...1995 год
За будничной суетой и разными неприятностями, вызываемыми желанием людей быть агрессивными и грубыми по отношению друг к другу, порой не замечаешь, как прекрасна жизнь по своей сути. Армен смотрел из окна междугородной маршрутки, мчащейся в Гюмри по скоростной трассе между покрытыми изумрудной зеленью горами и почувствовал, что наслаждается жизнью вот в этот самый миг.
Как хорошо вот так мчаться по ровной дороге в солнечный день, вдыхая свежий воздух из полуоктрытого окна! Но это не предел для счастья. Вот, если так мчаться на собственной машине, и чтобы рядом сидела Она, и машину можно было бы остановить в любой момент, выйти из неё, опуститься на свежую, согретую солнечными лучами изумрудную траву, потом заснуть, положив голову на колени невесты. Совсем немного поспать, минут двадцать, и все чувства, доступные человеку: обоняние, слух, осязание, – фиксируют полное блаженство. Обоняние после загаженного городского воздуха наслаждается ароматом полевых цветов и медоносных трав, слух – тишиной, частью которой являются еле слышимые звуки, издаваемые кузнечиками и сверчками в траве, порхающими бабочками, а также пение пролетающих разноцветных птиц. Осязание словно вытягивает силу из самого нутра земли. Но самый главный подарок, финальный аккорд в этой оратории счастья, написанной жизнью, сделает зрение, когда он, открыв глаза, увидит перед собой улыбающееся лицо любимой девушки…
Армен встрепенулся от лёгкого толчка вбок, соседка, пожилая неуклюжая женщина, нагнувшись, переложила сумки, зычным голосом попросив водителя притормозить у деревни.
Словно Проза толкнула Поэзию, усмехнулся про себя Армен. О-о, да скоро уже и Гюмри, пора уже очнуться от грёз, настроиться на встречу с Алексеем, своим новым другом и в определённой степени коллегой.
Когда Алексей попросил помочь ему сосватать девушку, то Армен долго не мог определиться со своим отношением к этому. Он сам мечтал о встрече с настоящей любовью и был рад за всех, кто повстречался с ней. Но Алексей был женат, правда жена вдруг очень неожиданно для того заявила, что больше не любит его и отказалась вернуться на родину из ГДР при выводе советских войск. Она осталась там с сыном, наскоро оформив брак с местным немцем то ли и впрямь по любви, то ли фиктивно. Для простодушного советского офицера, всегда поступашего честно со всеми, это оказалось неразгаданной загадкой, так же как и произошедший развал страны, которой вдруг оказались не нужны тысячи квалифированных и верных её защитников. Да и сама себе страна, казалось, была не нужна.
Для таких, как Алексей, столкновение с новой реальной жизнью, с какими–то невесть откуда появившимися «новыми русскими», с другими моральными ценностями и понятиями иногда оказывалось роковым: люди ломались, становились бандитами, бомжами, не находя себя в новых реалиях.
Он всеми правдами и неправдами добивался своего назначения на базу российских войск в Армении, убеждённый, что найдёт спасение для своей израненной души на древней христианской армянской земле, откуда практически с каждой точки открывается неповторимый вид на библейский Арарат, заснеженные вершины которого ежесекундно напоминают людям о том, что есть нечто непреходящее, возвышающееся над суетой и бренностью. Есть высшая красота и гармония, безупречность первозданной чистоты, которая не может не оседать хотя бы мельчайшей частицей в душах живущих в долине Арарата людей.
Когда Алексей по прибытии у ворот части столкнулся с выходящими женщиной и юной девушкой с белыми косынками на головах, словно сошедших с иллюстраций к сказкам о князе Владимире и Ярило-солнце, его пронзило мистическое чувство, что он вот так, по наитию, ведомый высшей силой, нашёл то, что искал.
Вот эта юная славянская девушка и есть его судьба. Имя сейчас узнает, главное, что он узнал Её, свою судьбу.
– Кто эти женщины? Они из семьи военнослужащего? – спросил он у дежурного.
– Нет, это местные молоканки. Они приходят сюда по делам: домашнее молоко продают, яйца там, зелень...
– А как зовут, знаешь?
Дежурный демонстративно повременил с ответом, потом проронил:
– Кто именно интересует: постарше или помладше?
Алексей смутился:
– Просто интересно. Вроде русские люди, но выглядят, будто прямо русичи с самой Киевской Руси...
– А–а, так если послушать их, как они говорят..., – дежурный восхищённо вздохнул, – со стержнем люди, с верой... А Катюша, – будто Снегурочка из снегов Арарата вылеплена...
– Катя – это ...?
– ... дочка, а мамашу – Любой зовут.
«Катя», – повторил про себя Алексей.
– ... Катя, значит, – повторял к месту и не к месту Армен, скрывая замешательство, слушая сбивчивый рассказ Алексея.
Он не сомевался, что Алексею откажут, но как сказать об этом другу.
– А Кате ты нравишься? Ты говорил с ней о своих чувствах? – Армен решил начать издалека.
– Да ты что, мужик, как я мог с ней поговорить, она из дома без сопровождения никогда не выходит, всё время с матерью. Вообще, одна никуда не идёт, даже в магазин. Нравы у них строгие: ни поговорить, ни погулять, ни выяснить, нравишься или не нравишься. Единственный выход, это вот так прийти и посвататься, вот и выяснится всё.
– Нравы строгие – это ты хорошо сказал, – Армен ухватился за палочку-выручалочку, – люди они верующие, с чужаками стараются не общаться, а чтобы молоканка не за своего замуж пошла, так за свою жизнь один такой случай знаю...
– Ну вот, теперь и второй будет...
Армен помолчал немного, потом, взвешивая каждое слово, осторожно заметил:
– Я слышал от знакомых про то, что молодую молоканку не удалось спасти в больнице, потому что родные не позволили делать операцию... Всё–таки, верующие люди, ради своей веры отказавшиеся от родины, от православия, очень сильно отличаются от тебя. Или ты хочешь стать членом их общины?
Алексей закусил губу. Потом резко замотал головой:
– Нет! Вне России и её православных храмов для меня жизни нет. Хоть я и неверующий, ни праздников не справляю, ни постов, не крещён своими родителями- коммунистами, я считаю себя христианским воином.
– Христианским воином? – перевторил изумлённый Армен.
– Да. Как и ты, между прочим. Не знаю, наверное, выспренно это покажется, но я хочу быть таким же русским православным воином, какими были казаки, например... А что касается веры Катюши... Молокане, например, отправляют своих детей в государственные школы, работают на стройках. Почти каждый второй бульдозерист — молоканин, на заводах работают. Квартиры спокойно получали от государства, живут с соседями–армянами, нормально общаются. Зубы у стоматологов лечат, лекарства пьют, когда доктора прописывают, то есть, живут в современном мире, хоть и сознательно ограничивают контакты с ним. А Катюша, когда будет замужем за меня, примет как собственный мир своего мужа, мой мир, значит.
– Алёша, брат, ну пойми ты, даже если бы вы из одного мира были, и то ничего у вас не вышло бы – разница в возрасте пятнадцать лет. Ты уже женат был, потрёпанный малость жизнью, сможешь быть верным мужем вот для такой девчушки, которой расти ещё надо?
– Смогу, – упрямо наклонил голову Алексей, – с прошлым покончено. Даже от сына никаких вестей нет. Ни на одно моё письмо не ответил. Я не просто так в Армению приехал, меня как будто звали сюда, чтобы новую жизнь начать. И это не просто случайность, что сразу Катю повстречал, как подошёл к воротам части. Перст судьбы... Влюбился, с первого взгляда... И сердце говорит мне – моя эта судьба.
– Перст судьбы... А если ты ошибаешься, – Армен с жалостью посмотрел на друга, – вдруг Катя любит кого–нибудь...
– Никого она не любит. И пока даже никто не сватался, я тактично всё выяснил, правда о своих намерениях молчал, чтобы не испортить дела. Всё предопределено для меня и Катюши.
– Выгонят они нас, – сопротивлялся из последних сил Армен, – да просто на порог не пустят.
– Нет, нет, я – их постоянный покупатель, с отцом Катюши Ефимом Трифоновичем подружился, э–э..., можно сказать, подружился, – поправил себя Алексей. – На порог точно пустят.
– А можно я за дверью тебя подожду. А ты лучше с кем–нибудь из своего начальства пойдёшь...
– Да ты что! – Ужаснулся Алексей. – Наш командир обязательно сцепится, мол, русские вы, давайте бороды свои сбривайте и назад, на землю русскую, пока её мигранты всякие не захватили...
Алексей похлопал Армена по плечу:
– А ты произведёшь на них впечатление. И красавчик, и вести себя можешь...
– Ладно, – заулыбался Армен, – видно, совсем положение у тебя безвыходное, раз на такую примитивную лесть пошёл.
Алексей вздохнул с облегчением, и деловито поднялся, приглаживая волосы.
Армен в недоумении уставился на него:
– Ты что, вот так и промолчишь?
– Насчёт чего? – удивился Алексей.
– Как насчёт чего! А что вовсе не лесть. И красавчик, и вести себя могу...
– Так, конечно, не лесть! – Рассеянно проронил Алексей. – Ты, брат, не обижайся, я сейчас в смятении, так сказать... Ты знаешь, что говорят, когда сватаются?
Поймав тоскливо–укоризненный взгляд Армена, Алексей вдруг почувствовал себя неуверенным маленьким мальчиком.
Семья Кати жила на окраине города в небольшом скромном собственном доме, что и спасло их от землятрясения, произошедшего в декабре 1988 года в Ленинакане, как тогда назывался Гюмри. По счастью, школа, где в это время училась Катя, устояла, дети не пострадали физически, получив психологическую травму на всю жизнь. Образование для десятилетней Кати закончилось, она стала помогать матери по хозяйству, но в основном занималась младшими шестым, седьмым братиками и недавно родившейся восьмой сестрёнкой. Катя была пятым ребёнком в семье. Самая старшая сестра вышла замуж за молоканина в США, брат переехал жить в молоканскую общину в Австралию, другой брат жил и работал в Ереване, в доме осталась уже сосватанная Надежда и младшие дети.
Непрошенных гостей приняли сдержанно, усадили на лавочке, стоявшей вдоль стены, за стол не пригласили. Мельком увидели они Катю, спрятавшуюся с детьми на кухне.
Армен неловко протянул коробку конфет. В последний момент, спохватившись, они отказались от покупки коньяка, молокане ведь спиртное не признают. Но так как никто коробку не принял, положил рядом с собой на лавку.
Обстановка дома была скудная: стол, пара стульев, лавки для гостей. Не было ни телевизора, ни радио, ни общепринятого серванта с хрустальными вазочками и другого ширпотреба. Но чистота была идеальная. Вышитые белоснежные накрахмаленные занавеси составляли единый ансамбль с кружевными косынками на головах хозяйки дома и дочерей и создавали особую атмосферу другого мира со своими ценностями, правилами поведения и безыскусной неприукрашенной красотой абсолютной естественности.
– С чем пришли, молодые люди? – Сдержанно спросил глава семьи.
– Свататься пришли, – просто ответил Армен, – вот, мой друг Алексей полюбил с первого взгляда дочь вашу Екатерину. Просит её руки, слово даёт, что будет верным, любящим мужем. Будет заботиться о ней...
Армен замолчал, не зная, что говорить и делать дальше. Алексей же выглядил глухонемым от рождения.
Возникла тяжёлая длинная пауза. Ефим Трифонович молчал, опустив глаза долу. Немного обнадёживало тёплое приветливое выражение глаз Любы.
– А какой ты веры будешь, Алексей? – раздалось вдруг.
Алексей вздрогнул, будто очнувшись ото сна, и потом тихо, но уверенно ответил:
– Православной.
– А что ты про молокан знаешь? Девушку у нас сватаешь, а знаешь, на каких правилах она воспитана, что считает правильным, а что нет?
Алексей переглянулся с Арменом, и сказал, что у него было на душе:
– Я знаю, что вы истинно русские люди по крови, что сумели сохранить и пронести через века свои гены, чистоту души. Я не знаю всех тонкостей вашей веры, но с отношусь с уважением к вам. И восхищаюсь вашим трудолюбием и способности противостоять соблазнам цивилизации. Способности оставаться самими собой в своей первозданной чистоте.
– Русские люди, говоришь, – усмехнулся Ефим Трифонович.
– Без сомнения. И никогда не поверю, что вам безразлична боль земли русской, что никогда не испытывали зов земли предков, которую они покинули не так уж давно, в 18 веке.
Теперь уже Ефим Трифонович переглянулся с женой.
– Я знаю, как вы относитесь к нам. Но, возможно, пришёл момент, когда русской земле необходима любовь детей, когда–то покинувших её. Чтобы вы, ... чтобы как апостолы раннехристианские, своим примером, скромной внешностью, презрением к деньгам, помогли нам, современным русским выстоять перед натиском ... погани этой западной, да и восточной тоже. Отовсюду зло ползёт... душит... Может, в вас–то и спасение будет, пусть не через веру, а через корни наши, глубоко запрятанные, не поддавшиеся порче и гнили.
Из кухонного дверного проёма показалась головка Кати, покрытая кружевной косыночкой. Алексей поймал её робкий, но лучистый, искрящийся первым женским чувством взгляд. Усилием воли он отвёл глаза от любимого личика и выжидающе посмотрел на Ефима Трифоновича.
Тот сидел с непроницаемым лицом, однако поглаживание бороды выдавало внутреннюю борьбу.
Вошла Надежда с подносом, на котором стояли стаканы с таном, представляющим собой немного подсоленную смесь мацуна с холодной водой. Армен заметил еле заметное движение головы, которым Люба подала знак старшей дочери немного ранее. Конечно, эта мудрая сильная женщина никогда не покажет гостям своё влияние в семье, но продемонстрированный знак доброй воли не прошёл мимо её супруга. Он внимательно смотрел на неё, когда Люба приветливо обратилась к гостям:
– Угощайтесь, гости дорогие. А то, небось, от жары в горле пересохло.
Армен, в самом деле изнывающий от жажды, буквально опрокинул стакан в себя и ободрительно посмотрел на Алексея.
– Неволить и принуждать детей у нас не принято, – произнёс, наконец, глава семейства. – И ежели Катя захочет за православного русского замуж пойти, то удерживать не станем. Так дело в том, что совсем молоденькая она у нас, опыта жизненного у неё нет, никто ещё из молокан посвататься не успел, поэтому погодить надо. Подумать: и ей, и нам, и тебе, Алексей. Вот, Надежду проводим, а там видно будет.
Люба встала, всё так же приветливо улыбаясь, но было понятно, что эта прощальная улыбка. Армен поднялся с лавки, вслед за ним встал на подкашивающиеся ноги и Алексей.
– До свидания, – вежливо попрощался со всеми Армен.
– А мне можно иногда к вам домой приходить? – Неуверенно спросил Алексей.
– Конечно, можно, – сердечно ответила Люба, – приходи, хорошим людям всегда рады.
Друзья вышли из дома, прошли в полном молчании улицу. Алексей выглядел расстроенным, но Армен, радостно улыбаясь, обнял его.
– Ты чего кислый такой? Радоваться надо! Практически они согласились. В самом деле, пока старшая замуж не вышла, о младшей и речи быть не может.
– А вдруг какой–нибудь молоканин посватается? Да ещё из Америки, или Австралии...
– Ты что, глухой? Тебе же сказали: «неволить, принуждать у нас не принято». Пусть сватают, сколько хотят, а Катя – твоя. Вон, как смотрела на тебя из кухни...
– Правда, смотрела, – умоляюще посмотрел на друга Алексей.
– Правда, правда. И ты так хорошо сказал, про спасение земли русской.
Алексей остановился. Потом обратил к Армену разом посеревшее лицо:
– По–моему они поняли, о чём я. Телевизора у них нет, но быть того не может, чтобы они не слышали, что происходит сейчас.
– Слышали, наверно.
Алексей вытащил пачку сигарет.
– А вот с этим завязывать надо, брат, – произнёс Армен, – во всяком случае, при тесте с тёщей. Про спиртное вообще молчу. Город тут небольшой, в часть они вхожи, услышат про пьянку, или, не дай Бог, про бабу какую, тут точно, на порог не пустят.
– Я теперь – девственник. – Решительно сказал Алексей.
– Ва–а–а–й!
– А что, грешницы идут потом в монастырь, и чуть ли не святыми становятся. На святость я и не претендую, но вот девственником считать себя имею полное право.
Вдруг Армена посетила мысль, с которой он поспешил поделиться:
– Интересно, а кем бы стала Катя, если бы продолжила учиться: актрисой, кассиршей в магазине, референтом у какого–нибудь толстопуза, учительницей...
– Ты знаешь, я много раз думал об этом. И о мудрости молокан, сознательно отрицающих все цивилизаторские блага: телевизор, жизнь ради удовольствия, образование, за которым расплачивашься душой, продаёшь её дьяволу... И всё становится можно. Матери можно бросить ребёнка, потому что надо ей реализовать себя в этой жизни. Супругам можно бросить друга, потому что ушла любовь, а жизнь коротка, надо урвать как можно больше удовольствий. Можно трёх детей иметь от представителей трёх рас, показать этим уровень своей цивилизованности, якобы, толерантности. А на самом деле – пустота, гниль и беспозвоночность, как у пресмыкающегося. А посмотришь на молокан, и видишь стержень...
– Ты в самом деле любишь Катю или ищешь спасение души? – Задумчиво спросил его Армен.
– А разве это не одно и то же? – Немного подумав, ответил Алексей.
Армен промолчал: у каждого свои ответы на подобные вопросы. Дай Бог, чтобы люди себе задавали их.