Если духовной столицей Северной Фиваиды по праву считается Вологда, то совершенно не случайно Петр I основывает новую столицу обновленной Империи на берегах Невы. И делал он это не для духовного сближения с окатоличенной Европой, а для того, чтобы обезопасить этим Православную Русь, веками страдавшую от нашествий западных братьев-христиан. Петербург должен был стать олицетворением России грядущей, желающей всем вселенского братства и любви.
Если хотите, Петербург в его духовном понимании - не просто град, но как бы сам Святой Первоапостол Петр, шествующий по водам и нисколько не сомневающийся в Промысле Божьем о нем, о России и о всем мире. Поэтому и внешне град Святого Петра не похож ни на один город России и мира. Он уникален во всех отношениях. Это как бы некий Северный Иерусалим, где Господь и Его Пречистая Матерь пребывают неким особым образом и Ангелы покрывают его ночью и днем, что мы зримо видим на шпиле Петропавловского собора и на Александровской колонне. Ангельское Святое попирает злобное демонское и человеческое.
О, сколько поколений людей, и каких! - видел и знал наш славный Святой Петербург! Вместе со стопами великих, в том числе всех без исключения великих русских поэтов, улицы, переулки и мостовые хранят следы отца, матери, сестры, брата, других родственников, одноклассников и сокурсников, сослуживцев и знакомых, конечно же, жителей вологодских и иных деревень. Но в Петербурге есть не только общепризнанные красоты, но и такое:
Трущобный двор. Фигура на углу.
Мерещится, что это Достоевский.
И желтый свет в окне без занавески
Горит, но рассеивает тьму.
Гранитным громом грянуло с небес!
В трущобный двор ворвался ветер резкий,
И видел я, как вздрогнул Достоевский,
Как тяжело ссутулился, исчез…
Это ветер того самого октября, который принес столько «гранитного» шума и грома на Русь, после чего по всей стране установилась жесточайшая безбожная зима с такими греховными морозами, что от них и погибнет в Крещенье (но кто ж на самом деле может быть убит в Богоявление Божие!) автор выше приведенных строк великий поэт Руси и мира Николай Рубцов. И уже Достоевского новые власти представят как чуть ли не «борца против ненавистного самодержавия за освобождение рабочего класса и крестьянства», а то и просто «больного» человека. Поэтому и вздрогнет великий русский писатель-пророк и уйдет от этих лихоимцов, но останется, как и Рубцов, жить в своем верующем народе.
С некоторой печалью, но и гордостью смотрит взор на могилу умершего рано поэта Дельвига, на захоронение жены поэта Пушкина, на белый крест поэта Ломоносова, на памятники, увы, без креста, на Черной речке и новой могиле поэта Блока, на высокий белый крест с Евангельскими изречениями на могиле Тютчева, на десятки, сотни и тысячи других могил, известных и безвестных христиан, и понимает, что эта Земля Священна и не может быть поругаема никаким врагом.
Взмывают самолеты, свистят поезда, гудят пароходы, мчатся машины, звенят трамваи, сменяются поколения, но особенно помнятся живые человеческие моменты и истории. Вот на горушке в Авиагородке катаются Сережа и Максим, их сменяют Серафим и двое Сашуль – Александр и Александра. А вот это не Гоголь идет, ведь он тоже Николай! Обернулся, нет, не Гоголь, но похож, очень даже похож! А вон тот – вылитый Рубцов, только в глазах другое…
Петербург в 60-е годы прошлого века… Март… Вроде бы оттепель… В книжном магазине на Васильевском острове бурная встреча с поэтами. Народу - битком. За книжным прилавком стоит вологодский поэт Александр Романов молодой, красивый, немного смущенный. Напротив него какой-то мужик из зала начинает ему хамить, мол, тебе не стихи бы надо писать, а пахать и пахать на земле. В другом конце зала на каком-то возвышении Евтушенко читает стихи, взмахивая над толпой руками. Читает про девушку Иру, дескать, ей «было с кем спать, но не с кем просыпаться». Евтушенко то ли жалеет ее, то ли еще чего… В магазине тесно, жарко, все люди в пальто, вплотную друг к другу. Какая-то привлекательная, но рыжая особа протискивается довольная на улицу. Мартовские лужицы сверкают на солнце… В толпе вместе с приятелем стоит поэт Николай Рубцов и тревожно оглядывает все происходящее. «Пойдем на воздух», - говорит он приятелю. Видя сменившееся настроение поэта, приятель с восхищенем говорит ему: «А ты, Коля, все равно лучше всех!» (по материалам рассказа Л.Д.).
Алеет в темнеющих лучах Собор Спаса на крови. Казанский собор выгнулся каменной дугой и приготовился идти на неприятеля… Невский проспект – явный русский страдалец от немыслимого количества дорогих магазинов, аптек, офисов, транспорта и людских толп. Скромно в стороне Мойка, 12 – серебрянная вода канала, редкие прохожие, тишина и тут же совсем рядом Дворцовая площадь с Ангелом на колоне и гранитная громада Исакия… Скорбная доска на гостинице «Англетер», кто-то в гостинице быстро задергивает штору… А вот и простор набережной – мосты, дворцы, соборы, Нева… «Любовь, а не брызги речной синевы, Принес мне холодный ветер с Невы!» (Н.Рубцов)… У памятника Петру I полузамызганный лже-Петр спешит к людям, чтобы со своей вычурной спутницей уговорить их сфотографироваться на память. Вода лижет гранитные ступени и гладит суровые камни. Это не моряк, а сам царь Петр подлаживает топором Русский Корабль, прочный Ковчег, Который остановится только в Царствии Небесном… В воздухе слышится: «Мне бы снова вольным матросом наниматься на корабли! Чтоб с веселой душой снова плыть в неизвестность, - Может, прежнее счастье мелькнет впереди!..» (Н.Рубцов). В Питере Рубцов и рабочий, и моряк, и гражданин, и поэт! Он не только скачет «по холмам задремавшей Отчизны, как сын удивительных вольных племен», но, о, диво! - его видели скачующим по каналу Грибоедова!!..
Но невиданно хороши и прекрасны светлые северные ночи на всем Русском Севере! Книжку можно читать на вышке в родной избе, но что-то не читается… Из оконца видна лента песчаной дороги, уводящей в леса и в соседнюю деревню. На стене у кровати «Три богатыря», и кажется, что они охраняют именну эту сельскую тишь, и дорогу, и родную избу с нехитрым домашним скарбом. Рядом желтые семейные фотографии… И вот уже в представлении изба не изба, а небесный корабль. Матушка внизу брякает ведром, а когда наколяется к печи, то все лицо ее – один древний лик, в котором явно проступают богородичные черты, смиренные, любящие и страдальческие… И печь, не печь, а огненная пещь-купина, в которой сгорает все ненужное и приготовляется невиданное, Божественное… И полати уводят в бесконечное и избяные ступени, словно ступени Иаковлевы, ведут только в иное Царство не от мира сего… Стол-алтарь… Иконы – окна в мир Света и Любви… Дымоход – отводник всякого зла, а балка через всю избу – ось, на которой все видимо и даже невидимое держится и жизнь вся вращается… Держись за кольцо на ней в зыбком твоем житьи-бытьи, изба не подведет… Молись только – Бог в одесные окна смотрит, а лукавый – в шуйные… Сени – преддверие, чтобы приготовится и знай, оглашенный, куда прешь, не ведая, что творя… Хороши пироги причастные и мил напиток чайный за самоварной беседушкой. Помянуть не забудь крещеных, не мешайте же некрещеные под столом, не колтыхайтесь… Лучше отведайте-ка рябинки в палисаднике нашем, ох, и сладкая же та рябина, то ли по молитвам, то ли еще как, сорт, сказывают, такой…
Вон ступени на вышку тяжело заскрипели… Хоть на улице и светло, а на чердаке все же темень. Открываю дверь… Никого… И на улице никого. Дремлет старая деревня, клонится все ниже и ниже к земле и все туда посматривает – на дорогу через поле золотое, где огневые закаты, и таинственные всадники скачут в монашеских одеждах, колокола звенят под водами Пежмы-реки и цветы разговаривают человеческими ангельскими голосами. Дорога та идет к храму Спаса Пречистого, а в услужении Ему Иоанн Предтеча подает кадило и оттого-то Божественного каждения все эти места поющие, чистые, ласковые. У Святого Предтечи глаза улыбаются и никакой суровости. Кадят Они и на местном погосте – над крестами легкий туман-фимиам и храм плывет мимо всех невзгод и злосчастий, болезнй и бед, и пение вдруг монашеское начинается: «Слава в вышних Богу…», а там в небесах незримых певчих пение хоровое: «Мир на земле и в человеках благоволение». Чуднен, предивен и потрясающ нетленный Божественный мир!