До новогоднего праздника оставалось две недели. Славка усиленно принялся за репетиции. Он выучил песню, нашёл в школьной библиотеке книжку с описанием фокусов, выбрал несколько для себя. Фокусами он удивлял младшую сестру Танюшку. Ей было четыре годика, и она искренне восторгалась самыми простыми трюками – самостоятельно развязывающимися узелками, пропадающей и появляющейся монеткой, ножницами, закрывающимися и открывающимися по волшебству. Таня большими глазами за всем наблюдала, громко хохотала и хлопала в ладоши:
- Слава, Слава, покажи ещё!
- Не, Тань, всё на сегодня.
- А песенку споёшь?
- А ты после песенки спать ляжешь?
Танюшка надувала капризно губки и смотрела на брата.
- Ты посидишь со мной рядышком, пока я засну? Не уйдёшь?
- Не уйду.
- Тогда лягу.
После песенки шла сказка, потом девочка просила немножко побаловаться, потом она бежала в кухню, чтобы съесть кусочек хлебушка, Славка заваривал ей чай. И только после всех этих действий она засыпала. Славка привык к этому ежевечернему ритуалу и даже ждал его.
Иногда у него получалось на выходных или после школы заработать у соседей еду или немного денег. Чаще всего его звала на помощь баба Люба, которая всё чаще болела и уже почти не выходила из дома. Но от хозяйства бабушка не отказывалась и ждала весну, когда ей обязательно станет полегче, там и огород надо засеять, и поросёночка купить.
Славка ел вкусный бабин Любин борщ и самопеченый хлеб, нарезанный крупными ломтями. Дверь распахнулась и в кухню вошла тётя Тамара, бабина Любина дочка:
- Мамка, ну ты подумай, что мой ирод вытворил! Здравствуй, Славик!
- Здрасьте, тёть Тамар!
- А шо это ты запыхалась так, дочка? Неужто, бежала? Я тебе говорила, не связывайся ты с Ванькой, а ты всё тудыть, к нему. Это ж уголовник, ему человека убить, как мне кусок хлеба отрезать.
- Мам, да не убийца он!
- Ишь, святого нашла! Не убийца! Ты там знаешь, что он в своих лагерях делал. Рассказывай, что прибежала?
- Да ты подумай! Ешь, Славка, не слушай бабские разговоры.
Славка опустил голову ниже к тарелке и сосредоточился на супе.
- Мне ж к врачу утром ехать. Я в шкаф за колготками. Знаю, что у меня пар восемь есть, хороших, шерстяных, с осени купила. Достаю стопку, беру одни, а они по колено обрезаны, вторые – та же история. Этот кобель все мои колготки на носки себе извёл!
- Ах, езуски! А что, он у тебя без носков ходить?
- С чего я ему носки куплю? Пусть сам заработает. У тебя есть колготки? Не в чем завтра ехать. И денег нет.
- Пойду, пошукаю. Борща себе налей, поешь. Ах, Ванька, Ванька. Говорила, не связывайся. Никогда ты матку не послушаешь!
Славка сидел красный и боялся рассмеяться при тёте Тамаре. Та села на укрытую вязаными покрывалами скамью и смотрела в окно, подперев рукой щеку.
- Ирод проклятый. Все колготки. Какие хорошие были! Славка, мамка чего, дома? Не пьёт?
- Не знаю. Уходил, не было дома.
- Ты ей скажи, пусть придёт ко мне, я ей для Тани платьюшки отдам. Остались от моей Каринки. Должны впору быть. И сапожки какие-то стояли.
- Спасибо, передам.
Славка вспомнил Карину – высокая, стройная, волосы чёрные, как смоль, глаза тёмные, зубы ровные, белые. Совсем она на мать не была похожа, вся в отца-цыгана, который на несколько месяцев приезжал с Украины на заработки, а потом уехал, не оставив Тамаре ни телефона, ни адреса. Он и не знал, что у него есть дочь. Тамара воспитывала Карину в строгости, больше всего боялась, что цыганская кровь даст о себе знать и Карина сбежит, как её отец.
- На, нашла две пары, - баба Люба бросила на скамью прозрачный полиэтиленовый пакет и тяжело опустилась на стул. – Поел, Славка? Оставь тарелку, Тамарочка помоет. Возьми там, в сенях, сумка. Яек положила и молока бурку. Сестру покормишь. Матка твоя опять у Оксанки пьеть. Приходила ко мне за бутылкой. Не дала. Дети голые, голодные ходють, а она… Тьфу, стыдоба!