Приезжают родственники, приходят в гости друзья родителей, на улице встречаются знакомые. После взаимных приветствий, взрослые обращают внимание на малыша. Если видят впервые, спрашивают: «Как тебя зовут?» Затем в привычном порядке следует: «Витя, а сколько тебе уже лет? В садик ходишь? » Любознательные ещё уточнят: «А в какую группу?». В детский сад он пошёл в два с половиной года, хотя детей принимают только с трёх лет, но мама работала воспитателем, записали можно сказать по «блату». Он и фамилию, и адрес мог назвать в три года. Это первое чему учат в детском саду, чтобы ребёнок не потерялся в городе. Но попадались очень уж любознательные взрослые, которые ставили своими вопросами его в тупик. Делали они это, слегка наклоняясь к нему, как будто хотели лучше расслышать, или заглянуть к нему в глаза.
- Витя, а маму ты любишь? – спрашивают ласковым голосом.
- Люблю!
- А папу? – так же ласково и с улыбочкой, предвкушающей торжество.
- Люблю!
- А кого больше, маму или папу? – уже с торжеством превосходства, довольные, что загнали ребёнка в тупик.
А они, мама и папа, стоят рядом, тоже внимательно смотрят на него, вроде и сочувствуют, но тоже с интересом ждут ответа - как же он будет выкручиваться. Наверное, каждому хочется, чтобы выбрали его. Витя не знает, что ответить, да ещё при родителях, опускает голову, мнётся, начинает хитрить:
- И маму, и папу!
- Так не бывает, кого-то всё равно больше? – начинают всё сначала.
Так измучат, что хочется побыстрее уйти от них. Но куда уйдешь один без родителей. А они стоят рядом - да ещё и за руки держат с двух сторон - им надо поговорить с друзьями. Чтобы отстали с трудным вопросом, приходилось делать выбор. До четырех лет он чаще всё-таки выбирал маму. С ней он проводил больше времени, даже в баню она иногда брала его с собой. Потом стал чаще называть папу. Не только потому, что на нём можно было ездить верхом и удобно сидеть на плечах. С папой было интереснее. В кладовке у него был ящик с инструментами, он играл на баяне и в шахматы. В шкафу со стеклянными дверцами хранил книги и открытки с картинами. И ещё он умел рисовать, рисовать так хорошо, что нарисованную курочку или собачку не отличишь от живой. От него он узнавал новые слова, он просто мог объяснить непонятные вещи. Чтобы сократить путь иногда они ходили через завод, папа показывал пропуск, а то и просто здоровался с охранником, он там работал, и его многие знали. Раздался гудок и из трубы пошёл белый дым.
-Ой, как много белого дыма, - удивился Витя.
- Это не дым, а пар. Он из воды получается, как в чайнике. А дым от угля или дров. Вон видишь, паровоз идёт, из трубы от топки, как у нас дома от печки, идёт дым, а из котла, когда машинист свисток даёт, пар. И всё сразу стало понятно. Мама могла иногда напомнить ему, когда он, мешал ей готовить, крутился возле плиты или задавал слишком много вопросов: «Иди к папе, ты же его больше любишь, пусть он с тобой поиграет!». Больше они об этом вопросе между собой не вспоминали. Но однажды вспомнить пришлось, ответ был получен окончательный, раз и навсегда.
Сосед, дядя Миша, пригласил их на День металлурга поехать на природу. Дядя Миша судья. У него есть машина, на ней его возят на работу. Но он и сам умеет водить, поэтому может взять машину на воскресенье. Такой машины ни у кого в городе нет, да и других каких-то машин в городе тоже нет. У них в городе только грузовики есть, ни автобусов, ни трамваев. Автобусы и трамваи он видел в Сталинске, когда ездили прошлым летом с папой в отпуск к бабушке и дедушке. На грузовиках возят и дрова, и уголь, да всё что угодно. И людей можно, если скамейки в кузов поставить, так их в детском саду на дачу возили. Чтобы сесть в кузов грузовика надо, чтобы кто-то тебя подсадил. Эта же машина была специально для людей. Называлась пикап. Она была небольшая чёрного цвета, с маленьким кузовом.. Можно было ехать в кабине рядом с шофёром, а можно и в кузове, там тоже были специальные сидения. На высоких крыльях, над передними колёсами, стояли большие круглые фары. Чтобы сесть в машину, надо было сначала встать на широкую ступеньку сбоку машины под дверцей. Но больше всего ему нравились колеса, тоже чёрные, как и машина, но с блестящими спицами. Как у велосипеда, только толще. Велосипед у них был, стоял дома в коридоре. Эти спицы роднили машину с велосипедом, машина со спицами казалась понятной и домашней. Велосипед тоже был папин, у мамы вообще ничего не было, только посуда и комод с бельем и одеждой.
И вот они поехали за город. Из двора выехали на главную улицу, как и все главные улицы, она называлась Ленина. Проехали мимо завода, обогнули его с правой стороны, переехали по мосту через речку. Дальше ехали вдоль берега реки, пока не оказались у леса. Река петляла между сопок, на сопках росли редкие березы и сосны. На ровном месте между речным обрывом и сопками сажали картошку и пасли коров местные жители. Постелили покрывало, которым дома застилали кровать. Теперь это была скатерть, на неё поставили стаканы и тарелки. Дома, заранее, были сварены яйца и картошка. Привезли с собой огурцы, зелёный лук и домашний квас.Всё это для окрошки. Но главной закуской были рыбные консервы в томате, покупали их редко, только на праздники, может, поэтому они так нравились Вите, как и котлеты с подливой в заводской столовой. Взрослые увлеклись разговорами, а Витя отправился исследовать окрестности - под деревьями в траве хотел найти землянику. Вдруг сзади кто-то толкнул его в спину. Он упал на живот, хотел подняться, но этот кто-то продолжал толкать, и, наконец, прижал его к стволу сосны. Он перевернулся спиной к дереву, перед глазами была страшная волосатая морда с огромными навыкат глазами по бокам и кривыми рогами. Из ноздрей и пасти стекала слюна. Его голова оказалась между этих рогов, которые упёрлись в сосну. Морда протянула к его лицу громадный розовый, весь в чёрных пятнах, язык. Он закричал. Что кричал, не помнил. Прибежала мама, прогнала корову, подошли и мужчины. Стали успокаивать его.
- Да она просто хотела облизать тебя, ты же маленький, за телёночка приняла!
От слов «маленький" и "телёночек» только обиднее стало. Когда же он перестал рыдать, мама улыбнулась и спросила:
- Ты же говорил, что папу больше любишь? А что же кричал, мама-мама!