Глава 11 Получение энергии

Смеющаяся гордость рек и озер

Глава 11 Получение энергии

Писатель: Цзинь Юн

Переводчик: Алексей Юрьевич Кузьмин


… Лин-ху Чун заглянул в зал, и заметил, что на месте для гостей сидит долговязый детина с флагом приказа пяти твердынь в правой руке. Это и в самом деле был Лу Бай из клана горы Суншань, по прозвищу «Рука священного журавля». Чуть ниже него сидел даос средних лет, и старейшина лет за пятьдесят. Судя по их одежде, это были представители кланов Тайшань и южная Хэншань. Еще ниже сидели трое, все лет под пятьдесят – шестьдесят, все с драгоценными мечами клана горы Хуашань. Один из них, с выражением ненависти на рябом желтом лице, был в точности похож на того Фэн Бу-пина, о котором говорил Лу Да-ю.
… Шифу и шинян сидели напротив на местах хозяев. На столе были чай и сладости. Тут послышалось, как старейшина клана южная Хэншань говорит: «Старший брат Юэ, в дела драгоценного клана, мы, посторонние, раньше не влезали. Но наши пять кланов связаны в альянс, слава и стыд общие, если что-то не так в одном из кланов, и над ним смеются на реках и озерах, то позор падает и на остальные четыре клана союза. Госпожа Юэ только что говорила, что наши три клана Тайшань, Суншань, и Хэншань слишком много вмешиваются в чужие дела, но эти слова не могут не быть ошибочными». Этот старейшина имел вид больного желтухой – оба глаза у него были желтого цвета. Лин-ху Чун немного успокоился: «Оказывается, они все еще спорят до сих пор, и шифу вовсе не намерен уступать свое место». Госпожа Юэ произнесла: «То есть, старший брат-наставник Лу утверждает, что в нашем клане Хуашань все настолько не в порядке, что это вредит репутации их драгоценного клана?» Этот старейшина клана южной Хэншани Лу едва улыбнулся ледяной улыбкой, и произнес: «Слышал я раньше о том, что дева-рыцарь Нин чересчур склонна к руководству фракцией, и теперь вижу, что то были не пустые слова».
Госпожа Юэ гневно ответила: «Старший брат-наставник Лу пришел сюда, как гость, сегодня не могу его обижать. Но, тем не менее, никак не ожидала, что такой известный в клане южная Хэншань герой может говорить такие глупые слова, в другой раз, когда встречу господина Мо Да, попрошу его дать вам поучения». Старейшина Лу с ледяной усмешкой произнес: «Только ли потому, что я гость, госпожа Юэ не смеет обидеть меня, а если бы мы сейчас были не на Хуашани, госпожа Юэ выхватив меч, снесла бы мне голову, так или нет?» Госпожа Юэ ответила: «Не осмелилась бы, как мы из клана горы Хуашань можем осмелиться судить о делах другого клана? В вашем славном клане один человек с демоническим культом вступил в сговор, так этим занимался глава альянса Цзо из клана Суншань, а наш ничтожный клан не посмел вмешиваться».

Лю Чжэн-фэн из клана южная Хэншань и старейшина демонического культа Цю Ян умерли вместе недалеко от города Хэншань, все среди рек и озер знали, что их убили люди из клана Суншань. Она указала на этот случай, во-первых, чтобы напомнить ему о пережитом несчастье, а во-вторых, подчеркнуть, что ученики их клана не только не отомстили за убийство своего сотоварища, а наоборот, прислали его вместе с кланом Суншань ввергнуть в беду супругов из дружественного им клана. При этих ее словах этот Лу изменился в лице, и заорал: «С древности и до наших дней, в каком клане не было недостойных учеников? Мы сегодня пришли на Хуашань, чтобы утвердить справедливость, помочь старшему брату Фэну очистить школу от изменников».

Госпожа Юэ положила руку на рукоятку меча и грозно спросила: «Это кто здесь изменник? Скромный господин Юэ Бу-цюнь сторонними людьми прозван «Благородный меч», а Ваше Превосходительство сторонними людьми как именуется?» Старейшина Лу вспыхнул лицом, его желтые глаза с ненавистью уставились на госпожу Юэ, но ответить ей он не смог. Этот старейшина, хотя и был в клане южная Хэншань среди перворазрядных талантов, но не имел громкого имени среди рек и озер, Лин-ху Чун не знал его историю, и, повернув голову, спросил у Лао Дэ-нуо: «Кто этот человек? Как этого мерзавца прозывают?» Он знал, что Лао Дэ-нуо пришел к шифу, пройдя другие школы, до того, как он поклонился учеником на Хуашани, у него уже был громадный опыт странствий среди рек и озер, он знал множество биографий наставников, историй школ, и забавных случаев.

Лао Дэ-нуо, разумеется, знал, и прошептал: «Этого старейшину зовут Лу Лянь-жун, официальное прозвище у него «Золотоглазый беркут». Но он очень болтлив, надоедает людям, и в сообществе боевых искусств его за спиной называют «Золотоглазой вороной»». Лин-ху Чун неуловимо улыбнулся, подумав: «Это не слишком элегантное прозвище, разумеется никто его в лицо так не назовет, но, за много лет, разумеется, оно прилетало ему в уши. Шинян, упоминая его прозвище, наверняка имела в виду, не «Золотоглазого беркута», а «Золотоглазую ворону»». Тут раздался громкий голос Лу Лянь-жуна: «Эх, что за «Благородный меч»? Это только два иероглифа, но перед ними зачастую ставят третий иероглиф – «Поддельный»».

Лин-ху Чун услыхал, что его учителю бросили оскорбление прямо в лицо, не стерпел, и крикнул: «Слепая ворона, а ну-ка выкатывайся сюда ко мне!» Юэ Бу-цюнь уже раньше услыхал, как за окном Лин-ху Чун перешептывался с Лао Дэ-нуо, думал: «С чего это Чун-эр спустился с горы?», – тут же одернул ученика: «Чун-эр, не будь невежливым, дядюшка-наставник Лу прибыл издалека, как ты можешь говорить так опрометчиво?»
… Лу Лянь-жун рассердился так, что из глаз аж огонь полыхнул, Лин-ху Чун прославился в южной Хэншани своими похождениями, он, едва о нем услыхал, тут же начал ругаться: «А я-то не знал, что со мной разговаривает этот малявка, а этот тот самый, из Хэншаньского борделя! Вот, какие тут в Хуашани замечательные таланты!» Лин-ху Чун рассмеялся: «Точно, ошибки нет, был я в Хэншаньском борделе, там и повстречался с тамошним уроженцем по фамилии Лу!» Юэ Бу-цюнь в гневе закричал: «Ты… ты больше чепуху не мели!» Лин-ху Чун услыхал, что шифу рассердился, не осмелился дальше говорить, но в зале Лу Бай и Фэн Бу-пин не смогли удержаться от улыбок. Лу Лянь-жун развернулся, толкнулся ногой, вылетел из окна, выбивая ногой раму. Он не знал, каков из себя Лин-ху Чун, и заорал, указывая пальцем на учеников Хуашани: «Что за скот только что сейчас разговаривал?» Но группа учеников Хуашани как воды в рот набрала.
… Лу Лянь-жун снова начал ругаться: «Твою мать, что за скот тут только что разговаривал?» Лин-ху Чун засмеялся: «Только что ты сам здесь разговаривал, откуда мне знать, что ты за скот?» Лу Лянь-жун не смог больше сдерживаться, и с ревом бросился на Лин-ху Чуна. Лин-ху Чун, увидев, что тот несется, как бешеный, отскочил назад, и вдруг из зала вылетел человек, пронесся, как вспышка, раздался лязг – это госпожа Юэ вырвалась наружу и вступила в схватку с Лу Лянь-жуном. Она выскочила, выхватив меч, защитилась, контратаковала, все на одном дыхании, ее движения были предельно изящны и очаровательны, но в то же время невероятно быстры, но посторонние даже не замечали этой скорости, очарованные красотой движений. Юэ Бу-цюнь произнес: «Да мы все свои люди, давайте поговорим без спешки, к чему руки в ход пускать?» Медленно вышел наружу, походя выдернул меч с пояса у Лао Дэ-нуо, разок повернул, разок крутнул – и придавил мечи у госпожи Юэ и Лу Лянь-жуна. Лу Лянь-жун как раз дернулся, поднимая руку для удара, и невольно замер, не в силах двигаться, покраснел лицом, и снова рассердился.
… Юэ Бу-цюнь рассмеялся: «Мы, кланы меча пяти твердынь едины энергией, сильны поддержкой, все как одна единая семья, старший брат-наставник Лу, не стоит обращать внимания на несмышленую молодежь», – повернув голову к Лин-ху Чуну, приказал: «Ты тут глупости говорил, почему до сих пор не извинился перед дядюшкой-наставником Лу?»
… Лин-ху Чун услыхал приказ учителя, рванулся вперед, кланяясь в пояс по ритуалу: «Дядюшка-наставник Лу, ученик просто ослеп, говорил по глупости и легковесности, да еще ворону вонючую сюда приплел по глупости, да еще обидел высокого мастера воинского сообщества, повредил репутации, что до скота, то точно это не о тебе. Умудренный возрастом наставник, не сердись, не ругал я тебя. Да мы этим вонючим воронам, этим скотам, этим всем ругательным словам, да отдерем их задницы!» Так он без устали повторял на все лады про вонючую ворону, так что все поняли, что он продолжает издеваться над Лу Лянь-жуном, но все крепились, пока Юэ Лин-шань не выдержала и не прыснула со смеху. Юэ Бу-цюнь почувствовал, что Лу Лянь-жун еще три раза дернулся, улыбнулся легкой улыбкой, поднял меч вверх, и передал его Лао Дэ-нуо. Давление на меч Лу Лянь-жуна исчезло, его рука взмыла вверх, но тут раздался двойной треск, и два сломанных лезвия упали на землю, в руках у Лу Лянь-жуна и госпожи Юэ остались только половинки их мечей.
[То есть, Юэ Бу-цюнь сломал мечи, не прикасаясь к ним, уже после того, как отдал свой меч.]
… Лу Лянь-жун так сильно напрягся, сопротивляясь Юэ Бу-цюню, что, когда его меч освободился, он едва не рубанул половинкой меча себе прямо в лоб, повезло еще, что физической силы у него было достаточно – удержал его в последний момент. Его руки ослабли, ноги запутались, лицо и уши покраснели. Он гневно зашипел: «Ты… ты…
… Двое – на одного!» Но тут же понял, что меч госпожи Юэ тоже сломан внутренней силой Юэ Бу-цюня, заметил, что Лу Бай, Фэн Бу-пин, и остальные все вышли посмотреть на схватку, и всем было очевидно, что Юэ Бу-цюнь только увещевал прекратить поединок, не принимая ничью сторону. Но Лу Лянь-жун никак не мог примириться с тем, что муж был беспристрастным к мечу супруги. Он снова закричал: «Ты, ты…», – топнул ногой, подхватил обломок меча, и опрометью бросился вниз с горы.
Юэ Бу-цюнь, еще орудуя мечом, заметил за спиной Лин-ху Чуна шестерых странных незнакомцев, и теперь, сложив руки перед грудью, поприветствовал: «Шестеро уважаемых почтили визитом гору Хуашань, не встретил заранее, прошу простить вину». Шестеро святых смотрели на него, однако не ответили поклоном, и не проронили ни слова. Лин-ху Чун произнес: «Это мой шифу, глава клана Хуашань, господин Юэ…» Не успел эти слова закончить, как его перебил Фэн Бу-пин: «То, что он твой шифу – тут нет ошибки, а вот что он является главой клана Хуашань – так это мы еще посмотрим. Старший брат-наставник Юэ, ты сейчас проявил цзыся гун – искусство управления энергией, но это не дает тебе права быть главой фракции Хуашань. Кто же не знает, что клан горы Хуашань является одним из кланов меча пяти твердынь, это кланы меча, кланы меченосцев, и разумеется, меч в них является главным. А ты в основном тренируешь энергию Ци, так что вступил на путь демонического учения, тренируешь не истинные основы техники нашего клана». Юэ Бу-цюнь ответил: «Старший брат Фэн, не заходи в речах так далеко. Пять кланов используют меч, это, разумеется, верно, но каждая школа, каждый клан, исповедуют утверждение «энергия управляет мечом». Техника меча – это внешнее учение, цигун есть внутренняя суть, «внутреннее и внешнее друг друга совершенствуют», и роль энергии нельзя преуменьшать. Исходя из слов старшего брата Фэна, следует тренировать только меч, и не тренировать Ци, но, если придется встретиться с высоким мастером «внутренней семьи», не избежать больших трудностей». Фэн Бу-пин рассмеялся ледяным смехом: «Это как посмотреть. В Поднебесной есть множество важных вещей. Не говоря уже о девяти течениях и трех религиях, есть медицина, гадание, астрология, четверокнижие и пятиканоние, 18 видов боевого искусства, и все они уникальны. Сабельные методы хороши, и хороши методы копья, да мало ли чего люди могут выдумать, но разве это означает, что нужно изучать методы каждой школы, разве можно овладеть всем?

… Одни люди передают искусство меча, тут нелегко добиться мастерства, к чему дробить внимание, бросаясь изучать другие виду гунфу? Я не говорю, что изучать энергию плохо, просто наша школа горы Хуашань имеет заветы предков изучать искусство меча. Ты хочешь броситься в другие врата, пойти левым путем, отчего же нет – иди изучай «великий метод звездного дыхания» демонического культа, там тебя никто не осудит, к чему только Ци тренировать? Но, когда так разбрасываются обычные люди, с жадностью хватают все подряд, изучают вредные школы, то они все собирают только для себя, а ты стал главой фракции горы Хуашань, и толкаешь на неправильный путь , дурманишь и вредишь ученикам». В голове Лин-ху Чуна внезапно проскочила мысль: «Фэн тайшишу учил меня только технике меча, он… … он, скорее всего, последователь меча. Я учил у него меч… так что я ошибался?» У него волосы встали дыбом, и по спине побежал ледяной пот.
…Юэ Бу-цюнь улыбнулся: « «Дурманить и вредить ученикам» – однако это тоже не видано». Стоящий рядом с Фэн Бу-пином коротышка закричал: «Отчего же не видано? Да ты обучил таких оболтусов, никуда не годных учеников, и еще считаешь, что не навредил? Фэн шисюн сказал тебе, что ты тренируешь гунфу школ левого пути, недостоин быть главой фракции, и это верно, ты, в конце концов, откажешься от руководства фракцией или как? Не хочешь есть мягкое, будешь есть твердое, хочешь, чтобы тебя силой свергали?»
… В это время к залу подбежал Лу Да-ю, увидел, что дашигэ смотрит на коротышку, и лицо его весьма недовольное, прошептал: «Когда они раньше с шифу разговаривали, этого коротышку называли Чэн Бу-ю». Юэ Бу-цюнь произнес: «Старший брат Чэн, вы, из ветви меча, двадцать пять лет назад сами ушли из нашей школы, решив, что больше не являетесь учениками клана горы Хуашань, к чему сегодня пришли сюда? Если у вас было достаточно гунфу, что же вы не основали собственную школу, не прославились в воинском сообществе, избавившись от старых обид? Если бы вы превзошли своей славой клан Хуашань, некий Юэ первый преклонился бы перед вами. Но сегодня вы пришли сюда с подстрекательством и вызовом, предъявляя нелепые обвинения, какая в этом польза?»
Чэн Бу-ю закричал в ответ: «Юэ шисюн, ничтожный не имеет к тебе не вражды, не мести, не собирался устраивать перепалку. Но ты самовластно занял место руководителя фракции, учишь учеников энергии и не учишь мечу, слава и имя клана Хуашань несут ущерб, ты не справляешься с ответственностью. Некий Чэн также является учеником клана Хуашань, в конце концов не смог спустя рукава, стоять в стороне, не вмешиваясь. К тому же скажу, что в тот год, когда партия энергии одолела партию меча, дело было не ясным, и многое осталось втайне. Мы, ученики направления меча, этому исходу не доверяем. Двадцать пять лет мы сдерживались, но сегодня пришли свести счеты».
… Юэ Бу-цюнь сказал: «Направление энергии и направление меча нашей школы вступили в бой, это дело давнее. В тот день оба направления выясняли правоту на вершине Нефритовой Девы, победа и поражение были абсолютно ясны, нечего пересчитывать. Через двадцать пять лет трое уважаемых снова пришли ворошить прошлое, к чему все это?»
… Чэн Бу-ю произнес: «Как шла тогда битва на мечах, кто мог свидетельствовать? Мы трое, ученики направления меча, этого не видели. Говоря в целом, твое утверждение главой клана очень туманно и неясно, в противном случае, от чего уважаемый глава союза пяти твердынь меча Цзо издал распоряжение, прислал сюда флаг приказа союза пяти твердынь с требованием к тебе уступить место главы фракции?» Юэ Бу-цюнь покивал головой: «Я тоже считаю, что тут много неясного. Руководитель альянса Цзо всегда был предельно ясен в ведении дел, логичен, не мог он просто так послать флаг приказа, чтобы сменить главу клана Хуашань». Чэн Бу-ю указал пальцем на флаг приказа: «Кто скажет, что этот флаг ложный?» Юэ Бу-цюнь ответил: «Этот флаг не поддельный, но это только флаг, он говорить не может».
… Лу Бай всё это время молчал, но тут, наконец, вставил слово: «Юэ шисюн говорит, что флаг приказа пяти твердынь немой, но неужели и некий Лу тоже немой?» Юэ Бу-цюнь ответил: «Не смею, это дело крайне серьезное, нижайший должен лично встретиться с главой союза Цзо для получения наставлений, после этого станет ясно, как поступить». Лу Бай мрачным тоном произнес: «Исходя из сказанного, Юэ шисюн совершенно не доверяет некоему Лу?» Юэ Бу-цюнь ответил: «Не осмеливаюсь! Но, даже если руководитель союза Цзо действительно имел такое намерение, то его мудрости  следовало сначала дать слово нижайшему, а затем отдавать приказ. К тому же, глава союза пяти твердынь Цзо распоряжается только общими совместными делами пяти фракций. Что же касается собственных дел кланов Тайшань, южная и северная Хэншань, Хуашань – то они сами вершат свои внутренние дела.
Чэн Бу-ю произнес: «К чему столько пустой болтовни? Мелем языком туда-сюда, так ты уступаешь место руководителя клана, да, или опять нет?» Когда он произносил слова «Так ты уступаешь место руководителя клана?», его меч с мягким шелестом вышел из ножен, он сжал его рукоятку, и с каждым словом из фразы «да, или опять нет?» – провел четыре пронзающих движения.
… Эти четыре пронзающих удара мечом были и сильны, и быстры, просто неотразимы.

… Первый удар прошел сквозь рубашку у левого плеча Юэ Бу-цюня, второй укол прошел через рубашку у правого плеча, третий удар пронзил левый рукав, а четвертый – правый, и на одежде Юэ Бу-цюня появилось восемь дыр. Клинок прошел вплотную с телом Юэ Бу-цюня, на полвершка не доходя до его кожи, и не причинил тому никаких повреждений. Удары быль столь изощренными, рука столь быстрая, касания столь точные, формы верные, мощь непревзойденная, это точно было высочайшее мастерство. Все ученики школы Хуашань, за исключением Лин-ху Чуна, равно подумали: «Все эти четыре приема меча принадлежат нашей школе, однако шифу нам их раньше не показывал. Оказывается, мастерство «школы меча» действительно бесподобно». Однако, Лу Бай, Фэн Бу-пин и другие, наоборот, восхитились Юэ Бу-цюнем. Он невозмутимо принял четыре удара мечом, каждый из которых был нацелен на поражение, и каждый удар мог унести его жизнь. Но Юэ Бу-цюнь от начала и до конца не утратил легкой усмешки на лице, он принял их, продемонстрировав удивительный уровень владения мастерством сбережения тела – ян ци гунфу. Чэн Бу-ю и другие пришли на Хуашань, с очевидной целью отобрать место руководителя фракции, Юэ Бу-цюнь оказался обладающим мощной харизмой, он не мог не защищаться перед противником, который желал ему смерти, но он не убегал, и не сдавался, без страха принял четыре удара мечом, проявив уверенность и хладнокровие. В этот краткий миг, он конечно же мог, защитить себя и поразить противника, но продемонстрировал, что его уровень боевого искусства намного превышает уровень Чэн Бу-ю. Хотя он и не вступил в борьбу, но дал понять, что, вступи он в бой, то победа непременно будет на его стороне. Лин-ху Чун, глядя на атаки Чэн Бу-ю, узнал в этих приемах те приемы клана Хуашань, которые были вырезаны на каменной стене в дальней пещере. Лин-ху Чун узнал эти превращения, и подумал: «Хотя эти приемы и изменены некоторыми вариациями, но в целом не выходят за пределы схем на каменной стене».

… Юэ Бу-цюнь произнес: «Брат Чэн, твой собеседник рассматривает тебя как гостя, прибывшего издалека, и постоянно тебе уступает. Ты проколол в его одежде четыре дырки, и это тоже сошло тебе с рук. Клан Хуашань крайне уважает гостеприимство, но всему есть пределы». Чэн Бу-ю сказал: «Какой еще гость издалека, которому следует уступать? Госпожа Юэ, если ты сможешь отразить эти мои четыре удара, то я послушненько спущусь с горы, и никогда больше не стану приближаться к вершине Нефритовой Девы». Хотя он и весьма полагался на свою технику меча, но, увидев, как невозмутимо отнесся Юэ Бу-цюнь к его ударам, не осмелился бросить вызов ему, рассчитывая, что хотя госпожа Юэ в клане горы Хуашань и обладает немалым именем, но все же является женщиной, она наверняка находится под впечатлением от его четырех ударов, и, если она примет вызов, то он легко ее одолеет, а тогда Юэ Бу-цюню или придется сдаться, или начнется общая свалка, и ему на помощь придет Фэн Бу-пин, говоря это, он поднял меч, и громко обратился: «Госпожа Юэ – прошу. Дева-рыцарь Нин является высоким мастером цигун горы Хуашань, известна на всю Поднебесную. Последователь меча Чэн Бу-ю сегодня просит наставлений у последователя цигун девы-рыцаря Нин». Сказав это, он подчеркнул, что сейчас состоится соревнование между двумя направлениями школы Хуашань – между направлением меча и направлением энергии.
… Госпожа Юэ, хотя и видела, что приемы Чэн Бу-ю предельно изящны и хитроумны, и сама была вовсе не уверена в том, что может одержать победу, но все жаждали поединка, как можно было отказаться? [Не совсем понятно, когда она взяла новый меч взамен сломанного]
Она потянула из ножен меч, раздался мягкий трущий звук, но тут внезапно разговор перехватил Лин-ху Чун: «Шинян, направление меча тренирует ошибочный путь, ложное учение, разве можно их сравнивать с методами тренировки нашей школы? Позвольте сперва ученику с ним помериться силами, если цигун ученика окажется не достаточен, то потом шинян может продолжить, поздно не будет». И, не дожидаясь разрешения матушки-наставницы, он выскочил перед ней, сжимая в руках подобранную около стены разбитую метлу. Он помахал метлой туда-сюда, и обратился к Чэн Бу-ю: «Мастер Чэн, ты уже давно не являешься членом нашей школы, к чему называть друг друга дядюшкой-наставником, или племянником-наставником, обойдемся и так. Если ты поймешь свои заблуждения и вновь попросишь шифу принять в школу, то у нас старшинство устанавливается по времени вступления в клан, так что в этом случае тебе придется именовать меня старшим братом-наставником, со всем почтением!» Он повертел метлой, и наставил ее на Чен Бу-ю. Тот разозлился, и закричал: «Противный малец, что за бред, да если ты сумеешь защититься от моих четырех ударов мечом, то Чен Бу-ю поклонится тебе, как учителю!» Лин-ху Чун покачал головой: «Да только я не возьму тебя в ученики…» Не успел он фразу закончить, как Чэн Бу-ю закричал: «Махну мечом, зарублю насмерть!»
… Лин-ху Чун сказал: «Если достаточно истиной ци, то травой и деревяшкой можно одолеть меч, нужно всего лишь одолеть несколько приемов Чэн сюна, к чему настоящий меч использовать?»
… Чэн Бу-ю сказал: «Хорошо, ты так безумно гордишься собой, так не вини, что я буду с тобой жесток!»
… Юэ Бу-цюнь и гопожа Юэ оба прекрасно понимали, что уровень мастерства Чэн Бу-ю намного превосходит уровень Лин-ху Чуна, что он сможет сделать с этой метелкой? С пустыми руками бросаться на меч, это запредельная опасность, они в один голос крикнули: «Чун-эр, назад!». Но уже молнией мелькнула вспышка, – это Чэн Бу-ю, выхватив меч, начал свою атаку. Он использовал как раз тот первый прием, которым он атаковал Юэ Бу-цюня – пронзающий удар. Он не видоизменял форму приема, во-первых, потому что именно так он его постоянно отрабатывал, во-вторых, в соответствии со сказанными прежде словами, в-третьих – это был его излюбленный прием, он давал, конечно, противнику шанс подготовиться, но это не было односторонним преимуществом, каждая сторона извлекала свою выгоду. Лин-ху Чун, когда вызывал его на бой, заранее обдумал план противодействия его приемам, в соответствии с рисунками на дальней стене пещеры,которые вскрывали технику меча его собственной школы. Он не стал использовать меч, потому что не до конца отработал методы меча Ду Гу, и не был абсолютно уверен в успехе, а вот эта самая метла давала все преимущества длинного древкового оружия, когда Чэн Бу-ю бросился на него, он подхватил эту метлу, и сунул ему в лицо. Лин-ху Чун был в большой опасности, этой метлой вряд ли можно было всерьез защищаться, это все-таки был не золотой шест царя обезьян, и не «громовая пика». Если бы противник перерубил его метлу, как ему защищаться, его уровень внутренней энергии был заурядным, какое там «травой и деревяшкой можно одолеть меч», это все были пустые похвальбы, даже если со всей силы ткнуть метлой в лицо – самое большое, будет несколько царапин, а вот Чэн бую вполне мог бы пронзить его насквозь своим мечом.
… Но он решил что это относится к тому, что его противник почтенный представитель старшего поколения, и совершенно неприлично совать ему в лицо грязную метлу, полностью облепленную пылью и куриным пометом, ему же придется от стыда самому себя заколоть собственным мечом.
… Тут все подняли крик, Чэн Бу-ю искривил лицо, и размахнувшись, решил перерубить метлу. Лин-ху Чун увел метлу из-под удара. Чэн Бу-ю был вынужден размахнуться вторично, и невольно покраснел лицом, откуда ему было знать, что Лин-ху Чун этот трюк с метлой на самом деле взял у одного из десяти высоких мастеров, старейшины колдовского учения, не знал, сколько времени он отрабатывал эту технику, и как тщательно ее полировал, чтобы достичь правильного выполнения этого искусного приема. Он «ковал и перековывал тысячью ударов молота», «сотню раз отбеливая шелк», но его противник счел, что Лин-ху Чун просто бестолково размахивал метлой, и случайно не попался на его прием. Чэн Бу-ю пришел в ярость, и сделал второй выпад с пронзающим движением, тут он нарушил изначальную последовательность, сразу применив четвертый удар, которым он до этого пронзил рукав Юэ Бу-цюня.
Лин-ху Чун уклонился корпусом, перевел метлу влево, сам уклонился от меча, а метлу послал точно в грудь Чэн Бу-ю, сделав это неожиданно и крайне быстро. Меч короткий, метла длинная, метла, хоть и начала позже, а пришла раньше, Чэн Бу-ю не успел сделать мечом круг, а растопыренные бамбуковые прутья уже ткнулись ему в середину груди, Лин-ху Чун крикнул: «Есть!», – а острый меч уже срезал его метле «голову».
Но наблюдавшие со стороны мастера ясно осознавали, что Чэн Бу-ю уже проиграл, если бы у Лин-ху Чуна в руках была не бамбуковая метла, а «громовой щит» с острым зубом, боевые грабли с девятью зубцами, лопата с зубом в форме полумесяца, или сходный с ними тип оружия, то Чэн Бу-ю получил бы тяжелую травму груди.
Если бы противник был заслуженным мастером старшего поколения, то для Чэн Бу-ю лучше всего было бы признать поражение, и не продолжать схватки, но Лин-ху Чун был, совершенно очевидно, всего лишь учеником второго поколения, и принять поражение от его разбитой метлы – как тут сохранишь лицо?
Тут же трижды вжикнул меч, выполняя три знаменитых приема горы Хуашань. Из этих трех два были известны Лин-ху Чуну по рисункам на каменной стене в дальней пещере, третий он раньше не видел, но, после того, как он изучил раздел «противодействия мечу» из «девяти мечей Ду Гу», для него во всей Поднебесной не существовало неотразимых приемов, он уклонился от атаки мечом, и стал использовать обрубок метлы, как палку из рисунков на стене в дальней пещере, выбрав момент, ткнул свои шестом навстречу атаке меча противника, и кончик меча впился в конец шеста.
Если бы у него в руках был крепкий шест, то «меч мягкий, шест твердый» - меч в руках противника преломился бы, и мечник был бы вынужден признать поражение. Но в руках у Лин-ху Чуна была только старая разбитая бамбуковая метла, меч противника расщепил ее вдоль, и вошел в бамбук по самую рукоятку.
… Лин-ху Чун с удивительной скоростью нашел решение, правую руку преобразовал в ладонь, и, что было силы хлопнул поперек по бамбуковой палке с зажатым в ней мечом, так, что меч вылетел в сторону.
… Чэн Бу-ю был и пристыжен, и разозлен, он размахнулся, и левой ладонью с хрустом пробил удар в грудь Лин-ху Чуну. Он тренировался десятилетиями, а Лин-ху Чун только постигал искусство фехтования и его техника рукопашного боя никак не могла быть сравнимой с мастерством Чэн Бу-ю. Он полетел, перевернулся несколько раз, изрыгая кровь изо рта. В этот миг к Чэн Бу-ю рванулись размытые силуэты человеческих тел, его схватили за руки и ноги, раздался рвущийся звук, земля вся залилась кровью, и человек оказался разорван на четыре куска. Четыре руки и четыре ноги оказались в руках у четверых странных и отвратительных людей, это как раз были четверо святых из персиковой долины, которые убили человека, разорвав его на четыре части. Все это произошло так быстро, что все присутствующие просто остолбенели от страха. Юэ Лин-шань увидела это месиво из крови и плоти, у нее потемнело в глазах, и она рухнула в обмороке. На что уж Юэ Бу-цюнь, Лу бай и другие высокие мастера повидали многого в своей жизни в воинском сообществе, но даже и они были поражены увиденным. В тот самый момент, когда четверо расправлялись с Чэн Бу-ю, Тао Хуа Сянь и Тао Ши Сянь подскочили к Лин-ху Чуну, подхватили его, и с бешенной скоростью умчались вниз с горы.

Юэ Бу-цюнь и Фэн Бу-пин одновременно выхватили мечи, и ударили в спины Тао Гань Сяню и Тао Е Сяню. Однако Тао Гэн Сянь и Тао Чжи Сянь выхватили короткие железные палки, раздался лязг, и оба выпада были отбиты. Четверо святых из персиковой долины использовали искусство легкости, и, не оборачиваясь, помчались вниз с горы.
В мгновение ока шестеро странных людей и Лин-ху Чун скрылись из виду. Лу Бай и Юэ бу-цюнь, Фэн Бу-пин и другие, смотрели друг на друга, было очевидно, что шестеро умчались на огромной скорости, и догнать их нет никакой возможности, видя залитую кровью землю, и валяющиеся на ней куски тела Фэн Бу-ю с оторванными конечностями, испытывали и ужас, и в то же время, стыд.
   

Прошло довольно долгое время, прежде чем Лу Бай покачал головой, и Фэн Бу-пин тоже покачал головой вслед за ним.
Лин-ху Чун получил тяжелое ранение от удара ладонью Чэн Бу-ю, и, когда двое святых из персиковой долины несли его вниз с горы, он довольно быстро потерял сознание. Когда он пришел в себя, увидел перед собой две морды, сходные с лошадиными, и две пары неотрывно следящих за ним глаз, на лицах наблюдавших было серьезное беспокойство. Тао Хуа Сянь увидел, что Лин-ху Чун пришел в себя, и с радостью произнес:
«Проснулся, проснулся, этот паренек не умер». Тао Ши Сянь сказал: «Конечно не умер, дали ему легонечко ладошкой, разве от этого умирают?» Тао Хуа Сянь ответил: «Не так, если бы такой удар ладонью ты получил, конечно же, он бы тебя не ранил, но такого мальца этот удар мог и убить». Тао Ши Сянь произнес: «Он совершенно очевидно не умер, как ты можешь утверждать, что он мог умереть?» Тао Хуа Сянь ответил: «Я не говорил, что он умрет обязательно, я сказал: почти наверняка мог умереть». Тао Ши Сянь сказал: «Но, раз он ожил, как же можно говорить: почти наверняка мог умереть?»  Тао Хуа Сянь произнес: «Ну сказал я и сказал, что в том такого?» Тао Ши Сянь ответил: «Вот мы и установили, что ты не проницательный, и даром предвидения не обладаешь».
… Тао Хуа сказал: «Ну, раз ты такой провидец, знал, что он не умрет, отчего же тогда только что так ахал и охал, и был таким расстроенным?» Тао Ши ответил: «Во-первых, я сейчас ахал и охал не из-за того, что ожидал его смерти, а потому, что беспокоился о том, что если маленькая монашка увидит его в таком виде, то точно расстроится. Во-вторых, мы выиграли спор у монашки, пообещали просить Лин-ху Чуна с горы Хуашань пойти с ней встретиться, но боюсь, что с таким полуживым, полумертвым Лин-ху Чуном маленькая монашка не согласится встречаться». Тао Хуа сказал: «ну, раз ты знаешь, что он точно не умрет, можешь сказать монашке, чтобы она не беспокоилась, раз монашка не будет беспокоиться, от чего же ты сейчас беспокоишься?» Тао Ши ответил: «Во-первых, если я скажу маленькой монашке не беспокоиться, она не обязательно будет слушать мои слова, даже если и послушает, сделает вид, что не встревожена, а на самом деле будет беспокоиться. Во-вторых, хоть этот малец и не умер, он ранен достаточно тяжело, и не уверен, что выздоровеет, так что я разумеется, немного волнуюсь».
… Лин-ху Чун слышал, как эти двое безостановочно препирались, хоть это было и смешно, но чувствовалось, что они всерьез обеспокоены его жизнью и смертью, и он невольно ощутил чувство благодарности. Он снова услыхал, как они вдвоем упомянули что «маленькая монашка будет беспокоиться», подумал, что эта маленькая монашка не иначе, как И Линь из клана горы северная Хэншань, и с улыбкой произнес: «Уважаемые, не беспокойтесь, Лин-ху Чун не может умереть». Святой Тао Ши обрадовался, обратился к Тао Хуа: «Ты послушай, он сам сказал, что не может умереть, а ты только что говорил, что он на пороге гибели». Тао Хуа ответил: «Когда я это говорил, он разговаривать не мог». Тао Ши возразил: «Раз он открыл глаза, разумеется мог и говорить, любой мог это предвидеть». Лин-ху Чун решил что эти двое любят поспорить, и неизвестно когда успокоятся, и со смешком произнес: «Вообще-то я собирался умереть, да только увидел, как двое уважаемых надеются, что я не умру, я подумал, что ради престижа шестерых святых из персиковой долины, мне нельзя умереть, кхе, кхэ, … если вы хотите, чтобы я не умер, как я могу осмелиться снова умирать?»
…Тао Хуа, Тао Ши, едва это услышали, расцвели от счастья, и в один голос сказали: «Верно, верно! Его слова абсолютно логичны! Быстрее расскажем об этом старшим братьям», – и оба умчались прочь. Лин-ху Чун в этот момент обнаружил себя лежащим в дощатой постели, со старым рваным пологом, но в каком месте он находился – это пока было загадкой. Он легонько пошевелился, но грудную клетку пронзила непереносимая боль, и он предпочел неподвижно лежать, глядя вверх.
Прошло немного времени, Тао Гэнь и остальные четверо тоже вошли в комнату. Все шестеро говорили одновременно, и безостановочно. Некоторые хвастались заслугами, некоторые выражали радость по поводу того, что Лин-ху Чун не умер, и даже нашлись те, кто сожалел, что сейчас необходимо заботиться о пострадавшем, и недосуг отправиться поквитаться с тем старым псом из клана горы Суншань, тоже разорвать его на четыре куска, и тогда уже посмотреть, как он будет после этого насмерть защипывать шестерых святых из персиковой долины, как муравьев.
Лин-ху Чун обрадовался вошедшим, собрался с духом, и с улыбкой сказал несколько слов, после чего тут же снова потерял сознание. В полузабытье, он все же чувствовал как печет грудь, кровь и энергия всего тела циркулировали неправильно, он чувствовал невыразимое неудобство, прошло довольно много времени, он почувствовал, что все тело будто горит в печи, не выдержал, и застонал. Тут послышалось, как кто-то крикнул: «Не шумите!»
Лин-ху Чун раскрыл глаза, и увидел, что на столе горит лампа в форме боба, он сам совершенно голый лежит на полу, четверо святых тянут его за руки и ноги, а ещё двое упираются ему ладонями в живот и точку «Сто встреч»  на макушке.
Лин-ху Чун изумился, но вдруг почувствовал волну горячей энергии, которая появилась в центре его левой стопы, прошла через левую ногу, поднялась до груди, правого плеча, прошла через него в кисть, а когда она достигла центра правой ладони, новая волна горячей энергии пошла из центра левой ладони вверх, прошла через левую руку, грудь, центр живота, правую ногу, и дошла центра правой стопы. Два потока горячей энергии круг за кругом проходили через него крест-накрест, с него лился пот, но жар становился нестерпимым.
Он понял, что шестеро святых из персиковой долины передают ему свою энергию для лечения, ощутил благодарность, в глубине сознания возникло воспоминание о поучениях шифу, что в клане горы Хуашань есть свои способы управления энергией, он невольно добавил свои усилия, из точки киноварного поля поднялась добавочная порция внутренней силы, но вдруг его пронзила резкая боль, будто в подбрюшье вонзили кинжал, он застонал, изо рта брызнула свежая кровь. Шестеро святых одновременно вскрикнули: «Беда!», Тао Е отвел ладонь, и хлопнул Лин-ху Чуну по голове, выключая ему сознание.

… После этого Лин-ху Чун был в забытьи, его бросало то в жар, то в холод, две волны горячей энергии безостановочно проходили через его конечности, иногда две волны горячей энергии перекрещивались на его груди одновременно, и жар становился невыносимым.
… Он не знал, сколько прошло времени, но, в конце концов его голова будто омылась прохладой, и он услыхал активно спорящих между собой шестерых святых из персиковой долины, открыл глаза, и понял, что Тао Гань говорит: «Посмотрите, обильные поты прекратились, он открыл глаза, значит ли это, что наши методы лечения оказались правильными?
… Мой поток энергии из точки Чжун Ду в точку Фэн Ши, проходящий через точку Хуань Тяо, доходит до его точки Юань Е, не может не излечить его внутренние раны». Тут его перебил Тао Гэнь: «Ты просто глупо хвастаешься. Если бы ранее не был применен мой метод направления энергии через канал печени Цзюэ Инь в канал Цзин Май, малявка бы давно уже умер, как бы ты проводил энергию до точки Юань Е?»

[Точка юань-е находится на уровне легких, на боковых поверхностях грудной клетки немного ниже подмышек.]

Тао Чжи сказал: «Неплохо, тем не менее, хотя методы старших братьев и излечили его внутренние раны, но он по-прежнему не может ходить, эффект недостаточен, так что мои методы лечения нужно признать лучшим выбором. Внутренние повреждения этого мальца являются следствием ушиба перикарда, и следует добавлять изначальную энергию в канал «трех обогревателей». Тао Гэнь сердито опроверг его: «Да ты же ему пункцию не делал, откуда можешь знать про ушиб перикарда? Вот уж чепуха!» Так они трое снова без отдыху спорили, настаивая каждый на своем.

… Тао Е вдруг сказал: «Хотя изначальная энергия и достигла его точки Юань Е, мне это кажется недостаточным. Следует осуществить лечение через воздействие на ножной меридиан почек Шао Инь». И, не дожидаясь одобрения или отрицания остальных, он добрался до точки Инь Гу на его левом колене, и начал проводить туда волну горячей энергии. Тао Гэнь возмутился: «Эй! Ты снова нас дураками выставляешь. Давай-ка попробуем, чей способ окажется вернее». И он напряг свои внутренние силы, посылая энергию своим путем. Лин-ху Чуна замутило, его тошнило, рвало кровью, он только сумел с горечью подумать: «Беда, беда! Эти шестеро братьев имеют добрые помыслы, хотят спасти мне жизнь, но их взгляды на лечение не одинаковы, каждый хочет меня вылечить, но скорее причиняют мне вред». Он хотел попробовать это проговорить, попросить братьев остановиться, но к сожалению, и рта не смог раскрыть.
… Тут Тао Гэнь сказал: «Ладонь ударила его в грудную клетку, причинила внутренние раны, разумеется, следует лечить его ручной меридиан легких Тай Ян. Я пропущу энергию через его точки Чжун Фу, Чи Цзе, Кун Цзуй, Ле Цюе, Тай Юань и Шао Шан, это самое правильное». Тао Гань сказал: «Большой старший брат, в другой ситуации я бы восхитился избранным тобой методом лечения, но мой метод лучше. У этого мальца сильный жар, и, уж если использовать меридан Тай Ян, то следует избрать точки Шан Ян, Хэ Гу, Шоу Сан Ли, Цюй Чи и Инь Сян».

… Тао Чжи отрицательно покачал головой: «Ошибка, ошибка, предельно ошибочно!» Тао Гань возмутился: «Да что ты понимаешь? Почему считаешь, что это предельно ошибочно?» Однако Тао Гэнь вдруг обрадовался, засмеялся: «Оказывается, третий младший брат обладает блестящими медицинскими познаниями, он подтверждает, что я прав, а второй брат ошибается». Тао Е возразил: «Возможно, второй брат и ошибся, но большой старший брат тоже не прав. Да вы посмотрите, этот малявка раскрыл глаза, шевелит губами, а говорить не хочет…» Лин-ху Чун в глубине сердца ругался: «Да ладно, как я могу не хотеть говорить? Да вы меня накачали энергией, как попало, прогнали через все каналы, все перепутали, как я теперь говорить смогу?» Тао Е меж тем продолжил: «… значит, у него рассудок помутился, мысли путаются, следует использовать меридиан желудка Инь Мин». Лин-ху Чун мысленно ругался: «Да это у тебя в башке помутилось, мысли путаются». Только Тао Е это произнес, как Лин-ху Чун почувствовал, что ему болезненно нажимают на точки под глазами, его уголки рта занемели, боль пронзила точки на щеках и голове: Да Ин, Цзя Чэ, Тоу Вэй и Ся Гуань, по лицу прокатилась волна онемения и одновременно зуда, и все мышцы лица беспорядочно задергались.
… Тао Ши сказал: «Ты все нажимаешь туда-сюда, а он все не разговаривает, мне кажется, тут причиной не его сумасшествие, а судороги языка. Это расстройство холода и внутренней пустоты, я использую энергию, чтобы воздействовать на его точки Инь Бай, Тай Бай, Гун Сунь и Шан Цю. Только если… если только лечение не пойдет впрок, не вините меня». Тао Гань ответил: «Ага, лечение не пойдет впрок, жизнь пресечется, а тебя, значит, не винить?» Тао Ши сказал: «Но, если его не лечить, болезнь поразит ножной меридиан селезенки великая инь, разве он неминуемо не умрет у нас на глазах?» Тао Чжи произнес:
«Если лечение окажется ошибочным, быть беде». Тао Хуа сказал: «Ошибочное лечение – это ужасно, но не вылечить – тоже ничего хорошего. Мы так долго его лечим, а улучшения все нет, я подозреваю, что тут имеется повреждение сердца, следует использовать ручной меридан сердца. Надо задействовать четыре точки: Шао Хай, Тун Ли, Шэнь Мэнь, и Шао Чжун, следует их седатировать».

Тао Ши сказал: «Вчера ты говорил, что нужно лечить через ножной канал Шао Инь, а сегодня считаешь, что нужно задействовать ручной канал сердца Шао Ян. Молодой Ян есть исток янской энергии ци, молодой инь есть начало энергии инь, один ян, один инь – они же противоположны по действию, в конце концов, какой метод правильный?» Тао Хуа ответил: «Ян порождает инь, они два полюса всех вещей, это разделение всего сущего на две основные идеи. Великий предел порождает это разделение, но они вдвоем снова соединяются в едином пределе, иногда следует разделять, иногда – объединять, шао инь и шао ян взаимно влияют, это нельзя выразить словами».
… Лин-ху Чун втайне стенал: «Ты здесь мудрствуешь, чушь несешь, а ведь играешь не с игрушкой – моя жизнь на кону».

… Тао Гэнь сказал: «Пробовали и так, и эдак, а все без толку, я считаю, нужно дать одному следовать своим путем». Тао Гань, Тао Чжи и остальные пятеро спросили: «Что значит – следовать своим путем?».
Тао Гэнь сказал: «Совершенно очевидно, что болезнь крайне необычная. Соответственно, и методы лечения должны быть необычными. Я намерен использовать методы воздействия Лин Сю на внемередианные «чудесные точки»: Инь Тан, Цзин Лю, Ю Е, Бай Лао, и двенадцать точек-колодцев».
Тао Гань и другие сказали: «Дагэ, это бесполезно, к тому же предельно опасно». Но тут Тао Гэнь вдруг закричал: «Что значит бесполезно? Не вмешаемся, так потеряем жизнь этого мальца». И тут Лин-ху Чун почувствовал, что в его точки Инь тан, Цзин Лю и прочие, будто острые ножи вонзили, боль была непереносимая, и скоро она распространилась на все перечисленные внемеридианные точки. Лин-ху Чун открыл рот в крике, но не смог и звука исторгнуть. И тут в этот момент через ножной канал селезенки пошла волна горячей энергии, а за ней горячая волна пошла и через канал сердца шао ян, затем к ним присоединился жар от внеканальных точек, и так три горячих потока энергии шли через него, каждый своим путем, никак не сообразуясь между собой.

… Лин-ху Чун испытал непереносимую горечь, ему стало совсем плохо, просто невыносимо. В прошлые разы, когда шестеро святых из персиковой долины проводили свое безумное лечение, он терял сознание, и почти ничего не чувствовал, это еще куда ни шло, но в этот раз его разум был абсолютно ясен, и он не мог помешать этим шестерым безумцам. Он только ощущал, что шесть потоков энергии ци хаотически перемещаются по всему его телу, приводя в хаос энергию каналов печени, желчного пузыря, почек, легких, сердца, селезенки, желудка, толстой и тонкой кишки, мочевого пузыря, перикарда, трех обогревателей, а его пять плотных и шесть полых органов становятся ареной борьбы внутренней силы шестерых братьев.
Лин-ху Чун предельно разозлился, в глубине сердца он орал: «Если на этот раз я не умру, потом обязательно разрублю вас, собачьих преступников на десять тысяч частей». В глубине души он понимал, что шестеро святых руководствовались благими намерениями, к тому же, такой расход истинной энергии для лечения причинял ущерб их внутренней силе, и такие методы лечения применяются только для близких друзей или единомышленников, но сейчас он будто подвергался всем пыткам ада, его будто жарили заживо, невозможно было терпеть, и, если бы он мог сейчас закричать, то вывалил бы на них самые злые проклятия Поднебесной. Шестеро святых с одной стороны, предавали ему свою внутреннюю энергию, в то же время, бесконечно спорили между собой во время лечения, и за это время все виды энергии, перемещающиеся по каналам в теле Лин-ху Чуна пришли в совершенный хаос, и распутать все это уже не представлялось возможным.
… Шестеро святых лечили его довольно долго, и наконец, заметили, что его пульс становится все более слабым, а дыхание все более поверхностным, того и гляди – он умрет, невольно встревожились, Тао Ши произнес: «Все, я дальше ничего не делаю, если убьем его, этот малявка превратится в демона, впутает меня в это дело, разве не доведет меня до смерти?», – и тут же убрал свои руки от энергетических точек Лин-ху Чуна.
Тао Гэнь сердито закричал: «Если этот малец умрет, то первого он тебя будет винить. Он в демона легко превратится, его иньские души – хунь не рассеются, так первым он тебя поймает». Тао Ши издал крик, и немедленно скрылся через окно. Остальные тут же прибрали руки, некоторые хмурились, некоторые качали головами, и никто не знал, как поступить дальше. Тао Е произнес: «Похоже, этому мальцу не поправиться, как нам быть-то?»
Тао Гань сказал: «Идите и передайте маленькой монашке, что он получил удар ладонью от того коротышки, упал, и умер. Мы за него отомстили, разорвали того коротышку на четыре части». Тао Гэнь спросил: «А говорить ли о том, что мы его раны своей внутренней энергией лечили?» Тао Гань ответил: «А вот об этом ни в коем случае говорить нельзя!» Тао Гэнь переспросил: «Но та маленькая монашка снова спросит, почему же мы его не полечили, что тогда?» Тао Гань ответил: «Тогда нам придется сказать, что пытались лечить, но дело не пошло». Тао Гэнь спросил: «Но разве маленькая монашка не назовет нас бесполезными задницами и шестеркой собак?» Тао Гань пришел в бешенство: «Маленькая монашка нас собаками обзывает, как же это невежливо!» Тао Гэнь ответил: «Да маленькая монашка еще не ругалась, это я сказал».
… Тао Гань сердито сказал: «Да она раньше никогда не ругалась, откуда тебе знать?» Тао Гэнь сказал: «Возможно, начнет ругаться». Тао Гань возразил: «Возможно, и не будет ругаться. Что за чушь ты несешь?» Тао Гэнь сказал: «Если этот малявка умрет, маленькая монашка очень разозлится, возможно, и будет ругаться». Тао Гань сказал: «Маленькая монашка наверняка может разреветься, но не обязательно разругается». Тао Гэнь ответил: «Я предпочту, что она нас обругает шестеркой собак, но не соглашусь смотреть, как она расплачется в голос».
… Тао Гань сказал: «Но она не обязательно обругает нас собаками». Тао Гэнь спросил: «А как обругает?» Тао Гань ответил: «Нас, шестерых братьев, сравнивать с собаками! На мой взгляд, ничуть не пожи. Ну, возможно, могла бы нас шестью котами обругать». Тао Е вставил словцо: «С чего бы это? Неужели мы на кошек похожи?» Тао Хуа вступил в спор: «Когда людей ругают, это не обязательно, чтобы было похоже. Мы, шестеро братьев, являемся людьми, если монашка нас назовет людьми, получится, что и не поругала». Тао Чжи сказал: «Если бы она нас обругала дураками, негодяями, вот это была бы ругань». Тао Хуа сказал: «Так тем более шестью собаками». Тао Чжи сказал: «Ну, а если бы эти шесть собак были умными псами, умелыми псами, могучими псами, героями и отличными китайскими парнями, самыми высокими мастерами в воинском сообществе? Тогда что было бы лучше, человек, или такая собака?»
… Лин-ху Чун находился при смерти, но, услыхав, как они снова заспорили, не смог сдержаться от смеха, его пробила волна истинной энергии, и он неожиданно произнес: «Шестеро собак по сравнению с вами будут куда как лучше!» Пятеро братьев из персиковой долины перепугались, так что и слова не смогли сказать, и тут из-за окна послышался голос Тао Ши – Плода Персика: «Почему это шестеро собак будут лучше нас?» Остальные пятеро тут же в один голос переспросили: «Почему это шестеро собак будут лучше нас?»
... Лин-ху Чун собрался было хорошенько их обругать, да только сил совсем не было, и он, прерывающимся и трясущимся голосом произнес: « Вы… вы только… отправьте меня … обратно на гору Хуашань, только.. мой отец-наставник может … может спасти мою жизнь». Тао Гэнь удивился: «Что? Твою жизнь только твой шифу может спасти? А мы, шестеро святых из персиковой долины, значит, не годимся?» Лин-ху Чун покивал головой, открыл рот, но сказать уже ничего не смог. Тао Е возмутился: «Да разве есть такая логика? Да что в твоем шифу такого особенного? Неужели он мощнее нас, шестерых мудрецов из персиковой долины?» Тао Хуа сказал: «Эй! Вызовем твоего шифу на поединок, схватим его вчетвером за руки - за ноги, да и разорвем на четыре части».
… Тао Ши запрыгнул обратно в комнату, и сказал: «И всех мужчин и женщин на Хуашани, каждого разорвем на четыре части». Тао Хуа поддержал: «И всех собак на Хуашани, и кошек, и свиней, овец, кур и уток, черепах, рыб и креветок – всех ухватим за четыре конечности, и разорвем на четыре части». Тао Чжи возразил: «У рыб и креветок откуда взяться четырем конечностям? Как за них ухватиться?»

Тао Хуа вздрогнул, но нашелся: «Схватим за головы и хвосты, верхние и нижние плавники, разве не сойдет?» Тао Чжи ответил: «Рыбьи головы не соответствуют четырем конечностям». Тао Хуа сказал: «Ну и что, какая связь? Не являются конечностями, да и ладно». Тао Чжи сказал: «Разумеется, есть важная связь, раз не являются четырьмя конечностями, значит, мы совершенно ясно выяснили, что твоя первая фраза неверна».
Тао Хуа ясно понял, что его ухватили за больное место, но тем не менее, спор обострил: «В чем это ошибка моей первой фразы?» Тао Хуа сказал: «Ты говорил, «и всех собак на Хуашани, и кошек, и свиней, овец, кур и уток, черепах, рыб и креветок – всех ухватим за четыре конечности, и разорвем на четыре части». Разве не так ты сказал?» Тао Хуа ответил: «Да, я так говорил, но эта фраза, вовсе не была первой.
Я сегодня говорил несколько тысяч, несколько сотен фраз, с чего ты взял, что эта фраза была первой? С тех пор, как я покинул материнское чрево, уж и не вспомню, сколько фраз сказал, уж тем более эта не является первой».
Тао Чжи открыл рот, но так ничего и не сумел сказать. Тао Гань спросил: «Ты говорил, черепах?» Тао Хуа ответил: «Точно, у черепах есть две передние ноги, и две задние, разумеется, они имеют четыре конечности». Тао Гань продолжил: «Но если мы возьмем черепаху за четыре лапы, потянем вчетвером, разве сможем разорвать ее на четыре части?»
Тао Хуа возразил: «А что тут невозможного? Какие такие у черепах специальные навыки, что они смогут защититься от нас четверых?» Тао Гань сказал: «Разорвать тело черепахи на четыре части нетрудно, но как быть с ее твердым панцирем? Как ты сможешь, удерживая черепаху только за четыре конечности, разорвать и ее панцирь? А если не разорвать панцирь, будет пять кусков, никак не четыре».
… Тао Хуа сказал: «Панцирь – это одна плоскость, никак не кусок, ты сказал пять кусков, но это ошибка».
[Имеются в виду счетные слова в китайском языке. Счетное слово «куай» «кусок» не применяется для панцирей, они считаются в «чжанах» «плоскостях».]
Тао Чжи ответил: «На панцире черепахи имеется тридцать кусков многоугольников, ты сказал, что четыре куска – это ошибка, но и пять кусков тоже ошибка». Хуа Гань сказал: «Я говорил, разорвать на четыре куска, не говорил, что на спине у черепахи пять кусков панциря. Ну как ты можешь все так перепутать?» Тао Гэнь сказал: «Ты сказал только, что разорвешь черепаху на четыре куска, но не разорвешь ее панцирь, можно сказать что будет четыре куска обрывков и одна плоскость панциря,  так что можно считать, что всего пять кусков, и в этом кроется большая ошибка. Не просто оговорка, а принципиальная ошибка». Тао Е возразил: «Большой старший брат, однако здесь ты не вполне прав. Даже большая оговорка не может быть приравнена к принципиальной ошибке. Принципиальная ошибка не может быть приравнена к оговорке, как можно путать эти понятия?» Лин-ху Чун слушал эти бесконечные споры, и, если бы дело не касалось его жизни и смерти, ему даже было бы смешно, эти шестеро были очень чудные, но он чем дальше, тем больше злился. Однако он тут же изменил направление своих мыслей – то, что он встретился с такими необыкновенными людьми, не виданными ранее между Небом и Землей, это крайне редкий случай. Эти люди чудаковаты, но обладают могуществом и навыками, и встреча с ними может способствовать изменению его судьбы. А то, что он сейчас в таком плачевном состоянии – как говорится, штрафная рюмка вина оказалась слишком большой. Дойдя в мыслях до этого момента, он вдруг ощутил невольную радость, и выговорил: «Я… я хочу выпить вина!»
Шестеро святых из персиковой долины, едва услыхали его слова, необычайно обрадовались, и согласно вскричали: «Отлично! Замечательно! Он вина выпить хочет, тогда точно не умрет». Лин-ху Чун простонал: «Умру… ну и ладно… не … не умру – тоже хорошо. Но главное… сначала выпить… развеселиться, а потом поговорим».
… Тао Чжи подтвердил: «Точно, точно! Я за вином помчался». Прошло не много времени, и он внес в комнату большой чайник вина. Лин-ху Чун учуял аромат вина, приободрился, попросил: «Дай-ка мне выпить». Тао Чжи вставил носик чайника ему в рот, и медленно начал вливать. Лин-ху Чун досуха выцедил весь чайник, и в его мозгу мысли стали складываться свободней, он произнес: «Мой шифу… обычно говорил:
– Поднебесной… великие герои, самыми сильными являются перс… перс.. перс…»
Шестеро святых из персиковой долины хором вскричали: «Персиковой долины шестеро святых!» Лин-ху Чун изрек: «Точно. Мой шифу также говорил:
– Не могу дождаться, когда мне доведется с шестью святыми из персиковой долины выпить вина, свести дружбу, и еще попросить их шестерых… шестерых вел… вел… вел…»
Шестеро святых из персиковой долины хором продолжили: «Шестерых великих героев!»
Лин-ху Чун подтвердил: «Точно:
– и еще попросить их шестерых великих героев перед всеми учениками горы Хуашань продемонстрировать свои великие навыки, уник… уник… уникальное мастерство».
Шестеро святых из персиковой долины наперебой стали спрашивать: «Но откуда же?»
«Твой шифу как узнал, что мы такие высоко-мощные?» «Клан горы Хуашань все, как один – хорошие люди, да нам не в тягость к ним прийти» «Да разумеется, да что нам стоит, да что такого, отдохнем там в удовольствие» «Мы очень хотим подружиться с твоим шифу, так что – пошли-ка на Хуашань!»
Лин-ху Чун поддержал: «Правильно, так пошли на Хашань!» Шестеро святых немедленно подхватили Лин-ху Чуна, и понесли. Несли уже довольно долго, когда Тао Гэнь вдруг произнес: «Ай-я, не так! Монашка велела нам его притащить на встречу с ней, так зачем мы его тащим на Хуашань?» Не притащим мальца на свидание с монашкой, так разве не будем снова… снова как в тот раз, когда выиграли? Выигрывать два раза подряд, как-то не очень удобно». Все шестеро тут же развернулись, и опять побежали на юг. Лин-ху Чун испугался, спросил: «Монашке живой человек нужен, или мертвое тело?» Тао Гэнь ответил: «Конечно, нужен живой малец, мертвяк не нужен». Лин-ху Чун сказал: «Не доставите меня на Хуашань, я снова себе все каналы энергии закрою, и больше не оживу». Тао Ши обрадовался: «Хорошо, мы как раз хотим просить тебя научить нас этому непревзойденному гунфу». Тао Гань сказал: «Ну хорошо, выучишь ты этот вид гунфу, начнешь отрабатывать, и умрешь, какие тут могут быть тренировки?» Лин-ху Чун произнес задыхающимся голосом: «Однако, это тоже может пригодиться, например, если человек… попадет в невыносимую ситуацию принуждения, что лучше умереть, то с радостью сам себе перекроет каналы энергии». Шестеро святых из персиковой долины аж в лице переменились, заговорили: «Нам маленькая монашка велела тебя привести, это не наша мысль. Так что это не мы тебя принуждаем». Лин-ху Чун вздохнул: «Вижу, что сердца у вас добрые, но мне необходимо доложить шифу, получить его разрешение, без него мне выжить нельзя. К тому же скажу, шифу и шинян давно мечтали увидеть шес… шестерых уважаемых, не … не имеющих в мире… не имеющих соперников, вел… вел… вел…» Шестеро святых из персиковой долины грянули в один голос: «Великих героев!» Лин-ху Чун согласно покивал головой.
… Тао Гэнь сказал: «Хорошо! Мы отнесем тебя на Хуашань», - и через несколько часов все семеро были на Хуашани.

… Ученики клана Хуашань, увидев семерку, моментально примчались с докладом к Юэ Бу-цюню. Супруги Юэ, услыхав, что удивительные люди, захватившие Лин-ху Чуна, снова вернулись на гору Хуашань, не удержались от испуга, и сразу вышли с приветствием во главе группы учеников.
Шестеро святых двигались очень быстро, едва супруги вышли из «Зала Истинной энергии», сразу увидели шестерых, идущих по дороге, вымощенной зеленоватой брусчаткой. Среди них двое несли носилки, на которых возлежал Лин-ху Чун.
Госпожа Юэ спешно прошла вперед проверить, увидела запавшие щеки Лин-ху Чуна, его лицо цвета желтого воска, схватила за руку проверить пульс – он был рассеянным и спутанным, его жизнь явно была на последних дыханиях, она вскрикнула: «Чун-эр, Чун-эр!»
Лин-ху Чун открыл глаза, и тихо произнес: «Ши…ши… шинян!» Госпожа Юэ со слезами произнесла: «Чун-эр, матушка-наставница за тебя отомстит». Ее меч с шелестом вышел из ножен, и она уже соборалась пронзить стоящего рядом с носилками Тао Хуа. Юэ Бу-цюнь сказал: «Погоди немнгого», – сложив руки в приветствии, вышел вперед: «Шестеро уважаемых затруднились визитом на Хуашань, не встретил вас ранее, прошу не винить. Незнаю благородных фамилий и великих имен уважаемых, к какой школе и какой фракции они принадлежат». Шестеро святых из персиковой долины едва это услыхали, сразу рассердились, и сильно расстроились. Они слышали слова Лин-ху Чуна, полагали, что Юэ Бу-цюнь ими восхищается, и предположить не могли, что он у них начнет имена спрашивать, он явно ничего о них, шестерых святых из персиковой долины, не знал. Тао Гэнь сказал: «Слыхали мы, что ты восхищаешься шестерыми святыми из персиковой долины, неужели это совсем не так? Если ты настолько невежественный, это уже просто немыслимо». Тао Гань произнес: «Ты ведь говорил, что среди всех героев Поднебесной, самыми могучими являются шестеро святых из персиковой долины.

… А, точно! Ты давно слышал наши славные имена, они у тебя в ушах громом звучали, но не знаешь, что мы и есть эти самые шестеро святых, тогда это не удивительно». Тао Чжи сказал: «Второй брат, он говорил, что не дождется, когда вместе с нами выпьет вина, назовет нас друзьями. Вот сейчас мы шестеро братьев, поднялись на гору, а он совсем не возносится от радости до Неба, не веселится до Земли, и не похоже, что он приглашает выпить с ним вина. Оказывается, он толькот слыхал наши имена, но не знает нашего облика. Ха-ха! Вот смешно!» Юэ Бу-цюнь услыхал эту чепуху, и ледяным голосом произнес: «Уважаемые именуете себя шестью бессмертными из персиковой долины, некий Юэ – заурядный человек, куда ему дружить со святыми».

… Шестеро святых сразу обрадовались. Тао Чжи сказал: «Это не имеет значения. Мы, шестеро святых, с твоим учеником свели дружбу, и с тобой подружиться не побрезгуем». Тао Ши сказал: «Твое гунфу хоть и мизерное, мы свысока не будем глядеть, ты успокойся».

… Тао Хуа сказал: «Если в воинском искусстве тебе что-то непонятно, ты только спроси, мы тебе сразу объясним». Юэ бу-цюнь хмыкнул несколько раз коротким смешком, ответил: «Премного благодарен». Тао Гань сказал: «Благодарности излишни. Мы, шестеро святых из персиковой долины, раз уж стали твоими приятелями, то конечно, что знаем – расскажем, а говорить – так до конца». Тао Ши сказал: «Я несколько приемов покажу, позволю вам всем на Хуашани насладиться зрелищем, пойдет?» Госпожа Юэ, не знала, что эти шестеро действительно являются блестящими мастерами, только не знают норм поведения, и что этими словами так показывают свое расположение, услыхав эту похвальбу, ужасно разозлилась, и теперь не выдержала, выхватила меч, направила его в грудь Тао Ши: «Хорошо, давай, я поучусь у тебя гунфу обращения с оружием».

Тао Ши засмеялся: «Шестеро святых, если дерутся, крайне редко прибегают к оружию, ты вроде говорила, что преклоняешься перед нами, как ты могла не знать об этом?» Госпожа Юэ решила, что над ней снова издеваются, крикнула: «Вот как раз не знала!», – и внезапно пронзила мечом вперед. Этот укол меча был и мощный, и предельно быстрый, несравненно жестокий.
Тао Ши не испытывал к ней никакой вражды, нисколько не ожидал, что она в самом деле уколет его мечом, и меч мгновенно впился ему в грудь, он был ошеломлен, хоть и имел гунфу, но был очень трусливым, остолбенел, и от испуга не мог и двинуться, раздался вспарывающий звук, и меч пронзил его грудную клетку. Тао Чжи подскочил, и ударил ладонью в плечо госпожи Юэ.
Госпожа Юэ взрогнула, отступила на два шага назад, выпустив меч, который остался торчать в груди Тао Ши, свободно покачиваясь. Тао Гэнь и остальные пятеро разом ахнули. Тао Чжи схватил Тао Ши в охапку, и быстро скрылся. Оставшиеся четверо молниеносно прыгнули вперед, без раздумий схватили госпожу Юэ за руки – за ноги, подняли на весу. Юэ Бу-цюнь понял, что эти четверо сейчас разорвут его супругу на четыре куска, он напал с мечом на находившихся ближе к нему Тао Гэня и Тао Е, но в таких обстоятельствах его рука дрогнула.

… Лин-ху Чун приподнялся на носилках, увидал, что шинян в страшной опасности, и закричал: «Не смейте причинять вред моей матушке-наставнице, или я себе каналы перекрою». Едва он сказал эти две фразу, как горлом у него хлынула кровь, и он потерял сознание.

… Тао Гэнь отбил меч Юэ Бу-цюня, крикнул: «Малявка хочет себе каналы закрыть, этого допускать нельзя, отпустим его старушку!» Четверо отпустили госпожу Юэ, и, заботясь о жизни Тао Ши, помчались за ним следом.

… Юэ Бу-цюнь и Юэ Лин-шань тут же подхватили госпожу Юэ, поддержали, и с их помощью она встала на ноги. Ужас и гнев взаимно пересеклись, и в ее лице не было ни кровинки, а тело неудержимо тряслось. Юэ Бу-цюнь прошептал: «Шимэй, не гневайся, мы обязательно отомстим.
… Эти шестеро – опасные враги, хорошо еще, что ты убила одного из них».
… Госпожа Юэ припомнила тот день и сцену, когда эти шестеро разорвали на клочки Чэн Бу-ю, и ее сердце затрепетало еще сильнее, она дрожащим голосом пролепетала: «это… это… это», – и она ничего не смогла более произнести.

… Юэ Бу-цюнь понимал, что супруга перенесла немалое потрясение, обратился к дочери: «Шань-эр, сопроводи маму в комнату, пусть отдохнет». Пошел посмотреть на Лин-ху Чуна, увидел, что у того лицо и грудь забрызганы свежей кровью, дыхание поверхностное, выдох длинный, вдох короткий, совершенно очевидно, что он был при смерти. Юэ Бу-цюнь протянул руку, и начал нажимать на точки конечностей, намереваясь добавить ему жизненных сил, послал одну порцию энергии, однако внезапно почувствовал, что в его теле бьются между собой несколько потоков противоположной внутренней силы, он едва не отдернул ладони от удара, невольно пришел в волнение и ужас – эти несколько потоков странной чужеродной энергии продолжали взаимную битву в теле Лин-ху Чуна, нанося удар за ударом.
Снова протянул руку к точке Шань Чжун на груди Лин-ху Чуна, и его ладонь снова ощутила мощный удар энергии, внутри грудной клетки все сотрясалось от ударов, в этот раз Юэ Бу-цюнь испугался еще больше прежнего – энергия шла в обратном направлении, отклоняясь от правильных осей – это явно была работа высоких мастеров цигун чуждой школы. Хотя каждый из этих потоков был не похож на его «Энергию пурпурной зарницы», но он чувствовал, как они сливались, или начинали враждовать, он не мог им помешать, но почувствовал, что каждый из шести потоков идет своим путем, и эти пути очень странные. Юэ Бу-цюнь не осмелился более воздействовать, убрал ладони и подумал: «Эти потоки энергии разделяются на шесть путей, разумеется, эти шесть удивительных людей передали ему свою внутреннюю силу. Эти шестеро таили злой умысел, наверняка сделали так, чтобы доставить мучения Лин-ху Чуну – сделали так, чтобы каждая из шести энергий шла собственным путем, не давая умереть, но и не давая вернуться к жизни». Он нахмурился, покачал головой, велел Гао Гэнь-мину и Лу Да-ю отнести Лин-ху Чуна в комнаты, а сам отправился навестить супругу. Госпожа Юэ перенесла не малое потрясение, и сейчас сидела в постели, держась за руку дочери. Едва вошел муж, она спросила: «Как там Лин-ху Чун раны излечимые?» Юэ Бу-цюнь поведал, что в его теле бьются между собой шесть видов энергии чуждой школы. Госпожа Юэ произнесла: «Необходимо постепенно вывести рассеять эти шесть чуждых энергий, но не знаю, возможно ли такое?» Юэ Бу-цюнь глубоко задумался, подперев голову, прошло немало времени, прежде чем он сказал: «Шимэй, ты считаешь, что эти шестеро вот так навредили Лин-ху Чуну, но с какой целью?»

… Госпожа Юэ сказала: «Думаю, что они хотели его сломить, или же пытались узнать у него какие-нибудь секреты нашего клана. Чун-эр, разумеется, предпочел погибнуть, но не сдаться, и они применили к нему эти ужасные пытки». Юэ Бу-цюнь покачал головой: «Похоже, что именно так. Но у нашего клана нет каких-то там секретов, эти шестеро с нами абсолютно не знакомы, у нас не было ни вражды, ни мести. Они захватили Лин-ху Чуна и скрылись, потом нова принесли его, это еще зачем?»

… Госпожа Юэ произнесла: «Боюсь только, что это…», – тут же поняла, что не сумеет обосновать собственную мысль, и, покачав головой, добавила: «Нет, не верно». Они посмотрели друг на друга без слов, и, нахмурившись, погрузились в размышления.
… Юэ Лин-шань влезла в разговор: «Хотя в нашем клане нет особенных тайн, но Хуашаньское воинское искусство известно в Поднебесной. Эти шестеро странных людей захватили дашигэ, решив узнать у него сущность нашего цигун и методов меча».
… Юэ Бу-цюнь сказал: «Эту вероятность я уже обдумывал, но Лин-ху Чун только начал тренироваться, он не обладает известностью, а у этих шестерых гунфу глубокое, сравнение очевидно. Что до внешней техники, то приемы этих шестерых ничего общего не имеют с техникой меча горы Хуашань, к чему им на это время тратить расспросами. К тому же, если бы хотели узнать, унесли бы подальше от горы Хуашань, медленные пытки применили, к чему им было его обратно возвращать?»
Госпожа Юэ слышала, что его голос становится все более уверенным, они жили вместе уже много лет, и не одну загадку за это время разгадали, спросила: «Так что же является изначальной причиной, в конце концов?» На лице Юэ Бу-цюня появилось торжественное выражение, он медленно произнес: «Я использую свою внутреннюю силу для лечения Чун-эра». Госпожа Юэ аж подпрыгнула: «Верно! Ты отдашь Лин-ху Чуну свою внутреннюю силу, чтобы рассеять эти шесть странных потоков энергии, но совершив этот подвиг, ты останешься без сил, и, если эти шестеро внезапно появятся, то они могут отнять наши жизни». Она помолчала, и добавила: «К счастью, их теперь только пятеро. Шигэ, они только что держали меня в руках, отчего же, едва услыхав голос Чун-эра, отпустили?» Она вспомнила об этой ужасной ситуации, в глубине сердца она продолжала трепетать, и ее голос невольно дрогнул.
… Юэ Бу-цюнь сказал: «Я именно это сейчас и обдумываю. Ты убила одного из них, разве это не причина для глубокой мести, великой ненависти? Но они на самом деле испугались, что Чун-эр сам перекроет себе каналы энергии, и тут же отпустили тебя. Ты подумай, не иначе, здесь какой-то глубокий план, иначе зачем этим шестерым было беспокоиться за жизнь Чун-эра?» Госпожа Юэ с трепетом произнесла: «Несравненное коварство! Предельно опасно!» И тут же подумала: «Такое разрывание на четыре куска, такой зловещий прием, в мире боевых искусств о нем мало кто слыхал, мало кто видел, эти два дня все только об этом и думают в ужасе. Они такие неуправляемые, после беды с Фэн Бу-пином, даже Ли Бай со своими приспешниками убрались с горы, таким образом эти шестеро временно избавили фракцию горы Хуашань от напастей, к чему им было возвращаться, и снова искать кровопролития. Старший брат-наставник этого никак не может предположить».
Вслух сказала: «Ты не можешь расходовать свою внутреннюю силу, чтобы лечить раны Чун-эра. Моя внутренняя сила, хоти и не сравнится с твоей, но я могу временно оградить его от смерти». Сказала, и пошла из комнаты. Юэ Бу-цюнь позвал: «Шимэй!» Госпожа Юэ обернулась, и подошла. Юэ Бу-цюнь отрицательно покачал головой: «Не выйдет, это бесполезно. У этих шестерых из чуждой школы энергия невероятная». Госпожа Юэ произнесла: «Поможет только твой навык «Фиолетовой зарницы», так или нет? Как же быть?» Юэ Бу-цюнь ответил: «Прямо сейчас мы можем видеть только на один-два шага. Сначала передам Чун-эру одну порцию энергии, а потом обсудим, сколько можно потратить внутренних сил». Они втроем вошли в комнату, где лежал Лин-ху Чун. Госпожа Юэ увидела, что его энергия на исходе, и не сдержала слез, протянула руку, чтобы исследовать его пульс. Юэ Бу-цюнь быстро задержал руку супруги, покачал головой, и отпустил, а сам наложил свои ладони на ладони Лин-ху Чуна, позволяя своей внутренней силе потихоньку переходить в него. Внутренняя сила прошла в тело Лин-ху Чуна, Юэ Бу-цюнь вздрогнул, его лицо окуталось сиянием фиолетовой энергии, он отступил на один шаг. Лин-ху Чун внезапно заговорил: «Линь… Линь шиди, как он?»

Юэ Лин-шань изумилась: «За чем ты ищешь малявку Линя?» Лин-ху Чун широко открыл глаза: «Его отец… перед смертью, велел передать ему несколько слов. А мне все не было времени ему сказать… если не удастся, быстрее… быстрее найдите его». Юэ Лин-шань, с катящимися по всему лицу слезами, закрыв лицо, бросилась наружу. Все ученики Хуашани стояли за дверьми.
Линь Пин-чжи, едва услыхал слова Юэ Лин-шань, тут же бросился внутрь, припав к ложу Лин-ху Чуна: «Дашигэ, ты не беспокой себя, береги силы». Лин-ху Чун сказал: «Это… это Линь шиди здесь?» Линь Пин-чжи ответил: «Так точно, маленький младший брат здесь». Лин Ху-чун произнес: «Когда почтенный предок покидал этот мир, я бы… я был подле него, велел мне те… тебе передать, сказать…» И тут звук его голоса сломался, и стал еле слышен. Все присутствующие затаили дыхание, в комнате установилась полная тишина. Прошло некоторое время, Лин-ху Чун перевел дыхание: «Он сказал, в … Сян-ян-сяне… старый особняк… в старом особняке находится вещь, тебе нужно… хорошенько ее беречь. Тем не менее… тем не менее, ни в коем случае не пытайся прочесть, иначе… иначе будут неисчислимые беды…»

… Линь Пин-чжи изумился: «Сянъянсянский старый особняк? Да в нем давно никто не живет, там нет ничего ценного. Батюшка какую такую вещь завещал мне не читать?»

… Лин-ху Чун ответил: «Я не знаю. Твой батюшка… сказал только две фразы… только эти две фразы, и больше ничего… он сразу… сразу умер», – и его голос снова замер.

Четверо ждали еще хоть звука, но Лин-ху Чун больше не заговорил. Юэ Бу-цюнь вздохнул, обратился к Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань: «Вы вдвоем будьте рядом с большим старшим братом-наставником, если в его состоянии будут изменения – немедленно сообщите мне». Линь, Юэ – оба тут же согласились.

Супруги Юэ вернулись в свои покои, вспомнили, какие тяжелые раны получил Лин-ху Чун, и оба загоревали. Прошло немного времени, и по щекам госпожи Юэ медленно-медленно потекли слезы. Юэ Бу-цюнь произнес: «Не убивайся так. Мы не можем не отомстить за Чун-эра». Госпожа Юэ ответила: «Эти шестеро скрывают зловещий план, разумеется, они снова вернутся сюда, если мы безрассудно бросимся с ними в бой, вовсе не обязательно проиграем, но, если допустим ошибку…»
Юэ Бу Цюнь покачал головой: «К чему упоминать эти четыре иерглифа – «вовсе не обязательно проиграем»? Если мы с тобой выйдем против них троих, даже если у нас уровень одинаковый – то их все-таки трое – мы скорее всего, проиграем. А если они впятером…» говоря об этом, он медленно-медленно отрицательно покачал головой. Госпожа Юэ изначально сама тоже считала, что они вдвоем не противники этим пятерым, но знала, что ее супруг в последние годы очень продвинулся в мастерстве шэньгун «Фиолетовой зарницы», и у нее в сердце оставалась капелька надежды, но, услыхав его слова, встревожилась еще более: «Так что же… так что же нам делать? Неужели, ждать смерти, покорно связав себе руки?»

Юэ Бу-цюнь произнес: «Не впадай в уныние, благородный муж может согнуться, может выпрямиться, победа поддается расчету, для мести благородного человека десять лет – не долгий срок». Госпожа Юэ произнесла: «Ты предлагаешь бегство?»

Юэ Бу-цюнь произнес: «Это не бегство, это временное отступление. Врагов много – нас мало, мы с тобой только двое, как мы справимся против пятерых врагов? Т тому же ты уже убила одного из них, так что мы заняли превосходящую позицию, временно отступим, это не уронит славы клана горы Хуашань. К тому же скажу, если мы никому об этом не расскажем, то посторонние ничего не узнают об этом деле».
Госпожа Юэ зарыдала: «Хотя я и убила одного из них, но Лин-ху Чуна не спасла, да и … да и меня саму растянули. Чун-эр… Чун-эр…» Помолчала и добавила: «По твоим словам, мы должны и Чун-эра взять с собой, идти медленно, сберегая его раны, мало-помалу продолжая его лечение». Юэ Бу-цюнь замкнулся, и не отвечал. Госпожа Юэ произнесла: «Ты говоришь, что мы не можем взять Чун-эра с собой?»
Юэ Бу-цюнь произнес: «Раны Чун-эра очень тяжелые. Понесем его с удвоенной скоростью, он и половину стражи не протянет, расстанется с жизнью». Госпожа Юэ спросила: «Но… но как же быть? Неужели в самом деле нет способа спасти его жизнь?» Юэ Бу-цюнь вздохнул: «Эх, я тогда решил передать ему навык «гунфу фиолетовой зарницы», разве мог представить себе, что он задурит, встанет на путь фракции меча, уклониться к дьявольскому учению. Если бы он тогда изучил эти тайные наставления, например, отработал бы только одну, две страницы, то сейчас бы мог сам себя излечить, не страдал бы от вредоносной энергии этих шестерых».
… Госпожа Юэ тут же поднялась, сказала: «Дело не терпит промедления, отправляйся прямо сейчас, передай ему навык фиолетовой зарницы, даже если его раны слишком тяжелы, нет возможности передать сразу и все, так все же лучше попытаться. Если и это невозможно, оставь ему «Тайный трактат пурпурной зарницы», пусть он занимается по книге.

Юэ Бу-цюнь задержал ее за руку, мягким голосом произнес: «Шимэй, я люблю Чун-эра, ничуть не меньше, чем ты. Но ты подумай, он сейчас получил такие тяжелые раны, как он может слушать мои наставления, как он может сейчас тренироваться?
Если я оставлю ему «Тайный трактат пурпурной зарницы», чтобы он самостоятельно практиковался по книге, эти пятеро странных существ за мгновение ока обыщут всю Хуашань, У Чун-эра не будет сил самого себя защитить, разве не получиться так, что мы собственными руками отдадим сокровище нашего клана, тайный трактат по нэйгун в руки этих пятерых странных созданий?

Эти последователи чуждой школы, левого пути, если они получат методы управления энергией нашей истиной школы, это будет подобно тому, что тигру добавить крылья, повергнет Поднебесную в беды, и это уже будет не возвратить обратно, и я, Юэ Бу-цюнь, стану величайшим преступником». Госпожа Юэ чувствовала, что слова супруга логичны, и невольно снова расплакалась. Юэ Бу-цюнь произнес: «Эти пятеро странных созданий передвигаются как ветер, людям будет трудно от них скрыться, медлить нельзя, мы выступаем прямо сейчас». Госпожа Юэ сказала: «Неужели мы оставим Чун-эра здесь, позволим этим пятерым странным созданиям пытать его? Я останусь его охранять».

… Едва произнесла эти слова, и тут же поняла, что это импульс заурядной женщины, взгляд обычного человека, не соответствует ее имени «Хуашаньская дева-рыцарь», если она останется, то самое большее – увеличит количество потерянных жизней, как она сможет защитить Лин-ху Чуна? К тому же, если она останется, как дочь и муж смогут спуститься с горы? Она чувствовала тревогу и отчаяние, и из ее глаз слезы хлынули потоком. Юэ Бу-цюнь покачал головой, вздохнул, перевернул изголовье, достал оттуда плоский железный ящичек, открыл его. В ящике оказалась вручную сброшюрованная книжка с обложкой из драгоценной парчи, он вынул ее, положил прямо за пазуху, и вышел из дверей.
… Едва не столкнулся с Юэ Лин-шань, которая оказалась за дверями: «Батюшка, дагэ похоже… похоже без изменений». Юэ Бу-цюнь встревожился: «В чем дело?» Юэ Лин-шань сказала: «Он всякий бред несет, смысл чем дальше, тем туманней».
Юэ Бу-цюнь спросил: «О чем он бредит?» Юэ Лин-шань покраснела, произнесла: «Да как мне понять его бредовые речи?» Оказывается, когда тело Лин-ху Чуна прожигала энергия шестерых святых из персиковой долины, в глубине сознания он видел перед собой Юэ Лин-шань, и говорил: «Сяошимэй, я… я так страдаю из-за тебя! Ты наверное, уже полюбила младшего брата-наставника Линя, а меня позабыла?»
Юэ Лин-шань никак не могла предположить, что он произнесет такие слова перед ней и Линь Пин-чжи, она тут же покраснела, и ей стало нестерпимо стыдно, и тут Лин-ху Чун продолжил:
«Сяошимэй, мы с тобой с детства вместе росли, вместе озорничали, вместе изучали меч, я… я в самом деле не понимаю, в чем я перед тобой провинился, ты прогневалась на меня, хочешь бей, хочешь – ругай, даже если… даже если мечом пронзишь меня насквозь несколько раз, я и слова не скажу. Только не будь так холодна, не избегай меня…» Эти слова он много месяцев на все лады переворачивал в своем сознании, но в состоянии ясного сознания ни за что не решился бы высказать наедине с Юэ Лин-шань. Но сейчас он был не в себе, и спрятанная в самой глубине сердца мысль прорвалась наружу. Линь Пин-чжи был предельно смущен, он тихо пробормотал: «Я выйду на минутку». Юэ Лин-шань ответила: «Нет, нет! Давай-ка здесь сторожи дашигэ». Проскочила в дверь, помчалась к покоям отца, и услыхала разговор супругов относительно того, что «Тайный трактат пурпурной зарницы» может помочь излечить болезнь Лин-ху Чуна, не осмелилась прерывать разговор отца с матерью, и осталась ждать за дверьми.

Юэ Бу-цюнь сказал: «Передай всем мой приказ, всем собраться в Зале Истиной Энергии». Юэ Лин-шань ответила: «Слушаюсь, а как быть с дашигэ? Кто за ним будет присматривать?» Юэ Бу-цюнь ответил: « Да пусть Да-ю приглядит». Юэ Лин-шань кивнула, и побежала передавать приказ.

Ученики быстро собрались в Зале Чистой Энергии. Юэ Бу-цюнь воссел в центре собрания, госпожа Юэ села подле него. Юэ Бу-цюнь убедился, что все ученики, за исключением Лу Да-ю и Лин-ху Чуна собрались в зале, произнес: «Среди предшествующих поколений нашей фракции произошло разделение. Некоторые люди начали практиковать только технику меча, игнорируя цигун. Кто не знает, что среди всех воинских искусств Поднебесной нельзя не закладывать цигун в качестве основы. Если цигун не доведен до мастерства, пусть даже техника меча будет прекрасная, все равно нельзя достигнуть вершин мастерства. Увы, эти заблудшие предшественники не признали своих заблуждений, выбрали свой путь, внезапно объявили себя последователями направления меча, а нашу истинную Хуашаньскую школу назвали направлением энергии.

Госпожа Юэ подумала: «Да эти пятеро странных людей могут в любой момент нагрянуть сюда, а ты вот заладил старую песню о делах давно минувшего». Кинула взгляд на мужа, но перебивать не осмелилась, наткнулась взглядом на именную доску с тремя иероглифами «Зал Истиной Энергии», подумала: «В тот год, когда я впервые пришла на Хуашань тренировать меч, в этом зале на именной доске были четыре иероглифа: «Энергия меча, пронзающая небеса». Теперь эта надпись заменена на «Зал Истиной Энергии», и кто знает, куда заброшена изначальная доска с четырьмя иероглифами. Эх, в то время я была тринадцатилетней девчонкой, как теперешняя…. как теперешняя…» Юэ Бу-цюнь произнес: «Но добро и зло, истинное и ложное, в конце концов необходимо ясно различить. Двадцать пять лет назад направление меча было разбито нашим направлением, и его представители отступили с Хуашани, и до сегодняшнего дня я сохранял место главы школы. Не знаю, какие способы применили изгнанные много лет назад с Хуашани Фэн Бу-пин, Чэн Бу-ю и другие, как они обманули главу союза Цзо, но он прислал на Хуашань флаг приказа пяти твердынь, отбирающий место главы клана горы Хуашань. Я много лет руководил кланом, как учитель, старался плохо, допустил путаницу в делах, на собраниях кланов пяти твердынь был излишне многословен, давно уже собирался уступить кресло наставника достойному, чтобы успокоить сердце, лишь бы в нашем клане продолжали изучать цигун и методы регулирования сознания, а кто возьмет на себя мои труды – мне все равно».

Договорив до этого места, замолчал. Гао Гэн-мин сказал: «Шифу, Фэн Бу-пин и его последователи давно встали на демонический путь, уже нет никакой разницы между ними и колдовским учением. Они хотели повторно вернуться во врата, это совершенно невозможно, как можно доверить этим сумасшедшим место главы клана?»
Лао Дэ-нуо, Лян Фа, Ши Дай-цзи и другие заговорили: «Совершенно невозможно позволить этим наглецам осуществить их подлые замыслы». Юэ Бу-цюнь, видя их страстную любовь, улыбнулся, и произнес: «Быть мне или не быть главой школы, на самом деле вопрос ничтожный.

Только если левый путь направления меча начнет командовать нашим кланом, столетние богатые традиции обучения воинским искусствам будут уничтожены за одно утро, после нашей смерти, каково будет нам предстать перед вереницей мастеров предшествующих поколений? Да и славное имя Хуашани с этого времени будет презираемо среди рек и озер».


Лао Дэ-нуо поддержал: «Точно, точно! Как такое допустить?» Юэ Бу-цюнь произнес: «Только Фэн Бу-пин и его приспешники – это бы еще ничего, но они сумели прикрыться флагом приказа пяти твердынь, впутали в это дело людей из кланов Суншань, Тайшань, и южная Хэншань, а вот с этим уже нельзя не считаться. И поэтому…» Он провел взглядом по ученикам, и сказал: «Мы прямо сейчас выдвигаемся, идем на гору Суншань встретиться с господином Цзо, главой союза пяти твердынь, объясним ему наши соображения». Все ученики невольно вздрогнули от испуга. Клан горы Суншань был во главе пяти твердынь, глава клана Цзо Лэн-чань был непревзойденным талантом боевых искусств нынешнего времени, его воинское искусство было мощным, выходило из области духа в сферу трансформаций, он отличался мудростью, владел десятками превращений и сотней изменений, на реках и озерах всякий, услышав три иероглифа «глава альянса Цзо», не мог не испытать трепета.

В воинском сообществе, когда упоминают о «объяснении соображений», то «разобраться» означает проблемы, даже если одно слово не вызовет согласия, то и до оружия может дойти. Все ученики разом подумали: «Боевое мастерство шифу высоко-мощное, но вряд ли он будет равным соперником главе альянса Цзо, к тому же в клане Суншань более десятка учеников, именуемых в воинском сообществе «Тринадцать стражей горы Суншань».
Хотя «Да Сун ян шоу» «Янская рука великой горы Суншань» Фэй Бинь уже покинул этот мир, и на самом деле их осталось только двенадцать, но каждый из них является выдающимся мастером, и второе поколение учеников горы Хуашань не годится им в противники. Мы без подготовки поднимаемся на гору Суншань, не быть бы беде, разве это не слишком опрометчиво?»
Хотя все ученики так подумали, но никто не осмелился ничего вслух сказать. Госпожа Юэ, услыхав речь мужа, тут же втайне его одобрила, подумав: «Шигэ придумал тончайшую стратагему, если мы, убегая от пятерых святых из персиковой долины, покинем исконные места нашего клана горы Хуашань, и отправимся в дальние края, об этом на реках и озерах скоро будет известно всем, разве это украсит лицо нашего клана? Но, если мы отправимся на гору Суншань отстаивать свои права, то посторонние, узнав об этом, наоборот, восхитятся нашей храбростью. Глава альянса Цзо вовсе не дикий человек, лишенный логики, подняться на Суншань – это не бросаться на верную гибель, там есть возможность уступить, пойти на попятную». И тут же произнесла вслух: «Совершенно верно Фэн Бу-пин и другие принесли с собой флаг приказа пяти твердынь, устроили на Хуашани смуту, откуда нам знать, настоящий то был флаг, поддельный, или похищенный? Даже если считать, что глава альянса Цзо действительно вручил им этот флаг, мы свои внутренние дела на Хуашани решаем своей волей, и тут гора Суншань командовать не может. Хотя гора Суншань богата людьми, и сильна, боевой мастерство главы альянса Цзо непревзойденно в этом мире, но наш клан Хуашань тоже не слаб, лучше умереть, чем покориться.

А если есть трусы, боящиеся смерти, так им лучше остаться здесь».

Никто из учеников не осмелился признаться в трусости, все вскричали: «Пусть шифу и шинян распоряжаются нашими жизнями, ученики готовы без колебаний броситься в кипяток и пламя».

Госпожа Юэ сказала: «Раз так, то прерасно, дело не терпит промедления, всем быстро собраться, через половину стражи спускаемся с горы».

И тут же она снова отправилась посмотреть на состояние Лин-ху Чуна, увидела, что он при смерти, и ей стало печально до боли. Но шестеро святых из персикивой долины в любой момент могли напасть на Хуашань, и никак нельзя было рисковать всеми из-за одного Лин-ху Чуна. Она приказала Лу Да-ю перенести Лин-ху Чуна в маленький домик, и хорошо о нем заботится: «Да-ю, мы для спасения вековых традиций нашего клана отправляемся на гору Суншань на переговоры с главой альянса Цзо, это опасное предприятие, только и надеемся на защиту твоего учителя, чтобы отстоять правду, и безопасно вернуться назад. Чун-эр тяжело ранен, хорошенько ухаживай за ним, если вторгнется внешний враг, вы терпите стыд, избегайте столкновений, ни к чему даром отдавать свои жизни». Лу Да-ю со слезами на глазах обещал выполнять.
Лу Да-ю проводил шифу, шинян, и учеников до перевала, где они начали спуск с горы, и расстроенный, вернулся к одру Лин-ху Чуна в маленьком домике. Из всех опор Хуашани на ней сейчас оставался только лежащий в беспамятстве большой старший брат-наставник, один-одинешенек, сумерки сгущались, и в сердце рождалась тоска. Он отправился на кухню сварить жидкой каши, наполнил чашку, дал Лин-ху Чуну сделать два глотка. На третьем глотке Лин-ху Чуна вырвало, белая кашица оказалась окрашенной в розовый цвет, и свежая кровь забрызгала Лин-ху Чуна до самого живота. Лу Да-ю запаниковал, увидел, что Лин-ху Чун вновь заснул, выпустил из рук чашку, и тупо уставился в окно, за которым чернела непроглядная ночь. Он не знал, сколько прошло времени, но услыхал за окном уханье ночной совы, подумал: «Ночная сова считает волоски на бровях больных людей. Если сможет сосчитать точно, то больной умрет». Он тут же наслюнил палец, и смазал брови Лин-ху Чуна, чтобы сове было не легко сосчитать.


Внезапно со стороны горной дороги послышался легкий звук шагов, Лу Да-ю задул лампу, вытащил меч, встал на защите ложа Лин-ху Чуна. Но тут он услыхал, что шаги замерли вблизи, как раз напротив домика. От страха сердце Лу Да-ю едва не выпрыгнуло через шею, он подумал: «Враги наверняка знают, что дашигэ тяжело болен, как же мне отбиться со всех сторон?» Внезапно звонкий девичий голос произнес: «Шестой брат-обезьяна, ты в комнате?» Это точно был голос Юэ Лин-шань. Лу Да-ю обрадовался: «Сяошимэй, это ты? Я… я внутри». Торопливо зажег масляную лампу, от радости даже масло расплескал.Юэ Лин-шань вошла в дверь: «Как дела у дашигэ?» Лу Да-ю ответил: «Кровью вырвало довольно сильно». Юэ Лин-шань подошла к постели, протянув руку, погладила Лин-ху Чуна по голове, и ее ладонь обдало жаром. Она нахмурилась, спросила: «С чего это его снова вырвало?» И вдруг раздался голос Лин-ху Чуна: «Сяо… сяошимэй, это ты?» Юэ Лин-шань ответила: «Точно, дашигэ, ты как себя чувствуешь?»

Лин-ху Чун ответил: «Да вот… не то чтобы очень».

Юэ Лин-шань вытащила из-за пазухи сверток, шепотом произнесла: «Дашигэ, это «Тайный трактат пурпурной зарницы», батюшка говорил…

 Лин-ху Чун произнес: «Тайный трактат пурпурной зарницы?» Юэ Лин-шань подтвердила: «Точно, батюшка говорил, что в твоем теле циркулирует внутренняя сила высоких мастеров чуждой школы, необходимо рассеять ее при помощи непревзойденных методов внутренней работы нашей школы. Лю Хоу-эр, шестой брат-обезьяна, читай иероглиф за иероглифом, чтобы дашигэ слышал, но сам не вздумай тренировать, иначе батюшка узнает, хэ-хэ, да ты сам понимаешь, какие могут быть последствия».

Лу Да-ю обрадовался, торопливо заверил: «Да я что, несмышленыш, как я могу осмелиться воровски тренировать непревзойденные методы внутренней работы нашего клана? Сяошимэй, не беспокойся об этом. Добродетельный наставник послал этот трактат ради спасения жизни дашигэ, сделал ради него исключение, теперь дашигэ точно будет спасен». Юэ Лин-шань прошептала: «Об этом деле ты не смей никому рассказывать. Этот тайный трактат я украла из-под батюшкиного изголовья». Лу Да-ю испугался: «Ты украла… украла у шифу тайный трактат по внутренней работе? Как он на это посмотрит, с его-то строгостью, что же теперь делать?» Юэ Лин-шань ответила: «Да что там делать?

Неужели он меня убьет из-за этого? Самое большее – выругает меня несколько раз, даст затрещину. Но если это спасет дашигэ, батюшка с матушкой наверняка обрадуются, все остальное будет уже не важно». Лу Да-ю поддакнул: «Точно, точно! Если будет спасена жизнь, это будет самое важное».

Лин-ху Чун внезапно пробудился: «Сяошимэй, забирай назад, и … и верни шифу». Юэ Лин-шань изумилась: «Почему? Мне так нелегко было его выкрасть, в кромешной тьме мчалась на гору несколько десятков ли, ты почему отказываешься? Это вовсе не воровское изучение чужого гунфу, это ради спасения жизни». Лу Да-ю поддержал: «Точно, дашигэ, ты можешь не отрабатывать полностью, ты можешь ограничиться тем, чтобы рассеять вредоносную энергию этих шестерых, и тут же вернешь тайный трактат шифу, тогда шифу наверняка сам передаст тебе знания тайного трактата. Ты старший ученик нашей школы, если тебе не предать «тайный трактат пурпурной зарницы», то кому же его тогда передавать? Немного раньше, какая тут разница?» Лин-ху Чун ответил: «Я лучше умру, но не нарушу приказа шифу.

Шифу говорил, мне… мне нельзя тренировать метод фиолетовой зарницы. Сяо… сяошимей…» Он сказал пару фраз, и замер, снова провалившись в беспамятство. Юэ Лин-шань проверила его дыхание, хотя оно и было и очень поверхностным, но он дышал. Она вздохнула, и обратилась к Лу Да-ю: «Мне срочно нужно возвращаться, если до рассвета я не вернусь в кумирню, батюшка с матушкой до смерти перепугаются. Ты убеди дашигэ, чтобы он без рассуждений меня послушался, освоил бы этот трактат. Чтобы он не… не… не разочаровал меня». Договорив до этого места, густо покраснела, сказала: «Я за эту ночь так набегалась».

Лу Да-ю заверил: «Я точно смогу его убедить. Сяошимэй, шифу и остальные сейчас где?» Юэ Лин-шань сказала: «Мы этим вечером остановились в «Кумирне Белой Лошади»». Лу Да-ю изумился: «Ого, кумирня белой лошади находится за тридцать ли от горы, сяошимэй, вернуться сюда бегом глубокой ночью, дашигэ никогда этого не забудет». Юэ Лин-шань, задыхаясь от рыданий, выговорила: «Лишь бы он к жизни вернулся, и того довольно.
… Запомнит он это, или нет, какое мне дело?»
Говоря это, двумя руками преподнесла тайный трактат, положила его на постель Лин-ху Чуна, посмотрела не него, и опрометью бросилась вон. Прошло довольно много времени, прежде чем Лин-ху Чун снова пришел в себя, открыл глаза, позвал: «Сяо… сяошимей, сяошимей». Лу Да-ю ответил: «Сяошимей уже ушла». Лин-ху Чун спросил: «Ушла?», – внезапно сел в постели, схватил Лу Да-ю за одежду на груди. Лу Да-ю в страхе отпрыгнул: «Да, сяошимей спустилась с горы, она сказала, что нужно до рассвета вернуться назад, боялась, что шифу и шинян беспокоятся за нее. Дашигэ, ты ложись, полежи».

Лин-ху Чун слушал его, но не внимал: «Она… она ушла, они вместе с младшим братом-наставником Линем ушли?» Лу Да-ю ответил: «Она сейчас с шифу и шинян». Лин-ху Чун уставился на него широко открытыми глазами, мышцы на его лице беспорядочно задергались. Лу Да-ю тихо сказал: «Дашигэ, сяошимэй о тебе очень заботится, прибежала ночью из кумирни белой лошади, она всего лишь девушка, а пробежала туда и обратно шестьдесят ли [30 километров], вот как она за тебя переживает». Лин-ху Чун спросил: «Это она так сказала?» Лу Да-ю ответил: «Точно, разве я могу осмелиться тебе врать?» У Лин-ху Чуна кончились силы сидеть, он опрокинулся на спину, тяжело ударившись затылком о изголовье, но боли не почувствовал.
… Лу Да-ю снова отпрянул в страхе, произнес: «Дашигэ, я тебе почитаю, а ты слушай». Взял «тайный трактат пурпурной зарницы», перевернул на первую главу, стал читать: «Боевое искусство Поднебесной начинается с тренировки энергии, как основы. Великая и обильная истинная энергия изначально передается Небом, но обычные люди не способны искусно впитывать ее, наоборот, склонны изводить собственную энергию. Воину вредят такие черты характера, как: свирепость и бесконтрольность; гордыня и тщеславие; необузданная жестокость; склонность к преступлениям. Насилие вредит духу и энергия становится хаотической; гордыня уводит от правды, и энергия теряет опору; жестокость хоронит человечность, и энергия теряется; преступления ненавистны сердцу, и энергия уходит. Эти четыре вещи вредят энергии как пила…»

Лин-ху Чун произнес: «Что это ты читаешь?» Лу Да-ю ответил: «Тайный трактат фиолетовой зарницы, глава первая. Далее написано…»
… И он продолжил: «Отказаться от этих четырех черт характера, вернуться к доброте и мягкости, управлять своей свирепостью, вскармливать истинную энергию; стучать в небесный барабан, пить нефритовый нектар, омываться в великолепном пруду, сгибаться под золотой балкой, двигаться в неподвижности, так можно достичь малого успеха».

Лин-ху Чун разгневался: «Это тайна моего клана, ты по глупости читаешь вслух, это великое преступление против правил школы, быстрее закрой это». Лу Да-ю ответил: «Дашигэ, великий муж в срочных обстоятельствах поступает по необходимости, разве можно колебаться из-за мелочей? У нас ситуация спасения жизни в чрезвычайных обстоятельствах. Я тебе еще почитаю, слушай». Он снова перечитал то место, где перечислялись методы цигун, такие как «бить в небесный барабан», «пить нефритовый нектар», «омыться в великолепном пруду», и «сгибаться под золотой балкой». Лин-ху Чун закричал: «Заткнись!» Лу Да-ю остолбенел, подняв голову от книги, приблизился, произнеся: «Дашигэ, ты…
… ты что это? Что не так?» Лин-ху Чун сердито произнес: «Когда я слушаю как ты читаешь отца-наставника… тайный трактат по внутренней работе, кругом по всему телу нехорошо становится. Ты хочешь превратить меня в … не имеющего верности, не знающего справедливости, так или нет?» Лу Да-ю пораженно возразил: «Нет, нет, ну как это повредит верности и справедливости?» Лин-ху Чун сказал: «Этот трактат шифу уже приносил на утес размышлений, хотел передать мне, но почувствовал, что мой уровень тренировок этому не соответствует, указал мне… указал мне на ошибки, и изменил свое мнение». Договорив до этого, едва сохранил дыхание. Лу Да-ю возразил: «На этот раз речь идет о спасении жизни, вовсе не о воровском изучении запретного гунфу, так что…
… так что это совсем не одно и тоже. «Лин-ху Чун произнес: «Мы с тобой братья, но что для нас важнее: братские чувства, или приказ учителя?»

Лу Да-ю ответил: «Шифу и шинян хотят, чтобы ты жил, это самое главное и важное, к тому же… к тому же, сяошимэй так старалась этой ночью, столько мчалась, разве этим ты можешь пренебрегать?»
У Лин-ху Чуна в груди защемило, слезы полились из глаз, он сказал: «Это все из-за того… что она принесла сюда этот трактат… я, Лин-ху Чун, настоящий великий муж, к чему мне людская жалость?» Едва выговорил эти слова, как невольно содрогнулся всем телом, подумав: «Я, Лин-ху Чун, никогда не был человеком нерешительным, и костным, для спасения жизни изучить тайный трактат учителя по внутренней силе – да какие тут могут быть трудности? Оказывается, я отказываюсь изучать этот тайный трактат пурпурной зарницы из-за досады на сяошимей, оказывается, глубоко на дне моего сердца, я негодую, что сяошимей тепло относится к ученику Линю, а ко мне охладела. Ах, Лин-ху Чун, Лин-ху Чун, отчего ты такой малодушный?» Но, поняв, что уже на рассвете Юэ Лин-шань встретится с младшим братом-наставником Линем, вместе отправятся в дальнее путешествие на гору Суншань, всю дорогу пройдут плечом к плечу, даже не считая, сколько они вместе скажут друг другу слов, неизвестно, сколько споют вместе горных песен – в груди разлилась тоска, и слезы, наконец, хлынули у него из глаз. Лу Да-ю произнес: «Дашигэ, ты не подумай дурного, сяошимей с тобой с детства вместе росла, вы же… вы же совсем как родные брат и сестра». Лин-ху Чун в сердцах не удержался: «Да я вовсе не хочу быть с ней, как родные брат с сестрой». И только выговорил эти слова, как Лу Да-ю продолжил: «Я тебе еще почитаю, ты слушай хорошенько, если что будет непонятно, я перечту еще раз. Боевое искусство Поднебесной начинается с тренировки энергии, как основы.
… Великая и обильная истинная энергия изначально передается Небом…» Лин-ху Чун строго сказал: «Не смей читать!»… Лу Да-ю снова сказал: «Точно, дашигэ, только для того, чтобы ты поскорее выздоровел, маленький младший брат не будет больше слушать твоих возражений. Всю вину за нарушение приказа старшего брата я принимаю на себя. Как бы ты не отказывался слушать, я, Лу Да-ю, все равно тебе прочту все, что следует. Этот тайный трактат фиолетовой зарницы, так ты до него и пальцем не дотронешься, из его записей о тайных методах регуляции сознания ты и одного иероглифа не увидишь, какая на тебе может быть вина? Ты к постели прикован, ты над своим телом не волен, а я, Лу Да-ю принуждаю тебя тренироваться. Боевое искусство Поднебесной начинается с тренировки энергии, как основы. Великая и обильная истинная энергия изначально передается Небом…» и без умолку затараторил дальше. Лин-ху Чун сначала старался не слушать,но иероглифы один за другим вбуравливались в его уши. Внезапно он громко застонал. Лу Да-ю обеспокоенно спросил: «Дашигэ, ты как себя чувствуюешь?» Лин-ху Чун сказал: «Ты должен мне…
… мое изголовье… поднять немножко повыше».

Лу Да-ю ответил: «Слушаюсь». Вытянул руки, и двумя руками начал поправлять его изголовье. Лин-ху Чун вытянул палец, направил в него поток энергии, и ткнул ему в точку шань-чжун в центре груди. Лу Да-ю замер без звука, и тяжело осел на кан.
  [кан – горизонтальная часть дымохода на уровне от пола до колен, покрытая толстым слоем глины, в виде лавки, часто застелена циновками, матрасом. На кане удобно сидеть и лежать, особенно зимой. Летом это просто лавка, зимой – лавка с подогревом.]

… Лин-ху Чун проговорил с горькой усмешкой: «Шестой младший брат-наставник, это тебя надолго не задержит. Ты пару страж полежишь на канне лицом вверх, точки… точки снова восстановят свою деятельность». Он очень медленно поднялся на кровати, некоторое время внимательно посмотрел на трактат, вздохнул, и зашагал к двери. Дошел до порога, взял затворную балку и сделал из нее костыль, опираясь на него, пошел прочь. Лу Да-ю перепугался, позвал: «Да… да… дашигэ…
… куда… на… направился?» Обычно, если в эту точку направляют воздействие, то человек и одного иероглифа выговорить не может, но Лин-ху Чун был предельно слаб, энергия была незначительная, так что только удалось обездвижить руки и ноги, а все тело не отключилось.

Лин-ху Чун обернулся, и сказал: «Лю шиди, Лин-ху Чун должен как можно дальше уйти от этого трактата, чтобы после его смерти посторонние не увидели его мертвое тело рядом с этим трактатом и не начали говорить, что я тайком тренировал украденный шэньгун, не освоил, а только умер… не хочу, чтобы младший брат-наставник Линь видел меня в таком не… …» Договорил до этого, кашлянул, и отхаркался свежей кровью.
… Он не посмел дать себе малейшей задержки, так как боялся, что силы окончательно покинут его, и он не сможет больше уйти, так что оперся на свой костыль, перевел дыхание, и снова пошел вперед. Он собрал все свои силы и волю, и наконец, медленно-медленно ушел достаточно далеко.