Пролог
Комната. В комнате - кресло, рядом с ним стоит торшер, он светит на человека, сидящего в кресле. Вокруг разбросаны папки и бумаги, какие-то справки и несколько томов медицинской энциклопедии. Человек с надрывом орет в телефон.
- Я умру, умру, умру! Сука бессердечная! – кричит и бросает трубку на пол. Затем с неохотой встает из кресла, поднимает телефон и опять набирает номер. В трубке звучит веселенькая латиноамериканская мелодия.
- Оля, это я! Как кто я, у тебя, что, номер не определился? Я – Саша. Что значит, какой Саша? Тот самый Саша… Да, тот самый…
В трубке раздались гудки. Он опять набирает номер, звучит та же самая латиноамериканская мелодия.
- Это – Саша… Почему сдох? Да, я как раз и хотел сказать, что умру скоро! Вот совсем скоро…
В трубке опять раздаются гудки… Он задумчиво и недоуменно, почти по слогам, словно смакуя, повторяет, видимо, то, что ему сказали в телефон:
- … счастливого пути… сча-стли-во-го-пу-ти-и-и…
Он плюхается в кресло и замирает. Затем опять берет трубку и, неспеша, начинает набирать следующий номер.
- Да, да, это Саша. Я хотел тебе сказать, что скоро умру… Как едешь? Ко мне? Когда? Подожди… Я только…
В трубке звучат гудки.
Он встает и ногой гасит торшер.
- Едет… Зачем?
Затем, подняв какую-то бумагу с пола, смотрит на нее и со вздохом, полным безразличия, выдыхает:
- Умру.
Часть 1
Раздается дверной звонок. Он, не торопясь, слегка шаркая домашними тапками по полу, идет открывать. В пространство квартиры, звонко смеясь, врывается молодая женщина. Она вихрем влетает в комнату, скинув пальто на кресло, сама усаживается на диван напротив.
- Шурик, а давай тяпнем портвешка по пятьдесят? Или что у тебя водится? Ведь водится же что-нибудь, достойное встречи благородной дамы? Просто, не может у такого хомячка, как ты, не водиться портвешка или хереса. На худой конец и коньячок сойдет.
- Ты кто?
- Ты что, не узнал меня? Я – Сюзанна… То есть я, конечно, не Сюзанна, а Степанида, но ты в первый наш раз сказал, что сокращенное Пенка тебе не нравится, и ты будешь звать меня Сюзанной, потому что очень любишь песню Адриано Челентано. И, в общем, я не возражала. Вспоминай. Ну? Да, перекрасилась я чуточку, и губки немного увеличила, носик слегка подправила, щечки убрала, попку подкорректировала. Все совсем немножко. Узнаешь? Вот. А еще ты сказал, что если что, то я могу на тебя рассчитывать. Вот теперь это «если что» наступило, и я планирую у тебя пару дней, а может и недельку, пожить, - как из пулемета выстреливает она.
- Э-э-э… Как это пожить? Тут такое дело… У меня, наверное, не очень получится пожить… Вот каламбур получился, а пожить не получится: я скоро умру.
- Так даже лучше, будет хоть кому скорую помощь вызвать. А то скопытишься и будешь неделю лежать вонять, мух расплодишь, соседей расстроишь. А так я вызову скорую и милицию, а они уж в морг тебя отвезут, да сделают все, как положено, обмоют там и все такое. Похоронить-то есть кому?
- Ну-у… Я пока об этом не думал…
- Это зря, это зря… Живым всегда следует думать о смерти. Иначе, люди начинают жить, как вроде бессмертные они, неторопливо как-то. Так что, поживу у тебя?
- И все-таки…
- Вот и хорошо, какую комнату я могу занять?
- Э-э…
- Тогда я заселюсь в маленькую. Я прям знала, что ты не откажешь, и вещи даже с собой взяла. В коридоре стоят.
Она выстреливает словами в воздух, ждет несколько мгновений, но ничего не происходит, и сама стрижом выпархивает из комнаты. Он скидывает пальто с кресла на пол, бухается в кресло и обессиленный обхватывает голову руками. Пока он неподвижно сидит, она вкатывает в комнату чемодан на колесиках, на пластиковой крышке которого изображен Большой театр. Она подходит с чемоданом к сброшенному на пол пальто, наклоняется и поднимает его, произнося с укором в голосе:
- Ох, Сашенька, все-таки ты не джентльмен. Заставить даму самостоятельно вносить вещи, это же просто кошмар.
Он не шевелится, и она, перекинув пальто через руку, шествует в смежную комнату.
Он начинает слегка покачиваться в кресле, раздражаясь все сильнее и монотонно бубня себе под нос:
- Бл*дь-ну-почему-все-в-один-день… Все-сразу-раз-и-на-башку… Почему-сегодня-и-этот-долбанный-анализ-и-эта-дура… а-а-а-ы-ы-ы-ы…
Тихо подвывает он. Она выпархивает из комнаты как-то легко и незаметно, точно ночной мотылек в круг света, почти подплывает к нему и приобнимает.
- Миленький Санечка, ну, что ты… Из-за смерти расстроился?
Он монотонно, почти буднично:
- Да-а-а, из-за смерти, я, видишь ли, не каждый день умираю! Для меня это как-то в новинку! Я и болеть-то не болел всерьез никогда! Если честно, то я вообще не хочу умирать. Жить, знаешь ли, хочу!
- Но ты ж уже немолодой… Пожил уже так нормально… И сам же говорил, что все умрут…
- Все – это не я… Все – это все другие… Пусть они умирают сколько влезет, а я жить хочу… Дура! Ушла бы ты лучше отсюда..., - говорит он и тяжело отваливается на спинку кресла.
Она поднимает с пола листок, пристально проглядывает его и отбрасывает. Резко вскидывает голову и говорит серьезным голосом:
- Не могу, Санечка, не могу… Ты мне слово давал, что поможешь, когда надо будет… Вот сейчас надо, очень надо… Так, что ты уж прости меня, но я у тебя поживу.
А затем, выдержав паузу, добавляет, слегка смущаясь:
- Хочешь, я тебе отсосу?
Такого поворота событий Сашенька не ожидает и потому слегка опешивает:
- Даже не знаю…
Она встает перед ним на колени, распахивает полы халата и начинает ласкать его. Он закрывает глаза и расслабляется… (Гаснет свет, в комнате становится темно, точно наш герой закрывает глаза.) Ничего не видно, слышен лишь шепот:
- Не надо зубами… Да-да, вот так лучше… Вот… Да, чуть глубже… Вот… Вот… А-а-а-а… Сюза-а-а-анна, - почти поет он концовку и затихает.
В комнату постепенно возвращается свет. Она уже стоит на ногах и утирает лицо салфеткой. Ему кажется, что за это короткое время она стала выглядеть как-то строже и значительнее, точно изменилось что-то в ее гардеробе или манере держаться.
- Знаешь, миленький, хорошо бы добром за добро… Сообрази уже выпивки и чего-нибудь поесть. У меня сегодня был такой мерзкий день, что если ты мне не дашь выпить, то я могу сойти с ума.
- Да, конечно, сейчас что-нибудь организую, - спохватывается он от забытья и быстро идет на кухню, оттуда доносился его голос. - Я ведь до сегодняшнего дня не очень ценил жизнь, знаешь, как это бывает, плывешь по течению. Вот почти 40 лет, как мешок с навозом, от берега к берегу… А тут приходит этот долбанный анализ и оказывается, что жить мне от силы пару месяцев. Просто обидно, какая-то чудовищная несправедливость в это есть, не так я думал концы отдать. Как-нибудь повеселее и позатейливее представлял себе это.
- Угу, - говорит она в полголоса, как бы себе. Берет пульт от телевизора и включает какой-то спортивный канал. На экране мелькают фигуры, но звука нет.
Она садится в кресло и всматривается в экран, а он в это время продолжает из кухни:
- Ты меня пойми, Сюзанна, у нас с тобой не было никогда особо близких отношений. Да и визит твой для меня стал неожиданностью. Я ж хотел со всеми, кто мне когда-то был дорог проститься. Просто хотел сказать до свидания, извиниться за все, что было. Но я им ни живой, ни мертвый не нужен. Вообще не нужен. Такая тоска накатила, такая тоска. Был бы здоров, наверное, подумал бы о самоубийстве: пулю в висок и к чертям… А тут уже вроде как вопрос решен, чего сводить счеты с жизнью, если ее остаток можно легко пересчитать по дням, и, наверное, даже перевести в часы и минуты, не особо напрягаясь. Очень непривычно считать дни своей жизни обратным счетом. Смерть дело такое, тут «Поехали!» не скажешь. Раньше всегда у меня оставалась надежда, а тут прямым текстом, мол, Сашок, тебе кранты!
Он входит в комнату, неся на подносе массивную бутылку хорошего портвейна, нарезку сыров, колбас, виноград, крекеры и еще какие-то съедобные мелочи. Она, оценивая признаки благополучия, коротко спрашивает:
- Сухой?
- Ага, ты ж помнишь, я сладкие не очень люблю. Португальский сухой – это я понимаю, а сладенькие бормотухи – не для меня. Кстати, освободи мое место. Не люблю, когда на моем кресле сидят, уж прости. Для меня это какая-то отдельная вселенная, вот если сейчас разверзнутся тучи и Господь спросит, чтоб ты хотел взять с собой на небо, но вот только одну вещь. Я б, не задумываясь, сказал, мое старое кресло. По сути, оно и есть мой дом, все остальное – только декор, а кресло центр моего мироздания. Так что давай сядем на диван.
Они пересаживаются на диван, который стоит напротив, и подтягивают к себе маленький столик, на который ставят поднос. Он разливает портвейн по «височным» стаканам. Она подносит стакан с напитком к лицу, и, внимательно разглядывая его на просвет, задумчиво говорит:
- Вот ты все-таки странный, постоянно пьешь портвейн и херес, разбираешься в сортах, а бокалами правильными никак не обзаведешься. Почему ты держишь вообще стаканы для виски, если виски не любишь?
- Нет, иногда-то бывает, пью. Редко, правда. А так, да, коньяк там, джин или португальское крепкое. Да, вот вермуты еще сухие время от времени случаются.
- А помнишь как звали того бармена, который научил тебя пить портвейны?
- Какого бармена?
- Ты мне пару лет назад рассказывал, историю, мол, в баре первый раз попробовал нормальный портвейн. И как тебе бармен со смешной кличкой рассказывал о всяких разных портвейновых делах.
- А, эта история… Там ничего смешного… Дикий Эд его звали, у него Эдуард имя было, и чтоб его уменьшительно Эдиком не звали, он вторую часть имени вперед вынес, получился Дик Эд или Дикий Эд. Мне в баре говорили, что его прошлым летом на федералке машина сбила. Он на байке километров сто пятьдесят шел, из-за фуры выскочил и в зад Рэйндж Роверу, притормозившему. Может и выжил бы, но вылетел на встречку прямо под колеса армейскому Уралу. Такие вот дела. Жаль парня, толковый бармен был.
- Да… А как там РоЖа?
- Кто?
- Ну, Розовая Жанна… Крашеная такая в розовый официантка… С тобой флиртовала, когда мы были у них в кафе «Я понь».
- Ну, не Жанна она, это так, творческий псевдоним для гоу-гоу, так-то она Маша. Да пару месяцев назад, говорят, скончалась. Что-то с печенью было.
- Ужас. Хотя, я всегда знала, что она долго не протянет, так вести себя, это точно бед накликать. Но я думала, что ее все-таки убьют.
- Вот, а вышло, что как-то сама справилась.
- А теперь, значит, и ты решил не задерживаться здесь… Вот откинусь я из зоны, с кем мне общаться прикажешь, одни сопляки вокруг будут.
- Что-о-о? – он поперхнулся портвейном и закашлялся. - Из зоны?
- Да, за убийство в пансионат не отправляют пока вроде, - спокойно и даже с ноткой нравоучительности говорит она и делает мелкий глоток порто. - Я ведь ненадолго к тебе, с духом соберусь и пойду сдамся… Как раз тебя в морг отправлю и в полицию пойду. Может даже один наряд со всем справится, чтоб два раза не вызывать. Просто что-то не хочется так сразу и в тюрьму, в СИЗО, мне кажется, все-таки не очень гигиенично и вообще тоскливо. На зоне, хоть шапочки или варежки шить можно, какой никакой, но досуг, а в изоляторе… Не, пока не хочу.
- Стой! Что значит убийство? Ты хочешь сказать, что сейчас я покрываю убийцу… То есть выступаю соучастником. То есть могу получить срок?
- Можешь, конечно. Только с твоим диагнозом, ты даже до конца расследования не дотянешь.
- Давай-ка не отвлекайся, про убийство рассказывай!
- Зря переживаешь. Мы с тобой пару лет не общались, да и когда общались, не сильно афишировали наши отношения. Так что у тебя меня искать не будут. Поживу спокойно пока тут, скрашу твои последние дни, и сама приготовлюсь к неизбежному. Ты ж знаешь, что две недели, максимум три, я взвою и пойду куда-нибудь повеселиться. А там уж меня схватят, непременно схватят и доставят куда следует.
- Подожди, подожди… Ты мне про убийство расскажи. Кого и как? За что, в конце концов?
- А помнишь, ты меня на 9-е мая с таким лысым мужчиной встретил в баре? Таким харизматичным в кожаной жилетке и с татухой «с бл*дями не целуюсь», таким красивым готическим шрифтом...
- Не готическим, а руническим…, - механически поправляет он.
- Ну, да, такими красивыми буквами, как елочки. Вот, его… Но я не специально.
- Это как не специально.
- Как, как… Выстрелила из травмата, я ж не знала, что он умрет.
- Пи-издец… Из травмата – и все... и не знала, что умрет…
- Да, я даже не знала, что он заряжен. Я его никогда и в руки-то не брала, а тут просто поиграть хотела. А он такой, мол, да, ты мне и так постоянно мозги выносишь, осталось вот только куском резины в голову залепить. И как-то я так весело с шутками нечаянно и нажала на рычажок…
- На спусковой крючок…, - говорит он совсем упавшим голосом.
- Ну, да, на крючок. И бах – хлопок, дым, в груди дырка и кровь хлещет во все стороны. Я давай ее затыкать, а она не перестает, я скорую вызывать. Вижу, все, не дышит. Я тогда собрала самое нужное и бегом, на остановку троллейбуса, потом на автобус, потом на маршрутке, а потом вышла непонятно где и задумалась, дальше-то куда идти. Сначала, хотела к Гоше-автомеханику, но я его в позапрошлом месяце нечаянно триппером заразила. Случайно вышло, так-то он вылечился, но зол еще на меня.
- Так, у тебя триппер?
- Нет, ну, что ты, как маленький. Я его уже вылечила, я и Гошу-то заразила, потому что думала, что уже можно, а оказалось еще рано. Но сейчас точно можно, да и тебе какая разница, тебе все равно через пару месяцев умирать. Или ты хочешь на небесный суд чистеньким, как младенец, предстать? Тебе, вообще, сейчас все можно. Кстати, а, может, ты на себя убийство возьмешь? Тебе-то все равно уже…
- Совсем с дуба рухнула? Совсем совесть потеряла?
- Не рычи… Так вот, подумала, что к Гоше не выходит, а к Стасу Непьющему, вот кто ему дал такую кличку, тоже нельзя…
- Это не кличка, это фамилия…
- Неважно, нельзя к нему, это он меня заразил, я точно знаю, кроме него некому… Я ж когда получила от своего пару плюх за то, что дрянь домой принесла, то пошла скандалить, а этот Стас… Вот дали родители имечко… Взял, да и выставил меня... Вообще не стал разговаривать, просто выпихнул за порог и закрыл дверь. Словом, я ему на коврик…
- Нагадила?
- Нет, не смогла… Только лужицу сделала. Но, я не думаю, что ему это могло понравиться. Так что нельзя было мне к нему, да и я его указала, как потенциального разносчика в анкете.
- А почему я то? Ко мне-то с хера?
- Ну, ты мягкий такой и никогда мне не отказывал.
- Я? Ты видимо забыла, как мы расставались?
- Не, это я уже сама собралась от тебя уходить тогда, просто хотелось, чтоб ты не чувствовал себя использованным. А вдруг бы пришлось обратиться.
- И вот пришлось?
- Да, пришлось. А раз ты умираешь, то и вообще никакого риска, все отлично.
- Что отлично? Я умираю, а тебе все отлично?
- Не, к твоей болезни я точно никак не причастна. Тут ты наследственность или экологию вини или еще что. А я вообще ни при делах.
Она делает жест, словно прикрывается руками. Он отмахивается, мол, ну и хер с ним.
Часть 2
Он сидит в своем кресле и попивает из стакана какой-то, скорее всего алкогольный, напиток, рядом несколько пустых бутылок.
- Сюзанна! Сюзанна! – орет он полупьяно. - Ты, мать, когда сортир освободишь? Что можно делать в ванной так долго? Ты обещала жить в маленькой спальне, а не в туалете, если ты ищешь вообще самую маленькую комнату в доме, то у меня есть еще чуланчик, там темно и уютно!
За стеной затихает звук льющейся из душа воды и слышится женский голос:
- Я не виновата, что у тебя туалет и ванная совмещенные. Потерпи еще чуть-чуть, уже выхожу.
- И как услышала…, - фыркает он и замолкает.
Буквально через несколько секунд из ванной вылетает странное существо в ярко красном махровом халате с замотанной полотенцем головой и быстрыми шажками проносится через комнату. Он кричит вслед, изображая ужас:
- Кровавая банши у порога обреченного!
Ухмыляется и идет в туалет. Вдруг раздается звонок в дверь. Он кричит из ванной, что откроет сам. Щелкает ключ в дверном замке. И на пороге слышится взволнованный женский голос:
- Саша, прости, я всегда знала, что нужна тебе. Я не могла тебя бросить в трудную минуту. Пусть у нас раньше все не очень хорошо складывалось, но сейчас все будет так, как должно быть!
- Ты зачем прискакала?
Она раздевается на пороге и входит в комнату. С недоумением смотрит на него и изумленно произносит:
- Что значит прискакала? Ты умираешь или нет?
- Нет… То есть да, я, конечно, умираю…
- Всерьез умираешь? – с недоверием спрашивает она, покосившись на его явно пьяную харю.
- Серьезней некуда, - говорит он, нагибается и, подняв с пола бумажку, протягивает ее женщине.
Она берет листок и несколько раз пробегает по нему глазами, заметно, как ее взгляд скользит по записи. Она поднимает голову, на ее глазах блестят слезы.
- Бедненький, Сашенька. У меня двоюродная бабушка Домна Васильевна с таким же диагнозом скончалась. Бедненький, Сашенька…, - прыскает она слезами и обнимает его, роняя свою голову ему на грудь, и уже вполголоса продолжает, прерывая слова всхлипами. - Еще и группу крови твою они попутали, не врачи, а недоучки сплошь. Ничего не умеют, чему их только учат шесть лет в этих медицинских.
Он понимает, что эту трагедию необходимо как-то прерывать, поэтому сухо говорит:
- Выпить хочешь?
- Нет! – категорично отвечает она.
- А будешь?
- Пожалуй, если совсем капельку, - с сомнением в голосе начинает она и уверенно добавляет. - Только, чтобы успокоиться, взять себя в руки. И помочь тебе…
- Вот и славно, - говорит он и, подгребая на ходу пустые бутылки с пола, идет на кухню.
Гостья осторожно озирается. Подходит к креслу, проводит кончиками пальцев по его спинке, смотрит на них, словно ожидая увидеть какую-то адскую копоть. Затем также проводит рукой по торшеру. Берет и перекладывает с места на место пульт от телевизора. Поправляет диванные подушки. Пододвигает столик к краю дивана и осторожно садится на его краешек. Входит хозяин квартиры с уже знакомым подносом и бутылкой коньяка на нем, яблоками, мандаринами и еще какой-то снедью.
- Ты зачем отмахала столько?
- Столько это сколько? Разве могут какие-то сто километров разделить таких чутких людей, как мы?
- Не сто, а двести пятьдесят…
- Сашенька, тебе виднее. Я подумала, что могу помочь тебе, хоть чуть-чуть. Какие уж тут километры.
- А с работой как же?
- Дак, я уволилась?
- Чтобы поехать ко мне?
- Нет еще в позапрошлом месяце, так всякий фриланс последнее время делала, но уже без определенных обязательств. Могу и отсюда поработать, благо Интернет теперь везде есть?
- Не везде, на даче у меня нет Интернета.
- Дак, у тебя ж и дачи нет. Ты ж ее при последнем разводе жене отписал.
- Это да, развела стерва. Каламбур опять… что-то зачастил.
- Ха-ха, ты такой милый, - сказала она с нежностью в голосе.
- Х*ило он! Ты кто такая и что здесь делаешь? - на пороге комнаты стоит Сюзанна в боевом раскрасе. На высоченных каблуках, в обтягивающей мини юбке, из-под которой торчат ажурные резинки черных чулков, декольте гладкой блузки открывает прекрасный вид на телесные ландшафты.
- Пока я там наряжаюсь, чтобы скрасить этому опоссуму предсмертные судороги, он другую в дом привел! Итак, кто мне ответит, что это за «в мире животных» нарисовалось? Я на жизнь в прайде не подписывалась, пусть эта скотина сначала докажет, что в состоянии удовлетворить меня, а потом уж других сучек себе заводит. Итак, что ты за явление природы?
На протяжении всей речи новая гостья недоуменно моргает глазами, переводя взгляд то на Сюзанну, то на Александра, и явно нервничает. Однако хоть и яркое, но долгое вступление дает ей возможность собраться с мыслями.
- Меня зовут Настя, для вас Анастасия Алексеевна. А вас как?
- Саша Сюзанной называет и меня это вполне устраивает, по паспорту Степанида, для своих Пенка. А ты учителка что ли? Пришла и развела здесь урок прилежания.
- Зачем же учительница, просто воспитана и образована.
- Знаешь что, у нас с университетами тоже все в порядке, заканчивали, как положено.
Хозяин квартиры, смеясь, вмешивается в разговор:
- Прям отлично, пока был жив, даже хрену собственному нужен не был, а тут к одру слетелись… Потеха. Женщины, так-то у меня трое детей от двух браков, я вас в наследование включать не планирую.
- Вот гнида ты, Шурик, все-таки. Зачем девушке настроение портишь? - говорит Сюзанна и, виляя бедрами, шествует от двери к креслу.
Она уже собирается в него плюхнуться, но тут хозяин дома орет во все горло:
- Не сметь! Сколько раз можно говорить - не надо садиться в кресло!
Сюзанна фыркает, идет к дивану и садится по центру, закинув ногу на ногу, и с иронией спрашивает:
- А так лучше?
Александр подходит к креслу и привычно опускается в него. В воздухе подвисает пауза.
- Ну? – спрашивает хозяин дома, ни к кому конкретно не обращаясь.
- Конечно, я уйду. Раз ты не рад меня видеть, то, конечно, уйду.
- Настенька, я рад. Только это для меня очень неожиданно. То есть ты по телефону предупредила, что приедешь, но я, честно признаться, не поверил. Думал, что это лишь повод от меня отвязаться. Ты ведь даже трубку сразу бросила, не договорив.
- Так я сразу стала собираться, чтоб времени не тянуть.
- Вообще, мне просто надо было с кем-то поговорить, рассказать, как страшно мне умирать. Как хочется еще пожить. Как я люблю хорошую выпивку и стройных женщин. А ты раз и бросила…
- Я все поняла, я ухожу…, - говорит Настя с обидой и резко встает с дивана. - Но мне нужно было приехать. Вот, сама не своя, вот, когда Кеша умер, прям, как оборвало. Точно перебили хребтину что ли, хожу, а земли не чувствую. Ем, пью, а вкуса нет совсем. И пусто, пусто так внутри. Вот, я и подумала, что, вот, помогу тебе, и самой легче станет. А то так нехорошо с Кешей вышло, наговорила ему, как дрянь последняя, - говорит она и с явным осуждением глядит на Сюзанну. – А он ранимый, он выпил лишнего и с моста железнодорожного прыгнул, да неудачно. То есть удачно, в воду холодную, но там сваи или бетонные быки какие старые были, покалечился он словом. А уж потом в больнице сердце не выдержало. Переохладился или еще как, только в больницу его еще живого довезли, а там сердце и все.
- Во баба дает, - с улыбкой в сторону, прицокивая, говорит Сюзанна.
- Бр-р-р… Давай по порядку.
- Давай…
- Кеша, значит, умер. Так?
- Да.
- Ты чувствуешь за это некоторую вину. Так?
- Да.
- Остается последний вопрос, а Кеша тебе кто?
- Муж мой, то есть гражданский муж, Иннокентий Алоизович Яц.
- Как? – с явным удивлением спрашивает хозяин дома.
- Чего тут непонятного. Яц, такая, вроде, еврейская фамилия. У тебя вон тоже фамилия смешная.
- И чего смешного в фамилии Жлобень? Нормальная белорусская…
Договорить он не может, потому что, сидевшая уже и без того с зачарованным видом Сюзанна, просто взрывается хохотом.
- Та ты что… Правда что ли… Ухаха… Правда, Жлобень? Шура Жлобень? Ухаха, подохнуть… Шура Жлобень умрет… Все умрут и Жлобень тоже у-у-у! Не-мо-гу…
- А ты разве не знала?
- Нет, ой, нет… Не знала. Я знала, что тебя официантки в барах за глаза называли Кощеем, за то, что у тебя одно яйцо большое и синее, но то, что ты еще и Жлобень, для меня прям открытие. Ой…
Александр явно обижается, ни то за фамилию, ни то за то, что официантки разнесли по всем окрестностям слух о его физическом изъяне. Поэтому он зло прерывает смеющуюся Сюзанну:
- Заткнулась бы ты, дура, мне все-таки умирать скоро. И я еще до смерти хотел бы узнать, кто такой Кеша Яц, - и, уже обращаясь к Насте, более спокойно продолжает. - Настенька, так чего ты мне при встрече не сказала, что у тебя есть муж, и он прямо вот Яц.
- Боялась, что ты не станешь со мной встречаться. Ты мне тогда очень понравился.
- А что муж тебя бросит, ты не боялась?
- Нет, он не такой… Он хороший…
- Был… Был, бля, пока не ебнулся, об какую-то старую железку в реке! Так?
- Да.
- И ты не чувствуешь какой это трындец? Довела мужика до самоубийства, а теперь поперлась к другому мужику, который и сам через пару месяцев подохнет.
- Да, да, я не права, я сейчас уйду… Просто я думала, что вместе нам будет легче пережить все это.
- Сука! Ты понимаешь, что я этого не переживу? Еще дней шестьдесят – шестьдесят пять и мне пи*дец! Вообще пи*дец! Я, мля, может вообще твоего Яца встречу. И как я ему в глаза буду смотреть? Вот скажет мне апостол Петр у небесных врат, мол, для вас, господин хороший, особое поручение: будете утешать грешника Яца, чтоб следующий раз знали с кем е*аться, а с кем не е*аться.
- Да ухожу я… ухожу…, - говорит Настя и громко рыдает.
Сюзанна пододвигается к ней, не вставая с дивана, и берет за руку. Поглаживает кисть руки и предплечье всхлипывающей женщины. Смотрит в глаза Александру и томно произносит:
- Пока вы тут выясняли отношения, я вот что подумала, а давай-таки замутим на троих. Ну, а что, тебе жить осталось всего ничего… Мне перед тюрягой самое оно будет развлечься… Ну, и эту учителку, глядишь, и отпустит слегка. Словом, хотите, я вам обоим отсосу или как это называется при таком раскладе?
Александр и Настя в один голос кричат:
- Не-е надо!
Настя выдергивает руку и делает шаг в сторону от Сюзанны. Александр, глядя на заплаканную Настю, бросает, кивая на Сюзанну:
- Да, у нее еще и триппер к тому же, прям ни женщина, а мечта дальнобойщика.
Сюзанна возмущается:
- Неправда, заразу я вылечила, сейчас я чистенькая. А так, смотрите сами, я хотела как лучше.
- Ладно, Настя, оставайся. Проведем последние дни нескучно. У меня там была для особо торжественного случая заныкана бутылка арманьяка, между прочим, моего ровесника. Друзья как-то подарили, а я все не пил, достойного повода ждал. А разве может быть что-то достойнее скорой смерти. Впрочем, пока мы обживаемся, полагаю, и этот славный восьмилетний коньяк вполне сойдет. А смерти мы посвятим отдельное застолье, так сказать, прощальную трапезу.
Часть 3
Две молодых женщины сидят на диване, перед ним небольшой деревянный столик, на котором несколько початых бутылок и масса всевозможных закусок. С другой стороны столика Александр царственно восседает на кресле. Он смеется и обращается к Насте и Сюзанне:
- Я и подумать не мог, что умирать – это такое захватывающее занятие. Помните старый советский фильм «Дон Сезар де Базан», сцену, где Боярского готовят к казни? Помните песню…?
Александр начинает неточно напевать:
Что за вина, что за яства,
Захватить бы всё с собой!
Жаль, казнят меня не часто -
Кормят просто на убой!
Женщины, пригубив алкоголь из стаканов для виски, смеются.
- А меня прям как током прошибло, когда ты сказала, мол, давайте я вам всем отсосу, - обращается Настя к Сюзанне. - Еще такая мысль, а чего это она будет мне отсасывать?
- Я просто увидела, что тебе плохо… Действительно, по-настоящему. А теперь вот мы сидим, ждем смерти Шурика и нам хорошо.
- Не называй меня Шуриком, всегда казалось, что от Шурика и до Шарика недалеко, а Шарик – это уж как-то совсем по-собачьи.
- Знаешь, а хочешь побыть перед смертью Шариком? Забавно же… Мы тебе из подручных материалов будку соорудим, правда, Настя?
- Пенка, давай не будем Сашу перед смертью обижать. Он со своими стервами женами жил, как собака, только работал и плодился. А они его еще и обобрали. Мы, блудни, его единственной радостью были. Пусть перед смертью себя королем почувствует, о, Александром Великим! Саша, хочешь почувствовать себя Александром Великим?
- Нет, он, насколько я помню, геем был или би, словом, либо пидором, либо полупидором.
- Дурашка… Мы тебя просто чуть-чуть поублажаем, а потом ты умрешь. А хочешь умереть от удовольствия? Тебе ж какая разница: неделей раньше, неделей позже, - говорит Сюзанна и глаза ее искрятся каким-то нечеловеческим коварством.
- Вот уж хрен! У меня каждый час теперь на счету! Давайте танцевать! Настя, Сюзанна неплохо танцует. Нет, я помню, ты тоже хорошо, но Сюзанна делает это профессионально, у нее там ни то школа модерн-денса в мозжечок прошита, ни то балетная студия прошлась пуантами по судьбе. Словом, мне довелось видеть, и это просто чума.
Он щелкнул пультом и откуда-то из угла комнаты зазвучал приятный электронный неосвинг.
- Вот же говорю, дурашка… Просто я хореограф по образованию, и все детство моталась по городам в ансамблях песни и пляски. Настя, а ты, так и не сказала, кто ты по образованию? – говорит Сюзанна и, вскакивая с дивана, начинает извиваться всем телом.
- Тебе смешно или правду?
- Лучше смешно и правду…
- Социолог.
- А что тут смешного? – спрашивает Сюзанна, продолжая извиваться.
- А то, что работала я на курсах повышения квалификации для работников администраций и госучреждений. То есть учила чиновников быть лучше. Ну и советником в мэрии была.
- А тут то что смешного, - вставляет Александр с кресла.
- А то, что мой Кеша был одним из заместителей мэра и теперь мне все… хана…
Хозяин дома останавливает музыку и с состраданием в голосе спрашивает:
- То есть теперь и ты труп?А про меня Кеша твой знал?
- Да, ему было безразлично с кем я, лишь бы не с местными, чтоб репутацию ему не подмочить.
- Ладно, а тебе-то чего бояться: он же сам, ты говорила?
- Он-то сам, но дело в том, что нашего мэра давно свалить хотят и под него через Кешу материалы собирали. Серьезные люди…
- Ну, теперь же он умер, и мы можем расслабиться? – с надеждой спрашивает Сюзанна.
- Нет, не все бл*ди Иван-Купала… я не верю, что Кеша сам с моста прыгнул. Он не такой, он любил жизнь и всячески ее берег. Да был пьян, да, я наговорила ему глупостей, так это не первый раз. А главное, Кеша из семьи потомственных сапожников.
- И что? – дуэтом удивились Александр и Сюзанна.
- А то, что у него туфли были новые, ручная работа, заказанные в Италии. Он сам согласовывал их выкройку. Он бы не полез в воду, даже и в холодную, в обуви… Я точно знаю, его мама так учила. Сам хоть башку разбей, а обувь, чтоб чистенькая была и ухоженная. Если б он решил сам в воду прыгнуть, то обувь бы на мосту оставил.
- Да ладно, человек все-таки самоубиться захотел, мог и маме решиться насолить, - со знанием дела заметил Александр.
- Не мог, - уверенно вернула Настя.
- Ну, даже если его и убили, нам-то что?
- А то, что материалы на мэры у меня в сумочке…
- Ты дура что ли? А серьезные люди знают, что ты со мной… того… Ай-й, да если и не знают, то легко узнают. Твой Кеша еще, поди, и дневничок вел, с кем его супруга встречается. Твою мать!
- Не горячись ты! – включилась Сюзанна. – Тебе вообще похрен, пока тебя искать будут ты, глядишь и дуба дать успеешь. А мне-то зачем этот геморрой? Все-таки одно дело отсидеть за непредумышленное, тяжело, но выйдешь еще молодой, и совсем другое, если нас тут в квартире всех закопают. А что, придут, почикают к е*еням и хату подожгут. Нахрена ты поволокла-то к этому опоссуму палево?
- Ну, я подумала, что он все равно умирает, а я пару тройку дней выиграю, пока они сначала квартиру нашу шерстить будут, потом дачу, потом мою квартиру, потом мою дачу, потом его дом, который оформлен на тетю Рахель, потом проверят квартиру самой тети Рахель, которая на самом деле дядя Зевулон, живущий в Израиле. На это точно уйдет несколько дней, а то и неделя. А уж только потом они до твоей хаты доберутся, раньше вряд ли.
- А может все-таки не доберутся? – с надеждой спросил Александр.
- Доберутся, доберутся…, - с уверенностью подтвердила самые худшие предположения Настя. - На то они и серьезные люди, точно доберутся. Но к этому времени я планирую быть уже где-нибудь в Казахстане или Прибалтике, а оттуда в Израиль, а уж оттуда… Впрочем, куда оттуда я не скажу.
Пока она все это говорила, Сюзанна тихо пошла в прихожую.
- Етить меня казацким станом! – звучит удивленный голос из-за стены – Нет, Шурик, ты только глянь, как это курва собиралась нас грамотно облапошить и сдать под ножи каких-то мясников. Только посмотри на этот шоколад.
Сюзанна вносит в комнату большую женскую сумку и, раскрывая ее, говорит:
- Теперь и я чувствую себя наследницей Кеши Яца. Наша Настенька взяла с собой только все самое дорогое сердцу.
С этими словами она высыпает на пол содержимое сумки. Несколько десятков пачек двухсотевровых купюр, несколько пачек стодолларовых купюр, какие-то кольца, перстни, серьги, колье, несколько цепочек с кулонами.
- Настя, это что? – спрашивает Александр потерянным голосом – Ты разве не знаешь, что в Европе очень сложно сбывать крупные купюры?
- Это около 800 тысяч в долларовом эквиваленте и семейные драгоценности Кеши.
- Настя, а тебе не кажется, что для семьи сапожников, даже и еврейских, золота как-то многовато. Вон тот перстенек, похоже, потянет еще тысяч на сто в иностранной валюте и это если допустить, что он сделан не раньше середины двадцатого века. Уж больно стареньким смотрится, да и камушек крупноват. Я конечно не ювелир, но не думаю, что ты бы зацепила перстень со стекляшкой.
- Ты, действительно, не большой специалист в ювелирке и вряд ли отличишь алмаз от александрита, в этом кольце, действительно, крупный бриллиант. И это, действительно, семейная реликвия, правда, не семьи Яца, а другой куда более благородной семьи.
- Училка, ты мне скажи, а вот со всем этим счастьем, зачем тебе наш синеяйцый Кощеюшка сдался?
- Видишь ли, Пенка… Могу ж я тебя по-прежнему называть по-дружески? Видишь ли, это мелочи… Прямо вот совсем крохи по сравнению с тем, что лежит на счетах моего Кеши. И деньги мне надо перегнать в течение трех дней, пока действует доверенность, на мои счета. А этим я и поделиться могу, только зачем оно вам. Саша, если его не убьют через пару недель, умрет через пару месяцев. Ты, не имея связей, даже убежать из страны не сможешь, да и куда тебе бежать… Впрочем, если хочешь могу подсказать куда тебе лучше драпать, но там тебе может быть скучно.
- Так, давай, все по порядку. Сколько я могу взять отсюда? – совершенно серьезным тоном спрашивает Сюзанна.
- Полагаю, половину или даже пол миллиона я могу вам отдать без ущерба для себя, если смогу перевести Кешины деньги себе на счет. Будем считать это платой за безопасность и веселое времяпрепровождение. Саше, я так полагаю, деньги не нужны, разве что на глаза ему по монетке положишь для Харона.
- Почему это не нужны? – включается Александр – Нужны, нужны. Я через две недели не хочу получить пулю в нос, как реввоенматрос. Прям, обидно, что умираю, так отлично каламбурится. Жил бы, пошел в желтую прессу фельетонистом. А так, полагаю, в Тайланде мне самое место. Поплещусь, попьянствую, подышу тропическим воздухом. А потом как почувствую, что кердык уже рядом, найму лодочку и отправлюсь в открытое море, точно викинг в священную Вальхаллу.
Он запрокидывает голову, принимает торжественный вид и даже зажмуривается, представляя далекие тропические моря и приятный ветер, дующий ему в лицо. В этот момент звонит телефон. Александр тихо матерится и принимает вызов.
- Да, слушаю. Какая больница, какой анализ? Что значит не тот анализ? Бл*дь, да вы понимаете, что я уже завещание три раза написал… Какое, нахрен, извините. Да я вас засужу. А мой анализ тогда где? Можно посмотреть на электронной почте? Вашу мать, а доктор куда смотрел, да мне срать какие у него были проблемы.
Он вырубает трубку, отшвыривает ее к дивану и начинает причитать:
- Бога-душу, ну, нах*я ты приперлась! Кто тебя звал. Потаскуха жалостливая.
- Что такое? – первой вздергивается Сюзанна.
- Они, оказывается, перепутали анализы. Я буду жить… Но недолго, потому что эта наследница еврейских сапожников притащила за собой хвост, и теперь меня через пару недель грохнут живого и здорового. Ну, что за херувимы-архангелы! Что за неделя. Думал вот-вот концы отдам… А потом, раз, и ошиблись… Мать, мать! А теперь оказывается, что жить буду, но умру, потому что эта чудесная женщина растормошила боевых упырей. Настя, ты чего молчишь?
- Саша, мне сразу диагноз странным показался, как можно группу крови перепутать. Ну, и если тебе деваться некуда, то я могу взять тебя с собой. Потом мы расстанемся, конечно, потому что наверняка на тебя повесят соучастие в убийстве, будешь с Пенкой соучастником проходить по делу. Но тут я не виновата. Поехали, сделаешь в Израиле мелкую пластику и махнешь куда-нибудь в тот же Таиланд или Вьетнам. Половину налички отдадим Пенке, половина твоя, минус драгоценности и расходы на наше совместное путешествие. Решайся, время еще есть.
- Шурик, я б на твоем месте не рисковала, боюсь, что своего Кешу она и слила, и тебя она уже один раз под торжественное погребение подставила.
- Ну, что ты такая злая, я ж думала, что он уже практически мертв.
- Конечно, и поэтому решила еще немного жизнь ему укоротить, а главное сделать ее остаток чуть-чуть ярче. А заодно и меня упокоить решила? А сама вжик и в Израиль, к родственникам Яца...
Александр подходит к столу, плещет в стакан для виски коньяка. Сюзанна это видит и морщится:
- Ну, хоть под коньяк-то мог завести бокалы!
Александр махом вливает в себя пол стакана, и уже спокойно говорит:
- Бабы, бегом отсюда! У вас есть тридцать минут на сборы, а потом ваша жизнь не будет стоить ничего. Мне надо подготовиться к приходу иногородних друзей.
Он берет большой столовый нож со стола и идет в дальний угол комнаты. Садится на колени и начинает отрывать ковролин, ламинат и прочую строительную ерунду от половых досок. Женщины недоуменно переглядываются. Он отдирает половые доски. Оказывается, что в углу комнаты есть тайник, которым, видимо, давно не пользовались. Александр еще немного ковыряется ножом, а затем вытаскивает крупный сверток. В комнате сразу начинает пахнуть машинным маслом. Он разворачивает его и ставит к стене автомат Калашникова. Затем достает три рожка и несколько коробок с патронами, пяток гранат и запалы к ним. Кульминацией всего становится появившийся из-под пола гранатомет «Муха».
- Хера ты Че Гевара! – с удивлением присвистывает Сюзанна. – Откуда такой арсенал?
- Это мои девяностые. Скажем так, подарки друзей.
- А ты и правда Кощеюшка, к твоей смерти не так легко подобраться, - с уважением говорит Сюзанна.
- Саша, зачем тебе это все? От тех, кто идет за мной, это не спасет, давай со мной. Спрячешься в Азии, тебя-то и искать никто не будет особо, на тебя-то ничего нет, кроме того, что я у тебя пару дней поболталась, - грустно говорит Настя.
- Это мы еще посмотрим, - зло цедит Алесандр сквозь зубы и, подняв телефон, говорит в трубку, - Да, Брынза? Нет времени объяснять, можешь прикрыть? Все знаю, виноват и все дела. Но тут могу свинцовую маслину бубном словить. Да… Через час на Октябрьской. Все!
Он отключает трубку и, уже обращаясь к обомлевшим гостьям, продолжает:
- Женщины, валите! Через час здесь должно быть сиротливо, как в пустыне.
Звенит дверной звонок.
Часть 4
Он по стеночке крадется к двери, в одной руке сжимая пистолет, в другой, снятый на ходу, тапок. Через мгновенье женщины слышат на пороге:
- Заходи, дорогой, гостем будешь!
- Моя у тебя? – говорит басом кто-то, и в комнату входят Александр, уже без пистолета, и здоровый лысый детина в кожаной куртке и левой рукой на перевязи.
- Ты живой! Нет, ты, правда, живой! – бросается к детине восторженная Сюзанна.
- Дура, зачем убежала, хорошо, что в себя пришел, смог врачам дверь открыть. Но дом кровищей залил. Собирайся, пошли. Дело заводить не стали, я написал объяснительную, что произошел случайный выстрел в результате неаккуратного обращения с оружием. Мол, хотел почистить и не посмотрел, что заряжен, - тут он видит арсенал у стены. – Ого, а у вас тут все всерьез. Пенка, пошли!
- Слушай, а меня ты как вычислил? – спрашивает Александр у лысого детины.
- Да, знал, что на передок слаба эта выхухоль, но люблю я ее. Узнал ее историю на пару кавалеров в прошлое, тебя было проще всего вычислить, барменши сдали и про где живешь, и про синее яйцо, и про то, что дразнят тебя Кощеем. Ну, и еще пару человек до тебя выявил, кому-то сразу поставил на вид. А про тебя узнал, что уж пару лет, как с Пенкой не общаешься. Ну, а теперь вижу, что ты мужчина серьезный, потому и хочу забрать свою козу и свалить оперативно, пока ты войну миру не объявил.
- Я никуда не пойду, пока не получу свою долю. Пока я была в бегах, деньги были нужны, но не очень, а сейчас я вольная птица, поэтому хочу свою долю, - вздергивает носик Сюзанна, и, обращаясь к бугаю, уточняет. – Тут речь идет о миллионе «зелени».
- Родная, пошли, пока в нас лишних дырок не наделали, - говорит детина, но инстинктивно двигается к складу оружия у стены.
Александр достает из-за пояса пистолет и грозит им.
- Шурик не станет стрелять, он добрый, поэтому не переживай, - говорит нежно Сюзанна, обращаясь к детине.
- Он может и не будет, но воевать он явно не с вами собирался, значит, могут появиться и менее покладистые ребята.
В этот момент оконное стекло разлетается в дребезги, в комнату влетает железка, она громко бахает и все заполняет дымом. Со всех сторон набиваются люди в черных комбинезонах, в масках и без опознавательных знаков.
- Светошумовая, - стонет детина, лежа на полу.
- Похоже, мы раскрыли целый преступный синдикат, - улыбаясь, говорит какой-то пухлый дядька в сером шерстяном костюме. – Иннокентий Алоизович, и вывела нас на них ваш консультант Анастасия Алексеевна.
- Что здесь происходит? – кряхтит Александр, прижатый людьми в черном к полу.
- Показательное задержание, сейчас еще и телевизионщики приедут, - все также, улыбаясь, отвечает человек в сером костюме, и, обращаясь к своим сотрудникам. – Помогите Анастасии Алексеевне привести себя в порядок.
Настя уже стоит на ногах и, не отрываясь, смотрит на кого-то за пределами видимости:
- Мне же сказали…, я же сама видела, как ты лежал весь такой бледный. Как это вообще может быть…? Почему ты мне ничего не сказал, не предупредил?
Человек в костюме подходит к Насте, что-то шепчет ей на ухо и она замолкает. Дым постепенно рассеивается. Людей в масках становится значительно меньше. Тем, кто лежал на полу, помогают подняться и усаживают на диван. Настя, опустив голову, выходит из комнаты. На диване располагаются Александр, Сюзанна и лысый детина. Человек в костюме, обращается к сидящим:
- Спасибо, капитан Жлобень, что не стали оказывать сопротивление, и вам лейтенант Уфимцев тоже спасибо, что узнали работу своих коллег и не бросились геройствовать. И, конечно, мы приносим извинения Степаниде Аристарховне за причиненные неудобства. Но так случилось, что столкнулись интересы нескольких серьезных организаций и без показухи никак нельзя было обойтись.
- Товарищ, не знаю как вас по званию…
- Подполковник.
- Товарищ подполковник, раз уж вы знаете, кто я, то хочу вас предупредить, что через тридцать две минуты старший лейтенант Лысенко, позывной «Брынза», прибудет сюда в стоставе группы из пяти человек. Может случиться конфуз.
- Мы уйдем раньше, до появления твоих ребят.
- Уфимцев, вы с нами? Или своим ходом, видел ваш внедорожник на газоне, очень неаккуратно припаркован. Видимо планировали, если что, из окна на его крышу выпрыгивать?
- Сам, - сказал детина и, обращаясь к Сюзанне. – Пенка, пошли уже.
- Я только попрощаюсь, - сказала она.
Товарищ полковник неведомой службы встал и спокойно вышел за дверь, унося в руке женскую сумочку, набитую деньгами и драгоценностями. За ним нехотя пошел здоровенный Уфимцев. В комнате остались Александр и Сюзанна.
- Ты прости меня, если что не так. Хорошо, что ты не умираешь, и жаль разжиться не вышло. Я уж почувствовала себя владелицей театра пантомимы. Мечта у меня такая есть.
- Почему пантомимы, ты ж хореограф?
- У мимов и танцоров много общего. Просто танец – это, как стихи, а пантомима – это проза. Пантомима менее образна, но у нее богаче язык, чем у танца. Мне кажется, что пантомимный театр мог бы быть интересен современному зрителю, а при оснащении его технологиями, хромакеем, большими светодиодными экранами, голографическими проекторами и так далее, вполне могло бы получиться круто. И по деньгам круто, и по шоу. И еще, я – не дура!
- Да знаю я, что не дура. Блудня и стерва, но не дура.
Она грустно улыбается, кладет ему руку на плечо и продолжает:
- А еще я не банши, я сирена. Вот хотела немножко порулить лодкой Харона, да видно старик ни кому не препоручает своего челна. Прощай, Шурик!
- Прощай!
Она выходит. Он оглядывает комнату. Оружия у стены уже нет, но прямо в центре комнаты на бумагах лежал его «Стечкин». Он подбирает его и бережно опускает на столик. Затем выходит из комнаты и возвращается уже не в халате, а в штанах и армейских ботинках. Под ногами хрустит стекло разбитого окна и пострадавших бутылок. Он улыбается, и приносит бутылку «Арманьяка». Достает маленькие водочные рюмки,шесть штук,и расставляет их на столе.
- Самое время встретить старых друзей, - говорит он вслух и садится на диван так, чтоб можно было быстро перехватить лежащий тут же на столике пистолет.
В это время где-то под диваном звонит телефон. Он вытаскивает трубку:
- Да, ага… Нащупал, да, и накопитель и перстень там же. Зачем мне такой подарок? Ох, какая же эта страховка, нас вскрыли, и за тобой и за мной сейчас, думаю, следят. Прощай, Настя, если не умрем, то будем жить!
Он недвижно сидит еще какое-то время, затем достает из-под дивана карту памяти и сует ее в карман брюк. Затем оттуда же выуживает старый массивный перстень с ярким прозрачным камнем. Поднимает его к глазам, любуется и убирает вслед за накопителем. Тянется к бутылке и открывает ее. В этот момент в дверь звонят.
Эпилог
В развалинах здания у костра сидит группа людей в камуфляжной форме без знаков различия. Здоровый бритый детина, хохоча, бросает только что смолкшему рассказчику:
- Ну, ты Кощей и мастак заливать. Вот прям и миллион долларов? Две бабы и миллион долларов?
Тот, кого называют Кощеем, сплевывает сквозь зубы и поправляет:
- Не миллион, чуть-чуть поменьше, тысяч восемьсот.
- А про Уфимцева зачем наврал, не лейтенант он, майор давно. Да и жену я его знаю, Валя зовут, две дочки у них и сын Петр.
Кощей машет рукой и отходит от костра в темноту. В это время невдалеке начинают работать автоматы и АГС, люди набрасывают на костер старый эмалированный таз, в комнате становится темно. И в темноте слышно, как разлетаются боевые приказы:
- Кощей, Брынза, Хуст – на десять часов! Щапа и Фокусник – северо-восток!