В канун первомайских праздников 1941 года у нас в семье появился новорожденный. И хотя у меня была уже четырехлетняя сестренка, но появление братишки меня очень об¬радовало. Я выбежала на улицу, высоко подняв руки, прыгала, кричала, что есть силы: «У меня братишка есть, у меня братишка есть!» На улице было безлюдно, и лишь одиноко сидевший на лавочке дед Григорий удивленно смотрел на меня своими поблекшими глазами и сказал недовольно: «Аль сдурела, девка, чо кричишь? Всех собак подымешь. Эка невидаль — братишка». Обидевшись, я повернула к заброшенной пожарной вышке — любимому месту деревенских ребятишек.
— А у меня братишка есть! —сообщила я Шурке- Рыжику (так его прозвали за огненно-рыжие волосы).
— Ну и что, а у меня может их целых три. Во! — Отогнул он три пальца, прищелкнул ими и полез на самый верх по лестнице на вышку.
Мне ничего не оставалось, делать, и я последовала за ним. Тут я будто впервые увидела окружающий меня мир. Солнце по-весеннему ярко светило, разбросав свои лучи по зеленому ковру,
— Во красота! — прищурив глаза, сказал Шурка. Такой красоты и в Москве нет. Я охотно согласилась, хотя Москву из нас никто ещё не видел,
Деревня наша была небольшая, но соседствовала с прославившейся в 30-е годы деревней Прыгово, ныне Колганово, что в Курганской области. В то время здесь работал скульптор Шадр. Говорили, что он запечатлел двух жителей деревни Прыгово Куприяна Агеева и Перфирия Колганова на билетах государственного банка. И этим все гордились.
Природа здесь была изумительно красивая: с южной стороны
Деревню опоясывала речка, встав на песчаное дно которой, можно было видеть своё отражение, как в зеркале. И рыба здесь водилась разная. За речкой расстилался луг, где паслось деревенское стадо. С севера открывался взору колхозный сад.
А чуть левее - деревенское кладбище. Много, много видевшее на своём веку горя и слёз людских. Летом всё кладбище усеяно незабудками и чабрецом, запах которого разносился далеко. Милые сердцу берёзки стоят , низко опустив свои ветви, будто в скорбном молчании. А ранней весной льют свои прозрачные слёзы, отдавая дань человеку, покинувшему землю.
За кладбищем - смешанный лес и сенокосные угодья. С запада - ярко – зелёная равнина, сплошь покрытая цветами. За нею рос могучий сосновый бор. С востока – колхозные поля. Идёшь по полю летом, кажется, нет ни души вокруг. Только тишина и зной. Но стоит прилечь, прижаться ухом к земле и сразу чувствуешь многообразие жизни (щёлк, стрекот, писк, различные шорохи).
В самой же деревне, в центре на пригорке, стояла церковь, в которой хранили колхозное зерно. Птицы разной кружилось здесь видимо – невидимо. А вокруг церкви - старый большой черёмуховый сад, чуть правее – школа. Деревянное двухэтажное здание, бывшая поповская усадьба. Здесь росло очень много акации и сирени. С приходом весны воздух наполнялся дивными, пьянящими запахами.
Когда же поспевала черёмуха, вот уж было радости у деревенской детворы. Словно нарочно вымаканные с головы до пят краской, носились мы по улицам. То, как птицы, усевшись на деревья с кружками, чашками, а то и без ничего, набивали рот вязкой ягодой,
напротив пожарной вышки – деревенский клуб. Здесь по вечерам
было многолюдно, особенно зимой. Под звуки гармошки и балалайки плясала и пела молодёжь. Частушки обычно сочиняли сами, да такие на удивление меткие позавидовать можно.
Самые веселые дни наступали во время выборов. Из соседних сел приезжали сюда избиратели, празднично одетые. То тут, то там
Мелькали ярко – зелёные сосновые ветки, яркие платки, красные флаги, транспаранты, звенели колокольчики. У нас в доме в такой день с утра всегда оживление: мать, нарядная, в атласном сиреневом платье. Делает последние приготовления к празднику, И это запомнилось на всю жизнь. Оглядев в который раз окрестности деревни, мы с Шуркой спустились вниз и отправились каждый по своим домам. Мне же не терпелось увидеть маленького братишку. Когда нам с сестрой Ниной разрешили войти, то я увидела бледную, осунувшуюся мать, лежавшую в постели, и отца, низко наклонившегося над крошечным человечком. И в тот момент не было человека счастливее, чем отец. И, казалось, никто не сможет разрушить это счастье, разлучить его с маленьким созданием, имя которому Человек!
Но беда обрушилась неожиданно, упала, как снег на голову в летний ясный июньский день. Для меня было не понятно это чудовищное слово « война», но я чувствовала, что- то страшное, тяжёлое придавило нас всех. Собравшись в кружок - Фенька, Валька и я - все одногодки, все обсуждали это страшное событие, но толком ничего не понимая, разошлись понуро по домам.
Через вечно зелёный сосновый бор провожала деревня своих односельчан на фронт старые, гордые сосны угрюмо поскрипывали на ветру, плавно взмахивая своими мохнатыми ветвями, будто прощаясь.
Припав к стволу, я прислушивалась к загадочному сосновому скрипу и треску и представлялось мне, что сосны– это наши русские солдаты, одетые в зелёные мундиры. Вот они шумят, совещаются, недовольны, набирают силу. А набрав её, ринутся в бой, и освободят нашу землю. И я тороплю: «Скорее, скорее! Видите, на пригорке одиноко стоят берёзки. Это ваши жёны, матери, сёстры в красивом, белоснежном наряде. Прижавшись к ним стоят осинки- это ваши беззащитные дети. Они верят вам, что вы защитите их»
Пришло время провожать на фронт отца. По той же самой улице, по которой от избытка радости за братишку бегала я совсем недавно, сейчас с горестными слезами шла вслед уходящему отцу.
После ухода отца тяжело заболела мать. Сколько горя и заботы свалилось на мои детские плечи. Приходилось колоть дрова, топить печь, носить воду с речки, ухаживать за малышами, стирать (стирали тогда берёзовой золой).Весной приходилось работать в огороде. Ранней весной копали мороженую картошку, стряпали «алябушки», собирали перезимовавшие колосья, копали корень солодки, варили крапиву. Раз в месяц нам выдавали паёк - муку, смешанную с полынью.
А когда пекли хлеб, в доме был настоящий праздник. Навсегда в памяти останется жгучая горечь полыни и пряно-сладковатый привкус солодки. Но мы старались выжить и не только выжить, но и победить. Всем селом, взрослые и дети помогали фронту. Собирали вещи, отправляли на фронт лыжи, кисеты, рукавицы, махорку, писали одобряющие письма незнакомому солдату. Принимали эвакуированных, делились с ними всем, чем могли.
Родина не забывала о детях. В труднейших условиях работали школы. И помню даже, как однажды на новогодний праздник нам привезли подарки, в школу пришли мы все притихшие. В старенькой одежде. В некоторых семьях была одна обувь на всех. Приходил один, снимал, надевал и шел в школу другой. Но было и так, что обувать было совсем нечего, и тогда, обмотав ноги сеном, а затем тряпками и перевязав веревкой, бежал ученик в школу. Лишь бы добежать, но учиться было необходимой обязанностью. Зимой в классах застывали чернила, которые делали из свекольного сока или сажи, разведенной водой. Писали на листах, вырванных из старых книг, на газетах. На класс было один – два учебника.
Но мы учились. Учились читать и писать, учились любить Родину и ненавидеть врага. Здесь мы узнали о зверской расправе над Зоей Космодемьянской. Я была потрясена. Прибежав домой, упала на деревянную лавку и долго плакала. Потом взяла бумагу и с большим старанием написала: «Дорогой товарищ Сталин! Возьмите, пожалуйста, меня на Фронт. Хочу мстить за Зою, хочу быть похожей на нее. У нас даже имя и отчество одинаковые. Прошу не отказать в моей просьбе»
Не знаю серьезностью мстить за Зою, а мстителям было по 9– 10 лет.
Война длилась бесконечно долго. Шёл 1945 год. Тяжело заболела мать, её положили в районную больницу, что в тридцати километрах от нашей деревни.
Дома мы были одни. Проснувшись 5-го мая, я управилась по дому, сварила похлебку, стала будить младших. Но Нина не поднималась, она была мертва. Генка сидел на полу, ничего не понимал, и недоуменно глядел на меня.
Нину похоронили, а через два дня закончилась война, окончания которой она так жадно ждала и не дождалась.
Постепенно возвращались домой оставшиеся в живых. Много сельчан пало смертью храбрых за нашу Родину, но ни один не опозорил земли нашей. Возвратился домой отец. Сел за стол, опустив тяжело свою голову, и заплакал. Возвратился и любимый наш учитель Алексей Леонтьевич, строгий и веселый одновременно. Был у него очень приятный голос. И для нас уроки пения были любимыми уроками.
Отец мой после войны работал председателем колхоза. Очень трудно было поднимать хозяйство. Он постоянно недосыпал, очень много работал. Подорванный организм не выдержал, и в тридцать семь лет его не стало. Помню, когда отцу стало очень плохо, я побежала в деревню за пять километров к тетке, чтобы сообщить. Очень торопилась, задыхалась, снова бежала. Новая беда пришла в наш дом, страшная беда!
Сколько лет прошло, а я, как наяву, вижу наше тяжелое военное детство. Сколько пришлось пережить. Разве опишешь все? Никакая бумага не расскажет того, что выстрадано маленькими людьми. Обильно полита наша земля потом, слезами и кровью. И она вполне заслужила, чтобы на ней цвели сады, росли и спели хлеба, мирно трудились люди, радовались и смеялись наши дети. Чтобы они никогда не увидели войны.
Мира и счастья всем живущим на Земле!
Победитель конкурса газеты «КОПЕЙСКИЙ РАБОЧИЙ»
1985 г.