Далеко-далеко, где ветры скрываются, где тучи рождаются, находится сторона Глухомань. Найти, где она, очень просто. Нужно только с закрытыми глазами на одной ножке покрутиться, потом остановиться и посмотреть. Вот куда глаза глядеть будут, там и есть эта самая сторона.
В Глухомани той, в заповедных лесах, поднебесных горах Синь-озеро затерялось. На его берегу угол от дома стоит сам по себе. Дома нет, а угол от него есть. Жил в нём когда-то отшельник. Жил да жил, друзей не заводил, и в гости ни к кому не ходил. Все тот угол обходили, да вскоре, как того отшельника и звать, позабыли.
А он и не горевал, сети вязал да рыбу ими в озере ловил.
Задержался он как-то раз на рыбалке допоздна. Уж и солнце за горы зашло, темнеть стало, месяц в небе засветился, в воде озера отразился, а он всё сидит. Тихо-тихо вокруг, рыбка не плеснётся, травинка не шелохнётся. Вдруг вода забурлила, волна набежала, и вышла из неё на берег девица в одеждах из лунного света.
– Много ли рыбы наловил? – спросила она, а сама искоса лукаво так посматривает. Отшельник же слова сказать не может, онемел будто. Такая красавица ему и во сне не снилась: губы алы, как кровь, полумесяцем бровь, талия осиная, стать лебединая. – Что уставился, бесстыжий? Отвернись, я переоденусь.
И стала с себя одежды снимать да выкручивать. Сидит отшельник, словно каменный, не может ни головы повернуть, ни пальцем шевельнуть. Рассмеялась красавица, будто колокольчик прозвенел серебряный, махнула на прощанье рукой и вновь в воду Синь-озера возвратилась.
Потерял покой отшельник с тех пор, не ел, не спал, красавицу ту в жёны заполучить возмечтал. Да кто ж за него такого пойдет? Шеи нет, голова-то прямо из груди растёт, ногти, как когти, подобно пню горелому, мохом покрытому, весь волосами оброс. Потому-то и надумал он согласия её не просить, а дело просто напросто силой решить.
Притаился он на берегу. Стемнело, месяц ясный в воде отразился. Тихо вокруг, рыбка не плеснётся, травинка не шелохнётся. Вдруг вода вскипела, волною поднялась, и вышла из неё та самая красавица в лунных одеждах. Знать бы отшельнику, что это дочь самого месяца ясного, да подсказать было некому. Набросил он тут же сеть на неё, запутал и потащил к себе.
Уж она-то кричала, на помощь звала! Да никтошеньки не отозвался, всяк сразиться со злодеем боялся.
Бросил отшельник пленницу в угол.
– Срок тебе до утра. Если женой моей стать не согласишься, то по утру жизни лишишься. Думай.
Вот и вторая ночь наступила, но не вышел месяц ясный на небо, дочь с озера ждал. Сидит она в уголке, плачет-рыдает, как вырваться на свободу, не знает. Первая слеза её на пол упала и в норку мышиную попала. Вторую сова ночная схватила, в гнездо птенцам утащила. Ну а третья слеза всё катилась, катилась, а за нею и дорожка ясным светом светилась.
Увидел месяц дорожку и понял, где дочь искать надо. Ударил он рогом своим в бок светлого облачка, посыпались из него звёздочки серебристые прямо в угол, что сам по себе стоит. Тут же месяцева дочь в муху превратилась. Взмахнула муха крылышками, вылетела на волю и была такова.
Забегал тут отшельник-злодей, засуетился, к месяцу обратился:
– Месяц, месяц сделай так, чтобы я муху поймал.
Ударил месяц рогом своим в бок мрачной тучки, посыпались с неё льдинки-дождинки. Стукнула первая льдинка отшельника по голове, шишку набила, вторая другую добавила, ну а третья в нос ему угодила и навеки злодея в паука превратила. Сидит с тех пор паук в углу сети плетёт, мух ловит, как просил, ждёт, когда красавица с Синь-озера попадётся. Не дождётся. Улетела тогда мухой она, вновь девицей-красавицей стала, и до сих пор по светлым ночам в водах Синь-озера купается.