ДЕВЯТЫЙ ВАЛ
Небольшая волна, балла в три-четыре, плюхала в ржавый борт рыболовецкого судна “Туман”. Это было старое судно Николаевской постройки. Бывалые моряки старались на него не попадать, потому что оно не только считалось вечно прогарным но и было таковым на самом деле. Подобных судов в “Мурманрыбпроме” насчитывалось аж три! Все они были одинаковой постройки и назывались: Град, Самшит и Туман. Эти три судна считались прокаженными. На них никто не хотел ходить и каждый, попадая на эти суда, всяческими мерами пытался откреститься от выхода в рейс. К тому времени, когда я находился во втором своем рейсе на Тумане, Самшит уже стоял у стенки на вечном приколе, исполняя роль учебного судна. Град находился на ремонте. И только могучий Туман все ходил и ходил в прогарные рейсы.
Экипаж, как правило, состоял из молодого капитана, идущего самостоятельно в первый рейс, пьяницы старпома, молодых штурманов, матросов также идущих в основном в первый или второй раз в море; залетчиков, отставших от своих судов по причине зеленого змия и другого разношерстного контингента по разным причинам, попавшим в море.
В этом рейсе я как назло каким-то чудом оказался в каюте с палубниками, а не со своими рыбообработчиками. Это были отходившие помногу рейсов моряки, бывавшие в загранке. Этот рейс они считали для себя исключительно прогулочно-вынужденным. Каждый из них жил мыслью о том, как можно быстрее сходить в этот злополучный рейс
и пересесть на «бат». Баты ходили исключительно в загранку. Каждому будто пообещали хорошие суда и рейсы в перспективе лишь бы они сейчас согласились и сходили на Тумане в рейс. И каждый из них уже как бы смирился со своей судьбой, поуютней старался устроиться и ждать отхода.
Я хоть и отслужил на флоте три года; был знаком с морем, да и в рыбпроме успел сделать пол-рейса, но среди этих ребят чувствовал себя неуютно, хотя старше они меня были не так уж и на много. Смущение мое усиливалось еще и от того, что Вовка Руденко прилюдно ругался на то, что к ним в каюту подселили рыбообработчика. “Я скажу старпому, - раздраженно и всерьез ругался Вовка, - неужели в их каютах нет ни одного места…”.
Вовка коренастый плотный, среднего роста парень. С взрывным, беспокойным характером. С сипатичным лицом, красиво-стриженной головой, аккуратно подбритыми усиками и массивным впечатляющим подбородком с ямочкой. Все эти внешние признаки
данные Вовке родителями и природой придавали ему еще большую уверенность и в речи и в поведении. Вовка при случае не скупился и на крепкое словцо в отношении других,
если ему что-то не нравилось в их поведении по отношению к нему. В Вовке как бы все сочеталось: доброта и зло, весёлость и гнев, шутки и сарказм, оптимистичность и апатия. Не равнодушен Вовка и к современной музыке, как к советской, так и зарубежной.
На переборке, рядом с иллюминатором, он искусно прикрепил свой старенький катушечный «Маяк». В то время он еще сходил за вполне сносный музыкальный аппарат и Вовка к нему очень бережно относился. Часто протирал головку. Не ленился разбирать его, когда ему не нравилось звучание; снова собирал, аккуратно заправлял ленты и главное никому более не разрешал его включать не только без его ведома, а вообще.
Записи, которые Вовка включал по вечерам в часы и минуты отдыха были прекрасными.
Я такой музыки отродясь не слыхивал. Это была классическая японская музыка. И она мне очень понравилась. Я слушал её с восхитительством и бравадой. Эта музыка буквально запала мне в душу. Потом долгое время я пытался её случайно услышать, но так и не смог.
К тому времени мы уже находились на промысле на креветке в Белом море. И рейс
был бы возможно просто золотым. Но “Туману” вновь не повезло. Экипаж «Тумана»
возглавлял молодой перспективный человек с возрастом Иисуса Христа. Так вот: роптания команды по поводу безрыбья и очередного прогара дошли и до его ушей. Этого он стерпеть не смог. Имея свой боевой характер и личные амбиции он посылает в
«Мурманрыбпром» радиограмму за радиограммой с просьбой к руководству объединения перейти в другой район промысла. В тот момент как назло прошел слух, что в Норвежской зоне заловился окунь и лохматят его наши суда с небывалым успехом. Ну и, конечно же, как это такой парняга с пышными усами, острым колючим взглядом своих карих глазок, массивным впечатляющим подбородком стерпит такое насмехательство. Тем паче, что ведь сказал же он перед выходом в море, что «… ребята я вам честно и откровенно скажу, мы идем, вовсе не за романтикой, как считают некоторые, а зарабатывать деньги”. Такая прямолинейность капитана считалась в те времена аморальной. Теперь-то можно с уверенностью констатировать, что это были первые ростки надвигающихся на наше общество гласности, плюрализма, «свободы» и «демократии».
И что же?! Нашему капитану дают добро идти в Норвежскую зону на вылов окуня.
И вот Туман после двух недельного перехода покачивается на водах Норвежского моря.
Пасмурно, но не дождливо. Волна балла в 3-4 звучно плюхает в борт нашей «николашки».
Ваня Бойцов и Вовка на вахте. А я и Коля Иванов лежим в “ящиках” – отдыхаем.
Окунь практически не ловится. Попадается в трал тонны по полторы – до трех и то заражённого. Мы из него делаем “кусок”, вырезая черные места. Перспектива незавидная…
ВАНЯ БОЙЦОВ
Ваня был третьим членом нашей каюты. Это высокий здоровый детина. С черными
коротко стриженными волосами, аккуратным небольшим носиком на довольно-таки симпатичном личике. В небольших круглых глазах всегда сверкал огонек задора и неунывания. Несмотря на свою привлекательную внешность к женщинам Иван относился пренебрежительно. Его больше привлекали хороший заработок, хороший кабак, веселые приключения и здоровый смех. Последнее он особенно любил и сам зачастую создавал прецеденты для смеха и розыгрыша. Забегает однажды Иван средь ночи в каюту восторженно сквозь смех повествует:
- Серый, Серый - ты не поверишь чем я сейчас ораву завел. Пол судна взбулгачил!
Нет! ты не поверишь чем я их завел! А вот чем?! Обыкновенной луковицей. Стою я на палубе оперевшись на вентеляционный грибок, и мужики вкруг меня. Я и произношу как бы невзначай ти-ихо, украдкой такие словеса: «А вот скажите мне? как луковица произрастает: отдельным плодом или помногу». Сказал, а сам в раздумьи артистично поднял гордо голову и смотрю задумчиво и покаянно вдаль сталистого безбрежного моря. Слышу: начали меж собой шушукаться, произнося: “И правда: как?” Что тут потом началось. Такой спор пошел, что чуть не до драки. Побежали по каютам. Начали всех спрашивать: как луковица растет? Это ж надо до такого дотункаться. Так даже главного механика не постеснялись среди ночи разбудить. Во как! Ванька смеялся долго откровенно и залихвастски. Вечером спор продолжился в нашей каюте. Вообще вечерами у нас бывало интересно. Руденко кипятил воду в кофейнике. Пили кофе, играли в шашки, шеш-беш, слушали музыку, балагурили, спорили, смеялись. К нашей каютной компании ежевечерне присоединялись прачка Лида, токарь Саня Ловчий, четвертый штурман Загорский Миша. Лиду Вовка вскоре отшил, и она перестала к нам заходить.
Однажды, Иван вновь меня удивил. Забегает в каюту и с жаром вещает:
- Серый, Серый, слушай какое я стихотворение сочинил:
Всю ночь базар не умолкал,
Бокалы сильно брякали,
А мы на девять человек
Чекушечку хренакали!
Или: “Зараза, - в сердцах абсолютно серьезно возмущался Иван, - машинисты про
нас (палубников) нехорошее стихотворение сочинили. Надо принять контрмеры”.
Лов не шел. От безделий начали заниматься кто чем. Вязали мочалки, сети. Читали.
На судне воцарилось спокойствие, и даже какое-то уныние и тишина.
ИВАНОВ
Иванова я запомнил, когда мы снялись с рейда и шли к Шпицбергену на промысел
креветки. На общественных началах он был “лавочником”. На переходе с усердием бравого служаки ежедневно открывал лавку и торговал мелочевкой так необходимой в рейсе; кто не не смог приобрести этого всего на берегу. Сладости, чай, одеколон раскупались бойко. Особенно одеколон. Колька запаренный, потный, расставив широко ноги, оборачивался назад брал упаковку две, а то и три клал их на стол приткнутый к входу в помещение, затем все это обсчитывал, записывал фамилию покупателя в тетрадь отоваривал следующего. У входа в лавку толпилась матросня. Галдела, смеялась и как всегда шутила.
- А ну-ка расступись мужики, - озорно выкрикнул кто-то из стоящих в очереди в магазин. Верунчик проходи, проходи, дорогая.
Ребята расступились и в магазин по-хозяйски, отодвигая от дверей стол, зашла высокая не особо симпатичная женщина. На ней были фирменные потертые джинсы, олимпийка и небольшой аккуратный и красивый фартучек.
- Чего ты, - тихо, исподлобья, с незаметной улыбкой спросил её Николай.
- Чего, чего? – громко по-украински заговорила она. – Пришла тебе помогать.
Устал, поди, торговать-то?
Колька промолчал. А она с присущей ей украинской боевитостью и говорливостью
приступила к своему привычному ремеслу.
Николай сам роста среднего, с белыми длинными волосами не то немытыми долго,
не то нечесаными неделю, висевшими уродливыми сосульками на голове. Он немного сутуловат, но крепок. Как и большинство блондинов – голубоглаз. Скуласт. Глазки маленькие, хитроватые. взгляд с ухмыльцей и исподлобья. Он спокойный и малоразговорчив. На судне Колька старший матрос вахты палубников. Это вам не халам-балам. На судне этот ответственный пост ставят самых опытных матросов. Коим Николай пока не является. И свое повышение на службе он получил благодаря протеже его будущей супруге Вере. А Вера в “Мурманрыбпроме” “старый морской волк”.
Из старого тумановского экипажа, с которым я сделал первые пол рейса едва ли осталось процентов десять людей. Но мои некоторые коллеги все же были. Вот подошел
к буфету Боря Задумин. Он с Вологодской области. Встретишь этого человека на земле
и не за что ни подумаешь, что он ходит в моря; причем ни в каком-нибудь торговом флоте, а на рыбаках. И на рыбаках он ходит не капитаном, старпомом или штурманом, а простым матросом обработчиком. Где: адский труд! Зверский труд! Тот труд, где ты из человека превращаешься в механизм, но только живой. Эй, вы, маслопупы, несчастные судовые интеллигентишки, “пассажиры” и гуляки праздные. А ну-ка геть на упаковочку.
А ну-ка встань на”вышибон” или “крючок”. А на фасовке не желаете ль себя попробовать? Ах, нет! не можете? И тяжело и сыро и качка вам мешает, и кое-что еще и кое-что иное о чем не говорят, чему не учат в школе.
Борис пошел в море не от хорошей жизни. У него семья состоит из восьми человек.
Попробуй, прокорми такую ораву. В море все-таки копейку можно зашибечь.
Борис телосложением – не богатырь. Узкое продолговатое лицо, прямой женский нос,
красивые глаза, прямые длинные волосы и… бледный умиротворенный облик, какой бывает у служителей церкви. Когда я увидел Борю впервые, то невольно взглянув на него, произнес: “Дьячок”. Боря бесхитростный и веселый. Мы часто с ним смеёмся то над
анекдотом, рассказанным им, то над байкой, а тои высмеиваем кого-то. Боря откровенно и долго смеялся прослушав текст моего стихотворения сложенного по поводу нашего прогарного рейса
“Туман, туман!
Опять прогар, опять обман!
Скажи хоть ты нам капитан,
Когда ж рассеется туман?
А Капитан: Да так все ясно
И все поймешь ты, друг, у кассы”.
- Борис, куда это все столько одеколона набирают? – совершенно ни о чем ни подозревая спросил я Бориса.
Боря как-то дико посмотрел на меня, усмехнулся так, будто я спросил его, зачем мы вышли в море, по какой леший? - проговорил сквозь смешок: бри-иться,- почесывая при этом шею с правой стороны.
Иван Бойцов явно невзлюбил Иванова, да и все к нему относились с прохладцей. Совершенно неприятная и скрытная особа. Иван с Вовкой на вахте и мне с ним хочешь не хочешь приходиться общаться. Встанет, облокотится на верхний «ящик», сощурит глазки, натянет улыбку и начнет вещать мне тихим ублажающим голосом о своей «невесте».О том, как она в десять часов(!) принесла ему прямо на палубу(!) – горячую яичницу.
- Жру, как кабан, - признается мне Иванов, - еще и мужикам перепадает. После рейса…
а-а-а, - ухмыляется жених, - пойдем заявление подадим… поженимся наверно.
“Эти сказки, - думаю я про себя, рассказывай кому-нибудь другому, но только не мне”. Как только «жених» и «невеста» сходят на берег - их только тут и видели. Но в рейсе они
поступают очень «умно». Любовники соединяются и первым делом распускают слух,
что у них серьезная несказанная любовь. Это делается для того, чтоб оградить себя от
приставаний разных там «пьяных матросов» особо охочих до женского пола. А к такой клинья уже не подобьешь. Лябовь! Но как только рейс заканчивается, они проигрывают сцену ссоры или пускают слух, что поругались. Судно еще не успело пришвартоваться к берегу, а они уже друг перед другом выглядят настолько чужими, нелицеприятными и жалкими, что кроме отвращения в глазах других ничего не вызывают. И мне Иванова в рейсе даже жалко иногда бывало. Зайдет в каюту. Мы сидим чай пьем, балагурим, смеёмся и он якобы с нами стоит слушает, улыбается, тоже пытается что-то сказать, но только вот на него ноль эмоций вся наша кампания. Он умалкивает. Постоит, постоит и уйдет к своей подруге. Конечно, позже я разобрался в таких как Иванов. Их жалеть нечего. Такие никогда от этого не страдают. Они сами в себе и сами для себя. Для таких хоть потоп. Он даже не шевельнется.
Волна балла в три то ботала в левый борт старого «Тумана», то как-то тихо накатывала
на него, будто желая дотянуться до иллюминатора заглянуть в душную и тесную каюту.
А то и просто хлестанет как-то тихо, словно речная мелкая волна о гальку, чуть выше ватерлинии и откатит назад. Непонятная какая-то волна! Я выглянул в иллюминатор в тот момент, когда волна тихо подкатила к нижней касательной окружности иллюминатора. Я подумал: “Пожалуй, надо закрыть. А то не приведи господи зайдет не спросясь – не миновать скандала ”.
Но черт меня дернул спросить совета насчет закрытия иллюминатора у Иванова. И так
как в каюте на самом деле было сильно душно он однозначно, как всегда, тихо провещал:
- Да не надо. Не боись не зайдет. Спокойно ложись и спи, нам скоро вставать.
Володя с Иваном были в это время на вахте. Я улегся в свою коечку, но не спал, а
взяв книгу с рассказами Леонида Андреева начал читать. Но и чтение не шло. Я время от времени отодвигал шторку своей кровати второго яруса и смотрел на открытый иллюминатор. Свинцовая вода так и колыхалась у самого основания иллюминатора,
когда волна, ударив в борт, растекалась вдоль него. Наконец мне надоело то выглядывать,
то браться за книгу – решил перед вахтой все-таки вздремнуть. Не успел я отвернуться к стенке и закрыть глаза, как раздался оглушительный треск, будто неестественными силами рвали обшивку судна. Молниеносно отдергиваю шторку и вижу: Вода мощной струей во все горло иллюминатора, с напором хлещет аж до дверей каюты, смывая все на своем пути. Спрыгиваю с коечки – воды аж по комингс! Иванов лишь приоткрыл шторку (я это видел) снова задернул её. На мгновение я растерялся стою как истукан не знаю что делать и с чего начать. Вода при кренах на правый-левый борт перекатывалась по каюте, напоминая о случившемся. Случилось, то что и должно было случиться. Как же это я бывший балтфлотовец мог такое проворонить. В море не бывает случайностей и оно не прощает безалаберности и наплевательств, как мелких, так и больших. Тряпкой не отжать - слишком много воды. Взял ведро – отчерпываю им, попутно собирая в воде мелкие смытые водой вещи. Потом когда воды стало поменьше начал её отчерпывать консервной банкой. После банки взялся за тряпку. Но все это были мелочи. Все это уберется, вытрется, вычистится. “Как Вовкин магнитофон?” – стучало в моей голове. Я подскочил к нему и по висящим на нем капелькам понял, что его хорошо окатило водой.
“Но может все-таки играет” – подумалось мне. Я взялся за пакетник и включил его – меня
тут же ударило током. Магнитофон не заиграл. Беспокойство мое еще более усилилось.
“Зачем я его включил, - осенило меня. Может, я его уже сжег? Вовка, маннитофон, - про-
носилось у меня в голове. Его любимая “игрушка”. Как же он теперь будет без неё? Он же меня убьет?”
Я уже убрал почти всю воду, но она снова и снова появлялась на линолеуме. Тонкие струйки воды, словно змеи, выползали из-под кроватей и рундуков при кренах судна на правый и левый борта. Все приходилось убирать заново тряпкой, а тряпку отжимать в раковину. Встал Иванов.
- Иди сходи, скажи Вовке, что так, мол, и так, - настроившись на самое худшее
сказал я Иванову.
- Ладно, счас схожу, - с недовольством в голосе проговорил Иванов.
Это: “ладно, счас схожу” прозвучало так, словно он хотел сказать: “Натворил ты парень делов. Но так уж и быть я тебе помогу”. Вскоре прибежал Вовка. Он сразу словесно накинулся на меня. Правда, драться не полез. Вовка костерил на чем свет стоит нас обоих, но Иванова в каюте не было. Он видимо сдернул от греха подальше к своей «невесте». Вовка первым делом начал проверять свой магнитофон. Но магнитофон не крутился и молчал, как немой. Ну!.. – сжав кулаки, простонал Вовка и как ужаленный выскочил из каюты. На той же ноге вдруг вернулся и, стоя в дверях зло пророкотал:
- Д-давайте, наводите порядок.
В каюте действительно все еще царил хаос, несмотря на то, что я многое прибрал.
Затем звучно хлопнув дверью Вовка уже в коридоре в сердцах, членораздельно, но
уже более мягко и громко прорёк: “Ко-о-з – лы! ” Я взялся далее наводить марафет.
Иванов так и не появлялся. Я подумал и произнес про себя: “Хорошо, что хоть этого ко-о
зла нет. Уж лучше один наведу порядок”. Слово “козла” как-то окаянно и смешно
провернулось у меня в голове. Вслед за этим у меня почему-то сам собой вырвался
безудержный ребяческий хохот. Я стоял над раковиной что-то пытался домыть, но
из-за смеха так и не смог этого сделать. Меня всего трясло. И только команда о приглашении идти на обед и готовиться к вахте кое-как остановили меня.
Вахта тянулась бесконечно долго. Я все думал как Вовка, Иван да и другие наши друзья отнесутся к нашей халатности. С Иванова, конечно, что? как с гуся вода. А вот мне особенно стыдно было за этот прокол. Я вообще такие вещи, когда по моей вине случайно страдают люди – сильно переживаю.
Сменившись с вахты, я робко зашел в каюту. Все было как всегда. Иван резался с Загорским в нарды. Ловчий сидел сбоку и, по обыкновению, одному из игроков пытался подсказать, а они, по привычке, махали на него руками и незлобиво ругались. На полу стоял включенный в розетку кофейник. Вовка сидел на корточках у своей кровати. На ней лежал вынутый из корпуса магнитофон. Он достал где-то маленький вентилятор, включил его и направил на аппарат. Затем повернулся ко мне и с улыбкой и смешком произнес:
- Ну что разъ…и. Не-ет, нельзя вас оставлять одних…
Он говорил что-то еще доверчиво и шутливо, но я его уже не слышал. С моих плеч в этот момент свалилась гора и по спине от этой отколовшейся ноши пробежали приятные мурашки. В душе клокотала радость, и воцарялось спокойствие…
Я сидел под иллюминатором. Он был открыт. Заштилело. Мне захотелось в него заглянуть и как бы в чем-то убедиться. Будто там, за бортом в этой безбрежной ночной дали скрывается некая тайна, и мне её предстояло увидеть и открыть. Я привстал и посмотрел. Моему взору открылся и обычный и в то же время необычный ночной пейзаж
Внизу плескалась вода. Пахло морем. Небо было звездное и чистое. Одна звезда горела
особенно ярко и выразительно. Я долго смотрел на неё и когда уже хотел оторвать свой взгляд, то мне вдруг показалась, что она будто бы подмигнула мне, как подмигивает
влюблённая девушка – озорно и весело.
В ту ночь долго не умолкал базар. Сильно брякали бокалы. И сквозь мой крепкий сон
доносились какие-то несказанные, приятные, до боли знакомые, гармонично льющиеся звуки. Словно потоки воды, они исходили откуда-то сверху. И елейно и плавно проходили сквозь меня. Я тщетно пытался подняться и спросить кого-нибудь, что это за мелодия? Кто её автор и творец? Но так и не смог этого сделать. Мое натруженное за вахту тело не повиновалось, а мозг, как камнем, придавлен тяжелым мертвецким сном. И так мне было страшно и жутко, когда эта музыка вдруг перестала звучать, будто вместе с ней кончилась и моя жизнь - ветреная и неуёмная, одинокая и превратная, - что и не передать. Но! Все же мне повезло! Я услышал эту музыку еще раз. Это произошло после очередного продолжительного и очень трудного рейса, когда веселой и шумной ватагой мы счастливые и молодые, романтичные и неприкаянные, неунывающие и гордые зашли в кабак. Зашли, чтоб отметить приход из далеких стылых морей на нашу прекрасную, похожую на рай землю. Которую еще больше полюбили и по которой несказанно, как никогда, соскучились. И там сидел ОН. Он играл, извлекая эти поистине чарующие неестественные звуки из обшарпанной и старой скрипочки. Звуки сливались воедино и затем будто белым бархатистым и нежным облаком приплывали к нам из синеющей небесной купели, превращаясь в тонкую изящную мелодию сравнимую с убаюкивающим, сладким шумом морских волн бегущих в дальнюю даль самозабвенно и напористо; всклоченными и непослушными, грозными и… непредсказуемыми. Так вот: я эту мелодию вспомнил! И даже не вспомнил, а узнал. Узнал! Как узнают давно невидавшие друг друга близкие родственники, так нежданно и случайно встретившиеся на нашей грешной земле, невесть где! почему? и зачем?
Под аккомпанемент этой музыки, восхитительные и бравурные тосты моих друзей, звон бокалов - мои мечты, как дым дорогих сигар, проплывали легко и стройно в неизвестную изумрудную даль, где нет ни берегов, ни пристанищ; ни покоя ни отдыха. Где все, как попавшие в шторм корабли, - в борьбе и движении.
СЕРГЕЙ АНКУДИНОВ