Перед невропатологом призывной комиссии в военкомате предстал очередной призывник.
Невропатолог – добрая пожилая женщина в белом халате взглянула поверх очков на будущего воина.
- Ну-с, молодой человек, как Ваша фамилия?
- Тылов! Товарищ доктор, - отрапортовал призывник – шустрый юноша, облачённый в спортивные трусы с эмблемой Центрального спортивного клуба армии.
- Ну что ж, хорошо, запишем... Значит, Тылов?
- Так точно, товарищ доктор! – подтвердил призывник, вытянувшись в струнку: – Тылов, Вэ, Гэ!
Вся медицинская комиссия размещалась в одной большой продолговатой комнате, похожей на широкий коридор. К длинной стене с окнами были приставлены столы, отгороженные друг от друга большими белыми ширмами. Всё это заменяло кабинеты врачей. Противоположная стена была глухая и выкрашена в светло-серую краску. Мимо ширм пролегала ковровая дорожка, по которой призывники, раздевшись до трусов, перемещались как на конвейере от одного специалиста к другому. Это было даже удобно, так как экономилось время, и пребывание призывника в каждом «кабинете» занимало обычно не более пяти - десяти минут. Но это обычно…
- Жалобы есть? – продолжала своё короткое дознание невропатолог.
- Никак нет, товарищ доктор! - бодро отвечал Тылов.
- Очень хорошо. Садитесь. Смотрите на молоточек. А то, знаете ли, у некоторых столько жалоб, что их не в армию, а в пору в реанимационное отделение отправлять. Теперешняя молодежь не очень то стремится служить, - говоря всё это, Мария Петровна (так звали доктора) водила маленьким молоточком из стороны в сторону перед носом у Тылова: - А Вы, голубчик, молодец, и отвечаете вот по-военному, хотя только призывник. И фамилия у Вас вполне военная, без крепкого тыла не один фронт не обойдётся.
- Абсолютно с Вами согласен, товарищ доктор.
- Так. Встаньте прямо. Поставьте ноги вместе, руки вперёд, растопырьте пальцы, закройте глаза. Хорошо. А теперь коснитесь указательным пальцем правой руки кончика носа.
Однако на последнее задание Тылов не среагировал. Мария Петровна повторила чуть громче, но тот продолжал стоять с закрытыми глазами и вытянутыми вперёд руками.
- Голубчик, Вы что, уснули? – и Мария Петровна легонько ткнула молоточком «голубчика» в руку.
Тот немедленно открыл глаза и обратил ясный, как у младенца, взор на врача: «Вы что-то сказали, товарищ доктор?»
- Я просила Вас, коснутся указательным пальцем кончика носа.
- Вас понял, выполняю, - и стал с энтузиазмом трогать кончик носа указательным пальцем то правой, то левой руки.
- Хорошо, хорошо, а с закрытыми глазами Вы это можете?
- Так точно, товарищ доктор!
Тылов закрыл глаза и продолжал столь же уверенное касание носа. Потом опять обратил свой взор на врача.
- Очень хорошо, а то уж я подумала про Вас, что Вы как некоторые … - Мария Петровна запнулась: - а всё же, почему Вы сразу не выполнили команду?
- Так как же я мог её выполнить сразу, - недоумённо промолвил Тылов: - если когда Вы говорили, у меня были закрыты глаза?
- Ну, так, что же?
- А я с закрытыми глазами ничего не слышу.
- То есть, как это не слышите? При чём тут глаза? – в свою очередь удивилась Мария Петровна: - Ерунда какая-то.
- Именно ерунда, товарищ доктор, даже пустяк, потому что имеет простейшее научное объяснение. Мне говорили, что такие вещи изучают в любом медицинском ВУЗе.
- А я вот что-то не припоминаю, - вырвалось у Марии Петровны. Она никогда не вступала с призывниками в дискуссию, им только дай повод. А тут вот оплошала.
И Тылов мгновенно перехватил инициативу. От его телеграфной краткости речи, состоящей, в основном, из уставных фраз, не осталось и следа.
- Ну, как же Вы могли забыть, товарищ доктор? Ведь Вы же специалист по рефлексам! Так вот, у меня типичный приобретённый рефлекс. Теория академика Павлова И, Пэ, в натуральном виде. Я Вам сейчас объясню.
Марии Петровне ничего не оставалось делать, как подчиниться. В конце концов, даже любопытно, что он такое собирается объяснить.
И он продолжал: «С детства я с родителями живу в коммуналке. Соседи у нас со всех сторон страшно шумные. Музыку допоздна запускают на полную громкость, стучат, орут, а сверху ещё по ночам мебель двигают. Я маленьким по началу никак не мог уснуть, а потом организм приспособился. Выработался у меня такой защитный рефлекс – как глазки закрою – так ничего и не слышу, и спокойненько засыпаю. Очень удобно, правда, доктор?»
- Гм…оно конечно. Только это невозможно, Вы, наверное, сначала засыпаете, а потом уже ничего не слышите.
- Нет, доктор, под такой грохот как у нас просто так не уснешь, - Тылов сокрушённо вздохнул: - и потом, сейчас то я явно не спал, стоя я спать не умею, можете проверить.
Мария Петровна была почти уверена, что Тылов всё придумал, но не могла сообразить, как побыстрее его вывести на чистую воду с его ушами. Да и чем чёрт не шутит. И что-то ещё настораживало её в облике этого парня.
- У лора вы ещё не были, – наконец нашлась она.
- Это у ушного? Никак нет, ещё не был, – Тылов снова подтянулся.
- Присядьте-ка на стул, я сейчас.
Мария Петровна положила молоточек на стол и, несмотря на полноту, довольно проворно покинула свои владения, направившись в дальний конец комнаты, где находился закуток отоларинголога.
- Верочка, голубушка, я вижу, у Вас сейчас никого нет, – обратилась Мария Петровна к отоларингологу: - Вы не пройдёте на минутку со мной?
Верочка – недавно состоявшийся молодой врач работала в комиссии первый раз, привлечена в неё была неожиданно, по стечению обстоятельств, и потому очень волновалась. Чтобы как-то скрыть своё смущение, а заодно и веснушки на носу, она несколько чаще, чем это требовалось, опускала со лба сферическое зеркало со смотровым отверстием. С призывниками она старалась разговаривать строгим голосом и для солидности засовывала руки в карманы халата. Но как она ни старалась, коллеги звали её не по имени и отчеству, а просто Верочка. На обращение Марии Петровны Верочка встала и согласно закивала головой, на которой была надета белая шапочка и то самое круглое зеркало. Мария Петровна взяла её под руку, и пока они шли по ковровой дорожке, вполголоса изложила ей существо дела.
- Он, конечно, ещё будет у Вас, но я хочу, чтобы Вы предварительно его проверили, ну на всякий случай, - завершила Мария Петровна, и они подошли к её рабочему месту.
Выслушав всё, Верочка растерялась – а что она собственно должна проверить, и как. О подобном случае она раньше никогда не слышала, но, в отличие от Марии Петровны, вовсе не была уверена, что о нём не рассказывали в институте. Ей ничего не оставалось делать, как провести стандартный осмотр. Опустив на глаза своё зеркало, Верочка села на место Марии Петровны напротив Тылова и строго сказала: «Поверните голову, я посмотрю, что у Вас с ушами».
- Вас понял! – ответил Тылов и, ловко повернувшись на стуле всем телом, сел к Верочке правым боком.
- Что Вы вертитесь на стуле? Нельзя что ли просто повернуть голову? – ещё строже спросила она и в этот момент осознала, что не захватила с собой специальную трубочку для осмотра ушей, и что вообще никаких инструментов при ней не было. От этого открытия она ещё больше растерялась, не зная, что делать дальше.
Но её неожиданно выручил сам Тылов, недоуменно ответив на её замечание: «Да как же я поверну голову, если у меня шея не поворачивается?»
- Что значит «не поворачивается»? Заклинило что ли? – вырвалось у Верочки, и она мысленно обругала себя за то, что выразилась так не профессионально. В слух же облегчённо добавила: - Мария Петровна, это кажется всё же не по моей части.
Только сейчас Мария Петровна поняла, что её настораживало с самого начала в этом призывнике. Ну, конечно же – он всё время держал голову прямо, со слегка приподнятым подбородком, как по команде «смирно». Она ещё подумала, что этот большой ребёнок не только говорит «Так точно!» и «Никак нет!», но ещё и подражает солдату из роты почётного караула.
- И что же это у нас ещё с шеей? – ласково нараспев осведомилась Мария Петровна, приблизившись к Тылову: - остеохондроз? В таком возрасте?
Тем временем возле территории невропатолога уже скопилось несколько призывников, которые с любопытством прислушивались к разговору.
- Эх, товарищи доктора! – возвысил тем временем свой голос Тылов: - если бы вы попали в такие тиски, как я, вас бы такой симптом не удивил.
- Что ещё за «симптом»? – чисто риторически спросила Мария Петровна. Шея не уши, и она уже знала, как будет сейчас действовать. По всем правилам теории Павлова. И Верочке для опыта будет полезно.
Но Тылов, так и сидевший боком на стуле, уже начал новое повествование, которое, как оказалось, Мария Петровна не могла не дослушать до конца, да ещё и затаив при этом дыхание. А он поведал следующее: «Когда мне было три годика, моя мама собралась куда-то ехать со мной на автобусе. И вот, при входе в автобус через заднюю дверь она подхватила меня и держала перед собой. Но внести меня в автобус она не успела. В этот момент створки двери закрылись, и мне этими самыми створками защемило шею.
Представляете – голова моя уже в автобусе, а тело на улице, у мамы на руках. Автобус начал трогаться, мама побежала, не выпуская меня из рук, и страшно закричала. Закричал и я, а следом и пассажиры. Тут только водитель – растяпа остановил автобус и открыл двери. Всё обошлось. Вот только шея у меня от перенесённого шока с тех пор временами не поворачивается. Обострения бывают в переходный период – весной и осенью, как назло, когда и бывает призыв». Тылов умолк и сокрушённо вздохнул.
«Слава богу, это действительно не по моей части» - подумала Верочка и посмотрела на Марию Петровну в ожидании, что та сейчас что-то предпримет. Но Мария Петровна молчала и, мало того, пребывала в каком то оцепенении. Приоткрыв рот, она, не моргая, смотрела на Тылова и как бы сквозь него. Казалось, что это не Тылов в детстве, а она только что испытала шок.
Конечно же, её, как опытного специалиста, не сбил с толку рассказ Тылова, но он её поразил в самое сердце совсем с другой стороны. Помимо всего прочего Мария Петровна была ещё и бабушкой, до самозабвения любящей своего внучка Петеньку. Она всегда любила сына, но что такое настоящая любовь к детям познала только с появлением внука. Эта любовь доводила её порой до умопомрачения.
Так, однажды Петенька со своей мамой Катериной – невесткой Марии Петровны, клеил какие то картинки и потёр пальчиком, испачканным клеем, глаз. В глазу, наверное, защипало, и Петенька заплакал. Прибежавшая с кухни Мария Петровна, узнав в чём дело, пришла в отчаяние: «Бедный мальчик!». И пока Катерина умывала в ванной ещё хныкающего Петеньку, она решила на себе проверить каково сейчас её внуку. Не долго думая, она выдавила из тюбика клей на палец и мазнула себе глаз.
Петенька вскоре успокоился и весело бегал по комнатам, а Марию Петровну пришлось отправлять в поликлинику, так как никакие промывания глаза водой и чаем не помогли. Глаз покраснел и опух так, что совсем закрылся. Окулистом в поликлинике работала приятельница Марии Петровны. Узнав в чём дело, она сказала: «Маша, да тебе не глаз, а голову лечить надо».
Вот и сейчас, слушая рассказ Тылова, Мария Петровна вдруг вспомнила, что завтра Катерина должна приехать с Петенькой с дачи, и до станции электрички они поедут на автобусе. И Катерина вполне может вносить Петеньку в автобус так, как рассказал Тылов. Тут он прав – эти молодые мамаши на всё способны, а вернее, они ни на что не способны.
Но и сама она хороша, вот надо же, обо всём невестку проинструктировала и как одевать, и чем кормить Петеньку, а про транспорт совсем упустила из виду. Мысли вихрем завертелись у неё в голове. Надо как-то успеть предупредить Катерину относительно автобуса. Можно вечером позвонить в сторожку, где есть телефон, и попросить сторожа сходить к ним на участок и всё передать Катерине. Или нет, пусть он лучше приведёт её в сторожку, чтобы та ей перезвонила сама.
А может всё обойдётся? Ведь Тылов сказал, что ему было три года, а Петеньке – уже почти четыре. Нет, нет, надо звонить, и лучше завтра с утра, а то за ночь Катерина всё забудет. Придя к такому решению, Мария Петровна уже было успокоилась.
Но Тылов, воспользовавшись произошедшей заминкой, решил добавить к своему рассказу: «Да ещё хорошо, что это был автобус, а если бы электричка? Тогда кричи, не кричи, машинист всё равно ничего не услышит». При этих его словах Мария Петровна побледнела и взялась за сердце.
- Мария Петровна, что с Вами? Вам плохо? – Верочка вскочила со стула: - садитесь.
- Нет, нет, мне сейчас рассиживаться некогда, - рассеяно ответила Мария Петровна. Она понимала, что надо срочно брать себя в руки, но мысли её путались, а перед глазами уже стояла отчётливая картина - Катерина, вносящая Петеньку головой вперёд в электричку.
Трудно сказать, чем бы всё закончилось, если бы в следующий момент по помещению не пронёсся Вихрь. Распахнулась входная дверь, и внутрь заглянул молодой майор в рубашке и брюках защитного цвета, с картонной папкой под мышкой. Заметив некоторое скопление призывников возле ширмы невропатолога, он стремительно вошёл в комнату и проследовал к ним.
- Что за толпа? Проходите к свободным специалистам. Вон в самом конце никого нет. Двое, Вы и Вы, за мной! С личными делами вопрос решим, – и он уже шагал в дальний конец комнаты, а за ним, словно подхваченные струёй, двое призывников. Всё это промелькнуло перед взором мгновенно пришедших в себя Марии Петровны и Верочки.
- Ой! - всполошилась Верочка, быстро поправляя шапочку на голове: - Евгений Николаевич пошёл ко мне, а меня нет на месте. Я побежала.
- Верочка, я прошу Вас, позовите его сюда, - столь же быстро прошептала ей Мария Петровна.
Обе они обрадовались внезапному появлению майора, но причина для этого у каждой была своя. Майор был высок и строен, отличался безупречной офицерской выправкой, но главное - славился тем, что быстро ориентировался в обстановке и мог найти самый удачный, а иногда и неожиданный выход из сложной ситуации: «Мудёр не по годам» - подшучивали над ним товарищи, а за его неуёмную энергию и стремительную походку прозвали его «майор Вихрь».
Верочка бегом догнала майора как раз в тот момент, когда тот подходил к её ширме. «Что случилось, Верочка? Вы куда-то бегали?».
- Вас просила подойти Мария Петровна. Пойдёмте, я Вам всё расскажу.
- Как прикажете, Верочка, как прикажете.
Теперь уже не Мария Петровна, а майор взял Верочку под руку, и они, не спеша, пошли по ковровой дорожке назад. Точнее сказать, он даже не взял её под руку, а только это обозначил. Он лишь слегка придерживал рукой Верочку за локоток, но этого оказалось достаточно для того, чтобы та залилась краской, а голос её задрожал. Изо всех сил стараясь скрыть охватившее её приятное волнение, Верочка успела рассказать майору существо проблемы со слухом и шеей Тылова, и с состоянием Марии Петровны.
Убедившись, что с Марией Петровной уже всё в порядке, майор встал напротив сидящего боком на стуле Тылова. Несколько секунд он смотрел на него, прогнувшись назад и держа папку за спиной обеими руками. Потом слегка наклонился вперёд, взявшись рукой за подбородок. Так любуются каким-нибудь уникальным экспонатом в музее.
- Что, шея совсем не поворачивается? - ни к кому конкретно не обращаясь, уточнил майор: - ни вправо, ни влево?
- Совсем! – сказала Верочка.
- Так он говорит, - почти одновременно с ней сказала Мария Петровна.
А Тылов на этот раз промолчал, ему сразу не понравилось появление офицера.
- Так это же, как раз то, что нам нужно! Ну, наконец-то! - неожиданно для всех обрадовался майор.
Он приоткрыл папку, порылся в лежащих в ней бумагах и, вытащив на свет какой-то листочек, помахал им в воздухе: «Вот! У нас лежит заявка с Северного флота. Им нужен вперёдсмотрящий на новый корабль. Слушать ему всё равно ничего не надо, ни с закрытыми, ни с открытыми глазами, – слушают акустики, а вот, что шея не поворачивается, так это как раз то, что и надо.
Специальность так и называется: «вперёдсмотрящий». Только вперёд. А если отвлечёшься и начнешь вертеть головой по сторонам, корабль может постигнуть судьба «Титаника»». Майор убрал листочек обратно в папку и продолжил:
- Работа у вперёдсмотрящего не пыльная и, можно сказать, сидячая. Опять же – свежий морской воздух. Но есть, конечно, и своя специфика.
И он поведал об этой специфике. Повернувшись к пустой серой стене, майор стал говорить. И говорил он так ярко и образно, что те, кто его слушал, тоже повернулись к окрашенной в серую казенную краску стене и увидели на ней, как на экране, бушующее в густых ноябрьских сумерках студёное Норвежское море. И ещё они увидели, слушая майора, как сквозь шторм в этом море упорно пробивается стремительный военный корабль.
Он испытывает жестокую бортовую качку. И всем, кто находится на уровне палубы и нижних надстроек кажется, что это не корабль кренится и почти ложится на бок, а за бортом поднимается гигантская тёмная стена. Кажется, что стена эта встаёт почти вертикально и вот-вот обрушится на корабль и раздавит его, но в последнюю минуту она останавливается и нехотя начинает опускаться назад. Лишь струи ледяной воды, пенясь, с рёвом врываются на мокрую палубу, и, прокатившись по ней, исчезают в шпигатах.
Но не успеешь перевести дух, как такая же стена начинает подниматься из-за противоположного борта, и всё повторяется вновь и вновь. А время от времени корабль таранит волну бушпритом, и тогда перед ним, словно взорвавшись, с грохотом ударяют вверх мощные фонтаны, и как в фейерверке над баком разлетаются мириады брызг, а солёная водяная пыль окутывает корабль до самой мачты.
А там, на мачте, на тридцатиметровой высоте – марс, маленькая огороженная площадка, где и сидит на пронизывающем ледяном ветру пристёгнутый страховочным ремнём вперёдсмотрящий. На нём валенки и овчинный полушубок, а по верх него длинный брезентовый плащ с капюшоном. Чёрная форменная ушанка туго завязана на подбородке, воротник полушубка поднят, а сверху надвинут капюшон плаща. Так что головой особенно не покрутишь. А в ушах только свист ветра да громкие хлопки трепещущего чуть выше на стеньге вымпела.
От брызг и водяной пыли всё на мачте покрыто тонкой ледяной коркой, и бок плаща со стороны ветра заледенел и стал жёстким как панцирь. Вперёдсмотрящий пристально всматривается в сумеречный горизонт, стараясь не прозевать огонёк или занесённую с севера крупную льдину. Но это совсем не просто. Временами видимость по курсу застилают заряды мокрого снега, а от ветра и напряжения слезятся глаза. Но главная проблема не в этом.
Когда корабль на полном ходу переваливается с борта на борт, вершина мачты описывает в пространстве немыслимую дугу, развивая в верхней её точке не малую скорость. Кажется, что вперёдсмотрящий неминуемо вылетит из марсовой площадки, как камень вылетает из чаши метательной машины. Но его удерживает страховочный ремень, и он, продолжая движение по дуге, благополучно минует верхнюю точку и начинает вместе с марсом падать вниз.
Одновременно марс всё больше и больше наклоняется и почти ложится на бок. Всё холодеет и обрывается внутри. Вперёдсмотрящий цепляется за обледенелый поручень и упирается ногами в ограждение опустившегося угла площадки. А стремительное движение вниз и в сторону продолжается, и вот под ним уже не родная палуба, а свинцовые волны, готовые принять в свои ледяные объятия. Они всё ближе и ближе, сердце замирает и хочется закричать, вот-вот переломится наклонившаяся вибрирующая мачта.
Но стальная мачта выдерживает, вперёдсмотрящий на мгновение зависает над бурлящей водой, и тут же могучая сила со всё нарастающей перегрузкой начинает тащить его обратно на верх, чтобы тут же вновь опрокинуть на встречу волнам с другой стороны. И так повторяется раз за разом. Голова начинает кружиться, а к горлу подступает тошнота.
- О, Господи, - прошептала Мария Петровна. У неё и вправду закружилась голова и она, нащупав руками стул, буквально плюхнулась на него.
Насупились стоявшие в очереди к невропатологу призывники. Тылов съёжился на стуле. И лишь только, пожалуй, у одной Верочки рассказ майора не вызвал никаких неприятных эмоций. Она абсолютно не вникала в смысл того, о чём говорил майор, она всецело была поглощена тем, как он говорил. Сняв с головы зеркальце, и белую шапочку, и распушив рыжеватые кудри, Верочка восторженно, не отрываясь, смотрела не на стену, как все, а на майора.
А майор говорил, широко расставив ноги, покачиваясь из стороны в сторону, как будто на самом деле стоял на уходящей из-под ног палубе того самого корабля.
- Конечно, по началу укачает любого и не каждый выдержит даже до конца вахты, - завершил свой рассказ майор: - но на третьем году службы привыкаешь и становишься настоящим морским волком.
- Почему на третьем? – вдруг встрепенулся Тылов: - ведь служат два года.
- Так это в армии два, а на флоте – полных три, - ответил майор.
Тылова никак не прельщала перспектива стать морским волком, да ещё за три года.
- Нет, нет в моряки мне никак нельзя, я и плавать то не умею, - взмолился он: - может быть всё-таки можно в пехоту?
- А как же шея? Там ведь «Равнение налево!», «Равнение направо!»
- Так я, если челюсти стисну, шея крутится как на шарнирах. Пусть меня проверят.
- Обязательно проверят, можете не сомневаться, - успокоил майор: - ну в пехоту, так в пехоту, а жаль, вперёдсмотрящим может стать далеко не каждый, будем искать.
Майор удовлетворённо поправил бумаги в папке, подмигнул Верочке и повернулся к выходу. Он не имел ни малейшего понятия о том, есть ли на современных кораблях вперёдсмотрящие, или последние из них погрузились в пучины истории вместе с «Титаником», а на смену им пришли локаторы. Но он хорошо знал своё дело, завершал работу над диссертацией о методах психологического воздействия на противника в процессе подготовки наступательной операции и был уверен в себе. Но и ему не дано было до конца предугадать, как его слово отзовётся.
Не успел майор сделать и двух шагов, как от группы призывников, слышавших его рассказ, отделился невысокий паренёк в черных «семейных» трусах длиной до колен: «Товарищ майор, а можно мне?». Майор остановился: «Что можно?». Паренёк поднял глаза к потолку: «Ну, туда, на мачту. Вы не сомневайтесь, я справлюсь, если надо».
Майор посмотрел на коренастого крепкого паренька и подумал, что этот точно бы справился. А вслух только и нашёлся что сказать: «Ну, мужики, с вами не соскучишься!».