Дед умер в тот день, когда Ленинград официально переименовали в Санкт-Петербург. Вместе с дедом ушла целая эпоха, закончилась и моя беззаботная студенческая жизнь и почти не начавшаяся трудовая деятельность. От деда мне осталась огромная художественная мастерская, расположенная на верхнем техническим этаже старинного дома, а так же несколько картин, которые не представляли для меня особого интереса.
Чердак - так называла бабушка дедову мастерскую и никогда ничего там не трогала, не переставляла, не убирала. И дед очень ценил свое автономное чердачное существование.
- Хочу на дедов диван, - канючил я у родителей, сколько себя и помнил. Уж больно нравилось мне пробуждаться от прикосновения ласковых солнечных лучей поздними утрами.
Подростком, когда моим кумиром был Жюль Верн, круглое слуховое окошко превращалось в иллюминатор капитанской каюты. Бой городских часов, последний удар которых сливался с первым звоном колоколов в Лавре, провожал меня в кругосветное плавание на самом красивом корабле за интересными, захватывающими приключениями по самым дальним морям и океанам. А уж, когда дед разрешил мне за стеклянной перегородкой завести голубей, я стал лучшим другом для всех пацанов в округе. Мы гоняли их -- лохмоногих и сизых, с хохолком и окольцованных по летней площадке, которая примыкала к чердаку.
Старый диван с самодельным капитанским мостиком в изголовье, гуление голубей на мачте за окном, бой курантов и звон колоколов – все эти маленькие, но такие важные в моей жизни штрихи были свидетелями моей первой любви.
Так прошло мое детство, отрочество. А вот юность, закончилась уходом деда, который я очень тяжело пережил. Все чаще я откровенно валялся на диване, много читал, курил и подолгу размышлял о бренности нашего существования в этом подлунном мире. Меня даже не пробирал жуткий шум исходящих от работы будьдозеров и подъемных кранов, воя компрессоров и сполохов электросварки вокруг моего дома, жильцов которого давно уже расселили в Озерки, Купчино и другие дальние районы. Мой чердак -- моя крепость и он оставался единственным жилым островком в море строительного бума. Нарушали мое одиночество, разве только докучающие агенты по недвижимости, иногда по два-три визита на день. Настойчиво и наперебой предлагали самые удачные варианты, рисуя мою будущую радужную жизнь во всех красках, используя свое профессиональное риэлторское искусство.
Как я мог продать память о деде? Продать свои мечты, первую любовь, друзей? А голубей? – я был очень решительно настроен никогда не расставаться с кровным уголком моего детства.
Но однажды утром, когда я курил в окно, за спиной раздался голос с характерной картавинкой в букве "р".
- У вас дверь была открыта, - передо мной стоял маленький, кругленький человек, устало вытиравший огромным клетчатым носовым платком потные ладони.
"Ну, а этому что еще от меня надо?" - с тоской поглядел я на колобка и сразу дал ему прозвище "адвокат" -- сам не знаю почему. Не спеша, открыв видавший виды и лучшую жизнь свой портфель, он пальцами-сосисками достал блокнот.
- Обозначьте, во сколько вы оцениваете ваше жилое помещение. Можете включить и моральную составляющую, - он безразлично протянул потрепанный блокнот и почти вложил мне в руку карандаш. "Ну-таки я напишу, и шобы ты поскорее удалился", - я невольно стал мыслить по-одесски. Карандашом писалось легко, цифры я вывел жирные, сумму проставил астрономическую. "Шо вы на это скажите, господин адвокат?" – саркастически усмехнулся я про себя, возвращая блокнот. Потом выхватил и дорисовал еще один нолик и поставил жирнющий знак доллара. Отвернулся к окну, уверенный, что в мастерской, кроме меня, уже никого нет.
- Когда вы хотите получить свои деньги? – я даже вздрогнул, когда услышал все тот же невозмутимый голос.
"Парень, да ты молодец! Ты прирожденный делец! Провернуть такую сделку...", - в душе я ликовал и еще долго приплясывал, после ухода колобка, всё-таки до конца не веря в произошедшее. За пылившиеся дедовы картины "адвокат" мне так же пожаловал некую дополнительную сумму, но уже в рублях.
Больнее всего было расставаться с голубями. От чистого сердца я подарил их знакомому мальчишке. Тот от свалившегося счастья, не смог вымолвить ни слова и только прицеловывал листок с названием пород и именами голубей. С нелегким чувством я покидал когда-то любимую улицу под названием Сиреневый Тупик. Я гнал от себя назойливое чувство предательства по отношению к памяти деда, моим голубям, юношеским грезам и первой любви. В провинциальном городке, на берегу самого синего моря жила моя крестная. Недолго раздумывая, я отбил ей телеграмму. Кейс с деньгами в моих руках приятно грел меня и вселял надежды на будущее.
Прошло десять лет.
Счастье – это хотеть то, что имеешь, а не иметь то, что хочешь, - тысячу раз проверенная мной истина. Я – самый счастливый человек на свете. Я горжусь своим маленьким, но уютным домиком на берегу. Я люблю свою очаровательную с перчинкой женщину -- мать моих двоих карапузов. Мне нравится торопиться по утрам в офис, чтобы решать текущие вопросы со своим боссом и другом по совместительству. Мне приятно возвращаться вечером под бочок к своей драгоценной половинке, вставать ночью, чтобы поправлять одеяла своим наследникам. Мне безумно льстит разъезжать на своей иномарке, хоть и поддержанной, но ухоженной и надежной, до винтика перебранной своими руками.
Я неподдельно чувствовал себя счастливым человеком, и понимал, что без своего благодетеля "адвоката" всего этого мог бы и не иметь. В каждое воскресение в церкви загоралась свечка и подавалась записочка о здравии, где в списке всегда было место для имени Владимира Моисеевича -- колобка, которому я так удачно продал свой чердак.
Как-то раз, закончив доклад для генерального, я зашел к боссу отчитаться о проделанной кропотливой работе. Босс задумчиво посмотрел на меня с моими бумагами, покрутил хрустальную безделушку на позолоченной ножке перед экраном его компьютера, и задумчиво проговорил:
-- А генеральный отбыл на неделю в командировку в Париж, -- просил вместо него поехать с докладом меня. Так что, поедешь? -- увидев мое недоуменное лицо, он объяснил: моя не сегодня-завтра рожает.
Я задумался:
-- А ехать-то куда?
- В Санкт-Петербург, - проговорил скороговоркой шеф, уже слушая кого-то по мобильному, и водя компьютерную мышку.
- В Ленинград...? – сердце сжалось и тревожно забилось.
Самолет в Пулково приземлился точно по расписанию.
- Монастырская, семь, - распорядился я таксисту.
- О-о! Давненько не приходилось возить в этот район. Обычно таких клиентов встречают представительским классом, - голос водителя стал заискивающим. По дороге он рассказывал, какой это шикарный и одновременно тихий район, где раньше сплошь были обычные коммуналки. Сейчас же там проживает элита старинного города на Неве.
Но я был не самым внимательным слушателем и меня уже манили огни Московского проспекта, а когда поехали по Невскому, к горлу подступил ком и я незаметно смахнул непрошеную слезинку.
- Города любят не потому, что они большие, красивые и знаменитые. А потому -- какие воспоминания ты в них оставил, - меланхолично заметил я сам себе.
На мое имя был заказан огромный пентхауз. Понежившись в джакузи, я достал женину курочку-гриль с бородинским - -насытившись, решил вторую половину убрать в холодильник.
- Добрый вечер, - раздался доброжелательный баритон за моей спиной, -- бар, холодильник, а также обед и ужин в нашем ресторане – все включено. Ресторан на первом этаже, но можно заказать в номер. Сегодня, кстати, итальянская кухня. Повар - настоящий итальянец и просто волшебник кулинарного искусства, не пожалеете, - ненавязчиво предложил вышколенный и приятный на вид юноша.
Я был сыт. Но не будь я провинциальным представителем русской глубинки, чтобы не заказать всего того, что мне только что предложили. Ложился я спать сытым и счастливым человеком. О таком я мог только мечтать.
Во сне я видел деда, его старый диван, слышал воркование голубей. Я открыл глаза под птичий щебет. По стенам с картинами, очень напоминающими картины деда, бегали солнечные блики. За стеклянной дверью на летней площадке наперебой приветствовали меня утренним пением экзотические птицы. Вид с балкона впечатлял. Лучшие образцы современной архитектуры уважительно оттеняли седину, благородство и величие зданий восемнадцатого столетия, которые окружали мой фешенебельный отель. "Ведь умеем, когда хотим!" - я перевел от восторга дух. Но тут меня привлек бой старинных городских часов. Он был такой торжественный, даже триумфальный и... до боли знакомый. Вдруг последний удар часов плавно перешел в звон церковных колоколов. Как когда-то, много лет назад, я посмотрел на часы.
- Нет, не может быть! -- у меня до боли сдавило грудь.
Обескураженный и встревоженный, я покинул номер и сразу же встретил горничную, которая направлялась в мою сторону.
- Как называлась эта улица раньше? – спросил я.
Горничная оказалась не местной. Я больше не желая никого ни о чем спрашивать, просто выбежал на улицу. Мой взгляд прошел по незнакомым высоким зданиям, окружающих гостиницу. "Нет, это место мне не знакомо, я впервые здесь", -- успокаивал я самого себя. Если только там, за тем поворотом нет тупика, который упирается в монастырскую стену? Сиреневый тупик – так называли его. Это название он получил за вековые заросли сирени вдоль всей лаврской стены. Целый заповедный сиреневый лес, изредка дополненный высокими деревьями черемухи маскировал монастырскую ограду. Но, если пробраться сквозь эти заросли, там, в самом их центре есть огромная поляна нарциссов.
Ветки недружелюбно норовили хлестнуть побольнее, противно тянулись к лицу, но я пробрался-таки на эту поляну. Плантации, как раньше, не было. Но по краям поляны и кое-где по ее центру одиноко подставляли свои головки солнцу желтоглазые нарциссы.
- Сколько стоит проживание в моем номере, - как можно спокойнее полюбопытствовал я у портье, вернувшись в Палас-Сити. Тот великодушно написал мне на небольшом фирменном листочке суточный тариф со знаком доллара в конце. Я разделил сумму полученную за свой чердак на указанную в листочке и у меня получилось двадцать дней проживания в этом ставшем в один миг для меня нанавистном пентхаузе. От портье не ускользнуло мое настроение и он воодушевленно утешил:
-- Это самый шикарный номер. Одни картины там знаете сколько стоят? Говорят, их писал художник, который некогда жил в этом доме. За них и сейчас иностранцы предлагают такую сумму...! Но это наше достояние -- не продаем!
Я смотрел в иллюминатор самолета на огни некогда родного города и знал, что уже никогда, ни за какие коврижки не вернусь сюда.
- Иногда незнание – это большое благо, - долго утешала меня моя крестная.
9 февраля 2014 год