже будешь далеко отсюда -  вот и весь ответ.
А ночью вызвали на этап. Когда начали грузить в воронки, я, часом, подумал: вдруг иду на Свердловск. Как обычно, вначале в накопитель, там долго  продержали, со мной в этой камере были пацаны, я знал, что они идут до Хабаровска, а потом дальше на Север. В слух уже говорю,на какйже Урал они меня везут, может на Камчатский?, пацаны конечно в смех , ну как тут не смеятся, как в  сказке..» иди туда незная куда..» Но когда нас всех погрузили в один воронок, я понял, что уж точно  иду вместе с ними на Хабаровск!!!???   Да, никто моих жалоб не читал, кому я нужен!  Выгрузили нас в тупике возле вагонзэка, посадили на корточки, я стал звать начальника конвоя, подбежали сержант и солдат -  тот тычет в меня автоматом, за ним подходит рысцой «собаковод» с собакой. Пока они ждали офицера, я разговорился с собакой, пес перестал лаять, сел на задние лапы, не слушается своего хозяина. Пацаны в восторге, смотрят на меня, я тут же говорю сержанту:  подними  пацанов, сидеть холодно, а он когда увидел, что собака молчит, не лает -  весь перекосился, но нас поднял на ноги.
Подбежал офицер, сержант ему сказал, что я как-то повлиял на собаку; офицер говорит: что ты сделал с собакой? А что я ему скажу?, да ничего. Поговорил, и все, теперь могу и погладить. Он мне: гладь, -  думал, что я испугаюсь;  ну я погладил и говорю: хороший пес, он не виновен, что так обучен. Тут этот козел-офицер начал на меня орать, а собака возьми да зарычи на него.  Пацаны начали «рэготать», я еле их успокоил. В этой ситуации действительно не с кем говорить, лучше промолчать, а то может и хуже быть. Один конвой привез нас из тюрьмы, другой принимает на этап.
Ну высказал я офицеру свое возмущение, так, для проформы, он мне сказал то, что я уже и без него знал: вот в следующей тюрьме разбирайся.  Я подумал,  а вдруг прокатит и он вернет меня с этапа в тюрьму. Если б такое случилось, я точно бы пошел назад на Свердловск, но этого, к моему сожалению, не произошло. Теперь я не сомневался, что иду на Байкал -  в Иркутск, тут одна дорога. Третьим я был запущен в купе, сел возле решетки, пацаны знали: я буду добывать корм для нас. Мой кент оказался в соседнем купе, за пачку сигарет «Прима» сержант охраны перевел его ко мне. Тут такое дело: если конвой уже прослужил пару лет, то у них глаз набит на просьбы зэков. В нашем купе не был полный комплект -15 человек, утром я залез на верхнюю полку и через открытую щель в окне смотрел на волю. Дорога проходила по красивейшим местам, не заметил, как начали ехать вдоль Байкала. Красота потрясающая, забываешь на миг, что ты пока еще зэк.
В Иркутске все повторилось. На этих этапах у ментов еще с 20-х годов все отработано. Приехав в тюрьму, я и еще один пацан с ходу стали у дежурного офицера требовать вызова начальника тюрьмы и прокурора по надзору. Офицер, что нас этапировал, переполошился, вначале подумал, что мы будем жаловаться на его конвой. Он меньше всего боялся начальника тюрьмы, больше он боялся прокурора по надзору. Тот еще мог накатать на него телегу какую-то. Но прокуроры по надзору, особенно для этапников, никогда не были поборниками справедливости, так, иногда, как бы для своей значимости, могли что-то и сделать.
Я этому офицеру напомнил наш разговор с ним: меня везут не в ту сторону, он помнил об этом и сказал, что передаст мое заявление, а пока на шмоне сказал ментам, что лично нас проверял -  так что прошли мы шмон без потерь. Пришел дежурный офицер, выслушал наши требования. Пацану надо было выходить еще в Красноярске, собственно, при его «пятерике», ему все равно, куда повезут, но, как он сказал, в зоне строгого режима, куда он шел, были его кенты и они знали, что он к ним идет, хотелось бы быть с ними. Он сказал: отсидел уже 3 года, из-за нарушений не пустили на “химию“ - так у нас назывались стройки народного хозяйства, вместо химии его этапировании в другой лагерь, но промахнулись.

Стройки народного хозяйства  -  это еще одна примочка для использования почти бесплатного труда зэков. Миллионы заключенных по всей стране не работали, а отбывали срок. Какой бардак там творился -  я знал со слов пацанов, работавших там и идущих этапом с химии возвратом в зоны досиживать свой срок. После возврата в зоны - никто уже вторично не мог никуда уйти.
     Продолжу. Дежурный нам обоим сказал, как всегда: доложит, взял мою заяву. Я разобрался, что к чему: прожарку, как еще несколько пацанов, не проходил. Помылся, получил наматрасник старый, застиранный, точно без вшей, соломенный тюфяк - других на этапах не держали. Повели нас в камеры, я уже знал, что нужно делать, чтоб попасть в малую камеру -  этап  всему научит..   По ходу мы, несколько человек, прикинулись больными, чтоб не прозевать малые камеры, мы глазами мерили расстояние от двери до двери камер, если нас подводили к двери камеры и до следующих дверей было большое расстояние, значит, мы стоим у двери большой камеры; чтоб нас туда не запустили, мы поднимали хипеш-крик: ты что, не видишь, как мы идем, мы больные -  нас вели в малую камеру, во всяком случае, до 50 человек. Нет, так нельзя сказать – „вели“: все делалось с боем,  конечно, не кулачным. Менты назло хотят нас загнать в большие камеры, им, паскудам, надо быстрей от нас избавиться,  ждут наших предложений, а что мы можем им предложить?
Они нам говорят: если ты больной, иди в камеру, в какую тебе прикажут, а потом   вызывай врача,  а в какую камеру кого сажать - это наше дело, не мы первые и не мы последние так поступаем. Менты знают наши примочки и уже умышленно ждут наших предложений с тем, чтобы поселить нас в малых камерах. Мы обещаем, зайдя в камеру, с ними рассчитаться -  вот так они уже знают, что с нами можно иметь дело; говорим: подгони чайку вагончик - это пачка чая в 50 г, а если у меня с собой был какой-то крестик, или брелок, то вопрос быстро решался. Потом или эти менты, или пришлют зэка из хоз обслуги, кто-то открывает кормушку,  начинается торг. Обе стороны остаются довольны обменом, а куда зэку деваться? Чай в тюрьмах, на зонах, особенно на этапах заменяет многое. Коммунисты-иезуиты зэкам не дают никаких свежих продуктов, чай для нас -  главный витамин. Пока мы сидим, мы не видим ничего свежего из того, что рождает земля-кормилица. В столовых лагерей тоже не особенно с витаминами.    Если в лагерях у нас бывают ларьки, когда в списке продуктов стоят яблоки, ты подумаешь, что лучше – взять 3-4 яблока, которые еще неизвестно, какие они будут, или сало, то ты, естественно, выбираешь сало, консервы. Можно сказать, что самые большие витамины были у нас в зоне в зэковской столовой: пшено неочищенное, овес -  вот это наши витамины!  Я ел овес, приготовлен  он  был как  густая  масса,  вкуса никакого, положил  туда 2-3 кусочка сахара, хорошо размешал эту массу, если густо - добавил туда кипяток, благо чайники с так называемым чаем всегда стояли на столе. Многие не ели овес  и  пшено. Как готовилась пища, я уже писал ранее. В этапных камерах съедалось все, голодные зэки доедали все у всех  -  никого не волновало больной ты, или здоровый. Весь букет болезней был там. В лагерях практиковалась такая хреновина: заболел пацан, лечили его, лечили, не долечили, в госпиталь отправлять как бы и не с чем, или уже поздно -  вот и избавляются, отправив на этап подальше  -  тебя там вылечат!
В лагерях нет квалифицированной медицинской помощи, нет врачей - одни недоучки. Ни один уважающий себя врач не пойдет работать в лагерную санчасть, а младший медперсонал в основном был из тех же зэков, что они могли сделать, кто с ними считался?  В моей зоне пацанам повезло, когда пришел этапом Ефима,он был врачом сборной Союза тех лет по ручному мячу,посадили по 80-й статье валютные операции. Пока он там сидел, многое успел наладить. Доходило до того, что его возили на волю давать консультации,  никого там не волновало, что он заключенный. Но его мозги и  его  золотые  руки всегда были при нем. В санчасти зоны нет элементарного медицинского оборудования. Ну не волнует такое положение дел управление МВД.
В советской армии на крупных учениях войск допускался какой-то процент смертности, А в советских лагерях ,этапах не было процентов, армейские потери - это цветочки против тюремных. Под это «допускалось» можно было угробить сколько хочешь народу. Все легко списывалось, во все времена во всем были виноваты исключительно только: в армии - солдаты, а в зонах на этапах -  зэки, очень удобная психология для коммуняк. Я разные слышал цифры, но по статистике в том гребаном государстве коммунистов на бумаге все было хорошо.
      Здесь, в Иркутской пересылке, мне «подогнали» целый набор надфилей,  два моих кента делали для меня черновую работу по крестикам,  а  я уже доводил их до кондиции. Возле нас еще кормилось несколько зэков, их задача была, можно сказать, охранять меня. Ведь когда в моей «семье» раньше было больше пацанов, то мы сами могли за себя постоять, а тут нас осталось трое -  никто из моих кентов не хотел отрывать меня от работы: ведь наше пребывание в камере скоротечно, а есть хочется всегда. По своему усмотрению, согласовав со мной, они находили бойцов, я с ними проводил познавательную беседу -  мы не хотели, чтоб к нам затесался какой-то отморозок, уж если делиться харчами, чаем, то с нормальными пацанами.
А бывало так: начинаю работать, подходят отморозки и командуют: ты нам скинь –  дай пару крестиков. За здорово живешь? Где это так давали -  вот по голове вам мы можем дать, и, конечно, давали оборотку. Чтоб этого не случалось и я не отрывался от дела, пацаны таким образом отрабатывали свое долевое участие  -  всех ведь в камере не накормишь!  Желающих на дурняк отнять готовое всегда хватало, так что нам всем хватало работы. Я же видел, что хотят отморозки,  как бы ни был занят, все-таки ввязывался в разборы.  Я  не  знал,  куда  я  лично  пойду  с  этой  пересылки,  но  во всяком случае хотел сохранить набор надфилей, их было 7 штук, надо было их как-то сохранить, не оставлять же в камере. Если не мне, то кому-то другому на этапе пригодятся. Идя на этап, семь человек ныкали-прятали по одному эти надфили, каждый старался пронести свой надфиль. Пацанам я говорил, какие из них больше нужны в работе, показал, куда в сапог можно прятать.
Каждый день я вызывал дежурного; придет, выслушает меня, возьмет очередную мою жалобу, пообещает. Через день –  думал, повезло: называют мою фамилию. Подхожу к открытой кормушке, с той стороны стоит мужчина в штатской одежде, представляется работником  прокуратуры. Говорю:  так выпустите меня в коридор для беседы. Он чего-то замялся, переговорил еще с двумя ментами, вывели меня в коридор. Только начал ему рассказывать свою эпопею, и тут меня осенило: я ведь знаю ментовские примочки, говорю: покажите мне свое удостоверение, что вы точно из прокуратуры; он замялся,   я сразу понял, кто он такой.  Мне говорит: я не обязан вам показывать свое удостоверение, выкладывайте свою жалобу,  мы разберемся. Говорю ему: в письменном виде я все написал и передал дежурному по тюрьме. Давайте я вам напишу новую, ведите меня в комнату дознания, напишу и вам передам. Конечно, меня никуда не повел, он, паскудник, не работал в прокуратуре по надзору. Я уже прекрасно знал и видел многократно, начиная с Киевской тюрьмы: приходит  прокурор  по  надзору с  дежурным  офицером, у которого на рукаве красная повязка дежурного, или приходит с начальником тюрьмы - вот тогда мы точно знаем, что пришел прокурор по надзору. Приходит с блокнотом и тут же записывает вкратце твои требования, кроме того, уже имеет на руках твою жалобу, может попросить тут же написать новую, таким образом он проверяет, ты ли это писал. Никогда прокурор сам без тюремной свиты не ходит по камерам. Тут же этому новоявленному прокурору матом говорю: сейчас против тебя всю тюрьму подниму –  он чуть раньше назвался какой-то вымышленной фамилией. Пацаны за дверью слушают наш разговор,  через минуту начинается гул и стук в дверь, стены. Видя такое дело, он и еще один мент –  сержант, как я узнал позже, быстрым шагом удалились, вдогонку им несся сплошной мат, стук, который подхватили соседние камеры.
Позже пацан из хоз обслуги сказал нам в кормушку, что это был какой-то следователь, порой он опрашивал пацанов, идущих по этапу, что-то они там расследовали. Иногда менты прибегают к таким примочкам: показать якобы свою заботу о нас, зэках, а сами преследуют свою цель: узнать, что слышно на этапах. Он, паскудник, знал, что я иду издалека -  вот и решил, что таким образом узнает от меня какие-то новости. Вот когда действительно ко мне пришел прокурор по надзору,  но это будет позже – он представился, показав свое удостоверение в открытом виде, хотя мог не показывать,  ним рядом был начальник тюрьмы.
На наш шум прибежал дежурный по тюрьме, я рассказал ему, с каким «прокурором» я говорил, но перед этим разговором дежурный мент на коридоре сказал ему, что это я поднял бучу -  потом дежурный начал меня пугать: посадим в карцер, добавим срок. Но в общем он понял, в чем дело, успокоился, говорит мне: мы ничего не успеем сделать, у тебя ночью  этап, попробую,  чтоб  тебя  или  в Улан-Удэ, или в Чите связали с прокурором.  Оставить тебя, т. е. снять с этапа, может только прокурор по надзору за ИТК -  название-то какое!  Исправить  нас  дармовым  трудом,  потом еще тюремный срок не засчитать в твой трудовой стаж  -  такой иезуитский метод как раз по-коммунистически: то, что Ленин прописал еще в 1917 году,  с чем я, уже будучи на свободе, столкнулся лицом к лицу.
Услышав, что ночью этап, мы начали ныкать-прятать свой походный инструмент -  никто не знает, когда, в какое время нас поднимут. О времени суток, как и о других новостях, мы в камере узнавали по перестукиванию в стенку с другими камерами -  этот зэковский телеграф работал без перебоев. Воронки-машины, сидение на корточках, погрузка в Столыпинские вагоны, гвалт охраны с собаками, очередное запугивание, щелканье затворами автоматов -  воспринимали всю эту комедию спокойно.
Смотрим: а метрах в 20 от нас стоит народ и смотрит на нас и охрану, гудят, им не нравится, что охрана нас пугает, для некоторых это в новинку, сочувствуют, пожилые тетки всех нас по воздуху крестят, шепчут молитвы. Менты  кричат  народу  разойтись , да  кто их слушает ---  ведь почти в каждой семье кто-то да сидел, тем более в этих краях, где нас провозят.
    Погрузили в вагон, нам на сей раз повезло, все семеро сели в одно купе. Они знали, что идут до Хабаровска, но пока довезут:  не жрать же два раза в день ту вонючую селедку. Нормальные пацаны, сроки, как помнится, от 8 до 12, троих перегоняли с одной зоны в другую - все они шли на строгий режим, все с определенным зоновским опытом. Таких нельзя уже ничем удивить, меня они воспринимали как особого мужика. Почему мужик? По всему Союзу всех, кто в зонах работает и не блюдет воровские законы -  хотя никто не знает, что это за законы и кто их придумал -  называют мужиками-пахарями. Уже начиная со строгого режима, мужики в той иерархии стоят ниже воров, хотя эти воры ходят в рабочую зону и выполняют какую-то работу; другое дело «воры в законе» -  эти на работы не ходят, они предпочитают сидеть в ШИЗО, но не работать. Я беседовал с такими еще на своем «особом режиме» -  вот в той среде, в которой они находились на особом режиме, не все из них но работали; не пахали у станков, а клеили коробки,  эта работа им была не западло. Эта работа не считалась каким-то нарушением их кодекса - иначе они  бы окочурились их бы просто менты замучили. Да и сидеть в одиночке многие годы - нет в этом ничего хорошего, как они говорили: точно с катушек съедешь. Хотя были там такие,что за падло им работать на советскую власть.    Понимаете, эту ситуацию сложно пояснить. Жизнь есть жизнь. Если еще башку не снесло, то надо выживать. На моем примере они убедились: когда работаешь, то голодным не будешь, особенно на этапах. Возможно, потом они попадут под другое влияние -  это их проблемы. Они мне говорили: на любой зоне тебя будут пацаны слушать, ты знаешь, как облегчить наши души, всех уважаешь, а это большое дело на зоне.  Из  их  рассказов ясно было, что порой в их зоне на ровном месте начинаются какие-то разборы –  никто не может пояснить, остановить, успокоить -  каждый считает свой клан правым: смотрим друг на друга, порой, чтобы не поддаться слабости, не показаться другим пацанам смешными, из кожи вон лезем, отстаивая якобы какое-то наше общее мнение. А какое оно, это мнение,  зачем оно в том виде, в котором мы его себе представляем - никто не знает!  И сажают нас по  ШИЗО,  крыткам  -  вот как сейчас, гоняют по другим зонам, а ради чего  – честно, мы не знаем. Потом один из них говорит: ты, Натан, наверное, был «третейским»,т.е  участвовал в разборах всяких непоняток. Я подтвердил его слова,  тут же в глазах этих пацанов мой авторитет подскочил до потолка. Глаза их заблестели, потом, вначале стесняясь, они начали у меня просить совета по своим житейским делам. Я их предупредил, что пока я иду этапом, не хочу знать, кто за что тянет срок -  осужден. На этапах у нас другие проблемы. Этап -  это суровый мир зэка, никому из нас не дано влезать в чужие дела, ну, а если порой что-то услыхал, то промолчи  и все -  любопытных на этапах не любят.
Каждый раз кто-то из камеры узнает стукача: то-ли с ним встречался, то-ли по этапу передали, то-ли с соседних камер пере стучали. Если, как я говорил ранее, в камере под потолком были окошки, то к нам в подвал сверху спускали на нитке «коня» - бумажка с информацией, называется ксива, малява, а в ней точное описание, кого искать, или какое-то другое сообщение. А бывает, менты запускают по этапу своих подсадных уток, в основном это тоже зэки, имеющие за плечами 2-3 судимости:  по разным статьям  , которым в обмен на их определенную информацию и помощь, посулили свободу и реабилитацию. В нашей среде находятся и такие отморозки. В мелочевку они не лезут, но если их что-то заинтересовало, то сдадут с потрохами. Они всегда идут вдвоем, втроем, редко по одному. Зэки в камерах по беспроволочному телеграфу распознают их. А узнав, в первую очередь заставляют рассказать, какую цель они преследуют -  это мягко говоря. Зная, что играют  со  смертью,  они  все  рассказывают - вот от таких мы и узнаем хоть частично, что и почем у нашей подлой власти. Потом их побуцкают -  побьют реально, стучат в дверь и просят ментов, пока они еще живы, забрать из камеры. Никто ментам не говорит, кто они такие, подрались и все. Основная масса зэков понятия не имеет, за что их выкинули –- значит, было за что. Знали только те, кто предъявлял им свои претензии. В камере наверняка были и стукачи помельче,  поэтому нет никакого понта шуметь-хипешевать.
   Далее. Загнали нас в Столыпинские вагоны,  как говорится, «погнали рысаков». В вагоне охрана сговорчивая. Да, забыл написать раньше, в этих же вагонах возили и женщин –  зэчек, сидели они в таких же купе. Ехали прожженные воровайки и молоденькие зэчки, каждый раз мы наблюдали такую картину: зэчки кричат охране -  дай мужика, десять лет не видела. Охрана во главе с сержантом, сам начальник конвоя из своего купе не выходит, сержант подходит к каждому купе и интересуется, как насчет «прошмандовок»? Отзываются многие, сержант спрашивает: чем расчет?   Есть бабки - гони два червонца (по тем временам хорошие деньги), заведут в женское купе на пару часов,  если денег нет, то гони хорошие шмотки - они пойдут на оплату. У мужиков, если имеется загашник, достают -  и вперед. Запускают по два мужика. В общем, как и в жизни, только сейчас пока в тюрьме, в вагонзэке. Все присуще живому человеку. Других зэчек выдергивают в купе к конвою ---  вот так и живем на колесах.
Доехали до Улан-Удэ, наш вагон отцепили, загнали куда-то в тупик. Кого-то из зэков выгрузили. До нас не дошли, а я рассчитывал уже тут решить свой вопрос. Спросили у солдата, сколько мы простояли,  ответил - часов шесть. Потом прицепили к другому составу,  поехали дальше, уже в Читу. В Чите повторились все предыдущие процедуры, кого-то из этапа отправили ближе к Монголии, в Бурятию, или автономную область, там есть какие-то лагеря; да где, в какой глуши их в Союзе не было?  Кругом, в самых глухих местах.
Бросили в камеру, здесь тоже было несколько человек «курцов травки», сутки напролет ходят чумные, хоть не все, а несколько -  это уже радовало. Наконец-то ко мне пришел прокурор, но, как оказалось, не по надзору, он был дежурный по городу и тюремный офицер передал ему мою жалобу. Он пообещал передать ее прокурору по надзору. Я эти сказки много раз слышал, сказал ему: у меня завтра этап на Хабаровск. Он говорит, что такие вопросы не решает, но постарается уже сегодня передать все прокуратуре.
Назавтра с утра пришел начальник тюрьмы и говорит от имени прокурора  -  прокурор, мол, сегодня не сможет прийти, если меня оставят у них в Чите, то я могу долго просидеть в этой камере, из подвала в верхние камеры они этапников не переводят, у них очень долго формируется состав на Запад.  Для тебя лучше будет  идти  в Хабаровск, там часто формируют эти  составы. Он имел в виду вагонзэки. Сказал, что смотрел мою сопроводиловку: какой же мудак загнал тебя сюда?  Не волнуйся,  мы  твое  дело  возьмем на контроль, сообщим в Хабаровск, они тебя там долго держать не будут.
Ну, что мне оставалось делать? Поверить его словам, или нет? Когда меня вечером этого же дня отправили на этап, я спросил у начальника конвоя:  как раз  неплохой  прапорщик  попался - что там за сопроводиловка на меня в Хабаровск? Ответил: да, есть, но я-то знал какая.
На некоторых станциях состав тормозился, помню станцию «Ерофей Павлович», потом был Биробиджан, а там уже Хабаровск. Разгрузили, привезли в тюрьму. Я сразу прошу вызвать начальника тюрьмы, прокурора по надзору. Что значит вызвать? Все не так просто. Менты таких, как я, достаточно видели.
Сначала спокойно просил ----  никакой реакции, начал ругаться с ментами, заранее зная, что так не всегда что-то получится, но выхода-то другого  не  было!  Менты понимают, что если зэк зовет начальство, то действительно что-то надо - ведь зэки просто так не буянят, они назло даже дежурного не зовут. Будешь в камере, там вызывай, но мы, зэки, хорошо знаем, что и тут можем вызвать, он может сразу сюда не подойти, но уж потом точно в камеру подойдет. Они знают- это разные вещи:  вызывать, придя прямо с этапа, или потом из камеры. С этапа точно быстрей среагируют, иначе у них есть такая отговорка, а почему ты с этапа не вызвал? Ну, искусственно заколдованный круг, как после этого хорошо относиться к ментам, ни на какую порядочность даже намека нет.
Пока я ругался, еще пара пацанов поддержали меня, у них свои дела. Прибежали еще менты, начали нам крутить руки, повели куда-то. Открыли камеру, еле лампа светит, камера низкая, стоят в камере двойные металлические койки, таких парных коек где-то 6-8 рядов. На верхнюю койку можно залезть только ползком, тюфяков нет, заварены койки точно такой же полосой, как в этапных камерах. Я рукой почти доставал до потолка камеры. Пройти между рядами можно только боком, вдвоем не разойтись, стены сырые, на них грибок, вонища стоит жуткая. Хотя нас уже ничем не пронять.
Туалет, на котором можно сидеть только на корточках и тот поломанный, к тому же забитый, кран для воды не работает, из крана струйка течет. Раньше я упустил написать, что во всех камерах, во всех тюрьмах страны Советов в туалете можно сидеть только на корточках. Разместились мы на нижних койках, они от сырости в камере ржавые, влажные, ну просто Сочинский курорт. Не один десяток тысяч людей, идущих на Колыму, Сахалин, прошли через зти камеры. Все стены исписаны зэками, что- то  еще можно разобрать, а что нельзя. Этим записям, наверное, больше, чем нам троим лет.
Мы начали стучать в дверь, перестукивать стены - везде молчание. По времени понятия не имеем, сколько уже сидим в этом тупиковом подвале. Есть хочется, у меня в мешке сохрани лось полпачки чая, у пацана остался один сухарь -  нас еще не успели обшмонать. Жевать чай нет резона, еще больше пить и есть захочется. Начали шарить  в полутьме –  лампа-то на 25 ватт горит. В дальнем углу камеры под койкой пацаны нашли аж две сплюснутые алюминиевые кружки, ура!  -  есть из чего чай пить. Пока ровняли кружки, время шло незаметно, как только мало-мальски выровняли, сразу уж сильно жрать захотелось - это как перед боем. Накапали воды, я с помощью спичечного коробка –--  пацаны курили, у них были спички ---  разделил чай на две заварки. Для справки: в одной 50-граммовой пачке чая 5 спичечных коробков, это вагон по-зэковскому --- это знает каждый зэк, конечно, если пьет чай –-- за весь свой срок отсидки я не встречал, не пьющих чай. Один из пацанов вынул свою запасную зэковскую куртку, он шел из зоны в зону, оторвал рукав, сделал факел, предварительно скрутив материю, чтоб дольше горело, поставил кружку на верхние нары между полосами и начал варить. Разломали сухарь на три части, крошки не пропали, готовый чай пили по кругу, закусывая сухарем. Чай, конечно, приободрил нас,  голод немного отступил. Легли на койки, попробовали заснуть, сколько мы дремали -  понятия не имею.
Услышали шаги по коридору, открылась дверь, стоят два мента, называют мою фамилию: выходи -  прокурор там пришел. А я им говорю: мы втроем по одному делу, или ведите всех, или пусть прокурор сам посетит наши хоромы. Они закрыли дверь, пошли звонить, потом открыли и нас троих повели на первый этаж.
Завели в дежурную комнату, там ждал прокурор, смотрю, на столе перед ним мое заявление. Первое, что он спросил: кто эти двое?  Я пояснил ему ситуацию, он поморщился, сказал дежурному: отведи их в этапку. Начал меня расспрашивать, что да как, я ему и поведал мою эпопею. Пока говорили с прокурором, зашел еще какой-то мент в штатском. Когда они меня выслушали, а прокурор им двоим - дежурному и этому штатскому  назвал мою статью, они, не сговариваясь, начали лаять матом все свое МВД. Тот в штатском говорит прокурору: в прошлом году вот так загнали одного мужика на Сахалин и только через год его вернули, дальше добавляет: ты не первый, кого гоняют по этапам,  мы  уже  сколько писали в управление, да никакого толку.
Перед отправкой в камеру прокурор сказал, что узнает, когда ближайший этап,  меня им отправят: сам за этим прослежу. Завтра или я, или он, показал на штатского, тебе сообщим день отправки. У них на столе стояла пустая бутылка из-под лимонада, я и говорю дежурному: дайте хоть воды попить, я еще не ел с тех пор, как нас привезли сюда. Штатский говорит дежурному: покорми его,  я понял, что это начальник тюрьмы. Попрощался с ними, завели меня в соседнюю комнату, дежурный говорит: сиди здесь, только в коридор не выходи, показал, где туалет. На столе в графине стояла вода, я выпил залпом два стакана, на столе лежали газеты, я уже не помню, когда в последний раз их читал. Любая газета, попавшая в камеру, рвется тут же на куски, кто сколько успел оторвать. Заходит попкарь, с ним зэк  из хоз обслуги, открывает  бачок и подает мне горячую пищу. Заходит прокурор с начальником тюрьмы, спрашивает, сколько я за этап жалоб написал, кому их передавал, я ответил ему. Потом начальник тюрьмы говорит зэку из хоз обслуги:  что останется в бачках, занеси в камеру ---  пусть он (показывает на меня) покормит тех мужиков, что с ним пришли.
Я спокойно сел и не спеша ел все, что мне принесли. Давно уже не ел такую вкусную еду. Подумал: обалдеть можно от такой еды – вот, оказывается, как тут обедают попкари-менты. В остатке было столько!  Когда меня с бачками завели в камеру, где сидели мои кенты: три человека и те двое, с которыми я сидел в подвале -  мы вместе не могли сразу все съесть. Все кенты знали о моем хождении по этапам. Потом еще нажрались, несмотря на ночь, у зэка всегда хороший аппетит, особенно на такую еду. Мои кенты в камере уже встретили своих знакомых, позвали их в круг, у всех поднялось настроение.
У меня еще оставался спичечный коробок чая ---  на всех не хватит. Меня ведь не успели обшмонать, были еще два крестика. Еле достучались до попкаря, показал ему крестик, даже в руки дал подержать, ему понравилось, только говорит: как его вешать - нет дырки для шнурка; говорю: дай гвоздик, ножик -  будет дырка. За отдельную плату мы из капроновых ниток из носка связали шнурок. Сторговался на  большую пачку чая.
По-видимому, у него в загашнике была такая пачка, согласился сразу. В большой пачке чая -  8 спичечных коробков. На свою братву заварили чай, хороший получился. Вторяки не выкинули и не жевали, на газетку -  сушить: из вторяков, как на безрыбье, хоть подобие чая можно заварить.
Подъем в 6 утра, заходит корпусной мент с тремя ментами, для пересчета по головам нашего брата-зэка. Все должны сидеть на нарах, за столом, или просто стоять, пока идет пересчет. Так везде, два раза в день. Где-то, по ментовским часам ближе к обеду, дежурный мент вызывает меня в коридор, там уже стоят прокурор и начальник тюрьмы в форме полковника. Прокурор уже обращается ко мне по имени, говорит: придется тебе, Натан, до конца пройти твой нелегкий путь.  А я возмущенно – что, иду до Сахалина?!
Начальник тюрьмы нервно смеется, ругает матом свое МВД. Прокурор меня успокоил, сказав - нет, нет, никакой Сахалин, ближе. Начальник тюрьмы говорит опять, как и раньше: у нас действительно долго формируется  вагон зэк  на  Запад –  я уже знал об этом, в камере было несколько пацанов, идущих тут рядом, в Читу. Они уже сидели долго, наверное, недели две, три. И далее говорит: мы созвонились с Владивостоком, там быстрей, чаще формируют вагон зэки -  они даже ходят, не заезжая к нам, так что тебе лучше идти на Владик, чем сидеть и ждать у нас. Добавил: ну, если хочешь, жди у нас, мы тебя и еще тех, кто давно ждет этапа на Запад, переведем в камеру поменьше -  они-то хорошо понимали разницу в камерах.
Выбрал я Владивосток, чем сидеть здесь. Хозяин говорит: пролет небольшой, мол, за сутки пройдешь, а там наверняка 2-3 дня - и пойдешь уже на Читу, а может, и дальше без пересадки. Поясняет: оттуда вагон зэк цепляют к скорому пассажирскому составу. Мы порой и пришедших с севера (Сахалин, Курилы, Камчатка) отправляем во Владик. Я вижу, что они ко мне настроены дружелюбно, моя статья им говорила, что я за человек. Я еще раз согласился, прокурор сказал, что в своем талоне, прикрепленном к моему делу, укажет, чтоб до места моего поселения в Свердловской области меня нигде не задерживали в тюрьмах, т. е. немедленно отправляли. Он сдержал слово.  Потом, благодаря моей папке с такими пометками, меня начали сажать в малые камеры, что значит -  до 30 человек, конечно, лучше, чем казарма. Каждые 1-2 дня везли на этап. Потом, правда, в Иркутской тюрьме продержали, наверное, дней пять, точно уже и не помню.  На Владик ехали больше суток. В вагоне все, как всегда и везде: со мной еще шли два кента, их отправляли в зону Находки ---  это возле Владика. Тюрьма Владика нас не приняла, в этапных камерах какой-то карантин, через день, два закончится. Из тупика нас повезли в Находку. Дальше уже везти некуда –   хотел бы в Японию, да грехи не пускают.
Загнали вагон в тупик, забрали моих кентов, в моем купе осталось пять пацанов, еще нигде я в таком количестве не ездил. Продержали нас там больше суток, но когда загнали в тупик, начальник конвоя побежал к станционным начальникам, как, мол, водить зэков в туалет ---  в общем, они там что-то придумали, мы же поднимали хипеш ---  все утряслось, нас куда-то передвинули. Прицепили нас к грузовому составу и повезли во Владик, солдаты охраны сказали: тут рядом, где-то 200 км. Во Владике загнали в тупик, ждем воронки, которые отвезут нас в тюрьму. Долго ждали, наконец привезли нас в тюрьму, менты шмонали не сильно, считали, что мы идем с Находки.
Нас было человек 30: прожарка, баня, прочее. Завели в камеру, тут я встретил  знакомого по Киеву Виктора, мы с ним когда-то работали в одном управлении. Был он начальником снабжения РСУ, получил 10 лет, сидел где-то на севере, а в Киев его этапировали через весь Союз на пере суждение  -  совсем редкий случай в судебной практике. Это ж надо было столько лет писать и ему, и его близким, и адвокату, чтоб с севера этапировать в Киев!? Значит, были в его деле очень веские причины для этого. Отсидел он уже 5-6 лет. Как я потом узнал, сам будучи уже сам на свободе, его отпустили из зала суда.
Его когда посадили, так оговорили, что можно было и больший срок получить. То, что ему предъявили, он не знал ни слухом, ни духом. Потом, по истечении каких-то лет, те, кто его посадил, сами спалились: воровство колес для легковых машин со склада, главное ----  импортных. Кто-то когда-то  видел его на этом складе, ну и показали на него. А следствие, суд, как всегда, не разбирались: просто есть человек, а дело найдем. Ни на следствии, ни в суде он не мог ничего сказать ---  потому что ничего не делал, так ему пришили «идет в несознанку»  ---  не признается, не выдает своих подельников, дали 10 лет!
Конечно, ему за отсиженные годы, как и водилось в Союзе, никто даже не собирался давать какую-то компенсацию. Та подлая система такого представить себе не могла.... Более подробно о нем я написал в своей повести «Северная повесть»
 Мы уже были вместе, в одной семье. Для начала заварили чай, пока варили, познакомились еще с двумя пацанами. Нормальные пацаны, вместе всегда легче «отбазариваться» в таких камерах, у меня-то уже был большой опыт общения с этапниками. На следующий день – этап. Ну слава богу, тронулись с мертвой точки, через полтора суток уже были в Хабаровске. И тут наш Столыпинский вагон загоняют в тупик. Ну, думаю, обманул прокурор. Мой земляк успокаивает меня -  все равно идем ближе к дому. Стояли мы долго, потом сержант сказал, что десять часов. Ждали какой-то скорый состав, нас к нему прицепили,  мы действительно поехали на Читу.
В Чите нас еще раз перецепили к другому составу, поехали дальше. Я был уже опытный зэк, в дороге не ел селедку, воды не допросишься, а как вспомню про туалет - лучше поголодать, возможно, здоровей будешь. Во всяком случае, я похудел наверняка на 10-15 кг, но физически чувствовал себя хорошо, еще благодаря тому, что не брал  дурного  в  голову.  Я видел, как  пацаны  убивались, слышал и видел ночные людские кошмары: испуги, крики, слезы, воспоминания о своих матерях.
Все эти истории и днем повторялись: народ идет разный. Я просто не реагировал  ни  на  что,  у меня была одна задача: шевелить серой массой, чтоб выжить и по возможности поддержать своих кентов. Чтоб не скучать в поездах, научил, заставлял своих кентов распускать капроновые носки и делать из ниток всякие поделки: бубенчики, брелки, салфетки  и  т.д. Помогало, тем более все менялось на еду, если не в вагоне, то в тюрьме.
     Доехали до Иркутска, тут сержант сказал:  нас должны везти в тюрьму. И тут во время шмона-обыска меня узнали менты, которые меня и раньше шмонали, когда я шел на Восток. Мы уже дружелюбно поздоровались, старший из них сказал мне отойти в сторону, чтоб меня не шмонали. Я за собой потянул своих кентов, менту говорю: позови дежурного, срочно надо. Пришел дежурный, я ему говорю: у меня на моих бумагах написано: срочно доставить по назначению, я еду на пересуждение по реабилитации; показываю на своего земляка, что он также идет на волю; я понятия не имел, куда он пойдет -  ведь  от  того  правосудия  ничего хорошего никто не ожидал, особенно мы, уже видавшие их справедливость.
Говорю дежурному: ты нас в камеру не заводи, а сразу веди в накопитель (оттуда уже грузили в воронки на этап). Я уже писал, что в этой камере, кроме нескольких скамеек, нет ничего, если повезет, будешь сидеть на них, а нет -  то устроишься как попало. В таких камерах держат перед отправкой по несколько часов, а могут  по разным причинам и больше. Он записал мою и земляка фамилии, сказал, что проверит и сообщит, а пока идите все в камеру.
Я уперся:  какая камера?  Опять будете мариновать сутками! Зови начальника тюрьмы, прокурора; кое-что матом добавил, ну, матом их не удивишь, а для связки слов мат звучит и делает свое дело. Старший на шмоне говорит мне: этап будет только завтра, вы замучаетесь сидеть в накопителе. Действительно, там нет никаких условий:  ни воды попить, ни туалета.  Дежурный офицер понял, что я как-то знаком со старшим, говорит ему: отведи их – номер камеры называет -  пусть до утра там посидят.
Нас уже не обыскивали, на прожарку, в баню не вели. Старший позвал сержанта со смены,  тот повел нас. Смотрим, не ведет нас в подвал, ага - уже интересно, увидели окно в коридоре, подвел к камере, другой вертухай открыл ее. Зашли в камеру -  нас было четыре человека  и обалдели. Камера на 12-16 человек, с окном, с чистым туалетом, с водой, стены белые, не прокуренные, стол чистый, лавки целые ---  ну прямо дом отдыха, если бы не двухъярусные нары, решетки, да дверь на замке, да мент в коридоре.
Расстелили свои постельные тюфяки на вате, вата-то сбита в одну сторону, перед заходом в камеру нам сказали: кушать принесут скоро – слово-то какое, мы все давно отвыкли от него. Пока мы осматривались, открылась кормушка и зэк из хоз обслуги  - работник библиотеки  предлагает нам почитать книги (а какие там были книги?). Нас в камере четыре человека –  мы, не сговариваясь, ломанулись к кормушке, делая умняк, мол, какие книги есть? Он начинает показывать. На тонкие книги не ведемся, как только поднял и показал толстую книгу, неважно какое название - все берем толстые книги. Он записал наши фамилии, каждый из нас назвал липовую фамилию. Кормушка захлопнулась. Все в порядке.
В этапных камерах не выдают никаких книг, если там попадается любая бумага - она идет на разогрев чая. Нам книги нужны исключительно  для  варки  чая,  поэтому выбрали  потолще. Когда ты сидишь в камере на следствии, или в крытой тюрьме, то там дают читать книги и там их не рвут: если ты не вернешь книгу в целости, то потом вся камера не получит книг. Не осуждайте того, кто такое может проделать! На этапах другие нравы: тут как бы выжить! Тот зэк из библиотеки шел по коридору, открывал подряд все кормушки и в каждую камеру давал и забирал прочитанные книги, он понятия не имел, что нас завели в следственные камеры с этапа. Менту в коридоре до лампочки, не его дело.
Бумага есть - осталось добыть чай, надо как-то вызвать хоз обслугу, стучим менту, когда он нам открыл камеру, мы на него посмотрели, показался каким-то деревенским мужиком, лучше поговорим - перетрем с хоз обслугой, заодно и о менте-попкаре узнаем. Попкарь открыл кормушку, мы ему говорим: в камере нет ни одной кружки, скажи обслуге, пусть принесет. Приносит зэк кружку, я ему показываю крестик и тесемку к нему, он аж загорелся; говорю: два вагона чая -  и крестик с тесемкой твой; поясняю: будешь нести чай и еще три кружки, пересыпь чай по вагону в кружку, я посмотрю, что за чай и сколько его. Я знал, что в кружке будет вагон чая. Про мента-попкаря он сказал: да нормальный мент, мол, пацанам кое-что носит. Все, значит, с ним можно базарить-говорить. Тем более мы завтра на этап. Да, говорю зэку из хоз обслуги: давно не ели рыбные консервы, хоть просроченные неси. Ну и, как водится в тюрьме, для отмазки, чтоб мент слышал, кричим зэку: неси три кружки, он понимает этот крик. Через какое-то время открывается кормушка, смотрим, другой зэк кричит нам: возьмите кружки и миски, мы к нему, смотрим, есть хороший чай. Отдал ему крестик и тесемку, он это все за пазуху кидает, говорю ему: принеси троечку головок лука. Где зэку на этапе взять витамины, для нас чай, лук - это наше здоровье!
Я лично научился лук есть, как конфетку -  жизнь научила. Настроишь себя, что вот витамины в тебя идут,  лук чистит тебя,  все хорошо. Да, консервы старые, мне нужны были только пустые банки. Если консервы были не просрочены, мы их съедали, а банки - материал для изделий, в общем - ничего не пропадало. Принесли обед, какой там обед: жижа -  гороховый суп, каша из пшена и спец хлеб. Но самое главное и неожиданное -  принесли чайник хорошо заваренного чая и передали просьбу: изготовить крестик. Чайник надо вернуть сразу, чтоб менты не видели, что там заварен хороший чай, чай срочно разлили по кружкам и мискам.
У меня был еще один крестик, я всегда заготавливал на очередной этап -  ведь заранее не знаешь, какая охрана будет, а вдруг не дадут чего-то мастерить, такое бывало, подавай им только уже готовое. На тесемку распустили носок одного пацана, связали тесемку, такую тесемку руками не порвешь. Заранее ее делать нельзя -  это тоже есть оружие, ею очень много травм можно нанести: от удушья до поломки рук, ног; тот, кто долго ходил по этапу, всякое видел. На ужин принесли шесть средних луковиц и консервы, отдал крестик с тесемкой. Все делается так, чтоб не видел попкарь, зачастую при раздаче баланды мент следит за этим, зэк хоз обслуги глазами показывает - положи крестик с тесемкой в недоеденный суп-баланду, мы-то все понимаем. Вот так, в данном случае, шла передача.
Консервы мы съели, я начал делать разметку на консервной крышке. Сложно изначально вырезать кусок так, чтоб с ним удобно было работать. Ножниц, супинатора ведь нет. Такая работа требует времени больше, чем на доводку самого крестика. Сделал два крестика, пацаны отполировали, блестят как золотые, только с цветным отливом, как будто нанесли на них перламутр. В окне уже было темно, зашел дежурный офицер, сказал - мы будем сидеть в тюрьме, может, сутки, а может, побольше, что нас из этой камеры никуда не переведут. Нам не привыкать к изменениям, уже хорошо то, что из этой камеры не пойдем в этапную.
Сидеть здесь, или в этапке на 200 человек -  это как день и ночь; да тут можно сидеть больше, чем двое, трое суток. Окно выходило во внутренний двор тюрьмы, но главное  -  есть дневной свет. А пока еще двое суток хоз обслуга нас неплохо подогревом обеспечивала, было за что. Менту уже другому на смене сплели пару бубенчиков на детские шапочки, расчет - чаем. Успели спалить три книги, хороший чай получается.
    Забрали нас на этап под вечер, думаю, что дня три, четыре просидели. Одну книгу взяли с собой, предварительно проверив, есть ли на ней печать тюрьмы, не было ничего –  значит, можно ее выдать за свою. Так и вышло, мой земляк пронес ее -  всегда пригодится.
В Столыпинском вагоне все как всегда, попался неплохой конвой с прапорщиком, спросили у него, куда идем, сказал, возможно, до Новосибирска, но мы-то знаем, что впереди еще будет Красноярск, только пройдя его, можно говорить о Новосибирске. Вообще-то меня не особо это волновало, куда привезут, там и будем. Теперь я уже знал, что иду на то поселение, которое записано в моем деле. Еще раньше, попав в Хабаровск, я начал сомневаться, что меня вернут назад, местные менты да и прокуратура могли переиграть все -  у них там хватало поселений, куда меня переадресовать. Но вот мне как-то повезло. Я, как сторонний наблюдатель, но на своем горбу прочувствовал –- смотрел, уже давно смотрел и оценивал этот коммунистический рай. Но ничего не поделаешь. Руки у всех зэков чесались, народ, где только мог, мстил системе.
Солдаты закрывали щели в окнах, значит, куда-то подъезжаем. В Красноярске загнали в тупик, там уже стояли воронки, погрузили, завезли в тюрьму. Там все те же удобства. Выходим после бани, ищем свои узлы в тачке, сапоги нашел, смотрю -  мой узел схватил какой-то пацан, я ему говорю: слышь, это мой баул, он с ходу попер на меня с матом: твой, мой, подберу, что надо -  остальное твое. Понес баул, я за ним, смотрю, куда он бросил мой мешок, а там лежат еще три мешка. Я за свой, вижу - он разворачивается, чтоб ударить меня, еле увернулся, говорю: это же мой сидор, он кричит мне: положи, сука, убью!  Глаза красные, напыжился, расслабился, как раз время бить его. Ударил я сначала ребром ладони по шее, а ногой - в пах, но промахнулся, попал в живот, он упал.
Пока он приходил в себя, мы уже выходили из бани. Что с ним было дальше - не знаю, в моей камере его не было, пацаны говорили, что его якобы отвезли в санчасть. Больше я его на этапе не видел. Нам повезло, этап был на следующий день, шли мы уже втроем, четвертого чего-то на этап не взяли, но был он с нами в одной камере. Ему идти до Новосибирска, на этапах быстро приобретаешь и расстаешься с  кентами – таков  уж  этап. В вагон зэке попалась охрана 3-го года службы, скоро домой, рыщут по клеткам-купе у кого чего выменять. Впервые мне попался такой конвой, с ними все легко решать, главное, в туалет выводят, когда попросишь -  это для нас немаловажно.
Что-то у кого-то они выменяли за харчи, мои изделия нарасхват: дали мне ножницы, я повырезал кучу заготовок, благо пустых консервных банок было достаточно. Включил в работу всех своих пацанов, солдаты нашли у себя ромбический надфиль ---  у кого-то в прошлое свое сопровождение отняли. Даже хотели завести меня в свое купе, там есть стол, но я отказался, не хотел рисковать своими надфилями, в конце концов, они же могли и забрать, как забирали на этапах у одних зэков, а потом продавали другим. Все конвои так делали, а чем эти лучше? У меня лично не было веры никому. Их командир не мешал их бизнесу.
Привезли нас в Новосибирск, а тут рукой подать до Свердловска. Правда, впереди еще есть Омск, но уже и настроение другое. Когда нас посадили в воронки, один из моих кентов сказал: кажется, я уже пришел, говорит: начисто забыл, куда идет, вот только сейчас вспомнил, что иду в Новосибирск  -  на этапе многие голову теряют.
В тюрьме его сразу забрали, хороший был пацан, смелый, разборчивый, шел на строгий режим, попрощались как братья. Остались мы вдвоем с земляком-киевлянином, ну и решили здесь разыграть спешку. Вызвали дежурного, он обычно, когда приходит этап, должен присутствовать. Когда он пришел, мы ему «пропели», как и раньше: смотри наши дела и не задерживай.
Таким образом, нас не шмонали, мы и сами такого не ожидали. Отвели в камеру небольшую, пацаны там сказали, что завтра этап. Я выменял крестик на чай, сразу нашлись новые кенты, чаю-то всем хочется, оказались неплохие мужики. Они шли до Свердловска из зоны в зону, как они сказали, в их зоне в Новосибирске была «буча» (большие драки, восстание) ---  вот пол зоны разогнали. Под утро подняли на этап. Вагонзэк, как дом родной, уже все заготовлено, отработано,  сразу становишься своим среди волков.
Привезли в Томскую тюрьму, наших новых кентов отделили от всех, один мне говорит:  их забирают в Томскую зону. Они еще возле нас перекурили, переспросили офицера, куда они едут, тот им назвал номер зоны - вам поменяли место.
Такое менты практиковали, чтоб до определенного времени у зэков между собой не было связи. Нас с земляком не шмонали, а сразу отвели в накопитель на этап. Набили полную камеру, зашел и не могу дышать. Положил баул на пол, сел на него, земляк сел напротив - там было место. От дыма вынул платок носовой и обвязал им как мог нос, рот. Вот тут я последний раз дрался на этапе. Сижу, нагнул немного голову, смотрю, подходит ко мне зэк, стоит возле меня покуривает и говорит: не любишь дышать дымком, привыкай, интеллигент  и продолжает пускать дым на меня. Мой земляк слышит его базар, говорит ему: чего ты к пацану пристебался, иди гуляй дальше, ну, а этот козел моему кенту  матом говорит: «тебя не еб...т - не дрыгай ногами». Это уже по меркам зэка оскорбление. Мой земляк встает, он был ростом выше того козла, говорит ему: смотри, сука, на этап сегодня не попадешь. Пока они с ним меж собой базарили, ко мне с улыбкой подходит другой, что-то на ходу говорит первому, садится на корточки напротив меня и с улыбкой пускает на меня дым. Во мне закипела такая злоба, которую я не испытывал за все годы отсидки. Я всегда себя сдерживал, хорошо зная, что в драке злость - не самый лучший помощник, в драке  как и на ринге важно уметь владеть собой, тогда у тебя все получится.
Сразу вспомнил, чему меня обучали, мгновенно оценил ситуацию, чуть поднялся и молниеносно ребром ладони ударил этого козла по шее, такие удары работают безотказно, он молча завалился набок. Тот, первый козел вначале ничего не понял, потом с матом -  ты что сделал с моим братаном!,    попытался ногой достать меня; я - то уже был готов отражать удары, увернулся от его маха, сам схватил его за другую ногу и дернул, он как подкошенный завалился на спину, хорошо, что у него на голове была зимняя шапка, точно было бы хуже. Пока он падал, я уже был на ногах и через мгновенье ударил его в подбородок коротким ударом открытой ладони и вырубил его. Еще какой-то зэк бросился им на помощь, но мой земляк вовремя ему подставил подножку и тот упал, сразу же успокоился, молча поднялся -  и  шмыг в сторону.
Мой земляк громко говорит: кто следующий, подходи. В камере враз стало тихо, уже никто не курил, послышались голоса в мою защиту, мол, правильно, что вырубил, не хрен цепляться к пацанам. Второй козел, скорее, паскудник по меркам зэков, пришел в себя, стеклянными глазами со страхом в них смотрит вокруг, что случилось? Я ему говорю: вали в угол и не вылазь, моли бога, чтоб тебя в мое купе не посадили. Он перепуганный, без слов, на полусогнутых рванул в сторону. Тот, первый, еще не пришел в себя, пацаны мне говорят: может, лепилу-врача вызвать?  Говорю: пусть полежит, скоро придет в себя, подождем.
Начал шевелиться этот козел, медленно приходить в себя, сел на пол, ничего не соображает, просит воды попить, а где в камере вода -  здесь ее нет! Кто-то начал стучать в дверь, другие кричат ему -  помощи запросил?  А раньше думал, что ты самый козырный? Он им отвечает, еле языком шевелит: братва, непонятка вышла, кто же знал, что он пахан!  Это было что-то новое для меня. Забрали его в санчасть, а вскоре нас погрузили в воронки. В вагон зэке мне сразу место уступили, напротив себя посадил земляка, в остальном по-накатанному. Оставалось два пролета: Омск и Свердловск....

В Омске завезли нас в тюрьму, должны были шмонать, но мы, человек 10-12, подняли хипеш-шум, позвали дежурного, он понял наши претензии: с этапа на этап и шмонать? Нас отвели в небольшую камеру, почти все шли до Свердловска, мой земляк и еще двое шли до Казани, а там в разные стороны. Собственно, меня уже ничего не волновало. Добазарились  с  попкарем за чай, еще один сокамерник за кожаные перчатки взял вагон чая. Прошло немного времени, еще не успели чай заварить, приходят менты -  и нас на этап. Ну, слава богу, идем на Свердловск! В вагон зэке передал вагон чая своему земляку - ему еще долго ехать, чай пригодится...
Продолжение  читайте в повести  №7. Готовлю к публикации....