Минуло первый час ночи, а я даже не опоздал на развернувшийся перед моим носом парад бомжей, которые свернулись в скрюченные калачики и почивали в холодном вагоне электрички на коричневых кушетках, разлеглись как в каких-то больничных палатах; в электричке,пропахшей бьющей в голову уриной и дерьмом, в чем (абсолютно точно) виноваты те самые крендели, протухшие, приютившиеся в разных местах, как вонючки, висящие на зеркалах машин внутри салона.
Некоторые из них оглушающе всхрапывают, тем самым демонстрируя признаки своего существования и тем самым внутренне посмеиваясь над всякими Сартрами и Камю, а иногда резко переходят на более продолжительные симфонии, издавая гортанный протяжный звук "ххх" с клокочущей хриплотой. Смотреть на раскрывшуюся гнилую пасть не так приятно - особенно, когда из нее вытекают и стекают по щекам омерзительные слюни. Думать о живности на их грязных телах так же вредно: норовишь зачесаться, настрадаться беспощадным зудом. Поэтому я усердно старался заставить себя отвлечь внимание на раскрытые в моих руках стихотворения А.С. Пушкина, хоть то и дело была слышна великая русская речь срамоты: "Ты, козел! Дай, бл..., покурить! Пошел ты, сукин сын!"
То робостью, то нежностью томим;
Я вас любил так искренно так нежно<...>
"Вставай! Вставай, Олежа!" - врываются сначала в мои уши, а затем и в голову эти слова вместе с пушкинскими. Тогда стало совершенно ясно, что в подобной обстановке можно и Пушкина возненавидеть всей душой, поэтому книга отправилась в лежавший рядом рюкзак, а пьяные голоса продолжали дикий ор.
Это была последняя электричка, так что мой выбор был невелик: либо остаться ночевать, а потом зоревать в небезопасном в такое время суток районе Выхино, либо добираться домой в этом передвижном цирке на колесиках. И выбор пал на всеми любимое РЖД.
Глаза слипаются так, что я уже перестаю ощущать действительность, пока не услышал:
- Сигареточкой не угостите? - просипел над моим ухом проспиртованный в лохмотьях мужчина.
- Не курю! - кинул ему эту фразу, разозлившись на бесцеремонность рядом сидящего.
Этот вопрос повторялся еще несколько раз и стал приближаться ко мне все ближе и ближе - настолько, что снова был адресован мне, как будто бомж не поверил в тот факт, что сигарет в моих карманах нет - ни одной! Либо он забыл, что уже обращался ко мне. Ответ был аналогичен.
После снова закатываю глаза, но слюнок не пускаю и храпа не даю, засыпаю, просыпаюсь, смотрю вперед и вижу перебирающуюся в мою сторону небольшими шажками бабусю в шубке с искусственным черным мехом, с ворсинками и накинутым на голову колпаком, так что лицо ее видно было лишь наполовину - и то, в основном только квадратные, запотевшие очки с толстым стеклом. В руках та держала два разноцветных пакета, которые применяют для торговли бродячие по электричкам продавцы, - пакеты большие. Вот эта бабулька стоит уже возле меня и спрашивает, не занято ли у меня, при том что транспорт был почти пуст, и показалось мне это довольно странным. Человек, который ценит литературу, любит Пушкина, вряд ли откажет такому одуванчику с белесой головкой и даже не заподозрит ее в чем-то недоброжелательном.
Она расположилась на одной скамье рядом со мной и поставила свои драгоценные мешки, которые тут же начала беспокойно ворошить, как будто там лежало что-то важное, задевая рукой мою ногу сквозь пакет и нисколько тем не смущаясь. Поскольку такие телодвижения не доставляли мне никакого удовольствия, я пересел на скамью напротив, предоставив бабушке недостававшее ей пространство.
Бабушка протянула ко мне шершавую руку и держала в ней монету стоимостью в пять рублей. Конечно же, от подаяния я отказался, хотя бы потому, что не ощущал в тот момент нужды от бесполезной монеты. Щедрая старушка продолжала держать руку вытянутой и говорила: "На! На! На! На!" Таким сдавленным и писклявым голосом.
Поняв то, что это был окончательный мой отказ, она стала дальше перебирать всякие бутылочки, лоскутки бумаги и прочую дрянь в своих сумках, бубнила какую-то бессвязную речь про Алешку и прочее.
Следующий эпизод заключался в том, что бабка окунула дряблую руку в пасть мешка, в этот таинственный ларчик, и довольно медленно, спокойно вытаскивала что-то неизвестное - что-то, что стало мне осязаемым спустя десять секунд и чего видеть мне бы не хотелось никогда. Я впился в скамейку своего сиденья, подался всем телом назад, слился со спинкой скамьи и дико смотрел за действиями старухи. В ее цепких пальцах находилась волосатая, с желтоватой кожей, человеческая кисть, окропленная запекшейся кровью, и запах гниения ударил мне в голову. Старуха причитала: "Алеша, Алеша! Ну как же? Алеша, Алеша!" Затем рука бабушки снова оказалась в ее зловещих пакетах и отрезанной кисти как не бывало. Совершенно спокойно, никуда не спеша, она поднялась и побрела в тамбур, бубня и бубня нескладную чертовщину про Алешу.
Тогда я не мог не упрекать себя в том, что не остался в криминальном районе Выхино до первой утренней электрички, но в конце концов пришел к заключению, что это Россия, и безопасно только там, где нет всех этих несчастных, настрадавшихся людей.