Матвей жил в небольшом южном городке. В таком городке, какой уставший от жизни человек предпочитает для своего предпоследнего пристанища. На вид ему ещё не было пятидесяти, хотя тень половины века уже легла отпечатком тонких морщинок на лице и лёгкой седины в тёмных, слегка вьющихся волосах. Но молодые, пусть и заскорузлые от честного труда, руки выдавали его настоящий возраст, а открытые, впитывающие свет глаза вовсе противоречили чертам лица. Наверное ему было лет сорок и скорее всего он был нем. Хотя возможно просто не любил разговаривать. Но даже если бы и любил, и мог, вести беседы ему всё равно было бы не с кем. Не было у Матвея семьи, не было друзей и даже кошки в его доме не было.
К своим годам у Матвея во владении состоял маленький ветхий домик на окраине городка, прилегающие к нему две-три сотки, старый сарай хаотично набитый садовыми инструментами, глиняный сервиз с ажурной и не очень аккуратной росписью, несколько архаичных деревянных столов и стульев, покрытых тонким кракелюром (остальная мебель перешла в придачу с домом), уже порядком барахлящий радиоприёмник Селга-410, набор кистей и масляные краски. Ну и ещё, конечно, сад.
Дивный цветочный сад близ местной старинной церкви, около дорожки от паперти к церковному кладбищу, прикрытый от невнимательного взгляда раскинувшимися дубами, липами, каштанами и редким кустарником. Формально Матвею он не принадлежал, но любой прихожанин знал его как "сад Матвея".
Выходя из бело-чёрного храма, покидая тропу, преодолевая зелёный занавес ты попадал в это царство красок и ароматов. Здесь у жизни несомненно были и цвета, и запахи. И она здесь куда больше походила на кадры из мультфильма, нежели на прозаичную реальность, но легко и просто принималась на веру. Всё вокруг вызывало ощущение будто ты очутился в изнанке калейдоскопа. Космеи, цинии, годеции пестрели под лучами дневного солнца, встречая своих посетителей. Счастливые герберы, эксцентричные георгины, капризные орхидеи и благородные астры, нежные лилии и утончённые камелии сочетались на клумбах в гармоничной полифонии. Сквозь весь сад струились бежевые речушки дорожек из мельчайшего песка, окаймлённые врезающимися красками колеуса. В его листьях бордовый, красный, фиолетовый будто растворяются в природно-зелёном бархате листа. На травяных лужайках там и тут круглыми островками рассыпались груды мелких сапфиров и аметистов лобелии, а рядом, контрастируя с её кучностью и мягкостью тонов, гордо тянулись ленты тюльпанов, многоцветные как апрельская радуга. Редкие вековые деревья придавали саду пышную объёмость. На дорожках и клумбах стояли живописные камни. Они явно тщательно подбирались и, возможно, были собраны из очень далёких мест. Все были довольно крупного размера и каждый выделялся своей причудливой, неестественной формой, придавая саду ещё более сказочный вид.
В саду не было ни единой скамейки, за исключением одного дряхлого стула. Но он уже давно не служил мебелью, а был предметом садового интерьера. Он стоял прислонённый к массивному дубу, выкрашенный в лазурный цвет. По его проножкам через локотники к дереву тянулся плющ, а вместо сидушки цвела шикарная клумба разноцветных анемон.
В глубине сада таились древние руины - четыре разваленные стены, обвитые лианами. Камни этих стен, покрытые старческими пятнами мха, отлично вписывались в композицию всей цветочной архитектуры, но смотрелись как сидящий на скамье седовласый дед в окружении звона и визга детской площадки. Задумчиво и отчуждённо.
Особая магия витала внутри старинной постройки. Беспощадное время сделало её крышей безупречно синее небо, отражавшееся под ногами ковром из незабудок. А в воздухе веял дурманящий запах сарсапарели.
Как рассказывал настоятель храма, развалины эти раньше были старинной часовней, с которой связана одна дремучая легенда, не имеющая ни подтверждений, ни опровержений. Никто в эту легенду всерьёз не верил, но каждый с упоением её рассказывал.
Давным-давно во время одной небезызвестной войны недалеко от этой часовни стояли полки, возглавляемые одним небезызвестным полководцем. Каждый божий день этот полководец, один, без свиты, приходил в часовню, молился пол часа и ещё пол часа молча стоял у входа. Война была кровожадной, бои тяжёлыми, но ни в один день, что стояли тут его полки, не нарушил он своего ритуала. Одно из сражений прошло неудачно и территория с часовней была захвачена неприятелем. Полководца отозвали с фронта. Война в итоге была выиграна, территории отвоёваны, но уже без его участия. Позже в других боях, на других фронтах прославил он своё имя, получил множество наград, титулов, но никогда не смог себе простить отданную врагу часовню, а разлука с ней с каждым годом только больше травила его душу. Всю жизнь прожил он в невыносимых страданиях. На склоне лет, покинув службу, отправился он к своей святыне. Но когда добрался, то обнаружил на месте часовни лишь руины. Сердце его не выдержало. Истошный вопль раскатился по округе и нашёл он себе там могилу. Через год жители местного селения построили рядом церковь.
Сразу за останками старинной часовни скрывалась главная жемчужина сада. За кулисами спиреи и жимолости раскидывался изумительный пейзаж, любимая сокровищница Матвея, остров цветочных сияний - роскошный розарий с розами 23 чайных сортов. Здесь красовалась и страстная наоми, дитя зари, и чарующая ностальжи, и обворожительная мохана, и ошеломительная, будто женщина в розовом капоре, роза капри. Бутоны цвели крупными, идеальной формы, как будто вышли из под кисти маститого художника. Цвета были насыщенными, составляя восхитительну гамму. Больше всего внимания и ласки Матвей уделял этому чуду садового искусства. Как поэты находят музу в ритмах и рифмах слов, так Матвей черпал вдохновение из трепетного и усердного ухода за драгоценными розами.
Вступая на безупречно отобранное песчаное покрывало дорожек ты попадал в другой мир. Мир преданной нежности и заботы, искренней радости и торжества. Цветы буквально пылали своими красками. Даже скромная травка в саду Матвея сверкала салатовым цветом, как на свеженарисованной картине убеждённого оптимиста. Во всём этом великолепии присутствовало какое-то таинственное волшебство. Цветы будто пытались ответить на любовь Матвея своей буйной яркостью.
Изо дня в день Матвей исполнял свой ритуал. В 4 часа дня он брал порыжевшую от ржавчины тачку, наполненную садовыми инструментами, и шёл через весь город в сторону церкви мимо марширующих в ритме города жителей. Приходя в сад он первым делом снимал ботинки и, босой, сразу же принимался за работу, не прерываясь до самой темноты. Он знал каждый цветок, каждый лепесток своего сада и скрупулёзно корпел доводя всё до совершенства. Под доносившиеся из церкви звуки литургии он проводил прищипку и обрезку, поливку и подкормку, перекапывал, рыхлил почву, стриг и прочёсывал газон.
Воду для сада ему позволили набирать в самой церкви. Настоятель храма любил этот сад, часто захаживал туда, рассказывал Матвею о службах, проповедях, истории церкви, не отрывая его от работы. Многие прихожане посещали сад Матвея. Он всегда действовал на них благотворно, воодушевляя, снимая уныние. В нём ты как будто приобщался к чему-то возвышенному, тонкому, праведному и очень сокровенному. Когда Матвей встречал посетителя, он всегда отвечал ему широкой улыбкой, а его глаза выражали блаженную кротость. Из таких мимолётных взглядов состояло всё его общение.
Жители давно привыкли к саду Матвея, не представляли без него своего городка. Казалось, он был здесь всегда.
Однажды в городок с экскурсией к старинной церкви приехала большая группа школьников из соседнего мегаполиса. По окончании экскурсии у детей было свободное время и их взгляду попался восхитительный, пышущий своей красотой сад. Они бегали по нему, резвились, оставленные без присмотра, радостные, непосредственные, чистые душой. Сад приводил их в восторг, каждый цветок был им как родной, как добрый друг, с которым весело и спокойно. Очарование сада казалось им чем-то само собой разумеющимся и мир должен был быть именно таким, только таким.
В саду воцарилась кутерьма беспорядочного веселья. Дети бегали по траве, перепрыгивали через клумбы, ныряли в небесный ковёр из незабудок. Шум и гам безразмерного счастья наполнял воздух. Никому не хотелось покидать это дивное место, каждому хотелось взять с собой частицу неописуемого словами чуда, чтобы поделиться со своими родителями. Они ведь тоже должны знать. Дети сорвали по цветку, два, три, как маленькое и недолговечное напоминание о самом красивом на свете месте. Довольные, уверенные что никогда не забудут этот сад они отправились домой, не осознавая силу, которой были озарены.
К вечеру, в конце рабочего дня у сада собралась стайка жителей городка. Они по обыкновению отправились сюда на вечернюю прогулку, к своему излюбленному источнику тихой, благоухающей неги. Ошарашено и обездвиженно они стояли перед раскрывавшимся перед ними кошмарным зрелищем. Сад был разорён. Оборванные цветы грациозными трупами лежали на земле, корни обречённо торчали, разлучённые с животворящей почвой, горстки безжизненного песка были рассеяны по мятой, косматой зелени. Стебли, листья, лепестки больше не сочетались в красивую картинку, а представляли цветастое, перепачканное землёй мессиво. В розарии не осталось ни одного живого бутона и весь он был испещрён откуроченными от веток роз шипами. Только старые развалины стояли нетронутыми, напоминая обо всём безвозвратно ушедшем в прошлое.
Жители городка не могли поверить своим глазам. От былого великолепия не осталось и следа. Добрые, они бросились к дому Матвея, боясь обнаружить самое страшное там.
Входная дверь была оставлена настежь открытой, надрывающийся голос пронзал истерией коридор. Звуки доносились из полуприкрытой двери, ведущей на кухню. Спешащим по коридору к тонкой струйке света тянущейся из дверной щели людям казалось, что они слышат собственный пульс. За рывком распахнутой дверью никого не оказалось. Источником пронзительных звуков был измождённо хрипящий на полную громкость радиоприёмник. Из окна кухни был виден сарай. Маленький домик чудился сложным лабиринтом, расстояние до сарая марафонской дистанцией, грохот и лязг гремящие в сарае неотвратимым природным катаклизмом. Ещё одна распахнутая дверь и... Матвей встретил их как всегда, широкой улыбкой. Он наводил порядок в своём сарае, выкидывая старые садовые инструменты в отдельную кучу. Смущённые своими неоправданными опасениями жители быстро разошлись.
Закончив работы в сарае Матвей вернулся в дом. Устав после длинного дня он по обыкновению отправился прямо на кухню, где его ждали маленький томик Афанасия Фета и музыка из старого радиоприёмника. Всё в доме было неизменно, всё как всегда. Но завтра он не отправится с тачкой в руках в свой сад, не будет заботиться о Линде, Мэри, Лоле, Фелисити, Наоми. Завтра всё, даже этот дом, будет видится совсем иным.
Он зашёл на кухню. У окна, видимо только что обернувшись на скрип пола, стояла молодая девушка. Она стояла неуверенно и сомнение сквозило из каждого её движения. Её чёрные одежды, туго скрывавшие природную красоту от чужого взгляда, знаменовали траур по недавно погибшему возлюбленному. Она пришла сюда вместе со всеми, обеспокоенная судьбой Матвея, но когда все разошлись, решила подождать здесь пока хозяин дома закончит свои дела. Ни чуть не удивившись, или не подав виду, Матвей поставил на комфорку чайник, взял две кружки, налил в них чёрную заварку и добавил листья смородины. Когда вода закипела и чай был готов, он поставил кружки на стол, переложил с кушетки на стул белую женскую шаль, чтобы туда сесть, повернул переключатель радиоприёмника и комнату обволокла музыка чайковского. Детский хор исполнял Легенду. Посетительница подошла к столу и села рядом с Матвеем, не отрывая от него глаз. Он ближе пододвинул к ней чашку и взял в руки маленькую серую книжку.
Минут через десять молчаливого чаепития, нерешительно, выдавливая каждый звук, девушка прошептала: "Как дальше жить? В саду нет больше роз." И, будто этого вопроса и не было, продолжила сосредоточенно разглядывать чаинки на дне чашки. Матвей заложил страничку в томике Афанасия Афанасиевича, встал с кушетки и вышел из комнаты. Он вернулся через несколько минут и жестом поманил девушку за собой. Проходя по коридору она краем глаза заметила, что стены были увешаны женскими портретами. Комната, в которую привёл её Матвей оказалась спальной. По центру стояла кровать. Постель была не застелена. В комнате было очень душно. Окна закрыты и плотно занавешены. Казалось сюда уже давно не проникал солнечный свет.
Матвей стоял в углу комнаты около крутой лестницы уходившей в прямоугольное отверстие в потолке. Он указал пальцем наверх и полез. Девушка последовала за ним. За прямоугольным отверстием скрывался невысокий, но просторный чердак. Окна проделанные в крыше пропускали сюда слабый лунный свет. На небе уже проглядывали звёзды. Матвей нажал на выключатель, на чердаке зажглись лампы, в свете которых медленно вальсировали мелкие пылинки. По всему чердаку были расставлены холсты, валялись старые тюбики с краской и перепачканные кисти. Посередине стоял мольберт, а на мольберте большая прямоугольная картина.
Невозможно было не узнать. Нарисовано было очень искуссно и натурально. Будто ты и впрямь отодвинул куст спиреи и стоял сейчас в окружении хорошо знакомых прекрасных роз. Все 23 вида были здесь в своей первозданной красоте. Очаровывающие, насыщенные красками, такие какие они были ещё вчера. А за ними стена разрушенной часовни, обвитая лозами лиан. Казалось невероятным оторвать взгляд от чудеснейшей картины, от которой будто бы исходил знакомый запах сарсапарели.
Через несколько минут блаженного созерцания девушка внимательно оглянулась по сторонам. На всех холстах чердака был изображён сад. Здесь были и тюльпаны, и хризантемы, и герберы, и георгины. И золотые реки дорожек, и причудливые камни, и лазурная клумба анемон, бывшая в прошлой жизни простеньким стулом.
Снова вглядываясь в картину на мольберте гостья Матвея только теперь заметила в правом нижнем углу совсем свежую подпись, наскоро сделанную голубой краской: "В памяти". Девушка в первый раз находясь на чердаке посмотрела на Матвея. Он стоял и широко улыбался, также как тогда когда встречал посетителей в своём саду. Она ещё и ещё вчитавалась в эти три слога, которые звучали слишком, слишком просто. В памяти.
На скрипучем крыльце гостья сделала глубокий вдох и степенно отправилась к калитке. На её лице читалась задумчивая пустота и внутренняя отрешённость. Ноги шагали, руки двигались в такт, но сама она явно была где-то не здесь и даже не сейчас. Не успев дотянуться до ржавой дверцы девушка ощутила мягкое прикосновение. Она повернулась плавно и не до конца. Матвей смотрел откровенно, тоскливо и совсем простодушно. Бережно и нерешительно он протянул ей уже немного выцветшую фотокарточку молодой особы. Она лучезарно улыбалась и держала в руках букет из разномастных роз. Встретив недоумённый взгляд своей посетительницы Матвей поднял перед собой ладонь и повернул с внутренней стороны на тыльную. На обороте фотографии, в верхнем левом углу оказалась подпись: "День рождения Евы. 23 года." А внизу, более мягким и нежным почерком: "На память. Милый, ни о чём не жалей. Жалей только тех, кому нечего нарисовать."