Русский мат - вещь тонкая. Диапазон его воздействия необыкновенно широк - кому-то смешно, а кто-то испытывает омерзение, слыша "крепкое словцо." Так вот, лично я принадлежу к первым, принадлежащих же ко вторым просил бы не читать то, что я здесь наизображал.
В старые "добрые" советские времена в перерывах футбольных матчей было принято проводить эдакие спортивные минисоревнования, дабы отвлечь публику от чрезмерного поглощения спиртного. Я не был свидетелем того, что намереваюсь описать, и не особенно полагался на рассказ бывшего якобы свидетелем происшедшего, но всё равно смешно.
Итак, перерыв между таймами. Диктор по стадиону объявляет:
- Внимание! Участникам забега на 1500 метров собраться у заднего прохода.
Вот такая история. Хотите - верьте, хотите - нет...
В Киеве, если кто не знает, публика изысканная. Точнее, "изысканная". "Изысканно" ведёт себя, "изысканно" выражается... Но было так не всегда.
Немного истории. До Великой отечественной в Киеве проживало порядка восьмисот тысяч человек. Из них порядка двухсот тысяч были переселены в Бабий Яр, многие не вернулись из эвакуации или погибли на фронте. Короче говоря, в сухом остатке послевоенный Киев получил едва ли половину от довоенного количества проживающих в нём людей. И на освободившиеся вакансии граждан республиканской столицы хлынуло население окрестных, и не только, сёл и деревень. И город стал другим.
Несть числа эпизодам, иллюстрирующим вышесказанное. Но один мне особенно запомнился. Я тогда жил в Жулянах в четверти часа езды от Киева и ездил на работу электричкой до Караваевых дач, а оттуда - автобусом, который в часы пик был переполнен и частенько проезжал остановку транзитом, и тогда приходилось брать такси, чтобы не опаздывать. В этот раз подкатил семиместный такси - были такие волги-стэйшн, у которых сиденья второго ряда откидывались, давая доступ к установленным в багажнике дополнительным трём сиденьям. Такси был, разумеется, полон, т.е. вёз семерых пассажиров. Рядом с водителем села хорошо одетая молодая дама полуинтеллигентного вида. Остальных я не запомнил, не запомнил бы и её - да чего уж там - вообще бы этот эпизод не запомнил, не случись того, что и стало сюжетом рассказа.
Итак, когда мы всемером забрались в такси, на счётчике была обычная сумма при посадке - двадцать копеек. Ах, да, забыл сказать: дело происходило в 1974 году, тогда такие суммы имели хождение. Когда я выходил, сумма была где-то рубля два с копейками. И тут я сделал то, за что читающие - если таковые будут - сочтут меня скрягой, а кое-кто даже обзовёт каким-нибудь некрасивым словом. Поэтому оговорюсь: сделал я это из чистого озорства, чтобы увидеть реакцию таксиста. Ну так вот - поделив сумму на счётчике на семь, я протянул водителю тридцать пять, как сейчас помню, копеек.
-Шо цэ такэ - вызверился водитель.
-Сумма на счётчике, делённая на количество пассажиров - кротко ответствовал я, вылезая из такси.
-Яке каличество, шо ты мени гхолову морочишь - не унимался таксист.
-Но таков порядок, и странно, что вы этого не знаете - начал оправдываться я.
-Ну ты, гандон - подала голос хорошо одетая молодая дама полуинтеллигентного вида - гони рубь, козёл, и вали на ***, пока по еблу не выловил.
Эта тирада оказалась аргументом, решившим судьбу дискуссии в пользу моих оппонентов. Сунув водиле рубль в дополнение к упомянутым копейкам, я удалился.
Вспоминая этот эпизод, я вот что думаю: корректно оспорить правильный, законный поступок - а именно такой, пусть и с налётом формализма, была моя попытка оплатить проезд тридцатью пятью копейками - невозможно. А вот посредством хамства, да ещё с обещанием "съездить по еблу" - легко.
В КБ,где я трудился после демобилизации, подобралась нескучная компания молодых людей, и процесс производства бумажной продукции сопровождался обменом шуток,не всегда, надо сказать, безобидных.
Одним из главных наших развлечений были вариации на тему имен пожилых сотрудников.
- Захар Михайлович - Захер Михуйлович;
- Михаил Борисович - Махал Обрыстович (мы сознательно опустили одну букву в отчестве,чтобы не звучало совсем уж отвратно);
- Зусь Моисеевич - Гусь Мойсеевич;
- Анна Ефимовна - Анна Ефигавно;
- Борис Юльевич Розман (человек, не чуждый позы) - Борис Цезаревич Бронзман, по кличке "Половина Орла";
- Хаим Иосифович Белокопытов - Хаим Иосифович Парнокопытов;
- Геннадий Израилевич Рабинович - Иван Израилевич Рабендранатович (имя Геннадия Израилевича претерпело трансформацию по типу "как сделать из Бори Стёпу", а именно: Геннадий-Ванадий(см.фильм
80-х "Берегите женщин")-Ваня-Иван).
Надо сказать - все перечисленные, кроме, может быть, Ванадия, были милейшими людьми, и я, как один из самых деятельных участников переименований, до сих пор, спустя почти пол-века, испытываю угрызения совести . Единственное, что хоть как-то меня утешает - их неосведомлённость, ну, или скажу так - их гипотетическая неосведомлённость в наших безобразиях.
Но был, был один прокол, и рёв возмущённого Захера Михуйловича (ох, простите, Захара Михайловича) я слышу до сих пор.
А случилось вот что. Наше КБ принадлежало заводу "Красный Резинщик" (в переводе на украинский - а дело происходило в Киеве - Червоный Гумовык, но мы подсуетились, и по заводу пошло гулять иное название, а именно - Червоный Говновык), производившему резино-латексные зделия. По этому поводу высказался Володя Головенко, по кличке Министр - его я не обозначил в списке переименованных, поскольку он был одним из нас и к пожилым не принадлежал - привожу по памяти: "На ****ом Говновыке, кроме гандонов, даже с****ить нехуй" - прошу прощения за сквернослова Вову.
Ну так вот, из "братской социалистической" Польши приехали к нам по обмену опытом несколько человек, работавших где-то в Лодзи на подобном "Говновыке".Шефствовать над ними поручили Захару Михайловичу. В первый день их пребывания у нас, на перекуре, они стали уточнять, как правильно произносить его имя и отчество, и, естественно, получили от меня исчерпывающие объяснения, стоившие мне квартальной прогрессивки. Но это случилось потом, а в этот день,спустя час-другой, я бегал по отделу, а за мной гонялся озверевший Захар Михайлович с намерением набить мне рожу и орал - боже, как же он орал!
А вот поляки оказались ребятами с юмором и совершенно не обиделись, а кто-то из них даже демонстрировал нам осведомлённость в русском мате фразой "****и в рот".
Но, как явствует из пред-предыдущего абзаца,доставали мы не только пожилых, но и устраивали время от времени достаточно весёлые междусобойчики. Так, работал в отделе некто Митя Ермак, по кличке Дерьмак – впрочем, факт наличия подобной клички не имеет к данному эпизоду отношения и приводится, что называется, для красного словца. Так вот, этот Митя был весьма упитанный молодой человек с очень женственной попкой. И была у нас молодая женщина по имени Тамара, которую вожделело всё сколько нибудь пригодное для совершения репродуктивного акта мужское население отдела.
Однажды, пикируясь с Митей не помню по какому поводу, я уел его следующей фразой:
Митя – сказал я – если бы у Томочки была такая жопа, как у тебя, она была бы самой красивой девушкой на заводе.
Кому не нравиться моя жопа – ответствовал Митя – пусть поцелует меня в голый зад.
Ну и так далее.
Последнее, что я хочу оговорить в этой главке. И это уже не смешно.
Читатель, если такой сыщется, обратит внимание на обилие еврейских имён. Тому есть объяснение.
В еврейской истории немало упоминаний о гетто- местах проживания евреев в галуте, т.е. в рассеянии. В Киеве 70-х, который Михаил Жванецкий сравнил с Берлином 30-х, термину "гетто" придали иной смысл, обозначая им не место проживания, но место работы. Т.е. руководством города был определён ряд предприятий, в основном лёгкой и местной промышленности,куда евреи могли устроиться на работу. И больше никуда. И упомянутый Говновык был одним из таких предприятий, получивших кличку "гетто".
В Израиле есть много такого, что совершенно непереносимого для человека, взращенного в социалистическом галуте. Одно из таких на иврите называется "шивук хариф", что в смысловом переводе означает "агрессивный маркетинг", в дословном – "острый маркетинг", а по сути – наглое, бесцеремонное навязывание с целью что-либо продать. Выражается это в том, что в среднем 4-5 раз в неделю, между 6-ю и 8-ю вечера, т.е. тогда, когда вы только-только вернулись с работы, перекусили и расположились отдыхать, вам звонят по телефону и с вами говорит то ли непосредственно агент по продажам, то ли записанная им голосовая реклама. В первом случае я без лишних пауз посылаю к ****ей матери, во втором – молча кладу трубку.
Хотя бывает и наоборот, чаще по первой схеме.
Но, как говорится, и на старуху бывает проруха, и однажды я таки ввязался в разговор, причём совершенно об этом не жалею. А было это так.
Как-то, в упомянутое выше время, зазвонил телефон. Предчувствуя абонента, я уже собрался произнести мою универсальную фразу, но был остановлен совершенно очаровательным – нежным, игривым, очень интимным – женским голосом.
– Добрый вечер – пролепетала прелестница – меня завут Анна. Я представляю компанию по установке фильтров очистки питьевой воды. Разрешите мне украсть пару минут вашего времени. Как я могу к вам обращаться?
О применении универсальной фразы не могло быть и речи. Это не был "шивук хариф" в его банальном выражении, но нечто совершенно иное – игра не лишенной некоторой артистичности женщины в рамках её профессии и дела, которым она на данный момент была занята. Нечто сродни сексу по телефону. И, взяв себя в руки, я принял игру.
– Элоим Петрович – светским тоном произнёс я.
– О, у вас красивое имя – проворковала Анна. – Я нечасто с таким встречаюсь. А как вас зовут дома?
– Ёжик – моментально среагировал я.
– О нет, я не это имела в виду – в голосе моей собеседницы послышалось хороше сыгранное смущение. – Так вас, видимо, называет ваша любимая в интимные моменты – голос опять стал игривым. – А я имела в виду ваше уменьшительное имя.
– Гарик.
– Странно – Хрустальный колокольчик её голоса принял укоряющий оттенок. – Какая же связь?
– Голубушка, я уже 61 год пытаюсь это понять.
– Вы меня разыгрываете – обиженно пролепетала она после некоторой паузы.
– Вы абсолютно правы, милая. Не сердитесь. Дело в том, что я ничего не собираюсь покупать, а прерывать разговор с вами мне не хотелось. Я желаю вам успеха в вашем нелёгком и неблагодарном деле и спешу откланяться. Пожалуйста, положите трубку первой.
На другом конце провода послышался щелчок – или, как пишут в сентиментальных романах – "сухой щелчок". И стало отчего-то вдруг досадно: я держал в руке трубку и недоумевал – с чего бы это мне досадовать?
И лишь спустя время, проигрывая эпизод, я понял причину досады: Анна не попрощалась со мной.
Техникум. 2-й курс. Урок сопромата
Преподаватель – Евсей Григорьевич Мальцев, милейший и обаятельнейший старикан на протезе, полковник инженерных войск в отставке, любимец группы. Выставив огромный живот, он входит – именно входит, а не заходит (я бы даже сказал – вплывает) в аудиторию, медленно преодолевает пространство между дверью и кафедрой и в процессе преодоления здоровается, являя профиль. Потом садится, открывает журнал и делает перекличку. После переклички, сдвинув очки на кончик носа, поднимает лицо, являя фас, и озирает нас весьма дружелюбно. По аудитории проносится вздох обожания.
Затем очки водружаются на место, и обожание сменяется настороженностью. Евсей Григорьевич объявляет первый вопрос по пройденному материалу.Его палец медленно ползет по журналу сверху вниз и, наконец, останавливается.
– Сачёнок – доброжелательно объявляет Евсей Григорьевич, вызывая несчастного, которому вменяется ответить на поставленный вопрос.
Тут я прервусь на коротенький комментарий. Дело в том, что фамилия упомянутого – Саченок, с ударением на "о", а не на "ё", которое на самом деле и не "ё" вовсе, а "е", в отличии от лукавой мальцевской транскрипции, достаточно прозрачно намекавшей на некое присущее Саченку свойство.
Итак, Саченок, демобилизованный матрос по кличке Боцман, в меру упитанный тугодум, да попросту – дубарь несусветный, в недобрый, видимо, час принявший решение продолжить образование. А поскольку дембеля в те золотые годы могли поступить в техникум без вступительных экзаменов, отыскал в мамином сундуке полученный в 18 лет табель за седьмой класс ( в среднем – полтора календарных года на один учебный) с суммарным баллом 29 – восемь троек и пять по физ-ре, выклянчил в колхозе направление на учебу – и пошел учиться в техникум как производственник, т.е. с гарантированной стипендией и без висящего над непроизводственниками домоклова меча отчисления за неуспеваемость. А дальше...Рассказывать, как бедняга учился – только слезы лить, а посему вернемся-ка мы в то прекрасное весеннее утро 1964 года, когда Евсей Григорьевич Мальцев затребовал Боцмана к доске.
Боцман из-за стола встал, но к доске не вышел. Евсей Григорьевич на формальностях не настаивал, вопрос повторил и уставился на боцмана поверх очков. Боцман же, менталитет которого сформировался на флотских политзанятиях, молчал, как матрос в гестапо. Наконец, одному из них игра в молчанку надоела.
– Садись, Сачёнок – растягивая "и" в первом слове, огласил Евсей
– оценка будет два.
– Евсей Григорьевич, я учил материал, два раза читал – захныкал боцман.
– Тогда не молчи. Вопрос понятен?
– Так точно.
– Ну так отвечай.
Молчание.
– Садись. Оценка будет два.
– Ну Евсей Григорьевич, ну спросите хоть у Захаркина, мы с ним вместе вчера...
– К девочкам ходили – сострил Евсей. – Шарабон.
И с ручкой в руке потянулся к журналу.
И тут вспомнил, видно, Боцман золотые палубные денечки.
– Да учил же я, ****а мать, учил...
На этот раз Евсей очки не сдвигал. Он их снял совсем и посмотрел на Саченка одному ему присущим спокойным, грустным, я бы даже сказал – кротким взглядом, и произнес:
– Садись тогда. Оценка будет три.
Это был шок. На какую-то секунду аудитория замерла, чтобы в следующее мгновенье разразится таким громоподомным смехом, что не только окна – стены задрожали и декан приперся.
Как-то, не помню уже, в каком году, но давно , ещё при совках, был я в командировке в городе Днепропетровске. Скучнейший, запущенный, задымленный, убогий архитектурно городишка. Но вот чего там было в изобилии в те годы - так это весьма сговорчивых дам любого возраста и на любой вкус. Был я там всего лишь пару-тройку - теперь уж и не вспомнить, сколько именно - дней, и по вечерам, блюдя супружескую верность, маялся от скуки. Как-то, вечер на второй, я думаю, моего пребывания в городе, решил я постричься. благо при гостиннице, где мы остановились, была парикмахерская.
Меня обслуживала пышных форм дама лет тридцати с мягкими, даже, я бы сказал, ласковыми руками. Посреди процесса стрижки к ней подошли двое "лиц" кавказской национальности - тогда их, правда, так не называли - и, прервав процесс, дама отошла с ними в сторонку. Сидя в кресле с наполовину остриженной головой, я принялся наблюдать за ними, а точнее, за их отражениями в зеркале. Говорили в основном кавказцы, мягко, но настойчиво уговаривая её о чём-то, дама отказывалась, кивая в мою сторону. Тогда один из них вытащил из кармана несколько десятирублёвых купюр - немалые по тем временам деньги - и протянул их даме. Она сделала движение, собираясь взять их, но потом выставила руки ладонями вперёд, оглянулась по сторонам и смущённо улыбнулась, как-бы извиняясь за свой отказ. Они замолчали, но не расходились, видимо, обдумывая дальнейшие действия - кавказцы, точнее, один из них, с купюрами в руке, и смущённо улыбающаяся, но явно ждущая продолжения дама.
Вдруг входная дверь распахнулась, и в облаке ворвавшегося в тёплый зальчик морозного воздуха появилось нечто приземистое, длинноносое, с объёмным брюшком, и возмущённым фальцетом провозгласило:
- Мара, хто это такие?
- Юзик, шо ты разорался тут? Это мои клиенты, они у меня всегда причёсываются, когда бывают в городе.
- Знаю я, как они у тебя причёсываются. А шо это за десятки он тебе даёт?
- Ну...
- Мара, шо это за бабки, я спрашиваю? Они тебя уже ебли? Слышь, фраер, за шо ты ей плотишь, гха?
Второй кавказец подошёл к Юзику, приобнял его и повёл к выходу, попутно что-то тихо говоря. Они уже были в дверях, когда Юзик, резко повернувшись, вырвался из объятий кавказца и с криком:
- Мара, шо ты здесь у всех сосёшь, сука? - влепил ей звонкую оплеуху.
Заканчивала меня стричь другая парикмахерша, с не такими ласковыми руками и довольно заурядными, далеко не пышными формами. Она спокойно, не отвлекаясь, довела процесс до конца, попутно поведав довольно любопытную историю жизни одной супружеской пары - в дополнение к тому, что я уже видел.
Дети - наше всё
Был у меня приятель, большой любитель всякого рода скабрезностей. Как-то, напевая куплет из своего репертуара, он не обратил внимания, что рядом находится его семилетняя дочурка. Вот этот куплет:
Была я белошвейкой
И шила гладью,
Потом пошла в актриссы
И стала лАла.
ЛАла, лАла,
ЛАла, лАла, лАла...
- Папка, а кем она стала? - заинтересовалась малышка.
- Ты же слышала, доця - она стала актриссой.
- Нет, она пошла в актриссы. А кем она стала, ну скажи, скажи - девчушечка от нетерпения запрыгала на одной ножке. - Она стала ****ью, да, папка?
Первокласница одной из киевских английских школ:
- Бабушка, ты знаешь, что такое по- английски сру зэ виндоу (through the window)?
- Нет, ласточка. Я учила немецкий язык.
- Срать через окно.
Во дворе сидит на корточках двухлетний малыш в памперсах. За забором поливает цветы соседка.
- Фаина - взывает к ней малыш.
Соседка не слышит.
- Фаина - мальчёнка, рискуя потерять равновесие, вытягивает головку в сторону забора, здраво полагая, что так женщина скорее его услышит.
- Что, Данюшенька?
- Фаина, я какею.
А вот ещё случай, не менее удивительный.
У подъезда большого дома на скамье сидят три старушки и оживлённо беседуют. На некотором отдалении стоит трёхлетний бутуз и смотрит на них, всем своим видом выражая неодобрение тому, что он видит и слышит. Наконец, не выдержав, подходит к скамье.
- Данюшенька, чего тебе - спросила одна из старушек.
- Не ****ите- изрёк малыш и удалился.