В жизни каждого из нас есть, наверное, места, куда мы любим и куда хотим возвращаться. Для кого-то это родной дом. Для кого-то своё собственное рабочее место (есть и такие). Для кого-то кровно приобретенная квартира, любимый город, не обязательно родной, особенное место на природе. Я люблю свой родной дом и свое Луговое. Я люблю Иркутск и Санкт-Петербург. Люблю Миасс. Люблю место, где расположен наш дачный участок. Люблю Байкал и Ольхон.
А есть места, куда возвращаться не хочется. Потому что страшно. И этот страх – страх боли. Оказывается, мне много лет было страшно вернуться на ковер. И это не ковер цирка, который я с детства не люблю. Это не страх эфемерной циркачки из какой-то прошлой жизни, сломавшей себе шею после падения с трапеции из-за разжавшихся от усталости рук и обманутого доверия. Нет. Это совершенно реальный ковер, на котором я провела не один год.
Мастер Игры невероятный иллюзионер или иллюзионист. Он необъяснимым образом умеет попадать в мои самые больные точки. Причём они ему неизвестны. Просто так выходит. Неслучайные случайности. Я сама не поняла почему, когда я впервые пришла в его новый уютный, светлый и тёплый офис, его собственное тренинговое пространство, на игру и одновременно празднование его Дня Рождения, мне в первый момент стало не по себе и захотелось сбежать. Мне стало плохо. Меня бросило в жар, закружилась голова, я на время оглохла и ослепла. Я думала, что из-за вируса ОРВИ. Я уже чувствовала, что заболеваю. Я пересилила себя, попила воды, собралась. Но во время игры, когда мы все расположились на полу, на ковре, занимающем б;льшую часть пространства комнаты, симптомы периодически возникали вновь. И хотя в той игре я победила, я не ощущала радости. У меня был один порыв: уйти и не возвращаться. Никогда.
Я пересилила себя и вернулась на тренинг по бодинамике «Структура потребностей». И после этого заболела до смертельной тоски. Тоски по моему собственному ребенку. И на игры больше не хочу. Ноги не несут. Я отыграла во взрослые игры. Или подростковые. Неважно. Мне больше невесело и несмешно. Устала. Это больше не моя игра.
Но я не жалею, что пошла на структуру потребностей и попала семилеткой в бассейн, откуда меня не спас отец. Я снова выплыла. Сама. И снова живая. Я забрала из прошлого свою силу. И вернула себе детство, придя во время болезни к маме за поддержкой, за нежностью и лаской. Я поставила маму на ее место: более старшей и более сильной. Мама – это мама, а я её дочка. И не наоборот. К тому же я вспомнила колыбельные, которые полюбила в 13 лет в больнице в исполнении моей первой Эльфийки Екатерины. «Лунные поляны» из «Гусарской баллады» и «За печкою поёт сверчок» из «Долгой дороги в дюнах». Я мечтала в детстве, что спою эти колыбельные своим детям. Не спела до сих пор. Очень долгая у меня дорога.
Интересно, но действительно работает один важный принцип психики. Ведьма Наташа говорила нам на женской группе, что при психической травме идет наслоение эмоций. Сначала отрицание травмы, потом злость и ненависть, затем боль и печаль, а под ними прячется любовь и нежность. У меня верхние чешуйки уже местами с некоторых травм сошли. Осталась неоплаканная печаль. Сколько же у меня слёз! И там, где проплачешься, словно подснежник, вылезает не только боль, но и кусочек нежности. Видно, Весна всё-таки пришла в мою душу. Только ещё серая и плакучая.
Так и с воспоминанием о первом попадании в больницу в девять лет и знакомстве с якутской девочкой Сэсэгмой, пришло другое. Когда меня положили, ко мне неожиданно стала приходить не только моя мама, но и бабушка Маши, одной из моих одноклассниц. Она приносила мне смородиновое или малиновое варенье, домашние лепешки и ещё какие-нибудь вкусности.
Почему вдруг чужая бабушка воспылала ко мне любовью и заботой? Дело в том, что с Машей я подружилась сразу, как попала в свой первый третий класс в Союзе, но в самом начале осени Маша простыла и заболела. И каждый день, пока её не было, я ходила к телефону-автомату, звонила ей домой и сообщала домашнее задание. И ещё немного разговаривала с ней. За две копейки. Оказывается, никто до меня никогда так не делал. Ни в жизни Маши, ни в жизни Машиной бабушки. И бабушкины посещения меня в больнице были знаком благодарности. А мне это казалось странным. Ведь для Маши я ничего особенного не сделала.
Благодаря моей маме такая забота об однокласснице для меня являлась совершенно естественной. Последствия жизни в гарнизоне. Ведь гарнизон – это маленький городок, где все на виду, все в контакте друг с другом. Во время болезней у нас было принято навещать друзей. И не только. Когда заболела ветрянкой маленькая трехлетняя дочка нашей учительницы Розы Ивановны, я и моя сестра ходили к ней играть, потому что ребёнок очень скучал один на карантине, а мы с Ирой «зелёнку» уже миновали. Для нас Аллочка была незаразной. Учительница попросила поддержки у родителей учеников, и мама откликнулась. По-моему единственная. А может, и нет.
В городе я свободой передвижения не обладала, боялась новых больших пространств, поэтому Маше только звонила. Но и этого оказалось достаточно, чтобы получить сердечную благодарность.
Так с памятью о боли приходит память и о человеческом тепле. Или о том, что на заботу отвечают заботой. Круговорот любви в природе. Возвращение своей силы.
Да, и именно тогда, в девять лет я стала палатной Шехерезадой. Меня, девочку в красивой непривычной одежде, иностранку из Венгрии, сначала мои соседки по больничной палате встретили в штыки. Как я их поймала в сон-час, сама не знаю. Но поймала. Уснула посреди сказки, которую им рассказывала. А потом намеренно так делать стала: обрывать сказку на самом интересном месте, чтобы им хотелось дослушать продолжение. Больше меня не обижали. Тоже ведь интуитивно свою силу нащупала. Подчинила себе Слово и обидчиц. Сказочница.
Однако оттуда же, из больницы я принесла и отвращение к тараканам. Их было несметное множество. Почему в детских отделениях, где запрещали держать еду в тумбочках, где постоянно воняло хлоркой, всё-таки царила антисанитария и тараканы передвигались стадами, не знаю. Но больницы и тараканы для меня крепко связаны. Когда наступала ночь, они выходили, ползли по стенам и потолку, падали на постель. Я закрывалась простыней с головой и тихонько плакала. Впервые одна, оторвана от мамы, от дома, от гарнизона, где не было тараканов, а здесь они. Мерзкие насекомые. Моим соседкам не нравилось, что я плачу. Подумаешь, тараканы. А меня воротило от отвращения. И до сих пор воротит. Хроническое.
Сколько чувств одновременно: нежность, благодарность, злость, обида, гордость, удовлетворение, печаль, отвращение. Один плотный комочек. Где конец, где начало – не разберешь. А всё пряталось за болью и нежеланием вспоминать. Не было этого. Или это случилось не со мною. Или не случилось!
После тренинга по структуре потребностей и после болезни я вдруг стала получать от коллег новый для себя комплимент: «Ты такая одухотворенная!» Интересно, как внешне это проявляется? Я же себя со стороны не вижу. Одухотворенная… Видно, дух Айаны, что во мне живет, как-то себя показывает. Или маленькое невидимое существо, болтающее на тюркском языке.
Однако я больше не хотела попадать в иллюзион Мастера Игры. Я чувствовала, что он забрасывает меня туда, где мне очень больно. И потому полное отрицание. Не возвращаться! Там меня ждут неприятности. Но словно мультяшный герой, я шла к неприятностям. Как туда не ходить, если они ждут. И я вернулась на тренинг структуры автономии. И нужно было Мастеру Игры привести в пример именно ботинки, которые так хочет облизать маленький ребенок, только что научившийся ползать или ходить. Он хочет, а нельзя! Образ больших мужских ботинок и маленькая девочка с ними в руках всплывали у меня в памяти постоянно последнее время. Папины ботинки!
И вот я вспомнила. Одна испанская семья удочерила полуторагодовалую девочку. В день, когда забирали её из дома малютки, они украсили весь номер в гостинице воздушными шарами, разложили на диване мягкие игрушки, пирамидки, кукол. И вот семья приехала в номер. Все разулись, разделись, заходят. Новоиспеченные родители ожидали бурный восторг по поводу игрушек и шаров, но девочка на них вообще не отреагировала. Она огляделась, немного изучила пространство и вдруг увидела ботинки отца. «Ох!» – восхищенно выдохнула она и направилась к ботинкам. Она внимательно изучала их, вертела, крутила, трогала, нюхала. И хотя родители её пытались отвлечь и занять чем-то другим, очарование ботинок было сильнее. Потом родители смирились. Она могла бесконечно играть ботинками и пультом от телевизора, как Вини-Пух или Пятачок с горшочком и лопнувшим шариком из мультфильма. Смотри, шарик входит в горшочек и выходит. С пультом и ботинками происходило тоже самое. Волшебные ботинки!
Вообще, люди, не связанные с детским домом, думают, что детям не хватает игрушек. Отчасти да, но определённых. Мягкие игрушки запрещены нормами гигиены. Однако всякие спонсоры настойчиво их дарят, особенно огромные, которых дети, если честно, боятся. И эти игрушки сидят в группах в недоступных для детей местах. Дети их видят, но не воспринимают: мебель, не вызывающая эмоций. У них нет тактильного ощущения мягкой игрушки. Они не знают её податливости, пушистости, тепла. Просто мебель. У детей много других игрушек: твердых пластмассовых или резиновых, поскольку их можно мыть. Гигиена допускает. Реально у детей нет самых обычных бытовых вещей в постоянном доступе и видимости: сумок, пакетов, пультов, телефонов, одежды, обуви, расчесок. И потому при больших затратах на игрушки и больших ожиданиях от эффекта красочности игрушек наступает разочарование родителей-усыновителей и очарование обычными бытовыми вещами со стороны ребенка. Магия ботинок, пакетов, пультов и мобильных телефонов невероятна!
Как, впрочем, и другая магия: очарование отцом. В Домах Ребенка работают женщины в силу психологических и финансовых факторов. Мужчине на такие деньги не прожить. И поэтому вокруг детей одни мамы. Так сложилось, что весь персонал называет себя мамами. Появление ещё одной в виде женщины-усыновительницы сильных эмоций не вызывает. Другое дело – папа. Дети сначала пугаются мужчин: большой и неведомый. А потом, когда убеждаются в безопасности нового объекта, выбирают именно его. И мамы даже ревнуют поначалу. Позже, когда ребенок покидает дом малютки и уйму чужих мам, своя собственная становится необходимой, и уже к ней тянутся за лаской и самыми важными потребностями. А папа переходит в разряд праздника и радости: папа больше позволяет. Он другой. С колючей щетиной, волосатой грудью или ногами. Это интересно. Это необычно. Это вызывает новые тактильные и эмоциональные ощущения. Помню, как одна маленькая девочка очень внимательно изучала ладошками щетинистое лицо отца. Прикасалась, кололась, отдергивала руку и смеялась. А другая расстёгивала рубашку, раскрывала её, смотрела на волосатую грудь испанского отца-мачо, охала и рубашку быстро закрывала. А потом всё сначала. Изучали, привыкали. В мамах таких интересностей не было.
На тренинге структуры автономии мы снова были то детьми, то мамами. Теперь ребёнок пополз, и мама только страхует и контролирует безопасность действий ребенка, изучающего мир на уровне пола и досягаемости с колен. Снова маленький исцеляющий дурдом в исполнении взрослых людей. В роли ребенка я полностью отдалась игре, впала в детство, причем радостное и неограниченное. В какой-то момент я достигла-таки выхода, где была обувь. И вот перебирая ботинки, с уровня пола я обернулась на зал, оглядела помещение, ползающих детей, мам, передвигающихся рядом с ними, и меня словно током ударило. Я поняла, почему мне стало плохо в первый приход сюда. И что мне напоминает эта просторная уютная комната с белыми стенками и полом, застеленным коврами. Ковер и дети на нем. Игровая комната Дома Ребенка. В таких мы проводили встречи с усыновителями. На ковре. На полу. С высоты полного роста всё выглядит чуточку иначе. А мы с детьми-грудничками играли внизу. И сейчас, сидя рядом с ботинками, я понимала своё «ослепла» и «оглохла». Здравствуй, Детский Дом! Я так боялась снова переступить твой порог. Переступила…
Во время тренинга я не дала себе уходить дальше в боль. Я вернулась в здесь и сейчас и продолжила игру. Но как Скарлет, моя любимая героиня из «Унесенных ветром», я сказала себе: «Я подумаю об этом завтра». И завтра проплакала всё время, которое могла себе позволить. Это слёзы грусти, печали и боли. Я не думала, что настолько ранена детским домом. И не только им.
Казалось бы, подумаешь, переводчица при иностранцах: пришла, перевела, ушла. Но если вы человек и хоть когда-нибудь входили в комнату с манежем, заполненным брошенными грудничками, вы меня поймете. Невозможно забыть горящие глаза детей. Там столько одиночества, безысходности, жажды любви и надежды. Они словно кричат глазами: «Выбери меня! Возьми меня!» И я бы всех взяла, но нельзя и не могла.
Вторая вещь, которая не оставляет равнодушным, – это физическое уродство. Отказываются от детей даунов, ДЦПешек, с волчьей пастью, заячьей губой, косоглазием, с гидроцефалией мозга и алкогольной фетопатией. У многих ярко выраженные формы рахита: такая костяная складочка-гребень на лбу, вывернутые коленки. Иногда по оплошности персонала: две няньки на 12 малышей, пропускают пищевые нарушения, и дети быстро теряют в весе. Я видела детей-скелетиков в реальности, а не на фотографиях Бухенвальда. Такое вспоминать не хочется. Никогда. И можно притвориться, что этого не было. Но оно было. И по-прежнему есть в наших домах ребенка.
И, наконец, третье. Как ни странно, над этим я плакала больше всего. При каждом знакомстве усыновителей с ребенком малыш всегда выбирал меня. Он шел ко мне на руки, прижимался. Я казалась безопаснее. Я говорила на родном языке. Он меня понимал. Усыновители, естественно, были более нервные и напряженные: такое важное событие в их жизни. Дети чувствуют это напряжение, и оно их тоже тревожит. Поэтому и липли ко мне.
Есть одна важная вещь в том, как мы физически присваиваем себе вещи и людей. Мы прижимаем их к груди. Что прижали, то МОЁ! И вот я прижимала к себе малышей, а потом отрывала их от себя и отдавала в руки истинных родителей, отходила в сторону, старалась больше молчать и не привлекать к себе внимание, быть только посредником и свидетелем того, как рождается новая любовь и новая семья. Семья, обретающая ребёнка.
Пусть свидетелем на свадьбе я была лишь однажды у моей Кожерожки Маринки, но свидетелем того, как ребёнок приходит к своим родителям, я была не раз. Иногда преображение женщины случалось мгновенно, едва она брала в руки ребёнка. Она становилась лунной и светлой. И я видела невероятную нежность в мужчинах. И очень часто мужчины были нежными и трогательными не только по отношению к ребёнку, но и по отношению к своей женщине, с которой они до этого проходили нелегкий путь к родительству: искусственное оплодотворение, выкидыши, разочарование и безысходность. Иногда мужчины принимали бесплодие женщины. Но чаще женщины принимали бесплодие мужчин. В парах усыновителей. Те мужчины, что не принимают, до усыновления не доходят. Бросают женщину. Иногда на полпути.
И я плакала сейчас, вспоминая, от того, что меня переполняли разные чувства. И то, что каждый раз я отрывала от себя присвоенного невольно малыша. И то, что мне приходилось уходить в тень, потому что это было не моё одно из самых важных событий в жизни. И горечь, что в моей жизни ничего подобного не произошло: я не обрела ребенка. И благодарность к Судьбе за то, что я видела, как рождается чужое счастье. Со всеми этими чувствами очень больно соприкасаться, потому что они одновременно и ранят, и исцеляют. И потому слёзы. И через эти слёзы тоже возвращается сила. И мне уже не страшно, потому что я знаю, что возможность материнства через усыновление мне доступна. Она в моей власти. И видимо, эта моя часть осознания транслируется сейчас на моих любимых женщин: маму и сестру. И срабатывает синхрон. Они случайно смотрят передачи по телевизору о счастливом усыновлении, они думают о том, что одного-то малыша нам на троих можно усыновить. Как-нибудь вместе поднимем. Однако я точно знаю: если я удочерю, то дочка будет только моя, хотя я с радостью приму помощь и поддержку моих любимых женщин.
И я понимаю, почему раньше в том же «Middle Way» во время тренингов, которые большей частью тоже проходили на полу, не возникало никаких ассоциаций с детским домом. В «Middle Way» желтые стены, маленькие окна, фотографии и рисунки взрослых людей, ламинат на полу и гимнастические коврики-кариматы. А в офисе Мастера Игры большие окна, белые стены и ковёр. Когда я вошла туда в первый раз, по ковру тоже ползали дети, дочки одной из подруг-клиенток. Вот и получила «оглохла и ослепла» там, где меньше всего ожидала, и сама не расчухала, почему. Хорошо, что секрет открылся.
Вместе с болью отрыва от себя чужих детей вспомнилась и другая боль из детства. Каждый раз, приезжая в гости к бабушке Аге, я приручала собак дяди Вити. У дядьки всегда была какая-нибудь лайка для охоты и охраны двора. И вот пару недель или месяц я играла с собакой, а потом уезжала. Мне всегда было горько с ней расставаться. А однажды дядька мне играть с собаками запретил. Сказал, что когда я уезжаю, собаки скучают, болеют, не слушаются, воют. Мы в ответе за тех, кого приручили. Поэтому не нужно приручать, если бросишь или зверь не твой.
Так было и с кошками. В деревне к кошке потребительское отношение: мышкует, пользу приносит и живет сама по себе. Иногда погибает, разорванная собаками или по какой другой оплошности. Тогда берут другую. Никаких сантиментов, поцелуев и уси-пуси. В некоторые наши приезды мы попадали на котят в доме бабушки, и тогда котёнок на время становился моей самой желанной игрушкой. Правда, котята любили со мной играть. Это взаимно. И вот в один из отъездов я заболела, и родители мне разрешили взять с собой домой в Иркутск котёнка, к которому я привязалась. Мы ехали на аэродром, я прижимала тёплый комочек к груди. Это был мой первый котёнок. Но что-то случилось в тот день. То ли гроза, то ли неполадки, и самолет из Баргузина не улетел. Мы вернулись к бабушке. За день мне стало лучше, поправилась. И на следующее утро родители не разрешили мне взять котёнка с собой. Очень больно терять то, что ты уже прижала к груди.
Нечто подобное случилось и с первой собакой. Мы только вернулись из Венгрии. К нам на улице привязался большой бездомный лохматый пёс и пришёл с нами домой. Со мною, мамой и сестрой. И мама решила его оставить. Но пёс оказался неблагодарным, он нагадил в квартире и сбежал с первой же прогулки. Однако в душе мама уже, видимо, смирилась с тем, что в доме появилась собака. И я очень просила. И в воскресенье мы поехали на птичий рынок и купили щенка. Маленького, белого, типа болонки. Мы назвали её Белка.
Белка оказалась блохастой, и мы с мамой отправились в ветеринарку, очень расстроенные. Почему-то мы считали, что Белка опасна из-за паразитов и её усыпят. Но ветеринар только посмеялся, дал нам какую-то эссенцию от блох, капли от глистов, и сказал, что Белка будет жить.
Белка очень полюбила купаться. Как только блохи начинали её кусать, она сама бежала в ванну. Она полюбила сушиться феном и спать в коробочке под кукольным одеялком. Так прошёл месяц. А потом у меня началась школа, мама устроилась на работу, сестру в садик не взяли, мест не было, и мама брала её с собой, потому что, оставшись однажды дома на время моих уроков, она разрисовала зеленкой все стены в комнате. В горошек красивее, чем без горошков. Я же боялась после Венгрии оставаться в квартире одна. К тому же в городе тогда зверствовал маньяк-педофил по фамилии Кулик, как открылось позже. И меня отдали на продленку. Белка целыми днями сидела дома без присмотра, пакостила, гадила и скучала. И мы поняли, что от этого её одиночества плохо и ей, и нам. В одно из воскресений мы снова поехали с мамой на птичий рынок и продали чистенькую, без паразитов, подросшую Белку за те же десять копеек, что купили, какой-то бабушке. Бабушке Белка очень понравилась, и она обещала о ней хорошо заботиться. Я принесла собачку домой, и я добровольно её унесла из дома, отдала в чужие руки, оторвав от груди. Надеюсь, что Белка без меня была счастлива.
Когда на тренинге Мастера Игры я попала на роль мамы и меня снова выбрала дочка, я обрадовалась. А Мастер сделал ещё один финт ушами. Он на мгновение вывел из игры Забавную ведьмочку Наташу, страдающую вечной заботой о других в ущерб себе, и разрешил ей присоединиться к любой паре в роли второй родительской особы, так как у нас был один непарный человек. И Наташа выбрала мою пару. Сначала у меня произошел небольшой сбой. Как это к моему ребенку еще одну маму приставили! Двух мамы не бывает. А потом внутри произошёл сдвиг. Ребенок мой! Моя дочка выбрала меня! Двух мам не бывает! Мама я! Наташа может быть бабушкой или тётей. Но мама – я. И Наташа, и моя дочка Лена, как ни странно, это интуитивно ощутили. И я стала для Лены мамой, которая её видит. Видит все её действия, называет их, идет рядом, разрешая и не ограничивая. Но на самом деле для Лены было важно просто то, что её видят. И я её очень хорошо понимаю. Я сама многие годы была для людей невидимкой. Сейчас я видима, хотя столкновение с Магом-Отшельником в прошлом году заставило меня в своей видимости усомниться, потому что он постоянно как заклинание твердил: «Тебя нет. Ты пустота». Я не хотела быть пустотой, потому что Я ЕСТЬ.
И сейчас в общении с людьми для меня самый главный принцип – дать сигнал: «Я тебя вижу!» Я постоянно повторяю это своим курсантам, когда они тянут руку, а я их не спрашиваю, потому что нужно спросить ещё кого-то другого, кто медленнее думает, медленнее реагирует. Я должна дать возможность поговорить на уроке всем, хоть чуть-чуть. И выскочки сначала обижались, но я всё время повторяю: «Я Вас вижу! Я оценила Вашу реакцию. Я вижу, что Вы знаете. Но дайте шанс другим». И обида стихла. Так же и с новым окружением. Я ещё была ни с кем незнакома, но, проходя по плацу, я с каждым встречным цеплялась взглядом глаза в глаза и здоровалась. Теперь меня уже многие знают.
На тренинге мне понравилась жизнь на полу. Идти следом за ползающим ребёнком, смотреть, куда он тебя приведёт и что захочет делать, дать название его действиям, уберечь и отвести опасность, подстраховав, не пугая и не запрещая. Мастер Игры сказал, что в такой практике мы тренируемся, как быть себе внутренней мамой и смотреть, куда нас ведет внутренний ребенок. Может быть. Но для меня это не совсем так. Я вспоминаю свой опыт общения с детьми. Опыт, который я забыла и заморозила из страха перед детским домом. Мой собственный опыт, к которому я себя не пускала из-за страха утраченного материнства, потому что очень больно. А мой опыт огромен. И сейчас, когда я наблюдала за маленьким безумием больших людей в состоянии детей, я вспоминала себя в зоне дьюти фри.
Мы летели с детдомовскими детьми в Испанию на Рождество. Программа «Наварра без границ». Испанцы принимали детей на праздники в семьи. Восемнадцать детей официально сопровождали я и Наташа, ещё один педагог. Неофициально при нас были два испанца из Наварры, приезжавших подавать документы на усыновление. Так случилось, что мы неправильно прошли паспортный контроль в аэропорту Москвы. Я шла первой через границу, потом все дети по одному с паспортом в руках, я их отлавливала, забирала паспорта и собирала в кучу, потом испанцы и замыкала Наташа. Дети прошли, а вот испанцев задержали на контроле. У одного из них в паспорте загнулась фотография. Наташа осталась на границе с ними, а я, переводчица, которая для объяснений была бы полезнее, в зоне дьюти фри одна с кучей детей. От шести до восьми лет. С кучей разбегающихся тараканов, которых я увидела только часов шесть-семь назад. Я для них ещё не очень знакома и почти не авторитет, если не считать чемпионата по наблёванным от укачивания пакетам во время перелёта Екатеринбург- Москва, когда я только успевала гонять стюардессу за пакетами. У всех с собою одинаковые сумки с одинаковыми ленточками, чтобы вещи на контроле сразу опознавать. И сейчас эти ленточки превратились в лассо, на которых вращались сумки. А вокруг бутики с дорогими духами и алкоголем. И каждая сумка норовит улететь в витрину. А ещё в зале ёлка с картонными подарками под ней, и мои тараканы пытаются коробки спереть и открыть. А ещё босоногие индусы, летевшие транзитом, в сандалиях и в сари в декабре. И дети лезут к индусам, обращаясь на знакомых им языках, и комментируют мне: «Вот они идиоты какие, зимой босые и ни по-русски, ни по-испански не понимают». Я паниковала, потому что не могла контролировать весь мой разношерстный детдомовский сброд, с которым мне грозил финансовый ущерб и международный конфликт. На счастье зона дьюти фри была двухэтажная, с нормальной и довольно длинной лестницей, а не эскалатором. Я загнала детей на лестницу и сказала: «Здесь вы можете делать всё, что хотите, но с лестницы ни ногой!» По крайней мере, так я могла видеть их всех восемнадцать одновременно.
И два часа я провела в дурдоме или зоопарке, где мои обезьяны пытались дотянуться с лестницы ленточками и сумками до так интересовавших их индусов, дразнили «тупых» иностранцев на испанском языке, ползали и скакали по ступенькам, кувыркались на перилах, корчили рожи и картинно жевали перед индусами хлеб и яблоки. Кто из воспитателей засунул детям на дорогу буханку хлеба в сумку, я не знаю. Но когда ребенок смачно разламывал буханку и откусывал корку: «Эй, индус, а у тебя-то хлеба нет!», мне было трудно не заржать… И периодически я думала, что сейчас я кого-нибудь из них убью, но откладывала убийство на потом. Самое страшное, что я не знала, почему пограничники задержали испанцев, и когда их отпустят. Так прошло два часа.
Испанцев и Наташу с ними отпустили только за двадцать минут до вылета самолёта. И мы штурмом взяли туалет зоны ожидания, потому что всему моему зоопарку пришлось два часа терпеть. Я не могла раздвоиться и ходить с девочками или мальчиками. Терпели все! И, слава Богу, лестницу в дьюти фри не подмочили.
Да, всё смешалось в одну кучу. И смешные, и грустные воспоминания. Всё, что связано с моими животными и моими детьми. Всё, что я на время присваивала и теряла. В общении с детдомовцами, которые не груднички, всегда был один сложный момент. Во время путешествия они очень близки, держат за руки, залазят на коленки, ластятся. Но вот путешествие закончено, появляется воспитатель детского дома, и ребенок, что только что был у тебя на руках, уходит, не обернувшись и не сказав «До свидания». Ты ему чужая. Он уже перешел под патронаж другого взрослого. Ты ему больше не нужна. Мне было больно. Я каждый раз невольно привязывалась. И чтобы не было больно, я привязываться перестала. Поэтому последних испанцев и последних усыновлений не помню. Старалась не пускать в душу, чтобы не раниться.
Сейчас, после того, как меня отпустил страх упущенного материнства, я всё больше и всё трезвее думаю об усыновлении. Почему-то в День святого Валентина меня накрыло волной полного разочарования в мужчинах. По какой-то неведомой мне причине я не способна притянуть в свою жизнь свободного взрослого мужчину, или мужчины не способны меня принять такую. И потому я одна. И моё женское время уходит. И уходит время любви. А значит, хватит ждать чуда от мужчин и судьбы. Стоит делать то, на что я могу повлиять и что я могу изменить в моей жизни.
Это только в детских играх всё легко и просто, как смеялась моя коллега Юля, на тот момент мать пятилетней Вики, запустившей красками в Деда Мороза, за то, что он ей не тот подарок принес, и семилетнего Сашки-первоклассника. Юля гуляла с детьми на улице. Вика возилась с подружками-ровесницами в песочнице, а Сашка слонялся по двору. Его сверстников во дворе не было. Он уже погонял голубей в одиночестве, постучал палкой по скамейкам, но не удовлетворился и хотел играть. И он притопал к девочкам: « А во что вы тут играете?» «В дочки-матери», – ответила Вика. «А ты кто?» – спросил Сашка. – «Я мама». «А ты?» – обратился он к другой девочке. «Я дочка» – «И я дочка» – «И я!» «Так, бабы, – оценил ситуацию мальчик. – А отец вам, случайно, не нужен?» И залез в песочницу, не ожидая ответа. Юля смеялась: «В детстве все горазды в отцы! Куда потом это девается во взрослом возрасте!» Видимо, в детство. В детстве играем во взрослые игры, а взрослые люди играют в детские.
Меня в своё время удивил Маг-Отшельник некоторыми своими поступками. Сначала на первом же занятии по цигун он рассказал о тренинге, на котором он ставил перед людьми задачу взять со стула у него за спиной бутылку с водой. И что только люди не выделывали, чтобы пробраться к той бутылке. И ползали, и бегали, и прыгали, пытаясь перехитрить Мага-Отшельника. А нужно было просто подойти к стулу и взять бутылку. Никаких фокусов. И вдруг, общаясь со мною, Маг-Отшельник стал выделывать какие-то гимнастические кульбиты, говорить цитатами из моих рассказов и непонятными намеками, писать свои рассказы по моим мотивам, выкладывать душещипательные песни в социальных сетях, тащить мои знаки в рекламу своих тренингов, хотя знаки в его интерпретации я не узнавала. Только сейчас дошло. Но это уже не имеет никакого значения. Это далёкое прошлое. Непонятно одно. Зачем столько ухищрений, если можно просто поговорить с живой женщиной? Вот она, живая, сидит перед тобой. Скажи, чего ты хочешь и чего ждешь. Но нет. Мы создаем Музу.
Если бы Маг-Отшельник и Мастер Игры посмотрели друг на друга со стороны, они бы удивились, насколько они похожи. Впрочем, как и остальные мужчины в моей жизни, начиная с Ильи Муромца и друга Антона. Предпочитают любить в голове нереальную женщину, слишком сложную для их восприятия, а в жизни выбирают женщин попроще. Чтоб без всяких там завихрений. И живут с реальными. А я – идеал. Из меня делали Музу, а получилась Майа, одинокая и никем из мужчин нелюбимая. Но я Майей быть не хочу. В моей жизни была одна Майя. Не фантастическая, из космоса и Плеяд, а абсолютно реальная. Двоюродная сестра моей бабки Маргариты. Мы останавливались у неё в Москве, когда ездили в Венгрию. Сухая, злобная, не любившая ни мужчин, ни детей пожилая женщина, жившая с таким же злобным сиамским котом. Она так и умерла одна. Не знаю, кому из родственников досталась её московская квартира.
Вот и я в сорок один год одна с кошкой в большой квартире. Правда, детей люблю, и ненависти к мужчинам нет, но, очевидно, это роли не играет. Хотя Майей я быть не хо-чу! И Музу придется делать из себя самой. Реальная Муза и реальный пример у меня есть. Другая двоюродная сестра бабки Маргариты. Учительница музыки, жена довольно известного композитора в Братске, мать четырех сыновей. Первых двух родила по молодости, потом на время с мужем расходилась, а после сорока сошлась вновь и родила ещё двоих. Сейчас ей восемьдесят два, но внешне лет на десять меньше. Веселая, живая, тёплая, разговорчивая. В её доме всегда были дети и куча котов. Видно, Ведьмы и коты очень связаны. Муза каждое лето вот уже лет пятнадцать приезжает на дачу к бабушке и помогает моей тётушке Елене справляться с капризами неподвижной старухи. Она составляет компанию бабке Маргарите и даёт Лене хоть какую-то долю свободы. Иначе тётушке было бы не продохнуть.
Конечно, между Музой и Майей я выбираю Музу. Только приходится становиться Музой самой для себя. Без мужчин. Все заявившиеся на роли, игры, танцы отпали, а новых пока не появилось. Согласно последним заявлениям Мастер Игры женат. Поток его спичей изменился. Если раньше он был разведен и в отношениях, то теперь на всех транслируется одна информация: «Я женат». Так что, очевидно, скоро статус его женщины изменится с подруги на жену. А может, уже изменился. Мастер Игры не любит афишировать свою личную жизнь в сети, дабы не злить бывшую жену, да и для женщин-клиенток он так более привлекателен. Без личной жизни. Что сочтет нужным, то сам расскажет. И это верно. Сейчас личная жизнь у людей слишком на виду: от первых поцелуев до шестисот фотографий со свадьбы с лайками и ксерокопией свидетельства о разводе в итоге. В личной жизни и личном счастье свидетели не нужны. На то они и личные. Хотя некоторые отголоски личных отношений становятся явными. Мастер Игры постоянно употребляет местоимение «мы»: «мы живем», «мы идём в кино», «мы поедем в отпуск», «приходите к нам в гости». Мы, мы, мы. В устах мужчины это диагноз. Он считает свои отношения зрелыми. Он называет уменьшительно-ласкательным именем свою женщину даже в её отсутствии. Он с умилением цитирует её слова. Я бы, правда, те цитаты повторять не стала. Но у любимых и какашки умиляют.
Многих школьниц в своё время в финале «Войны и мира» разочаровала располневшая Наташа Ростова, вбегающая в кабинет Пьера Безухова с грязными пелёнками в руках. Девочка, которая танцевала на балах и хотела летать как птица, а тут грязные пелёнки. Школьницам не понятно. У каждого возраста своё счастье. Когда перья и балы, а когда и грязные пелёнки.
Так что в жизни Мастера Игры наступает определённость и стабильность. Появился отдельный офис, где он сам себе хозяин. Теперь появилась и семья. Только зачем были игры со мною? Не понимаю. Хотя… Я не дура и всё понимаю.
Психологи очень любят слово «добор». У меня к этому слову неоднозначное отношение. Я человек, который своими руками с нуля отремонтировал две квартиры. И до встречи с психологами «добор» для меня значил только одно: доска под цвет двери и дверной коробки с облицовкой. Двери у нас все стандартные, а вот дверные проёмы в нашей стране – вещь загадочная. Хотя в планах строительства заложен стандарт, на выходе всегда неожиданность: то проём шире, то косой, то зигзагами. Словом, дверь и проём не совпадают. И вот, чтобы коробка красиво встала и подошла к двери, монтажники используют добор. Когда дверь и коробка сошлись, добор никто не видит. Он прячется под облицовку. Но он есть.
Так и в отношениях психологи учат, что если твой партнер в чём-то не удовлетворяет твои потребности, не проси от него то, чего он тебе не может дать, у него всё равно нет, а найди того, кто даст. Доберешь на стороне, и тебе хорошо, и партнер счастлив. Когда речь идет о цветах, о вязании или вышивании крестиком, что мужчине не интересно, и можно добрать эмоции, связанные со своим хобби в разговорах с подругами, я это вполне принимаю. Милый и безобидный добор. Другое дело, когда касается близости и отношений. По-моему, если есть близость, добирать ничего не пойдёшь. А нет, будешь подъедать крошки с чужих тарелок, но не насытишься. Добор чужой нежности и чужого тепла приемлем, пожалуй, только в том случае, когда стоит вопрос о жизни и смерти. В остальных случаях это нищенские поборы.
Однако в моём варианте Мастер игры нашёл другой добор. Он нашёл подопытную Крысу, которая сама на себе ставит эксперименты и результаты эксперимента описывает. Этой Крысе можно немножко поломать мозги, подергать за верёвочки чувств и эмоций, а что вышло, Крыса сама расскажет. Её рассказами можно пользоваться. Там есть рецепты, которые другим таким же невротичкам помогают. То есть если на Крысе сработало, то сработает и на других. Моя Ведьма Наташа с серединного пути тоже говорит, что по мне видно, как реально действует психотерапия. Результат очевиден. Так что всё ясно.
А до меня сначала не дошло, за какую помощь Мастер Игры меня благодарил после тренинга структуры потребностей. Я находилась в своих процессах и за чужими не следила. А потом допетрила. В первом тренинге структуры существования перед Рождеством я открыла в себе своё «не верю» в любви матери. Слова колыбельной говорили: «Ты будешь любима всегда и все время». А моё сознание кричало: «Не верю!» Я тогда приняла тепло матери без веры. Оно просто есть здесь и сейчас. И пока оно есть, я могу его брать. На структуре потребностей уже три или четыре женщины твердили: «Не верю» и отказывались звать или подпускать мать к себе. И Мастер Игры говорил с ними почти моими словами. И женщины успокаивались хотя бы чуть-чуть. И в этом плане мне не зазорно быть подопытной Крысой. Если мой опыт помогает другим, значит, он живет и работает. И слово Крыса для меня лично не оскорбление и отвращения не вызывает. При хорошем тюнинге Крыса – это та же Белка. Только более полезная и менее красивая.
Так что для Мастера Игры я оказалась вот таким странным добором. В итоге его дверь и дверной проём сошлись. А что меня за ниточки подёргал ложными надеждами, так ведь это мои проблемы: не нужно путать любовь с психотерапией. Психотерапия – это любовь за деньги в определённом месте в определённое время и по таймеру. Дзинь. Время пошло. Я вас люблю и принимаю любой. Вы прекрасны. Дзинь. Game over. Ваше время истекло. Иллюзион закончен.
Я всегда удивлялась, а чего меня не принимать-то? За тренинг заплатила, на тренинг пришла, инструкции выполнила, свои личные процессы прожила, сказала «Спасибо!» и ушла. И никаких проблем. Идеальная женщина. А истерики, сопли, рвота, болезни, проблемы с деньгами, проблемы с родными – это всё за рамками иллюзиона и ни для кого не обременительно. Поэтому всё приемлемо. А что я прекрасна, так и сама знаю. Мне об этом Солнечная Девочка сказала. Она на том свете. Я ей верю. Покойники говорят правду. Им врать уже смысла нет. В этом они намного честнее нас, живых.
Кто-то скажет, что Мастер Игры человек, и у него тоже есть свои проблемы. Не спорю. Он сам выбирает с кем и как эти проблемы проживать. У него снова есть жена.
Так что Мастер Игры – это Игра. А моя реальность начинается каждый раз, когда я покидаю его иллюзион, сажусь в такси или машину какого-нибудь попутчика, и минут двадцать пути проходит в живом общении. И водитель мне рассказывает о своих детях, жене или подруге, родителях, о прочитанных книгах, о ценах на бензин и бытовую технику, о мировых проблемах или травит анекдоты. Потом мы прощаемся. Если это такси, я плачу за проезд, мы желаем друг другу удачи и благодарим за приятную поездку. А затем я прихожу в пустую квартиру, где меня ждет моя кошка. Вот это настоящая реальность.
Возле Мастера Игры тепло. Не спорю. Но пока я греюсь у чужого огня, я веду себя как жалкая нищенка и побирушка, живущая добором. Я хорошо поняла, что это такое. Очень мощная обманка. Лепишь на душу заплаты, а они снова отрываются. Фальшивка. Суррогат. И хуже всего, что я цепляю на себя энергию чужого мужчины, и другим мужчинам кажется, что я не одинока. Вот и нет никого. Пока принимаешь добор, свой мужчина не появится! И, следовательно, шансы, что кто-то скажет мне и моей дочке: «Бабы, а вам случайно отец не нужен?», равны нулю.
Да, благодаря Мастеру Игры я вернулась на ковер. Только я пришла на ковер психотерапии не за иллюзиями, а для того чтобы жить полноценной реальной жизнью. Не затем, чтобы играть в детские игры, а затем, чтобы стать счастливой и возиться на полу со своим собственным ребёнком. И это единственная игра, которой я говорю «Да!» А для всего остального «Game over».