Сегодня ни для кого не секрет, что Россия — мировой лидер в области авиакатастроф. Это и понятно. Летаем на хламе! Но мало кто знает, что мы также на первом месте и по количеству утонувших кораблей. Лично меня это не удивляет. Наш флот, конечно, дряхлый, но дело не только в этом. Он традиционно был и остается самым разгильдяйским флотом в мире. С разгильдяйством в жизни я сталкивался много, но с таким необузданным — только на море.
Где-то в начале 80-х я впервые ступил на палубу толкача в качестве практиканта мореходного училища. В первый же день меня научили браконьерству. Едва мы загрузились и отошли от порта, штурман развернулся и врезался в пляж. Отцепив баржу, мы отправились рыскать по устью. Пристав к берегу, механик выволок из машинного отделения два электропровода. Один бросил в воду, другим принялся замыкать о корпус судна. Посыпались искры, из воды стали выпрыгивать сомы. Мы заполнили рыбой всю палубу и поплыли по калмыцким селам обменивать ее на самогон. К вечеру подошли к тому месту, где оставили баржу, но ее унесло течением. Всю ночь рыскали по устью и нашли ее прибитой к понтонному мосту. Ни один диспетчер не хватился нашего двухсуточного исчезновения.
После второго курса меня распределили на сухогруз и первое, чему научили, — сажать судно на мель. Однажды ночью я стоял за рулем. Внезапно слева проплыл буй. Я покосился на штурмана. Буй, как мне объяснили, должен проплывать справа. Но штурман и ухом не повел. Слева проплыл второй буй. Штурман крутил приемник и зевал. Внезапно судно дернулось, и мы полетели на палубу. "Я как знал, что сейчас впишемся в мель! — завопил он. — Специально молчал. Ждал, когда ты наконец ляжешь на курс!"
В рубку прибежал капитан. Выругался, врубил задний ход и достал карты. Где-то на третьем кону судно с мели сошло, что меня удивило. В мореходке учили, что без помощи буксира с мели не сойти. Но капитан объяснил, что у нашей калоши двигатель о-го-го. Штурман стал перечить. Они спорили несколько дней. В конце концов решили провести эксперимент. Под Саратовом штурман, узрев в бинокль мыс, вырвал у меня штурвал и развернулся на него. Удар был такой силы, что судно крутанулось и, выскочив на берег, накренилось под 45 градусов. Несколько клеток с арбузами полетело в воду. "Учись, студент! — загоготал штурман. — Вот как надо водить!"
Капитан завистливо цокнул языком. Так загнать перегруженный сухогруз на мель может только мастер — читалось на его лице. Мы врубили задний ход и сели играть в карты. Менее чем через полчаса сухогруз сошел с мели, и штурману пришлось ставить ящик коньяку.
— А если бы мы не сошли? — поинтересовался я.
— Тогда бы вызвали буксир, — пожал плечами капитан.
Я наивно думал, что на море больше порядка, чем на реке, хотя бы потому, что там негде взять спиртное. Но первое, что я увидел, ступив на рыболовецкое судно, на которое меня распределили после третьего курса, — пьяное кишение матросни. Успокаивало лишь одно — что завтра уйдем в море. Но мы не ушли в море. С корабля исчез боцман. Пока его искали, два моториста отпросились в магазин и не вернулись. К вечеру на судне остались только я, капитан и повариха.
К утру следующего дня боцмана нашли. Он безмятежно почивал на клумбе астраханского аэропорта. Его доставили на судно, но в тот же день он снова исчез. К вечеру корабль отогнали на рейд, чтобы с него уже никто не мог исчезнуть, и в течение трех дней доставляли на шлюпках выловленных матросов. Боцмана так и не нашли.
Перед отправлением прибыл инструктор и попытался провести учения по спасению судна. По случаю изуверской бестолковости команды инспектор махнул рукой и сказал: "Ладно! У вас две шлюпки и четыре плотика. В случае чего спасетесь!" На другой день плотиков осталось три. Плотик — эта такая бочка, которая висит под рубкой. В случае крушения нужно дернуть за веревку, и тогда содержимое бочки упадет в воду, само надуется и превратится в резиновую лодку с брезентовой крышей. В брезентовых недрах покоятся консервы, вода и спирт. Едва мы отчалили, два матроса умыкнули бочку и приволокли в каюту, в надежде достать спирт. Они дернули за веревку, плотик начал надуваться и прижал их к стенам каюты. Матросы возопили на манер пророков. Прибежали мотористы и изрезали плотик, чтобы спасти их от удушья.
Уже будучи журналистом, я узнал, что радистам рекомендовано выходить на связь дважды в день. Мы не выходили три недели. Это я знаю точно, потому что передающую антенну я в первый же день нечаянно замкнул о корпус корабля. У меня из каюты не брал транзисторный приемник. Я через иллюминатор протянул провод, намереваясь подсоединиться к приемной антенне радиостанции, но по ошибке присоединился к передающей. Послушав радио, я вытаскивал антенну и кидал ее под матрас, где она замыкала с корпусом судна. Об этом стало известно только двадцать дней спустя, когда радист решил выйти в эфир...
Однажды, когда мы болтались в районе иранской границы, я, заступив на вахту, не увидел за штурвалом рулевого. Судно шпарило полным ходом в неизвестном направлении. Взглянув на компас, не поверил глазам: он был раскурочен. Компас вскрыли, чтобы извлечь спирт. "Выпивание компаса" — явление в море довольно частое. В тот раз выпившего компас так и не нашли, хотя капитан лично обнюхал всю команду.
Впоследствии жизнь меня направила сухопутным путем, но та бесшабашность, которую я впитал на флоте, еще долго жила во мне.
Несколько лет назад на строительстве моста через Волгу я встретил своего однокашника. Он был капитаном ледокола. Мы предались ностальгии, и кэп предложил мне сплавать с ним до Ярославля. Я не устоял. Первое, что я ощутил, ступив на трап, — атмосферу флотского раздолбайства.
Мне, отвыкшему от корабельных традиций, приходилось нелегко. Сначала я пил с капитаном, тайком от команды. Потом — с командой, тайком от капитана. Затем из недр плавкрана, который мы волокли за собой, выползли крановщики. Мне пришлось пить и с ними. Встав за руль, я пожалел, что не член команды. Судно — новейшее. Вместо штурвала румпель. Спутниковый навигационный локатор в виде телескопа. Взглянул в него — мать честная! На звездном фоне — зеленые островки. "Это мели, — пояснил капитан. — На данном участке мелей нет..." Он не успел договорить. Ледокол тряхнуло, как в те давние времена, и мы полетели на палубу. "Смотри-ка — есть!" — удивился капитан. И мы, врубив задний ход, сели играть в карты.
Времена изменились, но традиции на флоте остались прежними, потому что и тогда, и сейчас на российских кораблях — команды наемные, а следовательно, моряки к судам, на которых работают, относятся наплевательски. Им безразлично, нарушаются условия эксплуатации или нет. Может, оттого судовладельцы и не покупают новые суда: затраты большие, а отношение команды к ним далеко не трепетное. По этой причине я скептически отношусь к тому, что какие-то законодательные ограничения изменят ситуацию на флоте. Традиции есть традиции, и предписания перед ними бессильны. Ситуация может измениться только в одном случае, если хозяевами кораблей станут капитаны и команда. Это им должно государство давать льготные ссуды на покупку новых судов, а не коммерсантам, для которых корабли — лишь средство передвижения. Тогда можно будет надеяться, что на флоте сформируются совсем иные традиции.