«Гладилка»
Предисловие.
На этот раз у меня получилось «два в одном».
Тем, кому рассказ может показаться длинным, я предлагаю после абзаца «Конечно, мне доверялась глажка относительно простых вещей...» перейти в конец рассказа и продолжить чтение после фразы «Да, так вот — о глажке!»
В этом случае читатель прочтет вполне самостоятельное, на мой взгляд, эссе «Гладилка». Однако, эксперимент показал, что потом всё равно читают весь рассказ — интересно же, о чем была речь в середине!
Но предоставить право выбора — как привлекательно!
***** ***** ***** ***** *****
Я с детства любил гладить.
Нет, за то, что я любил подкрадываться и целовать ее в щеку, или в какое-нибудь коричневатое пятнышко на руке бабушка называла меня «;;;;;;;»-(«плошниа») - «Чмокалка». И еще я пытался разгладить ее морщинки.
Нет, я сейчас имею в виду глажку, - гладить утюгом. Я помню, что беби довольно рано доверила мне это дело и совсем не для того, наверное, чтобы хоть как-то унять мою неугомонную энергию.
Как раз наоборот, по воспоминаниям родных создается впечатление, что я был очень спокойным ребенком, за которым не нужен был «глаз да глаз», особенно, когда я пристрастился к книжкам. Говорили, что если меня не было видно, то знали — я сижу с книжкойза платяным шкафом; было такое небольшое пространство между шкафом и боковой стеной с выключателем. Туда иногда ставили чемодан.
(Наверное, поэтому и стал сущим кошмаром для всех неугомонный двоюродный брат Петька, появившийся немногим позже, но до чего же у него была озорная мордочка!)
Конечно, мне доверялась глажка относительно простых вещей — чайных и банных полотенец (тогда еще не было т.н. «махровых»), салфеток, потом — наволочек и прочего постельного белья. (Можете перейти в конец отсюда)
Только у нас гладить мне было не очень удобно, потому что приходилось это делать на единственном нашем большом круглом столе, стоящем посередине небольшой комнаты. К тому же он был для меня высоковат и приходилось становиться коленями на стул, а это уже не так удобно.
То ли дело, когда мы с беби ехали в гости к дяде Роберту с Марусей.
(В рассказе «Что помнишь?» я рассказывал об этой семье - друзьях дедушки Пети и Дагмары с их еще счастливых Хашурских времен, которые очень помогали бабушке, когда она овдовела, оставшись одна, без профессии, с двумя мальчиками на руках. До сих пор я упоминаю их так, как их всегда воспринимали в нашей семье— парой; даже когда называли их детей — говорили «Роберта и Марусина Китти», или «Роберта и Марусин Гоги»; так что я и дальше так буду продолжать, как привык).
Пока они жили на старой квартире, мы с бабушкой часто заходили к ним и я любил рассматривать большие рисунки на стенах и потолках их дома. А дом был с высокими потолками, большим красивым подъездом с мраморной витой лестницей и с железными узорчатымими балконами, выходящими на улицу…)
Однажды поздно вечером, когда мы с бабушкой, как всегда, лежа на кровати, читали книгу, в дверь постучал дядя Роберт и вошел, как сейчас помню, с огромным длинным арбузом в руках. И очень-очень сладким! (Ну, конечно же, мы его сразу разрезали — кто бы дотерпел до утра!)
К тому времени, о котором я сейчас вспоминаю, Роберт и Маруся, продав эту небольшую квартиру, переехали в район Ваке и теперь к ним надо было ехать на трамвае, с пересадкой.
Сейчас — это центр престижнейшего района Тбилиси, а тогда был чуть ли не край города, район частных домов, садов, куда город собирался расти. Даже началась планировка будущего Парка Ваке.
(Почему-то, когда мы поднимались к началу Мцхетской улицы у Круглого сада, где, кажется, был детский сад, у бабушки наступал какой-то «французский момент» - она вспоминала стихи, очевидно, из своего гимназического прошлого. Мне запомнились слова «солей», «тужур», «флёр»… Потом, через несколько лет, когда я напомнил ей об этом, она смеялась и пыталась вспомнить строки. Сейчас я думаю, что, может быть, в окошках детсада были видны детские рисунки с солнцем, или цветами...)
В общем, когда мы, обычно, в субботу, собирались к ним, бабушка всегда предупреждала наших соседей, живущих через стенки — т. Валю и т. Ксению, что мы едем к Роберту и Марусе и, может быть, останемся там ночевать. Так оно чаще и бывало, потому что всегда засиживались допоздна, а потом Роберт и Маруся говорили: «Ну, что вы сейчас поедете на ночь глядя? Завтра воскресенье, отоспимся, приготовим что-нибудь вкусное, посидим в саду, поболтаем, поиграем в нарды, пообедаем, а вечером поедете...»
А потом, поздним вечером уже следующего дня, они сажали нас в такси и, обязательно заплатив шофёру вперед с «запасом», отправляли домой, взяв слово, что мы в субботу опять приедем.
Так вот, в этом новом доме вдоль всего второго этажа, который они занимали, шла широкая застекленная «Г»-образная веранда, смотрящая на двор, в котором у них был и свой небольшой сад с фруктовыми деревьями. Вот на этой веранде, собственно говоря, почему-то и собирались многочисленные гости, хотя был и «зал» с уютными диванами и софами, где стоял большой концертный рояль. (Я не помню, чтобы Китти на нем музицировала, а вот бабушка и папа, когда он приезжал из Туапсе, на нем играли.)
Я думаю, всех притягивал сюда большой стол, который, как я помню, никогда не стоял пустой. Вообще-то, мне он казался волшебным, потому что сколько бы людей не собиралось, стол, как-будто сам, еще немного раздвигался, чтобы всем было удобно разместиться вокруг.
И была еще одна волшебная вещь на веранде — большой неисчерпаемый стенной шкаф с я не помню сколькими полками. Дом был старый, с высокими потолками, стены толстые, поэтому и шкаф был высокий и глубокий. И у хозяйственных и хлебосольных Маруси и Роберта полки не пустовали. Не знаю, что там было еще, но то, что там стояло огромное количество банок с разными вареньями — это точно. Помню, как я каждый раз боялся, что кто-нибудь, спускаясь по приставной лестнице, выронит банку с моим любимым клубничным, или терновым вареньем. (Кстати, терновое варенье такого цвета, густоты и вкуса, как Марусино, я больше не встречал). И варенье из лепестков роз я попробовал у них впервые!
Теперь, наконец, о том, что я хотел сказать — в конце «загиба» веранды стояла тахта, а перед ней — невысокий столик, а рядом, очевидно, корзина с сухим неглаженным бельем.
И вот, пока взрослые были заняты своими делами, я или читал на этой тахте, потому что тогда я был единственным ребенком и мне не с кем было играть, или, предварительно побрызгав на вещь водой и скрутив ее в трубку, гладил на этом удобном столике.
А взрослые всё о чем-то разговаривали, что-то вспоминали, рассказывали о прочитанном, или играли в нарды, для чего из зала заносили специальный раздвижной столик с нардами. И Роберт, и беби, и Павлик, (а когда был папа, то и он) — все были азартными нардистами. Правда, бабушка больше любила играть в «длинные» нарды, но и в «коротких» спуску никому не давала. Надо было видеть, как они, играя на «выбывание», бросали камни, громко стучали шашками, сопровождая всё веселыми возгласами и шутками.
А как было весело, когда все садились играть в лото! С этими особыми присказками — названиями цифр, например, «барабанные палочки» - цифра 11. А если кто-то покрывал определенное количество цифр в строке, то говорил «ожидаю», или «квартира», чтобы «ведуший» вытаскивал из мешка уже по одному бочонку и внимательнее называл цифру. Очень любили, помню, играть в «покрышку», когда надо было покрыть все цифры на одной карте.
В лото и я умел играть, так что за столом я был «на равных».
Потом Китти вышла замуж и в семье Роберта и Маруси появился дядя Зорик — весёлый шатен с голубыми глазами, которого бабушка называла сперва «моя симпатия», а потом и «любимый зять». Мне он сразу понравился тем, что был единственным человеком, который защищал меня, когда все начинали приставать ко мне, чтобы я хоть что-нибудь поел. (Говорят, я был очень плохой едок). И еще, оказывается, дядя Зорик тоже в детстве учился играть на скрипке и рассказывал нам, как он переправлял в тетради домашних заданий записи родителей о том, сколько минут он занимался дома. Очень было весело и интересно его слушать! Правда, он много курил. Почти всё время!
Да, так вот — о глажке!
(Можно продолжить чтение отсюда)
Конечно, в школе я сам гладил подворотнички. Потом я уже сам научился их пришивать и китель с брюками правильно гладить.
Вот тогда-то и появилась моя первая «гладилка».
Это я так назвал тряпку, через которую гладил.
Она была из половины старой наволочки, которую я немного подпалил, так что одно светло- коричневатое пятно на ней уже было. Со временем их стало больше. Эта «гладилка» верно отслужила своё.
Я уезжал пару раз на несколько лет учиться в другие города и возвращался обратно.
Потом женился, обзавелся своей семьей…
И где бы я ни был — везде была своя «гладилка», на которой со временем появлялись свои следы глажки. Некоторые были темнее, некоторые – светлее, некоторые — побольше, некоторые — маленькие.
Иногда, глядя на них, вспоминались те или иные события — когда радостныке, когда — не очень. А было и почти насквозь прожженное черное пятно, о котором и вспоминать не хочется…
Но ведь так бывает и в жизни, только из нее уже ничего не выкинешь, как тряпку.
О.С. Иногда, гладя что-то через очередную «гладилку», я вспоминаю, как пытался ребенком разгладить морщины на лице, руках бабушки… Как иногда подкрадывался и целовал ее коричневатые пятнышки на коже.
А с недавнего времени я обратил внимание на то, что такие же пятна появились уже и у меня…
Да и морщины тоже... 3-19. 03.2016 г.
Рис. Лены Ходжашвили, 4 г. (1979 г.)