Прибежала однажды к бабе Мане соседка с дальнего конца улицы.
- Помоги, Петровна, посоветуй! Не знаю, как быть. Танька Прости Господи ревновать удумала. Ваньку её отбиваю, говорит. А нужен он мне, Ванька-то её? Дуралей, каких поискать, пьянь подзаборная. Уж и мирно ей объяснять пыталась, и криком кричала – не слышит, хоть вой. Как унять её, бестолковую?
- Что тебе, девка, посоветовать? Не бывала я в таких историях. Одно скажу: чудные люди рядом с нами живут. Не жадные, добрые, по-соседски всё. Помощь сами предложат, если видят, что тяжко одной управляться. Только случается иногда под старость, какая-то жилка срывается, рЕвновать сильно начинают. Расскажу тебе про одних таких, а ты слушай, да на ус мотай.
Жили со мной по соседству муж с женой. Его Володькой звали, её, хоть и значилась она Анной в документах, иначе как Нюркой никто не величал. Корову они держали, излишки молока тем, кто нуждался, продавали. И всё бы ничего, только чем старше Нюрка становилась, тем больше Володьку ревновала. Он-то, вишь, моложе её годами был.
Случай раз такой зимой приключился. Чищу я мостки от снега – много его навалило – и вижу: спешит по деревне Глашка Паутова, в резиновых сапогах, в плащике. Увидела меня и бегом ко мне:
- Петровна, спрятаться мене надо, Нюрка идёт.
- Чего такое, - спрашиваю.
- Потому скажу, - и прыг ко мне в летнюю кухню. Изнутри щеколду щёлкнула и затихла. Да кабы сказала, в чем дело, я б её ещё на вертушку закрыла. А я ж не знала, что Нюрка Володьку свово к Глашке прирЕвновала, так и не стала ничего делать.
Только я лопату отставила, в избу ступила, Нюрка прибежала: куда, мол, Глашку дела?
Пожала я плечами, да молчу. Порыскала Нюрка по комнатам, не нашла. Побежала на двор по всем сараюшкам шастать, и углядела, что вертушка на кухне не завернута. Замерла на миг, а потом давай туда тарабанить…
Вышла я на крыльцо, да и говорю:
- Нюрка, дверей не ломай, Глашка так выйдет.
- Пусть выходит, я её всё равно убью!
- С ума вы, что ли, обе посходили? У меня в жизни никто не дирался ни дома, ни на дворе. Вам надо, подите на дорогу, да и рвите друг друга хоть в клочья, хоть как.
Ушла Нюрка за калитку. Встала посередь дороги, ждёт.
Я к кухне подошла, говорю Глашке:
- Вылетай! Хватит!
Вышла та осторожно, увидела, что далеко Нюрка, и бегом в калитку да на край деревни, к дому бабки Евдохи. Нюрка, понятно, за ней. Бежит, торопится, аж пар столбом – в валенках с галошами, да с рюкзаком за плечами. Нет бы рюкзак-от снять, так не до того ж. А Глашке что? Легко ей в резиновых-то сапогах. Пробежит метров двадцать, оглянется, да хохочет:
- Нюрка, догони! Нюрка, догони!
Пропали скоро обе из виду. Я снег совсем разгребла, и стою, жду: с чем выйдут. Смотрю, одна Нюрка идёт.
- Ну что, говорю, не догонила?
- Не могла найти. Не знай, куды её леший унёс. У Евдохи нет, в дровянике нет...
- Так по угору, наверное, убежала…
- Сейчас домой пойду, переоболокуся, встану на дорогу, всё равно поймаю.
- А чего стоять будешь? Она возьмёт, да по большаку пойдёт. А на большак выйдешь, так она всё равно увидит, и по эту сторону пойдёт. Так что тебе её не поймать, Нюрка.
Постояла та малёха, рассудила, видать, что моя правда. Фыркнула лишь:
- Ну, дак, и ладно, по другой раз попадёт она мине!
Повернулась, да пошла к своей избе. Походя, кому-то кулаком в окно погрозила. Володьке, наверное. Тому, видать, тоже спокойно не сиделось, любопытно было, чем бабьи разборки закончатся…