– Люся, скажи, что ты видишь? – Требую, почти кричу.
Она только что вошла; не понимает, с чего это я вызвала ее на ночь глядя. Позвонила, что-то проистеричила в трубку, умоляла приехать прямо сейчас. Я даже не помню, что наболтала с перепугу – явно что-то нечленораздельное.
– И вот ради ответа на этот вопрос я выскакивала полуголая на улицу, хватала первую попавшуюся машину – а вдруг на маньяка какого-нибудь напоролась бы? Тебе не стыдно?
– Люся! – Прошу как можно более спокойно и тише, стараюсь выглядеть вменяемой, но, кажется, у меня не очень-то получается.
– Ну хорошо. Я вижу тебя. – Опирается плечом на косяк двери, улыбается насмешливо, а в глазах тревога.
Спасибо, великий Боже, что ты придумал и сотворил лучших подруг, над которыми можно вот так издеваться и они тебе слова не скажут…
Ну, разве что слово…
– Как я выгляжу? – Стараюсь успокоиться, взять себя в руки, но последние два часа это у меня не очень получается.
Видимо, Люська решила не спорить с сумасшедшими, поэтому отвечает – говорит медленно, внятно, стараясь разделять слова. Точно как врач скорой психиатрической с моим папой-алкоголиком.
– Веки чуть припухли – ты плакала? Щеки неестественно розовые. Прическа растрепалась. Нижняя губа дрожит…
– Блин, Люся, кого ты видишь перед собой? – спрашиваю нетерпеливо.
– Офонарела, подруга? Тебя я вижу! – Люська подается вперед. Наверно, мое состояние передалось и ей, а может, я ее просто разозлила своими дурацкими вопросами, что гораздо правдоподобнее.
– Точно меня? – Наконец успокаиваюсь. – Мое лицо?
– Точно тебя. Точно твое. – Люська и сама успокаивается: – Чаем хоть напоишь? – Спрашивает, не дожидаясь, пока я додумаюсь, скидывает сапоги, куртку, смотрит испытующе. – У тебя все нормально?
– Ты же видишь, что нет! – Вздыхаю. От сердца вроде отлегло, главное, чтобы никакое зеркало по дороге в кухню не попалось, чтобы даже чайник из нержавейки вдруг на пути не нарисовался, тогда можно считать, что ничего не было.
– Так что случилось? – спрашивает.
Веду ее на кухню, нажимаю кнопку на электрочайнике, потом вспоминаю и проверяю, есть ли в нем вода. Достаю из холодильника упаковку сыра и пластмассовую коробочку с эклерами, мысленно благодаря себя любимую за то, что додумалась захватить в супермаркете и их. Сама я сладкое не люблю, так что, можно считать, я чувствовала, чем закончится этот вечер.
– Мне нужно выпить, – говорю. – Но тебя могу в это не впутывать и напоить настоящим чаем с Цейлона, один мой знакомый привез.
– Да нет уж, раз позвала – корми, пои да байками развлекай, – улыбается Люська.
Я накрыла на стол, притащила из бара бутылку «Мартини Россо». Обычно люди делают из него коктейль, но сегодня мы с Люськой будем пить его, как водку, неразбавленным. Добавляю к пирожным и сыру нарезанный кольцами апельсин, тут же вспоминаю о киви… суечусь, в общем, обдумывая между делом, как бы так поделикатнее рассказать все Люське, если потребует. А ведь потребует: любопытство – ее неотъемлемая черта, ее второе «Я», если можно так сказать.
Люся наблюдает за моими действиями молча. Но я знаю, что на ее язычке уже вертится масса вопросов. И я почти готова ей все рассказать. Потому что если она не поймет, то кто тогда?..
– Ну что случилось? – Спрашивает, когда я, наконец, присаживаюсь и закидываю ноги на сиденье мягкого кухонного уголка.
– Я тебе рассказывала о Павле? – Спрашиваю, разливая мартини. Не просто так спрашиваю. Мы с Люсьеной давно не виделись, с тех пор, как она затеяла тягомотину с переездом к новоиспеченному мужу и ремонтом в его квартире. Как и всему, что она делает, она посвятила этим двум занятием всю себя.
– Нет. Кто такой? Твоя новая любовь? – улыбается, отправляет в рот кусочек сыра. Закатывает глаза – а то! В прошлой жизни я, возможно, была Рокки из мультика про спасателей, или просто жила где-нибудь во Франции, там знают толк в сырах.
– Старая, – вздыхаю. – Неужели мы ТАК давно не виделись?
– Так ты ж со своим издательством совсем того… от жизни оторвалась!
– Я? А ты со своим ремонтом? – Смеюсь. Люська подхватывает мой смех. Потом мой взгляд падает на серебряную ложку и мне становится не до смеха. Вглядываюсь в мутное слегка искривленное отражение, не могу понять, кого вижу там: себя или?..
– Ты чего? – В голосе Люськи явственно чувствуется тревога. Придется. Придется ей все объяснить.
– Я расскажу тебе, но не знаю, с чего начать.
– Начни с начала, – просит подруга, – начни хоть с чего-нибудь.
– Павел, он старше меня на десять лет. – Люся не смогла удержаться и присвистнула. – Он высокий, стройный брюнет с шоколадными глазами…
– Эти подробности могла бы опустить, – перебивает меня Люсьена.
– Потерпи. Потом объясню. Мне сосредоточиться трудно, – прошу ее. Она кивает, соединяет большой и указательный палец в замочек и проводит по губам: мол, молчу-молчу. – Что еще?.. он директор турфирмы «МАО», ты знаешь ее, да?
– О да, одна из самых крупных в Киеве. И надежных. У нас там босс себе путевки заказывает.
– Ну вот. Нас познакомил Сашка, когда мы его день рождения отмечали в «Столичном». Ты ведь помнишь Сашку?..
– Твоего однокурсника, маленького, толстого и рыжего? У него еще смешные такие очки, как у профессора Преображенского?
– Ну да. – Улыбаюсь. – У него. Сама-то хороша, зачем перекрасилась? У тебя был такой чудный цвет волос – цвет красного золота, а сейчас ты стала как все, баклажаном!
– Ты издевайся, да только не прерывайся, – нараспев продекламировала подруга.
А я решила оставить ее внешность в покое. Конечно, жаль, что она остригла кудри и перекрасилась, а ее глаза теперь приобрели оттенок бутылочного стекла, хотя раньше отливали малахитом. Вряд ли из-за цвета волос, скорее из-за сытой довольной замужней жизни. Даже пара лишних килограммов прибавилась. Но ей я этого, понятно, не рассказываю. Потому что люблю.
– В общем, познакомились мы, стали встречаться, а сейчас не встречаемся, – продолжаю. – Ничего интересного…
– Как это – ничего интересного? Совесть есть! – укоризненно качает головой Люсьена. Залпом выпивает оставшееся в бокале мартини. Наливает себе, доливает мне.
Делаю глоток, надеясь, что он поможет мне перевести мутный поток мыслеформ хоть в какое-то подобие внятного объяснения тому, что происходит.
– Ну ладно, ладно. Ты просила рассказать, я и стараюсь, как могу, просто ты не тем интересуешься. Сейчас поймешь. У тебя сигареты есть?
– Ты снова начала курить? – Люська хмурит брови.
Это наша вечная общая проблема. Бросаем по очереди – одна бросает, вторая начинает, потом наоборот. Каждый раз стараемся ставить друг дружке ультиматумы, но что-то да случается, и тут же начинаешь хвататься за сигарету, как за спасательный круг.
– Нет, не начну, одну и все. Единственный доступный мне способ собрать слова воедино и по членам разделить.
Люська идет в коридор, возвращается с пачкой тоненького «парламента». Я открываю окно, прикуриваю от спички. Первая за долгое время затяжка кружит голову не хуже чертова колеса. Разум сначала мутнеет, делает вид, что машет ручкой на прощание, мир исчезает в серебристом потоке иноземных существ, мелькающих перед глазами, потом все вдруг становится необычайно ясным, как отражение облаков в луже в безветренный день. Подруга терпеливо ждет. Принимает мои экзистенциальные проживания, сама не раз делала эту самую «первую» затяжку.
– Все сводится к тому, – (я наконец нахожу в себе силы продолжать; Люська делает глоток, отставляет рюмку и испытующе вглядывается в мое лицо) – что я по нему скучаю. Люська, я так скучаю! – На глаза наворачиваются слезы, я отворачиваюсь, зная одновременно, что это напрасный труд, что подруга все равно их увидит. Она же понимает и не говорит ни слова. – Я скучаю так сильно, что становлюсь похожей на него, понимаешь?
– Нет. – Люська тоже прикуривает. Кухня наполняется дымом, я плохо вижу лицо подруги и радуюсь, радуюсь, что и она не очень-то может видеть мое. Лучше пусть слушает.
– Вчера я поймала себя на том, что улыбаюсь, как он, краешком губ, что растягиваю некоторые слова, как бы привлекая к ним внимание. Он всегда так делал, когда спорил с кем-то или втолковывал кому-нибудь свое видение мира и жизни. Он очень умный. И очень азартный. Он очень любит, когда его доводы заставляют человека задуматься, а потом переосмыслить что-то. Вообще в нем живет великий философ, слава богу, что это только небольшая часть его, а то я бы с ума сошла спорить с ним обо всем целыми днями. И вот, вчера я разговаривала с коллегой, слово за слово… Люська, ты представь, я заметила, что провоцирую ее, точно как это делал он, задаю вопросы, добиваясь от нее конкретного ответа. Сложно объяснить…
– Да нет, я понимаю, – успокоила меня подруга. Выдохнула кольцо сизого дыма, смотрит внимательно.
– Я не могу без него. – Мне приходится снова отвернуться. Стараюсь совладать с пальцами, держащими сигарету – они все норовят выпустить ее. – Прости. В общем… Он занимался с детства большим теннисом, и сейчас постоянно тренируется, все приглашал меня с собой, но я стеснялась. Я не девочка уже, сама понимаешь…
– Понимаю твои комплексы неоправданные, не будем сейчас о них.
– Не девочка, – твердо стою на своем, – спортом никогда не занималась… а сейчас хожу на тренировки три раза в неделю, ракетку купила, дорогущую, даже юбку на себя натягиваю короткую, ему бы понравилось... Он каждое утро выходил на пробежку, пять километров пробегал, ему это как пешком ходить. А ты знаешь, какая я лентяйка, все отнекивалась. А сейчас – встаю в семь, натягиваю шорты и вперед – до самого метро, а потом обратно.
– Ну даешь, – восхищается Люська, – ты тогда это, сигарету брось, нечего тебе – спорт и никотин не совместимы.
– Докурю и брошу, – нервно смеюсь я. – Это какое-то наваждение! Он любил, когда я надеваю свои босоножки на платформе и то черное платье, которое мы в Италии с тобой купили, помнишь?
– Еще бы я не помню! – Люська мечтательно вздыхает, делает затяжку, выдыхает дым, который у нее принимает чуть ли не форму сердца. И это декоративное облако ядовитого газа двигается в мою сторону.
– Сейчас я надеваю этот прикид каждый вечер и брожу по квартире, как дура. Нельзя сказать, что я жду, что он придет. Знаю, что нет, но все равно хожу. Правда, этот факт к делу не относится.
– Я пока еще не вижу повода для истерики, которую ты закатила мне по телефону, подруга.
– Не знаю, как тебе объяснить, у меня как будто сердце вырвали. Я двигаюсь, работаю, одеваюсь, раздеваюсь, тренируюсь, бегаю, но ничего не чувствую. Только пустоту внутри. Она горячая, такая горячая, что обжигает, сжигает весь воздух, поступающий в мои легкие, и я перестаю дышать. Просто не помню, зачем это нужно делать. Потом вспоминаю, делаю вдох, он такой… такой… как будто суешь нос в костер… аж голова кружится и ноги подкашиваются.
– И поэтому ты копируешь его? Чтобы ощутить его присутствие? – сочувственно говорит Люська.
– Я не копирую, не специально, это сильнее меня. Но дело не в этом. Сегодня я подошла к зеркалу в ванной и увидела вместо себя – его.
– Как это? – Люся, похоже, не ожидала такого поворота. Она сделала глоток мартини, гулко закашлялась. Мне пришлось подойти и похлопать ее по спине.
– Не знаю. Я просто смотрела в зеркало и видела его, а не себя. Четко, как я сейчас тебя вижу.
– Ты ничего не путаешь?
– Не-а. – Чувствую себя идиоткой, качаю головой и думаю: зачем нужно было затевать этот нелепый рассказ?
– И что было дальше? – Люся, похоже, смирилась и приготовилась внимательно выслушивать мой бред дальше.
– Я испугалась, включила холодную воду, умыла лицо. Честно, я долго не могла заставить себя посмотреть на отражение снова, но потом набралась храбрости…
– И?..
– И снова увидела его. Его лицо, щетину, насмешливый взгляд и полуулыбку, темно-зеленый свитер, который я связала ему на прошлый новый год – он ходил в нем дома, пока не включали отопление. При всей своей мужественности он очень не любил холода.
– Почему ты постоянно говоришь о нем в прошедшем времени? Он что?..
– Нет, он жив. – Я грустно улыбнулась. – Просто он уехал на пять лет – это все равно, что навсегда. Вернется уже не он и не ко мне, не к той «мне», от которой уезжал. Так всегда бывает.
– Далеко?
– В Мельбурн.
– Ого! А почему ты с ним не поехала?
– Я не могу бросить издательство, только не сейчас… все только начинается… нет, нет, не могу!
– И что, ты увидела его отражение в своем зеркале и бросилась мне звонить и орать, что тебе нужна помощь? – Люська прикасается к моему бокалу своим, улыбается, протягивает мне кусочек апельсина.
– А я орала именно это?
– Ну, что-то в этом роде.
– Нет, я не смогла совладать с собой, как увидела отражение, разревелась, как идиотка, и прорыдала полчаса. Потом решила заварить себе чая, поднялась с дивана, собралась идти на кухню… а ты видела обновку, которую я в спальне своей поставила? Осуществила свою юношескую мечту – белый комод под старину и зеркало… В общем, я туда случайно посмотрела, непроизвольно, а там опять он. Я не выдержала, пошла в душ, стараясь ни разу не взглянуть ни в одно из зеркал. Помню, что долго стояла под холодной водой, а когда осознала это, тут же крутанула горячий кран, перемудрила, еле сдержалась, чтобы не заорать, и только потом включила человеческую температуру. К лучшему – я не любительница контрастного душа в частности и контрастов вообще. Это Паша любил… Короче, вышла из душа, почти спокойная. Мне даже почти удалось убедить себя, что я устала, переутомилась и все такое. А потом – будь оно неладно – зеркальце в коридоре, то, которое мне еще родители подарили. И там снова он. Тут у меня нервы и сдали. Я, кажется, пыталась проверять свое лицо наощупь, потом бегала в поисках складной дорожной расчески, на которой есть небольшое зеркало, но не находила, я не могла понять: я это я или я это он – в общем, и сама не заметила, как оказалась с телефонной трубкой в руке. Прости меня, пожалуйста…
Больше сдерживаться не могу, чувствую, как по щекам бежит предательская влага, а дым погасшей между пальцами сигареты горчит и не дает вдохнуть. У меня не остается сил, и я падаю на диван. Люська обнимает меня, гладит, как ребенка, говорит что-то… говорит, говорит, я слышу ее голос издалека. А вблизи, почти рядом, но очень-очень тихо, ОН произносит: «Мне тебя не хватает», «Мне не хватает тебя, слышишь?..», «Грусть тебе не к лицу», «Тебе к лицу бирюза и весенний ветер»…
– Да, бирюза, – вторю ему шепотом, утыкаясь носом в его плечо. Его щетина слегка царапает мне лоб. Ну и что, что в это время года народу на пирсе видимо-невидимо. Зато здесь шум волн, бьющихся о камни, горячий йодистый ветер, запах водорослей, соли и бананов и тени погибших моряков на глянцевой синей поверхности воды. Но главное – это его дыхание. Я не могу наслушаться его, кажется, даже сама затаила вдох. Сквозь полуопущенные веки мне все видно. Мимо нас мелькают загорелые пляжники и барышни в купальниках. Но пока я не открываю глаз полностью, можно считать, что это разноцветное разношерстное месиво мне просто снится. Павел подсовывает к моим губам растаявшее эскимо. Мне не хочется подымать голову, приходится слизывать шоколад, как в детстве, кончиком языка.
– Нюта, Нюта! – Люська тормошит меня за плечо, но я все еще не хочу насильно вырывать себя из его объятий.
– Отстань, – говорю, – не видишь, человеку хорошо.
– Эй, подруга! – Кажется, она не на шутку испугана, но что я могу сделать? – Нюта!
– Ну что? – Устало открываю глаза. Мне ненавистно зрелище холодной киевской кухни, чужой, как и все в этом городе, где нет его.
– Ты чуть не исчезла только что, – шепчет она, и в ее голосе слышится паника.
– Как это? – спрашиваю равнодушно. Меня не слишком волнует ответ на собственный вопрос.
– Не знаю, ты стала прозрачной, и…
– Не бери в голову, со мной вечно что-то не так, – вяло отшучиваюсь я, достаю зерна, насыпаю их в кофе-машину – такое специальное приспособление для ленивых, – доливаю воды из чайника, слушаю, почти с наслаждением, шум перемалываемых зерен. Этот звук чаще всего возвращает мою душу, загулявшую непонятно где, своей законной владелице. А первый глоток кофе вполне способен примирить меня с любой реальностью, хотя бы на несколько минут.
– Так, мне нужно выпить, – говорит подруга и наливает себе еще стопочку мартини. – Ты будешь?
– Нет, я кофе. Хотя времени сейчас пол-одиннадцатого… А, ладно… все равно. Я и так сегодня не усну.
– Мне нужно позвонить! – Люська встрепенулась и дунула в коридор. Муж – это святое, его нельзя заставлять волноваться.
Мне тоже, похоже, не мешало бы привести себя в божеский вид. Иду в ванну, вхожу в нее осторожно, почти наощупь, не открывая глаз. Потом мне вдруг приходит в голову, что раз на кухне почти получилось, то здесь, сейчас…
Приоткрываю один глаз. Сначала осторожно, но потом вдруг подумалось, что мне нечего бояться. Ну увижу я его, и что? Разве это не счастье – видеть его, хотя бы в зеркале?
Он улыбается:
– Иди сюда! – За его спиной я вижу огромный полутемный холл. Кажется, это какая-то гостиница. – Здесь, конечно, не ахти, но все лучше, чем у вас там – холодно, зябко, и меня еще там нет, к тому же.
Я протягиваю руку, ожидая, что холодная зеркальная гладь остановит мое робкое движение, но меня встречает его теплая ладонь, я делаю осторожный шаг, потом еще… и еще…