Сумрак постепенно окутывал пустынные улицы города, создавая атмосферу старого черно-белого кино. В небе собираются грозные черные тучи, сильный ветер гоняет обрывки тетрадных листов, а маленькие холодные капли бьют по асфальту, поднимая легкую пыль и запах старины. Город дышал, хотя на первый взгляд давно уже был мертв.
Я стою посреди улицы и гляжу на старенькие черные автомобили, и меня будто там нет, есть лишь мой фантом, силуэт, который ничего не чувствует. Пара глаз, наблюдающих за тем, что происходит на противоположной стороне. А там, впереди, собирается народ в вечернем туалете, укутанный в плащи и прячущий лица за большими черными зонтами. Я слышу, как дождь усиливается, но совершенно его не ощущаю, слышу голоса людей, восторженно кричащих:
- Этот спектакль должен возыметь небывалый успех!
- Несомненно, так и будет!
Какой-то затхлый, дешевый театр с мигающей вывеской, которая временами пускала разноцветные искры от неисправности, и кричащая афиша, завлекающая все больше и больше людей внутрь. Я хочу последовать за ними, пересечь дорогу и спуститься от перекрестка вниз по улице, оказаться внутри, но мои ноги словно пригвоздили к этому месту. Видимо, я должна увидеть кое-что еще. Может, это еще не конец.
С другой стороны здания виднеется еще один выход, оттуда на улицу льется ламповый оранжевый цвет и можно разглядеть увешанные повсюду бальные платья, фраки, костюмы различных зверей,и все это с торопливостью несколько милых дам переставляют с места на место. Я как-то интуитивно понимаю, что передо мной костюмерная, а через нее медленно выходят актеры на улицу. Сначала только одна высокая дама, чья голова почти достигает навеса, прячется под ним от дождя, пытаясь открыть зонт, и я замечаю у нее на лице толстый слой белого грима. Черная полоса на губах имеет форму улыбки, глаза обведены ромбом, а на щеках черной тушью маленькие ямочки. Ее пальто почти полностью прикрывает черное платье, подол которого виден только слегка, а длинные сапоги делают ее еще выше. Она протягивает руку в белой перчатке, и на ее зов быстро откликается старое, потрепанное такси. Дама уезжает, но мне показалось, что в ее глазах есть что-то такое, что не соответствовало нарисованной улыбке на губах. Что-то трагично-грустное.
А с другого конца уже выходят зрители, и на их лицах я замечаю тот же странный грим, выражающий различные эмоции: печаль, уныние, радость, смех, любовь. Все это написано на их лицах, но в душе, глубоко внутри ничего нет. Пустота, белая, как и краска на коже. Но меня они не волнуют. Эти люди, которые прожигают свою жизнь, каждый субботний вечер посещая один и тот же театр, а может, и тот же спектакль, кажутся мне неинтересными. Мне почему-то думается, что в их памяти не откладывается ни слова из того, что они услышали. Этот мир, в котором я нахожусь, так похож на скрипучую, сломанную карусель: все идет по кругу, и даже песня, которая играет вновь и вновь, наполнена фальшью. И я снова слышу восклицания:
- Этот спектакль должен возыметь небывалый успех!
- Несомненно, так и будет!
Потому что они снова заходят в театр. И я уже не знаю, те ли это люди, или, может быть, уже другие, потому что в толпе таких одинаковых людей легко потеряться. И я снова смотрю на костюмерную, где одни и те же костюмы перекладывают с места на место. А между тем выходит молодая пара. Я вижу это по нарисованным двум половинам сердца на щеке каждого. Они держаться за руки, но их руки скованны наручниками. Мужчина достает из кармана сигару, а женщина ее зажигает, и тяжелый серый дым на мгновение заслоняет его лицо. У нее написана грусть, у него — радость.
Двое под таким же черным зонтом приближаются ко мне, она смотрит на него краем глаза, а он смотрит только прямо перед собой, но меня никто не замечает. Они проходят мимо, направляются куда-то за угол кирпичного дома, и я наконец осознаю, что мне необходимо последовать за ними. Отчего-то мне кажется, что я могу что-то изменить, но пока не понимаю, что именно. Обхожу дом и наблюдаю за ними со спины, вижу, как мокнет рукав мужчины и как брызги грязи оставляют следы на белом пальто девушки.
Перед ними широкая река с грязной, мутной водой. Быстрая и наверняка глубокая, отчего-то в ней не видно отражения, лишь покрывается рябью от хлынувшего с новой силой дождя. Он тянет ее в сторону какого-то заброшенного дома, и только приблизившись я понимаю, что этот полуразвалившийся дом, от которого остались одни стены, покрытые мхом и с большим разломом посередине, да вялая крыша, стоит на платформе, которая вот-вот собирается тронуться и поехать по водной глади куда-то вниз. Запрыгиваю внутрь и первое, что я вижу, это оскал капитана, чей грим был пугающее всех остальных. А там, сидя на маленьких стульчиках у стены, друг на дружку смотрели одинаковые люди с разными эмоциями.
- Какой замечательный спектакль! - восхищались они, не понимая, что сами они — актеры.
Весь этот мир был каким-то страшным спектаклем, где каждый играл роль, изображал какие-то чувства, но на самом деле они были лишь куклами. Бездушными телами.
Мне казалось, они смотрят на меня. Все они, хотя я точно понимала, что никто не может меня увидеть. Они повторяли одни и те же слова, и лишь пара, которую я почти потеряла из виду, молча уставилась в стену.
Вскоре они вышли. Улицы города казались такими же одинаковыми, как и люди, заполняющие их. Это было похоже на сумасшествие: весь этот мир, этот прогнивший город, эти мертвые люди. Они идут по дороге под зонтом, не произнося ни слова, а затем она вдруг останавливается. Его рука, чуть притянутая цепью назад, дернулась, и он остановился тоже. Сначала не оборачивался, лишь из-за спины произнес холодным голосом:
- Что случилось?
Она не отвечала. Затем он повернулся к ней лицом, и на лице была нарисована злость, а у нее — растерянность. Она приложила ладонь к губам, ощупывая каплю дождя, упавшую на черную тушь, и размазала ее по лицу. Длинные белые, черные и серые струи перемешались и стекали по ее лицу, придавая коже естественный цвет, а губы, бледные, почти синие, становились теплее и мягче. Мужчина в ужасе глядел, как его жена сводила руками краску, дрожа то ли от холода, то ли от нахлынувших чувств. Чувств? Она плакала. Она, а не грим на ее лице. И соленые горячие слезы смывали остатки маски, что не давала ей сказать.
- Что ты делаешь? Ты с ума сошла?! - кричал он.
- Я чувствую... - начала она дрожащим голосом.
- Что? - ужаснулся он.
Капли падали на его лицо, а черный зонт валялся где-то у самых ног, и дождевая вода омывала цепи их наручников, которые трескались с каждым ее словом.
- Я чувствую, - еще один разлом, - как что-то внутри меня... - звон металла, бьющегося об асфальт, - ...живет.
Она приложила руку к животу, поднимая на него глаза.
- Понимаешь? Я чувствую это внутри себя. Что-то живое и теплое.
- Не может быть...
Он рухнул на колени, а она упала рядом с ним, водя холодными руками по щекам, вытирая грим и белую краску, улыбаясь и плача одновременно, и они даже не замечали людей вокруг, которые тоже роняли зонты, потому что внутри всех них все еще был этот инстинкт — делать как все. Но он жил еще несколько секунд, потому что холодные капли дождя уже смывали слой краски с одинаковых лиц, и люди падали на колени от бессилия, плакали и смеялись, потому что наконец-то могли что-то чувствовать.