ПАТРИК – СЫН АКАКИЯ
Длинная, бессонная ночь заканчивалась. Белесый, как разбавленное молоко, рассвет нехотя просачивался в окно. Из мрака проступили книжные полки, стол с черным четырехугольником монитора и портреты на стене в рамках. Профессор Решетников потянулся за очками, попробовал повернуться набок, но боль, которая до этого привычно гнездилась у него под лопаткой, вдруг взбунтовалась и пронзила все тело. Как будто каленое железо приложили.
- Марта! - позвал он медсестру, но у него получилось слишком тихо и неразборчиво, никто не подошел. Профессор давно жил один – жена умерла десять лет назад, дочери далеко: одна в Израиле, другая в Штатах. Родственников много, но наладить тесное общение с ними он так и не успел. У всех свои проблемы. На кафедре он не появлялся полтора года – с первого инфаркта. Сослуживцы изредка заходят, вот и сиделку они организовали. Сейчас она заснула, наверное.
Когда острая боль немного отступила, профессор все же дотянулся до очков – очень ему хотелось еще раз посмотреть на портреты тех, кого, при жизни видеть не довелось и кого потом разыскивал всю жизнь, Кто знает, может быть, еще повстречается с ними там, куда и ему скоро отправляться? Восемьдесят лет прожил, но как же быстро время пролетело.
***
Свои младенческие годы Решетников совсем не помнил. Иногда возникали у него в голове какие-то смутные видения: дорожка, мощеная гранитными плитами, цветущий сад под стеклянной кровлей, какая-то лестница с ковровой дорожкой и повторяющиеся многократно слова: «Яa, яa, яa…». Эти видения много лет сидели в его сознании, как отрывки ночных сновидений, но он не придавал им никакого значения. Мало ли что могло приснится!
Когда же он начал осознавать себя, то первым делом запомнил свое имя – Петя - Петр, а потом и имя матери – Настя - Настасья Ивановна и отца - Кузьма Матвеевич, которого почему-то многие звали «Кузьмич». Петя был у них, как говорят, поздний ребенок, что его, впрочем, нисколько не смущало. Еще в семействе была сестра Катя. Она была лет на десять старше и возилась с ним даже больше чем мама Настя.
Жили они в Марьиной Роще неподалеку от церкви «Богоматери Нечаянной Радости». Церковь эта была из тех немногих, которые никогда не закрывались даже в годы самых жестоких гонений. Все внутреннее убранство её сохранилось в неприкосновенности. По воскресеньям и в праздники Мама-Настя обязательно ходила на службу. Отец ворчал: «Какая польза от этих попов?», но на «Пасху» всё же похваливал испеченные женой куличи.
Трудился Кузьма Матвеевич на заводе «Станколит» в столярном цехе мастером-модельщиком. В старое время работал он по багету – делал красивые золоченые рамы для дорогих картин. Петр у него научился работать по дереву и вообще проникся уважением к рабочей профессии. На пару с отцом они мастерили разные нужные вещи на верстаке в дровяном сарае.
Дом, где они жили, был в два этажа с кирпичным низом и деревянным верхом. При царе весь дом занимала семья торговца Сметанина, но в двадцатые его со всеми домочадцами выселили куда-то. Тогда же Решетниковы и получили здесь две комнаты наверху, а кухня у них была общая с другой жиличкой – Тоней, у которой еще была девчонка Ирка ровесница Петра.
Марьина Роща традиционно считалась самым блатным и опасным районом Москвы. По одной из версий, и название свое она получила от бандитской атаманши Марьи. Эта недобрая слава сохранялась за ней долгие годы. Поддерживая традиции, мальчишки с их проезда постоянно воевали с мальчишками из проезда соседнего. Драки были «до первой крови», и Петр в них непременно участвовал. Он был рослый, и кулаки у него были увесистые.
Летом они зайцами ездили на электричке до «Левобережной» купаться в канале, или, на худой конец, довольствовались Останкинским прудом. Ближе к осени устраивали набеги на еще существовавшие тогда частные сады – яблоками запасались. Играли в «Чижика», в «расшибалку» на деньги, а, когда подросли, на городки переключились. Весело было.
Пару лет назад профессор Решетников решил наведаться в родные места. Узнал их с трудом: от старой застройки вообще ничего не осталось, шестидесятые годы отметились здесь панельными пятиэтажками, а в последнее время, расталкивая их, поднялись жилые башни следующих поколений. По Шереметьевской – главной магистрали района теперь двигался густой поток автомобилей, тесные дворы тоже плотно заставлены машинами. Редкие, чахлые деревца почти лишенный листвы обреченно тянутся к свету.
Одно знакомое здание профессор все же обнаружил – свою школу: высокую, четырехэтажную с большими светлыми окнами. Построенная в середине тридцатых, она продолжает служить делу образования – теперь в ней педагогический институт. Сюда он ходил целых семь лет, сначала с соседкой Ирой, а потом, когда в сорок четвертом разделили мальчишек и девчонок, она стала ходить в другую через дорогу.
***
В сорок восьмом умерла Мама-Настя – прилегла после обеда и уснула навсегда. А у Кати тогда же появился ребенок – мальчик. Поэтому Кузьме Матвеевичу (тот вышел, наконец, на пенсию) пришлось переквалифицироваться в няньки - Катя-то работала. Петр подумал-подумал и решил: со школой надо завязывать, и пошел учеником на «Станколит».
Через год ему присвоили первый рабочий разряд слесаря модельного цеха. В семье Решетниковых он теперь выдвинулся в главного кормильца. Завидовал, правда, сверстникам, которые вот-вот закончат школу и пойдут поступать в институты. Начальник цеха, как будто читал его мысли, сказал ему как-то:
- Тебе бы, Петро в «Школу рабочей молодежи» надо. Записывайся, а с графиком мы что-нибудь придумаем.
Вот так на третий год работы на заводе Петр Решетников снова оказался в школе, только вечерней. Сначала трудно было, потом втянулся, и соседка Ира помогала: чего греха таить, иногда она за него домашние сочинения писала. Они и занимались вместе, то в одной квартире, то в другой.
Как-то раз вечером он пошел к ней с очередным вопросом. Как всегда, не постучавшись, открыл дверь: Ирина только что готовилась надеть ночную рубашку – нагишом стояла у постели. Петр остановился как вкопанный, не знал, куда деваться. Девушка первая спохватилась, быстренько нырнула под одеяло:
- Стучаться надо Петька! – сказала она усмехнувшись, - Какой же ты странный – женщины никогда не видал? Ну, что там у тебя стряслось?
В тот вечер Петр никак не мог уснуть. Что-то переключилось у него в голове: такая привычная соседка вдруг, как Золушка в сказке, обернулась привлекательным видением, до которого и дотронуться боязно. «Как же он до сих пор этого не замечал, звал её просто Иркой? А она уже студентка - в Медицинский поступила, скоро упорхнет в другой мир, ему за ней не угнаться. А он ведь к ней так привык?» - думал Петр, еще не зная, что в жизни его ожидают и другие, неожиданные потрясения, куда более существенные, чем пробудившийся зов пола.
***
А случилось вот что! Отец Кузьма Матвеевич в том году совсем расхворался. Доктор его долго осматривал, а потом покачал головой и сказал:
- В больницу надо, на операцию. Как ты еще терпишь, Кузьма? Я попробую завтра же тебя положить.
Утром перед сменой Петр подошел к отцу, а тот ему небольшой сверток протягивает, перетянутый крест-накрест шпагатом, и говорит:
- Сейчас не открывай. Только, если я не очухаюсь, тогда и прочти. А пока спрячь.
Петр сунул сверток за икону, что висела в углу, и поспешил на смену. А на третий день отцу операцию сделали. Он как заснул под наркозом, так и не проснулся – сердце не выдержало. Но, может быть, оно и к лучшему – у него уже все тело было поражено. Петр после его смерти стал как бы главой семьи – в восемнадцать-то лет! На заводе ему отсрочку от армии схлопотали, и он продолжил работать и учиться.
Так прошло еще два года. Сестра Катя, наконец, мужика себе нашла – хорошего непьющего человека, приезжего, и они поженились. Возвращается Петр как-то с завода, видит на кухне Ирина стоит у окна и вроде бы плачет. Спрашивает её:
- Что стряслось-то?
- Мама…Несчастный случай (мама Ирины работала штукатуром на «Метрострое»), леса упали.
Петр подошел, повернул её к себе и обнял за плечи:
- Ириш! Не отчаивайся, я не оставлю тебе. Ты же мне родной человек. Давно хотел сказать, что люблю тебя.
После похорон он перебрался в комнату Ирины. Так и Кате было лучше. Им с Ириной теперь прятаться ото всех было уже ни к чему, и они поженились по-тихому. Собирая свои немногочисленные личные вещички, Петр вспомнил про сверток, лежавший за иконой. Вечером они с Ириной отряхнули накопившуюся на нем пыль и развязали шпагат.
***
В свертке было несколько фотографий, крестик на цепочке, кольцо с зеленым камнем, какой-то документ на немецком языке, две заграничные банкноты и короткое письмо, написанное карандашом на листке, вырванном из тетради. Петр расправил бумагу и прочел:
Уважаемый Кузьма Матвеевич!
Христом-Богом прошу Вас! Умоляю! Спасите нашего мальчика. Больше не к кому мне обратиться. Только Вам я могу довериться, зная Вашу преданность семье моего покойного супруга, да и Ваше ко мне прекрасное отношение. Очень надеюсь, что оно не изменилось за эти годы. Хотелось бы рассказать Вам подробно о нашей жизни, но время не ждет – за нами могут прийти каждую минуту. Скажу только, что тогда в 22-ом, когда Владимир Иванович скончался, мне неимоверно повезло: Георгий Васильевич Ч. предложил мне работу – переводчицей-стенографисткой в Рапалло, а потом в посольстве в Германии. Я и Лизу- дочку с собой взяла. Патрик её сын. Родился в июне 34-го.
Нас предупреждал один человек, что не стоит в Москву возвращаться, но мы не послушались. А теперь вот локти кусаем. Советской власти, Богом клянусь, мы ничего плохого не сделали, и я надеюсь, НКВД ограничится высылкой куда-нибудь за Урал. Когда устроимся, Патрика заберем. Я молю Всевышнего дать здоровья и счастья Вам и Вашей замечательной семье. Вышло так, что никаких ценностей у нас с Лизой не осталось – только кольцо у неё на пальце и крестильный крестик у Патрика – почти все вещи реквизировали при въезде на границе. Да будет с Вами Господь и заступница наша Матерь Божья. А меня простите великодушно.
Ваша Анна Стеклова-Дородецская. 25 июля 1937.
На обороте рукой отца было дописано:
Петя. На меня не серчай – ты как бы приемный у нас сын, но для меня и для матери ты всегда был и останешься родным. А настоящих мать и бабушку не вини – трудное время было. И еще прости, что Петром тебя записали, а не Патриком. Но, я думаю, что разница невелика. Остаюсь твой отец – Кузьма Матвеевич Решетников.
Петр с первого раза ничего не понял. «Патрик» - это о ком? Неужели о нем? У него же, как у всех нормальных людей, уже есть отец и мать и даже сестра с маленьким племянником. И все про них в документах прописано, на государственных бланках и с печатями. Это же не фальшивки? Но вот тут другой документ – вдвоем с Ириной, призвав на помощь все свои познания в немецком, они прочли:
«…Deutsches Reich…Die Stadt Berlin… Bezirks Mitte…Der Juni 20 1934… Geboren sein…Der Knabe…Patrik … Die Eltern …Kidesmutter Steklova Elza….Russi…Kindesvater A.K…. wird die Nationalitat…keine Daten»
По-русски, вероятно, это должно было означать:
«… Германский рейх…город Берлин…округ Митте… 20 июня 1934 года…Родился Мальчик…Патрик… Родители…Мать Ребенка Стеклова Эльза...Русская…Отец Ребенка А.К. …национальность …нет данных».
Может быть, фотографии прольют свет? Их всего три: на одной кудрявый малыш сидит в большом кресле, опираясь на подушки в кружевных наволочках. На другом фото ослепительно красивая молодая женщина, похожая на актрису, держит в правой руке длинный мундштук с сигаретой. На третьей, явно старой фотографии, запечатлен солидный мужчина в сюртуке, рядом женщина с ажурной шалью на плечах держит за руку девочку лет шести. На паспарту указано фотоателье - А.П.Платонов в Сергиевском Посаде.
Петр недоумевал: - «Куда же делись эти Стекловы-Дородецкие мать и бабушка – за столько лет могли бы дать знать о себе? И этот отец неизвестной национальности? Почему о нем ничего не написали? А если все это правда, значит, я живу под чужой фамилией?» - Петра так озадачили эти мысли, что он впервые в жизни напился по-настоящему, как взрослый. А на другой день, придя в себя, сказал Ирине:
- Убери ради Бога это куда-нибудь подальше. Знать ничего не хочу – был Решетниковым им и останусь. Никому ни слова!
***
В марте 53-го умер Сталин. Петр с заводской делегацией выстоял нескончаемую очередь к гробу: В Доме Союзов не смолкала траурная музыка, вождь лежал в море цветов такой же спокойный и величественный, как на портретах. Многие плакали. Все ожидали чего-то, но на завтра заводской гудок снова призвал рабочих к станкам, и Москва вернулась к прежнему ритму. В Парткоме шла запись передовых рабочих, желающих вступить в партию. Петр тоже написал заявление.
Потом были арест и расстрел Берия. На 20-ом Съезде Партии новый Генеральный Секретарь Хрущев осудил «культ личности», вдобавок в парторганизациях читали закрытые письма. Затем последовало развенчание антипартийной группы Маленкова, Молотова, Кагановича…И верилось и не верилось. Только громадная глыба Ленина оставалась несокрушимой. Хрущёв всячески демонстрировал близость к народу и обещал, что «уже наше поколение будет жить при коммунизме». Время это потом назвали «оттепелью».
Ирина, между тем, была уже на третьем курсе института, и Петр понял, что и ему надо подтягиваться, тем более, что аттестат об окончании вечерней школы у него уже был. Они посоветовались и остановили выбор на Инженерно-Строительном Институте (МИСИ) – вся страна тогда была как большая стройка, а строители считались самой востребованной профессией. Здание Института на Разгуляе было внушительным, о нем разные легенды ходили. Учиться здесь считалось престижным.
В институте студент Решетников сразу стал старостой группы - он был немного взрослее остальных, обладал кое-каким жизненным опытом и, кроме того, состоял кандидатом в члены Партии. Все в группе признали его авторитет. А на втором курсе Петра делегировали в институтский Комитет комсомола. И подработку ему удалось найти – лаборантом на кафедре «Основания и фундаменты». Чтобы пополнить бюджет семьи, и Ира устроилась дежурной медсестрой в Кремлевскую Больницу на Воздвиженке.
***
Как-то с группой студентов он поехал на экскурсию в подмосковный Загорск посмотреть, как строится новый цех большого завода. Заодно они посетили местный монастырь, окруженный мощными стенами с башнями. Эту крепость в смутное время не смогли одолеть осаждавшие её поляки. Петр с удивлением узнал, что до революции город назывался иначе – Сергиевский Посад. И он вспомнил, что этот Посад упоминался на той самой старой фотографии, что была в бумагах, отданных на хранение Ирине.
В тот же день вечером он попросил жену дать ему эти бумаги, и внимательно и спокойно все прочитал снова. Его таинственные предки каким-то образом были связаны с этим Сергиевским Посадом. При случае надо проверить. В зимние каникулы, после сессии, запасшись письмом от ректората, Петр вновь туда поехал. Целый день он провел в учреждении, именовавшемся «Адресный стол», разыскивая фамилии Стекловой или Дородецкой. После долгих поисков ему удалось найти женщину с такой фамилией - Дородецкую Софью, проживающую в коммунальной квартире старого многоквартирного дома.
Петр не без труда разыскал нужный дом, поднялся на третий этаж и нажал на кнопку звонка. Дверь открыл мужчина лет примерно тридцати в спортивном костюме.
- Не проживает ли здесь Софья Дородецкая? - спросил Петр.
- Дородецкая, Дородецкая…? Ах, да! Это же фамилия нашей бывшей соседки. К сожалению, умерла она. Нам ее комнату отдали. А Вы, наверное, родственник?
Петр слукавил, представившись краеведом. Сказал, что интересуется родословными местных жителей, показал фотографию. Из комнаты на него с любопытством смотрели женщина и двое ребятишек – всё семейство.
- Пройдите хотя бы на кухню. – предложил хозяин, - Лена! Приготовь нам чаю.
За чаем он рассказал Петру, что Дородецкие происходили будто бы из обедневших дворян. Когда-то у них был свой большой дом, но его реквизировали еще в двадцатых. Дом и сейчас стоит на прежнем месте на углу Вокзальной и Первомайской - в нём теперь детский сад. А кто на фотографии, хозяин не знает.
Петр поблагодарил и пообещал как-нибудь напомнить о себе. По дороге на станцию он решил посмотреть на дом Дородецких. Был уже вечер, и родители забирали детей из садика. Закутанных тепло малышей усаживали в санки. Снег на улице был неважно убран, и санки подпрыгивали на ухабах.
«С кем бы поговорить?» - подумал Петр. – «Вряд ли кто из молодых мамаш знает о событиях, происходивших здесь в прошлом. Может быть, пообщаться с соседями?». Он постучал в окно ближайшего дома. Кто-то приподнял занавеску, пытаясь разглядеть позднего визитера. Потом он услышал бряцание ключей – дверь приоткрылась, и невысокая женщина, зябко кутающаяся в платок, выглянула в щель. Петр изложил ей свою просьбу. На удивление, она не отказалась поговорить с ним и пригласила в дом.
Оказывается она хорошо помнила прежних соседей. Софья Дородецкая, по её словам, была заносчивая, ни с кем с улицы не общалась. За глаза все звали её «барыня» - у нее даже слуги были - кухарка и дворник. Была она «старой девой», потому, наверное, и злилась на весь свет. А вот на фотографии, похоже, её сестра Анна. Эта в Москве жила. В Сергиевском Посаде появлялась редко. Иногда дочку с собой привозила.
Направляясь на станцию, Петр еще раз прошел мимо дома Дородецких. Он попытался представить себе дореволюционный Сергиевский Посад: извозчиков, покрикивающих на прохожих, дамочек в длинных до земли одеждах и с кокетливыми шляпками на пышных прическах, мерцающий в окнах свет свечей или керосиновых ламп. Место для дома выбрано было очень удачно: прямо перед ним в глубокой лощине протекала речушка, за ней на противоположной стороне громоздились величественные башни монастыря. Предки знали, где поселиться! «Чудно! Неужели сюда тянутся мои корни?» - спрашивал сам себя Петр.
***
Дальнейшие розыски предков пришлось отложить. Все время занимали учеба и работа, да и по дому требовалось что-то делать. А тут еще наметилось пополнение семьи – Ирина сдавала госэкзамены, а сама уже на шестом месяце была. Получив диплом, она осталась работать в «Кремлевке», и в декрет оттуда ушла. Роды прошли благополучно, и появилась на свет дочка. Назвали её Анастасия, в честь бабушки. Петр только успевал крутиться.
Преддипломная практика у него была в Братске, не строительстве гидроэлектростанции. Целых два месяца он укладывал бетон в тело плотины. Работа шла днем и ночью. После ночной смены еще несколько часов просиживал в управлении – собирал документы для диплома. Тема у него была «Усадочные швы массивных бетонных конструкций…». Защитился он на отлично, и ему предложили аспирантуру. Правда, по закону требовалось два года отработать на производстве. Тогда как раз началось строительство нового институтского комплекса на Ярославском шоссе. Петр устроился туда мастером, а вскоре его и начальником участка назначили. Теперь его звали не Петей, а Петром Кузьмичем.
Тем временем у них в Марьиной Роще тоже большое строительство развернулось – Никита Сергеевич внедрял сборные панельные дома. Старая застройка шла под снос. В одной из первых пятиэтажек и Решетниковы получили отдельные квартиры - и Катя, и Петр. Радость было трудно описать. Прощайте печки, керосинки, худые крыши и скрипучие лестницы.
Когда переезжали, Катя собралась выбросить картину, которая много лет висела у неё на стене. Намалеваны на ней какие-то краснощекие бабы в красных платьях и самовар на столе. Отец Кузьма Матвеевич держал её из-за рамы, та была его собственной работы. Но со временем лепнина на раме частично отвалилась, швы на углах разошлись. Петру стало жалко, и он забрал картину себе в расчете позже подремонтировать. А когда стал протирать пыль, накопившуюся с задней стороны, обнаружил на раме какое-то клеймо:
СТЕКЛОВ В.И. ПОСРЕДНИЧЕСКИЕ УСЛУГИ СОБИРАТЕЛЯМ ЖИВОПИСИ. ТОЛЬКО ПОДЛИННЫЕ ШЕДЕВРЫ В РОСКОШНЫХ РАМАХ. ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО В МОСКВЕ , В КАДАШАХ. ДОХОДНЫЙ ДОМ – ВХОД С ПЕРЕУЛКА.
Ну, конечно! Отец же прежде был багетчиком, то есть рамы для картин делал. Выходит, работал он у Стеклова, а тот, возможно, был мужем бабушки Стекловой-Дородецкой! Неплохо бы все про этого Стеклова выяснить, что за человек он был.
***
Дела с аспирантурой шли успешно, и Петр еще к договорной работе подключился – как ни как дополнительный заработок к аспирантской стипендии. В это время, в связи с предстоящим расширением Третьяковской галереи, производились изыскания. Дотошный аспирант наблюдал за работами, обследовал подвалы и цокольный этаж зданий. Заодно, конечно, побывал и в залах музея. Разглядывая картины в богатых рамах, подумал: «А нет ли здесь старых специалистов, у кого на памяти дореволюционное прошлое. Может быть, слышали или знают что-то о Стеклове..».
Действительно, в научном секторе нашлась старушка - «божий одуванчик» - она еще молоденькой девушкой пришла сюда, разные поручения выполняла, а потом окончила Университет и до сих пор здесь работает, филолог.
- Как же, как же, - оживилась она, выслушав вопрос Петра, - была раньше такая фирма «Стеклов и К;». Мне не раз приходилось туда документы относить. Контора была совсем рядом в доходном доме, что на набережную смотрит. Фирма была посредническая, имела представителей в Париже и в Берлине и еще где-то. Они там выслеживали, где какая распродажа или аукцион, и с русскими собирателями тот же час связывались. Щукин Сергей Иванович через них покупал импрессионистов, Бахрушины, Мамонтовы и мы тоже, словом, разные любители.
Старушка еще рассказала, что жил Стеклов в том же доходном доме на третьем этаже в угловой квартире (позже дому еще два этажа добавили). Такие апартаменты тогда считались очень дорогими. Жена у него была приветливая, часто в галерею приходила, девушкам помогала. Когда революция произошла, Стеклов с женой и дочкой уехали куда-то. Было это примерно в девятнадцатом или в двадцатом, в голодное время.
- А вы еще в мастерскую сходите, где рамы подновляют, - посоветовала собеседница, – ведь у Стеклова свое багетное производство было. Такую красоту умели делать! Я позвоню туда, чтобы вас приняли.
Среди реставраторов тоже нашелся пожилой мастер. Как только Петр себя назвал, он очень удивился и обрадовался:
- Неужели Решетников? Да, я Кузьму Матвеевича хорошо помню – классный был мастер. Я мальчишкой у него учился. Большое производство было. Стеклову принадлежало, а Кузьма Матвеевич там старшим считался. Помер, говоришь? Жалко, жалко…
Итак. Из всех этих расспросов с непреложностью вытекало, что Владимир Иванович, о котором сообщалось в том письме, и есть предприниматель Стеклов – в прошлом хозяин К.М.Решетникова и, по всей вероятности, дед Петра. Со всей семьёй он проживал здесь на Кадашевской набережной – угол Малого Толмачевского переулка. Петр поднялся в лифте на третий этаж дома, чтобы прикоснуться к прошлому. По обилию звонков на дверях можно было заключить, что прежние апартаменты стали типичными коммуналками. Дому явно требовался ремонт.
Следуя логике, дальше предстояло выяснить, что же сталось с матерью и бабушкой тогда в тридцать седьмом. Следы, естественно, вели на Лубянку. Тогда как раз началась реабилитация жертв сталинских репрессий. «Направить запрос? Но вот в чем загвоздка: он по паспорту – Петр Кузьмич Решетников, притом член КПСС. В каких он отношениях с господами Стекловыми или Дородецкими? Показать им немецкую справку о рождении? Нет, об этом лучше помолчать».
***
В шестьдесят четвертом новоиспеченный кандидат технических наук Решетников был зачислен преподавателем на кафедру «Основания и фундаменты» - конкурсная процедура была чистой формальностью. Его определили вести семинары, да и научная работа продолжалась. Дома, между тем, наметилось новое прибавление семейства, и в положенное время Ира родила ему еще одну дочку, которую назвали Светланой. Дети требовали ухода и заботы, и Ирине пришлось уйти из клиники. Все через это прошли и знают, чего оно стоит. Двухкомнатная квартира в «хрущёвке» стала тесновата, но заработок преподавателя ВУЗа не оставлял шансов решить эту проблему. А тут (такая удача) подвернулось заманчивое предложение – командировка на два года в Египет на строительство Асуанской плотины. На кафедре не возражали.
Петр быстренько собрал все необходимые документы, сфотографировал жену с девчонками и прошел вместе с ними медицинскую комиссию. И вот уже у него на руках заграничные паспорта и билеты на самолет до Каира. Катин муж и племянник помогли с багажом. Ура, ура! Полетели!
Каирский аэропорт в пустыне, среди песков, над ним голубое без единого облачка небо и раскаленное солнце. Зато в отеле их встретила стерильная прохлада и американская мечта из холодильника – «Кока-кола» в пузатых бутылочках. Переночевав в Каире, утром поездом отправились в Асуан. В купе не жарко - работает кондиционер. За невысокими пальмами проплывает силуэт ступенчатой пирамиды Джосера. Проводник араб с красной феской на голове и в длинной до пола рубахе предупредителен и вежлив.
Для советских специалистов в Асуане выстроен специальный поселок со школой и детским садиком, со столовой, клубом и даже бассейном. Семейству Петра предоставили приличную квартиру: холл, две спальни, кухня. И тоже кондиционер. Всего наших русских на строительстве несколько тысяч, кругом свои – иногда забываешь, что ты в чужой стране.
Петру поручили руководство лабораторией. Лаборатория на правом берегу Нила, отсюда видно, как из донных отверстий строящегося здания гидростанции, вырывается стиснутая плотиной нильская вода. Впечатляющее зрелище. Задача лаборатории – контроль за приготовлением растворов, используемых при закреплении основания плотины. Работа интересная и ответственная. В подчинении у Петра с десяток арабских лаборантов-техников. Есть переводчик, но все равно приходится срочно учиться «азам» арабского. Ирина тоже с помощью «старожилов» учится объясняться на рынке и в магазинах. Как врача, её еще привлекают для консультаций в медпункте.
Два года в Египте пролетели как два месяца – жизнь была насыщенной и хорошо организованной: по вечерам в клубе демонстрировали наши и арабские кинофильмы, иногда устраивали вечера с самодеятельностью, играли в футбол. Когда выпадало подряд несколько дней отдыха выезжали на экскурсии в Луксор (древние Фивы), на Красное море к волшебным коралловым рифам. Кроме того раз в год всем предоставлялся отдых на Средиземном море в Александрии. Дети чувствовали себя хорошо. А заработная плата позволяла ни в чем себе не отказывать и еще откладывать египетские фунты для обмена их на специальные чеки. По возвращении в Союз многие могли осуществить заветную мечту советского человека – стать обладателем легкового автомобиля.
Позже Петр вспоминал это время с ностальгией. Новый неоценимый опыт, масса впечатлений от египетской экзотики и решительный шаг вперед в личном благосостоянии. Когда он вернулся в институт, на кафедру, ему было что рассказать студентам. Петр теперь получил место доцента, стал читать лекции. Он умел хорошо говорить, и студенты это ценили. И еще – сделал взнос за квартиру в строящемся кооперативном доме. Уже в этом году должно состояться заселение.
***
Шестидесятые годы были лучшими в советской истории. Прогресс был во всем: в технологии, в науке, в культуре. Казалось, что мы близки к тому, чтобы стать лидером остального мира. Развивающиеся страны смотрели на Советский Союз, как на образец для подражания. Но что-то в советской модели оказалось не так – достигнув определенной планки, страна остановилась, наступил период «застоя». Они дряхлели вместе: и герой кухонных анекдотов Леонид Ильич, и государство.
Так в застойном режиме прошло полтора десятилетия, и, наконец, в предсмертных муках Партия разродилась Горбачевым – молодым и энергичным Генсеком. Петр никогда особенно не интересовался политикой, но и он сразу поддержал горбачевские инициативы – перестройку, гласность, хозяйственный расчет. Когда начался массовый выход их Партии, коммунист Решетников тоже сдал свой партбилет. Теперь он был свободен, и пришло время вернуться к семейным тайнам – они как заноза сидели у него в мозгу. Ряд законов и положений, принятых в начале девяностых, обеспечивали доступ к архивным документам по жертвам сталинских репрессий. Поэтому, недолго думая, Петр послал запрос в Центральный Архив КГБ-ФСБ на Лубянке, дом 2.
***
И вот перед ним папка, пожелтевшая, с потрепанными краями и с надписью:
СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО № П - 470596
По обвинению гр-ки Стекловой Елизаветы Владимировны
по статье № 58- 3 и 6 п.1 Уголовного Кодекса РСФСР
Начато 9 августа 1937 г.
Окончено 23 августа 1937 г.
Количество томов – 1
Пальцы у Петра дрожали, когда он развязывал тесемки. Содержимое папки оказалось небольшим:
- Ордер за № 5140 от 8-го августа 1937г. на производство ареста и обыска.
- Опись изъятого имущества (книги на немецком языке – две; акции иностранного банка – десять; газета на французском языке с фотографией арестованной – одна; групповая фотография арестованной на фоне афиши кино; записка карандашом на русском языке на обрывке бумаги (всего два слова: «немедлено уезжай» и подпись – Акакий).
- Анкета арестованной Стекловой Елизаветы Владимировны 1906 года рождения, безработной …, беспартийной, национальность – русская, гражданство – советское….дата, подпись.
- Постановление Отдела ГУГБ НКВД СССР по материалам следственного дела № 470596 по обвинению Стекловой Е.В. по ст. 58 п.п.3 и 6 УК РСФСР. Далее утверждалось, что обвиняемая незаконно проживала в Германии, выдавая себя за киноактрису, выезжала во Францию и другие капиталистические страны, где встречалась с предателем Родины Порецким И.С. и невозвращенцем Кривицким В.Г. Секретные сведения об СССР для передачи их иностранной разведке получала через осужденного врага народа Кикнадзе А.Г. Передача немецкой разведке происходила через актрису и кинорежиссера Х.Б.Рифеншталь. Обвиняемая подтвердила, что целью заговорщиков был правый переворот в СССР и убийство товарища Сталина.
- Выписка из протокола (форма 896) заседания тройки при Управлении НКВД СССР от 22 августа 1937 г. Слушали обвинительное заключение по делу № 470596 – постановили Стеклову Елизавету Владимировну - РАССТРЕЛЯТЬ. Подпись секретаря тройки неразборчива.
- Выписка из Акта – Постановление Тройки НКВД по г. Москве от 22 августа 1937 г. о расстреле Стекловой Елизаветы Владимировны приведено в исполнение 23 августа 1937 г. в 22 часа. Подпись.
- Последнее в деле – Справка о реабилитации (на основании ст.3 Закона РСФСР от 18.10.1991 г….).
Петр несколько раз просмотрел и перечитал все документы. И это все, что ему дано знать о матери? Слезы наворачивались ему на глаза, и сердце строчило пулеметом – вот-вот вырвется наружу: - «Так бы пулеметом скосить их всех – палачей!».
А еще ведь была вторая папка - Следственное дело бабушки Стекловой-Дородецкой. Так же внимательно Петр изучил и её. Те же статьи УК № 58 п.п. 3 и 6. Разница лишь в том, что она представлена как доверенное лицо Н.Н.Крестинского - бывшего поверенного в делах в Германии, затем зам. Наркома иностранных дел, принадлежащего к «новой оппозиции». Через Стеклову-Дородецкую он якобы осуществлял связь с Троцким. Все остальное: Протокол, выписка из Акта о расстреле, справка о реабилитации были такими же – как под копирку. Только расстрел был днем позже.
Впоследствии Петру через общество «Мемориал» удалось установить, что и мать и бабушка содержались во внутренней тюрьме на Лубянке. Здесь же приговоры приводились в исполнение, а тела с большой степенью вероятности кремированы в Донском монастыре. Там же ему показали могилу №1, огороженную бордюром, с множеством дощечек и плит с именами казненных. Сюда ссыпали их прах. Петр сходил за цветами – принес и положил два огромных букета красных и белых роз – бабушке и матери. Огоньки могильных лампадок трепыхались от порывов легкого ветерка.
***
«Как же жить дальше? Он все еще Решетников – успешный ученый и наставник студентов. У него есть обязанности и дома и на работе. Теперь его зовут не иначе как Петр Кузьмич и он намеревается занять профессорскую должность. У него симпатичная жена–врач, которая вот-вот должна уйти на пенсию. И две дочери, правда, старшая Анастасия уже вышла замуж и уехала с мужем в Израиль, младшая заканчивает Университет. А он до сих пор не знает, кто его отец и какая должна быть у него фамилия». - Эта мысль не покидала Петра.
«Почему при рождении его назвали Патриком? Имя католическое, возможно, ирландское? Но те две купюры, которые были в пакете, оставленном матерью, швейцарские франки? Мать, судя по всему, свободно ездила по довоенной Европе, вела довольно бурную жизнь, вращаясь в кинематографических кругах. Кто тогда этот «А.К.» не установленной национальности, записанный как его отец в немецкой метрике? Что если «Акакий» – автор записки, хранящейся в деле, и «А.К.» в немецкой метрике - одно и тоже лицо?» И тут Петра осенило: Кикнадзе А.Г. – он же фигурирует и в обвинительном заключении матери, и он, конечно, встречался с ней в Берлине при выполнении своих «предательских намерений».
Петр принялся внимательно изучать книги по советской истории и по истории Партии. Кто же это такой «враг народа» Кикнадзе А.Г.? В первых рядах участников «заговора» его не было, тем ни менее он значился в списках расстрелянных в тридцать седьмом. В старых газетах и в партийной литературе Кикнадзе встречался довольно часто. Он – близкий товарищ Сталина по дореволюционному Закавказью, был в курсе сталинских «экспроприаций». В отличии от Сталина был приветливым, по натуре веселым человеком. Считая Сталина другом, не стеснялся ему возражать, если был с чем-то не согласен, например, уговаривал «друга Сосо» быть снисходительней к «заблудившемся» коммунистам. Все же Сталин нашел ему место в кремлевской иерархии – Кикнадзе был чем-то вроде завхоза или снабженца. Для обеспечения партийной верхушки качественными продуктами и предметами ему разрешалось выезжать в другие страны, в том числе и в Германию.
Развязав «Большой террор» против «новой оппозиции» (Бухарин, Рютин и др.) и против командного состава армии, Сталин решил заодно отделаться и от Кикнадзе, а равно и от тех, кто был с ним связан. Никаких серьезных обвинений ему не могли предъявить и расстреляли без суда. Сталин просто поставил красным карандашом единичку в представленном ему наркомом Ежовым списке. Петр представил себе, как вождь при этом удовлетворенно хмыкнул и что-то невнятно произнес по-грузински.
Теперь профессор Решетников был почти уверен, что нашел своего отца.
***
Прошло несколько лет. Работа в институте поглощала все время. Петр понимал, что новой России необходимо спешно догонять западные страны, где научная революция уже произвела переворот в технике и в технологии строительства. Он старался быть в курсе всех новых веяний и хотел, чтобы о них знали и студенты.
Как-то, между делом, оказавшись поблизости, он решил зайти в Грузинское представительство, чтобы разузнать о родственниках Кикнадзе. Его приняли любезно и выслушали с большим интересом. Всю возможную информацию обещали выслать почтой. Недели через две Петру пришел заказной конверт. Сообщалось, что родственники Кикнадзе нашлись, что проживают они недалеко от областного центра Кутаиси в поселке Арвели Цагерского района. К письму прилагалось официальное приглашение от семьи и от администрации области.
Отметив семидесятилетие, профессор Решетников Петр Кузьмич решил переквалифицироваться в пенсионеры. Договорился с Ректором, что отныне будет по контракту участвовать в Ученом Совете и консультировать на кафедре. Теперь он мог свободно распоряжаться своим временем и первым делом связался с родственниками в Грузии. Согласовал дату визита. Отношения с Грузией тогда были прохладные, но это касалось только властей – в народе по-прежнему сохранялись дружеские контакты.
Добраться до Кутаиси оказалось проще всего с пересадкой в Киеве. В аэропорту Петра встречали как почетного гостя – на трех автомашинах. Его посадили в шикарный черный автомобиль, и кортеж тронулся, оглашая окрестности сигналами клаксонов. Рядом с ним старейшина рода дедушка Мишако. Ему сто пять лет, но на вид не больше восьмидесяти.
Город хорошо посмотреть не удалось, только издали на горе промелькнул храм Баграта (ХI век). На улицах преимущественно старые постройки из светлого камня, заплетенные виноградными лозами. Дальше дорога пошла в горы по правому берегу Риони, то опускаясь к самой воде, то взлетая высоко к скалам. Полотно узкое, и местами встречные машины останавливаются и прижимаются к откосу, пропуская их кавалькаду.
За рулём крепкий рыжеволосый грузин лет пятидесяти – Гурами. Он руководит всей процессией – троюродный внук Кикнадзе. Перечисляет всех ныне живущих родственников. Петру трудно так сразу всех запомнить. В Грузии родовые связи превыше всего: на крестины, на свадьбы, на похороны родственники собираются со всех окрестных городов и селений. Число гостей измеряется сотнями. Петр обратил внимание на то, что почти все женщины одеты в черное. Родственников много, и траур приходится носить чуть ли не постоянно. А траур у мужчин – небритое лицо.
Между тем, пробравшись через узкое ущелье, картеж въехал в довольно просторную долину, со всех сторон окруженную горами. Еще небольшой подъем по узкой каменистой дорожке и вот родовое гнездо Кикнадзе – большой красивый дом с круговой террасой на втором этаже, окруженный мощными деревьями тутовника и грецкого ореха. Как только Петр вылез из машины, его окружили и осмотрели со всех сторон.
- Ах, ах! – наперебой говорили женщины. – Вылитый Како! Настоящий Кикнадзе! Какое счастье, что, наконец, нашелся!
Тут выяснилось, что все они давным-давно знали, что Акакий женился и что у него родился сын – письмо, где он сообщал об этом, хранилось в этом доме. Сколько лет прошло - никто здесь и не надеялся увидеть этого сына живым: предполагали, что он затерялся среди других детей «врагов народа», или вообще не выжил в сталинской мясорубке.
После знакомства, объятий и поцелуев Петра пригласили к столу. Стол на улице под черешней. На нем уже стоят кувшины с вином, тарелки с сулугуни, зеленеет горка свежей кинзы. ..В нескольких метрах от стола «тонэ» - специальная печь для хлеба. И вот уже первую порцию горячих лепешек «пури» женщины несут к столу. Неподалеку дымит мангал, и кто-то из родственников нанизывает на шампуры свинину. Свиньи здесь больше похожи на кабанов – обросшие шерстью и поджарые, еду добывают себе сами в дубовой рощице за домом.
Гурами разливает вино и произносит первый тост – за дорого гостя. Вино прохладное, темнокрасное как рубин. Позже Петру покажут, как оно хранится в больших, закопанных в землю кувшинах – «квеври». Сегодня ради гостя достали самое лучшее – пятидесятилетней выдержки, пьется легко: голова ясная, а на ногах стоять невозможно. Петра по окончании трапезы под руки с двух сторон проводили наверх в приготовленную постель.
Он пробыл у родственников три дня: гулял по окрестностям, осмотрел хозяйские виноградники, освежился под небольшим водопадом в горной расщелине и просто повалялся в траве, вдыхая её аромат. Конечно, здесь можно прожить сто лет и даже больше. И что потянуло его отца в города, в большевистское подполье, в революцию?
***
Но теперь вернемся к началу туда, где мы оставили профессора. Он поправил очки, однако туман, заполнявший комнату, все никак не рассеивался. Он попытался приподнять голову, хотел что-то сказать, но только судорожно вздохнул и в тоже мгновение почувствовал необыкновенную легкость. Вдруг он ясно увидел самого себя лежащим в постели, как будто смотрел сверху вниз с потолка. Наконец-то, смог хорошо разглядеть и висевшие на стене портреты родителей. Потом перевел взгляд на большую семейную фотографию Решетниковых, где мальчишкой он сидил на руках у отца Кузьмы Матвеевича. А еще подумал, что надо заказать рамки и для фотографий дочерей с внуками…Но это в другой раз, в другой раз, в другой раз…
***