Он умирает. И я тоже. Мы вдвоем сгорим сегодня, прямо сейчас. Это не так уж и больно. Пламя пожирает изгрызенные пулями деревья, разорванные взрывами тела, темную от крови траву. Наверное, со стороны это смотрится красиво. Но я этого не вижу. Передо мной четко стоят его глаза. И он боится. Очень боится. Должен быть запах горящей плоти. Где он? Я его не чувствую. И запаха паленых волос тоже не ощущаю. Так может быть, это не конец? Нет. Руки ещё могу разглядеть, пока не ослеп. Они горят, и мясо отваливается. Надо смотреть в его глаза. Только туда, пока ещё не поздно.
Когда я был совсем маленький, мы с мальчишками играли в одну игру, она называлась «Смеющийся тигр». Один из нас притворялся тигром и бегал за остальными, рыча и скалясь. Тот, кого он догонит, считался «съеденным». Это была хорошая игра. Все смеялись, даже тот, кто «водил» . А через несколько лет в деревню пришел настоящий тигр-людоед. Такие водились в наших лесах, но никогда не приходили в деревню, потому что боялись людей и огня. А этот не испугался. Он был чем-то болен, и из пасти у него текла кровавая пена. Видимо, охотиться у него уже не получалось и это был последний шанс найти пропитание. Тигр загрыз моего друга, Ву Дан Чунга, когда тот пошел по нужде. Все мужчины, в том числе я и мой брат, вооружились и пошли охотиться на зверя. Мне было девять. Помню, что тогда у меня в руках был огромный топор, и я чуть не падал под его тяжестью. Мы взяли тигра в плотное кольцо и стали медленно сходиться. Выбраться у него не было шансов, и, когда мы уже почти сомкнулись вокруг него, зверь издал, даже не рык, а настоящий вопль. Он был наполнен не просто отчаянием но, даже как будто мольбой. Мы убили его. Когда мужчины, крича и ругаясь, забивали животное, мне на несколько секунд передалась эта их неукротимая волна ярости, и топор в моих руках стал вдруг очень легким. Как перышко. Я протиснулся сквозь толпу, поднял топор над головой… . Его глаза. Он смотрел на меня, только на меня,. Из пасти хлестала кровь, все лапы были сломаны, оторванный хвост давно валялся где-то в стороне. Казалось, все, что у него осталось – это два огромных выпученных глаза, которые он как раз и уставил на меня. И они были полны такой злобы, такой ненависти, что я уронил топор и закричал. Вырвавшись из беснующейся толпы, разрывающей на части животное, я со слезами побежал назад в деревню. С тех пор я начал бояться тигров. Они стали представляться мне какими-то ужасными демонами из ночных кошмаров. Изломанные, все в крови и с неизменными выпученными, полными ярости глазами. То существо, которое сейчас лежало передо мной, примерно так и выглядело.
Потом началась война. Мне было 24. Наша деревня была маленькой и находилась в очень тихом месте, поэтому все новости доходили до нас поздно. Я особо не вдавался в подробности, только слышал, как отец все время повторял, что будь его воля, он бы давно уже прикончил этого Нго Динь Зьема,. Его мечта сбылась первого ноября шестьдесят третьего года. Президент Зьем был убит во время государственного переворота. Но лучше нам от этого не стало, потому что американцы начали вводить войска в Южный Вьетнам. Отец ненавидел американцев гораздо больше, чем Зьема. Именно эта ненависть в конечном итоге и убила его. Это было два месяца назад, в марте. Отец с братом зашли ко мне в комнату и сказали, чтобы я собирался – мы идем на войну. После трех дней пути, в течение которых к нам присоединились ещё несколько человек, мы пришли в партизанский лагерь. Он находился в тридцати километрах от Дананга. В лагере нам выдали паек, форму и оружие. На следующий день отца убили.
Эта была одна из так называемых «очищающих» операций янки. Брат говорил мне, что на самом деле они просто сжигают поселения вместе с жителями, и никого не жалеют, даже детей. Мы столкнулись с ними примерно в пятидесяти километрах от нашего лагеря. Перестрелка была недолгой. Это все-таки наши леса, а мы отлично воюем на своей территории. Янки отступили, осыпая нас проклятиями на своем глупом языке. Отец хотел прикончить ещё хотя бы одного напоследок, но как только он высунулся, случайная пуля проделала ему огромную дыру вместо глаза и вышла через затылок, прихватив с собой большую часть мозга. Он умер мгновенно. У меня не было времени плакать, надо было бежать обратно в лагерь. Если честно, даже не знаю, убил ли отец вообще кого-нибудь в тот день или нет. Да это и не важно. Плакал я только вчера, когда убили моего брата.
Два месяца мы провели с ним в постоянной борьбе. Кажется, брат любил меня только в это время, когда вокруг нас шла война. Он всегда считал меня слабым. Я всегда на что-то жаловался, постоянно хныкал, не мог постоять за себя. До этого времени. Теперь все изменилось. Я научился убивать и даже не помню, сколько янки погибло от моих пуль. Эти два месяца полностью изменили мою жизнь, они превратили меня в молчаливого, расчетливого, жестокого человека. Сделали из сопляка настоящего убийцу. Но вчера я плакал. Не просто плакал, а рыдал, выл как тигр, которого яростная толпа разрывает на части. Американцы почти вплотную подошли к нашему лагерю, и отступать уже было некуда. Мы поняли, что нам конец, ещё в начале прошлой недели, когда янки взяли нас в кольцо. Прямо как охота на тигра. Оставалось только кусаться и рычать до последнего. Во время вчерашнего боя рядом с братом разорвалась граната. Осколки попали ему в живот. Он упал на землю и закричал. Я слышал, как он звал маму. Брат всегда был сильным, постоянно защищал меня и ничего не боялся. А теперь он лежал передо мной, кричал и звал маму. Я заплакал и побежал к нему, несмотря на то, что над головой прожигали воздух трассирующие пули. Брат очень просил воды, умалял меня дать ему попить, но вода уже давно кончилась, поэтому я мог только положить его голову к себе на колени и успокаивать, говоря, что все будет хорошо.
Сейчас придет санитар и даст воды.
Ты не умрешь.
Я обещаю.
Я люблю тебя, брат, не умирай, прошу.
Когда он перестал дышать, я разорвал воплем все чертовы леса Дананга. Война на секунду прекратилась. Даже время остановилось. На мгновение.
Я боялся напалма. Солдаты говорили, что это ужасная смерть. Рассказывали, как от людей отваливались целые куски горящего мяса, а они шли, как живые мертвецы и даже иногда продолжали сражаться, крича от боли. На самом деле это не так уж и страшно, честно. По крайней мере, сейчас я не чувствую никакой боли. Янки разнесли лагерь артиллерийским огнем. Взрывы были такие сильные, что сразу обрушили наши тоннели – единственный шанс на спасение. Все куда-то бежали, кричали что-то неразборчивое. Это все уже не важно. Мне оторвало обе ноги, когда я пытался добежать до дальних тоннелей. Больно не было. Я просто понял, что больше не могу идти и решил, что это, по правде говоря, и не нужно. Я слишком устал за эти два месяца. Невероятно устал. Надо ведь, хоть когда-нибудь отдохнуть. Не знаю, сколько я пролежал так. Голова стала кружиться, видимо, потерял много крови. Внезапно все стихло. Не было слышно ни взрывов, ни криков, ни стонов раненых. Вокруг был только густой серый дым, который мешал рассмотреть, что же все-таки вокруг происходит. И когда он начал постепенно рассеиваться, я увидел его. Почти такой же, как тогда, двадцать четыре года назад. Только теперь земля вокруг него была покрыта язвами от взрывов и усеяна человеческими телами. Настоящий демон. Те же безумные глаза. Он ранен. Тигр умирал. Как он попал сюда? Я не знал. Может, этот тот самый зверь, который тогда сожрал нашего бедного Ву Дан Чунга? Нет, не может быть. Сколько живут тигры, я забыл, хотя ведь читал когда то давно. Это не мог быть он! Его разорвали на части в тот день. Убили. Но эти глаза. Точно такие же. Яростные. Ненавидящие. На нас обрушился огненный дождь. Вот он. Гроза наших лесов. Напалм. Но мне это было не до этого, я не чувствовал боли. Передо мной были только его глаза, в которых произошла резкая перемена. Я это заметил, точно заметил!
Он.
Боится.
Да! Ему страшно! Я это вижу! Где же запах паленых волос? Я его все ещё не чувствую. Начинаю смеяться и тяну к зверю руки, от которых начинают отваливаться пальцы.
- Тебе страшно! Тебе СТРАШНО! Я больше не боюсь тебя, ты слышишь? Ты не демон! Не боюсь!
Его силуэт пропадает в море пламени. Мне не больно, но я кричу. Ору, пока не сгорают мои голосовые связки. Слышу его ответный рык и улыбаюсь тем, что осталось от моих губ.
Я смеющийся тигр.