Мы с ребятами сидели после игры в буфете нашего катка и обсуждали матчи серии плей-офф Кубка Гагарина, который проходил в эти дни. Мамы игроков разных годов сидели отдельными группами, образовывая мини-кружки. За столиком на четверых могло поместиться восемь или даже десять человек. Удивительно то, что оказываясь на катке, они разговаривали только о хоккее. Пусть через призму своего женского восприятия, но только… или нет, не так, - практически: только о хоккее.
Они что-то обсуждали, как всегда, не обращая внимания на происходящее вокруг, и лишь иногда, поворачиваясь в нашу сторону, кто-то из мам говорил: « Да посмотрите на него, раздолбай, одни клюшки в голове». Все оборачивались, понимающе согласительно кивали головами, и вновь продолжали беседу. Иногда к ним подходил кто-то из отцов, несколько минут молча стоял над ними, переводя взгляд с одной мамы на другую, сделав сосредоточенное выражение, как будто он озабочен глобальными проблемами и не хочет опускаться до женских разговоров. Мамы, почувствовав присутствие мужчины, невольно переводили разговор на такие темы, которые могли сохранить хоккейную направленность, но вместе с тем, уходили от женских тем, и те, которые сидели лицом к подошедшему, поднимали взгляд, давая понять остальным, - дамы, в нашей компании самец. Еще несколько предложений, как бы продолжали разговор, но уже не несли ни эмоциональной окраски, ни смысловой нагрузки. Небольшая пауза, которая возникала после завершения очередной темы, заканчивалась, например, такой фразой: «Моему коньки опять малы стали, полгода назад покупали, а он мне вчера говорит, что у него палец уже две недели как упирается. У него игра завтра! Как он играть будет, если ему конек «жмет»? И сколько сейчас наши коньки стоят, с эти чертовым курсом?». И вот он, тот момент, которого так долго ждал стоящий. «А у вас какая модель? Этой модели больше у них в линейке нет. Сейчас все переходят на другие технологии. Облегченный ботинок, дышащий. Лезвия, вообще из другой стали, у них «выкат» на порядок выше.
Люди часто говорят «на порядок», совершенно не отдавая себе отчет в том, что на порядок - это в десять раз больше или меньше. Но это мало заботит, как оратора, так и слушателей, которые, несомненно, испытывают пиетет перед говорящим.
- Хотите, я сейчас узнаю, сколько стоит? - И он достает телефон; набирая номер, он еще участвует в разговоре. Но вот соединение, - и он, якобы, чтоб не мешать разговору, а на самом деле, чтобы поскорей ретироваться, так как он потерял слишком много времени впустую, выходит из кафе. В дверях слышен его громкий голос: «Привет, слушай у тебя там человечек…».
Мамы снова возвращаются к прежнему разговору. Мы пьем чай и с жадностью поглощаем буфетные вкусности.
Я никогда не слушаю, о чем они говорят. Лишь обрывки фраз, цепляющие за ухо, иногда заставляли повернуться в их сторону. Немного послушав, я, либо запоминал какую-то понравившуюся мне фразу или сравнение, либо делал для себя вывод, что ничего для меня интересного в этом разговоре нет, и продолжал свой.
В тот момент вся спортивная общественность обсуждала допинговый скандал, который разгорелся вокруг Мельдония, в применении которого были уличены многие российские спортсмены. Этот препарат попал в список запрещенных с первого января этого года, а оповестили спортсменов еще в сентябре предыдущего. По описаниям это безобидный компонент в рационе людей с повышенными нагрузками, который помогает быстро восстанавливаться. И все! Многие спортсмены принимали Мельдоний на протяжении многих лет. Меня поразило одно обстоятельство. Мария Шарапова призналась в применении этого вещества на протяжении десяти лет. Но удивило меня не это, а то, что одна из мам, заговорив на эту тему, сказала: «Если спортсмены такого уровня принимали его так долго, то он безвреден. Надо своему дать. У нас допинг-контроля нет».
Удивительно, подумал я, если нет контроля, то что? Признали запрещенным во всем мире. Может быть, его запретили именно потому, что он вреден, а не потому, что это допинг. Если курение признано вредным во всем мире, но при этом есть много людей, которые дожили до глубокой старости, которые курили всю жизнь, что же теперь, детям разрешать курить, что ли?
Один мой товарищ, с которым мы жили в одной палате в спортлагере, рассказывал, что его дедушка недавно умер в возрасте девяноста шести лет. Он курил по две пачки Беломора в день - это такие сигареты, которые называются, почему-то, папиросами, и которых в пачке 25 штук - и при этом был всегда бодрым и веселым. А умер оттого, что пошел купаться в проруби и поскользнулся на льду. Сильно ударился головой, и все. Я еще подумал, пятьдесят штук в день, минус восемь часов на сон, минус завтрак, обед, ужин по полчаса — получается, больше чем три сигареты в час. Наверное, он в проруби плавал с сигаретой в зубах, как Булдаков, только он старый, и вокруг лед, - подумал я тогда.
Так вот, если этот дедушка дожил до старости, может, он такой один, а тысячи умерли в муках. Вон, у моего отца школьный приятель, - у его жены отец много лет мучился. У него одно легкое отрезали и сказали, чтоб не курил вообще, а то умрет. А он не смог не курить. Тоже, как паровоз дымил, и умер через год, а ему пятьдесят пять было. Я тогда маленький был, помню только, родители говорили: «Совсем молодой мужик. Вот что эта гадость делает!». Какая, эта гадость, наверное, эта гадость - это курево, подумал я. А что же еще?
Вообще-то, ведь курить никто не запрещает. Сиди дома, кури под одеялом, чтобы больше никто не знал. Так и с допингом. Хоть обожрись, только не соревнуйся. Но ведь человеку не интересно что-то делать, чтоб никто не знал, точнее, чтоб никто не мог оценить, иначе, зачем все…
Для чего она хочет дать сыну препарат, - подумал я, - чтобы он быстрее восстанавливался, или чтобы он восстанавливался быстрее других…?