«...с оказией пришлю тебе привет.
Трофеев нет, прости, одни осколки...»
О. Павловский
1. В письмах специально сохранена грамматика и пунктуация авторов, также сохранён стиль изложения.
2. Дата в названии главы соответствует времени, которое описывается в последнем предложении.
05.07.1942
«Здравствуй, милая моя Машенька. Пишу тебе сразу после боя. Сегодня нам фрицы опять дали по заднице. Но ведь это не всегда так. Вот, например, третьего дня, мы им сами накостыляли. Я ещё тогда нашёл в ихнем окопе хороший нож. На «финку» похож. Ну помнишь, когда твой брательник сидел, потом вышел ещё с собой нож привёз. Ты говорила ещё, что ручка красивая, полосатая такая. Правда у этого ножа на ручке немецкий орёл, но я придумаю, как его стереть. Вот гады! Такую птицу испортили. Как там Ванюшка, бегает наверно уже? Ты молоком его пои. Помнишь Авдотья говорила, что молоко для него первая лекарства? А корову не продавай. Знаю, очень трудно тебе сейчас, но хоть живы и то радость. А корову сохрани. Проси председателя, чтобы с сеном помогал. После войны приду, отдам ему твой долг. Крышу он хотел менять, вот я и заменю. Куда ему с одной ногой на крыше то сидеть. И Ваньку береги. Нет без детей семьи. Да и со мной что случится подмога тебе будет. Помнишь у нас на крыше аист гнездо сварганил, а потом его орёл убил. Не умею я писать, а не писать как? Вроде как лежим рядом, ты у меня на руке лежишь, а я рассказываю. Вроде как вот ты, рядом. Руку протяни и грудь твоя. Эх гады, воюй с ними теперь. Попомни моё слово, не на того аиста их орёл напал. Ох не на того. Сегодня вроде воскресенье, по воскресеньям ты всегда одевала тот цветастый сарафан. Я как глаза закрою так и вижу тебя в нём. До чего ты у меня красивая, Маша. А мы тут не всегда знаем какой день недели, сегодня вот случайно командир сказал вот я и запомнил. Командир у нас молодой. Вот бы Ванька такой вырос. Молодец мужик. Молодой, но крепкий. Как убьют кого поставят? Могут прислать, а могут и того, кто сам начал солдат поднимать. Вот и бумага кончилась, да и фитиль тухнет, а ещё ребятам писать надо. Береги себя Маша. Бог с тобой».
19.08.1942
Рядовой Семёнов Николай сидел в заполненной водой воронке от снаряда и не смел даже голову приподнять. Таким плотным был вражеский огонь. Солдату казалось, что вся немецкая армия стреляет только по нему. Но, как они меня видят, думал он, и если стреляют только по мне, почему друзья-однополчане молчат. Почему они сидят по своим щелям и, так же, как я, не могут поднять головы?
- Чёрт!!!... Когда же ВСЁ ЭТО кончится?
В августе уже не так тепло. Земля постепенно выстывает, дожди становятся все холоднее и холодней.
Нет. Конечно, встречаются ещё «летние деньки», но всё реже и реже. Кто-то, какой-то человек, ясно видел, как лось, или олень, опускал свои рога в реку, или озеро, и после этого, вот чудо, ничто не могло уже вернуть настоящее лето.
Именно поэтому рядовому Семёнову приходилось несладко. Холодная вода уже, казалось, насквозь пропитала тело, и сил терпеть не осталось совсем. Он отчётливо помнил, как сначала промокла и пропиталась водой кожа, как потом холод принимался за мышцы и внутренние ткани, органы, и, вот как он уже совсем близко подобрался к костям. После того, как замёрзнут кости, ему придут кранты.
- ГАДЫ-Ы-Ы! ...
Над самой головой свистели пули. Совсем рядом вокруг ухали и взрывались мины. Далеко вокруг рвались снаряды. Где-то рядом громко матерился кто-то из своих. Чтобы отвлечься от обстановки, старшина попытался по голосу вспомнить того, кто кричал, но разобрать это, возможности не было – стоял такой шум, что, казалось, идёт он от каждой молекулы воздуха. Кричали и шумели все и всё. Ещё немного и постоянный шум превратится в один мощный взрыв на фоне громкой тишины, потом взорвётся его голова, но за миг до этого, он сам сойдёт с ума. Этого рядовой боялся, не понимая, что боится, так как на это не было времени, но боялся. Николай был уверен, что ещё немного, и он не выдержит – встанет во весь рост и, громко распевая «Варяга», пойдёт в штыковую атаку.
Как назло, стало ещё хуже. Можно подумать, что все вокруг испытывают его терпение. Вон тот немецкий солдат, который только что нажал на спусковой крючок своего автомата. Он жал до тех пор, пока ствол не покинул последний патрон из рожка, а теперь сидит и думает: хватит ли этого, чтобы русский рядовой Семёнов сошёл с ума? Или тот, который находится у станкового пулемёта. Его магазин ещё долго не кончится, лента подается, практически бесконечно, и с каждой выпущенной им пулей, он думает: может, наконец, этой пули проклятому русскому хватит? А артиллерист, заряжающий тяжёлый снаряд в своё орудие,… уж он-то точно уверен, что имеет больше всех шансов спровадить стойкого советского солдатика в мир безумия.
- Уроды!... Все уроды!... Я НЕНАВИЖУ УРОДОВ!
Семёнов пошевелил пальцами ног в сапогах. Не должен он замёрзнуть, не должен - не мороз ведь на улице. Он вспомнил, как однажды сидел в окопе на крещенские морозы, и вдруг подумал, что если бы не немцы со своими обстрелами, сегодня было бы не так уж и плохо. По большому счёту, сегодня обыкновенный день позднего лета.
Но матюги однополчанина вернули его в холод.
- Кто же это там ругается, мать его…
Ругань была плохой, состояла сплошь из отчаяния. Человек не верил, что его спасут, не верил, что его могут не спасти и не верил в то, что в это можно не верить…. Мозг не выдержал такого противоречия и рассудок покинул человека. На месте сознания остались только матюги и те, кому они адресовались. Чаще всего упоминались медсёстры, санитарки и фашисты… и их матери. И матери,… и матери….
Семёнов ещё раз попытался рассмотреть кричащего товарища и обернулся.
Но увидел только дверь!
Дверь в никуда!..
… Вдруг, на какой-то миг стало тихо, и сразу рядовой Семёнов услышал звук…. Что-то вроде шлепка по голой коже или смачного чмоканья.
Раз!
И мат пропал!
Был и,… нет…
Также быстро, как электричество в их колхозе….
Точно – точно! Бывало, придёшь с поля, довернёшь большую лампочку, висящую над столом, чтоб она загорелась тёплым жёлтым светом, и даже полупустой стол, накрытый женой для его ужина, становился веселей. Умоешься холодной водой, возьмёшь любимую ложку в руку, которую ещё отец вырезал…
Раз!
Николая вырвало прямо в воду, в которой он сидел. И терпение кончилось...
- Не могу больше! Мать вашу, братцы, достали эти гады! А-А-А-А-А!!!!... Сдохну сейчас!... Н-Е-М-О-Г-УУУУУУУУ! – он резко выскочил из окопа и побежал в сторону вражеских окопов, размахивая автоматом, разбрызгивая грязь с рукавов и сапог.
А за ним бежали его друзья и просто однополчане.
Они повылезали из своих окопов.
Из своих воронок.
Из своих страхов.
Они бежали и радовались, что среди них нашелся человек, которого не задержали окопы и эти страхи. У которого были силы поднять их из этого дерьма и победить в этом бою.
И враг не выдержал.
Каждый немец, так был уверен, что все русские солдаты сойдут с ума от их бесконечного обстрела, что когда этого не произошло, они, попросту растерялись. Русские вдруг встали и пошли в атаку. Нагло и бесцеремонно.
Откуда этим самоуверенным воякам было догадаться, что русские бегут каждый от, увиденных ими, дверей.
21.08.1942
- Николай! Семёнов!... Найдите Семёнова, его комбат ищет! – порученец бегал по окопам, блиндажам и орал, как ненормальный.
- Здеся он. Эй ты, сумасшедший! Тут Семёнов, – в одном из окопов откликнулся кто-то из бойцов.
Через десять минут рядовой Семёнов стоял перед блиндажом командира батальона и пытался догадаться…
- Какого чёрта ему от меня понадобилось?
Вход в блиндаж закрывала солдатская плащ-палатка, поэтому слышимость была отменная. Посторонних, подходящих близко к блиндажу гонял караульный с винтовкой, но так как Семёнов был вызван, стоящий на посту его не трогал. Поэтому крики по телефону, доносившиеся изнутри не могли миновать ушей растерянного солдата.
- Товарищ генерал! Ну, нет у меня ни младших лейтенантов, ни каких других младших командиров. В последнем бою потерял всех… У меня сорок процентов только рядового состава погибло… Никак нет, товарищ ген… Слушаюсь, завтра принять пополнение… Слушаюсь лейтенантов самому рожать… Виноват… Есть!...
Что-то брякнуло, комбат выматерился и снова закричал:
- Есть кто живой?! Семёнов пришёл? – этот окрик явно предназначался кому-то снаружи.
Постовой, не отвечая, махнул Николаю рукой. Заходи, мол. Тот перекрестился, чем порадовал скучающего охранника, и вошёл внутрь.
- Товарищ майор, рядовой Семёнов по Вашему приказанию явился.
Тучный комбат придирчиво оглядел солдата.
- Та-ак, ясно. Вольно. Тебя, солдат, звать как?
- Николаем, товарищ майор.
- Молодец, что не орёшь, как ненормальный…. Это ты позавчера роту поднял? Да какую роту?! За тобой тогда все, кто жив был, поднялись.
- Так точно, я! – не говорить же ему, что не думал никого поднимать.
Комбат помолчал потом неожиданно, чуть ли не шёпотом спросил:
- Чего из окопа то вылез?... Я ведь видел, как фриц тогда палил.
Семёнов стоял и переминался с ноги на ногу. Он решал, сказать ли правду или соврать. И так же, шёпотом ответил:
- Дак, замёрз я…
- Замерз, значит… Ладно. Командира вашего ранило прилично, не вояка больше… Слышал, поди, что я генералу докладывал?... Ротным старшиной хочу тебя сделать. Что скажешь?
- Дак, - Николай растерялся и ляпнул первое, что свалилось на язык, - у меня ж ни образования, ни аттестатов каких… нет…
- Аттестатов говоришь, - комбат подошёл к солдату. - Немец нам эти аттестаты каждый бой пачками выдаёт. Успевай только расписываться в них. В общем, решено. Сам понимаешь, «офицера» тебе не дам, но «старшинскую пилу» на петлицы повесишь.
В помещение вошёл замполит. Рядовой, не успев ответить майору, вновь вытянулся «по фронту». Комбат повернулся к вошедшему.
- Андрей Андреевич, помоги будущему старшине вторую роту принять.
Замполит взял с ведра, стоящего в углу, старую мятую кружку, зачерпнул воды и, смачно, в три глотка, опустошил её. Потом повернулся к Семёнову.
- Пойдём, старшина.
20.09.1942
«Здравствуй, Машенька. Выпала свободная минута и я опять пишу тебе. Последнее время воюем не так много. Больше всё идём вперёд. Немец почему-то отступил, вот мы и догоняем его. Дорог совсем нет никаких. Вообще непонятно, как тут мужики жили. Грязи столько, что после двух вёрст на сапогах пуд её висит. А шагать надо. Это раньше я мог отстать, отдохнуть. А сейчас на мне висят другие. Не так давно сделали меня командиром. Теперь я старшина. Ты всё равно не поймёшь, что это. Теперь, ежели что в роте случается, виноват я, а эти олухи только смеются. Харчей нет – я виноват, курева нет – снова я. Тут и генералов понять можно. Как Ванюшка растёт? Очень мало про него пишешь. Всё про себя, да про себя. Сумели ли заготовить к зиме хоть сколько сена? Уже сейчас понятно, быть зиме суровой. А корову береги, не выжить вам с Ванькой без неё. А Петровичу помогай. Бабы у него нет и нога одна. Постирай там что-нибудь. Глядишь и с сеном поможет, власть всё-таки . Только это… мужиков-то в селе много осталось? Ты это, только председателю помогай, другие пусть сами справляются. А эти наши походы точно скоро чем-то кончатся. Вот догоним немцев и бой будет. А меня комбат хвалит, ставит в пример к другим. А эти потом подначивают меня. Офицеров то не осталось почти, они бы не дали над собой смеяться. Командир сказал, что я и мои ребята наград достойны. Лучше бы сапоги новые дал. Тогда бы я до конца войны их сберёг. У нас то в селе сапоги где взять. Да и в районе наверно таких нет. А рота у меня не такая, как у всех. Из моих бойцов сделали что-то вроде специальной бригады. Уже один раз ходили к фашисту в гости, на разведку. Потом рассказали в штабе что видели командир сказал, что мы молодцы. Вот догоним немца думаю ещё задание дадут. Все может отдохнуть смогут, а мы в грязь. Но тогда точно награды дадут. Медали мне что-то не нравятся, а Красная Звезда хорошо смотрится. А медали это как тот павлин на картинке. Помнишь у бугалтерши на стене висит. Ты Маша за Ванюшкой смотри. Это главное. Живите с богом. Обязательно напиши как дела.»
25.09.2042
Место для перехода было, что говориться, хуже не придумаешь. Небольшой кустарник рос не то чтобы густо, но ползком преодолеть его было невозможно. Приходилось передвигаться на ногах, но очень сильно нагнувшись. К тому же тонкие ветки начинали раскачиваться от малейшего прикосновения к ним.
Но двигаться к окну в линии фронта надо было именно здесь, и чтобы не попасть под немецкий обстрел, группе пришлось уходить далеко в сторону, дабы найти возможность обойти кусты, потом вернуться обратно.
Старшина Семёнов вёл одну из своих групп в немецкий тыл. Задание, на первый взгляд, было несложным. Они должны были проводить до «места» одного человека, «гостя», дождаться, пока он выполнить своё задание, встретить и привести обратно. Живого. Это командир подчеркнул.
Почти весь маршрут проходил по лесу, по оперативным данным, не представляющим тактического интереса для врага, а значит, патрулей или каких-то прочих неприятностей не должно быть много.
Путь туда проделали за десять часов. За всю дорогу не встретили, ни то, что человека, ни одного живого существа не встретили. Казалось мир, охваченный войной и смертью, покинула любая жизнь. Деревья в лесу и то казались мёртвыми. Мёртвыми были зелёные ели и сосны, коричневая листва под ногами и жёлтая на ветках. Цветущее последними осенними красками дерево было не живей старого трухлявого пня.
Отправили «загадочного гостя» по его маршруту, отошли в густые заросли, подальше от дорог и тропок и устроились ждать. По словам ушедшего, вернуться он должен был не позже чем через сутки.
Костёр солдаты разжечь не могли, в такую сырость дыма будет больше, чем огня, а это могло всех выдать. Тогда задание не выполнить. Нет костра - значит – не высушиться, не разогреть тушенку, не согреться самим. Слава Богу, что дождя нет, а то, точно – труба.
Русский мужик привык к невзгодам и тяготам. Ему наоборот, всегда не хватало чего-то, когда вокруг всё ладилось. Ему и отдыхалось лучше в шуме да гаме, и жилось лучше в тесноте и в обиде.
Но не было сегодня шума, зато хватало тишины, которая в войну была хуже всего. В войну тишины боялись. Боялись того, что она кончится, а как сильно это могло произойти, лучше не думать, всё равно не угадаешь.
В тишине только думалось хорошо. Причём, мысли были правильные, чёткие. Старшина в такие моменты даже диву давался: куда деваются все матюги, всякие другие плохие и ненужные слова, которыми обычно изобилует солдатская речь, без которых даже фразу толком не связать. Мысли и воспоминания журчали, словно чистый ручеёк среди гладких камней, словно тёплый ветер среди стоящих на опушке молодых берёзок. Они не запинались за ложь или правду, они просто были в самом понятном для любого человека виде.
Семёнов Николай, старшина роты разведчиков, бывший лучший механизатор в своём колхозе, муж и отец, полулежал, прислонившись к стволу старой сосны, и думал. Мысли о жене и сыне перемешивались с мыслями о тех, кто сейчас находился рядом с ним. Потом всё это смешивалось с думами об ушедшем странном человеке. Иногда голова была целиком занята только погодой, и тогда ему сразу представлялась горячая баня, а мысли о бане почему-то заставляли вспоминать жену, которая, как ему казалось, живёт одна с сыном в большом селе, а кругом много мужиков. И тогда он опять быстрей начинал думать об ушедшем к немцам разведчике.
Загадочный человек вернулся гораздо раньше и тут же сообщил, что «всё получилось». Перекусив на скорую руку, он предложил как можно быстрей возвращаться к своим. Собрав группу, Николай поставил перед бойцами очередную задачу, расставил их по своим местам в колонне, потом вместе распределили между собой весь груз и вышли в обратный путь.
Дорога не задалась с самого начала. Сначала подвернул ногу один из бойцов, охотник калмык Иванов, случайно запнувшись за корень, прятавшийся во мху. Чтобы облегчить нагрузку на ногу, почти всю его поклажу пришлось перераспределить между остальными. Потом боец, шедший впереди в качестве разведчика, нарвался на, непонятно зачем и кем установленную посередине леса растяжку. Товарища похоронили на скорую руку, взрыв могли услышать немцы, и тут же пошли дальше.
Но опасения вскоре подтвердились. Немцы сориентировались очень быстро, впереди по маршруту группы была устроена засада.
От прямого боя удалось уйти, фашисты хуже знали лес, но погони миновать не получилось. Через час, в течение которого разведчики пытались запутать немца в лесу, Семёнов остановил группу.
- Пять минут на отдых…
Можно ли в пылу боя принимать трезвые, расчётливые решения? А может только такие решения и принимаются в эти смертельные моменты? Эта наука была незнакома старшине, он помнил только приказ командира: доставить таинственного «гостя» живым, даже ценой смерти всех остальных. А для простого тракториста это означало только одно: сколько бы подвигов его группа, все вместе, не совершила бы до самого окончания войны, это человек уже сделал больше.
Поэтому его решение, как командира было следующим.
- Ваныч, Петро, вы самые молодые, самые крепкие, забираете спеца и к нашим. С собой минимум, только самое нужное…. Всё! Это приказ! Мы вас прикрываем…. Всё, мужики, уходите. Думаю, часов через семь будете на месте.
Когда спины товарищей уже, практически, затерялись между деревьями, кто-то из группы крикнул им вслед:
- Мужики, нашим привет!
Оставшись вчетвером, бойцы группы расположились за большими деревьями и стали готовиться к бою. Рядом с правой рукой в ряд располагались гранаты и запасные рожки к автоматам. Кто-то из разведчиков проверил, где находится нож, и можно ли будет быстро, в случае нужды, его достать. Погони пока не было слышно, поэтому солдаты начали распаковывать упаковки с галетами. То, что долго залёживалось на складах американской армии, тут уходило «на ура».
Похоже, хорошо себя чувствовал только охотник из калмыцких степей. Устроившись поудобней, он был рад, что теперь, наконец, отдохнёт его нога.
- Стрелять по этим гадам нога мне мешать не будет. – то и дело повторял рядовой Иванов, лёжа на спине и внимательно разглядывая каждую галету перед тем, как отправить её в рот.
Но охотник не успел доесть американский подарок русскому воину, в лесу послышался лай собак. Иванов подумал, что у фашистов даже псы лают по-немецки, резко, отрывисто, и ласково скулить под хозяйской ладонью, они, вряд ли, умеют.
Бойцы начали готовиться к бою.
Всё ещё 25.09.2042
«Особенный гость» и те, кого Семёнов называл Ваныч и Петро, не прошли и километра, когда в той стороне, откуда они пришли, застрочили автоматы. Где стреляли нападающие, где обороняющиеся разобрать было невозможно. Только по одиночным выстрелам можно было догадаться, что это винтовка охотника. Но она замолчала самой первой, а в спорах автоматов всё отчётливей было слышно, что побеждает немецкий. Иногда рвались гранаты. Но этого разведчики уже не слышали, как бы им не хотелось вернуться к погибающим товарищам, как бы больно не было в груди от обиды, они бежали вперёд. Они торопились. Они выполняли приказ.
Но кто-то мог сказать, что зря торопились. То есть зря, потому что торопились, а значит, не были внимательны. И нарвались на вторую засаду. Плохо знающие лес немцы, просто подстраховались.
26.09.1942
То самое чудо, про которое очень много написано и ещё больше выдумано, показало себя Никола Семёнову. Сначала его сильно оглушило взрывом от гранаты, кинутой кем-то из своих, потом немецкий офицер принял его за убитого, а позже он очнулся, будучи совершенно целым и невредимым. Стояла уже глубокая ночь и абсолютная тишина. Кое-как разобравшись, что немцев рядом нет, старшина принялся разыскивать своих товарищей. Все они оказались мертвы, немцы забрали своих убитых, а русских бросили. Найдя большую яму, оставленную упавшей вместе с корнями сосной, Николай аккуратно уложил там своих товарищей и присыпал могилу землёй вперемешку с листьями и сухими ветками.
Пусть покоятся с Богом.
Раннее утро застало его в пути.
Поздним утром он наткнулся на Петро. Рядовой Умаров, Пётр, лежал в куче кровавой листвы с простреленной головой, в десяти метрах северней нашелся Ваныч. Вместо груди у него было одно сплошное кровавое месиво. Загадочного гостя Семёнов не нашёл, впрочем, как и его следов. То есть следов, как раз, было хоть отбавляй, и разобраться в этой «толчее» не смог бы даже охотник-калмык.
От невероятности событий последних суток у старшины свело живот. Пришлось сесть на какой-то пень. Так, на всякий случай. Нормальная человеческая реакция на страх, подумал он.
А бояться, на самом деле, стоило. Ребят потерял, «гость» пропал. С таким «хвостом» не стоило возвращаться. Более того – вообще жить не стоило.
Всё это Николай Семёнов понимал. Поэтому встал и заново принялся осматривать место стычки, с каждым кругом увеличивая радиус поиска. Через час стало понятно, что чудеса продолжают преследовать старшину, и не просто преследуют, а иногда ещё и пощипывают за мягкое место.
Обернувшись, чтобы оторвать какую-то колючку, прицепившуюся к штанам, он обратил внимание на торчащий из кустов кирзовый сапог. Осторожно отодвигая ветки, старшина добрался до человека. Это был «странный разведчик», или «загадочный гость», и он был жив. Вот только, сильно ранен в ноги, и без сознания. Вытащить вперёд, туда, куда он полз, не представлялось возможным, так как в этом месте кусты образовывали своеобразную пещеру. Значит, вытаскивать надо за ноги,… за раненые ноги,… но вытаскивать надо. Старшина посмотрел на закрытые глаза человека, покрепче захватил руками кроваво-дырявые брюки и, со стоном, как будто самому было больно, стал вытаскивать раненного наружу.
27.09.1942
Комбат понимал, что ждать, скорей всего, уже не имеет смысла. Очень хотелось отдохнуть, но со штаба полка звонили каждые пятнадцать минут. Там тоже ждали результатов от разведгруппы и, скорей всего, ещё не понимали, что занятие это бессмысленно. Поэтому и звонили регулярно.
Но в этот раз, звонка уже не было двадцать четыре минуты, и комбат решил «всего на одну секундочку» прикрыть глаза. Через пять минут в блиндаж ввалился караульный.
- Товарищ майор! Товарищ майор, - солдат, дрожа от нетерпения, дождался, когда комбат поднял голову от стола, и доложил, запинаясь: - Там,… это,… группа Семёнова… вернулась.
Последние слова он говорил в пустоту, командир уже бежал по окопам, туда, где раздавались голоса его бойцов.
Старшина Семёнов, весь грязный и оборванный сидел прямо посредине окопной лужи и плакал. Рядом с ним, завернутый в какие-то тряпки, перевязанные бинтами и ремнями, лежал тот, ради которого погибло пятеро человек. Пусть он был и раненный, но живой. Голова гостя покоилась на коленях старшины, который грязными от крови и земли ладонями гладил раненного по голове и сквозь слёзы, повторял.
- Я же говорил, глупый ты человек, что донесу?... Говорил!
А тот, в свою очередь, теребил Семёнова за свободный рукав.
- Спасибо!... Спасибо тебе, солдат!
14.11.1942
Выписка из наградного листа
Старшина Семёнов Николай Семёнович
Краткое, конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг.
«27 сентября 1942 года старшина Семёнов Николай Семёнович, командуя группой бойцов, выполнял особое задание в тылу противника. Группа выдержала два боя с превосходящими силами врага. Несмотря на огромные потери, группа выполнила задание».
Тов. Семёнов достоин награждения орденом «КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ»
Командир полка: подпись.
Заместитель командира полка по политической части: подпись.
В левом верхнем углу листа толстым красным карандашом: В ПРИКАЗ.
02.01.1943
«Здравствуй, милая моя, Машенька. Зима какая-тот тяжёлая что ли сейчас. Особых боёв нет, можно сказать топчемся как скотина в хлеву. Вроде кормят, а вроде ждут повода отправить на бой. Воюем сейчас не мы. По радиву наверно вам говорят, что самое страшное сейчас под Сталинградом. К нам на днях перевели одного после ранения в первых боях там, дак он сказал, что сейчас больше трёх суток там не живут солдаты. Те раненные, как он, которых смогли вывести в тыл, страшные везунчики. Городские мужики устроили праздник нового года, в полночь пели гимн. Даже выпить смогли вдоволь. Как там Ванюшка? Мужики говорили, что в этот праздник дети просят у Мороза подарки. Я обязательно что-нибудь Ваньке привезу и мы тоже всегда будем праздновать новый год. Хватает ли у вас дров. Если этот инвалид не помогал вам приду и вырву ему вторую ногу. Так и скажи ему. Хватает ли сена для коровы? Корова сейчас для вас с сынишкой самое главное. Писем от тебя совсем давно не видел, всё ли хорошо у вас? У нас холодрыга страшная. Сидим по очереди с мужиками около буржуйки и греемся. Пишу тебе письмо, а руки околевают. Но мне тепло, когда про тебя, Маша, думаю и про Ваньку. Страшно скучаю по вам, по дому. Ты верно знаешь, что нам тут спирт дают, дак не бойся не сопьюся я. Вижу, что неправильно это. Бывает перед тяжёлым боем нальют бойцам по стакану и эти дураки лезут прямо в бойню. Ну и гибнут значит. Когда воевали не думал о смерти, а вот в такие моменты…»
«… знаешь милая, когда на задании каком или просто службу тащишь, некогда думать о смерти. Сейчас же стрельбы, практически, нет. Поэтому такие мысли и лезут в голову.
Наверно смотришь телевизор, слушаешь новости и знаешь, что выводить нас собрались. Сейчас можно сказать пакуем вещи. Но духи не ждут, когда мы уйдём. Даже, вроде, торопят нас. Также кругом мины, снайперы. А, чем ближе к дому, тем больше жить хочется. Глупо будет, если сейчас убьют.
А ещё мне вот что в голову пришло. Представь, ведь это последнее моё письмо из Афгана. Даже, если ты мне быстро ответишь, получу я твой ответ уже в Союзе. Правда, здорово!
Но почему тяжело так? Тут как-то вспомнил, что желания мои, или опасения, которыми делюсь с тобой в письмах, всегда сбываются. Помнишь, писал, что неплохо бы по службе продвинуться, тут ведь хорошие деньги платят, потом как-то посетовал, что в приказе о награждении нас с ребятами забыли. И ведь всё сбылось.
К чему я это, Танька? К тому, что боюсь! Ночами вижу тебя. Грустная ты во снах моих и плачешь…»