Воды Жизни

Глава 1. Оттенки серого.

Баба Яя, она же Ираида Петровна Кудлатая—Лесовая, умирала. Это было очевидно даже для тех, кто не обладал волшебным даром. С самого Солцеворота она уже не вставала. Оля Волкова, её правнучка, все дни проводила около её постели. После Рождества баба Яя уже не отпускала своих коронных ядовитых шуточек, за которые она снискала себе прозвище Баба Яга, говорила всё меньше и меньше, а когда она не спала, то лежала, открыв глаза и глядя в пространство так, словно могла видеть что–то незримое остальным. Сердце маленькой волшебницы разрывалось на части. Сколько Оля ни пыталась повторять себе, что баба Яя очень стара, что умереть она уже давно могла в любой момент, более того, эту смерть она предвидела ещё полгода назад, что–то отчаянно мешало с этим примириться. Слишком многих она потеряла за последнее время. Слишком многих. О если бы можно было хоть ненадолго отсрочить неизбежное… Но есть вещи, которые изменить всё же нельзя, она знала это, но всё же… На третий день Рождества Оля так долго дежурила у её постели, что заснула и уже была не в силах дойти до комнаты, где она спала с малышкой Лялей, её отнёс в постель Оська — старший из двоюродных братьев.
Ночью ей снились беспокойные сны. В них она бродила по длинным невзрачно–серым лабиринтам, откуда не было выхода. Утро настало таким же серым, как и её сны. Из окна было видно, как по небу бегут тяжёлые свинцовые тучи. И в комнате было всё таким же серым и тусклым. Стоп. Разве стены комнаты не были выкрашены в ядовито–нелепый розовый цвет, хоть бы краска и была наполовину облупленной? И разве её ночная рубашка не была жёлтой, хоть и трижды застиранной? Но всё было серым, таким серым, словно весь мир разом утратил цвета и краски, оставив лишь оттенки серого. Надо вставать. Господи, — подумала Оля, — почему одеяло такое тяжёлое? С трудом откинув его, Оля села. Всунула ноги в тапки и встала, точнее, попыталась встать, но не смогла. Ноги отказывались служить, и хорошо ещё, что упала она не дальше собственной постели, поскольку маленькая Лялька, только–только продравшая свои очаровательные в своей наивности и задорности огоньки–глазки, едва ли смогла бы ей помочь. Олю охватила паника, и она с трудом сдержала себя, чтобы не расплакаться. Вместо этого, собрав волю в кулак, она позвола на помощь маленькую кузину.
— Лялька, — крикнула она своей двоюродной сестрёнке, точнее ей казалось, что она кричит, тогда как на самом деле она лишь сказала это, причём очень тихо, — беги к бабе Фёкле и скажи ей, что я заболела и не могу встать с постели.
Фёкла Фёдоровна Лихая—Соболева была высокой тощей старухой. Сколько лет ей было от роду, на вид определить было невозможно. Одевалась она строго в соответствии с установлениями своего старообрядческого согласия и, главным образом, в чёрное, из–за чего её можно было принять за монахиню, если не знать, что она дважды была замужем и родила шестерых детей. Когда–то она была дородной женщиной, если не сказать крупной, но годы иссушили её, оставив ей лишь высокий даже по меркам сибиряков рост и прямую осанку, крупный нос слегка с горбинкой и пронзительный взгляд карих глаз. Она была одной из тех односельчанок Ираиды Петровны, которые приехали в Барнаул по зову сердца помогать Ираиде Петровне выхаживать детей, вырванных из смертельных когтей блокады Ленинграда. И в их числе она была одной из немногих волшебниц. Когда она вошла в комнату девочек, выражение её лица было строгим и недовольным, хотя этим приходом ловко воспользовалась серая пушистая кошка Муська, чтобы нахально проскользнуть в комнату и устроиться спать в ногах у хозяйки.
— Ну, что ещё удумали?
— Ничего я не удумала, — проговорила Оля, — и голос её прошелестел, точно прошлогодняя листва на ветру, — когда я проснулась, одеяло показалось мне ужасно тяжёлым, еле его откинула. А когда попыталась встать, упала, хорошо ещё, что обратно на кровать.
Выражение недовольства сменилось на лице Фёклы Фёдоровны выражением озабоченности.
— Сейчас приду, — буркнула она, поспешно выходя за дверь.
Когда она вернулась, у неё в руках были носовой платок и атласная лента.
— Ну–ка, девочка, — обратилась она к Оле, — какого цвета платок?
— Серого, — прошелестел Олин голос.
— А лента?
— Тоже серого, но темнее.
Баба Фёкла нахмурилась ещё сильнее.
— Девочка ты моя милая, кто ж тебя просил Ираиду–то своими скудными силёнками подпитывать? Она стара как столетний пень, и когда ей пора помирать, Господу ведомо. Платочек, между прочим, голубой, а лента — красная, так что у тебя, душа моя, пышным цветом пустотелая лихоманка. На горшок–то садиться сможешь?
— Должна смочь.
— А то вот ещё за такой дылдой пелёнки стирать, будто малышни мало.
Вот на горшок–то сесть на проверку оказалось не так–то просто. В конце концов, взяли тяжёлый стул, пропилили в нём отверстие подходящего размера, снизу приделали подставку для горшка и поставили около Олиной кровати, так что при надобности она вполне смогла на него кое–как переползать. В качестве столика для еды, чтения и письма приспособили найденную где–то в закромах старую тумбочку и слегка её переделали, а в городской больнице выпросили инвалидную коляску под поручительство директора ДК кожевенного завода.
Теперь вместе с едой Оле каждый раз давали в обязательном порядке или мёд в сотах, или варенье из чёрной смородины, а также отвары, которые готовила Фёкла Фёдоровна и Евпраксия Михайловна — другая волшебница — знакомая Ираиды Петровны. Кошка Муська решила не отходить от своей хозяйки ни на шаг, и сколько бы её ни выпроваживали, всё равно находила способ забраться или в ноги к ней, или устроиться под боком, громко мурлыча, и так проводить целые дни напролёт. Через два дня Оля решилась попросить, чтобы её отвезли к бабе Яе, но Евпраксия Михайловна огорчила её известием, что узнав о болезни своей правнучки, она потребовала отвезти её домой в Чарышское, "чтобы, не дай Бог, деточку за собой не утянуть".
— Там за ней Матрёна присмотрит, — успокоила она девочку, — а тебе Ираида оставила басловение, смотри, — это была небольшая икона Николая Чудотворца.
Оленька бережно завернула икону в платочек и спрятала под подушку, после чего легонько ударила соседнюю подушку кулачком. Эта болезнь, подкравшаяся незаметно, точно карманник в тёмном переулке, выводила из себя. Временами Оле хотелось рыдать и рвать на себе волосы. Сколько всего надо делать, а она вот так взяла и заболела! Какая–то её часть мечтала отвернуться к стене и забыть обо всём на свете, но Оля точно знала, что если это себе позволить, тогда точно конец один — смерть. Надо было бороться всеми остатками сил и всеми возможными способами.
Вскоре вернулась тётя Ася с хорошей новостью: фрицев скоро совсем вышвырнут из–под стен Питера — так она называла Ленинград, так что многих из детей, что нашли здесь приют, можно будет вернуть в родные или приёмные семьи. Эта новость не могла не радовать во всех смыслах. Если бы только радость могла лечить, Оля бы, наверное, выздоровела, но чуда, увы, не произошло. Временное увеличение активности сменилось лишь только большей слабостью.
Однако тётя Ася твёрдо повторила то, что девочка и так знала. При пустотелой лихоманке главное — не сдаваться, и Оля, хотя не могла ходить в школу, с удвоенными усилиями взялась за учебники, а в послеобеденное время её навещали учителя из местной школы и помогали осваивать программу. Она и так–то в школу пошла переростком, а теперь ещё и отстать… ну уж нет, Оля твёрдо решила не отступать от своего желания освоить весь материал начальной школы плюс четвёртый класс за два года, ведь ей надо было учиться дальше. Баба Фёкла и баба Пракся часто просили детей навещать Олю, чтобы ей не было одиноко. Один мальчик, Федя Попов, не расставался с мольбертом и всё время рисовал. Хотя из–за болезни Оля не могла различать цвета, она всё равно просила его научить её рисовать. И вот февральским метелям вопреки, она уже научилась точнёхонько копировать из книг разные рисунки: цветы, бабочек, жуков, птиц и даже несложные пейзажи, причём небольшим количеством штрихов, зато в поразительной узнаваемостью. Федя говорил, что когда Оля поправится, ей надо обязательно поступить в какую–нибудь художественную мастерскую, но Оля, зная, что это вряд ли выполнимо, стремилась дни и ночи научиться как можно большему.
В конце февраля пришла в Барнаул из Чарышского ожидаемая, но печальная весть. Ираида Петровна умерла. Стремясь оградить больную девочку от лишних переживаний, тётя Ася хотела было оставить Олю в Барнауле и не брать на похороны, но Оля, несмотря на то, что голос её был едва слышен, проявила такую твёрдость, что тётя Ася сочла за благо нанять сани, запряжённые парой лошадей. Ну, не повезёшь же, в самом деле, больную в ступе, да ещё на виду у всего города? О пространственном переносе в том состоянии, в котором была Оля, не шло и речи, это было бы смертельно опасно. Дорога от Барнаула до Чарышского была долгой и трудной. Ехали через горы, местами приходилось пробиваться через снежные заносы. Дважды ночевали в зимовьях. На третий день приехали в Чарышское как раз к похоронам. Отпевали дома, чтобы не привлекать лишнего внимания. На кладбище уже была вырыта могила рядом с могилой бабы Аки, которую баба Яя похоронила на своём родовом участке в 1942 году. Для того чтобы Олю подвезти, пришлось специально расчищать дорогу. Когда гроб опустили в могилу, Оля по праву кровной родственницы бросила первый ком земли, казавшийся странно тёплым посреди февральских морозов. После поминок заночевали в опустевшем доме Ираиды Петровны. Было решено, что дом этот по наследству должен отойти Оле вместе со всей утварью. А пока Оля не вырастет, дом нужно скрыть от постороннего взора.
На следующий день южный ветер принёс оттепель, и пришлось в Чарышском задержаться ещё на три дня, пока снова не подморозило. По возвращении в Барнаул, тётя Ася надолго ушла на поиски родственников детей, которых зимой 42- го вывезла из Ленинграда. Постепенно детей разбирали родные и знакомые. Всё тише становилось в ДК, пустели коридоры. Приближалась весна. Ярче и ярче светило солнце, веселее звенела весенняя капель. Облака плыли всё выше и всё чаще не унылого серого цвета, а ярко–белые, точно взбитые сливки. Снег же наоборот темнел и оседал. Но как ни надеялась Оля, весна не принесла выздоровления, несмотря на все лечебные настои и зелья, которыми потчевали её по нескольку раз на дню. Ходить она всё ещё не могла, мир по–прежнему оставался уныло–серым, и она только могла вспоминать, как должно выглядеть голубое небо, солнце и облака. Зато она уже завершала программу первых двух классов школы и настолько хорошо научилась рисовать карандашом благодаря своей дружбе с Федей Поповым, что рисовала уже не только цветы, дома и деревья, но и людей, причём их лица были поразительно точны, как будто на чёрно–белой фотографии. Вот только цветные краски были ей по–прежнему недоступны, на что Федя говорил ей, что огорчаться нечему, поскольку графика — это тоже искусство. Но вот за Федей приехала тётка, и настал момент их расставания. Чтобы поддержать больную девочку, Федя оставил ей мольберт, уголь, пастель, карандаши и краски, которые ему с миру по нитке собрали учителя местной школы, узнав о его таланте и страсти к живописи.
Оля стала часто оставаться одна. Временами, когда она не была занята учёбой, она надолго впадала в глубокую задумчивость. Баба Яя умерла, но отец был жив. Пока ещё жив. Суждено ли будет им встретиться до того, как он умрёт? Или раньше умрёт она сама? Пустотелая лихоманка, если её запустить, лечится плохо и часто приводит к смерти, это она знала ещё от матери. А её запустили. Как баба Яя слегла, всем стало не до этого, да ещё, видать, она сама добавила, как сказала баба Фёкла… "И бабу Яю не спасла, и себя загубила", — ругала она себя, глотая слёзы. Так проходили дни. Ничего не менялось.

Глава 2. Дядя из восточной сказки.

В один из солнечных по–весеннему тёплых дней начала апреля на пороге появился долгожданный гость. Это был высокий колоритный мужчина, темноглазый и настолько смуглый, что в нём сразу был виден гость из дальних стран — дядя Ваджра из далёкой Индии. Он действительно приходился Оле родственником, только очень дальним. В своё время двоюродная сестра бабы Яи умудрилась выйти замуж за индийского раджу, который приезжал зачем–то в Россию, а так как и он, и она были волшебниками, родственники всё же не считали этот брак мезальянсом, несмотря на все трудности, последовавшие за этим. Дело в том, что брак с иностранкой сразу превращал и самого виновника, и всю его родню в неприкасаемых. Они теряли и положение в обществе, и всю, без того призрачную, власть, которую имели. В результате, данное событие подтолкнуло всю семью к решению, которое и без того напрашивалось уже давно. В Индии волшебное образование доступно только людям из касты брахманов, а семья Аррора принадлежала к кшатриям, и для того, чтобы получить хоть какое–то волшебное образование, приходилось прибегать к весьма сложным интригам. Семья Аррора приняла решение перейти в буддизм и переселиться в Сикким. Таким образом, хорошее волшебное образование стало гораздо проще получить за границей: в Тибете, в Китае, Японии, Корее. Проще стало и с поиском подходящей пары для заключения брака. Ни один брахман ни за что не соединился бы узами брака с кшатрием, тогда как буддисты отрицают кастовую систему, что несколько увеличивало шансы на брак с носителем волшебной наследственности. В семье Аррора волшебники стали рождаться гораздо чаще.
Когда разразилась война, дядя Ваджра, приходившийся внуком этой женщине, разыскал бабу Яю и предложил свою помощь. Это благодаря ему обитатели ДК могли более–менее полноценно питаться. Обычно он привозил продукты не реже раза в месяц, но сейчас по каким–то причинам не появлялся с самого декабря, и лишь баба Фёкла регулярно отправлялась куда–то в горы и привозила оттуда мешки с продовольствием. Так что известие о смерти Ираиды Петровны и болезни Оли стало для него неожиданностью и сильно опечалило. Когда тётя Ася уточнила, что Оля больна пустотелой лихоманкой в тяжёлой форме, он тотчас же решил отложить посещение могилы Ираиды Петровны и направился в комнату девочек. Оле, между тем, в этот день стало хуже. Теперь она уже не могла даже подолгу сидеть, а когда она попыталась поздороваться с дядей Ваджрой, то оказалось, что она способна лишь беззвучно шевелить губами.
Если бы смуглая от тропического солнца кожа могла бледнеть, то можно было бы сказать, что он побледнел.
— Утратила звук, — пробормотал он потрясённо.
Для, него, Высшего Целителя, всё было ясно. Это была последняя стадия. Если не найти способ повернуть болезнь вспять, девочка обречена. Вот только для этого потребно нечто большее, чем лечебные зелья или даже его мощный дар Целителя. Нечто гораздо большее.
— Александра, — твёрдо заявил он, — здесь ты её не вылечишь. — Да, поможет мне мой покровитель, даже я её вылечить не в силах. Нужно нечто большее.
Тётя Ася задумалась.
— Я знаю пару мест, способных вернуть человеку утраченные жизненные силы, — медленно проговорила она, — но там сейчас идёт война, и одному Богу ведомо, когда туда можно будет отправиться, не рискуя головой. Ведь, как мы и опасались, осквернителей Солнца направляет Копьё Судьбы, за которым стоит маг, известный у нас как Полночный Вор. Они слишком могущественны и слишком бесчеловечны, а я — не Охранитель, чтобы быть уверенной в том, что смогу в случае чего отбиться. И в любом случае картины войны могут стать для неё потрясением, которого она также может не пережить. Не знаешь, что хуже.
— Мне известно об одном святом старце, силою и мудростью с которым никто не сравнится, — уверенно ответил индус с достоинством, выдававшим его благородное происхождение, — если уж и он окажется бессилен, то…
— Даже не думай об этом! — зашипела тётя Ася, точно рассерженная кошка. В каком–то смысле она и была ею — ведь её Зверем—Хранителем был камышовый кот. — Не верю, что всё безнадёжно, и всё тут! Вот не–верю! — проговорила она твёрдо и раздельно. — Меня больше волнует другое. Как мы её доставим туда? Перемещать её нельзя, да и в любом случае это было бы весьма проблематично. Чтобы доставить её до Алтайского Портала, у меня ступы здесь сейчас нет, да, и как ты себе представляешь ступу над современным городом с военными заводами? Даже если мы сможем скрыться от посторонних глаз, слишком велика вероятность угодить в облако ядовитого дыма.
— Лошадь…
— Сейчас распутица. Сани уже не пройдут, а телега ещё не проедет. Попробую договориться с военными о машине. Но последний отрезок всё равно никакая машина не пройдёт.
Ваджра улыбнулся.
— У меня в сумке лежит кое–что… Никогда с этим не расстаюсь.
— С чем же? — тётя Ася казалась заинтригованной.
— Один такой небольшой коврик…
Тётя Ася расхохоталась.

Глава 3. Через портал.

Тёте Асе удалось выпросить в военном госпитале видавшую виды "эмку". Хмурый водитель даже не осведомился, зачем нужно везти больного ребёнка в какую–то невиданную глухомань. Разумеется, тётя Ася слегка задурила ему голову, заставив поверить, что за больной прилетел самолёт, чтобы отправить её в госпиталь в Москву. Больше проблем было с Муськой. Кошка ни за что не хотела расставаться со своей хозяйкой, и сколько бы Оля и тётя Ася её ни упрашивали и ни пытались оставить дома, кошка всё равно ухитрилась выскочить и устроиться как всегда у Оли на плече. Так и ехали–тряслись они вместе в машине. Впрочем, ту дорогу Оля запомнила мало. Слабость из–за последнего ухудшения состояния мешала даже думать, и всю дорогу девочка провела в какой–то странной полудрёме, какая обычно бывает при сильной простуде. Вот только жара и других симптомов не было. Эмоции все куда–то делись, стёрлись, словно их не было вовсе.
Когда машина уехала за пределы видимости, Ваджра достал из заплечной сумки небольшой ковёр, скорее, коврик с тонким восточным узором. На него едва ли могло поместиться более одного человека. Но вместо того, чтобы лечь на снег, он повис в воздухе примерно на уровне колен.
— Добро пожаловать, — произнёс Ваджра, сделав рукой широкий жест. — Ковёр–самолёт, портативная одноместная модификация.
Тётя Ася усадила на него Олю с намертво вцепившейся в девочку кошкой и огневушкой в специальной сумочке. С помощью последней можно будет передавать сообщения. Сам Ваджра летел, держась за волшебный коврик рукой.
Примерно через четверть часа они приземлились на уступе скалы, возле которой располагался вход в пещеру, в которую было совершенно невозможно попасть, если только ты не умеешь летать. Точнее, дядя Ваджра встал на ноги и повёл внутрь пещеры летающий коврик на небольшой петле, как ведут лодку на бечеве или лошадь на поводе. Девочка по–прежнему сидела на коврике, скрестив ноги, а кошка висела у неё на плече, словно воротник. Внутри пещеры было темно, тепло и очень тихо. В одном из её ответвлений было намного светлее, чем во всей остальной пещере, а на самой дальней стене располагался огромный сине–голубой кристалл, не похожий ни на что, когда–либо виденное Олей и имевший явно волшебное происхождение. Самым удивительным было то, что здесь она могла различать цвета. Видимо древние строители этого места позаботились и о такой возможности. Недалеко от кристалла располагалось небольшое возвышение, на котором была видна целая мозаика сияющих и мерцающих кристаллов и кристалликов разных цветов. Они свободно перемещались по каменному основанию, но снять с него их было невозможно. Дядя Ваджра стал двигать кристаллы, складывая из них определённый, хорошо ему известный узор. В какой–то момент он заколебался. Задумавшись, он стал рыться у себя в карманах, откуда достал небольшую записную книжку. Пролистав её, и, по всей видимости, обнаружив то, что искал, он уверенными движениями переставил ещё два или три кристалла, а затем повернул по часовой стрелке зелёный кристалл в виде трёхгранной пирамидки в центре три раза. Вместе с этим поворотом большой голубой кристалл в стене стал быстро–быстро вращаться по часовой стрелке, превращаясь в проём, похожий на дверь, мерцающий всеми оттенками синего, голубого и фиолетового. Особенно поражало то, что, несмотря на утрату восприятия цвета обычных предметов, Оля была в состоянии различать цвета кристаллов, хотя они и казались ей несколько более блёклыми, чем по идее должны были быть. Это было настолько удивительно что девочка даже немного оживилась, очнулась от апатии.
— Пора, — сказал дядя Ваджра и шагнул в проём, увлекая за собой волшебный коврик с девочкой и кошкой на нём.
С непривычки Оля зажмурила глаза, но не ощутила ничего странного, никакого покалывания или мертвенного холода, как тогда, когда баба Яя перенесла её из–под Курска прямо в Алтайский край. Просто обычное движение вперёд. Когда она рискнула открыть глаза, они уже покидали небольшой грот по другую сторону от проёма, который уже успел, судя по всему, закрыться и теперь вновь принял вид огромного голубого кристалла с синими прожилками. С этой стороны пещера не была глубокой, буквально за поворотом начало стремительно светлеть, и вот они уже выбрались из пещеры и оказались в совершенно незнакомом Оле месте. Прежде всего, казалось, что не хватает воздуха. Оглядевшись вокруг, она увидела в отдалении покрытые снегом вершины, облака, которые проплывали над долинами гораздо ниже уровня этих вершин, и резные башенки, словно выросшие естественным образом прямо из скал. Из пещеры в сторону башенок вела выложенная камнем тропинка. Навстречу им вышел гладко обритый мужчина в пурпурной тоге. Сложив руки перед грудью, он поклонился путникам, но тут же нахмурился и быстро–быстро заговорил что–то на незнакомом ей языке.
— Его Величество не позволяет европейцам ступать на священную землю Дракона—Громовержца. — могла бы услышать Оля, если бы дядя Ваджра перевёл сказанное на русский язык, но он лишь воинственно расправил плечи и заговорил на том самом незнакомом языке, непали, как Оля узнала уже потом.
— Мне глубоко безразлично, что угодно позволять или не позволять Его Величеству, когда дело касается жизни человека, тем более, моей родственницы, хотя бы и с далёкого Севера. Эта девочка тяжело больна, и она умрёт, если мой Учитель не найдёт способ её вылечить. Я бессилен ей помочь.
Монах опустил глаза.
— Я говорю о том, что нам надо поспешить укрыть её в монастырской ограде, пока посторонние её не увидели и не донесли в полицию.
Церинг Сангпо Ринпоче медитировал в тени какого–то диковинного сооружения, такого старого, что видело, как минимум не одно столетие. Со стороны можно было подумать, что старый монах спит. Но когда Олю к нему поднесли и положили на траву, он тут же открыл глаза, на редкость живые и умные. Муська вдруг спрыгнула с Олиного плеча, подошла и потёрлась о его ноги. Однако едва бросив взгляд на прибывших, он снова прикрыл глаза. Он ничего не сказал, но в голове у Оли прошелестел целый вихрь образов, ярких и понятных. Потом монах снова открыл глаза, произнёс несколько фраз на санскрите, встал и куда–то направился. Дядя Ваджра объяснил:
— Он попросил нас подождать в помещении для гостей, а ему нужно для нас кое–что подготовить.
Затем он отнёс Олю внутрь какого–то строения с очень простой обстановкой. Вскоре молодой монах, послушник, по–видимому, принёс обед. К сожалению для Муськи, обед был почти полностью вегетарианским, так что пушистой красавице пришлось довольствоваться молоком, налитым в блюдечко, свежим творогом и надеждой на ночную охоту. Через некоторое время пришёл другой монах, поклонился и обратился к взрослому волшебнику на санскрите. Они немного поговорили, потом монах ушёл. Ваджра улыбнулся:
— Всё, будет хорошо, — сказал он удивлённой Оле, — мы поставим тебя на ноги, что бы для этого ни потребовалось. Утром Ринпоче скажет, что мы должны для этого сделать. Сейчас, нам подадут ужин, а потом постарайся побыстрее заснуть.
Ночь наступила быстро и совершенно неожиданно. Только ещё небо казалось в окне совершенно светлым, и тут же упали сумерки. Олю завернули в одеяла, дядя Ваджра лёг на другой лежанке, не раздеваясь. Девочке долго не спалось. В окне под потолком мерцали звёзды, было очень холодно. Пахло сеном и дымом от растопленного очага, но к известным запахам примешивались ещё запахи, которые были Оле совершенно незнакомы. Ночь была полна звуков, происхождения которых она не могла определить. Муська где–то бегала, вероятно, охотилась. Дуська резвилась на горячих углях, собирая жар, столь необходимый ей для существования, побаловать которым её в последнее время получалось достаточно редко. В конце концов, Оля всё–таки заснула.

Глава 4. Утро в монастыре.

Утро наступило столь же внезапно, как и ночь, разорвав тишину приглушённых ночных звуков и запахов петушиными криками, запахом готовящейся пищи и совершенно удивительными для Оли звуками горлового пения. Где–то звонил колокол, но не так, как звонят русские колокола, а как–то совершенно по–иному. Дышать было по–прежнему трудно, болела голова, локти и колени, и, не зная, что это всего лишь с непривычки к высокогорью, Оля подумала, что это ещё сильнее обострилась её болезнь. Однако рутинная необходимость в утреннем туалете далась почему–то немного легче, чем всё последнее время. Вода для умывания показалась очень холодной, но одновременно какой–то удивительно живой. Говорить не хотелось даже пытаться. Солнечный луч пробился через маленькое окошко, и бедная, если не сказать убогая обстановка вдруг показалась удивительно прекрасной, несмотря на то, что все краски мира сводились пока ещё к оттенкам серого. Оля улыбнулась впервые за много–много дней. Дядя Ваджра подошёл и обнял её за плечи.
— Так оживает надежда. Пойдём. Ринпоче ждёт нас.
Когда Волшебник с Олей на руках подошёл туда, куда ему было указано, старый монах достал из небольшой коробки два любопытных предмета. Одним из них был кулон на цепочке в виде серебряного оленя, украшенного неизвестными ей камешками, а над ним подобно звезде был помещён кристалл побольше. При появлении Оли этот камень окрасился бледно–розовым цветом.
Старый монах что–то удовлетворённо проговорил.
— Он говорит, что амулет работает как надо, — перевёл волшебник.
Монах с улыбкой подошёл к Оле и надел ей кулон на шею, что–то говоря.
— Этот амулет показывает состояние твоего здоровья и одновременно ограждает от растрачивания жизненных сил. Носить ты его должна будешь, пока полностью не поправишься и потом ещё два года. Использовать волшебные силы ты сможешь, когда камень засияет всеми цветами радуги, но должна ещё год воздерживаться от этого, кроме того, что само к тебе придёт, — так перевёл слова старого монаха дядя Ваджра.
Другим предметом был небольшой кубок или чаша из какого–то сплава, в который тоже был инкрустирован подобный звезде кристалл. Это был специально изготовленный волшебный сосуд. И нужен он был вот для чего. Как объяснил Ринпоче, Олина болезнь была вызвана перерасходом жизненных сил, который был усугублён тяжёлыми душевными переживаниями. В результате произошёл почти полный разрыв связи с Землёй. Чтобы не было путаницы, мастер особенно настаивал, что в данном случае имеется ввиду не первоэлемент "Земля", а та составляющая жизненной силы, которая связана с материальным, то есть с самой жизнью. И хорошо ещё, что не оборвалась связь с Небом, составляющими интеллектуальных и духовных сил, только благодаря этому девочка до сих пор жива. Поэтому чтобы вернуть жизненные силы, первым делом необходимо отправиться к истокам Ганги, напиться воды оттуда из этой Чаши и окунуться в сам исток. А для того, чтобы определить, какой именно из истоков необходим для Исцеления, в чашу инкрустирован специальный кристалл. Если в неё набрать воды из нужного водоёма, он станет розового цвета, а непосредственно в нужном месте окрасится ярко–красным. Необходимо сначала напиться воды, и только потом окунуться в эти воды. Особенно важно, чтобы при восхождении к истокам не использовались магические средства передвижения или перемещения. В идеале путешествие надо было бы начать от Варанаси, но, учитывая неспокойные времена, достаточно будет достаточно начать путь в Харидваре, а если и там будет небезопасно, то начать путь можно и от Девпраяг. После погружения следует вернуться на лошадях туда, откуда начали движение непосредственно к источнику, и тогда уже можно будет вернуться сюда любым способом. После этого будет указание, что делать дальше. Если всё будет сделано правильно, кристалл на амулете тоже должен окраситься в красный цвет. Итак, Исцеление не будет ни простым, ни быстрым, поэтому Ринпоче предложил, что ежели господину Аррора необходимо вернуться к своим делам, Ольгу будет сопровождать волшебник из числа монахов. Но дядя Ваджра наотрез отказался, сказав, что не бросит свою родственницу в чужой стране с чужими людьми. Ему только надо наведаться домой, чтобы предупредить семью и подготовить снаряжение и припасы, а также справиться на предмет безопасности пути от Харидвара до Девпраяг и выше. Индусско–мусульманское противостояние набирало обороты, и на севере страны, в том числе по предполагаемому пути, это уже не первый день грозило перерасти в кровавую резню. Сложно было сказать, подогревали ли англичане эту вражду, или она сама всколыхнулась, когда англичане перестали её намеренно придавливать. Но так или иначе, приходилось быть настороже.
Волшебник отбыл, пообещав Оле вернуться к вечеру. Оле ужасно хотелось, чтобы он захватил ей бумагу и карандаш, чтобы она могла рисовать, но голос отказывался ей служить, и она даже не стала пытаться произнести что бы то ни было.

Глава 5. Вверх по течению.

Возвращения Ваджры Арроры принесло дурные вести. Ниже Девпраяг спускаться опасно, индусы и мусульмане опять убивали друг друга. Харидвар и Ришикеш сильно пострадали, и поручиться за безопасность, не прибегая к очень серьёзным волшебным мерам, было невозможно, а меры эти далеко не все были применимы к Оле в её теперешнем состоянии. Так что путешествие приходилось предельно урезать. Остальное тоже не радовало. Дома пришлось занять глухую оборону во избежание неприятностей самого разного рода, но это взяли на себя его родители, поскольку его жена, госпожа Падма, волшебницей не была. С другой стороны, такое положение предполагало, что работы всё равно никакой, запасы семья Аррора копила на этот случай не один год, так что он спокойно сможет заниматься Олей самостоятельно.
На следующее утро, незримый для посторонних глаз, взмыл к самым облакам большой ковёр–самолёт и взял курс на запад. У Оли захватывало дух от величественных и прекрасных картин, окружавших её. Они летели почти вровень с облаками, а снежные вершины Гималаев лежали ещё выше, и яркое солнце играло на ледниках и снежных вершинах. К полудню ковёр плавно кругами опустился на землю недалеко от селения Девпраяг. Дядя Ваджра решительно настаивал на том, что необходимо соблюдать строжайшую маскировку и держаться подальше от людей.
— Примут тебя за англичанку, — пояснил он, — ничего хорошего не жди, а за местную ты точно не сойдёшь. Про далёкую северную страну Россию здесь мало кто слышал.
Выбирать не приходилось. Впрочем, жаловаться — тоже, ибо ковёр–самолёт, повинуясь приказам своего хозяина, развернулся в роскошную палатку с полом в виде тёплого ковра и полностью защищённую от кусачей мошкары, а затем их окружила извлечённая из бездонной сумки самая разнообразная утварь, столь нужная в путешествии. И для всего этого с ковра не потребовалось даже слезать. В довершение всего дядя Ваджра достал угольный карандаш и несколько листов какого–то материала, похожего на бумагу, но довольно непривычного.
— Александра говорила, что ты неплохо рисуешь, — объяснил он, — и я подумал, что тебе будет приятно.
Олиному восторгу не было предела. Она подползла к дверце палатки и стала рисовать открывшийся пейзаж — река, текущая в глубокой долине с крутыми берегами и впадающая в неё ещё одна, их воды долго не смешивались, отливая по–разному. На самом слиянии двух рек раскинулся Девпраяг — не то маленький городок, не то большая деревня, а вокруг — обрамлённые зеленью и цветами величественные горы, скалы и утёсы. Здесь, у слияния Алакнанды и Бхагиратхи, и начинался собственно Ганг, а правильнее — Ганга, поскольку у обитателей этой страны эта река ассоциировалась с образом богини–женщины. Муська, вновь наотрез отказавшаяся остаться в монастыре, картинно разлеглась на ближайшем крупном камне, и Оля отложила на время пейзаж, который никуда не убежит, чтобы запечатлеть в карандаше это невиданное зрелище — русская кошка на фоне индийских скал. Получилось очень красиво. В это время дядя Ваджра занялся приготовлением обеда, точнее, доведением до совершенства заранее приготовленных блюд. И среди них было мясо!
— Кролик, — пояснил дядя Ваджра. — Сами мы — вегетарианцы, но в твоём состоянии без мяса нельзя. И не забудь выпить настой в кружке — это от горной болезни. Мы сейчас достаточно низко, но дорога будет потом подниматься вверх достаточно быстро, и начинать принимать снадобье надо заранее, чтобы не ждать потом пару дней, когда от него будет эффект.
Ну, а Муська, которую тоже напоили этим целебным настоем, несмотря на её художественное шипение и фырканье, разумеется, получила долгожданную рыбу и теперь тоже была довольна и счастлива.
— Смотри, Муська, — погрозила пальцем Оля. — На шуры–муры времени не будет. В Барнауле нагуляешься с котами.
На её невнятный шёпот кошка только лукаво сощурила глаза и сладко зевнула, растянувшись на солнышке. Огневушка Дуська, которой ещё больше требовалось тепло, пристроилась на самом жарком солнцепёке, поскольку дядя Ваджра для приготовления обеда костра не разводил из предосторожности, а потому на сей раз огня и углей ей не досталось.
После обеда дядя Ваджра отправился нанимать лошадей, а Оля снова погрузилась в рисование. Вернулся он через пару часов, приведя лошадей.
Одеяние, которое дядя Ваджра предложил Оле, было столь же ярким, сколь и скрывающим все черты, даже лицо. Она сама пока не могла различать цвета, но, по расскзам дяди, оно было ярко–голубым. А ещё оно было вышито бисером. Сам костюм состоял из свободных шароваров до щиколотки, столь же свободной рубахи до колен с разрезами по бокам и головного платка, который мог скрыть лицо и под который пришлось спрятать косу. Это должно было замаскировать её европейские черты и не вызвать лишних вопросов. Люди будут видеть красивое платье, а не человека.
Когда Оля переоделась, дядя Ваджра усадил её на лошадь и привязал специальными ремнями, чтобы она не упала из–за слабости ног. Седло было специально изменено при помощи волшебства таким образом, чтобы езда верхом при невозможности задействовать ноги не могла повредить позвоночник. Сам он сел в седло другой лошади, а третью, вьючную, привязал пока к росшему по близости дереву.
— Сейчас мы недалеко. Каждая из этих двух рек, по сути, является истоком Ганги, так что нам надо определить, какая именно их них нас интересует. Тебе которая нравится?
Оля указала вдаль, в сторону прозрачной Алакнанды. По правде говоря, её даже немного пугала мысль, что подлинно целебными могут оказаться мутные, кажется, даже грязные воды Бхагиратхи. А ведь ей ещё эту воду пить…
— Мне тоже она нравится кристальной чистотой своих вод, — задумчиво произнёс дядя Ваджра. Вот только есть ли в этих водах целебная сила? Впрочем, посмотрим, что скажет Чаша.
Петляя по склону невысокой горы, на которой стоял их лагерь, узкая едва заметная тропинка привела их сначала к более широкой, явно хоженой тропе, по ней они и вышли к дороге, ведущей к мосту через Алакнанду в Девпраяг. Найти место, где можно было бы зачерпнуть Чашей воды из Алакнанды, оказалось не так–то просто. Удобный выход к воде пришлось поискать, чтобы не делать этого на задворках домов в городе. Но когда они всё–таки нашли некоторое подобие каменистого пляжа за городком выше по течению и дядя Ваджра зачерпнул воды из Алакнанды, Оля ощутила явное разочарование. Кристалл в чаше оставался прозрачным и даже каким–то тусклым. Значит, не то. Оставалось пересечь селение, чтобы достичь Бхагиратхи. Солнце постепенно клонилось к вечеру. Люди в городке были заняты своими повседневными делами, в воздухе не слишком приятно пахло содержимым задних дворов, и этот запах портил всё впечатление от запаха готовившейся в каждом доме пищи. "Да, — подумала Оля, — купаться сразу ниже Девпраяг точно не стоило бы. О гигиене, похоже, здесь никто и не слышал". В конце концов, они добрались до такого же небольшого каменистого пляжа на Бхагиратхи, также располагавшегося по течению выше Девпраяг. И когда дядя Ваджра окунул Чашу в мутные воды реки, к удивлению Оли кристалл в чаше окрасился розовым.
— Неужели мне придётся пить эту муть? — прошептали Олины губы. Девочка явно испытывала ужас и отвращение.
— Думаю, нет. Чаша нам показала верный путь, но это не здесь. Кристалл ещё не стал ярко–красным, только розовым. Мы ещё далеки от нужного места. Выше в горы вода станет намного чище.
Когда они вернулись в лагерь, уже опустились сумерки. Муська гордо встретила их, держа в зубах пойманную крупную крысу. Поужинав лепёшками с сыром и горячим чаем, Оля и дядя Ваджра легли спать.

Глава 6. Ужас в ночи.

От Девпраяг их путь, как и требовал Ринпоче, пролегал верхом по дорогам среди путников, торговцев, паломников, погонщиков скота. Шаровары и длинная рубашка были исключительно удобны в седле, но ещё Оле приходилось вязать подобие шарфа или шали так, чтобы лицо было совершенно скрыто, что было непривычно и неудобно. Однако это было необходимой мерой безопасности. Большинство попутчиков казались миролюбивыми, но то тут, то там дяде Ваджре приходилось не раз слышать разговоры о том, что хорошо бы "показать их место" то мусульманам, то англичанам. Кое–кто начал принимать Олю за мусульманку, и дяде Ваджре пришлось изготовить специальную мазь, чтобы кожа Оли приобрела смуглый оттенок, поскольку европейские черты и голубые глаза можно было встретить и у местных. Волосы тоже окрасили в цвет воронова крыла специальным растительным составом. Макияж возымел действие. Теперь их не отличали от местных, а Оле не надо было кутаться по самые глаза. Останавливались в стороне от дороги и избегали селений. На стоянке дядя Ваджра ставил завесу невидимости и непроходимости для чужих. Чужими были все, кроме них самих, трёх лошадей, которые, впрочем, паслись внутри защищённой области, и кошки Муськи, которая вечно ходила, делая вид, что ходит сама по себе, и если не спала у Оли в ногах, то охотилась на местных грызунов. В дороге она не всегда сидела на плечах у хозяйки. В конце концов ей становилось скучно, и она всё чаще следовала за путниками невидимкой по кустам и траве.
У Техри, где в Бхагиратхи вливаются воды Бхилангны, снова зачерпнули чашей воду из каждой из рек. И снова Чаша указала на Бхагиратхи, кристалл стал даже светиться как будто ярче. Дорога всё круче уходила в горы. Становилось холоднее. Но и тут повсюду жизнь расцветала, и если бы Оля могла различать краски, то она увидела бы все оттенки красного, жёлтого, белого и розового в пышных и богато цветущих кустах и деревьях. Природа утопала в цветах. В воздухе стоял их аромат, пряный и немного дурманящий.
Путешествие продолжалось тихо, размеренно и спокойно, пока однажды в паре дней пути от значительного по местным меркам Уттаркаши не произошло происшествия столь неожиданного, сколь ужасающего. Как всегда, расположившись на ночлег, дядя Ваджра установил на лагерь защитные чары. Но на ночлег становились уже затемно, и волшебник не заметил некоторых приметных камней вокруг, что было большой ошибкой, поскольку эти камни обладали свойством развеивать любые чары к полуночи.
Таким образом, сами того не подозревая, Оля и дядя Ваджра оказались безо всякой защиты, за что чуть было не поплатились самым ужасным образом. Ближе к утру, дядя Ваджра отлучился из палатки, и в это же самое время Оля проснулась от того, что почувствовала в палатке присутствие чужих. В тот же момент её горло сдавила удавка. И тогда случилось то, во что всегда бывает трудно поверить, когда об этом рассказывают, но что всё же случается, сколь бы ни казалось невероятным. Муська, тоже проснувшаяся при появлении чужих, в единый миг прыгнула в лицо бандиту и вцепилась, пытаясь выцарапать глаза. Оля откашлялась и стала шумно хватать ртом воздух. Мужчина отпустил удавку и заорал от боли. Двое других кинулись ему на помощь, но Муська прыгнула в лицо сначала одному, а потом ещё одному. На крики прибежал дядя Ваджра. Выхватив свой волшебный жезл, он сначала отбросил в сторону кошку, а потом поднял этих троих в воздух, закрутил в вихре и швырнул куда–то далеко, на дно глубокой речной долины. Потом он бросился к Оле. Но она уже оклемалась и только потирала алый рубец на шее и дрожала от пережитого ужаса. А Муська ещё долго воинственно рычала и фыркала в темноту, словно предупреждая бандитов: только попробуйте сунуться. Или же выражала недовольство тем, что ей не дали самой до конца расправиться с врагами… Но в этом не было необходимости. Даже если, брошенные вниз, они остались живы и не переломали себе всех костей, они были слишком напуганы проявлением магии, чтобы повторить свою попытку.
— Душители, — пояснил дядя Ваджра, — Либо просто бандиты, либо тхаги, душители из тайной секты почитателей Кали. Видать не всех их повывели. Непонятно только, что они здесь делали. Ты попробуй ещё поспать, я посторожу.
Но спать уже не получилось. Ну, а как спать, если тебя только что задушить пытались? С первыми лучами рассвета кое–как позавтракали и тронулись в путь. Теперь они старались останавливаться засветло, чтобы снова не нарваться на область так называемых "камней пустоты", которые развеивают любую магию за несколько часов. И тем более старались избегать поселений, останавливаясь всегда в стороне от дороги. В дороге Оля пыталась расспрашивать дядю Ваджру про то, кто такие тхаги. Он не очень много знал про них, но с его рассказа получалось, что они представляли собой помесь каких–то ужасных сектантов и обычных бандитов–убийц. А сам культ Кали представлялся настолько кровожадным, что ничего подобного Оля не могла даже себе представить на родине даже в те далёкие времена, когда ещё в каких–то отдалённых уголках изредка можно было найти почитателей Мораны или Чернобога.
В Уттаркаши вместе заходить они также не стали, но так как надо было пополнить запасы пищи, волшебник поставил палатку вблизи города примерно в обед, окружил лагерь защитой и, оставив Олю "под надзор Муськи", отправился в город. Вернулся он, когда уже смеркалось и в довольно подавленном настроении.
— Хорошо, что я тебя с собой туда не взял. Если бы только заподозрили, что ты не местная, не продали бы ни лепёшки, а ограбить могли до нитки, и правды не доищешься. Когда ИНК объявлял гражданское неповиновение английской администрации, такого ввиду точно не имели. А в результате мы только пока и научились, что пакости чужакам строить.
Так что обстановка становилась всё более напряжённой, и радости это не добавляло. Дядя Ваджра ещё долго по пути вслух возмущался происходившему. Оля ехала мрачная, погружённая в свои думы. Она вспоминала картины войны, ужас, день ото дня разворачивавшийся перед её глазами. И вот, на другом краю земли тоже неспокойно. "Видать нигде нынче в мире не найти покоя, никто не счастлив", — думала она.
Между тем, снежные шапки Гималаев становились всё ближе. Всё ниже кусты, меньше цветов, всё холоднее. Лёгкий шальвар–камиз Оля сменила на тёплую одежду, которую дядя Ваджра купил в Уттаркаши. Приближалась следующая развилка их дороги. Опять в Бхагиратхи впадала горная речка. Но снова Чаша с явной чёткостью указала на Бхагиратхи, засияв кристаллом гораздо ближе к красному, чем ранее. Потом было несколько ручьёв. Проверили и их, но указатель работал по–прежнему чётко и без колебаний. И вот, наконец, Оля и дядя Ваджра дошли до последней развилки, из числа отмеченных на карте. Вблизи селения Бхайронгхати пришлось выбирать между Бхагиратхи и Джахнави, которую долгое время европейцы считали за исток великой реки. Но воды Джахнави Чаша отвергла, тем самым ещё раз подтвердив тот факт, что европейцы заблуждались. Так считал индийский волшебник. Оля же на сей счёт ничего не считала. Всякому известно, что почти у любой великой реки много истоков, и никто не знает, почему именно тот, а не другой важен или обладает целебными свойствами в том или ином случае.
Её больше беспокоило другое. Несмотря на целебный отвар против горной болезни, который она начала пить загодя, чувствовала она себя всё хуже. И судя по тому, что Муська тоже всё больше предпочитала ехать у неё на плече, а не бегать вокруг, несмотря на то, что и ей перепадало того же настоя, пустотелая лихоманка тут была уже не при чём. Оставалось только чаще останавливаться, больше отдыхать и сохранять терпение. Высота была неумолима, но и цель столь же явственно приближалась.
До Ганготри оставалось не более двух–трёх часов пути, когда стало ясно, что сегодня путники туда не доберутся. Пора было становиться на ночлег, пока ночь не свалилась на голову. Удалось найти ложбинку в стороне от дороги. Она была хорошо укрыта со всех сторон, и дядя Ваджра развёл костёр из веток и чего–то ещё, заготовленного заранее. Дуська наконец–то получила возможность порезвиться в огне, чем не преминула воспользоваться, а Муська забралась в дальний угол палатки и свернулась клубочком. Оля насторожилась. До этого в этих краях кошка так никогда не поступала. "Чего доброго погода испортится, и начнётся дождь, ветер, а то как бы снег не пошёл, уж больно холодно" — думала она, кутаясь в тёплое одеяло. На ужин ели рис с какими–то специями, сушёное мясо, вкусные лепёшки и пили дивный чай с корицей и другими пряностями, совершенно незнакомыми Оле. В палатке, благодаря волшебному обогревателю, было тепло и уютно. Заснули быстро. Проснулась Оля среди ночи оттого, что услышала, как Муська проснулась, высунулась из палатки и на кого–то или на что–то рычит, периодически переходя на шипение. Шерсть её была вздыблена, хвост распушён точно щётка. Медленно переступая, она угрожающе двигалась вперёд. "Что ещё эта сторожевая кошка увидела?" — подумала Оля и выглянула из палатки. Лучше бы она этого не делала. Прямо перед ней в свете почти полной луны находилось Нечто. Нечто, что не живо и не мертво, что никогда не было рождено. Оно протягивало свои щупальца в сторону палатки и издавало тихие, но какие–то ужасные в своей потусторонности звуки. Это было злом или порождением зла, устрашающим, опасным, НЕЗДЕШНИМ. Инстинктивно Оля схватилась за нательный крестик и одними губами, поскольку голос отказывался ей повиноваться совершенно, начала читать молитву, защищающую от нечисти:

… Не убоишися от страха нощнаго,
От стрелы, летящия во дни,
От вещи во тьме преходящия,
От сряща и беса полуденнаго…

Тварь отпрянула, словно испугавшись и завыла, а на словах "…на аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия" с оглушающим воем и визгом завращалась и взорвалась, оставив после себя ошмётки какой–то грязи. Муська, всё ещё перевозбуждённая, выбралась из палатки, долго нюхала то, что осталось, шипела и рычала, но потом, убедившись, что опасность миновала, снова забралась в палатку, устроилась на груди у хозяйки и громко–громко замурлыкала. Так они и заснули до самого утра.
Ваджра Аррора спал так крепко, что ничего не слышал, и очень удивился, когда узнал о ночном нападении. Выйдя из палатки, он долго рассматривал грязевые брызги на пологе палатки и на камнях вокруг.
— Грязевой демон, — заключил он. — Странно то, что обычно так высоко они не встречаются.
Погода, однако, портилась. Небо заволокло свинцовыми тучами. Видимость упала так, что если выйти из палатки, невозможно было разглядеть свою руку. Стало очень холодно, и чудесная палатка казалась тёплым и уютным убежищем посреди грозившей разбушеваться стихии. Потом пошёл снег. С диким грохотом где–то в отдалении сошла снежная лавина, а высоко в небе бушевала снежная гроза, потрясая земную твердь раскатами грома. Так что накануне вечером Муська действительно предсказывала разгул стихии.
Буря рассеялась так же быстро, как и налетела. Уже через пару часов небо прояснилось, а снег стал быстро таять под лучами жаркого солнца. Оставалось только умыться снеговой водой, и путники двинулись дальше.
Солнце ещё не успело отойти далеко от зенита, когда они миновали Ганготри. Селение состояло буквально из нескольких домов, но из–за конфигурации местности миновать его стороной, как в других случаях, не получилось. Пришлось снова пользоваться гримом. У Ганготри сливаются воедино несколько потоков, и предстояло решить, который из них нужный, потому что когда воду набирали непосредственно из Бхагиратхи чуть ниже Ганготри, кристалл в чаше всё ещё был недостаточно красным. Воду из Кедар—Ганга Чаша категорически отвергла, как и воду из других мелких безымянных потоков. Всё указывало на то, что путь следует держать на Гомукх. Вверх ещё почти на километр и двое суток в пути.

Глава 7. Ледяная ванна в полнолуние.

В Ганготри лошадей пришлось поменять. Тех, что арендовали в Девпраяг, оставили отдыхать у одного местного жителя, а для дальнейшего пути взяли трёх низкорослых местных лошадок. Им высота была совершенно нипочём, как, впрочем, и местным жителям. Так как из Ганготри Оля и дядя Ваджра выдвинулись уже после обеда, то на ночлег встали не там, где обычно становятся паломники, а значительно дальше от края ледника. Путь на Гомукх занимал обычно около полутора дней, и они решили, что надолго останавливаться больше не будут, пока не окажутся у цели. Миновав около полудня лагерь паломников, они проследовали дальше, где–то обходя, а где–то перебираясь через завалы из плотного снега и мелких камней. Горная болезнь, хотя и была ослаблена целебным настоем, не отпускала даже Муську, и она ехала почти исключительно на плече у Оли. Уже давно стемнело, но полная луна почти в зените освещала величественные скалы, лунный свет искрился на водяном потоке, вырывавшемся из–под ледника. Странное дело, но ночь хотя и была холодной, но не настолько, чтобы заморозить быстрый водный поток. До ледника было рукой подать, и его дыхание, казалось, замораживало всё, но только не воду, стремящуюся на свободу к теплу жизни с невероятной силой и упорством. Волшебник зачерпнул воду из водного потока. Кристалл у Чаши окрасился ярким–ярким красным цветом. Они были у цели!!!
Слегка согрев воду, чтобы не простудить Олю, он дал ей выпить.
— Какая же она вкусная! — воскликнула она своим обычным звонким голосом. — Но как же я погружусь в этот поток? Он того и гляди замёрзнет, да и глубина у него — едва ноги намочишь.
Дядя Ваджра задумался. Потом взял жезл и направил его на камни. Внутри русла потока образовалось углубление, которое заполнила протекавшая вода. Оно было как раз размером с ванну в рост Оли. Осторожно, он опустил её туда, готовый тотчас же её вытащить, но она твёрдо сказала:
— Не надо, я сама, — несмотря на стучавшие от холода зубы.
Перекинув косу через плечо и заткнув руками нос и уши, она позволила себе лечь на спину, погрузившись в воду с головой. Затем приподняла на мгновение голову над водой, чтобы набрать воздуха, проговорила:
— Во имя Отца…
И снова погрузилась.
— И Сына… и Святого Духа… Аминь.
Что заставило её произносить слова, которые обычно произносят при Крещении, она не знала, но почему–то чувствовала, что так правильно.
А потом… сама подтянулась, встала и сама выбралась из воды, стуча зубами и дрожа от холода. Дядя Ваджра её тотчас же подхватил на руки, завернул в тёплое одеяло и отнёс в палатку, где уже было тепло и вкусно пахло свежезаваренным чаем с пряностями и неизменными лепёшками с сыром.
Когда утром Оля проснулась, дяди Ваджры в палатке не было. Не обращая внимания на недовольство Муськи, которая никак не могла понять, куда собралась её хозяйка, когда так здорово ещё можно поспать, Оля встала, оделась и вышла из палатки так, как будто она вовсе и не была больна. Солнце уже стояло высоко над горами, сияя из пронзительно–голубой бездны. Цветовое зрение вернулось, а вместе с ним возвращались краски жизни. Только сейчас Оля решилась взглянуть на кулон с оленем. Центральный кристалл на нём светился ярко–красным гораздо ярче рубина. Да, до выздоровления было ещё далеко, но что за радость самой ходить, что–то делать, помогать по хозяйству, а не только сидеть или лежать, и чтоб тебя таскали на руках точно маленькую. А ещё — глядеть на это оранжево–яркое солнце и такое невозможно яркое голубое небо! Одно это стоило всех тех лишений, которые девочке пришлось пережить за последние месяцы. Только тот, кому довелось на время утратить способность к чему–то, а потом вновь обрести её, смог бы понять весь восторг Оли. Восторг почти до визга, вот только визжать она пока ещё боялась — вдруг голос опять подведёт?
Вернулся дядя Ваджра. Он ходил туда, где ночью сделал ванну, чтобы сделать всё как было до прихода паломников, которые должны были здесь, по его расчёту, появиться к полудню. Рис, лепёшки, чай, свернуть палатку, и пора уходить. Но что–то не давало Оле сесть на лошадь и тронуться в путь.
— Дядя Ваджра, а можно я быстренько рисунок сделаю?
На возвращение к Девпраяг ушло пять дней. Теоретически, можно было и за два управиться, настолько быстрее они двигались, но хотелось и Муське поохотиться дать, и порисовать, и погреться на солнышке. Уж больно холодно было у ледника. Но дорога была радостна. Хотелось сказать "привет" соснам и лиственницам, а потом — цветущим полям и кустарникам, деревьям и даже пальмам. Яркость красок местной природы буквально слепила Оле глаза. Русский взор не привык к такой густой зелени, такому количеству розового, жёлтого и пурпурно–красного, ему привычнее более тонкие и нежные цвета, особенно весной. А тут полутона, кажется, вовсе отсутствовали. Разнообразие животных тоже поражало воображение. Здесь уже можно было запросто подразнить шустрых обезьян, а однажды Оле удалось подманить к себе сразу несколько пальмовых белок. Почуяв родственную душу, они начали прыгать по ней, вызвав ревность у Муськи, которая сидела в стороне и издавала недовольные звуки наподобие потявкивания. Дело было недалеко от Девпраяг. Дядя Ваджра как раз вернулся из селения, вернув лошадей хозяину и щедро заплатив ему. Это зрелище потрясло его до глубины души.
— Первый раз вижу, чтобы белки так себя вели. Осторожно. Смотри, как бы не укусили! — только и мог он выговорить.
— Меня не укусят, — засмеялась Оля. — Они во мне родственную душу чуют. Я для них что–то вроде хозяйки или божества. Ведь Белка — мой Зверь—Хранитель. Я ещё не настолько поправилась, чтобы быть в состоянии вызвать его образ, но приманить белок и поиграть с ними уже могу.
— Ну, наиграйся всласть и полетели.

Глава 8. Новое задание.

Когда ковёр–самолёт приземлился в лучах вечернего солнца в монастырском дворе, первой с него сошла Муська. С гордо поднятым трубой хвостом, она явно позировала, важно ставя лапы, словно балерина на пуантах. За ней, улыбаясь, шла Оля, крепко держась за руку волшебника. Эта процессия вызвала радостные улыбки.
— С возвращением, — приветствовал их Церинг Сангпо Ринпоче. Отдохните в помещении для гостей. Ужин Вам принесут. Завтра я скажу, что нужно делать дальше.
Следующее утро выдалось ненастным, холодным и ветреным. Казалось, облака норовили заползти прямо на монастырский двор, хотя на самом деле монастырь располагался не настолько высоко в горах, намного ниже. Шла какая–то особенно мерзкая после цветущих долин Индии смесь дождя и снега. И это уже почти летом по местным меркам, на исходе был апрель. "Что же тут творится зимой?" — с ужасом подумала Оля, когда их с дядей провели в некое помещение, которое, как оказалось, тоже не отапливалось. Там их встретил Ринпоче.
— Как прошло путешествие? — спросил он на непали, обратившись к взрослому волшебнику.
— Неплохо, — ответил он, — только воду в Чаше пришлось слегка согреть, чтобы девочка не простудилась, когда пить будет. Уж очень холодной она была.
— Когда она зачерпнёт сама, вода будет нужной температуры. И это ей до полного выздоровления потребуется сделать ещё не раз, как и ещё не раз искупаться в ледяной воде.
Дядя Ваджра перевёл. Оля посмотрела на старца вопросительно.
— Как только утихнет буря, — продолжил старый монах, — вы отправитесь в новое путешествие. На этот раз к верховьям Инда. Эта река связывает многие народы воедино и является своего рода первоосновой цивилизации, знаменует перекрестье миров, в том числе, Востока и Запада. Это будет следующим шагом возвращения к первоначалу.
Взрослый волшебник нахмурился.
— И как я её туда повезу? Большая часть пути пролегает по мусульманским территориям, где равно не только не рады ни индусу, ни тем более — буддисту, ни европейцу, но запросто готовы устроить кровавую бойню. А потом начинаются такие непроходимые горы, что я вообще не представляю себе, как через них пробиваться без помощи волшебства и волшебства очень серьёзного. Лететь же на ковре–самолёте ты не разрешаешь. Так как мне это сделать?
Монах рассмеялся.
— Я тебе запретил использовать магические транспортные механизмы, но ничего не говорил про волшебных животных.
С этими словами худой точно ветка старик встал и вышел из помещения прямо в промозглость ненастья, не обращая, как казалось, никакого внимания на холод. Когда они вышли следом во двор, Оле показалось, что сейчас его поднимет порывом ветра и унесёт куда–то вдаль, сама она была одета в свои самые тёплые вещи, в каких зимой ходила дома и в которых её сюда привезли, но всё равно ей было не по себе от ледяного ветра. Но старый монах стоял в своей хлопковой тоге так спокойно и уверенно, словно не было ни холода, ни дождя со снегом, ни пронизывающего ветра. Более того, он начал… петь. Это было странное для русского уха пение, словно идущее не из горла, а откуда–то ещё. Звук струился непрерывно, временами приобретая такие оттенки, которые с точки зрения обычного человека издавать было просто невозможно, когда бы это не пришлось услышать собственными ушами.
Вдруг среди ненастья послышался тихий звук, похожий на шелест крыльев огромной, поистине гигантской птицы, и перед изумлённой девочкой на землю мягко опустился… белоснежный летающий як. Оля не смогла сдержать возгласа не то испуга, не то удивления, не то восхищения, на что дивный зверь сердито зафыркал, но Ринпоче подошёл к нему, погладил по холке, по голове и даже ласково провёл пальцем по морде. Потом угостил кусочком сахара и, предложив гостям сделать то же самое, произнёс что–то на санскрите прямо в ухо чудесного животного. Дивный як сразу успокоился, присмирел, и уже не пытался фыркать на чужаков, в общем, стал вести себя как вполне обычное домашнее животное, разве только несколько норовистое.
— Он всё понял как надо, — сообщил старый монах, — дыбиться больше не будет и доставит вас, куда надо туда и обратно. Только не забудьте запастись ремнями и толстой верёвкой. Летающие яки не любят мочить копыта. Он зависнет над водой, и девочку придётся опускать вниз на верёвке, а потом втягивать обратно.
Та ещё задача. Но, по мнению Оли, она точно стоила того, чтобы прокатиться верхом на яке, тем более, летающем. Когда ещё представится такая возможность?
— О поисках нужного истока на сей раз не беспокойтесь, — пояснил Ринпоче. Зверь вам сам его найдёт! — и со смехом добавил, — На этот раз вам будет позволено немного полениться.
Пока длились сборы и готовилось нужное снаряжение, буря рассеялась, выглянуло солнце, словно не было почти зимнего холода. Очень быстро стало по–летнему тепло и даже жарко. Оставалось дивиться, как при таких резких изменениях погоды люди здесь могут жить и не болеть постоянно. Ринпоче настоял на том, чтобы путники оделись в особую одежду, пропитанную волшебством, которая, покрывая всё тело, оставалась прохладной в жару, но надёжно согревала в холод и даже в мороз, а, намокнув, почти мгновенно высыхала. Ткань эта была очень редкой и ценной, использовалась только в исключительных случаях, но кто знает, что ещё преподнесут стихии на этом пути в поднебесье по высокогорью. Ближе к полудню, в лучах яркого солнца, стоящего точно в зените, белоснежный дивный летающий як взмыл в небеса, неся на себе двух всадников. Хорошо хоть Муська на этот раз, испугавшись огромного зверя, после Олиных заверений, что они скоро вернутся, согласилась остаться в монастыре.

Глава 9. В поднебесье.

Прекрасный белоснежный зверь летел посреди облаков так, словно совершенно точно знал свою дорогу. Всадники летели среди снежных вихрей и жарких слепящих лучей солнца, утопая то в пронзительной синеве небес, то в сером сумраке облаков и тумана. Вдруг впереди, словно из ниоткуда, возникла тёмная, мрачная, почти чёрная туча. Она росла, поглощла все мелкие облачка, проплывавшие мимо, и простиралась вправо и влево насколько хватало глаз. Обойти её не получалось, облететь сверху тоже было невозможно, спускаться вниз — верный способ разбиться об острые скалы. Оставалось одно: прорываться вперёд, и неважно, насколько это было страшно, тем более, зверь явно знал, что делать. Ровно, подобно кораблю, что прокладывает курс по штормовым морям, он вошёл в сумрак грозовой тучи, которая уже вовсю щетинилась громами и молниями. Оля, сидевшая впереди, видела, как его рога засияли. Они создавали некую сферу, которая защищала и зверя, и седоков от ударов молний. Дивный як — это не просто як, умеющий летать. Мало того, что он летает при помощи воздушной подушки, которая образуется за счёт волшебства у него под брюхом. Это — животное, обладающее собственным волшебством в полной мере. Легенды говорят, что первые волшебники постигали свою силу именно в наблюдениях за животными, подобными летающим якам. Он не только блокировал разряды, он умело уклонялся, маневрировал и, наконец, вынес своих седоков из злополучной грозы на свет.
Их путь продолжался. Гроза ушла в сторону, и теперь они летели среди яркой голубизны неба. Справа и слева виднелись снежные шапки высоких пиков. Зверь шёл не прорыв высоких Гималаев. Чтобы немного облегчить ситуацию с недостатком воздуха, дядя Ваджра накрыл их с Олей специальным куполом. Долго он не смог бы просуществовать, и оставалось только надеяться, что им удастся снизиться достаточно быстро. Но вот высокие пики остались позади, и волшебный зверь стал плавно снижаться. Однако радость седоков была преждевременной. Прямо по курсу, заходя чуть сверху, на них нёсся огромный орёл. И намерения его были вовсе не дружелюбными. Хищная птица нацелила свои острые как кинжалы когти прямо Оле в лицо. Однако як расценил это как нападение на себя лично. Уклонившись от атаки, отчего, правда, Оля и дядя Ваджра едва не выпали из седла, зверь развернулся и пошёл в атаку. Орёл был быстр, точен и смертоносен, но як был гораздо умнее. Раз за разом уклоняясь от атак, он запутал птицу, и в какой–то момент орёл потерял ориентировку. Тогда, як разогнался и, воинственно склонив голову и раздув ноздри, направил свои немалые рога прямо в грудь агрессору ударом снизу вверх. Раздался отчаянный крик птицы, но як невозмутимо тряхнул головой, и умирающий хищник уже камнем падал вниз, оставляя в воздухе капли крови, которые, пока падали, превращались в алые льдинки, чтобы потом снова растаять у самой земли.
Потрясённая увиденным, Оля потеряла дар речи и долго не могла вымолвить ни слова. Да и взрослый волшебник был впечатлён не меньше. Один только як, казалось, был совершенно спокоен. Но вот постепенно он замедлил движения и стал снижаться кругами, словно пытаясь чего–то найти. Внизу уже явственно различались скалы, среди которых грохотала быстрая горная река. С первого взгляда становилось понятно, что, в отличие от предыдущего путешествия, это место не было собственно истоком в строгом смысле этого слова. Но Ринпоче сказал, что зверь знает нужное место. Вблизи бушующего горного потока он отыскал небольшую ровную площадку и, сделав ещё один круг, плавно и легко приземлился в её центр. Оля и дядя Ваджра сошли. Дышать было трудно. Очевидно, они находились на высоте более трёх тысяч метров, но точнее даже гадать было бесполезно. Несмотря на нестерпимо яркое солнце, дул ледяной, пронизывающий ветер, и только волшебные плащи спасали их от его жёсткого, пронизанного льдинками, дыхания. Оля не раз мысленно поблагодарила взрослого волшебника за то, что тот буквально заставил её не только надеть капюшон, но и завязать специальным платком лицо. А то эти льдинки запросто могли оказаться в её лёгких. Несмотря на самый разгар весны, погода явно решила испытать их на прочность сполна. Подойдя к краю площадки, они увидели, что водный поток протекал под почти отвесной скалой ниже приблизительно метров на пятнадцать. Если бы ещё склон был отвесным до конца, всё было бы даже проще, можно было бы спустить припасённую верёвочную лестницу. А тут надо было бы применять снаряжение для скалолазания, которого не было, а если бы и было, то Оля всё равно не умела ни пользоваться им, ни лазить по скалам.
Что делать? Волшебник задумался. Вдруг его осенило.
— Мы привяжем лестницу к седлу яка, — сказал он, — и попросим его зависнуть над водой как можно ниже. Тогда ты спустишься, зачерпнёшь воду Чашей, и если Чаша даст правильный ответ, выпьешь её. А потом мы поставим палатку на ночь и подумаем, как тебя тут искупать. Судя по всему, это будет ох, как непросто.
Сказать легко, а вот сделать… Яки ненавидят такую работу, такие горные потоки, поскольку от водяных брызг намокает их шерсть на брюхе, что для них хотя не опасно, но очень неприятно. Поэтому, зверь, конечно, выполнил их просьбу, но завис над потоком не менее чем в десяти метрах. Длины верёвочной лестницы хватало, вот только Оля явно не была тренированным матросом на парусном судне, да и горная болезнь сказывалась головной болью, болью в суставах и головокружением.
Но делать нечего, она начала спуск. В конце концов, и она сама, и драгоценная Чаша были накрепко привязаны к страховочным верёвкам и ремням. Если Оля потеряет равновесие, и она сама, и драгоценная Чаша просто повиснут в воздухе. Применять людям магию здесь Ринпоче категорически не советовал, так что придётся и зверю поработать, и людям поднапрячь свои мышцы.
Так, всё бы ничего, но лестница предательски раскачивалась, и поначалу Оле никак не удавалось приноровиться. Но постепенно до неё дошло, как правильно браться руками, как цепляться ногами, как передвигаться. Получалось медленно, очень медленно, зато не было риска сорваться. Не рискуя замочить одежду, она разделась до белья, оставшись только в плаще из теплоткани. Всё равно лазить в валенках по верёвочной лестнице не получится, как ни пытайся. И теперь её голым и босым ногам сначала было обжигающе больно одновременно от холода и верёвок, а если плащ распахивался или приподнимался, то ледяные брызги окатывали всё тело волнами жгучего холода. Потом ноги и вовсе потеряли чувствительность, так что риск сорваться возрастал. Но шаг за шагом, вода приближалась.
Наконец, надёжно закрепившись ногами и одной из рук, за талию её держал на страховке дядя Ваджра, она осторожно взяла болтавшуюся на верёвке Чашу и зачерпнула воду из реки. Кристалл в чаше моментально окрасился густым оранжевым цветом. Як нашёл нужное место с безукоризненной точностью. Мгновение помедлив, Оля отпила из Чаши маленький глоток. Вода показалась странно тёплой, почти горячей посреди пронизывающего холода вокруг, словно на лютом морозе тебе подали чашку хорошего чая. Более ничего не опасаясь, Оля осушила Чашу большими жадными глотками и тут же почувствовала себя как будто немного теплее. Теперь ей пришла в голову мысль: не будет она ждать завтра, чтобы искупаться, потому что завтра ей просто духу не хватит всё это повторить. Речка в этом месте оказалась примерно по колено, и она рискнула встать на дно, зацепившись для верности ногой за низ лестницы. Вытянув из–под страховочного пояса плащ, она сняла его и крепко привязала к верёвке, на которой теперь уже болталась драгоценная Чаша. Дядя Ваджра крикнул ей:
— Сейчас решила?
— Сейчас или никогда! — отозвалась Оля и дёрнула за страховочную верёвку, мол, отпусти посвободнее, мне ниже надо опуститься.
Когда волшебник высвободил достаточно страховки, она быстро присела и окунулась в воду, норовящую унести её на острые камни. И всё же она нашла в себе силы трижды погрузиться в воду с головой, мысленно проговорив "Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, Аминь", как она это сделала в прошлый раз. От холода она почти не чувствовала своё тело, но когда заставила себя встать на ноги, то увидела, как в лучах закатного солнца центральный кристалл на её кулоне зажёгся оранжевым цветом, знаменуя следующий шаг к выздоровлению.
— Поднимай меня и всё остальное! — крикнула она дяде. — Я — всё, сама не вылезу!
Но тут сообразил уже як. Он поднялся вверх почти вертикально и аккуратно поставил Олю прямо на каменную площадку на скале над рекой. Она поймала Чашу и плащ, тогда зверь и сам опустился рядом, в нескольких шагах. Даже завернувшись в тепло–плащ, Оля стучала зубами от холода, и пока дядя ставил палатку и разводил костёр из привезённых дров, як, от которого уже отвязали все эти ремни и верёвки, лёг точно собака, и девочка укрылась от холода под его брюхом среди белой, тёплой и мягкой шерсти.

Глава 10. В самое долгое путешествие.

Утро было туманным и тихим. Не осталось и следа от пронизывающего ледяного ветра. Пока дядя Ваджра и Оля готовили завтрак, туман рассеялся, и картина, представшая перед их глазами, показалась девочке настолько прекрасной, что она тотчас же достала из сумки бумагу и карандаш, чтобы запечатлеть пейзаж хотя бы в карандаше. Нарисовала она и яка, причём, в трёх разных видах: лежащего, мирно пасущегося и готового к полёту.
— Потом раскрашу, — заявила она. — Это должно быть в красках, а иначе не то…
Обратная дорога была на удивление спокойной, и уже к обеду дивный зверь удивительно элегантно для своей огромной и тяжёлой туши приземлился на монастырском дворе, где путешественников уже ждал старый мастер. Отпустив на волю волшебного зверя, он сказал:
— Как я сказал, второе путешествие будет достаточно быстрым. А вот третье будет самым долгим из трёх. Отдыхайте и набирайтесь сил. И готовьтесь. Потому что далее вам следует достичь истока Брахмапутры и искупаться в озёрах с мёртвой и живой водой. Причём на этот раз отправитесь на лошадях своим ходом на север прямо из монастыря. Никаких магических поблажек, только с возвращением возможны разные варианты в зависимости от того времени, которым вы можете располагать. При его нехватке можно будет воспользоваться Порталом, но лучше было бы, если бы вы вернулись тем же путём. Подорожные грамоты от королей Бутана, Непала, а также от канцелярии в Лхасе мы уже выправили, всё честь честью и на ваши настоящие имена. Так что можно не очень–то сильно маскироваться.
Оказывается, пока они тут путешествовали, монахи провели целую сложную дипломатическую работу, ведь эти земли до сих пор оставались закрытыми для европейцев. Но видимо родство Оли с известным и уважаемым человеком и её детский возраст пробили стену недоверия и подозрения, потому что неожиданно старец лукаво улыбнулся и продолжил:
— Кстати, их Высочества принцессы Бутана, проявили интерес к девочке из России, которая оказалась ровесницей одной из них. Они собираются посетить нас к вашему возвращению, чтобы вы, Ольга, были обязательно им представлены. — и совсем тихо добавил. — Они даже готовят для вас какой–то подарок.
Старец произнёс это на своём родном языке, но почему–то Оля поняла его слова без переводчика. Так что дипломатическая интрига закручивалась. Теперь ей придётся откуда–то придумывать ответные подарки. Впрочем, в чём проблема?
— Дядя Ваджра, чтобы сделать ответный подарок, — сказала она, — мне потребуется кусок войлока, шёлк или атлас, шёлковые нитки, иголки… — и она ещё долго перечисляла, что ей потребуется для создания рукодельного шедевра, который будет не стыдно подарить принцессам.
Когда день закончился, и Оля и её дядя устроились на ночлег, она вдруг спросила:
— Дядя, а ты не находишь странным, что уже второй раз дорога к истоку содержит кучу трудностей и по крайней мере два опасных приключения, не считая мелких неприятностей, а дорога обратно проходит на удивление быстро и спокойно?
— А чему ты удивляешься? — улыбнулся взрослый волшебник. — Демоны болезней никогда просто так не отпускают свою добычу.
— Это из–за этого Ринпоче теперь посылает нас в путь без ковров–самолётов, волшебных яков и тому подобного?
— Знаешь, — он подпёр подбородок ладонью, — когда я учился в Китае, то однажды услышал притчу о Мудрой Свинье…
Она сводилась к тому, что существовал некий храм, и люди верили, что паломничество к нему возвращает силы, здоровье, приносит удачу в делах и тому подобное. И вот однажды у Мудрой Свиньи, которая всё время странствовала, изучая людей, произошёл интересный разговор с одним юношей, как раз возвращавшимся из того храма. Отправляясь в паломничество, он желал себе здоровья, богатства и храбрости. И паломничество к храму действительно, как он считал, исполнило его желания. Дорога к храму была тяжёлой и полной трудностей, но именно они укрепили его тело, и он стал гораздо здоровее. По дороге, он однажды случайно нашёл клад в виде горшка с золотом. Затем он едва не стал жертвой нападения разбойников, но преодолел свою трусость и сумел обратить их в бегство, настолько ему не хотелось лишиться золота. В конце притчи Мудрая Свинья восклицает, что не храм следовало бы считать священным, а дорогу к нему, именно она исполняет желания людей.
— Так всё–таки в моём случае что Исцеляет? — спросила Оля. — Храм или дорога?
— А в твоём случае, моя дорогая девочка, Исцеляет, судя по всему, и то, и другое, и что–то ещё, о чём мы с тобой можем только гадать.
Эта холодная ночь почему–то показалась Оле на редкость тёплой. Очевидно, ей передалось тепло от огневушки, которая, вдоволь нарезвившись на углях, кажется, во всех очагах монастыря, пришла греть свою хозяйку в специальную сумочку на шее. Ну, и Муська, разумеется, не упустила случая устроиться под бок хозяйке и долго–долго громко мурлыкать.
На этот раз сборы в дорогу были достаточно основательными и продолжались дольше обычного. К путешествию присоединялся старший сын дяди Ваджры Видья, приехавший на каникулы перед последним годом стажировок в странах Азии и Европы. К заявленным Олей принадлежностям для рукоделия в её бездонную сумку, которую дядя ей подарил, отправился набор пастели, карандашей и специальной художественной бумаги. Достать всё это было не так–то просто, поскольку для волшебной материализации волшебнику необходимо знать в точности, из чего и в каких пропорциях состоит предмет, так что "получить из воздуха" возможно было далеко не всё.
В один из дней дядя решил побаловать Олю и свозил её на ковре–самолёте на Ямунотри к горячему источнику, в котором можно было с удовольствием искупаться. А с Видьей они воспользовались тем, что Церинг Сангпо Ринпоче уладил проблему с документами, и отправились на целых три дня на юг Бутана. В долины, где среди прозрачных рек, несущих свои воды на юг, в сторону Индии, буйствовала зелень во всём своём великолепии, где солнце согревало душу и тело, но не ослепляло, как в горах, и не жгло нещадно, как когда они с дядей были в Девпраяг. Среди всего этого природного великолепия были словно дивным художником вписаны в пейзаж храмы и деревни, настолько естественно и гармонично они были расположены, спланированы и построены.
Приближался день отъезда. Вся основательная на сей раз поклажа, включая палатку–ковёр–самолёт, растворилась в бездонных заплечных сумках так, что стороннему наблюдателю могло бы показаться, что путники двигаются совершенно налегке. Сами путники первую часть пути должны были преодолеть верхом на мохноногих и довольно низкорослых, но сильных, выносливых и очень спокойных местных лошадках.
Перед отъездом мудрый старец обратился к старшему Арроре, но его речь снова оказалась понятной для всего крошечного отряда, даже для Оли, что не переставало её изумлять:
— В этот раз даже думать не думайте о к'оре Ольге, в её состоянии, нельзя даже пристально смотреть в сторону Кайласа. Она должна единожды погрузиться по шею в озеро Ланга–цо, которое также называется Ракшас Тал, что само по себе опасно и даже безрассудно, но другого выхода я не вижу, а потом — единожды с головой в озеро Мапам—Юмцо, именуемое также Маносаровар. Это даст ей ощущение или даже знание, с помощью которого она сможет в будущем сама отыскивать нужные для Исцеления водные потоки. Важно помнить, что её Исцеление не в озёрных водах, а в речных, текучих.
— Каждый буддист должен стремиться совершить к'ору вокруг Кайласа! — попытался возразить мастеру юный Видья.
Ринпоче поглядел на него пристально и строго.
— Этот путь ныне не для тебя, юноша, а для твоей сестры. А она — не буддистка, её дорога иная, и она не должна подстраиваться под твои желания, даже самые достойнейшие, ибо ты здоров, а она больна. А если уж хочешь знать, то добро и зло у Кайласа для её состояния слишком близко друг от друга расположены. Так что в каком–то смысле это путешествие будет самым опасным.
Пристыженный, Видья замолчал. Тогда подала голос, несколько растерянная, Оля:
— Мне совсем–совсем нельзя смотреть на ту гору? Она ведь, говорят огромная! Как на неё не смотреть?
И снова старый монах заговорил на своём родном языке так, что отчего–то ей стало всё понятно:
— Я запретил не смотреть в сторону Кайласа, вершина которого будет на виду у Вас почти всю дорогу, а пристально его разглядывать. Разница понятна? Я потому рекомендую вам возвращаться обычным, не волшебным путём, что Портал там расположен рядом с одним камнем, возле которого люди видят много разного и странного, что для тебя сейчас совсем не полезно. И если всё–таки Порталом придётся воспользоваться, то на подходе к нему тебе придётся завязать глаза, что, согласись, не очень приятно среди царства камней и скал.
Так что всё было серьёзно. О Камнях подобного рода и даже Волшебных Зеркалах Оле уже приходилось слышать от родителей. Некоторые из них могли таить в себе опасность и немалую. И хорошо, когда в борьбе любознательности и благоразумия побеждает чувство самосохранения. Рисковать в течении жизни Оле придётся ещё не раз, но именно в эти годы у неё сложилось чёткое понятие о том, когда это нужно, а когда — нельзя ни в коем случае.
Солнце радостно катилось к зениту в прозрачно–голубом небе, когда путешественники покинули стены монастыря, чтобы сначала немного спуститься к дороге, потом снова подняться, преодолев внутренний перевал, снова спуститься и снова начать подъём. И, наконец, миновав развалины Друкгьял–дзонг, продолжить движение к перевалу по дороге в Пагри, уже в Тибете, а далее — через Гьядзе и Сигадзе в сторону истоков Брахмапутры, несколько раз меняющей своё название, но не свою сущность на долгом пути, преградить который не сумели ни высочайшие горы, ни само время.

Глава 11. Горными дорогами.

В Карелии, на родине Оли в Курской области и на Алтае май уже стоял во всём своём великолепии тепла и разнотравья, но в этих суровых краях весна, кажется, была бессильна растопить снег и лёд не только на горных вершинах. Чем ближе к перевалу, тем чаще на дороге попадались завалы снега, с которыми ей уже приходилось сталкиваться по дороге на Ганготри. Раз или два путь каравану преграждало месиво из песка, камня, воды и льда, и даже якам и местным лошадкам приходилось обходить эти коварные места, делая порой значительный крюк, а иногда и вовсе карабкаясь там, где, как казалось, и человеку–то не взобраться. Днём солнце нещадно слепило глаза, пока холодный пронизывающий ветер норовил выхолодить из–под одежды остатки тепла, а ночью вода промерзала, если её оставить в кружке на холоде, до самого дна. Зато пейзажи были незабываемы, особенно на восходе и закате, когда лучи солнца окрашивали горы в самые невероятные цвета. При первой возможности остановиться Оля рисовала пейзажи пастелью. А по вечерам у жаркого костра она беспрестанно что–то шила и вышивала бисером и нитями разного цвета, среди которых были даже золотые и серебряные. Однажды Видья решился поинтересоваться, что это она такое делает.
— Два парадных традиционных русских головных убора для незамужних девушек. Это называется венчик, — отозвалась Оля, не отрываясь от работы при свете костра. — Если мне предстоит встреча с принцессами, то надо им будет преподнести достойный подарок.
— А почему ты сама такой не носишь?
Оля даже рассмеялась, удивлённая подобным вопросом.
— Во–первых, — ответила она, лукаво прищурив глаза, — я сказала девушек, а не девочек. А я пока ещё не барышня на выданье, по нашим меркам, не знаю ничего про ваши обычаи. Во–вторых, это — парадный убор, который носят обычно по праздникам, а не каждый день. Ну, а, в третьих, у нас в стране большинство простых людей уже давно позабыли, что это такое. Носят, в основном, волшебницы среди своих, и то не все, да старообрядцы, которые особняком держатся ото всех. Ещё артистки, исполняющие народные песни и танцы. Седая старина, так сказать. Мне же должны будут его подарить к пятнадцатилетию. Тётя Ася подарит, скорее всего.
Вообще, Видья всё время старался расспросить Олю как можно больше о жизни в России, но Оля предпочитала о многом не распространяться, слишком тяжёлый отпечаток на её память наложила война, которая шла ещё где–то. Мысли её то и дело возвращались к отцу. Как он там? Родовой медальон по–прежнему сиял золотом. Отец был ещё жив. Но сколько ему ещё отпущено? Суждено ли будет им встретиться когда–нибудь? Этого Оля не знала. Знала только, что через несколько лет его в живых уже не будет. Серебряная Чаша в руках прирождённой ворожеи, которой девочка была от рождения, лгать не могла. Это было убийственным, горьким, точно полынь, и жгучим, точно крапива, фактом. Плачь — не плачь, ничего не изменишь. "Однажды ты уже попыталась изменить нечто подобное, — попеняла Оля себе, памятуя то, как она заболела, — и смотри, что из этого вышло".
В один из вечеров, как раз сразу после перевала, дядя Ваджра решил встать на ночлег раньше обычного, засветло. Оля подумала было, что он опять опасается Камней Пустоты, способных развеять чары к полуночи. Но всё оказалось гораздо проще: после перевала животным требовался отдых, а людям надо было привыкнуть к высоте. Специальный отвар способствовал этому. Муська даже, до того предпочитавшая не отходить далеко от палатки, а путешествовать исключительно на Олином плече, решилась отправиться на охоту на каких–то грызунов, обитавших в норах неподалёку. А дядя Ваджра и Видья достали по шесту и стали практиковаться в бое на них. Сейчас это не были волшебные посохи, просто шесты из прочного дерева, но фехтование на них само по себе казалось Оле сродни какому–то волшебству. Движения были одновременно устрашающими своей грозной эффективностью и изящными, словно самый изысканный танец. Оля тут же заявила, что тоже хочет этому научиться, и, поколебавшись немного, дядя и брат согласились показать ей несколько базовых упражнений. Правда, при этом у них чувствовалось смущение, как будто они делали нечто неприличное.
— Ты — вероятно первая женщина за много столетий, которую раджпуты обучают боевому искусству, хотя эта техника шеста родом не из Индии, мы сами изучали её в Китае, — шёпотом проговорил ей Видья прямо на ухо. Но как бы то ни было, — добавил он уже обычным голосом, — физические упражнения точно пойдут тебе на пользу в твоём состоянии, да и в жизни может пригодиться, раз ты говоришь, что у вас в стране женщины часто путешествуют в одиночку.
На счёт "пригодится", Видья как в воду глядел уже в этом путешествии. Через два дня после выхода из Пагри — первого селения на пути к Кайласу, случилось то, что происходит за считанные мгновения, а рассказывают потом о таких приключениях по многу лет. Торговый караван из Бутана задержался в Пагри, и три одиноких путника, в числе которых явно маленькая девочка, показались лёгкой добычей для местных разбойников. Казалось бы, чего опасаться двум взрослым волшебникам? Но их дорога пролегала в тот момент между двух гор, обладавших свойством блокировать использование любого волшебства. Возможно бандиты, постоянно промышлявшие на этих дорогах, знали об этом, потому и напали настолько смело, можно сказать, нагло, ничего не опасаясь. Так что пришлось принять настоящий бой. Даже Оля, по сути ещё совсем неумёха, не осталась в стороне. Она орудовала учебным шестом, в то время как её дядя и брат использовали свои волшебные, которые являлись одновременно и боевыми. Но и учебным шестом можно вышибить из седла разбойника, особенно если он от тебя совершенно не ожидает сколько–нибудь толкового сопротивления. Не осталась в долгу и Муська. Улучив момент, кошка привычно спрыгнула с плеча своей хозяйки, и вцепилась прямо в лицо бандита, пытавшегося вытащить Олю их седла каким–то крюком. Как ни странно, это послужило сигналом к отступлению. Разбойники бежали в такой панике, точно столкнулись с чем–то сверхъестественным. Оставалось только благодарить все Высшие Силы за своё спасение, не слишком задаваясь вопросом, что именно напугало банду и обратило в бегство.
— Ну, и кто сказал, что девочки умеют только визжать? — спросила Оля, убирая выбившуюся прядь волос с потного лба и глядя вслед несущимся во весь опор лошадям, уносящим разбойников подальше от кошмара и ужаса, который случился с ними буквально наяву.
Дядя Ваджра с гордостью посмотрел на свою родственницу.
— К тебе это точно не относится, в чём я, кстати, никогда не сомневался. Жаль, что у нас таких девчонок ещё поискать приходится. Разве что моя старшая дочь Сарасвати чем–то на тебя смахивает.
Через пару часов Ваджра Аррора решил, что пора становиться на ночлег. Ради безопасности, они остановились не прямо на дороге, а в стороне, в небольшой ложбинке между двумя скалами. Неподалёку с шумом летел из–под снежников быстрый ручей. Вечер был тихим и несколько теплее обычного. Пахло какой–то неизвестной Оле травой. Спать не хотелось довольно долго. После ужина они втроём молча сидели у костра и смотрели на яркие мерцающие звёзды, странно крупные, словно здесь, в горах, они на самом деле стали ближе. Полная луна взошла между гор, озаряя долину своим холодным, бледным, загадочным светом.
— Надо будет это нарисовать, — проговорила Оля.
— А получится? — поинтересовался Видья. — У тебя ведь только пастель.
— Надо попробовать. А не получится, всё равно сделаю набросок в карандаше, запомню всё как увидела, а дома нарисую красками, когда научусь ими пользоваться.
К утру небо заволокло тучами. Поднялся ветер, но дождь так и не соизволил пролиться, только сырой песок набился повсюду. Его пришлось извлекать из посуды, из палатки и даже из одежды. Как только ветер стих, и стало понятно, что дождя не будет, лагерь быстро свернули. И снова в путь.
Через два дня буря всё–таки собралась, и Ваджра Аррора принял решение искать надёжное укрытие.
— Оля, мы навестим одного человека, — сказал он, — ты только не пугайся. Это — отшельник, последователь религии Бон, живёт в пещере уже много лет. У него мы и переждём бурю.
От вида отшельника Оле действительно стало не по себе. Заросший, грязный, сгорбленный годами, он мало того, что казался крайне недружелюбным, так ещё его ожерелье… оно было из костей, а от них было ощущение, что они были … человеческими. Оля с детства слышала о том, что для самых страшных видов тёмной магии в древности практиковались человеческие жертвоприношения. Не мог же дядя Ваджра якшаться вот так запросто с тёмными магами?! Тем временем они уже вошли внутрь пещеры, как раз, когда разбушевавшаяся стихия нанесла по окрестностям свой первый удар.
Ураган бушевал, но в пещере было тихо и сумрачно. Ваджра и отшельник обменялись несколькими фразами на неизвестном Оле языке, зажглись лампы с волшебным огнём, осветившем пещеру, к неудовольствию, как ей показалось, хозяина. На свет из глубин пещеры вышел кот, чем–то напоминавший своего хозяина — грязный, косматый, непонятного цвета, у него отсутствовал левый глаз и добрая половина хвоста, но Муську всё это, видимо, мало волновало. Спрыгнув с плеча своей хозяйки, забыв о своём недомогании от горной болезни, она картинно потянулась и отправилась в тёмные глубины пещеры, а одноглазый кот последовал за ней. На ужин ели местную кашу и чай, заправленный маслом из ячьего молока — Оля никак не могла назвать поедание этого подобия бульона словами "пить чай". Лошади обеспокоенно фыркали, чувствуя себя крайне некомфортно в замкнутом тёмном пространстве пещеры, но здесь, по крайней мере, было тихо и гораздо безопаснее, чем снаружи, где стихия решила взбеситься так, как случается не чаще, чем раз за многие десятилетия. Ночью Оля почти не спала. Безотчётный страх преследовал её в минутных поверхностных сновидениях, порождая образы, сколь устрашающие, столь и бесформенные. Она просыпалась, шептала молитвы и снова тщетно пыталась обрести покой.
К утру буря утихла, оставив у входа в пещеру гору из песка, мелких камешков и крупных градин. Солнце сияло как–то особенно ярко, но голова у Оли раскалывалась от недосыпа, а на душе скребли кошки тревогой и всё тем же безотчётным страхом. Из глубин пещеры выглянула смущённая Муська, а её новый ухажёр появился следом. Когда они оказались у самого входа в пещеру, на мгновение показалось, что пушистый дымчатый хвост обвился вокруг того, что осталось от тонкого облезлого хвоста неопределённого цвета. Но вдруг Муська опустила морду, словно засмущавшись чего–то, отошла в сторону, а потом, тихо мяукнув, попросилась на плечо к своей хозяйке, и там громко и выразительно замурлыкала.
Господин Аррора и отшельник о чём–то тихо переговаривались. Видья почтительно ждал в стороне. Потом отшельник подошёл к Оле и шепнул ей что–то в ухо на неизвестном ей языке, но отчего–то она поняла смысл сказанного "Будь стойкой посреди грядущего, и обретёшь больше, чем потеряешь". Эти слова ещё раз заставили её содрогнуться, но виду она не подала, и только ответила по–русски "Спасибо". Отшельник как будто понял, и на мгновение ей показалось, что на губах его промелькнула добродушно–лукавая усмешка, испарив с его облика то устрашающее и отталкивающее, что заставляло её вздрагивать при каждом взгляде в его сторону. На один лишь миг… Но лошади уже уносили их маленький отряд прочь навстречу неизвестности.

Глава 12. Обращение Силы.

До Гьядзе, солидного по местным меркам городка, оставалось не более двух дней пути. Дорога становилась всё более оживлённой, и Ваджра Аррора принял решение поставить лагерь в стороне от дороги, чтобы не привлекать к себе внимания. Как обычно, была выставлена защита от проникновения посторонних на территорию лагеря. Ночь прошла спокойно, но под утро Видья отошёл в сторону от лагеря буквально на минутку, но не возвратился даже спустя час. Тогда встревожился сам Ваджра. Наказав Оле никуда не выходить из лагеря, он отправился на поиски сына. Прошёл день, наступил вечер, но никто из них так и не вернулся, не прислал даже весточки. Стало понятно, что случилось что–то плохое, и теперь Оля оказалась в полном одиночестве посреди незнакомой суровой страны, которая уже не раз проявила свой крутой нрав. Без знания хоть какого–нибудь общепонятного языка, она даже не могла обратиться за помощью к кому бы то ни было. Надо было срочно что–то делать, найти кого–то кто мог бы помочь. И единственное, что ей пришло в голову кроме попыток спаниковать — это написать Ринпоче записку и отправить при помощи Дуськи. Для этого надо было разжечь огонь. Оля собрала всё ненужное, что могло гореть: сухую траву, ветошь, мелкий мусор. Написала записку и дала съесть огневушке, после чего пустила её разжечь огонь. Огневушка запалила своим дыханием костерок и тут же исчезла в язычках пламени. Это была надежда. Она найдёт Ринпоче, и, если Бог милостив, мастер сумеет понять написанное, хотя и на незнакомом языке. Сумел же он понимать её речь и сделать свою понятной ей, хотя и не владел русским языком, как и она не владела ни тибетским, ни непали, ни санскритом. Оставалось только ждать. Настала холодная и голодная ночь. Дуська всё ещё не возвращалась, а зажечь волшебный огонь Оля была неспособна. Закутавшись во всё тёплое, что было в палатке, она лежала и дрожала от холода. Но никто не появлялся. Ей стало страшно. Вдруг Дуська не нашла места? Вдруг с ней самой что–то случилось? Вдруг смысл письма не поняли? Потом поняла. Надо ждать до утра, так как очаги в монастыре запалят только утром. Собственно, с рассветом, Огневушка вернулась, причём, пустая. Значит, послание передала. Возможно, скоро прибудет помощь. Но тут её снова начали мучать опасения. На лагерь поставлена волшебная защита, так что никто посторонний не сможет сам войти на его территорию. Надо идти встречать. Наказав Муське и Дуське никуда не отлучаться, Оля вышла за очерченный дядей Ваджрой круг и стала осматриваться. Вдруг, что–то ударило её сзади по голове, и всё провалилось в пустоту.

*  *  *
Послание ложной огненной саламандры от маленькой хворающей волшебницы из далёкой северной страны озадачило Церинг Сангпо Ринпоче. Языка, на котором оно было написано, он, разумеется, не знал, но было совершенно очевидно, что это — отчаянная просьба о помощи и что с господином Арророй и его сыном случилось какое–то несчастье. Он приказал своему ученику, волшебнику, обладающему соответствующим даром, заглянуть в прошлое и разобраться в том, что случилось. Увиденное могло повергнуть в ужас кого угодно. Каким–то образом они попали в лапы разбойников. И сама девочка в любую минуту сама могла оказаться в той же западне. Без посторонней помощи было не справиться, поскольку существовали специальные способы блокировать магические способности жертвы, и некоторым из бандитов они могли быть известны. Непонятно было только, что им понадобилось, ведь никаких предметов, которые могли бы быть полезны разбойникам, при них не было. Бездонные заплечные сумки и ковёр–самолёт–палатка повинуются только своим хозяевам, а Чаша и оберег, которые Мастер сам изготовил для лечения Ольги, злодею брать в руки себе дороже, на них защитные чары очень мощные. Но разбираться с этим надо было позже. Наипервейшим делом надо было связаться с комендатурой Гьядзе, собрать войска, обезвредить банду и освободить пленников, оказав им необходимую помощь. Так, по приказу Учителя, Делек Нгаванг незамедлительно отправился в путь, двигаясь где–то при помощи волшебного переноса, где–то при помощи специальной техники ходьбы и бега.
К обеду в крепости Гьядзе уже поднимали гарнизон. Наконец–то появилась реальная возможность обезвредить банду, остававшуюся неуловимой уже на протяжении нескольких лет. Банда действовала дерзко, но грабила, как правило, под заказ, если судить по тому, на кого нападали и что было похищено. Сейчас же было очевидно, что никакого заказа быть не могло, зато появилась возможность накрыть скрытое среди скал логово разбойников.
Сам же Делек Нгаванг не стал дожидаться солдат и отправился вперёд, оставляя условные метки для военных. Перед его внутренним взором как на ладони лежала небольшая расщелина и неглубокие пещеры, превращённые разбойниками в своеобразную крепость. Но для волшебника проникнуть туда оказалось не так уж сложно, особенно если ты сам устраиваешь засаду. Было очевидно, что господин Аррора и его сын попали в переделку только потому, что их каким–то образом удалось застать врасплох. В том, что все трое живы, монах–волшебник не сомневался, но надо было торопиться, что–то ему подсказывало, что беда недалеко.

*  *  *

Оля очнулась, дрожа от холода. Голова раскалывалась. Попытавшись встать, она поняла, что связана. Дяди Ваджры и Видьи поблизости заметно не было. В отдалении были слышны грубые мужские голоса, язык был совершенно непонятен, но по звучанию речь была определённо тибетской, хотя и отличалось от того, что Оле уже доводилось слышать. Если судить по интонациям, один мужчина требовал от другого, чтобы тот что–то сделал, тот последний пытался отказаться, потом подчинился, но с явной неохотой. Потом один из мужчин куда–то ушёл, а другой приблизился к ней. Загорелись факелы и жаровни, и то, что предстало её взору, ужаснуло. Она определённо находилась в камере пыток. За что? Для чего? Зачем? Шаги приближались. Её захлестнуло отчаяние. Что им от меня надо? И в этот момент она ощутила родовые узы с отцом через медальон. Впервые в жизни она почувствовала, как это работает. Это была сила единения душой, разумом и эмоциями, так, словно он находится рядом, и никаким страхам не остаётся места, и одновременно поделился толикой своей силы, знаний и опыта волшебника-Охранителя и просто стойкого и отважного мужчины. Она не даст себя сломать и искалечить, что бы это ни значило. Она улыбнулась и постаралась выпрямиться, насколько позволяли путы.

*  *  *

Дава Чампа не был по своей сути злодеем–разбойником, но когда у банды в заложниках вся твоя семья, ты будешь делать то, что тебе скажут. Вот только приказ пытать девчушку едва ли старше его младшей дочери ему был совершенно не по душе, да и как скажется на его карме подобное, его тоже очень сильно беспокоило, вряд ли она от этого станет лучше, а она у него и так такая, что не обрадуешься. Сначала лишиться права стать штатным лекарем из–за обвинения в воровстве, к которому на самом деле он не имел никакого отношения. Потом болезни родителей и ужасающая бедность. Едва удалось ему по счастливой случайности отыскать клад и вложить его в открытие небольшой лавочки в Пагри, как его семью взяла в заложники банда Таши Одноглазого, а его самого заставили работать на них. Вот уже месяц, как Таши одержим охотой за неким артефактом, так называемым Поясом Зелёной Тары. Какую силу должен был давать этот пояс, Таши не имел никакого представления, но добыть его он стремился с одержимостью, достойной лучшего применения. И вот теперь он вбил себе в голову, что Пояс Зелёной Тары обязательно должен находиться у этих трёх путников, по слухам, наделённых магией. Мужчин сначала застали врасплох и оглушили, а потом опоили дурманящим зельем, чтобы они не смогли воспользоваться магией, но и задавать требуемые вопросы было бесполезно. Именно поэтому Таши так вцепился в эту девчонку. Правда, у Дава Чампа были большие сомнения на счёт пользы от допроса. Никто из них не был тибетцем, а девочка и на индусов мало походила. Маловероятно, чтобы она владела тибетским языком, следовательно, любые попытки расспросов или допроса не принесут никакой пользы. Об этом он и заявил Таши, но Таши пообещал заживо сжечь его младшую дочь, "если он не вырвет признания о Поясе Силы из этого голубоглазого демона". Ну, и что делать? Мозг лихорадочно работал. Решение напрашивалось одно. Надо создать видимость пытки так, чтобы у Таши не было причин в очередной раз впасть в ярость, но при этом не покалечить эту девчонку, а при случае — организовать побег всех троих. Если — правда, что мужчины–пленники владеют магией, за своё спасение они помогут освободить его семью. Это был шанс. Но до поры Таши не должен ни о чём догадаться. Всё должно выглядеть натурально: крики, вопли и, возможно, даже кровь. Это шанс, который подарил ему надежду, а надежда — решимость.

*  *  *

Когда неизвестный мужчина вошёл, Оля даже не вздрогнула. Мужчина что–то резко сказал. Оля ничего не понимала, кажется, это она и сказала. Он также ничего не понял, как и она. Тогда он подошёл и наотмашь ударил её по лицу. "Оставьте меня!" — кажется, получилось скорее возмущённо, чем испуганно. Тогда он взял в руки нож, схватил за косу и отрезал её под корень. На мгновение Оля вскрикнула от ужаса, но потом сжала зубы. "Всё, больше вы от меня ни звука не услышите", — подумала она и внезапно впала в какую–то странную отстранённость. Она была в своём теле и одновременно наблюдала за происходящим как бы со стороны. Мужчина не сорвал, а срезал с неё одежду, искромсав на мелкие лоскутки, попытался сорвать медальон, но тут же отдёрнул руку, словно от ожога и болезненно поморщился, потом привязал её руки и ноги к каким–то петлям, развязав одновременно изначальные путы, и потянул за рычаг. Её подняло в воздух, одновременно вытянув плашмя, но не настолько сильно, чтобы порвать суставы или повредить позвоночник. Оля закрыла глаза и сосредоточилась. В голове точно гудел голос отца: "Боль — это та же энергия. Если почувствуешь боль, вдохни её и выдохни, сформировав в то, что захочешь". Но боли не было пока. Почти. Её стало опускать всё в таком же вытянутом положении, пока она не почувствовала спиной поверхность, кажется, целиком состоящей из чего–то острого, и всё это впилось ей в спину и ноги. "Боль — это та же энергия. Используй её." — звучало у неё в голове. Она заставила себя расслабиться и глубоко вдохнула, ощущая, как боль как бы втягивается внутрь и одновременно исчезает, аккумулируясь внутри мощнейшим сгустком энергии, но она пока не знала, на что её направить. В этот момент взгляд её упал на сосульки на сводах. Боль её не сломит, а вот холод может просто убить. Здесь и в одежде–то холодно было. И она стала выдыхать собираемую энергию в виде тепла. Глаза её были закрыты, но каким–то образом она знала всё, что происходит вокруг. Мужчина взял две тонкие острые спицы, провёл каждую из них над огнём, а потом каждой из них пронзил ей икру, одновременно вставляя концы в какие–то пазы. Оля снова поглотила волны боли и обратила их в тепло. Теперь, когда её перестало колотить от холода, а контроль над болью пошёл почти автоматически, она стала потихоньку обдумывать, на что ещё можно направить внезапно обретённую Силу. Но в этот момент произошло нечто неожиданное. Её палач сначала вдруг пал ниц перед ней и что–то забормотал с какой–то поистине отчаянной мольбой. Это было настолько странно, что вместо того, чтобы искать способ освободиться, Оля попыталась понять, что именно он говорит. И у неё получилось.
— О, Великая Дакини, — лепетал он — пощади, не губи моих деток, жену мою и братьев моих младших, удовольствуйся только моей жертвой, ибо о своём помиловании я не смею молить…
Очевидно, что несчастный принял её за какую–то богиню из местных верований, и теперь в ужасе ожидал её гнева. Что ж, это можно было использовать. Не успела Оля придумать, как именно использовать суеверие горе–палача, как в проёме появилась чья–то тень. Оля услышала смутно знакомый голос. Несчастный палач ещё сильнее вжался в землю, и вместо лепета начал громко всхлипывать. Мужчина, чей голос показался Оле знакомым, какое–то время постоял молча, потом что–то сказал. Палач вскочил, точно повинуясь приказу, и отошёл в дальний угол, испуганно тараща глаза, и в тот же миг вокруг него из ниоткуда выросла прочная клетка. Оля почувствовала проявление волшебной силы. Он снова заговорил, и на этот раз Оля поняла его слова:
— Посиди пока там, — бросил он несчастному, — пока я не решил, что с тобой делать. Кричать можешь даже не пробовать. Никто не услышит.

*  *  *

Первым делом Делек Нгаванг настроился на Ольгу как на самую уязвимую из всех троих, а потому переместился прямиком на порог камеры пыток. Картина, которую он увидел, любого другого заставила бы разом содрогнуться от ужаса и согнуться пополам от смеха. Совершенно обнажённая, Ольга лежала, вытянутая за руки и ноги в каком–то механизме, наподобие дыбы, на доске, густо усаженной гвоздями, её икры пронзали какие–то стержни, которые, в свою очередь были частью какого–то другого механизма. При этом девочка была не только жива, но и, очевидно, в сознании. Хотя её глаза были плотно закрыты, но черты её лица выражали спокойствие и медитативную сосредоточенность. Она дышала глубоко и ровно, и, казалось, каждый вдох и выдох имели какой–то глубокий смысл. Медальон на её груди сиял, то вспыхивая ярко–оранжевым, то на мгновение озарялся всеми цветами радуги и затмевал тусклый свет факелов, а от самой девочки волнами распространялись волны тепла. Это явление немало напугало её мучителя, и он лежал, простёршись ниц перед ней и обращаясь, точно к дакини. При его появлении, впрочем, он испугался ещё больше. Первым делом надо было знать, что он с ней сделал. Когда Делек Нгаванг убедился, что Ольгу не изувечили, он решил не убивать мужчину на месте, а сковать его, чтобы после выяснить, какую роль он играл во всём этом деле, чтобы решить, как поступить с ним. После этого он ментально обратился к девочке. Надо было действовать осторожно. Потревожить человека в таком глубоком состоянии медитации могло быть опасным.
— Не бойся, — передал он ей. — Сейчас я освобожу твои ноги. Когда я прикажу, сделаешь глубокий вдох, потом по команде выдохнешь и задержишь дыхание. Итак, сначала правая нога.
Уловив отклик, что девочка его поняла, он освободил спицу из механизма и скомандовал:
— Вдох–выдох, потом задержи дыхание.
На задержке дыхания он вытащил одну спицу.
— Подожди чуть–чуть, — донеслось до его разума.
В этот момент Ольга сделала глубокий вдох и длинный затяжной выдох, во время которого к немалому удивлению Делек Нгаванга рана на ноге полностью затянулась, не осталось даже следа. "Вот это Дар!" — подумал он.
Потом тоже самое он проделал со второй спицей. И снова рана у Ольги зажила на один вдох и выдох. После этого он одной вспышкой мысли освободил от ремней её руки и ноги, тем же движением мысли поднял тело девочки с её острого ложа и аккуратно положил лицом вниз на то, что осталось от её одежды. К этому времени она уже успела залечить раны на спине и, возможно, какие–то другие повреждения, потому что она тут же вскочила на ноги, пытаясь прикрыть наготу руками, отвернулась и зарыдала. Делек Нгаванг превратил то, что осталось от её одежды, в тёплое лоскутное одеяло, которое, плавно проплыв по воздуху, мягко обернулось вокруг её тела наподобие монашеской тоги.
— Я не могу восстановить всё как было, — передал он ей, — но ты хотя бы не замёрзнешь, пока мы не найдём тебе какую–то одежду.
— Моя коса… — донеслась до него мысль, и даже в ней он почувствовал горькие слёзы. Только сейчас заметил, что волосы у неё были коротко и неровно обрезаны, если не сказать обкромсаны, а сама коса валялась в стороне на земле.
— Отрастёт, никуда не денется, — передал он ей, постаравшись сформировать мысли так, чтобы придать ей хоть немного бодрости. — Сейчас я тебя на время здесь запечатаю, чтобы ты была в полной безопасности, потому что мне ещё надо отыскать и спасти твоих дядю и брата.
— Так они живы? — в глазах девочки, как и в её мыслях, заиграла надежда.
— Живы, — успокоил он её. — А теперь скажи, что мне сделать с тем негодяем, который мучил тебя?
— А ты загляни в его мысли, — донеслось до него, — Так и поймёшь.
Так Делек Нгаванг и сделал. Правда, которая открылась ему, оказалась совершенно неожиданной. Не негодяй, а несчастный, у которого Таши одноглазый держал в заложниках всю семью, угрожая изощрённо–жестокой расправой над ними при малейшем его неповиновении. И коль скоро он сделал всё, чтобы сохранить Ольге жизнь, не поставив при этом под угрозу жизнь своих детей, он заслуживал снисхождения.
Хитро подмигнув Ольге, которая теперь сидела на земле и куталась в одеяло, он поставил непроходимую облачную завесу на вход в подземелье. Так воздух будет проходить свободно, но никто не сможет ни войти, ни выйти, пока он сам её не снимет, после чего переместился прочь. Надо было ещё отыскать господина Аррору, его сына и заложников. Ну, и разобраться с бандой, коли уж солдаты запаздывают.
Организованности разбойничьего логова оставалось только удивляться. Система неглубоких, но прекрасно скрытых среди скал пещер помогала полностью скрывать от посторонних глаз всё, что могло бы выдать присутствие людей, и на первый взгляд небольшая ложбина среди скал казалась абсолютно безлюдной. Ни одного дымка, ни одного лишнего движения. Только волшебство могло помочь выкурить всех этих крыс из их нор и не дать им убить заложников и пленников. Поэтому, когда прибыли солдаты, все разбойники уже были скованы действием магии. Сложнее всего было выпустить заложников и переместить их вместе с этим Дава Чампа подальше, поскольку для властей не имело значения, что человек работал на банду только лишь потому, что вся его семья была в заложниках у главаря. Но в результате он успел переместить всех в окрестности Пагри, и если будды будут милостивы к ним, они вернутся к нормальной жизни, ибо всякая плохая карма когда–нибудь кончается.
Господина Аррору и его сына нашли также запертыми. Их насильно поили зельем, туманящим сознание и блокирующим волшебный дар. Впрочем, лечебный эликсир и пара целительных формул полностью избавили их от этого дурмана. Теперь снова основной проблемой становилось физическое и душевное здоровье Ольги. Сколь сильный дух она ни проявила, но она осталась без одежды, и, не владея искусством туммо, могла замёрзнуть с серьёзными последствиями, а потеря косы привела к ещё одной душевной травме. Он ещё поговорит с ней об этом, вряд ли она осмелится довериться родственнику–мужчине, но статус монаха обычно вызывал у людей доверие. Первым же делом троим мужчинам надо как можно быстрее отыскать тёплую одежду для одной девочки, накормить её, напоить целебными травами и уложить в постель.

Глава 13. Неожиданности.

Сидя в седле, Оля взирала на крепость, буквально прилепившуюся к вершине горы, у крыш самых высоких зданий лежали облака. Часть из них была разрушена, видно было, что по этим местам тоже не так давно прошла война, и люди ещё не успели изгладить её уродливые и жестокие следы. После приключения в плену у банды Таши Одноглазого и она, и дядя с братом до сих пор чувствовали слабость, несмотря на всю заботу Делека Нгаванга, присланного Ринпоче им на помощь. Именно он, пока они отлёживались в лагере, успел побывать в Гьядзе и купить для неё тёплую и удобную одежду. А до того ей приходилось довольствоваться лёгким индийским шальвар–камиз, сохранившимся у неё после поездки на Гомукх и термоплащом, о существовании которого в её бездонной сумке она по счастливой случайности забыла в ночь, когда осталась одна, иначе бы она лишилась и его. Домой ей теперь придётся возвращаться в весьма экзотическом по русским меркам виде, поскольку тогда она навертела на себя всё тёплое, что при ней было, и теперь всё это превратилось в… одеяло… Зато у неё есть теперь новое тёплое одеяло, а значит, не всё так плохо. Ведь так?
Потеря косы вызывала куда большую досаду и печаль. Чтобы выровнять волосы, их пришлось обстричь почти по–мальчишечьи, совсем коротко. Впрочем, Видья вообще не иначе как по недоразумению предлагал обрить её наголо, чтобы можно было выдать за послушницу — ученицу монаха. Ну, как можно не понимать! Женщина не может варить зелья без косы надлежащей длины, а эту косу теперь ей полжизни отращивать! Без косы девочку никто не стал бы и пытаться учить даже самым простым приёмам, не то, что сложным, некоторыми из которых она уже потихоньку успела овладеть при жизни матери и сестры.
Эти мысли снова заставили ощутить её горечь той потери, и она решила на время отложить работу над венчиками в подарок принцессам Бутана, которые уже были почти готовы, и изготовить что–нибудь в память о сестре и Дашке. Позже ей ещё предстоит сделать такие же поминания о погибших бабушках и дедушках, тётях и дядях, ну, и, конечно же, в память о бабе Аке и Бабе Яе. Но начать она решила с Дашки. И это будет небольшая шёлковая подушка на диван, с вышитой на ней Царевной—Лебедь из Сказки о Царе Салтане. Также её мысли занимала спасительная для неё связь с отцом. Он жив, и не только не забыл свою бедную Оленьку, но даже пришёл ей на помощь в самый отчаянный миг её жизни, несмотря на то, что он сам на войне, и, как она знала, его собственная жизнь могла оборваться в любую минуту. Именно поэтому для неё было настолько ценно это незримое свидание через время и расстояние, и совсем неважно, что произошло оно в этом жутком подземелье в плену у разбойников. Она была почти благодарна им всем за этот краткий миг. Кто знает, не станет ли он их прощанием навеки?
Когда она очнулась от своих дум, они уже входили в город. Муська, немного пробежавшись, снова попросилась на руки, и теперь как всегда гордо смотрела вперёд с плеча своей хозяйки. В последнее время она вообще реже стала убегать и охотиться. Так, спустится, пробежится немного, изредка поймает какого–нибудь местного грызуна и даже не съест. Это могло быть и от пережитого волнения, но Оля всё равно встревожилась, не заболела ли её любимица, и решила попросить дядю, как только они найдут какую–то гостиницу, осмотреть их хвостатую компаньонку. К её удивлению, они не остановились в гостинице, их проводили в дом губернатора, окружив каким–то навязчивым вниманием, особенно доставалось ей. Казалось, стоило ей появиться где–то, как её тут же обступали любопытствующие. Каждый пристально разглядывал её, многие норовили до неё дотронуться, словно желая убедиться в её реальности, образованные люди засыпали её вопросами о России, понятие Советский Союз вообще был для них пустым звуком, но и Россия, огромная северная страна никак не укладывалась в их сознании. Нет, страна находится не за морем, а за горами и пустынями, и до неё можно дойти пешком посуху, хотя это опасно, долго и очень тяжело. Она выходит к разным морям. Одни из них тёплые и спокойные, другие холодные и штормовые, даже ледяные. Есть обширные равнины и высокие горы, но их страна находится даже выше самых высоких гор её страны. Видья уже умаялся переводить, да и у неё самой едва хватало терпения на эту бесцеремонность. Когда, наконец, Оля осталась наедине с дядей и Видьей, дядя Ваджра поделился с ними новостями. Выяснилось, из–за чего их захватила банда Таши Одноглазого. Оказалось, что они искали несуществующий артефакт — так называемый "Пояс Зелёной Тары". А когда им объяснили, что подобного артефакта просто не существует, Таши впал в такую ярость, что сначала, словно дикий зверь, набросился на дознавателя и искусал его, потом стал биться головой о пол и стены, а потом вдруг остолбенел, единственный глаз дико выпучился и налился кровью, после чего злодей упал замертво, испустив дух.
— Это была явная одержимость, — резюмировал дядя.
Повисло тягостное молчание. Потом Оля попросила посмотреть Муську. Кошка опять спала среди их вещей. Осмотрев её, Целитель усмехнулся:
— Она не больна, просто в результате бурного романа стала хуже переносить высокогорье. Хвостатая беременна, и лучше бы её переправить Александре. Но я пока не могу придумать, как это сделать. Пойду найду Делека, он у нас главный в покорении пространства и времени.
Пока дядя Ваджра искал мастера Делека Нгаванга, Видья отправился за подходящей корзинкой, и Оля осталась наедине с Муськой в их маленькой комнатке. Кошка проснулась, выразительно потянулась и теперь, сидя в позе сфинкса, внимательно разглядывала хозяйку своими круглыми как два хризолитовых блюдца выразительными зелёными глазами. Тем временем Оля прикинула время и возможности и сообразила, кому же эта дама в сером меху подарила своё сердце.
— Фи! Ну, и вкусы же у тебя! — глядя в эти зелёные блюдца ворчала Оля. — На тебя в монастыре такой красавец глаз положил! — огромный, чёрный пушистый кот с янтарными глазами по пятам ходил за Ринпоче, а все окружающие почитали его за служащего старцу укрощённого демона. — И ты на такого красавца только шипела и фыркала! А тут… Драное, одноглазое нечто, с отгрызенной кем–то в драке половиной хвоста и шерстью неопределённого цвета едва только появился, такой же пугающий, как и его хозяин, и ты уже растаяла! Ну, не дура, а?
Но кошка только лениво подмигнула, сощурила свои зелёные, горящие в полумраке глаза, и картинно обвила свой пышный хвост вокруг тела.
Собственно, монаху не стали особенно распространяться, зачем именно господину Арроре так важно было попасть в Россию не простым переносом, а через Круговые Врата, создавать которые могли единицы, имевшие особый дар и после многих лет практики. Надо — значит надо. С собой Ваджра Аррора взял только корзинку с Муськой, которая, слегка смущённая и пристыженная, подчинилась этому решению, да одноместный ковёр–самолёт в холщовом чехле и волшебный посох. И когда Делек после долгого изучения карты и сканирования Олиной памяти открыл вихрь Круговых Врат, у Ваджры было не более минуты, чтобы прыгнуть в них.
Он оказался в окрестностях Барнаула, на опушке соснового леса, расположенного на вершине холма из тех, что люди, не привыкшие к настоящим горам, назвали бы горой. Отсюда открывалась панорама города: сначала небольшие одноэтажные домики, окружённые садами, а дальше — сам город с каменными домами и огромными заводами. Не пользуясь интуитивным переносом, отыскать нужное место оказалось не так–то просто. Пришлось даже полетать немного на ковре–самолёте под покровом невидимости, но через пару часов Ваджре удалось найти нужный адрес. На пороге его встретила женщина, которую он знал только мельком.
— Александры Сергеевны сейчас нет, — сказала она. — Она в Ленинграде, разыскивает родных наших подопечных. Уже почти всех забрали. Дети её? Они сейчас у Фёклы Фёдоровны в Чарышском. Я дам адрес, — сказала она и через пару минут вернулась с листком бумаги, на котором был написан адрес старой волшебницы.
Вежливо попрощавшись, Ваджра ушёл, немало досадуя на ситуацию. То, что этой женщине казалось достаточным, для него было если и не пустым звуком, то настоящей проблемой. Адрес хорош, когда ты уже на месте, но когда тебе сначала надо туда долететь на ковре–самолёте, а ты даже не знаешь, в каком направлении двигаться, это становится большой досадой. Впрочем, Муська в корзинке, непривычная к долгому сидению в замкнутом пространстве, уже начинала беспокоиться, так что на досаду времени не было. Порывшись в карманах, Ваджра, наконец, нашёл то, что искал — достаточно подробную карту Алтая, подаренную ему ещё Ираидой Петровной. Именно благодаря ей Делек сумел открыть Круговые Врата туда, где никогда не бывал. После нескольких ошибок (кто их там разберёт, чем отличаются Чарышское, Чарышская Пристань и Усть—Чарыш?), он, наконец, сумел представить себе маршрут полёта, и ещё через пару часов благополучно приземлился, настроившись на образ мыслей младшей дочери Александры, во дворе дома Фёклы Фёдоровны. Старая волшебница была дома и накрывала ужин, дети суетились, помогая ей. Услышав, какая история приключилась с кошкой, она добродушно заворчала:
— Ну, что взять с кошки? Как есть блудливое животное! И нечего меня глазить! Ишь как глазит своими глазищами! Вот я тебе! — грозилась она, но сама тем временем уже наливала пушистой красавице в блюдечко молока и посылала кого–то из мальчишек за свежей рыбкой. — Ничего, — заключила она, в конце концов. Может, оно и к лучшему. Глядишь, крыс у нас переловит, одолели совсем, она ведь — всем известная мышатница. И от такой мышатницы котят с руками оторвут, да ещё в очередь станут. Село–то наше большое, а крысы и мыши расплодились, паскуды, за последние годы так, что спасу от них не стало.
Казалось, можно было бы и возвращаться, но элементарная вежливость подсказывала Ваджре, что повидать прежде Александру Сергеевну совершенно необходимо. В конце концов, все только и расспрашивали о том, как там Оленька, поправляется ли. Тем более, родная тётка, которая теперь взяла над ней официальную опеку, должна была знать из первых рук, как обстоят дела, уж больно надолго затянулось у них путешествие. Поэтому он, отужинал в гостеприимном доме старообрядки и переночевал у неё на сеновале, благо стояла великолепная летняя тёплая ночь. А наутро отправился в Ленинград, чтобы отыскать тётю Ольги при помощи интуитивного переноса.
Обнаружил он её около полудня в одном из дворов–колодцев на петроградской стороне. Город уже вошёл в послевоенную колею своей жизни, несмотря на то, что многие дома лежали в руинах. Так и в этом дворе уцелел один дом и половина от другого, остальное было разрушено, и пока не было заметно никаких строительных работ. При виде его Александра опешила.
— Ваджра! Ты с ума сошёл! Вот так взять и материализоваться посреди городского двора! Гляди того, с Литейного удирать придётся, так как на местного ты уж точно не похож, а гражданской визы у тебя явно в запасе не имеется.
— Александра, здравствуй, во–первых, — невозмутимо отозвался он. — Я — не дурак и осмотрелся прежде, чем снял покров невидимости, так что моего появления пока никто посторонний не заметил. Мне очень нужно с тобой поговорить, а то лечение нашей Оли затягивается, хотя и протекает в целом вполне успешно.
— Тогда давай руку, — ответила она, — я перенесу нас туда, куда посторонние нос не сунут, и мы сможем спокойно поговорить.
Мир мигнул, на мгновение ледяной холод сковал его тело, как всегда бывало при простом переносе, и они очутились в какой–то комнате. Шторы были задвинуты, и пропускали очень мало света. Александра зажгла лампы, и в комнате стало светло. Не похоже было, чтобы здесь в последнее время кто–то постоянно жил, но кто–то явно сюда постоянно наведывался.
— Квартира моей бабушки Аглаи, — объяснила Александра. — она умерла в первую зиму войны. Я вывезла её из осады, но слишком поздно, она всё равно умерла от перенесённого голода. Она была слишком стара, чтобы выдержать всё это.
— Ты теперь здесь живёшь? — спросил Ваджра.
— Нет, квартира после всего отойдёт либо дальним родственникам, либо городу, либо Волхов Приказ наложит на неё лапу. Удержать её, когда две трети города разрушено, практически нереально, — она поморщилась. — Пока я временно запечатала её, чтобы не забрали прямо сейчас, а то заберут вместе со всеми вещами, а этого я не допущу. Уже не говоря о том, что если хоть что–то из волшебных артефактов попадёт в руки простых людей, это может представлять для них непредсказуемую опасность. Хватит того, что от дома, который мы строили с покойным мужем, остались головешки и печная труба торчком в небо. Так что всем придётся подождать до осени, когда я смогу забрать отсюда все вещи. Пока же я останавливаюсь здесь, когда появляюсь в городе. Если хочешь, я приготовлю чай и кашу с тушёнкой. На данный момент это — лучшее, чем можно здесь перекусить.
Ваджра покачал головой.
— Фёкла Фёдоровна не отпустила меня без сытного завтрака, а сейчас меня уже ждут в Гьядзе, так что я не собираюсь тебя объедать. Лучше я расскажу, как обстоят дела, и покину тебя.
Когда он закончил рассказ, Александра покачала головой.
— Так дело не пойдёт. Ещё полгода в этой далёкой стране провести совершенно не годится. Самое позднее в середине сентября мы с ней отправимся в Заонежье, и она должна будет пойти в школу в Медвежьегорске. Но дело не только в этом. Когда мы весной отвозили её к Порталу, начальство в Барнауле узнало часть истории, и мне предложили отправить её на август в Крым в пионерский лагерь. От таких предложений не отказываются.
Ваджра задумался.
— Не представляю себе, как мне успеть за месяц добраться до Священных Озёр без помощи волшебных способов передвижения, использовать которые запрещено, да ещё вернуться обратно. Ближайший Портал расположен у самого Кайласа, а это ещё дальше. Цикл лечения при этом необходимо завершить до исхода осени. И что ты прикажешь делать? — теперь он смотрел на Александру с вызовом.
Теперь уже задумалась Александра. Потом лицо её прояснилась, и она хитро улыбнулась.
— Нельзя использовать волшебные способы передвижения, но ничего ведь не сказано про способы передвижения простых людей, побыстрее, чем на лошадях шагом?
Ваджра согласился, что об этом ничего сказано не было.
— Тогда, — продолжила Александра, — что тебе помешает использовать для этой цели автомобиль? Не сомневаюсь, что с ним ты обернёшься за значительно меньший срок.
— И где его достать?
— Давай поедим и отправимся на поиски. Есть одна идея.
После обеда Александра собрала всё необходимое и перенесла их прочь из Ленинграда. Они очутились на разбитой дороге в заболоченном лесу.
— Где мы? — спросил Ваджра.
— В лесах под Ржевом. Здесь длительное время шли ожесточённые бои, так что у нас масса шансов найти то, что нужно.
Здесь она достала из сумки серебряную Чашу и налила в неё воды. Потом надела на руку браслет с чеканкой и провела рукой над Чашей. Над поверхностью воды зарябило, но она внимательно вглядывалась в эти облака, словно видела там что–то, что ей было надо. Потом она всё убрала в сумку и снова перенесла их с Ваджрой, на этот раз — недалеко.
Теперь они стояли на краю болота, а из него торчала крыша автомобиля. Александра отложила браслет и достала из сумки небольшой серебряный жезл с инкрустациями.
— Его надо поднять. — сказала она. — Мне одной это не под силу. Болото сильно держит.
Вдвоём они подняли из болота автомобиль. Это был штабной "виллис". Он был сильно повреждён пулями и осколками, внутри него было полно тины. Также внутри нашли останки какого–то генерала, его адъютанта и водителя. Их похоронили здесь же в лесу.
— Я извещу власти. — вздохнула Александра. Возможно, они смогут восстановить имена.
Потом они очистили автомобиль от тины, грязи и всего постороннего и починили его до состояния "только что с завода", такие приёмы известны любому волшебнику.
— А как он ездит? — спросил Ваджра.
— Для этого используется специальное вещество, но если мы сможем добыть его образец, ты ведь сможешь его материализовать в нужных количествах?
— Само собой.
— Тогда оставим пока нашу машину здесь и отправимся дальше.
Теперь они переместились в город и оказались около какого–то учреждения, рядом с которым стояло много автомобилей. Ваджра окутал себя невидимостью. Александра достала из сумки небольшой флакон, произвела какие–то манипуляции, и он наполнился желтоватой жидкостью с неприятным запахом.
— Это и есть топливо. — сказала она.
— Из чего это делают? — спросил Ваджра.
— Как я слышала, из нефти, её из земли добывают.
Ваджра взял флакон в руки и прикрыл глаза. После недолгого молчания он уверенно заявил, что может сделать такой субстанции столько, сколько надо. Оставался вопрос о том, как этим управлять и поддерживать сохранность. Для этого они дождались, когда появится один из водителей. Не снимая покрова невидимости, Ваджра коснулся его разума. Минут через десять водитель уже спал в своей машине на стоянке, а Александра и Ваджра вновь перенеслись к машине в лесу. Теперь в их распоряжении было два флакона: один — с топливом, а другой — со специальным маслом, предназначенным для того, чтобы все механизмы работали правильно, а в памяти Ваджры имелись скопированные из памяти водителя знания о том, как управлять автомобилем и обслуживать его.
— Долго он проспит? — осведомилась Александра.
Индус улыбнулся.
— Минут десять, не больше. Зато у него теперь полностью здоровое сердце, печень и позвоночник. Не мог же я не расплатиться за такую ценную услугу.
Оставалось только привести "виллис" в рабочее состояние и перенести его вместе с собой в окрестности Гьядзе. Там он надёжно спрятал его, чтобы не привлекал внимание, и вернулся к тем, кто давно его ждал. А у Оли, Видьи и Делека были, в свою очередь, новости для него.

Глава 14. Потрясения.

За ужином Видья, Оля и даже Делек Нгаванг рассказывали о том, что же именно произошло во время его отсутствия. А рассказывать было о чём. Едва дядя Ваджра унёс Муську на Алтай, как Оля узнала страшную вещь. По закону казнить должны были не только разбойников, но и всех их родственников до седьмого колена, причём, каким–то совершенно ужасным способом. Всех, от глубоких стариков до грудных детей. И при всём при этом она должна была присутствовать. Перед глазами вставали ужасные картины оккупации, когда отряды карателей часть без всяких причин уничтожали целые деревни от мала до велика. Прикинув, сколько у людей может быть родственников до седьмого колена, получалось, что казнить собирались гораздо больше людей, чем, возможно, убили эти разбойники за всю историю деятельности своей банды. Это было чудовищно, злом, большим, чем можно было вообразить. И она решила не сдаваться, не попробовав это остановить.
Первым делом она нашла Видью и рассказала ему о своих мыслях. Он сначала удивился, что ей до этого есть дело, но потом задумался.
— Пожалуй, ты права, это действительно слишком. Когда в Индии сумели выследить и выловить большую часть секты душителей, то повесили только тех, кто сам этим занимался, но никому не пришло в голову преследовать их родственников. Более того, им была назначена специальная пенсия, с целью отвратить от разбойничьих промыслов. И если даже секта не была уничтожена полностью, была разрушена большая часть её сети, и вся Индия вздохнула спокойнее.
— Но что делать?
— Пойдём поговорим с Делеком и посланцами Поталы. От последних зависит всё.
Делеку Нгавангу эта идея не слишком понравилась. Чужестранцам, которых и так едва пустили на территорию Тибета, не следовало бы вмешиваться в законы и обычаи страны. Но так как их разговор происходил в доме губернатора, их как раз услышал один из монахов, присланных в качестве судей.
— И каковы ваши аргументы, уважаемая барышня? — обратился он к Оле на своём языке, но она чётко его поняла. Работала всё та же магия контакта разумом, как и в случае с Делеком и Ринпоче.
Оля поняла, что от того, что именно она скажет, зависит всё. От этого понимания у неё чуть язык к гортани не прилип. Но она взяла себя в руки и ответила так:
— Легенды моего народа говорят, что у перволюдей было много детей, но только один стал злодеем и убийцей. По вашей логике надо было уничтожить всех. Так заслуживают ли люди право на существование? История знает немало случаев, когда один брат был разбойником, а другой — порядочным человеком, и в семье вора мог родиться учёный, и наоборот. Поэтому никто не может быть ответственным за чьи бы то ни было деяния, кроме того, кто их совершает. Именно таков закон Высших Сил. Иначе бы рода человеческого давно бы уже не существовало.
Монах задумался. Потом взгляд его прояснился.
— Аргумент более чем здравый. Мне самому давно не нравится этот даже не закон, а обычай. Но взять и просто так отменить его не получится. Нужна очень важная в глазах народа причина.
Видья и Оля переглянулись. Ответ пришёл сразу и сам собой.
— Представление будет, какое надо, — сказал Видья по–тибетски.
Монах улыбнулся.
— Ни минуты в этом не сомневался. А я подготовлю к этому других.
В основе плана Видьи было то, что он уже сейчас, хотя на самом деле ему ещё предстояли долгие годы ученичества, мог творить достаточно мощное волшебство, не прибегая ни к разного рода усилителям, ни к жестам, ни к словесным формулам. Следовательно, не будет даже видно, что он что–то делает.
— Завтра, — сказал он, — ты выйдешь на площадь и будешь держать речь. Расскажешь о том, что зло следует останавливать, а не умножать, расскажешь о страданиях своего народа и будешь просить не умножать зло непомерной жестокостью. А я сотворю кое–то, такое, что все будут слышать твои слова по–тибетски. Фактически я буду переводить, но всё будет звучать твоим голосом. Потом тебе следует простереться перед судьями с мольбой о пощаде невинных и снисхождении в виновным, и я сделаю то же самое вместе с тобой, но в это время незаметно сотворю над городом радугу. Так как я не буду делать никаких видимых действий, в которых можно было бы распознать магию, то все это сочтут за знамение.
План Видьи сработал полностью. Речь Оли, когда она рассказывала о том, что зло порождает только зло, что и в жажде возмездия необходимо уметь остановиться, иначе ты становишься таким же злодеем, если не хуже, что бессмысленные убийства от имени народа оскверняют весь народ и могут навлечь многие беды, о том, какие ужасы видели её глаза и как страдает её сердце, потрясла местную публику, многие даже плакали. Особенно всех тронуло то, что это говорила та, что сама лично пострадала от рук банды Таши Одноглазого. А потом, когда они с Видьей простёрлись перед судьями, над городом через всё небо воссияла огромная радуга. Вердикт судей был таким, как обещал тот монах, с которым они говорили накануне. Разбойников солдаты расстреляли из ружей за городскими стенами, а их тела бросили в пропасть. Всем же их родственникам были выданы охранные грамоты, запрещающие любое их преследование за родство с преступниками и строжайшее наставление жить честно и мирно, а также чтобы по одному сыну из каждой семьи стали монахами, а по одному — поступили на военную службу. После этого город потонул в таком религиозном экстазе, что Оле и Видье пришлось прятаться, чтобы их не порвали на реликвии, по выражению Делека, который хотя и имитировал невозмутимость, но по глазам его было видно, что и он доволен.
Настал черёд Ваджре рассказать о встрече с Олиной тётей и о том, как они добыли из болота железного монстра, созданного неодарёнными, так в Индии называют простых людей, чтобы сократить время, необходимое на путешествие, потому что на родине Олю ждало много дел, не терпящих отлагательства.
— А как ты его водить собираешься? — спросила Оля. — Насколько я понимаю, это не так просто.
— Немного волшебства, и теперь все нужные знания у меня тут, — Ваджра со смехом постучал по лбу пальцем. Оле оставалось только рот открыть от удивления.
Делек Нгаванг задумался.
— Трудно будет, — сказал он, в конце концов. — Мастер во многом потому запретил использовать магию для перемещения, что Ольге, да и вам всем нужно время, чтобы привыкнуть к здешнему воздуху. Так что отвар от горной болезни придётся теперь пить не один, а два, а то и три раза в день, что не есть хорошо для больного организма. Правда, поскольку эта самодвижущаяся повозка по земле ездит, а не по воздуху летает, всё становится немного легче. Вот только ехать придётся там, где она проедет, тогда как верхом можно пройти в таких местах, где четыре колеса не пройдут.
— Тогда надо продумать путь заранее, — сказал Ваджра. — Если судить по нашему путешествию на Гомукх, можно, не обращая ни на что внимания, направиться прямиком в селение Омбу, а там уже смотреть. В любом случае получится большая экономия времени.
— А если нужное место будет находиться в совсем уж труднодоступном месте, я смогу призвать на помощь Волшебного Яка. — заключил Делек.
На том и порешили.
Ночью мужчины готовили припасы, а рано утром, ещё до света, пока город ещё спал, Ваджра Аррора вывел всех к нужному месту и усадил в "виллис", вызвавший у Оли визг восхищения, удивление Видьи и некоторый суеверный страх монаха, который никогда ранее не видел ничего подобного. И вот уже мощные моторы военного автомобиля, вполне приспособленного для не самых, мягко говоря, хороших дорог, уносят всех четверых подальше от спящего города и повышенного внимания. Теперь они решили по возможности соблюдать маскировку и осторожность, чтобы не пугать местный люд эдаким чудищем из железа и обходить стороной города, чтобы не создавать вокруг себя того ажиотажа, который уже немало успел всех утомить. Что ж, волшебство в этом деле — самый надёжный союзник.
Какое–то время удавалось ехать, сохраняя незаметность, но постепенно стало понятно, что когда на дороге полно путников, вьюков и даже повозок, ехать под покровом невидимости и неслышимости просто опасно. Поэтому где–то к полудню решено было встать лагерем в стороне от дороги и дождаться ночи. Теперь двигались ночью, а днём становились лагерем. Ваджра ложился спать, а все остальные приспособились спать ночью в дороге, а днём занимались своими делами. Первые несколько дней Видья ещё пытался дальше обучать Олю бою на шестах, но разреженный воздух высокогорья оказался сильнее. И он, и тем более Оля чувствовали себя слабее день ото дня, так как дорога неумолимо шла на постоянный подъём. Предупреждение Делека о наборе высоты оказалось пророческим. Теперь всем троим приходилось пить отвар от горной болезни даже не два, а три раза в день. Хорошо ещё, что им почти не приходилось ничего делать физически, иначе бы пришлось по–настоящему тяжело. Оля со страхом думала, что делать, если для требуемого погружения в воду придётся спускаться, а главное — подниматься по скалам, слишком часто берега реки были обрывистыми. Видья взял на себя готовку пищи. Оля заканчивала венчики или вышивала шёлковую наволочку в память о Дашке, а Делек уходил из лагеря заниматься какими–то неизвестными остальным практиками. С закатом снова трогались в путь.
Река Цангпо, как в Тибете называется Брахмапутра, иногда появлялась в виду, а потом дорога снова отходила в сторону. Как–то, когда лагерь поставили на берегу реки, Оля сидела как всегда за вышиванием, смотрела со скалы на текущую воду и задавалась вопросом, почему, живя вдоль вполне пригодной для судоходства реки, местные жители вообще не используют её для транспорта. Потом поняла, что тибетцам просто не из чего делать даже лодки. За весь их путь им не встретилось ни одного крупного дерева. Металла тоже было мало, в основном — привозной. Животных, из шкур которых можно было бы делать лодки, тоже не водилось. Поэтому если здесь когда–нибудь и появятся корабли, то они тоже будут завозными.
По пути не раз приходилось пересекать речки разной глубины и стремительности. Для этого дядя Ваджра приспособился намораживать лёд и по нему переезжать их как по мосту. Иногда попадались стада яков. Чтобы не нарушать маскировку, приходилось внушать вожаку увести стадо в сторону.
В Сигадзе, опасаясь всё той же шумихи, решили не останавливаться. Но так как необходимо было пополнить запасы еды, пришлось отправиться на базар. За это дело взялся Видья. Помимо ячменя, ячьего масла, а также вяленого мяса и рыбы, он купил для Оли нечто среднее между кофтой и тулупом всех цветов радуги и такой же яркий тёплый плед. Всё это пригодится и сейчас, и зимой дома.
Один раз пришлось стать лагерем на двое суток. На этом настоял Делек, как всегда не потрудившись объяснить причину. Но зная, что он никогда ничего не требовал зря, остальные повиновались даже без ворчания. И тогда произошёл случай, который потряс Олю до глубины души. Когда стемнело, она отошла от лагеря "в туалет" и увидела человека, стоящего на четвереньках. Он был совершенно один и кричал что–то таким голосом, словно был совершенно безумен. Забыв о том, зачем она отошла за скалу, Оля вернулась в лагерь, настолько быстро, насколько была физически способна. Делек и Видья спали, дядя Ваджра сидел у костра, отоспавшись за день.
— Там… человек… — запинаясь, произнесла Оля. — Кажется, он безумен или болен.
Ваджра встал и пошёл туда, куда за руку потащила её племянница. То, что он увидел, было очень хорошо ему понятно. Этот ученик отшельника явно запутался и не мог завершить ритуал "тшед". Некоторые отшельники считали, что ученику ни в коем случае нельзя давать никаких подсказок, даже если неведение будет стоить им жизни. Его учили, что с этим делать. Надо было всего лишь внушить ему правильные образы и ощущения, и, в конце концов, подвести его к мысли, что всё происходящее — не более чем иллюзия, включая его самого. После этого ритуал считается оконченным. Пациент в этом случае на короткое время теряет сознание, а после совершенно не помнит внешнего вмешательства.
Позже, у костра Ваджра Аррора объяснил девочке суть происходящего. Она вопросительно подняла на него глаза и зябко поёжилась.
— А как ты сам считаешь?
Ваджра задумался.
— Знаешь, в буддизме есть разные воззрения на некоторые вопросы. Все сходятся на том, что окружающий мир является иллюзией, даже тело человека. Весь вопрос в том, является ли душа человека иллюзией, или реальностью. Те, кто практикуют подобные ритуалы, придерживаются мнения, что и душа человека иллюзорна. Ведь вымышленные демоны едят не тело, а душу. То есть, на самом деле её просто нет. Но, вот, что я скажу тебе. Мои наставники в буддизме придерживались мнения, что это не так. Ну, есть один простой аргумент. Если души не существует, то для чего совершенствоваться? Пытаться улучшить карму? Если меня не существует, если я лишь иллюзия, если все люди — лишь иллюзия, то для чего пытаться улучшить жизнь, помогать другим и вообще пытаться что–то изменить в лучшую сторону? Поэтому я не одобряю ни подобных подходов, ни подобных ритуалов. Ну, и не забывай, что я являюсь внуком своей бабушки, которая была христианкой и которая меня научила, что с демонами не шутят. Но это ведь — не повод не помочь тому несчастному, правда? — Оля молчала. Слишком всё случившееся потрясло её. — Ну, не дури, нечего переживать, не стоит оно того, — попытался дядя успокоить племянницу. — Иди за другую скалу делать то, что собиралась, и давай спать. Если не будет спаться, я сварю тебе успокоительный отвар.
И он действительно потребовался, иначе бы Оля вряд ли смогла уснуть до самого рассвета.

Глава 15. Там, где сливаются потоки.

В селение Омбу непосредственно заходить не стали. Да и к чему, если все припасы имеются в достаточном количестве, а само селение, которое издали было хорошо видно, более походило на стоянку пастухов с шатрами. Только два или три маленьких каменных домика и странный туалет в виде горы из камней над ямой, где тебя видно со всех сторон. Один на всю деревню. Для Оли это было настоящим шоком. Даже в самых бедных русских деревнях всё же один общий туалет с выгребной ямой на всю деревню — это было бы уж слишком. Впрочем, долго размышлять об этом не было времени, а, возможно, и сил, учитывая проклятущую горную болезнь. Гораздо важнее было другое. Надо было найти место, где начинается Цангпо. Туда пришлось пробираться пешком, и вот путешественникам предстала величественная картина. Под крутым обрывом две быстрые горные реки и около десятка крупных ручьёв сливались воедино. Воды их кипели и пенились на камнях, разлетаясь тысячами золотых брызг в лучах полуденного солнца под пронзительно–ярким голубым небом.
Но вся эта красота также и тревожила. Предстояло спуститься и взять пробу воды как из каждого из потоков, так и из того места, где они сливаются вместе, образуя начало великой реки. С последнего и начали, чтобы не пришлось метаться из–за заведомой ошибки. И лезть вниз пришлось самой Оле. Для этого не раз и не два во время дневных стоянок Видья обучал её лазанию по скалам в обвязке из верёвок. Откуда он узнал этот способ, он упорно отказывался отвечать. Учил её через все её и свои собственные "не могу", даже тогда, когда казалось, что руки и ноги от слабости готовы отказаться служить. Но как бы то ни было, руки и ноги подчинились, несмотря на слабость, и она спустилась вниз. Бушующие воды каждую секунду пытались унести её в каменную бездну, но камни, привязанные к ногам, не давали этого сделать. Не бросая страховочных верёвок и опираясь на шест, она с трудом пробиралась к центру бушующего потока, борясь одновременно с течением и камнями на ногах. В середине этого пенного беснования она зачерпнула воды, и о, радость! Кристалл воссиял ярко–жёлтым! Торжествуя, она осушила Чашу и трижды окунулась в этот бушующий поток, а потом посмотрела на медальон. Он сиял ярко–жёлтым. Правда оставалось ощущение, что она не сделала что–то, что–то важное, но она никак не могла понять, что именно. Однако холод уже давал о себе знать, а сил уже почти не оставалось. Спотыкаясь и едва не падая, она подобралась к обрыву, после чего дважды дёрнула за верёвку, удерживающую Чашу. Когда Чашу подтянули наверх, она таким же способом подала шест и, отвязав камни от ног, начала медленный подъём наверх. Каждое движение давалось с огромным трудом, холод сковывал тело, временами она почти теряла сознание, но когда сознание мутилось, её руки с удвоенной силой впивались во всё, во что могли ухватиться. В какой–то момент она осознала, что это снова её отец поддерживает её всеми своими силами, но на сей раз ей даже не хватало сил мысленно его поблагодарить за спасение. Когда руки Видьи и Делека втянули её наверх, а Ваджра подхватил её и набросил тулуп, она позволила себе потерять сознание.
Когда она пришла в себя, дядя Ваджра заставил её выпить дополнительную дозу отвара от горной болезни, это был уже другой состав, ещё какой–то отвар, потом заставил как следует поесть, с том числе мяса, от которого её в последнее время воротило. К её изумлению, её не стошнило, а силы понемногу вернулись. Тогда дядя решил, что ей просто необходимо попариться в бане и вымыться, для чего была использована специальная палатка–парильня. Воду нагревали, разумеется, волшебством. Когда после этого она сидела, закутавшись в одеяла в палатке в свете волшебных ламп, она рассматривала себя в зеркало. Волосы пока почти не отросли, и было непонятно, собираются ли она вообще отрастать. Она отбросила зеркало и закрыла лицо руками, пытаясь сдержать рыдания.
— Существует масса видов зелий, помогающих отращивать волосы, — услышала она голос дяди, но они несовместимы с теми отварами, которые ты пьёшь от горной болезни. Когда ты будешь возвращаться домой, я дам тебе бутыль с одним из них, и уже через несколько дней ты будешь вполне себе красавицей.
— Да в красоте ли дело? — Оля захлёбывалась от слёз. — Сколько лет пройдёт, прежде чем коса отрастёт достаточно, чтобы я сама могла варить зелья! Без косы женщина не может варить зелья! — не унималась она.
И этот самый момент в её голове зазвучал голос монаха.
— Послушай, девочка. Это — всего лишь одна из ошибочных легенд твоего народа, которых у каждого народа в избытке. Ваш народ думает, что женщина без косы не может варить зелья, но знаешь, сколько буддийских монахинь–волшебниц занимается этим чуть ли не ежедневно? Только я знаком не менее, чем с десятком. А они ведь все бритые наголо как я. Это — такое же заблуждение, как у Тхабке — того отшельника, который тебя так напугал. Не удивляйся, я слышал твой разговор с твоей кошкой перед тем, как вы её отправили к тебе на родину. Он убеждён, что без ожерелья из осколков костей восьми покойников он не сможет Предсказывать, хотя он никогда не делает ничего такого, что можно было бы назвать тем, что вы называете "тёмной магией". Все его пороки сводятся к тому, что он никак не очищает своё тело, веря, что нечёсаные волосы и грязь отпугивают злых духов. Наверное, над обоими воззрениями ты только посмеёшься. Вот такое сочетание огромного таланта, многих знаний и бездны заблуждений.
Эти слова успокоили Олю. Если отсутствие косы никак не влияет на способность варить зелья, то всё остальное уже не так важно. А вот что следовало на будущее иметь в виду, так это — то, что не стоит предвзято судить о человеке по одному его внешнему виду. Вон, Осквернители Солнца — так называла тётя Ася захватчиков её родины, — всегда ходили чистенькие, точно с иголочки, а сколько человек убили. И, как она поняла, когда погибла Дашка, тёмные маги среди них вовсе не были редкостью. Тогда как тот отшельник в ожерелье из человеческих костей донёс до её разума доброе пророчество, которое уже сбылось, по крайней мере, отчасти. Большая часть испытаний позади. Остались священные озёра — и все тяжкие испытания этого года будут позади. Размышляя над этим новым для себя знанием, она заснула.
Дорога уходила всё выше, дышать становилось труднее. Чтобы сохранить здоровье сына и племянницы, Ваджра Аррора стал готовить более сильное зелье от высотной болезни, и только тибетец по рождению Делек Нгаванг продолжал чувствовать себя, как ни в чём не бывало. Один раз сделали остановку на два дня, потому что Ваджра решил отлучиться по делам. Он действительно отсутствовал целые сутки, но когда вернулся, привёз какие–то листья, которые велел жевать Видье и Оле. На вкус они были не слишком приятны, но высотная болезнь как будто отступила. Правда, заодно совершенно пропал аппетит, и обоих приходилось буквально заставлять что–то съесть. Позже, когда путешествие будет закончено, Ваджра настоит на том, чтобы в первый же вечер в монастыре сжечь дотла все остатки листьев. Правда Оля успела их довольно точно зарисовать. И только несколько лет спустя она нашла в одном ботаническом каталоге эти листья — оказалось, что дядя Ваджра решился на перемещение буквально на другой конец мира в Анды, и те листья, которые их спасали, были листьями коки и ничем иным. Но сейчас Оля и Видья только порадовались улучшению самочувствия.
Продолжая двигаться в основном ночами, до озера Маносаровар доехали перед рассветом. Но памятуя, что Оля должна была сначала окунуться в озеро Ракшас Тал, пришлось проехать несколько дальше. Озеро Ракшас Тал славилось тем, что, находясь буквально рядом с Маносаровар, отличалось от него тем, что в нём совершенно не было жизни. Вообще, озеро пользовалось дурной славой, и взрослые ждали купания в нём девочки с неохотой и опаской. Но раз так велел сам Ринпоче…
— Вы не бойтесь, успокаивала Оля дядю и брата, — только по пояс зайду, окунусь по плечи, как было сказано, и сразу выйду. Это всяко не страшнее, чем спускаться по отвесным скалам в бушующий поток. А тут и вода спокойная, и берег пологий.
Но беспокойство не оставляло и Ваджру, и Делека. Ринпоче, вне всякого сомнения, знал, что говорил, но никто никогда доселе не пытался купаться в этом озере, и по всем признакам не зря. Ох, не зря… В том, что не зря, им пришлось убедиться буквально тут же. Оля действительно зашла в воду по пояс и осторожно окунулась по плечи, а потом стала выходить, но у самого берега пошатнулась и упала. Ваджра метнулся к ней и подхватил её. Она была без сознания. Ваджра тотчас же отнёс её подальше от опасного берега и применил все возможные способы привести её в чувство, но всё было бесполезно.
— Если что и может привести её в чувство, так это воды Маносаровар, — тихо произнёс Видья. — В школе в одной из книг я что–то читал про это.
— И так говорил Ринпоче. Так закончим же ритуал. — сказал Делек Нгаванг. — И поспешим.
До берега озера Маносаровар донеслись на машине, не заметив, как, даже не тратя времени на маскировку. Бегом, не раздеваясь, он подхватил бесчувственную Олю на руки и зашёл с ней в воду чуть выше, чем по пояс. Там он осторожно погрузил её в воду с головой и тут же снова поднял. Девочка открыла глаза и, не говоря ни слова, залилась такими слезами, как ещё никогда не плакала. Но всё равно Ваджра просто лучился от счастья, пока выносил её из воды, заворачивал в одеяло и разворачивал лагерь. Солнце уже довольно высоко стояло над горизонтом, и его лучи искрились золотом на прозрачной поверхности озера. Через какое–то время Оля немного успокоилась, хотя по–прежнему оставалась молчаливой и печальной. Видья на время переместился куда–то и принёс несколько свежевыловленных крупных рыбин. Сестру надо было как–то обрадовать. Однако обед из свежей рыбы не смог обрадовать Олю. Сегодня она не вышивала и не пела, не рассказывала сказок своей матери и историй из жизни на родине. Она молча ела и молча смотрела на прозрачную гладь священного озера. После обеда Ваджра сказал:
— Ну, всё, дело сделано, пора возвращаться.
Только тогда Оля вновь заговорила:
— Давайте задержимся и отдохнём ещё день здесь. Мне надо всё обдумать.
— Что именно? — спросил Видья. По голосу его было видно, что он не вполне уверен, что его четвероюродная сестра осталась сама собой.
— То, что я видела. В момент пробуждения у меня были видения. Очень страшные видения. Они о будущем, и то, что я видела, сбудется скоро. И теперь мне надо подумать, как поступить дальше.
— Но что именно ты видела? — не унимался Видья.
Вместо ответа Оля снова залилась слезами.
— Оставь её, — сказал Делек. — Здесь недалеко есть монастырь. Там можно на пару дней остановиться. Это место быстро приведёт её в чувство. Она успокоится.
На этот раз убежищем путников стал монастырь Чиу Гомпа на берегу Маносаровар. После тихого дня и столь же тихого вечера над водами озера взошла полная луна. А Оля сидела на крыльце и всё смахивала слёзы, которые не могла сдержать. Поэтому она совершенно не заметила, как из лунного света словно соткался невиданный сияющий зверь. Он долго рассматривал девочку, а потом вежливо кашлянул. Оля подняла глаза. Ей предстало поистине дивное зрелище. Перед ним сидело огромное сияющее белизной пушистое животное, похожее одновременно на льва, барса и собаку. К её удивлению животное заговорило человеческим голосом и, кажется, даже по–русски. Во всяком случае, его речь была ей полностью понятна.
— Здравствуй, — сказало существо.
— Здравствуй, — сказала Оля. Видение было столь удивительным, что вся её душевная боль как будто отступила. — А ты кто?
— Я дух–хранитель этой страны, люди меня называют Снежным Львом, — да, Снежный Лев — это было, пожалуй, самым точным описанием его внешности. — И меня очень огорчает, когда так горько плачут такие хорошие девочки. То, что ты видела, даже я изменить не в силах. Иногда случается то, что должно случиться. И вместо того, чтобы плакать, лучше подумай, что ты можешь изменить. Такие видения никогда зря не бывают.
— Я могу попросить предупредить людей, чтобы они ушли из города, когда его будут бомбить, и никто не погиб.
— А ты можешь точно сказать, когда именно это случится?
Оля поняла, что не может.
— Вот и я не могу, сказало существо. Следовательно, любое предупреждение бесполезно, только люди будут всё время жить в страхе. А разве это — жизнь? Никто не знает, кто выживет, а кто умрёт, но жить, зная, что тебя должны убить, и не зная, когда, от этого можно сойти с ума.
Оля поняла, что над предупреждением надо ещё подумать.
— Видья очень хотел совершить к'ору вокруг Кайласа, но Ринпоче сказал, что мне нельзя на Кайлас даже смотреть…
— А как на счёт того, чтобы обойти Кайлас, не видя его физически, с закрытыми глазами?
— А это вообще возможно?
— При твоём Даре возможно всё, ты просто ещё этого не знаешь, — сказало существо и растворилось в ночи.
Оля ещё хотела ему что–то сказать, о чём–то спросить, но только холодный ветер шевелил редкие слабенькие травинки в этих негостеприимных местах. Посидев ещё немного, Оля поняла, что мёрзнет, и ушла внутрь, в комнату, которая была отведена для путников. Дядя Ваджра и Видья не спали. Делек ушёл куда–то к монахам. Комнату согревал огонь в волшебной лампе.
— Стало лучше? — спросил Ваджра.
— Да, я успокоилась, сказала Оля. — Завтра мы едем к Кайласу на к'ору, о которой мечтал Видья.
— Но Ринпоче… — начал Ваджра.
— Я пройду к'ору с вами с завязанными глазами, а вы мне в этом поможете. На ночь мы будем ставить палатку спиной к Кайласу, и я смогу даже снимать повязку. Вот и всё. Я знаю, что слепые проходили эту к'ору, если им помогали. — правда, откуда она это знала, она никогда бы не смогла сказать.
Ваджра помолчал, потом произнёс:
— Я очень боюсь за тебя.
— Я справлюсь с вашей помощью. А если вы сейчас откажетесь от к'оры, возможно, вы не сможете её совершить никогда. Об этом были видения. Здесь будет война, и очень скоро для вас эти места окажутся надолго закрыты.
— Как скоро это случится? — спросил Видья.
— Я не знаю точно, но уверена, не позже, чем в ближайшие три–пять лет. И я вовсе не уверена, что у вас представится другой случай.
Лицо Ваджры озарила благодарная улыбка.
— Ладно, моя маленькая Провидица, — ласково сказал он. — Спасибо тебе за твою решимость, и если так будет тебе спокойнее, мы, если будет надо, понесём тебя на руках. Правда, Видья?
Лицо его сына лучилось от счастья.
— Само собой, отец.
Следующей ночью они снова тронулись в путь. Убывающая луна освещала тусклым светом почти безжизненную пустыню. Оля всеми силами старалась не смотреть вперёд, туда, где их ждала запретная для её взора гора. Вообще–то в пути она обычно старалась поскорее заснуть, а на стоянке днём — вообще не смотреть в сторону Кайласа. Но она неумолимо приближалась, и если прежде на протяжении всего их пути ей удавалась эта уловка разума, то теперь отвернуться от Кайласа стало почти невозможно. Она нашла в сумке платок и стала в пути завязывать себе глаза, а на отдыхе почти не выходила из палатки, работая над вышивкой. Под её руками куски шёлка медленно, но верно превращались в наволочку на подушку с вышивкой с сюжетом из "Сказки о царе Салтане". Контуры Царевны—Лебедь уже видны были достаточно отчётливо. Намечены были и контуры деревьев, камней, моря, луны, солнца и звёзд. Иногда за работой она тихонько пела. Это были народные песни, которые она выучила ещё от своей матери. "В низенькой светёлке огонёк горит", "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан", "Среди долины ровныя". Так проходили дни, но вот машина по ледяному мосту пересекла на рассвете пятого дня последнюю из бесчисленных мелких рек на пути к священной горе. Запасов пищи было более чем достаточно, а потому было решено не заходить ни в какие поселения и даже монастырь, который встретится на пути. До двадцатого июля, когда Оля должна была вернуться домой, оставалось не более недели, а ведь ещё надо было возвращаться.
Поставили палатку, приготовили завтрак, поели и легли отдыхать до восхода солнца. С рассветом лагерь свернули и тронулись в путь. Перед выходом в путь Ваджра Аррора сделал что–то, и машина исчезла.
— Я вернул её домой. Её найдут те, кому она нужна, в целости и сохранности.
Уже после возвращения Ваджра рассказал Оле, что он переместил машину ко входу в госпиталь в Барнауле, туда, где им дали машину, чтобы отвезти её до Портала, когда она не могла ходить.
По тропе Оля шла с завязанными глазами. В одной руке она держала шест, которым опиралась о землю, другой крепко держала за руку Видью, который заботливо предупреждал её о каждом камне, уступе или любом другом препятствии, на котором она могла бы оступиться. Но постепенно пришло какое–то странное чувство, которое совершенно заменило зрение, как будто она заранее знала, куда и как надо поставить ногу на следующем шаге. Так они и шли дальше. Сколько прошло времени, Оля не имела ни малейшего представления, когда Видья со вздохом проговорил:
— Здесь вход на внутреннюю к'ору, но тебе туда нельзя… Эх…
Оля остановилась.
— Ну, так поставьте палатку и оставьте мне огня и еды, я вас просто подожду. — сказала она.
— Уверена, что не боишься? — спросил Ваджра. — Здесь нельзя ставить волшебную защиту.
Оля рассмеялась.
— Ну, кто позволит себе в паломничестве обидеть ребёнка? Это же святотатство для любой религии, если я что–то понимаю. На такое не пойдёт даже закоренелый преступник, коли уж он пришёл сюда.
— Ладно, — сказал дядя. — положимся на защиту священной горы.
Мужчины взяли с собой немного еды, шесты, крюки и верёвки, а Оле оставили поставленную "спиной" к Кайласу палатку и оставили лампы с горящим волшебным огнём. Дуське сделали специальную грелку. Волшебное животное нуждалось в живом огне, чтобы жить. Оставшись одна, девочка, сидя у входа в палатку, вышивала. Мимо проходили паломники. Они улыбались ей, иногда махали руками, что–то говорили, но она не понимала, что именно, могла только улыбаться и приветствовать их в ответ. Одна пожилая женщина–паломница подошла и положила перед ней пакет, в котором было несколько лепёшек и какая–то большая местная конфета, похожая на карамель с какими–то орешками. Оля вскипятила чай и перекусила. Было очень вкусно.
День постепенно клонился к вечеру. Из сухой травы она разожгла костерок и снова вспомнила отца. Костерок горел, в небе висела убывающая луна. А девочка пела "Землянку" и не заметила, как вернулись Ваджра, Видья и Делек.
— О чем ты сейчас пела? — донеслось до её сознания.
— О любви, разлуке и войне, о родине. — ответила она вслух.
— Очень красивая песня, — сказал дядя Ваджра. — Я такой раньше не слышал.
— Дядя, но она действительно новая. Её сочинили, кажется, то ли в конце сорок первого, то ли в начале сорок второго года. Мы в школе её учили.
— Сильные песни пишут в сильные времена, — заключил Видья. — Споёшь ещё что–нибудь? Из нового?
И она стала петь. Снова "Землянку", "Тёмную ночь", "Случайный вальс". За это время была готова ячменная каша и чай. После ужина все сразу легли спать. С рассветом надо было идти дальше.
Дорога поднималась всё выше. Дышать становилось всё труднее, и жевательные листья уже мало помогали. Зато пришло нечто иное. Физическое зрение оказалось как бы не нужно. Оля и так всё видела. И величественную красоту вершины Кайласа, укрытую вечными снегами, и пронзительное синее небо, и золотой солнечный диск, и белоснежные облака. Подъём становился всё круче. Теперь приходилось карабкаться по скалам. А в какой–то момент ей так сильно повеяло каким–то замогильным холодом, что она содрогнулась.
— Не бойся, — донеслись до неё мысли Делека. — В стороне от нас останется это место. Мы туда не пойдём.
Видать, и впрямь скверное место, коли уж монах вздумал так торжественно формулировать мысли. Подъём продолжался. И вот уже на Олино плечо легла рука брата.
— Там флаги впереди, — сказал Видья. — Мы уже почти у перевала Дролма–ла. Дальше будет легче.
В какой–то момент пришлось пройти по узкому уступу по краю бездны, но после перевала действительно стало легче. Главное, кажется, становилось легче… дышать. И Оля запела песню, которую они в школе разучивали в качестве походной:

А ну–ка песню нам пропой весёлый ветер,
Весёлый ветер, весёлый ветер,
Моря и горы ты обшарил все на свете,
И все на свете песенки слыхал.

И радостная песня, кажется, отражалась от всех камней и скал.

Спой нам ветер про синие горы,
Про глубокие тайны морей,
Про птичьи разговоры, про синие просторы,
Про смелых и больших людей.

Она пела и даже не задумывалась, что песня была и про неё тоже. Радость настолько переполняла её, что если бы не надо было постоянно перелезать через крупные камни, она бы, наверное, бежала, обращаясь к ветру так, как будто он мог её слышать:

Спой нам песню, чтоб в ней прозвучали
Все весенние песни Земли,
Чтоб трубы заиграли,
Чтоб губы подпевали,
Чтоб ноги веселей пошли.

И ноги шли совсем весело. Но световой день подошёл к концу. Из–за остановки на внутреннюю к'ору, в походе придётся провести ещё одну ночь. Но главное — дышалось гораздо легче, а следующий день завершит их путешествие.
К утру небо заволокло тучами, но дождя пока не было. Зато поднялся ветер, и в воздухе закружилась пыль. Лица пришлось заматывать, чтобы песок и пыль не набились в нос, рот и лёгкие. И идти скорее, пока впереди ещё хоть что–то видно. К полудню круг замкнулся, но останавливаться не стали. Пора было двигаться в сторону Кайласского Портала. Когда ещё через три часа путники дошли до Портальной Пещеры, буря уже бушевала в полную силу. К счастью, пещера была сконструирована так, что ни песок, ни пыль, ни дождь, ни град сюда не долетали. И здесь Оля сняла повязку с глаз. Все опасности были позади. Делек сложил кристаллы в нужный узор, образующий адрес, и, пройдя через проём синего цвета, они вернулись в Бутан, в монастырь, откуда целые месяцы назад началось их путешествие.

Глава 16. Кто назовёт тебя взрослой.

Церинг Сангпо Ринпоче немало удивился, не ожидая такого скорого их возвращения. Но Оля с гордостью показала ему медальон, где кристалл горел уже жёлтым. Тогда он долго расспрашивал Ваджру, Видью и Делека о подробностях путешествия. Больше всего его волновало, что именно случилось в тот день, когда саламандра принесла в монастырь просьбу о помощи.
Послали гонца в королевский дворец с сообщением о возвращении русской девочки, чтобы принцессы могли её увидеть. Король решил, что правильнее будет сделать так, чтобы принцессы приехали в монастырь сами, не создавая лишнего повода для пересудов. Через три дня принцессы прибыли в монастырь. Старшей из них было уже шестнадцать, а младшая была ненамного старше Оли, но обе они были настолько невысокого роста, что Оля по росту была с ними почти вровень. Они были стройными и изящными, их восточные глаза светились умом и доброжелательностью, хотя держались они с поистине царственными достоинством и даже некоторой холодностью, как и подобает знатным особам.
Оля им преподнесла шитые венчики, а они ей шапку и шаль, вязанные, как пояснил Видья, своими руками. Видье в отсутствие отца снова пришлось попотеть в качестве переводчика. Расспросам не было конца. Что такое СССР? Где находится Россия? В чём разница между Россией и СССР? Правда ли, что всю зиму в России длится ночь? Насколько холодно зимой? Тепло ли летом? И многие другие из тех, что касались географии или политики. На некоторые из них Оля не знала ответа. Спрашивали также, что такое её подарок и как его носить. Оля объяснила, что у её народа там, где люди придерживаются древних обычаев, а их придерживаются далеко не все, девушке к совершеннолетию ближайшая старшая родственница, но не мать, дарит юбку–понёву, пояс и венчик. Это значит, что с этого момента девушка считается взрослой. Юбку–понёву и пояс раньше носили потом всю жизнь, а венчик — до замужества. После замужества женщина надевает головной убор замужней женщины. Но сейчас эти обычаи соблюдаются мало где. Она же решила сделать в подарок именно венчики потому, что это, с одной стороны, элемент русской культуры, с которой она хотела бы их познакомить, с другой стороны, они небольшого размера, и их было довольно удобно вышивать в дороге. Принцессы, в свою очередь, рассказали, что решили подарить ей традиционные шапку и шаль, потому что они одновременно тёплые, мягкие и ярких цветов, чтобы в тёмную холодную ночь у себя на родине было легче помнить о солнце и радуге.
Ещё, разумеется, расспросы были про её саму. Правда ли, что она обладает магией? Да, она, Ольга обладает Даром, но у её народа избегают называть это магией, для этого есть другое слово. От какой болезни лечит её Великий Целитель Церинг Сангпо Ринпоче? Отчего она бывает? Приходилось объяснять. Но последний вопрос поставил её в тупик:
— Ты — лама?
Оля не знала, что ответить. Она попыталась объяснить, что она — не монахиня и не собирается становиться ею, но Видья объяснил, что лама — необязательно значит "монах", лама, который или которая не является монахом или монахиней, имеет право создавать семью. Ламами называют волшебников, а также обычных людей с необычными талантами или просто мудрых людей. Тогда Оля ответила, что пока она ещё — не лама, но, возможно, когда–нибудь станет ею.
— Ты слишком скромная, — заявила на прощание старшая из принцесс, — потому что ты — самая настоящая лама.
"Ещё чего не хватало, ламой обозвали", — подумала Оля, но вслух ничего подобного не сказала.
После отъезда принцесс, пора было срочно собираться, чтобы не заставлять тётю Асю ждать в Портальной Пещере. Сборы были недолгими. Вещи — в бездонную сумку, Дуську в нашейный мешочек, и вот уже настало время прощания с этим местом и людьми, которые ей так помогли.
— Дальше тебе придётся идти самой, — напутствовал её Ринпоче. — Каждый Исток соответствует определённой чакре. Всего Истоков будет семь, если не считать возможных откатов из–за какого–то непредвиденного несчастья. Пока ты не переплывёшь свою первую Реку, твоё Исцеление ненадёжно, и тебе может сильно повредить сильное потрясение или горе. Избегай сильных эмоций, и всё будет хорошо. После того, как ты Переплывёшь Реку, откат от того уровня Исцеления, до которого ты дошла, уже станет невозможным. Когда кристалл окрасится фиолетовым, обязательно надо будет Переплыть Реку — в последний раз. Тогда Исцеление будет завершено. Но что это будут за Реки и Истоки, ты должна будешь почувствовать сама.
Делек Нгаванг пожелал расти, учиться и стать чуть более осторожной, а то её храбрость, конечно, заслуживает всяческого уважения, но только мудрость может дать понимание того, когда рисковать стоит, а когда — нет.
Видья клятвенно обещал приехать за ней следующей весной, чтобы сопровождать её в её странствиях следующего года.
— Перед тем, как я перейду на следующий уровень обучения, — сказал он, — мне надлежит целый год или даже больше путешествовать. А в России я ещё не был. Так что же мне мешает помочь сестре, а заодно познакомиться хоть немного с Россией?
— Мне будет очень приятно, — ответила Оля.
Дядя Ваджра не только проводил её до Портальной Пещеры и сложил из кристаллов узор требуемого адреса, но и прошёл вместе с ней сквозь синий проём, и предал Олю, как и обещал, Александре с рук на руки. Прощаясь, он дал Оле склянку со снадобьем для роста волос и обещал забрать Олю на зимние каникулы погреться на солнышке на тёплых морях. На что Александра дала ему карту, которая поможет ему отыскать их дом среди карельских лесов и болот, если только они смогут туда вернуться с Алтая.
— Ну, а где найти нас, если мы будем в Чарышском, ты и сам уже знаешь, — улыбнулась она на прощание.
Когда Ваджра Аррора исчез в синем проёме Портала, Оля и тётя Ася вышли к выходу из пещеры, где их ждала ступа, в которой им предстояло лететь до Чарышского. Скрытые невидимостью, они летели под лучами ласкового тёплого солнца, под белыми облаками, над родимыми лесами, покрывавшими скалистые горы, над бурными горными реками, над прозрачными озёрами и цветущими лугами. Только теперь, когда Тибет остался далеко позади, Оля поняла, насколько сильно она соскучилась по зелени, по теплу, по русским избам с резными наличниками, по полям подсолнухов и цветущему клеверу. А главное — по людям, которые за этот год стали ей по–настоящему близкими. По тёте Асе, по ворчунье Фёкле Фёдоровне, по маленькой Лялечке, по Серёжке, Фимке и Володьке — двоюродным братьям, с которыми за прошлый год они успели подружиться, хотя и не сошлись столь же близко, как с Видьей. И конечно же, она соскучилась по своей мурлыке Муське, которая уже была заметно беременна, хотя ещё далеко не поперёк себя шире. Кошка при виде хозяйки тут же кинулась к ней, стала проситься на руки, а когда Оля взяла её, повисла у неё на плече, тихонько потявкивая и громко мурлыча, словно пыталась выказать все свои кошачьи чувства, накопившиеся за время разлуки. Фёкла Фёдоровна к приезду Оли испекла пироги с мясом, рыбой и ягодами.
— А то там, в горах, вы так тощаете, словно совсем ничего не едите! — заявила она.
Оля была рада переодеться в подаренную пожилой волшебницей новую вышитую рубашку с вязаным пояском, а голову убрать расписным платком, чтобы не слишком сильно её выговаривали за отсутствие косы. Впрочем, тётя Ася знала о случившемся и была готова "выпустить когти" в любого, кто бы попробовал посмеяться над её коротко стриженой головкой. Привезённую тибетскую одежду сочли вполне годной для осени и зимы. Почему бы девочке не ходить зимой в шитом тулупе? А вот шальвар–камиз вызвал косые взгляды старообрядки Фёклы Фёдоровны, но тётя Ася настояла на том, что если такую одежду испокон веку носят в Индии женщины, то считать её мужской, по меньшей мере, странно. Сошлись на том, что носить такое лучше дома по праздникам. Ну, и для поездки в Крым вполне сгодится. Также надо расставить форменную гимнастёрку, которую Оля в прошлом году привезла с фронта. Традиционная русская рубаха, как ни прискорбно, мало подходила для предстоящей поездки, поскольку могла вызвать слишком много вопросов. Про шальвар–камиз тётя Ася ей велела сказать, в случае чего, что ей его подарили в эвакуации в Средней Азии. Там у некоторых народов в ходу была сходная одежда. А для купания тётя Ася связала ей настоящий купальный костюм.
Получив купальный костюм, Оля сразу стала просить своих двоюродных братьев научить её плавать. Правда, оказалось, что они не очень хорошо умеют учить чему–нибудь. Но всё же кое–как у Оли стало получаться делать "поплавок", "морскую звезду", лежать на спине, заткнув воском уши, но она прекрасно понимала, что от этого до настоящего умения плавать ей ещё очень далеко.
— Ничего, в лагере научишься, — утешала её тётя Ася. — Там море и учителя есть настоящие.
Через четыре дня тётя Ася проводила Олю на поезд в Барнаул и передала руководителю группы — однорукому мужчине в годах в форме майора с двумя орденами на груди.
— Ишь ты, дочка полка, — приветствовал он Олю, намекая на её гимнастёрку.
Со стрижеными волосами в пилотке она была похожа на маленького солдата, да и сапоги ей где–то нашли похожие на военные. Туфли и сандалии лежали в бездонной сумке.
— Я в госпитале на фронте санитаркой в прошлом году… — начала Оля.
— Знаю, знаю, — улыбнулся он. — Занимай скорей место в вагоне. Поезд задерживаешь.
И вот Оля уже машет рукой стоящей в отдалении тёте Асе. Поезд постепенно набирал ход. Впереди ждали новые встречи.
В поезде Олю тотчас же обступила детвора. Расспросам не было конца. Кто она? Откуда? У родных живёт, или детдомовская? Чем болела, что в Крым отправили? Почему носит военную гимнастёрку? Сколько ей лет? В каком она классе? Где учится? Кто из родных воюет?
Это был один из пока ещё немногих пассажирских поездов с окнами, купе и постелями. Правда, ехали с задержками, постоянно приходилось пропускать военные эшелоны. Вагон несколько раз отцепляли и прицепляли к другому составу, пока не собрали целый состав с детьми из разных городов, направленных по состоянию здоровья в Крым.
На дорогу ушло более недели. В поезде Оля большую часть времени вышивала. Её работа поначалу произвела настоящий фурор. Некоторые из детей никогда в жизни раньше не видели шёлка. Нашёлся даже кое–кто, кто обозвал её буржуйкой. Впрочем, это быстро пресекли взрослые. Однорукий руководитель в военной форме собрал всех и пристыдил. Сказал, что нехорошо придираться вот так, совершенно не зная человека. Оля рассказала, что вышивает наволочки к подушкам в память о сестре и матери, которые погибли на войне. Мать была в партизанском отряде, а сестра погибла на позициях где–то в районе Ольховатки в июле прошлого года. После этого те, кто попытался к ней цепляться, долго ходили пристыженные, опасаясь встречаться с ней глазами.
Во время стоянки в районе Харькова для детей разыскали где–то свежих абрикосов, яблок и груш. Ещё через полтора дня поезд миновал Перекоп и несколько часов спустя остановился на какой–то станции. Ребят рассадили по грузовикам и стали развозить по "лагерям". "Лагерь", куда попала Оля, назывался "Солнышко" и располагался почти у самого моря. Это были два ряда по четыре военные палатки вроде тех, в которых располагался военный госпиталь, в котором ей довелось побывать в прошлом году. В каждой палатке два ряда железных кроватей, несколько палаток располагались отдельно, там были расположены кухни, баня, столовая и медпункт. Рядом с лагерем работали строители, шло восстановление какого–то дворца. С другой стороны, над морем нависали почти отвесные скалы, а дальше начинались горы, казавшиеся Оле странно маленькими после зрелища тех гигантов, которые ей довелось повидать в предыдущие месяцы. Но больше всего её поразило море. Огромное, оно простиралось до самого горизонта и казалось, что оно упирается краем в самое небо. После того, как детей разместили, руководители собрали их в палатке, в которой были расставлены стулья как в кинотеатре или актовом зале. Слово держал тот самый однорукий "комиссар", как его называли:
— Ребята, — обратился он к собравшимся. — Я убедительно прошу обратить самое пристальное внимание на то, что я сейчас скажу. Я знаю, что Вам не терпится отправиться на пляж, плюхнуться в море, забраться на окрестные горы. Так вот, я предостерегаю всех вас от подобных вылазок без кого–либо из вожатых. Сапёры и моряки здесь проделали большую работу, чтобы вы могли отдыхать, но гарантировать отсутствие мин мы можем пока, к сожалению, только на определённых участках за пределами территории лагеря. У нас есть подробный план, где отмечены полностью безопасные участки, участки, где расчищены тропы, и участки, куда ходить запрещено из–за минной опасности. Аналогично размечено побережье и акватория моря. Так что строгая дисциплина и никакой самовольщины — это не наше желание, а ваша жизненная необходимость. Старшие должны присматривать за младшими. Каждый должен знать номер своего отряда и имя своего вожатого. Сейчас я буду зачитывать фамилии и распределять по отрядам. Будьте внимательны…
Оля оказалась в третьем отряде. Он состоял из пятнадцати человек. Вожатых было двое: Катя — девушка лет восемнадцати, сама ещё почти ребёнок, с короткой стрижкой, в одежде, похожей на военную гимнастёрку, но не являвшейся ею, и Сергей — молодой человек также лет двадцати пяти. Он носил военную форму и погоны лейтенанта. На груди у него блестела пара орденов, в которых Оля ничего не понимала. А ещё он сильно хромал и при ходьбе опирался на суковатую палку. Присмотревшись, Оля заметила, что правая нога у него совершенно не сгибается, а чуть позже увидела, что правой ноги ниже колена нет, он ходит на протезе. Оля задумалась. Трудновато будет ему сдерживать порывы этой оравы, из которой более половины — мальчишки, бредящие подвигами и приключениями. И Оля пообещала себе, что насколько это возможно в её положении, она будет незаметно пытаться помочь взрослым удержать своих товарищей от чего–то непоправимого, правда, она совершенно не понимала, что может для этого сделать.
Вечером, после ужина на берегу разложили костёр, и Сергей пел под гитару, а дети слушали. У него был замечательный голос. Потом он отложил гитару и стал рассказывать о звёздах. А звёзды сияли прямо над ними, сплетаясь в причудливое кружево. И казалось, что небо покрывает странное драгоценное покрывало, только это покрывало было до странности живым и жило какой–то своей таинственной и никому не понятной жизнью.
Утром Олю разбудили звуки горна. Утреннее построение, подъём флага, зарядка, завтрак. Потом — купание в море. Вода была на удивление чистой и тёплой. Оля проделала в ней все упражнения, которым её научили мальчишки в Чарышском. Вода попала ей в рот. Оля сплюнула. На вкус она была противно солёной. "В море воде всегда солёная." — сказала она себе. Зато лежать на спине было блаженством. Гораздо приятнее, чем в речке. В это время детвора носилась, плескалась и брызгала друг в друга водой. Те, кто умел хорошо плавать, поплыли вдаль. Вожатые кричали им в рупор, чтобы они не заплывали за буйки. На этот раз благоразумия им хватило не заплывать слишком далеко. Вдоволь накачавшись на тёплых ласковых волнах, Оля стала разглядывать камешки на дне у берега. Они были совсем другие, чем на дне Чарыша. Гладкие и ровные, они не пытались больно впиться в ногу. И ещё менее они походили на суровые скалы, неотступно окружавшие её в течение всех последних месяцев. Чуть в стороне Оля увидела торчащий из прозрачной воды большой камень. Она забралась на него, а тёплые ласковые волны омывали её босые ноги.
Вдруг позади себя Оля услышала неровные шаги. Это шёл вожатый Сергей, тяжело опираясь на свою неизменную палку. Оле стало жаль этого ещё молодого и очень хорошего человека. О, если бы она могла… Но она, если и сможет вообще когда–либо излечивать потерю какой–то части тела, то ещё очень и очень нескоро.
— О чём размечталась, маленькая художница? — прервал Сергей её мысли. — Пошли плавать.
— Я пока не умею, хотя очень хотела бы научиться.
— Если ты мне поможешь, я помогу тебе научиться, — улыбнулся Сергей. — Видишь ли, из–за моей ноги мне не совсем удобно заходить в воду, но в воде я не чувствую себя калекой.
Оля помогла ему зайти в воду, и оказалось, что плавает он не хуже рыбы. Он с лёгкостью помог ей освоить ещё пару простых упражнений, после которых Оля, в великой своей радости… поплыла… Сначала по–собачьи, бешено стуча по воде руками и поднимая тучу брызг. Тогда Сергей стал показывать ей разные стили плавания и называть их. Ей больше всего понравился брасс. С ним необязательно опускать лицо в воду, ведь она не везде достаточно чистая. Можно плыть не спеша и очень долго. Она же не собирается плавать наперегонки, как какой–то мальчишка.
Каждый день Сергей неизменно находил немного времени, чтобы позаниматься с ней, и однажды Оля поплыла легко и непринуждённо, без всякого напряжения. Ей казалось, что она может так плыть и плыть далеко–далеко. Тогда Оля снова помогла зайти в воду Сергею, и они поплыли рядом. Они плыли, пока не показались белые буйки, обозначавшие границу, заплывать за которую было опасно. Тогда они повернули назад. С этого дня Оля стала плавать вместе со всеми. Но она всегда помогала вожатому заходить в воду и выходить из неё. Тихо, незаметно, так, чтобы не видели другие, даже другие вожатые.
— Почему–то перед тобой я не стесняюсь своей слабости, — как–то раз признался он. — Что–то в тебе есть особенное. Ты — ребёнок, и я не боюсь перед тобой показаться недостаточно мужественным, а вместе с тем — словно взрослая.
— Я просто работала в госпитале санитаркой, — ответила Оля перед тем, как уйти в палатку. — Мне не впервой.
Вечерами Оля вышивала. Сюжет с Царевной—Лебедь уже был полностью готов. Теперь Оля вышивала Лесовичку и Рысь. Гимнастёрку сменил голубой шальвар–камиз без покрывала на голову, которое заменила белая косынка. Объяснение, что ей это знакомые привезли из Самарканда, всех удовлетворило, и вроде бы поначалу к ней никто не приставал. Всё изменилось в одночасье. Однажды вечером, придя в палатку, Оля обнаружила, что в её вещах кто–то рылся. Хорошо ещё, что из бездонной сумки никто ничего не смог бы достать. Кто знает, что бы было, если бы они обнаружили Чашу, иконку — благословение бабы Яи или что–то ещё такое, что могло бы вызвать скандал. А так они даже новый синий шальвар–камиз и готовое вышивание не нашли. Так, перерыли постель и тумбочки, оставили чудовищный беспорядок. Но это надо было пресечь в корне раз и навсегда.
Когда все девочки, а в этой палатке жили только девочки, собрались, Оля вышла на середину, встала на небольшую скамеечку и громко произнесла:
— Сегодня кто–то рылся в моих вещах. Надеюсь, все понимают, что это — нехорошо? Кто это сделал?
Сначала все молчали. Потом послышались смешки.
— Ну, и что ты сделаешь, курва? — донеслось откуда–то из угла. — Ишь, принцесса выискалась!
— У–тю–тю обидели деточку, в драгоценных сокровищах рылись!
— Буржуйка недорезанная!
— Вожатым жаловаться побежишь? Ябеда!
Оля была в шоке. Этого она совершенно не ожидала. Схватив свою бездонную сумку, она бросилась к выходу, но на чём–то споткнулась и чуть не упала. Это был шест. Оля подняла его, и тут увидела, что выход из палатки перегородили мальчишки. Ну, ничего, с этим она разберётся. Забросив сумку за плечи и схватив шест, Оля бросилась в бой, расшвыривая всех, кто пытался её схватить или набросить на голову что–то вроде одеяла. Вырвавшись наружу, Оля побежала через лагерь. Вся в слезах, она не понимала, что происходит, почему все так вдруг на неё ополчились.
Вдруг кто–то взрослый преградил ей путь.
— Куда несёшься, сломя голову? — услышала она голос "товарища комиссара". — Что случилось?
Оля подняла полные слёз глаза и ничего не смогла сказать. Начальник лагеря посмотрел на неё долгим взглядом, словно мог читать её мысли, и понял всё без слов.
— Перестань хныкать, — сказал он ей. — Пойдём, разберёмся, кто тебя обидел. Ишь убегать вздумала.
Оля подчинилась и пошла за ним следом.
— Ябеда–корябеда! — услышала она голос мальчишек из соседней палатки.
"Товарищ комиссар" остановился и знаком приказал Оле молчать.
— К твоему сведению, Петров, — произнёс он. — Я случайно натолкнулся на Волкову, бегущую в слезах, не разбирая дороги. Она меня чуть не сшибла и даже не заметила. И она так и не сказала мне, кто её обидел. Это — очень нехорошо. Она среди вас самая маленькая и едва оправилась от тяжёлой болезни. А теперь соберитесь здесь все и потрудитесь объяснить, что произошло.
— Она — буржуйка! — неслось с одной стороны
— Она поражена религиозными предрассудками! — доносилось с другой.
— Она индивидуалистка! Отрывается от коллектива! Собственница! — неслось ещё откуда–то.
— Она к дяде Серёже клеится! — пропищала какая–то пигалица, вынырнув из палатки.
— Она — классово чуждый элемент! — заключил какой–то мальчуган в очках.
"Товарищ комиссар" стоял с таким видом, словно не знал, то ли смеяться, то ли ругаться, то ли плакать. Потом скомандовал зычным голосом:
— А ну, сейчас же соберитесь здесь все!
Когда все собрались, продолжил, но уже тише:
— И с чего вы это вдруг решили, про классово чуждый элемент, товарищи пионеры? Вы хоть вообще понимаете, о чём говорите?
Из толпы вышла высокая рыжеволосая девчушка с короткой стрижкой.
— Она — не пионерка — это раз, — загнула она палец. — У неё дорогие вещи, которые рабочему классу отродясь иметь не пристало — это два. Она по вечерам не играет с нами в чёт и нечет и лото, а вместо этого что–то всё рисует и вышивает, словно какая–то кисейная барышня — это три. Она много раз шептала "господи помилуй", когда всякий советский человек знает, что никакого бога нет — это четыре. И, наконец, она клеится к вожатому Сергею, точно прилипала какая или гулящая — это пять. Поэтому она, как мы считаем, — с гордостью заявила она, — классово чуждый элемент и должна быть немедленно исключена из лагеря и отправлена домой, желательно пешком.
— Ишь ты какая, Иванникова, обвинитель выискалась! — рассмеялся "товарищ комиссар". — Уж тут прям и обвинение, и приговор разом! Во–первых, она помогает Сергею не чувствовать себя неудобно. Как думаешь, легко ли такому молодому мужчине жить с одной ногой и чувствовать себя инвалидом? А она помогает ему и делает это так, чтобы он не чувствовал стеснения. Он ни к кому за помощью не обратился, даже к другим вожатым, а к ней обратился. А почему? Потому что она — человек добрый, сердце у неё золотое. И тебе до её доброты далеко как до звёзд.
Дети вокруг пристыженно опустили головы.
— Далее, продолжал он. — Всё, что заработано честным трудом, пристало иметь честному человеку. Вы, дети, ещё в большинстве своём, сами ничего не зарабатываете, вам взрослые всё дают. У Волковой отец на фронте и воюет, мать была в партизанах и погибла, а сестра погибла на Курской Дуге, спасая раненых, это мне её тётка рассказывала. Сама же её тётка спасла из Блокады Ленинграда около двухсот детей. Вывезла, вылечила и вернула родным, если они выжили, или нашла приёмные семьи. А она сама в девять лет помогала спасать раненых в госпитале, не просто так у неё гимнастёрка. Раньше, чем в школу пошла. Сама можешь похвастаться чем–то подобным? Нет? И чем ты её попрекаешь? Парой шёлковых тряпок из бабушкиного сундука? Самой не стыдно? А, может, это — просто зависть? Вот как раз зависть и недостойна советского человека.
Ребята начали переглядываться, а, между тем, начальник лагеря продолжал "разбор полётов", ох, не зря всё–таки он получил прозвище "товарищ комиссар", хотя ни дня не был политработником. До потери руки, он командовал сначала взводом, потом — ротой, потом батальоном, а потом и полком, когда разрыв шального снаряда положил конец его участию в войне и мечтам об академии.
— Теперь поговорим о религиозных предрассудках. Она вам говорила о чём–то подобном? Рассказывала? — он обвёл глазами стоящих вокруг детей. — Пугала страшным судом? Или рассказывала об адском пламени? Нет? Так, вот, что я вам скажу. Подслушивать то, что человек говорит во сне, так же непорядочно, как и лезть человеку за ворот рубашки. Даже если она происходит из религиозной семьи, лично вас это совершенно не касается, пока она с вами не разговаривает ни о чём подобном. А вот рыться в чужих вещах, устраивая самовольные обыски — это никуда не годится. Сумка, кровать и тумбочка являются личным делом каждого, и залезать туда без разрешения хозяина можно только по очень серьёзной причине, не иначе как в моём личном присутствии, иначе это называется самым обычным воровством — я ясно выражаюсь? Ясно? Ну, это хоть хорошо, что поняли. Поехали дальше. Рисовать и вышивать — вполне достойное занятие в свободное время вечером. Оля — талантливая начинающая художница, и Вы должны гордится, что такой талантливый человек растёт в вашем коллективе. А не придираться, что она не играет вместо этого с вами в лото, которое я, кстати, не дозволял. Ну, ладно, хорошо хоть не карты. А что до того, что она — не пионерка, то это мы легко поправим. Завтра же и примем её в пионеры.
Он ещё много чего говорил, а когда закончил, ребята все по очереди подходили и просили у Оли прощения за случившееся. Обещали, что этого больше никогда не будет. А один мальчишка сказал:
— Ты здорово той палкой дерёшься. Так никто не умеет. Научишь меня?
И его доверчивый, просящий, почти восторженный взгляд заставил, в свою очередь, Олю смутиться и покраснеть.
На следующий день на линейке начальник лагеря повязал Оле перед строем пионерский галстук, и все ребята наперебой поздравляли её с этим событием. Хотя его смысл и ценность были Оле не вполне понятны, она поняла, что его надо носить, чтобы сделать всем приятно, и даже научилась отдавать пионерский салют.
С того дня отношения с ребятами стали даже более дружелюбными, чем раньше. Одна только Женя Иванникова, которую "товарищ комиссар" обозвал с ехидцей "обвинителем", продолжала косо смотреть на неё, так, словно каждую минуту ждала какого–то подвоха. Как ни странно, Оле легче ладилось с мальчишками, особенно, когда она начала показывать те немногие азы боя с шестом, которые знала. А когда однажды две вожатые из других отрядов — девушки–альпинистки решили поучить ребят искусству лазить по скалам, Оле это оказалось настолько знакомо, что её навыки произвели среди сверстников настоящий фурор. Ребята были в полном восторге. Все спрашивали, где она этому научилась. Она отвечала, что этому её научил двоюродный брат. Ну, не могла же она никому рассказывать про Видью и поездку на Тибет! Приходилось лгать, но так, чтобы было поближе к правде.

Глава 17. Страшные тайны.

Следующее "откалывание от коллектива" случилось уже ближе к середине "смены" вот по какому поводу. Как–то раз ещё перед линейкой по лагерю разнеслась возбуждённая весть: нас повезут в Аджимушкай! Когда Оля расспросила поподробнее о чём идёт речь, желание ехать туда сразу отпало. Ринпоче предупреждал её, что сильное потрясение может вызвать возврат болезни. И тут ей собирались показывать место, где страшной смертью умерли тысячи людей. Да, ещё подземелья, в которых и так–то страшно! Она стала думать, как отказаться от поездки так, чтобы избежать скандала, так как она уже поняла, что скандал там, где много детей и мало взрослых, может иметь очень неприятные проявления. Немного поразмышляв, она решила сказать правду, не вдаваясь в детали. После линейки она подошла к "товарищу комиссару" и тихонько спросила:
— Простите… это… извините, пожалуйста, а это обязательно, ехать в те катакомбы? В смысле, можно мне туда не поехать?
— Что ты, Оля? — удивился тот. — Я сам считал это излишним, так это ребятня меня упросила организовать, покажи, да покажи. А ты — не ехать…
— Мне доктор не разрешил смотреть на такое. Сказал, что если я увижу что–то настолько страшное, то могу снова заболеть. У меня мама и сестра погибли, но не только. Погибли обе бабушки и оба деда, по отцу и по матери, одна из прабабушек умерла от голода, она жила в Ленинграде. Её вывезли и пытались отходить, но она так ослабела, что всё равно умерла. И последняя прабабушка умерла прошлой зимой…
— Бабушек–дедушек тоже фашисты убили? — спросил "товарищ комиссар".
— Да, фашисты, — повторила за ним Оля, хотя впервые узнала, как захватчиков называют обычные люди. — А ещё я видела, что они творили в нашей деревне. Как убивали людей. Как повесили учительницу, к которой я должна была пойти в первый класс, как заживо сожгли Нюрку — одноклассницу моей сестры по начальной школе. Я достаточно видела, чтобы представить себе, что ещё они натворить могли.
В общем, пока ребята ездили в Аджимушкай, Оля выбрала самый красивый вид в окрестностях лагеря и принялась за пастель. К вечеру, когда ребята вернулись, у Оли был готов чудесный пейзаж с видом на море. После этого случая Женя Иванникова стала смотреть на Олю ещё более косо, некоторые было стали дразнить её трусихой, но, памятуя её успехи в скалолазании, насмешки быстро прекратились. Однако несколько позже ей пришлось вступить в противостояние не только с ребятами, но даже с частью вожатых. А дело было так. Мальчик, которому первому она стала показывать приёмы с шестом, как–то восторженно подбежал к ней и сообщил, то под прямо под горой Ай—Петри они с вожатой Катей нашли вход в пещеру и сегодня обязательно её обследуют. При этих словах Оля похолодела от ужаса. Стражу ещё не успели восстановить, и Лаз Вия сейчас, возможно, доступен! Надо предупредить всех об опасности. Но как это сделать так, чтобы не упоминать волшебников и волшебство? Оля не могла ничего придумать. Но потом решила поступить так, как делали взрослые в таких случаях. Она пошла к Сергею и сказала, что нужно поговорить с Катей, а Катю попросила собрать всех, кто собирался лезть в пещеру. Когда ребята собрались, Оля вышла на середину и спросила:
— Слышали ли вы когда–нибудь легенду о Вии?
Кто–то из старших ребят вспомнил что–то о Гоголе. Но это же просто страшилка.
— Страшилка или нет, но хутор Диканька действительно существует недалеко от Полтавы. И там есть Лаз Вия. То есть вход в пещеру, где согласно легендам обитает Вий. Что там на самом деле, никто не знает, но многие смелые и знающие люди пытались обследовать её. Большинство сгинуло без следа, а те немногие, кому удалось выбраться на поверхность, выбрались совершенно обезумившими, они отказывались открывать глаза и вопили о Вии. Отсюда и пошла эта легенда. А это были далеко не трусливые, не невежественные и не слабые телом и духом люди. Ни один не вышел живым и в добром здравии. А хуже всего то, что обнаружилось ещё несколько пещер с такими свойствами. Ещё две на Украине, а одна — здесь, в Крыму, у подножия Ай—Петри. Не надо туда ходить! Слишком опасно.
Кто–то попытался фыркнуть на это, что это — мол, религиозные предрассудки, но потом слово взял Сергей.
— Не всякая легенда основана на предрассудках, — сказал он. — Часто люди склонны окутывать мифами реально опасные явления, когда не могут понять их природу. Сейчас уже никто не приписывает молнии ни Зевсу, ни Перуну, ни Илье—Пророку, но от этого молнии не перестают быть опасными, и даже люди от них периодически гибнут. Кать, пойми, — сейчас он обращался ко второй вожатой, — меня больше всего волнует в этой истории не то, что кто–то пошёл в пещеру и не вернулся. Люди могли просто не уметь правильно ориентироваться в пещерах, меня волнует то, что люди выходили оттуда обезумевшими. И то, что ни один, подчёркиваю, ни один не вернулся живым и здоровым. Это заставляет задуматься. Я не верю ни в какого Вия, но кто знает, что там на самом деле? Ядовитые испарения? Такое в пещерах не редкость. Какое–то эхо, которое сводит с ума и приводит к смерти? Миражи? Что–то ещё, что мы даже представить себе не можем? В любом случае этого предупреждения достаточно, чтобы дважды подумать прежде, чем туда соваться, и уж точно не делать этого с детьми. Поэтому я никого не пущу туда, как хотите.
Катя задумалась. Но в конце концов согласилась.
— Да, — помолчав произнесла она. — В этом есть смысл. Как странно. В нашей погоне за борьбой с религиозными предрассудками мы часто забываем о том, что некоторые народные легенды могут оказаться предостережением о реальной опасности. А ведь пещеры бывают действительно очень коварными. И я вполне согласна с тем, что ребят нельзя вести туда, где прежде взрослые не убедятся в том, что это достаточно безопасно.
— А чтобы ребята не чувствовали себя обделёнными, — добавил Сергей, — надо вместо этого придумать что–то другое.
— Я бы хотел побывать на настоящем военном корабле! — донёсся из толпы голос одного из мальчишек.
— А я бы хотела побывать в пещере, но нормальной, откуда люди живыми выходят. — пропищал девичий голосок.
— Я бы хотела, — попросила Оля, — чтобы у нас появилась возможность поговорить с теми, кто был в этих краях в партизанах. Возможно, там были люди, которых после освобождения не забрали в армию, и они сейчас живут здесь.
Сергей и Катя переглянулись.
— Попробуем организовать всё, что вы просите. — заверили они ребят.
Между тем, у Оли была своя очень веская и тайная причина поговорить с бывшими партизанами. Конечно, определённо они вряд ли что могли бы рассказать, но она не теряла надежды разузнать что–то о судьбе волшебной школы "Столп Тавриды", относящейся к Причерноморской Конгрегации волшебников, которая тесно связана с её родной Славяно—Карельской. Это на севере волшебные школы расположены так, что и без защитных чар чужому туда добраться очень и очень нелегко, а тут у Осквернителей Солнца была масса возможностей обшарить каждый камень, и если здесь побывали их маги, а они наверняка бы попытались, то они могли захватить и библиотеку, и Сокровищницу. О детях Оля не волновалась. Их наверняка вывезли в Грузию, где было относительно безопасно. Где конкретно располагалась школа, Оля, разумеется, не знала. Это вообще знали только те, кто к ней имел отношение. Хотя всех волшебников СССР о ещё со времён Российской Империи объединяло управление Волхова Приказа, но Конгрегации как объединения намного более древние, сохраняли значительную автономию в сфере обучения, хотя и подчинялись некоторым общим правилам и стандартам.
В общем Оля была бы рада любым новостям. Знать бы только, что всё хорошо, что защита устояла, что их не разорили и не разграбили, что в руки врагов не попало ничего опасного, что хоть здесь всё в порядке.
Встреча в бывшими партизанами состоялась буквально на днях. Это действительно были и женщины, и пожилые люди со слабым здоровьем, и даже подростки чуть постарше ребят из лагеря. Во время этой встречи внимание Оли привлёк один паренёк. На вид вроде мальчишка как мальчишка, но было в нём что–то такое родное, особенное, привычное, тёплое… И он также посмотрел на Олю, почувствовав по–видимому тоже самое. И пока ребята из лагеря расспрашивали партизан об их героической борьбе, Оля отвела паренька в сторону.
— Ты — волшебник. — произнесла она.
— Ты — волшебница. — одновременно с ней произнёс он.
Это не было вопросом. Потом взаимным вопросам те было конца. Тимофей, так его звали, или просто Тима, расспрашивал Олю, откуда она, как сюда попала, кто её родители, живы ли, из какой она Конгрегации. А она его расспрашивала о том, сколько волшебников уцелело в Крыму и удалось ли уберечь школу. Тут всё было также, как и везде. Охранителей отправили в Европу ещё весной 41- го года, и пока ещё от них было мало утешительных вестей. Многие волшебники погибли, защищая свою землю. Его родители были в отряде и тоже погибли. Школу спасли. Вывезли всех детей и всё имущество загодя, когда стало ясно, что война быстро не кончится. Входы в пещеры, а школа "Столп Тавриды" располагается в системе пещер, спрятали так, что никто, кроме тех, кто знает, их не смог бы обнаружить. Сейчас пещеры уже распечатали, их восстанавливают, и осенью он уже пойдёт туда в школу. Оля даже немного ему позавидовала. Ей самой не скоро предстояло это счастье. Она рассказала ему о гибели родных и о своей пустотелой лихоманке, от которой она едва не умерла. Показала ему талисман, кристалл которого по–прежнему горел жёлтым. Мальчик задумался.
— Жаль, что мама погибла, — сказал он. — Она бы тебе обязательно помогла. Она умела лечить это. Она была замечательной Целительницей.
Расстались они добрыми друзьями. Тима оставил Оле свой адрес, и она обещала обязательно ему написать, как только станет ясно, где она будет жить в эту зиму.
А впереди ждали другие впечатления. Сергею всё же удалось организовать поездку в Севастополь, и ребята побывали на настоящем военном корабле. Город ещё лежал в руинах, но зрелище грозной морской силы на страже Родины было незабываемым. А сами моряки были рады любопытным мальчишкам и девчонкам, желающим всё знать. Побывали и в одной из пещер. Это был восторг! Олю поездка тоже впечатлила, но далеко не так. Ведь она уже видела пещеры. И уж с любой Портальной Пещерой вообще по красоте мало что может сравниться. Ребята таких точно никогда не видели и никогда не увидят.
Приближался день отъезда. Как–то вечером у костра Сергей предложил ребятам рассказать о своих мечтах на будущее. Олю неприятно удивило то, сколь многие из них прямо–таки мечтали убежать на фронт. Не, ну, понятно, героика. Но если героику видеть только в этом, то кому останется жить на этой земле? Поэтому она решила рассказать кое–что о своих реальных планах, но не всё.
— Я мечтаю, — начала она, — о том, чтобы был мир. Что я буду работать и приносить пользу. А ещё я обязательно выйду замуж, и у меня будет много детей. За маму, у которой ещё могли быть дети, за Дашку сестру, которая погибла, и за себя.
Другие слушали молча. Видно было, что большинство по меньшей мере не понимает её. Как это так, вместо героических подвигов и побед, работа, муж и много детей?
— Вы слышали это? — вновь завизжала Женя Иванникова. — Я же говорю: она — буржуйка! Ишь думает о своих местечковых благах, когда надо великую страну строить.
— А что, по–твоему, есть страна? — спросила Оля?
— Как это что? — продолжала возмущаться рыжая. — Это наш великий и могучий Советский Союз — шестая часть суши. Это — земля, реки, горы, заводы, корабли, пашни и всё, чем всякому советскому человеку следует гордиться. Это каждому следует знать, если только ты — не буржуй.
— А как же люди? Кому жить на этой земле и пользоваться всем этим, что ты сказала? — ещё тише проговорила Оля.
Дети замолчали, не понимая, а Оля продолжала.
— У меня была сестра Дашка. А у неё могли быть дети. Теперь нет Дашки, и детей у неё никогда не будет. У меня была мама, которая ещё могла родить нам братика или сестрёнку. У нас в семье всегда не менее троих детей. Но отец ушёл на войну, а мама погибла. Мамы нет, и никого больше не родится, а у тех, кто не родился тоже детей не будет. У меня были две бабушки, два деда, ещё были живы две прабабушки, много тётей и дядьёв, а выжила только тётя Ася, да ещё кое–кто. И так у всех. Когда война кончится, нас останется мало. И если у нас не будет много детей, то однажды некому будет жить на просторах нашей Родины. А Родина — это не только земля и её богатства, Родина — это прежде всего люди. Они — главное богатство, которое отнимает каждый день у нас война. И если мы не потрудимся над тем, чтобы это исправить, то победа станет не лучше поражения.
Женя ещё чего–то хотела возразить, но возразить было нечего, потому что это была самая настоящая правда. Оля обвела всех вызывающим взглядом. Ну что, кто ещё посмеет обозвать её буржуйкой? Никто не посмел, наоборот ребята были какие–то притихшие, точно пристыженные.
Так–то им. И им было совершенно необязательно знать, что как раз работу она задумала себе самую что ни на есть героическую. Ещё в прошлом году она решила стать Охранителем, и, если повезёт, работать в Страже Переяславльских Туманных Врат, охраняя самое сердце России от нечисти иномирной. Как это будет сочетаться с рождением детей, она пока не имела ни малейшего представления, но твёрдо знала, что их будет восемь и что рождаться они будут двойнями. Таково свойство родовых уз. Таким образом к зрелости у неё будет те же двенадцать медальонов, что и некогда у бабы Яи. Только черных на них будет не более трёх… Это заставило её задуматься об отце. Все уже разошлись спать, а она всё продолжала сидеть, глядя на огонь. Отчасти она робко надеялась, что тётя Ася пошлёт ей весточку с Дуськой, отчасти просто не могла оторваться от своих мыслей. Кто–то подошёл и сел рядом с ней. Это была вожатая Катя.
— О чём грустишь? — тихо спросила она.
— Об отце думаю. — ответила, помолчав, Оля. — Суждено ли нам ещё хоть раз в жизни свидеться?
Катя помолчала немного, а потом спросила:
— Давно от него вестей не было?
Оля не могла признаться, что от него постоянно есть весть в виде золотого медальона, а потому ответила:
— Перед самым отъездом пришло от его начальства известие, что, мол, жив–здоров, воюет.
— А письма пишет?
— Какие письма? — испугалась Оля. — Он — разведчик. Какие письма можно писать из–за линии фронта? От него с апреля сорок первого ни одного письма не было.
— Но недавно сказали, что он жив и здоров. — задумчиво произнесла Катя.
— Да, — вынуждена была согласиться Оля.
— И что–то мне подсказывает, что если бы он погиб, от тебя бы не стали это скрывать.
— Да, — опять согласилась Оля, подумав, что от неё скрыть это довольно затруднительно.
— А это значит, что сейчас он жив, — уже веселее сказала Катя. — Вот и радуйся, что он жив сейчас, и не думай о том, что будет, или чего не случится. Смерть на войне, знаешь ли, может настичь где угодно. Можно пулям не кланяться и живым остаться, а можно в тыловых частях провиант обеспечивать, да на мине подорваться. Сейчас жив — вот и живи этим. И пошли спать. Завтра уезжаем. — Катя обняла Олю за плечи и увела её от догоравшего костра в палатку, где её ждала уютная постель.
На обратном пути Оля закончила работу над второй вышивкой. Она мало общалась с ребятами, но к ней теперь уже никто не цеплялся. Как ни странно, хотя она и приобрела друзей и добрых знакомых, но все же чувствовала себя в этой шумной компании страшно неуютно. Хранить массу тайн, постоянно лгать, изворачиваться, чтобы не проболтаться о том, о чём нельзя говорить — всё это ужасно угнетало её честную и прямую натуру. Со взрослыми было намного проще. Те не станут лезть в душу вот так нахально, со всеми руками и ногами, не станут спрашивать там, где ты явно не хочешь говорить, не станут выпытывать секреты просто ради того, чтобы выпытать какой–то секрет. А в это время в купе для вожатых Сергей и Катя разговаривали. Разговор зашёл и об Оле.
— Странная она, эта Волкова, хотя и хорошая девочка, — задумчиво произнесла Катя. — Словно знает что–то такое, о чём не принято говорить.
— Да, — согласился Сергей, — она не такая, как все. Но что с того? Она — добрая, умная и очень хорошая девочка, хоть и видит всё по–своему. И вырастет, по всей видимости, в честного, настоящего человека. Так какая разница, какие ей приходится хранить тайны? Нам–то что до этого?
— И то верно, — согласилась Катя.
Дальше разговор как–то не клеился. Они долго молчали, пока поезд в темноте ночи проезжал разъезды и полустанки, пропускал военные эшелоны и санитарные поезда. Где–то шла война, но впереди уже светилась надежда на скорую мирную жизнь, где всему будет место: и работе, и любви, и детям.

Глава 18. Отъезд в Карелию.

Тётя Ася встретила Олю на вокзале Барнаула. Было это солнечным утром седьмого сентября, так долго тащился их вагон, подцепляемый после Горького то к одному, то к другому поезду. Она была рада видеть свою племянницу подросшей, физически окрепшей и загоревшей, а главное — в глазах Оли зажёгся прежний, потухший было под натиском болезни, живой огонёк.
— Ну, душа моя, сегодня ночуем у Феклуши и паримся в бане, а завтра отправляемся в Карелию. Карелию освободили, хотя там и пожгли всё практически дочиста, но уже заработала школа в Медвежьегорске, будешь туда ходить и мне помогать. Там сейчас разруха, но к нашему возвращению уже поставят новый сруб, так что будем обживаться. Мальчишки отбыли в школу, Лялю пока оставим на это зиму у Фёклы. Трудно с ней там будет, пока обживёмся, так что Феклуша согласилась оставить на этот год её у себя. Муська пока тоже у неё поживёт. Она как раз окотилась. Через пару месяцев котят раздадут — тогда и заберём. Как же без кошки? Без кошки не жизнь дома. А может и одного котёнка себе оставим, никому не отдадим.
— А какие котята? — спросила Оля.
— Самые разные, — сказала тётя Ася. — Всего их пять. Одна трёхцветочка, девочка, другие — кто их знает? Серый, чёрный, один — полосатый, сущий барс, а один — какого–то непонятного цвета, коричневого что ли. В общем, увидишь. С Дуськой будет проблема. Она яйца отложила и теперь сторожит их. — тётя Ася улыбнулась. — Представляешь себе? Это же такая редкость! В неволе они размножаются только в специальных питомниках! Даже не знаю, на сколько её придётся оставить у Феклуши. Зато представляешь, сколько денег мы выручим за её потомство? Двух, разумеется, оставим Феклуше за хлопоты, но остальные–то наши! Точнее — твои! Я их найду, как распродать, чтобы Приказ лапу не наложил, и никакой пенсии тебе не надо! Положим в банк к Хозяйке Медной Горы — и пошли они к ляду, эти придурки в Приказе! А то представляешь, я пришла хлопотать тебе пенсию за мать, а они такую тягомотину развели! Не хотят давать, хоть ты тресни! Ну, и не надо! Без них проживём! Правда?
— Правда, — ответила Оля и нежно обняла тётю Асю.
Сборы в Карелию были недолгими. Муська лишь ненадолго отошла от своих ещё слепых и постоянно пищащих котят, чтобы поприветствовать хозяйку, но было понятно, что в данный момент дети для неё гораздо важнее. Ничего, через два–три месяца котятам уже найдут новых хозяев, и Муську можно будет забрать, а вот с огневушкой было сложнее. Для неё и её яиц пришлось соорудить ящик из камней и металла с подогревом, а она была явно недовольна, когда кто–то приближался к кладке, так что даже пищу ей давать, не говоря уже о чистке ящика от помёта, следовало с особой осторожностью. А главное — никто не мог с точностью сказать, сколько времени продлится это насиживание. А пока Оля и, соответственно, тётя Ася оставались без надёжного средства связи. В свою бездонную сумку Оля сложила все вещи, которые у неё были. Сходили в баню, а вечером Фёкла Фёдоровна устроила прощальный ужин. Впрочем, за столом их было всего две женщины, да две девочки: Оля и Лялечка, которая на эту зиму оставалась жить в доме старообрядки. Девочка, привыкшая за это время к постоянным отлучкам матери, кажется, даже не понимала всей серьёзности момента. Оно и к лучшему. Не будет плакать и переживать, а на следующий год она уже сможет воссоединиться со своей семьёй. Этот год в Карелии представлялся слишком суровым для такой малышки. И голодно, и неустроенно, и работы тяжёлой много. И всё это предстоит делать одной женщине с девочкой десяти лет.
Утро следующего дня было холодным и ясным. Лёгкий заморозок покрыл тонюсенькой коркой льда лужицы на деревенских дорогах, замёрзшие росинки на ещё зелёной траве искрились в первых лучах солнца драгоценными алмазами. По нежно–голубому небу плыли перламутровые облака, но снежники дальних гор ещё казались сумрачными и суровыми. Простившись с гостеприимной долиной Чарыша и её обитателями, Оля и тётя Ася запрыгнули в видавшую виды ступу, и она, никем не замеченная в утренней дымке над рекой, взмыла в воздух и взяла направление вниз по течению реки. Сверкающую ленту Чарыша сменила казавшаяся Оле бесконечной голубизна Оби, а горы вокруг сменились равниной, покрытой пашнями и лесами. То тут, то там виднелись деревни, но крупных городов тётя Ася старалась избегать. Сначала Оле казалось, что ступа летит сама по себе, наобум, но достаточно быстро она поняла, что тётя Ася ведёт её по точному маршруту, хорошо ей известному. Взмах песта — и вот ступа делает поворот на месте и берёт курс строго на запад. После полудня — остановка на привал. Палатку ставить не стали, только разожгли костёр, чтобы приготовить обед. В поездке по Востоку Оля настолько привыкла к постоянной помощи в этом деле своей огневушки, что теперь ей было странно смотреть на манипуляции тёти Аси, которая явно использовала для розжига костра свои волшебные силы. Наскоро пообедав, собрались столь же быстро и полетели дальше. Солнце вершило свой путь по небосклону, когда они пролетали над просторами бескрайних таёжных лесов, над Уралом, над лесами Северных Увалов, над живописными реками, берущими здесь своё начало. На безлюдном берегу небольшой кристально–чистой речки остановились на ночь. К утру листья на деревьях враз пожелтели, часть из них, правда, покраснела. Вот так внезапно началась золотая осень. Золотые и пурпурные листья проплывали в прозрачных водах тихой речки. Белки носились в кронах деревьев, собирая на зиму грибы и орехи. Барсуки и ежи тоже вовсю готовились к зимней спячке. Птицы всё более многочисленными стаями тянулись к югу. Раньше Оле всегда казалось, что осень наступает постепенно, если не незаметно, то размеренно, но тут она вступила в свои права буквально в одночасье. Девочка ещё не знала, сколь коварна погода в северных краях, и могла лишь удивляться капризам природы.
Когда небо полностью прояснилось после небольшого утреннего дождика, тётя Ася и Оля продолжили полёт. В какой–то момент ступа взяла слегка к югу от Увалов и снова продолжила свой путь на запад. Здесь человеческого жилья было немного больше, но больших городов по–прежнему не было, следовательно, нечего было опасаться ядовитых дымов заводских труб и большого скопления людей. В этот раз, задержавшись с отлётом, Оля и тётя Ася перекусывали пирожками с капустой прямо в ступе, там же пили заранее приготовленный и сохранённый тёплым чай. Оля была исключительно благодарна приобретению тёплой тибетской одежды. В небесах было особенно промозгло, несмотря на слепящее временами солнце. Оля уже потеряла счёт времени и решила было, что ночевать опять придётся в лесу, когда внизу показался край необъятного Онежского озера. Ступа стала снижаться, делая круги, потом полетела вдоль береговой линии, чтобы мягко опуститься на землю в месте, показавшемся Оле совершенно непримечательным. И она не сразу осознала, что их путешествие закончилось.
Это был сухой пригорок посреди заболоченных берегов, от которого вела тропинка вверх по холму, на вершине которого развернулось удивительное строительство.
Несколько пожилых волшебников, мужчин и женщин, строили дом, вовсю используя волшебство. Чуть в стороне были свалены в кучу обгорелые кирпичи, уголья и головешки — всё то, что, загубленное безжалостной войной, осталось от прежнего дома. Ничего, что можно было бы сохранить. Только измельчить в крошку и мостить тропинки между домом, баней, овином и другими надворными постройками. Отдельно придётся мостить гать через топи в сторону проезжей дороги, ведущей в сожжённую деревню, в которую также только что вернулись люди и пытались как–то наладить хозяйство, чтобы пережить зиму, а дальше в сторону Медвежьегорска, куда уже спустя несколько дней каждое утро Оле придётся держать путь в школу. Дом ещё не был закончен, и Оля с тётей Асей эту ночь ночевали в палатке. Впрочем, тётя Ася говорила, что, возможно, уже завтра они начнут обустраиваться в новом доме. Так и вышло. С самого утра явилось несколько волшебниц — подруг тёти Аси и начали готовить тожества по случаю завершения строительства основного дома. Жарили щуку, тушили баранину, готовили по особому рецепту русских волшебников Севера репу, варили и жарили грибы, а в качестве заправки использовали черемшу, морошку, бруснику и ещё какие–то местные травы, совершенно незнакомые Оле. К чаю были поданы ватрушки с мёдом, малиновое варенье и ежевичный пирог. Оставалось только удивляться, откуда посреди войны нашлось всё это изобилие, но, видимо, волшебники в случаю важных событий способны раздобыть много такого, чего в обыденной жизни даже им непросто сыскать. Еда, в отличие от несъедобного, Обретению не поддавалась.
Впрочем, хозяевам мало что досталось от этой трапезы, поскольку предназначалась она не им, а Строителям. Это был особый ритуал, и каждое блюдо имело особый смысл. Это — то, что Строители всегда получают за свою работу, не считая дорогой оплаты. Далеко не каждый волшебник может позволить себе дом, построенный Строителями, но тётя Ася не могла ждать и, надо сказать, влезла в немалые долги, чтобы у них с племянницей уже сейчас была крыша на головой. Тётя Ася вошла в дом первой. По традиции Оля вместе с остальными должна была ждать первого дыма из печной трубы. Вместо кошки, которой не было, для проверки дома использовали особую заговорённую колобашку. Прокатившись по всему дому и прыгнув прямо в печь, она указала на то, что изъянов в доме нет, его можно заселять. Когда из печной трубы весело повалил дым, Оля и знакомые тёти Аси прошли вовнутрь поприветствовать новое жилище. Надо сказать, что дом, построенный волшебниками-Строителями, имеет некоторые удивительные особенности, отличающие его от домов, построенных обычными плотниками или каменщиками. Помимо того, что с помощью волшебства дом строится гораздо быстрее, такой дом ещё представляет собой некоторое подобие так называемых бездонных сумок. Снаружи это — обычная добротная пятистенная изба с наличниками, но внутри только обычному человеку она покажется обычной избой. За потаёнными дверями тут и там скрываются дополнительные помещения, содержащие такие удобства, о которых и не может мечтать обычная изба, а кроме того, там могут даже скрываться целые комнаты. Так и тут: две просторные комнаты для "мальчиков", личная комнатка тёти Аси, мыльная, уборная и прачечная с подведёнными водоводами и особыми дренажами, исключавшими попадание нечистот в близкую воду, всё было тёплым и удобным. За огромной русской печкой пряталась небольшая лестница, которая вела, как можно было подумать, на чердак. Но преодолев дверь–лаз, Оля оказалась в небольшом коридоре, откуда двери вели в две уютные комнатки с окнами, украшенными по краям цветными стёклами. У Оли и Ляли будут свои светлые горенки, где они смогут, не стесняясь посторонних, не только жить, но и совершенствоваться в волшебстве. Пока ещё они были пустыми и неустроенными, но Оля даже представить себе не могла, насколько быстро тётя Ася возьмётся за решение этой проблемы. Видимо целые годы военной неустроенности настолько утомили волшебницу, что ещё засветло в кухне красовался стол и вся необходимая в хозяйстве утварь. Небольшой обеденный стол и изящные стулья были явно городского происхождения, а в спальнях, её и Оли, — удобные кровати с матрацами, подушками и одеялами, комод с бельём, платяные шкафы, книжные полки и даже пара зеркал в резной оправе. Оказалось, что всё это она забрала из квартиры бабы Аки, которая умерла от старости и голода зимой сорок второго года. Теперь её квартиру заберёт либо город, либо Волхов Приказ, но дарить мебель и утварь тётя Ася не желала никому и перенесла в свой новый дом всё вплоть до каких–то вазочек и сундуков, набитых, как казалось, всякой рухлядью. Ужинали чаем и остатками праздничной трапезы Строителей, но на своей кухне, а ночевали в хорошо прогретом доме, в своих постелях и с зашторенными окнами — за эту помощь тётя Ася долго благодарила своих подруг, сокрушаясь, что не может им сама собрать положенного угощения. Впрочем, всем было понятно, что времена шумных и весёлых посиделок с калачами, пирогами и сбитнем наступят ещё не скоро. И всё равно радость от возможности жить в своей комнате и не ютиться по чужим углам была ни с чем не сравнимой.
Утром Олю разбудил стук строительства. Строили баню, сарай и овин, птичник и прочие более мелкие постройки, необходимые для жизни на одиноком хуторе. Когда–то недалеко отсюда располагалась целая деревня волшебников, но ныне там пока ещё только тоскливо торчали в небо трубы сгоревших домов. Тётя Ася полагала, что, опасаясь голодной зимы, волшебники не вернутся в эти края раньше будущей весны. А то и дольше будут ждать — копить деньги на услуги Строителей. Не у всех же среди них есть кровные родственники, да и не все готовы ради строительства нового дома влезть в долги. Сама Александра едва бы решилась на это, если бы не надежда на удачную продажу вылупившегося молодняка огневушек, который ценится среди волшебников дороже, чем на вес золота. В кладке Дуськи было не менее двадцати яиц, и если двух особей потомства с лихвой хватит, чтобы одарить за заботы Фёклу Фёдоровну, то оставшихся с избытком должно было хватить не только на обустройство хозяйства, но и на то, чтобы завести на Олю счёт в банке Хозяйки Медной Горы. Так Оля могла по выходе из Школы иметь достаточно средств для начала собственной жизни. А вот проедать эти деньги, тем более ещё не полученные, Александра считала категорически неправильным. Поэтому одновременно с устройством Оли в школу, она занялась энергично формированием запасов на зиму и устройством на работу — по волшебной и по гражданской линии. За неимением необходимости в акушерке и повитухе, она устроилась по обеим линиям лесным смотрителем. В отсутствие мужчин, эта должность была свободна и весьма востребована.
— Ты теперь Лесовичка, — нередко шутила Оля. — Осталось только завести себе в помощники рысь.
— Какую тебе рысь? — возмущалась для виду тётя Ася. — Ишь чего удумала! Самим жрать нечего, а тут ещё такую зверюгу корми! А если серьёзно, — продолжала она уже спокойным тоном, — то зверь–помощник был бы, разумеется, не лишним, да только смогу ли я справиться с рысью? Я же — не настоящая Лесовичка. Тут и особый талант нужен, с таким зверем ужиться, и знания, и огромный труд. Так что скорее всего я, в конечном счёте, ограничусь парой кошек и совой. А пока куры, козы и прочая скотина для нас куда важнее. Всё это — легендарный, так сказать, флёр, — тут она многозначительно покрутила пальцем в воздухе, а кушать надо каждый день. Теперь марш спать. Завтра в школу, если ты помнишь, и дорога туда и обратно каждый день будет неблизкой.
Да уж, дорога в школу — почти два часа чуть ли не бегом после того, как выберешься из болот. И хорошо ещё, что установилось хоть на какое–то время бабье лето с погожими и тихими днями без резких ветров и проливных дождей. После занятий — обратный путь. И так почти каждый день при любой погоде. Из одежды — всё та же военная гимнастёрка, которую по удобству в подобных обстоятельствах едва ли что–то могло превзойти.
Учёба требовала много времени и сил, в особенности из–за того, что Оля опять взялась пройти два класса за год. А ещё надо было собирать в лесу грибы, сушить и солить их на зиму, ловить рыбу, заготавливать хворост и даже приходилось время от времени ходить на охоту на зайцев и куропаток. Собирали впрок бруснику, морошку, клюкву, голубику, для чего ползали по болотам, часто по пояс в холодной воде, а потом парились в жарко натопленной бане. Бруснику и морошку мочили, из других ягод варили варенье.
На лодке ходили ловить рыбу. Тётя Ася обучала Олю управлять лодкой, править её по ориентирам, избегать опасных мест. Напротив того места, где нужно было свернуть в камыши, чтобы пристать к берегу около родного хутора находился небольшой скалистый островок, на котором росли сосны и лиственницы. На него надо было править при возвращении домой. Кроме того, тётя Ася рассказала Оле, что внутри островка есть Портальная Пещера, и теперь временно, до возвращения в эти края других волшебников, одной из забот тёти Аси была её охрана и наблюдение за тем, кто и зачем ею пользуется.
Хозяйство тоже потихоньку разрасталось и требовало внимания. Не имея уверенности относительно корма, тётя Ася решила повременить с приобретением коровы или овец, ограничившись парой коз, кроликами и курами, привезёнными из разных мест от родственников и знакомых. И за всем этим пусть и немногочисленным скотным двором надо было ухаживать. Да ещё в довесок лесничество выделило ей старую клячу Зорьку, правда, фураж, обслуживание у кузнеца и всё остальное — за счёт государства. Чтобы Оле было хоть немного полегче, тёте Асе удалось договориться о том, что школу Оля будет посещать три–четыре раза в неделю, а в остальное время заниматься дома, тем более, что все видели, какое упорство и усердие она проявляет в учёбе. Не надо было вставать мало не в четыре утра и тратить столько времени на дорогу туда и обратно. Куда полезнее сидеть дома за книгами, будь то при дневном свете, или при свете волшебных ламп, которые ничем не хуже электрических.
К первому снегу тётя Ася привезла Муську, которая тут же взялась за борьбу с распоясавшимися от близости человеческого жилья полёвками. Незадолго до Солнцеворота вернулась огневушка с посланием, что весь её приплод удалось крайне выгодно продать на ярмарке в Суздале. Тётя Ася, пробыв в тот день несколько часов в Чарышском и повидав дочку Лялечку, отправилась первым делом отдавать долги, а под вечер вернулась с банковской книжкой банка Хозяйки Медной Горы на имя Ольги Волковой. Денег на счёте вполне хватило бы на строительство нового дома, покупку новой утвари и многое другое. Девочка больше не была нищей. А в её комнате на кровати красовались уже две шёлковые подушки, вышитые в память о матери и сестре. Теперь она между делами обдумывала, что бы такое ей изготовить в поминание бабушек. И в конце концов решила, когда позволит время, сделать большую семейную скатерть с сюжетными вышивками в честь каждой умершей родственницы. Но времени покуда на это не было. Учёба и хозяйство отнимали всё. Теперь она бегала в школу по льду на лыжах в свете волшебного фонарика. При всех трудностях жизни, изо дня в день Оля чувствовала себя физически всё более сильной. Регулярная баня также способствовала тому, что за всю осень она даже ни разу не простудилась. Зато со сверстниками в школе она общалась мало, да и не цеплялись к ней особо ребята после того, как учителя объяснили классу все трудности её жизни. На общение, а, тем более, на склоки, жизнь ей просто не оставляла времени. Зима, которая столь же внезапно пришла на смену осени, как ранее осень на смену лету, уже вовсю лютовала морозами, снегопадами и метелями.

Глава 19. Зимние Праздники.

В канун Солнцеворота дыхание Севера подобно давно забытой богине Смерти и Зимы Моране словно решило показать свой крутой нрав во всей красе. Когда Оля проснулась как обычно ещё задолго до света, она не поверила своим глазам. За ночь снегу намело столько, что прямо от её подоконника была видна только сплошная снежная гладь. Проснувшаяся вместе со своей хозяйкой Муська не менее удивлённо взирала на снег, едва не засыпавший окно, и на всякий случай нервно подёргивала пушистым хвостом, точно давая понять, что ей происходящее тоже не по душе. Не на шутку перепугавшись, Оля оделась и спустилась вниз позвать тётю Асю, бросила взгляд на одно из окон в большой горнице и перепугалась ещё больше. В свете волшебных ламп отчётливо было видно, что снег за окном загораживает весь вид подобно непроницаемому одеялу. Тётю Асю девочка застала на кухне. Волшебница с невозмутимым видом растапливала их огромную русскую печь.
— Доброе утро, Оленька, — встретила она племянницу, как ни в чём не бывало. — Проснулась уже? Раз так, то помоги–ка мне с завтраком. Слазь–ка в погреб и достань оттуда чечевицы, немного жирной рыбы, немного сала, четыре яйца и несколько листьев маринованной черемши.
Оля была озадачена. По их жизни завтрак был чересчур плотным. Несмотря на то, что при всей своей религиозности волшебники нередко пренебрегали постами, особенно Рождественским и особенно в Сибири или здесь, на Севере, военная разруха и неустроенность ещё вовсю давали о себе знать, и нельзя сказать, что они могли позволить себе есть досыта. Но раз сказали, значит надо. В два захода Оля достала из погреба всё, что требовалось. Между тем, тётя Ася продолжала:
— В школу сегодня не пойдёшь, дороги все замело. Нас завалило мало не по крышу. После завтрака немного откопаю нас, потом пойду откапывать деревню. Там посложнее будет. В городе когда ещё прочухаются, а люди всё ещё по землянкам зимуют, да по погребам под развалинами греются у чёрного очага. Если их быстро не откопать, все могут погибнуть. Потом побываю в городе, позову помощь от властей. Этот снегопад — далеко не последний, судя по приметам, так что оставаться по погребам и землянкам до весны попросту опасно. А ты, — посмотрела она внимательно на девочку, — присмотри за печкой и обедом, прибери в горницах, поставь опару. Приду — буду блины печь. Я немного мёду и свечей раздобыла, так что будем встречать Солнцеворот как положено. С блинами, мёдом, живыми огнями и песнями. Разве что без шумной компании, но что тут поделаешь, соседей покуда нет, а мальчики приедут на каникулы через несколько дней. Возможно, Феклуша пожалует с Лялечкой, но тут уже как погода позволит. Не думаю, что зима снегопадами и морозами одолела только нас. Там, в Чарышском, наверняка тоже не сахар. Выше нос, в прошлом году–то вообще было не до праздника, а в будущем — точно праздновать будем с хороводами.
Тётино настроение Олю слегка успокоило, хотя ей всё ещё было не по себе от высоты сугробов. К тому же, предстояли приятные хлопоты. А вечером будет праздник. Как давно не было в её жизни приздников? Кажется, с тех пор, как началась война.
После завтрака, Оля принялась за уборку. Нехорошо готовить праздничный обед, пока в доме грязь, а за последние дни некому было прибраться как следует: у тёти Аси было много работы, а она сама пропадала над учебниками. Ей надо было во что бы то ни стало подготовиться и сдать все предметы за третий класс полностью и за полгода четвёртого, чтобы её согласились официально перевести в четвёртый класс. Больше всего её угнетало то, что сейчас, когда по части предметов она была уже готова держать экзамен, она попросту не сможет добраться до школы. Как–то рассудит директор? Но тётя Ася убеждённо заверяла её, что сегодня, после такого снегопада, школа вообще скорее всего не откроется, не одни они в таком положении, в городе по–своему даже ещё хуже. Хотя Оля до конца в это не верила, зная фанатизм учителей. С них станется через окно в школу залезать, а занятия проводить, да ругать за прогулы тех школьников, которых родители решили оставить дома. Другое дело, едва ли кто будет ожидать, что при таких сугробах она, Оля, сможет явиться на занятия, ведь до города ей почти восемь километров на лыжах, и это только до берега Онежского озера, ещё по городу пешком или на лыжах по нерасчищенным сугробам два квартала. Пока она размышляла, на печке уже весело булькала грибная похлёбка с чечевицей, тушился и коптился в специальном корытце из ольхи с берёзовыми вставками кусок оленины с картошкой и корнями стрелолиста, приправленный сушёным водяным перцем. За праздничным мясом тётя Ася накануне моталась куда–то очень далеко и долго. Сейчас в печи горели только специально подобранные дрова из ольхи и берёзы, чтобы оленина и картошка приобрели наилучший аромат. Стрелолист, корни рогоза, водяной перец в пищу пошли вынужденно, в послевоенной бескормице, но оказались на проверку вполне вкусными и главное — питательными продуктами. Правда, тётя Ася говорила, что злоупотреблять ими нельзя, а то выдрам и бобрам ничего не останется, да и некоторая горечь всё равно никуда не девалась и была довольно привязчивой.
В это время Александра при помощи волшебства прокопала ходы со ступенями из уплотнённого снега к двери и окнам дома, птичника, овина и сарая, сделав ступени прочными и надёжными. Потом отправилась откапывать деревню — и как раз вовремя, чтобы успеть спасти людей из снежного плена. Работа была нелёгкой, но всё же никто не погиб, хотя некоторые уже начинали паниковать и задыхаться под сугробами. Пришлось срочно связаться с властями в Медвежьегорске. Людям просто нельзя было там оставаться. В конце концов всех собрали и перевезли в тёплые, недавно отстроенные бараки на окраине города и поселили там до весны, когда можно будет приступить к восстановлению домов и хозяйства. Этот снегопад за зиму был явно не последним, самые метели были ещё впереди. Меж тем, мороз усиливался. Поздний рассвет окрасил горизонт красными тонами, но солнце в этот день и не подумало хоть немного подняться над лесом, осветить снежное поле, которое представляло собой Онежское озеро. Через несколько часов утренняя заря сменилась вечерней, а потом и вовсе стемнело. Пора было возвращаться домой и печь блины.
Праздничный ужин удался. Грибная похлёбка с чечевицей и блины с мёдом оказались настолько вкусными и сытными, что всё остальное решили оставить на последующие дни. Женщина и девочка — это вам не орава вечно голодных мальчишек. Жгли свечи, погасив волшебные лампы, как того требует обычай. Дуська резвилась в открытой печурке, встроенной в печь специально для неё, Муська картинно разлеглась на подоконнике, видимо, изображая несуществующую герань, мечтала о чём–то своём, очень кошечьем, и мурлыкала. Пели песни. Потом тётя Ася достала губную гармошку, и Оля пустилась в пляс. И пусть метёт метель и крепчает мороз за окном, пусть злятся зимние вьюги, а сумрак поглощает землю, пусть! Это всё пройдёт! Настанет новый день, выкатится на небо солнце, придёт кажущаяся далёкой и такой призрачной ласковая весна!
Следующие несколько дней были заполнены лихорадочной учёбой. Утром Оля всё–таки отправилась в школу, для чего ей тётя вместо лыж дала снегоступы, опасаясь, как бы девочка не завязла в глубочайшем и ещё не уплотнившемся снегу. Вставать пришлось намного раньше и именно идти те километры до города вместо того, чтобы наперегонки с ветром мчаться на лыжах. В результате, до школы Оля дошла всё равно только ко второму уроку. Впрочем, по такой погоде в школе её и не ждали. Когда она, преодолев ворчание сторожа о недопустимости опозданий, постучалась в класс, учительница от удивления вкинула брови.
— Волкова! — воскликнула она. — Неужели добралась? Из своей глухомани и по таким–то сугробам? Мы уж и не ждали тебя, ну, заходи скорее, не студи класс, в коридоре холодно.
А когда Оля без запинки ответила ей полный курс за третий класс и даже большую часть программы за полгода четвёртого, удивлению тем более не было предела. "А чем ещё заниматься, когда за окном бушует снежная буря? Если бы не Солнцеворот, и оставшиеся предметы подготовила бы. На них ещё пару дней подналечь — и порядок", — так рассуждала девочка. После уроков Олю позвали к директору. Директор — Елизавета Георгиевна Васильева — немолодая высокая женщина похвалила её за усердие и спросила, когда она собирается досдать отставание за полгода четвёртого класса, чтобы её можно было перевести туда официально. Оля отвечала, что собирается во что бы то ни стало успеть до начала каникул, чтобы на каникулах хорошенько погулять. Тогда Елизавета Васильевна спросила:
— Ну, а на будущий год как? Со всеми?
Оля задумалась. Если бы она была здорова, на будущий года она ужа должна была бы отправиться в волшебную Школу. В "Светоч Гипербореи" или "Камень Властимира". Но она решительно стремилась попасть в "Светоч", поскольку там готовили Охранителей, чтобы после Малых Стёжек не пришлось менять Школу, это всегда тяжело. Дашка после смены Школы долго не могла привыкнуть и очень тосковала по Учителям и одноклассникам "Светоча". Но в волшебную Школу ей не один год дорога будет заказана, и там тоже спешно всё придётся догонять. Это означало только одно.
— Нет, за следующий год я тоже хочу попробовать сдать за пятый и шестой класс, а вот в седьмом — со всеми, — отчеканила она. — Мне нужно выиграть год, чтобы потом догнать там, где я отстану.
— Что такое? — удивилась директор.
— Я хочу учиться в специальной школе, — ответила Оля, но пока я ещё не настолько выздоровела, чтобы мне туда было можно. Я хочу пройти обычную программу вперёд, чтобы потом было легче догнать специальные предметы.
— Ах вот ты о чём? — Елизавета Васильевна знала о пристрастии девочки к рисованию и подумала о художественном училище. — Тогда мы знаешь, что с тобой сделаем? Ты в этом году показала отличную способность учиться сама, значит, мы составим для тебя индивидуальный план. На общие занятия ты ходить не будешь. Будешь приходить в назначенные дни после уроков, заниматься с учителями и сдавать задания, а делать всё дома. Так и тебе полегче будет — представляю себе, в какую рань тебе вставать приходится, и учителям проще. А то, что ты не будешь участвовать в общественной работе — не беда, у тебя более, чем уважительная причина. Сами бы попробовали километры на лыжах туда, километры обратно — так только солдаты и спортсмены могут. Ну, добро, беги домой, пока не совсем стемнело. Впрочем, нет, погоди. Сейчас в твои края должны пойти аэросани от военных, они там что–то ищут, я попрошу, чтобы тебя заодно подбросили.
Военные, как оказалось, искали каких–то диверсантов, но уже который день безуспешно, и Оля подозревала, что и не найдут раньше весны, да и то мёртвыми. Никто не может выжить в этих глухих лесах под такими снегопадами и вьюгами на таком лютом морозе, будучи чужаком. Впоследствии её предположение полностью подтвердилось. А в тот день, как бы то ни было, Оля попала домой ещё засветло, и там её ждал удивительный сюрприз. Тётя Ася подобрала и стала выхаживать раненого и обмороженного филина. Ему кто–то подбил крыло, и, будучи неспособен летать, он едва не замёрз. Крыло было уже вправлено и срослось, благодаря целительному заклинанию и настоям, которые тётя Ася птице дала пить. Осталось подождать, пока отрастут перья.
Идея напоить филина зельем, которое Оле дал дядя Ваджра для роста волос, была решительно отвергнута. Перья — не волосы, а птица — не человек, тут как бы какого конфуза не вышло, да и мало осталось этого зелья. Зато волосы Олю потихоньку начинали радовать. Как и говорил дядя Ваджра, до косы было ещё далеко, но они уже отросли настолько, что собирались в пушистый задорный хвост. Впрочем, зелье катастрофически заканчивалось, и оставалось только надеяться, что дядя Ваджра сделает ей ещё. Он обещал забрать Олю на каникулы в канун Нового Года. А пока, с самого своего приезда в Карелию, Оля усердно налегала на английский, чтобы как–то общаться с госпожой Падмой, супругой дяди Ваджры, и их младшими дочерьми Лакшми и Тарой, которые русского языка наверняка ещё не начали изучать. Вряд ли ей доведётся познакомиться в этот раз с остальными их детьми — каникулы в буддийских волшебных школах, если они есть вообще, вряд ли приурочивают к европейскому Новому Году или христианскому Рождеству. По крайней мере, Видья говорил, что в это время будет учиться. А вот её двоюродные братья приехали на каникулы как раз на следующий день после того, как Оля в школе сдала последние из предметов и была официально переведена в четвёртый класс. И, разумеется, они были недовольны. Как это так — у девчонок свои комнаты, а для них сделали комнаты мало того, что внизу, так ещё без окон и по одной на двоих. Тётя Ася рассердилась не на шутку.
— Ещё одно такое слово, — раздельно произнесла она, — и отправитесь обратно в школу. Этого дома у нас вообще могло не быть, вашей кузине спасибо скажите, на её деньги строили. И уж на что хватило, на то хватило. Вам, Осип и Сергей, вообще стыднодолжно быть. Сами же знаете, что приезжать будете только на Рождество три недели, на Пасху две, да две на Троицу, потом будете всё лето пропадать на выездных классах. А как школу окончите, вообще разлетитесь, куда захотите, и вряд ли вот прям все осядете здесь жить. Хорошо, если хоть один из вас. А Оле и Ляле здесь ещё несколько лет жить безвылазно, так чего обзавидовались? Чай, не вашим трудом строилось. Фима и Володя летом могут занимать каждый по комнате, а вот на праздники придётся потесниться. Кому не нравится, можете на каникулы в школе оставаться.
Последнее, разумеется, не хотелось никому, по правде, воротили нос–то они так, для порядку, прекрасно зная, что ничем не могли помочь матери, да и девочек обижать нехорошо. Впрочем, Оська всё же выпросил у матери разрешение в отсутствии Ляли пожить пока в её комнате, так как незадолго до приезда поссорился с Серёжей, и теперь не хотел пока находиться с ним бок о бок. Необставленность той комнаты и необходимость спать на полу его смущала куда меньше, чем перспектива под утро обнаружить у себя под боком лягушку или какого–нибудь противного жука, подсунутого братом из мелкой мести за насмешки. Тем не менее, именно Оська и Серёжа на следующий день притащили ёлку, и такую, чтоб и в Новый Год порадовала, и в Рождество, и до Крещения достояла. Небольшая, но пушистая красавица была установлена в большой горнице и украшена разнообразными яркими игрушками, которые ребята сотворили из щепок и опилок при помощи волшебства. Тётя Ася умудрилась раздобыть где–то немного апельсин, мандаринов и конфет в блестящих обёртках. Оля помогала по кухне. Оленина с картошкой, рыба под грибным соусом с черемшой, пироги с ягодами — на праздник жаться было нельзя, тем более, в школе мальчикам выдали купленные на средства попечителей "паи" к праздникам. Обычно это полагалось только сиротам и детям из очень бедных семей, но все понимали, что война всех сделала одинаково нищими.
Едва семья Волковых—Хитрюжниковых села за новогодний стол, как явился издалека долгожданный гость — Ваджра Аррора с усами в инее, но ничуть не замёрзший — сказывалась выучка во время учёбы в Бутане и на Тибете. Он собирался забрать Олю несколько раньше, но на его родине всё ещё было неспокойно, в мире шла война, и подобрать для отдыха уютное и безопасное место на море оказалось не так–то просто. К тому же, под этими снегами он еле нашёл, выбравшись кое–как из Портальной Пещеры, одинокий хутор, затерянный среди лесов Заонежья. Так что компания за столом увеличилась, стало ещё веселее. По этому случаю тётя Ася достала откуда–то из закромов бутылку хорошего вина, сохранившуюся каким–то чудом ещё с довоенного времени. За столом ели, поднимали тосты за скорое окончание войны, за мир во всём мире, за здоровье родных и близких, пели песни, делились новостями. Ваджра рассказывал о происходящем в мире. В Индии шла гражданская война с англичанами и кровавая междоусобица индусов с мусульманами, и только на севере, в Сиккиме, и на крайнем юге — на Гоа, который находился под властью голландцев и где преобладали христиане, было более–менее спокойно. На Цейлоне тоже были волнения. В конце концов, он решил обосноваться на две недели на одном из необитаемых островов Мальдивской гряды. Население Мальдивских островов исповедовало ислам, но отличалось миролюбием ко всем, кто приходил к ним с миром, а сам архипелаг настолько обширен, что найти необитаемый остров подальше от населённых и вообще ни с кем не пересекаться не составляло особого труда. И хотя в индийском океане шла война, ни английские и американские, ни немецкие или японские корабли не совали туда своего носа, опасаясь коварных и непредсказуемых коралловых рифов, среди которых безопасно могли себя чувствовать только местные небольшие судёнышки. Британский военный аэродром располагался на архипелаге, но во многих сотнях километров от облюбованного Ваджрой островка, и при условии установки волшебной защиты, никакое эхо войны туда не угрожало докатиться, так что можно было вдосталь наплаваться к чистейших водах голубой лагуны, вдоволь наесться кокосов и фруктов, всласть наваляться на солнышке.

Глава 20. Легенды о рединах.

На следующий день Оля собрала свою бездонную сумку, и тётя Ася проводила их с дядей Ваджрой к Портальной Пещере. Дядя Ваджра летел на небольшом ковре–самолёте, а тётя Ася с Олей — в ступе. Этот день — 1  января 1945 года выдался на редкость морозным, но тихим. Где–то за деревьями над горизонтом висел красный диск зимнего солнца, озаряя лес и ледяное поле Онежского Озера тем неярким светом, который ещё только даёт надежду на прибавление дня.
— Эх, — потирая щёки от мороза — проговорила тётя Ася, — Не даром говорят, что в январе солнце — на лето, а зима — на мороз.
К Портальной Пещере вёл лаз, по которому из–за сугробов пришлось спускаться вниз, буквально зарываясь под глубокий снег. К возвращению Оли тётя Ася обещала расчистить вход наподобие того, как она сделала с их домом и надворными постройками. В самой же пещере было свободно и сухо. Дядя Ваджра сложил нужный узор, и они с Олей, попрощавшись с тётей Асей и договорившись о дне возвращения на десятое января, вошли в синее сияние проёма. На другой стороне Оле сразу показалось жарко, и она, скинув до белья всю одежду, которая была на ней, включая тибетский тулуп и непальскую шапку, прямо в пещере переоделась в свой голубой шальвар–камиз. Дядя Ваджра посоветовал замотать голову шалью и дал ей подкрасить лицо, брови и ресницы растительными красками, которые достал из своей бездонной сумки.
— Здесь сейчас не слишком жалуют европейцев, — пояснил он.
Сам он также переоделся из тёплой одежды в лёгкую. После этого волшебник нащупал в стене какую–то впадину и приложил к ней руку. Кусок стены, до того казавшейся абсолютно цельной, повернулся, обнажая выход. Когда они вышли наружу, светило яркое тропическое солнце. Они стояли у подножия странной столовой горы, которую древние строители в незапамятные времена превратили в своеобразную крепость. Оля даже подозревала, что в те времена у волшебников не было обычая не привлекать к себе внимания, и Портальная Пещера была выстроена специально для того правителя. После того как дядя Ваджра снова приложил руку к какому–то выступу на скале, проём входа исчез, а камни встали настолько плотно, что обнаружить этот проём, если не знать, что и где искать, было абсолютно невозможным делом. Оля с удивлением смотрела на такую метаморфозу, впервые видя, чтобы Портальную Пещеру прятали настолько надёжно. Обычно ограничивались её расположением в труднодоступном или просто безлюдном месте.
— Мы в Сигирии, на Цейлоне, у подножия развалин скалы–дворца царя Кассапы, — пояснил Оле волшебник. — Разумеется сейчас для обычных людей эта Портальная Пещера остаётся незримой, сокрытой, о ней никто не знает. И так продолжается уже на протяжении многих веков.
Вокруг было совершенно пустынно, и только какие–то неизвестные Оле птицы ярких расцветок легко перепархивали с одного невиданного дерева на другое, оглашая окрестный воздух то подобием щебета, то дикими криками. Ваджра и Оля сели на большой ковёр–самолёт, тот самый, который является ещё и палаткой, и, плавно взмыв в воздух, они взяли курс ещё дальше на юг. Вскоре суша под ними сменилась морем, а ещё через несколько часов показались белые барашки прибоя, где волны разбивались о коралловые рифы, и зелёные пальмы, словно торчащие прямо из воды, вздымались к пронзительно–голубым небесам. Плавно снижаясь кругами, ковёр поплыл ниже, а дядя Ваджра стал всё внимательнее всматриваться в очертания рифов. Вскоре они приземлились на пляже небольшого островка, поросшего тропическими зелёными лимонами, кокосовыми пальмами и огромным количеством других тропических растений, названия которых были Оле совершенно неизвестны. Когда они миновали первую линию зарослей, их взору предстала небольшая полянка, на которой уже стояла волшебная палатка ещё больших размеров, чем та, что получалась из ковра–самолёта. На полянке под присмотром стройной и статной женщины в сари играли в мяч две девчушки немного моложе Оли. Женщина, как Оля догадалась, это была госпожа Падма, улыбнулась и поднялась им навстречу, а девочки, завидев отца с радостным визгом кинулись ему на шею.
Поздоровавшись с семьёй, господин Аррора представил жене и дочерям Олю.
— Она немного говорит по–английски, — сказал он дочерям. — Вы будете учить её английскому языку, а она вас — русскому.
Тут же была воздвигнута вторая палатка, где и поселили девочек всех вместе. Нельзя сказать, что госпожа Падма была рада тому вниманию, которое её муж оказывал этой безвестной родственнице, настолько дальней, что по всем представлениям её можно было бы считать абсолютно чужой. Ещё чего доброго решит развестись с ней, чтобы жениться на этой молоденькой. Лучше бы занялся судьбой своего среднего сына, от которого давно не было вестей. Всё это она высказала мужу после обеда, когда девочки отправились играть ракушками на пляже. Ваджра нахмурился.
— Забудь даже думать о подобном безобразии, — отрезал он. — Кажется, я не похож тех безрассудных похотливцев, которые поступают так, как ты говоришь. Ольга — моя племянница и сирота — у ней отец на войне, а все остальные родственники, кроме тётки, погибли. Тётка — та о ней заботится, но сама почти бедствует, ибо в России сейчас дела далеки от мира. От горя Ольга заболела и чуть не умерла, всю весну и лето мы шаг за шагом отводили её от края бездны, в которую она могла в любой момент сорваться, и я не могу сказать, что опасность миновала. Ей жизненно необходимы забота, внимание, перемена обстановки.
— Но Карма… — начала госпожа Падма.
— Карма жив и здоров, я это точно знаю. Кое–чему я всё–таки научился у русских волшебников, поэтому могу это сказать определённо. Он в Британии и учится Итоне — в самом элитном из тамошних колледжей. Он ещё несовершеннолетний, так что в армию его призвать не могут, а к тому времени, как он станет совершеннолетним, война уже точно закончится. Как бы ни сложилась наша борьба за независимость Индии, я всё равно сумею его устроить в один из ведущих университетов, он получит блестящее образование и сможет занять в обществе достойное место.
— Но почему он сейчас не с нами? — не унималась госпожа Падма. — Как ты говорил, там сейчас каникулы.
Ваджра уже начинал выходить из себя, но показывать это жене было невежливым, в конце концов, как мать, она обязана была беспокоиться о своём сыне. Набравшись терпения, он объяснил:
— Дорогая, я уже тебе не раз говорил, что без крайней необходимости поостерегусь иметь дело с тамошней магической бюрократией. Там не дыхни, здесь не кашляни. Когда я последний раз там был, у меня едва скандала не вышло. Поверь, нашему сыну будет куда спокойнее без моего присутствия со всеми этими волшебными штучками, а без них — идёт война, знаешь ли, плыть на корабле по меньшей мере небезопасно, не говоря уже о том, что все корабли сейчас реквизированы на нужды армии.
После долгого молчания госпожа Падма произнесла:
— И всё же я бы хотела, чтобы ты больше времени уделял своим детям. Ты месяцами отсутствуешь дома.
В этом упрёке содержался без всякого сомнения невысказанный намёк на то, что муж уделял недостаточно внимания как раз ей — своей жене. Это было справедливо и несправедливо одновременно. Ваджра Аррора нежно обнял свою жену и сказал:
— Любимая, я действительно часто отсутствую дома, но когда я дома, я весь ваш, весь и без остатка.
Разговор окончился страстными поцелуями, обещавшими нечто гораздо большее.
А в это самое время девочки вовсю резвились на берегу тихой лагуны. Тара и Лакшми пытались завалить Олю вопросами. Правда ли она пережила все те приключения, о которых словно волшебную сказку рассказывал им на ночь отец? Какая она, Россия? Что такое снег? И правда ли, что там сейчас царит непроглядная ночь? В отсутствии Видьи, который мог бы всё это перевести, Оле приходилось объясняться чуть ли не на пальцах, но дети удивительно быстро даже без хороших знаний языка умудряются найти способ общаться, и вот они уже по очереди прыгали в классики, нарисованные Олей на белоснежном коралловом песке. Потом Оле наскучило это занятие, она переоделась в купальник и отправилась плавать. Вода была удивительно тёплой и абсолютно прозрачной. Более солёная, чем в Чёрном море, она совершенно на него не походила. Сделав круг, Оля нырнула и достала со дна большую и красивую раковину. Выйдя на берег, она приложила её к уху. Всё, что ей говорили, оказалось правдой. Непостижимым образом раковина звучала морем, и Оле было совершенно непонятно, как такое могло быть. Девочки смотрели на неё с ужасом. В их понятии раздеться до купальника и вот так плавать в лагуне было совершенно немыслимым делом, даже при том, что их никто не мог увидеть. Ближайший обитаемый островок находился на достаточном удалении и сильно в стороне, здесь посторонних не было, так что хоть бы они разделись догола, ничего неприличного в её понимании бы не случилось. И только позже, во время их путешествия по Алтаю, Видья объяснит ей, что с точки зрения их воспитания, в таком виде не следовало представать даже перед собственным отцом. Как ни уговаривала Оля их зайти в воду, как ни предлагала научить плавать, в те десять дней это оказалось совершенно невозможным. Зато они научили её собирать местные фрукты и сбивать с пальм кокосы, а также взялись учить танцевать какие–то свои немыслимые танцы. А ещё Оля много рисовала и писала пастелью и акварелью, которые дядя Ваджра ей привёз в качестве новогоднего подарка. Она писала всё: рассветы и закаты, пальмы и лимоны, кокосы и ещё какие–то немыслимые фрукты, сухопутных крабов и морские раковины, парусные лодки местных жителей, рассекавших в отдалении по водам прозрачной голубой лагуны и портреты всех, кого могла упросить попозировать: Тару и Лакшми в своих лучших одеждах, дядю Ваджру. И даже госпожа Падма, относившаяся к ней довольно прохладно, как–то согласилась послужить ей натурой. Под конец она даже набросала семейный портрет: дядю Ваджру рядом с госпожой Падмой, занятой приготовлением пищи, а рядом Тару и Лакшми, играющих в "паутинку". Эта пастель всем настолько понравилась, что она без всяких размышлений подарила ей госпоже Падме. Акварель давалась труднее, хотя в школе учительница рисования не только научила её ею пользоваться, но и давала дополнительные уроки, обещая, что после каникул начнёт учить её писать маслом.
В один из вечеров, сидя у костра, дядя Ваджра рассказал легенду о рединах.
— В незапамятные времена этот народ обосновался на этих островах. Они были светлокожими, рыжеволосыми, некоторые из них были голубоглазыми, так что, — тут он лукаво подмигнул Оле, — Ольга могла бы вполне сойти за рединку. Редины были миролюбивы и знали толк в каменотёсном деле. И хотя редины по каким–то причинам много столетий назад покинули эти острова, местные до сих пор рассказывают о них с уважением и хранят о них благоговейную память. Этот остров я защитил волшебством, нас увидеть не могут, но если вдруг увидите здесь местного, дайте ему обязательно лимон, как это было принято у рединов. Нам будет на руку поддержать эту легенду.
Но местные сюда даже не пытались заплывать. Так что в те десять дней, что Оля провела на этом островке, не произошло решительно ничего примечательного. Каждый день всё тот же ласковый ветерок, всё тот же белоснежный тёплый песок, всё та же прозрачная вода голубой лагуны, всё те же фрукты и кокосы и всё та же живопись и рисунок в дополнение к играм в мяч, который где–то раздобыл дядя Ваджра, плаванию, беготне и играм в прятки. Мыслей было мало, а душа утопала в голубизне неба, в тёплом море и яркой зелени тропической растительности, отдаваясь вечной безмятежности шума прибоя и безукоризненной белизне кораллового песка.
Каникулы пролетели незаметно. И вот настал день возвращения домой. Прощание было тёплым и трогательным. Условились снова обязательно увидеться, и даже госпожа Падма как–то потеплела по отношению к Оле. Когда они с дядей Ваджрой летели на ковре–самолёте над морем, он, смеясь, объяснил:
— Она тебя попросту ревновала. Вот и всё. У нас мужчины нередко разводятся со своими постаревшими жёнами, чтобы жениться на совсем юных девочках, иногда совсем ещё детях. Чтобы её успокоить, я сказал ей, что у меня есть планы женить на тебе Видью. Что ж, она одобрила этот выбор.
Оля чуть не подавилась, настолько это было неожиданно. Видья ей нравился, но выходить за него замуж…
— Не бойся, — продолжал дядя, — думаю, что и ты, и Видья сами решите свою судьбу, без указок с чьей бы то ни было стороны. Просто я люблю свою жену, а она — дочь своей среды, с присущими ей предрассудками. Я успокоил её, вот и всё. Я ж прекрасно понимаю, что и ты видишь в Видье брата, и он в тебе — сестру, к тому же, он вообще скорее всего через пару лет побреется в монахи, если я его правильно понимаю.
Когда ковёр–самолёт приближался к скале Сигирии, развалины дворца царя Кассапы предстала перед взором Оли во всём своём великолепии. От восхищения Оля даже открыла рот. Дядя Ваджра заметил её восхищение и сказал:
— Потерпи немного, успокоится мир, и мы ещё туда сходим, там есть, на что посмотреть.
В этот раз Ваджра и Оля переоделись в зимнюю одежду заранее, прямо в Портальной Пещере Сигирии. Тут Ваджра протянул Оле свёрток. Это оказался ещё один шальвар–камиз. На этот раз жёлто–кофейного цвета.
— Я заметил, — сказал он, — что тебе нравится эта одежда. Не хотел при Падме, чтобы её не нервировать.
Тётя Ася уже ждала её по ту сторону, а дядя Ваджра вернулся продолжать отдых со своей семьёй на сказочном острове посреди океана. Карелия встретила Олю морозом и такой сильной метелью, что им пришлось отсиживаться в Портальной Пещере несколько часов, прежде чем они смогли взлететь в ступе и добраться до дому. Мальчишки забросали её вопросами о дальних странах, она показывала свои пастели и акварели. Потом тётя Ася накормила её ужином с жирной рыбой и какими–то особыми травами "от простуды", а потом повела в баню. Мальчики ещё почти десять дней могли позволить себе отдыхать, ей же на следующий день надо было уже идти в школу.

Глава 21. Последний медальон.

Недели через две дядя Ваджра прислал новую бутыль с зельем для отращивания волос. Про себя Оля гадала, то ли он делал это втайне от жены, то ли на том острове отсутствовали нужные компоненты, и их было в тот момент негде достать, то ли ещё по какой причине, потому что отдать что–то с оказией обычно всегда проще, чем вот так потом присылать. После того, как она перед Новым Годом перешла в четвёртый класс на полных правах, учёба стала отнимать гораздо меньше времени, и только учительница английского ворчала, откуда у неё так испортилось произношение. Но что делать, если госпожа Падма, Тара и Лакшми говорят по–английски совсем не так, как учила она. Тогда ей ещё было неоткуда узнать, что в Индии английский язык в произношении довольно сильно отличается от правильного, и она искренне думала, что это учительница ошибается. Воспользовавшись свободным временем, Оля осадила учительницу рисования кучей вопросов, и та стала давать ей дополнительные занятия. Кроме того, Оля начала потихоньку читать теоретические книги по волшебным наукам. Теперь её настольными книгами стали "Всемирная история волшебства", "История славяно–карельской общины" и "Русская история волшебников", а также справочник растений, используемых в зельеварении с иллюстрациями, описанием и латинскими названиями.
День понемногу прибавлялся, среди метелей и морозов иногда случались оттепели. Снег, заваливший их дом по самые окна светёлки, постепенно уплотнился и осел, открыв верхнюю часть окон на первом этаже, так что стало возможным даже проветривать на кухне и в нижних горницах. Зато ступени так обледенели, что тёте Асе пришлось выкладывать их обрезками досок и веток и закреплять их при помощи каких–то металлических крюков, чтобы можно было ходить, не боясь упасть. За время каникул снег успел уплотниться и на озере, так что с началом учёбы Оля могла без всякой опаски снова бегать на лыжах, что ей удавалось всё быстрее и быстрее. Филин выздоровел и стал совсем ручным. Теперь он помогал тёте Асе в работе, облетая окрестности и высматривая браконьеров, разбойников и прочие опасности, от которых тётя Ася сторожила здешние леса. По радио передавали сводки с фронтов. Всё говорило о том, что в эту весну, как и говорили некоторые Ворожеи, война наконец–то закончится. Это возвращало Олю к мыслям об отце. Она уже почти позволила себе надеяться, что он вернётся, и несчастье, которое она себе предсказала, — полное сиротство, случится с ней ещё не скоро, как произошло как раз то, чего она больше всего боялась и о чём она не решалась сказать даже тёте Асе.
На дворе стоял февраль. Очередная оттепель принесла мокрый снег и капающие сосульки под крышей. Небо было плотно затянуто свинцовыми тучами, под которыми и значительно удлинившийся день казался угрюмым и сумрачным. Оля только что вернулась из школы, тётя Ася к обеду тоже вернулась из ежедневного обхода участка леса. Они уже собирались садиться обедать, как вдруг тело Оли скрутила страшная боль и судорога, как будто её выжимали, точно бельё. Потом в глазах потемнело, и она потеряла сознание. Когда она очнулась, то не сразу смогла встать. Тётя Ася тоже лежала на полу, пытаясь подняться. Взгляд её упал на выпавшую из–за ворота родовую цепочку, и она увидела то, чего боялась увидеть больше всего на свете. Отцовский медальон почернел. Это могло означать только одно: отца больше нет в живых. Но что это с ними случилось? Быстро, она достала медальон–талисман. Кристалл опять стал оранжевым. Как и опасался старый мудрец — случился откат. Всё это вместе было выше её сил. Она закрыла лицо руками и горько зарыдала. Тётя Ася опустилась на пол рядом с ней и тоже заплакала. Стыла на столе грибная похлёбка и рыба с чечевицей, а женщина и девочка так и проплакали, обнявшись, до самого вечера.
Когда слёзы у обеих иссякли, тётя Ася категорически настояла, чтобы Оля всё–таки поела и даже сварила какой–то целительный настой, от которого Оле стало легче. Потом волшебница задумалась.
— Я никогда прежде не слышала, чтобы родовые узы работали так, — задумчиво проговорила она. — А уж кому как не мне, старой повитухе, знать эти вещи. Этого не должно было случиться. Даже ни одно убивающее заклятье не должно так работать. Уж не знаю, что случилось в Евгением, но это должно было быть что–то по–настоящему ужасное. Завтра я попробую узнать у старшины Красной Хоругви, что бы это могло быть.
На следующий день Оля заболела. И хотя, благодаря заботам тёти Аси и почти круглосуточному мурлыканью под боком Муськи, она уже через неделю снова резво бегала в школу на лыжах, кристалл талисмана так и остался оранжевым к страшному неудовольствию взрослой волшебницы. Её старый знакомый — старшина Красной Хоругви охранителей, был не на шутку встревожен её рассказом, но ничего не смог прояснить. Чиновница из отдела пенсий Волхова Приказа снова отказала в назначении Оле пенсии, на этот раз за отца.
— Никто не может подтвердить, что он погиб именно при выполнении задания, а не по собственному самоуправству, — протянула она в нос. — Мы кому попало пенсии не назначаем.
Александра едва не выцарапала глаза этой напыщенной дуре, сидевшей в этой серой конторе исключительно потому, что ни на что другое у неё не хватило ни талантов, ни личностных качеств. Решив не сдаваться, она подала жалобу в Верховный Совет Волхова Приказа, не особенно надеясь, впрочем, на успех. Тянулись дни и недели, но ответа всё не было. Сначала она ждала, потом перестала. Оле она решила было ничего не говорить, но чуткая и проницательная девочка и без слов всё поняла.
— Что, опять отказали в пенсии? — спросила она как–то тётю Асю.
— Отказали, — отозвалась та, чувствуя, что не в силах рассказать, с какой унизительной формулировкой.
— Что ж они так делают? — тихо–тихо спросила девочка, нежно прижимаясь щекой к её плечу.
— Потому что хорошие люди не идут на эту работу, — только и могла ответить волшебница.
— А почему не идут?
— Наверное, потому, что находят работу поинтереснее.
Да, именно так и случается. Чиновниками в Волховом Приказе слишком часто становились те, кому была заказана дорога к Высоким Искусствам, а для коммерции не было ни хватки, ни способностей. Там одной волшебной искры недостаточно, как и в любом настоящем деле.
"Ну, и что с этим делать?" — думала Оля.
Ответа не было.
Оставалось только жить дальше, надеяться на лучшее. По вечерам тётя Ася делала у себя что–то такое, чего не позволяла видеть Оле. Ничего не объясняя, она просто выпроваживала девочку к себе. А сама Оля, чтобы как–то отвлечься от горя, читала всё больше книг из программы обучения волшебников. Она уже подбиралась к "Хроникам непуганой жути" — книге о волшебных чудовищах, которая предваряла начальный курс оборонного волхования, когда тётя Ася посоветовала ей не торопиться, а вместо этого заняться древними языками, являвшимися основами всякого волхования. И если латынь и санскрит ей были пока откровенно не по зубам, как, впрочем, и старокарельский, старославянский язык со всеми его ответвлениями поддавался гораздо легче, и через пару месяцев она уже уверенно разбирала тексты из Остромирова Евангелия, Слова о Законе и Благодати, Слова о полку Игореве, спрягала глаголы в разных временах, склоняла существительные и прилагательные, разве что глаголицу пришлось пока отставить — не пошло, мудрёно больно. Так–то для волшбы глаголица была не слишком–то и нужна, но некоторые древние трактаты по волшебству были написаны именно на ней, и далеко не все из них были переведены на более понятную для потомков систему письма.
С начала на апреля одинокий хутор на целый месяц оказался настолько отрезанным от мира, что разве что тётя Ася при помощи переноса могла куда–то перемещаться. Весна запоздала, но принялась за дело дружно и решительно. Снег начал быстро таять, лёд на озере ослаб, и дорога до школы оказалась совершенно невозможной. Хорошо ещё на этот случай учителя составили ей план занятий, и можно было заниматься самой. Запушились по озёрным берегам ивняки. Приближалась Пасха. Тётя Ася стала собирать продукты, чтобы испечь куличи и заварить пасху, искала краски, чтобы покрасить яйца. Перед Вербным Воскресеньем вернулись мальчики и стали помогать матери с кузиной готовиться к празднику. Из–за слишком дружной весны мужскому населению хутора пришлось проявить изобретательность, чтобы помочь матери наколоть на озере достаточно льда для закладки в погреба. В конце концов приспособились для этого использовать ступы и волшебство. Чтобы не попасться никому на глаза, трудились в сумерках при свете потайных волшебных фонарей. Если тётя Ася хлопотала над куличами и пасхой, то Оля убралась в доме и покрасила яйца, а мальчишки расчистили от снега двор так, что по нему можно было свободно ходить, не опасаясь оказаться по колено в месиве из снега и воды, и вытесали Поклонный Крест, вокруг которого в Святую Ночь ходили крестным ходом и пели "Христос Воскресе".
В первый день Пасхи выглянуло солнце, и со всех холмов побежали весёлые ручейки девственно–чистой в этих глухих краях талой воды. Если в городах и деревнях весна обнажает всю скрытую до поры под покровом снега вонь и грязь, то тут нечему было быть грязным, стоило только одеть болотные сапоги, отойти чуть подальше в лес и взобраться на какой–нибудь пригорок. И даже на дворе всё было организовано так, чтобы как можно меньше нечистот попало в талые воды. Радиосводки разносили радостное ожидание мира. Ещё пару дней, и всё, конец войне! На Радоницу, когда тётя с мальчиками побывали на родовом кладбище в Старой Ладоге. А Оля в этот же день, благодаря мастерству Осипа, сумевшего построить мостки до самой дороги, рискнула отправиться в школу верхом. Её отсутствие никого не удивило и, тем более, не вызвало возмущения. Будучи в полном неведении о волшебстве, от неё никто и не пытался потребовать невозможного. Наоборот, директор, которая жила на служебной квартире при школе, предложила Оле пожить последнюю неделю у неё, чтобы не рисковать. Но Оля всё же отказалась, не желая оставлять тётю Асю одну наедине хозяйственными работами в восстановленном после войны огороде. Так что в следующие десять дней ей опять приходилось вставать до света, только вместо того, чтобы вставать на лыжи, надо было ехать верхом на старой кляче, предоставленной тёте Асе по службе лесничеством. Несмотря на то, что домой надо было всегда спешить к книгам и домашним делам, Оля не могла отказать себе в удовольствии послушать, о чём повсюду говорили люди. Война кончилась! Радость! Надежды!.. И скорбь по тем, кому не суждено было дожить до мира… Мало–помалу возвращались мужчины, дружнее становились стройки. Повсюду пахло свежим кирпичом, деревом, цементом. Говорили о том, что надо бы замостить улицы, поставить фонари, работали стекольщики, вставляли в окна стёкла вместо фанеры.
А у Оли была своя работа. Оставалось чуть более недели, чтобы сдать контрольные и опросы по всем предметам и перевестись в следующий класс, потому что уже с двадцать пятого мая приходилось ждать появления Видьи. Но кто бы сомневался, что у неё всё получится? И получилось! В пятый класс с двумя четвёрками, а всё остальное — на круглое "пять". Четвёрка была по русскому, потому что в диктантах нет–нет, да проскочит какая–нибудь досадная глупая ошибка, и по английскому — за "непотребное", по мнению учительницы, произношение. Ну, всё — зима и школа позади, а впереди — сборы в новый поход за Исцелением, и на этот раз её ждал Алтай. Мощная величественная Катунь с бирюзовыми водами, Бия, с её истоком, сокрытом среди рек, впадающих в Телецкое озеро, непокорный бурный Чарыш, к истокам которого надо было идти до самых дальних снежников, и, наконец, широчайшая Обь и заплыв в её ледяных водах. Брр… И всё же это была её родная страна, где на каждой обжитой староверами заимке, в каждой деревне или селе, даже в каждой одинокой избушке охотника можно было остановиться на ночлег или попросить кусок хлеба. Здесь и речь родная, и каждая травинка известна, и погодные приметы знакомые, и дух русский, а потому это путешествие казалось Оле гораздо более лёгким и менее страшным. Дома и стены помогают, как говорится в пословице, даже если стены — это величественные горы и дивной красоты и мощи леса, обрамляющие гладь озёр, ленты рек и просторы цветущих лугов. И ей казалось, что она уже чувствует запахи этого дивного разнотравья, таким сильным становилось её ожидание.

Глава 22. Навстречу солнцу.

Несмотря на Олино непрестанное ожидание, Видья всё равно умудрился свалиться как снег на голову. Ну, как, скажите, можно ещё назвать появление этого человека в тот самый момент, когда, распаренные в бане, Оля и тётя Ася бежали в чём мать родила среди бела дня через двор, чтобы впервые в этом году окунуться в ещё ледяные воды Онежского озера? Видья, конечно, смущённо отвёл глаза и пошёл по просьбе тёти Аси в дом, чтобы хозяйки могли спокойно закончить с баней. Остудившись в озере, они вернулись в баню прополоскать волосы крапивным отваром, смыть остатки пота и грязи с тела. Высушившись и одевшись, они вернулись в дом, и тётя Ася накрыла чай, предложив Видье остатки обеда. За чаем юноша рассказывал по просьбе Оли о себе. Весь год он провёл в странствиях, стажируясь в разных волшебных школах по всему свету, куда только мог попасть, имея ввиду то, что шла война. Довелось ему и снова побывать на Тибете. Там его ждало открытие, которое здорово, как он и предполагал, насмешило Олю и Александру Сергеевну.
— Представляешь, — сказал он со смехом, обращаясь к Оле, — я видел твою косу, ту, которую у тебя отрезали. Один аптекарь в Пагри, — тут он очень–очень хитро прищурился, — выставил её в домовой кумирне в качестве священной реликвии — Косы Дакини. И люди стали приходить и поклоняться ей. Но я- то её сразу узнал. Твоя коса, без всякого сомнения. На всякий случай наложил Заклятие Отчуждение, чтобы с помощью её никто не смог бы тебе причинить вреда.
По правде говоря, девочка сначала похолодела, настолько явственно встала у неё перед глазами жуткая картина пещеры, превращённой в камеру пыток. И человек, стоящий перед выбором: или он покалечит её, или убьют его дочь. Но финал этой истории был слишком комичным, а сама она слишком хорошо закончилась, чтобы иметь право оставаться драмой. И, видимо, способность смеяться давно прошедшим бедам всё же заложена в человеческой природе. Так Оля и тётя Ася долго смеялись над "Косой Дакини", а Оля с радостью обратила внимание брата на то, что новая коса, благодаря заботам его отца, уже постепенно отрастает. По правде говоря, эта коса в заплетённом виде ещё была настолько короткой, что не перебрасывалась через плечо, но это была уже самая настоящая коса.
Вечер ушёл на сборы. Складывали вещи, изучали карты. Ещё с зимы Александра начала потихоньку готовить всё необходимое для этого путешествия, которое, как она полагала, для её племянницы будет отнюдь не лёгким. Она чуть ли не насильно вручила Оле комбинезон из тонкой чёрной шерсти и такой же из какой–то другой ткани, одновременно похожей и на хлопок, и на шёлк. Именно первый она вязала, а второй шила долгими зимними вечерами, выставив девочку за дверь.
— Они заговорённые, — сказала она. — В них не замёрзнешь, когда придётся плыть в ледяной воде, в них никакая отрава, если она окажется в воде, тебе не страшна. Я Вам ещё приготовлю кожаный мешок с чисто–водой.
Чисто–вода готовилась из первых весенних талых вод, которые сбегают с гор или холмов, и обладала тем свойством, что могла смыть и обезвредить как любой яд, так и любое чёрное заклятье, если только что–то из этого не успело попасть вовнутрь человека, а находилось на коже или на одежде.
Ранним утром следующего дня Александра на лодке проводила Олю и её спутника до Портальной пещеры. Можно было бы, конечно, и поездом ехать, так как Видье очень хотелось посмотреть страну, но взять билеты на поезд не представлялось возможным, все железные дороги были запружены военными эшелонами, возвращавшими домой солдат с фронта. Розовый рассвет разливался по глади Онежского озера под несмолкаемый птичий гомон, а жемчужные облака настолько чётко отражались в тихой прозрачной воде, что можно было даже засомневаться, где они сами, а где их отражение. Чтобы избежать лишних вопросов, друзья тёти Аси провели за этот год большую работу и сумели выправить для Видьи документы на его настоящее имя, где было указано, что Видья Ваджрович Аррора, индус по рождению, бежал в СССР из–за преследований со стороны британских колониальных властей по политическим мотивам, и в настоящее время он является политическим иммигрантом на законных основаниях. Помимо этого, тётя Ася дала ему волшебный амулет, под влиянием которого его носитель казался всем на пять–шесть лет моложе, предполагая, что на мальчишку семнадцати–восемнадцати лет будут обращать меньше внимания, чем на взрослого. На голову Видье надели тюбетейку, что сделало его похожим не то на узбека или таджика, не то на цыгана. Муська как всегда гордо восседала на плече своей хозяйки, снова наотрез отказавшись оставаться дома. Расстались они у самого входа в пещеру, где тётя обняла и перекрестила девочку на дальнюю, трудную и полную опасностей дорогу. "Кто знает", — думала она, — "какие испытания ждут её на этом пути?" Волшебство способно на многое, но здесь оставалось только молиться. Перед тем, как Видья сложил по схеме из Справочника Порталов и Врат узор ключа и открыл Портал, они договорились встретиться в конце лета в Чарышском. Там предстояло установить надгробие на могилу Ираиды Петровны, там ждала свою маму подросшая Ляля, которую Александра теперь планировала забрать, наконец, домой после долгой разлуки.
Если над Онежским озером солнце ещё только всходило, то, когда Оля и Видья вышли на уступ скалы из Портальной Пещеры, затерянной в горах Алтайского Края, утро уже играло в полную силу. Видья ещё раз сверился с волшебной картой, на которой Александра Сергеевна подробно вычертила все маршруты их путешествия, развернул ковёр–самолёт, и они взмыли в воздух, взяв направление на село Катанда, где у знакомого с Александрой Сергеевной волшебника по договорённости они получат лошадей, некоторые припасы и необходимые советы. Нужно было дополнительно сверить маршруты. Кто знает, какой сюрприз преподнесёт коварная природа гор за эту зиму? Обвал, оползень, завал, река русло изменила… Да, мало ли, что ещё? Но главное, открылись ли перевалы, а если открылись, то какие именно. Возможно, в маршрут придётся вносить изменения, но только местный житель может знать такие вещи. Они летели, скрытые покровом невидимости, среди суровых гор с вершинами, покрытыми снегом, над цветущими долинами, над склонами, поросшими тёмными хвойными лесами, над лугами, похожими на один сплошной разноцветный цветочный ковёр, своей пестротой способный легко составить конкуренцию любому ковру–самолёту, над хрустальными лентами своенравных рек и сверкающими брызгами воды на порогах, над полями, где уже всходили озимые, над деревнями среди дымков, поднимавшихся их труб, над пасущимися в лугах стадами коров, табунами лошадей и небольшими группами коз и овец. Часа через два, так как, не желая подниматься слишком высоко, они предпочли облететь кругом пару горных вершин, показалась Катанда. Это было небольшое село, расположенное недалеко от берега Катуни. Впрочем, Видья предпочёл приземлиться на её противоположном берегу, убрать ковёр в бездонную сумку и только тогда, сняв покров невидимости, подать сигнал лодочнику. Дорога, проходящая через село, на сколько хватало глаз, была вполне надёжной и безопасной для лошадей. Пока путешествие не внушало ему никаких опасений, но что их будет ждать за первым же поворотом реки, предсказать было уже невозможно.
Игнат Матвеевич, к которому отправила Олю и Видью тётя Ася, оказался мужчиной того неопределённого возраста, когда человеку на вид можно дать и пятьдесят лет, и шестьдесят, а то и больше. Невысокого роста, но коренастый и крепкий, точно корень столетнего дерева, с хитрым прищуром глаз, который, возможно, лишь казался таким из–за явственной примеси алтайской крови, он за долгие годы привык жить один и не тяготиться одиночеством, сочетая ремесло охотника и службу волшебника–лесовика. Дети его давно выросли и разъехались кто–куда, жена, по словам тёти Аси, умерла в начале тридцатых годов от какой–то странной болезни, которую даже волшебники не смогли вылечить. И всё же этот бобыль был явно рад гостям, а, возможно, ещё и тому, что эта встреча сулила неплохой заработок. Первым делом он провёл Олю и Видью в сарай, где стояли два коня явно местной породы, коренастые и лохматые, с пятнами не вылинявшей шерсти. Таких в Средней Полосе не встретишь, в Индии — тем более.
— С лошадьми сейчас плохо, — объяснил он, посмеиваясь, — много реквизировали для нужд или армии, или колхоза, но не настолько плохо, чтобы отправить людей пешком в столь дальний путь. Верхом выше пастбищ у Кучерлинского озера ехать не советую. Там никого из людей больше не встретите, окромя случайных охотников, а вам, если уж хотите попасть прям к истоку Катуни, придётся переть через перевал. Ну, и скорость выше пастбищ что верхом, что пешком — один клятый чёрт, без лошадей даже лучше, меньше ртов кормить надо. Их можно будет оставить на время у местных пастухов. Кстати, как у вас с тёплой одеждой? — вдруг забеспокоился он. — Здесь–то тепло, но вы ведь пойдёте к самым снегам, а там и бураном обдать может.
Оля и Видья улыбнулись. Нашёл, чем пугать тех, кто в прошлом году верхом мало, что не пол Тибета проехал. Конечно же у них с собой была одежда из того путешествия. Правда для Оли тёте Асе пришлось всё расставлять и надставлять при помощи волшебства, чтобы не выглядело по–сиротски, но было и красиво, и удобно, и грело как следует. Ну, ещё тётя Ася настояла на высоких резиновых сапогах, чтобы было в чём вброд переходить мелкие быстрые речки. Открыли живую волшебную карту и ещё раз прошлись по маршруту, который тотчас же сам вычертился и замерцал жирной синей линией. В довершение всего оказалось, что Игнат Матвеевич то ли сам приготовил, то ли где–то достал старинные "сухпайки путешественника" двух видов. Часть "палочек" была из мяса с какими–то овощами и приправами, часть — из какой–то приторной фруктовой патоки.
— Я это у наших на Кавказе покупаю, — пояснил он, заметив недоумение, — там их традиционно берут в дорогу, когда надолго уходят в горы на случай, если придётся долго идти или ехать верхом без возможности стать лагерем и приготовить пищу. Обо всех расходах я с Александрой заранее договорился, так что берите, не сомневайтесь.
Оставалось лишь гадать, сколько посулила ему тётя Ася за благополучную организацию этого путешествия. Через пару часов, плотно пообедав, без обеда их новый знакомый ни за что не соглашался отпускать, хотя его холостяцкий обед был на вкус Оли чересчур мясным и острым, они выехали на дорогу по направлению к селу Тюнгур. На прощание Игнат Матвеевич передал им тушу белой овцы и строго наказал заночевать у старой Аксым, местной шаманки, и передать ей от него эту тушу.
Солнце давно перевалило за полдень и держало свой путь на запад, а лошадки Оли и Видьи двигались быстрым шагом на грани рыси по дороге на восток. К удивлению Оли, дорога шла вниз по течению Катуни, то приближаясь к великой реке, то немного отдаляясь от неё. Прежде они всегда следовали вверх по течению, но от Усть—Коксы Катунь закручивает такую петлю вокруг гор, что если бы они отправились этой дорогой, то путь до истока одной только Катуни и обратно у них мог бы занять не меньше полутора месяцев. Проще было идти по прямой через перевал. По дороге им попадались редкие колхозные повозки, нагруженные всяким добром, всадники, кто с ружьём, кто с котомкой, у некоторых из мальчишек были велосипеды. Глядя на них, Оля подумала, что и ей неплохо бы обзавестись велосипедом и научиться на нём ездить. Лес и горы вокруг были полны жизни. Это была не мрачная высокогорная равнина, как на Тибете. Густые леса карабкались по плечам гор, пока не уступали в какой–то момент место альпийским лугам, но чаще — сразу горной тундре, быстрые реки несли свои беловатые воды по дну глубоких долин, бурля на перекатах и гремя на крутых порогах. Изумительной красоты цветы расцветали повсюду, куда падал яркий и радостный солнечный свет. В небе парили коршуны и беркуты в поисках своей жертвы. Самым удивительным было то, что совершенно не было заметно пастухов. А ведь беркут не хуже волка может утащить зазевавшуюся овцу или козу. "Не иначе, животные волшебством заговорены," — подумала Оля.
В Тюнгур въехали, когда уже начинало заметно темнеть. Дом старой шаманки пришлось ещё поискать, но в конце концов обнаружили его на отшибе, у самого края леса. Огромный, чуть ли не больше Оли, филин восседал, хлопая глазами, на коньке крыши.
Аксым оказалась по внешности типичной дочерью своего древнего народа. Невысокого роста, высохшая от старости, она внимательно смотрела на гостей своими острыми чёрными как смоль раскосыми глазами.
— Прислал овцу, откупился, — ворчала она, пока Оля и Видья заходили в её избу, — а ведь всё старый леший обещался в гости зайти, уважить старуху. Всё за молодухами вьётся, стыда у него нет, — пробормотала она, добавив что–то на своём языке, что, судя по интонации, должно было быть ругательством не для детских ушей Оли. — Ну, да что я, старая, разболталась, — вдруг внезапно смягчившись, обратилась она к гостям. Кто ж ко мне в гости ходить будет, если я только что ворчать буду? Сейчас уже стемнело. Оставьте вещи здесь и пойдёмте во двор. Сейчас я разожгу костёр и постараюсь задобрить духов на вашу дорогу. А потом я вас накормлю ужином, и ложитесь спать. Завтра, чуть свет, тронетесь в путь.
В неверном свете костра под звёздами в безлунной ночи Оля впервые в своей жизни видела шаманский обряд. В странном наряде, кружась в бешенном танце с бубном, старая женщина, казалось, не замечала ничего вокруг. Её движения были настолько энергичны, что теперь, когда её лицо было скрыто одновременно покровом ночи и странной бахромой её головного убора, невозможно было поверить в её весьма почтенный возраст. Казалось, это была женщина по крайней мере средних дет, если вообще не молодая девушка. Когда танец закончился, Аксым некоторое время лежала на земле совершенно без сил, а, возможно и без памяти. Потом встала как ни в чём не бывало и пошла в дом. Оля и Видья последовали за ней. В доме зажглись волшебные лампы, и стало светло. Муська, как оказалось, уже успела устроиться на какой–то полке над их головами, и теперь, сощурив свои хитрые глаза, громко мурлыкала на весь этот маленький домик. Зато стало заметно, как сильно переменилось настроение у гостеприимной старой шаманки, как пролегла через её лоб озабоченная складка, как печально и встревоженно смотрели на гостей её пронзительные чёрные глаза.
— Деточки, — обратилась она к Оле и Видье. — Может, вам лучше назад повернуть? Духи сказали мне, что нечто чуждое блуждает нынче в долине Кучерлы и нападает на скот, зверей и птиц. Оно большое и голодное, запросто может съесть и человека. Духи не знают, что это за существо, а потому не в силах защитить от него. К тому же, будто одного этого мало, Эглик нынче беснуется, Кадын стережёт, никого пускать не желает. Чего вам там ещё в дальних горах понадобилось?
— Я болею, — ответила Оля, — у меня пустотелая лихоманка. В прошлом году я чуть не умерла и всё ещё могу умереть. Чтобы выжить и выздороветь, мне обязательно надо окунуться в воды Катуни у её истока и испить воды из него. И это — только ещё одна точка в моих долгих странствиях за Водами Жизни.
Старуха ещё больше нахмурилась.
— Тогда делать нечего, но ох, и не нравится мне всё это! По крайней мере, будьте особенно осторожны, не пренебрегайте волшебной защитой, а я каждый вечер буду просить духов о помощи и попытаюсь утихомирить Эглика. На обратном пути обязательно навестите меня. Я вам по талисману сделаю от местной нечисти, ну, и хоть буду знать, что вы живы.
Нечего сказать, замечательное напутствие. После таких разговоров только стремление не обидеть хозяйку заставило Олю съесть свой ужин. Она даже не заметила, что это было. Легли спать, но сон пришёл только после того, как девочка достала из своей бездонной сумки аптечку и выпила тётиного сонного зелья. Видья же, кажется, и не спал вовсе, проведя всю ночь в медитации в позе лотоса.
Аксым, как и сказала, подняла их, едва в окошко избы под потолком пробился серый предрассветный свет. На завтрак были лепёшки, варёные яйца, какое–то мясо в кореньями и травяной несладкий чай. Шаманка сказала, что нужно съесть всё до капельки. Это — не просто так завтрак, а ритуальная трапеза на удачу в трудном деле, и каждое блюдо в ней имело своё сокровенное значение. Лепёшки, должно быть, олицетворяли землю, яйца — жизнь, а про остальное гадать было бесполезно, поскольку шаманическая традиция волшбы сильно отличается и от славяно–карельской, и от буддийской традиции Гималаев. Солнце ещё не показалось из–за гор, когда Оля и Видья перешли Катунь по ненадёжному деревянному мостику и вышли на тропу, уводившую на юг, в сторону гор. К счастью, рассвет хотя и был серым и пасмурным, но дождей в горах пока не было, и течение рек было относительно спокойным, насколько это вообще возможно в горах.
Постепенно набежавшие под утро тучи разошлись, и небо разъяснилось, обнажив свою пронзительную голубизну и сочную зелень окружающей природы. Кучерла как поселение представляло собой несколько деревянных домиков, в которых жили семьи пастухов. Оле и Видье сказали, что все пастухи сейчас на верхних пастбищах и лучше бы лошадей оставить прямо у них. После ещё одного шатающегося деревянного моста их путь шёл почти точно на юг по дну речной долины, иногда по самому берегу горной реки, иногда немного поднимаясь по склонам гор, поросших пока ещё лесами. Там, где не было леса, простирались луга, где на фоне сочной зелени травы пестрели яркими красками цветы всех возможных оттенков. На лугах жевали жвачку довольные жизнью коровы, кое–где приходилось при помощи волшебства успокаивать вожака–жеребца, чтобы ему не вздумалось напасть на их лошадок. Дорога поднималась и спускалась, но лишь затем, чтобы тут же, после небольшого ровного участка подняться ещё выше, обходя обрывы, а иногда прилепляясь к их самому краю. Отсюда захватывало дух одновременно от страха упасть вниз и от красоты окружающей природы. Мало–помалу смешанные леса у самой деревни Кучерла, где не были редкостью самые обычные берёзы, стали на горных склонах сменяться горной тайгой, состоящей исключительно из пихт и кедров, иногда путь преграждали скалы, и приходилось карабкаться вверх по склону, чтобы обойти их. Погода явно радовала. Было тепло и почти безветренно. Яркое летнее солнце стало припекать настолько настойчиво, что пришлось покрыть голову чем–то белым, но с горных вершин ещё веяло холодом, который так и норовил забраться под одежду. Несколько раз приходилось переправляться через мелкие бурные горные речки. Муська, пока дорога шла посуху, весело бегала вокруг и пыталась охотиться. Поймала несколько полёвок, но потом нарвалась на кого–то хищного, Оля не смогла различить зверька, но поведение указывало на хорька или ласку, и получила отпор. А когда подходили к очередной речке, подходила к самому краю, нюхала воду, фыркала и шла на руки к своей хозяйке. Несколько раз пришлось подниматься на небольшие для горной местности склоны и спускаться с их противоположной стороны. В какой–то момент солнце перестало слепить прямо в глаза, свет стал всё больше падать справа, с запада, а леса постепенно уступали место открытым травянистым пространствам, посреди которых живописно росли отдельные ели и сосны. Цветочный ковёр становился всё более ярким и пёстрым. Один раз Муська чуть было не задушила местного сурка, и Оле удалось с большим рудом уговорить её этого не делать. Постепенно стало ясно, что за один день до Кучерлинского озера они явно не дойдут, да и Олин желудок, в отличие от Видьи, который был вообще привычен есть раз в день по утрам, настоятельно требовал пищи, а кавказские "палочки" они пока берегли. Кстати, и лошадкам тоже необходимо было давать время на поедание травы. Надо было становиться лагерем, но подходящее место пришлось поискать. В конце концов, неподалёку от очередного бурного ручья с чистейшей и вкуснейшей водой нашли вполне пригодное место, где и поставили палатку. Пока Видья собирал дрова и разводил костёр, Оля "отправилась на охоту". Она ещё не вполне понимала, что собирается искать, но собрала несколько стрелок дикого лука, немного хорошо известных ей съедобных кореньев, даже некоторые цветки, которые, как она знала, можно использовать в качестве приправы, а потом ей попалась гадюка. Вооружившись рогатиной и хорошо заточенной лопаткой, девочка подкралась к змее, прижала её голову палкой и тотчас же отрубила её остриём лопатки. Голову, в которой содержался яд, закопала тут же. Точно таким же образом она добыла ещё одну змею. Теперь можно было возвращаться в лагерь. К варёным бобам и лепёшкам, которыми их в большом количестве снабдила в дорогу Аксым, теперь у них было вполне вкусное и питательное дополнение без необходимости трогать мясные припасы.
Когда Оля вернулась в лагерь, Видья уже вовсю кипятил на огне чай и варил бобы.
— А я думал, что ты рисовать отправилась, — удивился он, увидев Олину добычу. — Змеиное мясо? Я знаю, что его едят в Китае и Таиланде, но где же ты его есть научилась?
Девочка пожала плечами.
— Осенью прошлого года в Карелии. Хозяйство ещё предстояло завести как следует. Было голодно. Мы, конечно, собирали грибы и ловили рыбу, но в лесу было уж больно много змей, и однажды мы решили попробовать мясо змеи. Оказалось настолько вкусно и питательно, что теперь мы считаем с тётей Асей змеятину не "перекусом с голодухи", а вполне нормальной едой. Сейчас разделаю и зажарю на костре, будем есть вместе с бобами и кореньями, которые я сейчас почищу и испеку в золе. Ещё надо будет с вечера подумать о завтраке, чтобы с утра не тратить много времени на готовку.
— Да, не беспокойся ты, — рассмеялся Видья. — У меня есть план. Утром всё будет в лучшем виде, вот увидишь.
Когда совсем стемнело, Видья на всякий случай поставил на лагерь волшебную защиту, больше "на всякий случай", совершенно не понимая, против чего именно придётся защищаться. Ужин был уже съеден, огонь костра почти догорел, в воздухе заметно похолодало. Путники уже собирались ложиться спать, когда вблизи лагеря послышался страшный рёв. Муська, вся ощетинившись, выскочила из палатки. Видья выбежал вслед за ней, попутно создавая волшебную светящуюся сферу. Когда Оля выбралась следом, её глазам предстала жуткая картина. В неярком волшебном свете около углей их догоравшего костра размахивал лапами какой–то чудовищный монстр, каких девочка не видела никогда прежде не только в жизни, но даже в книгах. В мгновение ока верная кошка бросилась на него, но он был так огромен, что просто наступил на неё, насмерть раздавив огромной ножищей, а потом с удовольствием отправил её себе в рот, после чего стал приближаться к палатке. От его поступи задрожала земля.
Первым очнулся от ужаса Видья. Достав из–за пазухи жезл, которого Оля никогда прежде у него не видела, он направил его на чудище и выкрикнул: "Postulo speculum solare!" На мгновение ярчайшая солнечная вспышка озарила поляну, и чудовищный монстр, издав последний вопль, … обратился в камень. Молодой волшебник сделал рукой небольшой жест, и камень рассыпался на мелкие кусочки. От кошки не осталось даже клочка шерсти, чтобы можно было похоронить.
— Она выиграла для меня те мгновения, пока я соображал, что делать. — медленно проговорил Видья. — У неё была душа человека, и я уверен, что она обязательно перевоплотится человеком. — он помолчал немного, потом снова заговорил, — Я раньше никогда не сталкивался с подобным, но во время стажировки в Швеции, в одной из волшебных школ мне довелось читать о подобных существах. Судя по всему, это был горный тролль. Теперь ясно, что за чуждое нечто нападало на здешний скот. Непонятно только, как он сюда попал.
Но Оля едва слышала своего брата. Она только и могла, что плакать. Её любимица, утешавшая её во время вражеских налётов, не отходившая от неё в самые тяжёлые дни болезни, всегда вселявшая своим поведением хорошее настроение и не дававшая унывать в самые тяжёлые времена, её пушистая ласковая красавица, умевшая мурлыкать так громко, что было слышно чуть ли не на весь дом, ещё сегодня беззаботно охотившаяся на бабочек, погибла. Девочку трясло крупной дрожью. С большим трудом Видье удалось увести её в палатку, а заснуть она вообще смогла только под действием сонного заклятья.

Глава 23. Через воды в облака.

Проснувшись утром, Оля вспомнила о том, что случилось этой ночью. Горе бередило сердце, словно присосавшаяся пиявка, но слёз уже не было. Взгляд девочки упал на медальон. Кристалл снова стал красным. Ещё один откат… "Ну, и стоило сюда идти?" — стучала в мозгу тоскливая мысль, — "Всё равно то на то и получится, только Муська погибла." Заглянувший в палатку Видья словно подслушал её мысли. Нежно обняв сестру, он улыбнулся и тихонько фыркнул.
— Во–первых, случилось то, что должно было случиться. Мне не спалось, и я решил попробовать одну практику, которую немного освоил во время путешествия по Тибету… В общем, где–то одна женщина должна была зачать ребёнка, и душа нашей Муськи недолго провела в Бардо. Она через девять месяцев родится девочкой, которую назовут Марией. Вот только где именно это произойдёт, я сказать не могу. Так что просто так надо было. К тому же, мы не знали, что столкнёмся именно с троллем, как и не знаем, сколько в точности троллей сюда проникло, каким образом им это удалось, и где они теперь блуждают. Могли бы отправиться на Чарыш и попасть в ту же историю. Только бы время потеряли.
— Почему? — удивилась Оля.
— А ты карту видела? — в свою очередь спросил молодой волшебник. — Маршрут в последовательности "Катунь — Чарыш — Телецкое озеро" — кратчайший по времени и расстоянию, выстроенный как по ниточке с небольшими отклонениями в виде бусин. Пройти и проехать верхом нам в общей сложности предстоит расстояние, сопоставимое с тем, которое мы проехали по Тибету в прошлом году с той только разницей, что автомобиль на этот раз нам не светит. Так что я и так–то ломаю голову, как мы всё успеем. Но есть и ещё одна причина. — Видья слегка отстранился от девочки, по–прежнему держа её за руки. — Ты помнешь, что говорила мне про воды Катуни?
— Они обладают у истоков силой самой жизни. — ответила Оля. — Именно поэтому староверы пытаются селиться в здешних горах как можно ближе к её истоку, несмотря на все трудности. Они верят, что она несёт свои воды в этот мир из мистического Беловодья. Кстати, воды её у истоков и впрямь белые, только никакой мистики в этом нет. Это как–то связано с ледником, с которого она стекает. Но это не отменяет её мощнейшую силу жизни.
— Вот видишь, — отозвался Видья, — ты сама говоришь "сила самой жизни". Это соответствует второй чакре и оранжевому цвету куда в большей степени, чем воды Инда, которым обычно в нашей стране вообще не приписывается особенных свойств. Так что твоё Исцеление на этот раз получит более прочную основу. И впредь не смей так изводить себя. — голос его внезапно стал строгим, в нём даже появился металл. — Откат из–за смерти отца у тебя был связан с тем, что с ним сотворили что–то несусветное, но тут он случился только из–за твоих переживаний. Ничто во всём мире этого не стоит, даже если я сам погибну у тебя на глазах. Я понятно выражаюсь?
Оля нехотя кивнула, не представляя себе, как она бы смогла пережить потерю близкого человека и не переживать из–за этого. А ещё он не знал об её узах с Муськой, которые образовала её мать, уходя в партизанский отряд, чтобы хоть как–то поддержать младшую дочь.
— А теперь, — улыбнулся волшебник, — давай вылезай на свет. Солнце уже вовсю жарит, завтрак, как говорится "на столе", скорей умывайся, поешь и пошли. Сегодня нам немало предстоит пройти, если мы хотим к вечеру достигнуть Кучерлинского озера, я достаточно прошарил окрестные места, пока ты спала, чтобы быть в этом уверенным.
Завтрак состоял из запечённой на углях рыбы и варёного риса, приправленного маслом, травами и кореньями, придававшими ему исключительный вкус и аромат. На недоумённый взгляд Оли Видья довольно улыбнулся:
— Попрактиковался немного в медитации поиска съедобных растений, и оказалось, что их здесь куда больше, чем я думал. А остальное — дело техники. Ну, и рис к рыбе, как мне кажется, — самый вкусный гарнир.
Оля могла только уписывать эту вкусноту за обе щеки. Не заметить этой роскоши было бы просто невежливо.
После завтрака, быстро свернув лагерь, Оля и Видья отправились в путь. Когда боль от потери Муськи перестала поглощать все мысли и чувства, Олины мысли неминуемо перекинулись на злополучного тролля. Как эта тварь могла здесь оказаться? Они ж разве что на Кольский полуостров иногда забредают из Норвегии. Так ничего путного и не надумав, Оля сначала заглянула в "Хроники непуганной жути", которые невесть зачем взяла с собой, но и там не было ответа. Загадка, одним словом. Загадка, стоившая жизни её верной кошке и отката ей самой. И никакого шанса её разгадать. Солнце, неумолимо катившееся по небосводу, заставляло их торопиться. Спасали бездонные сумки. Сколько в них скарба не положи, едешь как налегке. Порой казалось, что в них можно было унести целый дом. И палатку, и шесты, и альпенштоки, и припасы, и палатку–ковёр–самолёт, и многое другое, включая принадлежности для живописи. Если бы не это, им пришлось бы гораздо тяжелее, особенно после того, как лошади остались на том самом "верхнем пастбище", о котором говорили в Кучерле. С бездонными сумками можно было чуть ли не вприпрыжку нестись по тропе среди цветущих лугов мимо пасущихся стад и удивлённых пастухов, легко было даже карабкаться, если надо, по каменистым осыпям. Переобуться в резиновые сапоги перед переправой, а потом — обратно — легко. В обед они достали чай в термофлягах и кавказские палочки и перекусили досыта прямо на ходу. Ближе к вечеру показались тихие воды Кучерлинского озера, в которые живописно смотрелись суровые скалы, а вдали уже были явственно различимы покрытые вечными снегами вершины.
— Не обидишься, если я попрошу тебя поставить лагерь и заняться ужином, а сама хотя бы набросок сделаю, пока ещё светло? — спросила Оля?
Видья улыбнулся так, словно предвидел этот вопрос.
— Делай, конечно. Только не слишком торопись. Завтра мы на день останемся здесь, и у тебя будет много времени. У меня есть дела, которые надо сделать прежде, чем мы сможем двинуться дальше.
Пусто было в лагере без Муськи. Некому было обшарить всё в поисках одного ей известного "вражьего духа", некому было залезть в палатку, забиться под бок и громко мурлыкать, некому было на заре подсунуть задушенную мышь в первый попавшийся ботинок. Но творчество помогало отвлечься от горя.
Всё утро следующего дня Видья где–то пропадал, пока Оля писала вид Кучерлинского озера. Оно было прекрасно, несмотря на странную муть. Раньше она думала, что вода может быть грязной только из–за людей, но Видья определил, что всему виной мелкая пыль какой–то горной породы. Вечером она было подумала писать картину пастелью, но взглянув на окружающий мир с утра, решила всё–таки, что это будет акварель. Лучше бы вообще маслом, но принадлежностей для живописи масляными красками она решила с собой не брать, сложно с ними в походе. Потом можно будет уже дома попробовать написать маслом на основе того, что было сделано, и по памяти. Примерно к полудню молодой волшебник вернулся вместе с крупными кусками дерева, из которых начал что–то Созидать, а Оля отправилась на поиски обеда. Опять попались съедобные коренья, дикий лук и пара змей, только на этот раз она решила всё это приготовить и подать с картошкой. К обеду стало ясно, что именно решил сотворить Видья. Это была самая настоящая лодка. Гораздо более добротная, чем обычные, в силу использования в работе волшебства. Такая не даст течь, не рассохнется и не сгниёт. Было видно, что пользоваться ей собирались не раз и не два. К лодке прилагалась, разумеется, пара вёсел и шест, выполненные столь же тщательно. А в её корме Видья вмонтировал нечто мудрёное, что позволяло править ею не только вёслами и шестом, но и при помощи волшебства.
— Проще всего пройти на юг по воде, — пояснил волшебник. — Иначе замучаемся обходить те скалы, — Видья указал на две скалы, словно сжимавших в своих тисках озеро.
После обеда брат огорошил Олю.
— Не хочешь опробовать защитную одежду для плавания, которую тебе сделала тётя и попробовать здесь искупаться?
Оля сморгнула от неожиданности. По правде говоря, она не испытывала особого желания лезть в обжигающе ледяную воду, к тому же, далеко не чистую, и не собиралась этого делать, пока не придёт время Переплывать Реку. Видя её растерянность, Видья пояснил:
— Ты научилась плавать в море, но пресная вода даёт другие ощущения, и мне бы хотелось, чтобы ты хотя бы несколько раз попрактиковалась в плавании уже здесь, заранее, чтобы потом не столкнуться с неразрешимой проблемой. Особенно хорошо здесь ещё и то, что на озере, по крайней мере, нет сильного течения, тебя не будет сносить. Я потом расскажу и покажу тебе, как быть с течением, но начинать нужно явно не с этого.
Да, с русским языком у этого парня за год стало явно намного лучше. Он уже не запинается, подбирая нужное слово и не говорит такими словами, которые понятны были бы разве что Олиной прабабушке.
Девочка задумалась. Это имело смысл, но она опасалась, что защиты тёти Аси хватит только на один раз, что она и высказала своему брату. Видья фыркнул.
— А я что, не волшебник по–твоему? Если защиту смоет, я смогу поставить её снова и снова, если потребуется. А ещё я дам тебе брошку–обогреватель. Мне–то самому не надо, я её специально для тебя взял.
Оля послушно втиснулась в два комбинезона, закрепила на груди брошь в виде стрекозы и осторожно забралась в воду. Вода была холодной и мутной. И ещё неизвестно, где начнётся глубина. Она попробовала проплыть вдоль берега, снова встала, развернулась и проплыла обратно. Вода действительно была совершенно другой. Она как будто не держала, и Оля в первый момент даже принималась панически молотить руками и ногами по воде. Да тут ещё костюм, как оказалось, всё же несколько мешал движениям, хотя воздух, скопившийся под ним, наоборот немного помогал, слегка увеличивая плавучесть. С какого–то раза, наконец, пришло ощущение, что на самом деле особенной разницы нет, вода на самом деле держит, просто не так сильно выталкивает, из–за чего один гребок продвигает тебя вперёд на меньшее расстояние, зато для этого требуется меньше усилий. Оля уже собралась было попробовать переплыть озеро в узком месте, там, где из него вытекает Кучерла, когда Видья решил, что для первого раза достаточно и велел ей выходить из воды. Только на берегу, окатившись ключевой водой из ручья, так как чисто–воду берегли для более серьёзных случаев, девочка поняла, насколько устала, а, следовательно, пытаться переплыть озеро в таком состоянии было бы по меньшей мере неразумным. Одним жестом брат обсушил её, и она стала переодеваться. И только тогда, когда сняла комбинезон, она почувствовала настоящий холод. Оказывается, пока она купалась, внезапно похолодало, а она и не заметила. Стуча зубами, Оля быстро переоделась в тёплую одежду, оставшуюся у неё с поездки на Тибет и даже на всякий случай приготовила термоплащ, так как доставать ещё и тибетский тулуп ей уже совершенно не хотелось. Их действия привлекли внимание находившихся поблизости охотников, которые подошли осведомиться, какой сумасшедший купается в такой холодной воде. На что Оля спокойно объяснила, что купалась в одежде из особой ткани, в которой не холодно и в холодной воде, лишь бы льда не было. Разумеется, в подробности вдаваться она не стала, и мальчишки–охотники решили, что речь идёт о каком–то новом техническом чуде. Подивившись тому, до чего может дойти наука, ребята вернулись к своим делам, а Видья и Оля устроили себе полдник с горячим чаем на местных травах и вкуснейшими пирожками, испечёнными тётей Асей ещё накануне отъезда. У них была причина для удовлетворения. Оля немного освоилась в пресной воде и поняла примерно, как в ней плавать, а защитные чары оказались достаточно прочными, чтобы выдержать больше, чем одно купание. После полдника Оля попросила брата позаниматься с ней латынью и санскритом, на что Видья ответил, что заниматься надо одним предметом зараз. Выбрали для начала санскрит, которым молодой волшебник владел практически так же хорошо, как родным хинди. И с того дня на протяжении всего путешествия при первой возможности брат давал девочке уроки. Когда Оля устала от освоения незнакомых слов и знаков письма, Видья предложил ей попрактиковаться в бое на шестах. Так и прошёл день до самого вечера. После ужина Видья сказал:
— Спать сегодня ложимся как можно раньше. Завтра трогаемся ещё до света. И без того целый день потратили на всякую ерунду.
По правде говоря, эта ерунда была совершенно необходима, но волшебника беспокоило время. Как–то они всё успеют…
На сей раз для хорошего сна не потребовалось никаких волшебных настоев и заклятий. Оля спала как убитая. Брат, как и обещал, разбудил её, когда ещё снаружи было темно, и только знающие глаз и ухо могли заметить признаки, предвещавшие скорый рассвет. По озеру расстилался туман, способный так удачно скрыть их уход от посторонних глаз. Завтрак из лепёшек и сыра с луком, горячий чай, несколько минут, чтобы всё убрать и сложить, и вот в пелене тумана Видья уже, точно какой Харон, правит свою ладью на юг, за утёсы, в полную неизвестность. Мало–помалу светало. Розовый утренний свет озарял эти белые клубы каким–то нереальным светом. Оля зябко куталась в термоплащ, глядя, как волшебник почти вслепую правит лодку по компасу. Уж кто–кто, а она–то не понаслышке знала, насколько это сложно и опасно. Тем временем туман стал рассеиваться, и проступили очертания южного берега озера. Чтобы прийти в намеченное место, необходимо было лишь немного подправить курс лодки, компас вывел их, как оказалось, почти точно. Но тут они столкнулись с другой напастью. К озеру Кучерла неслась с ещё более бешеной скоростью, а для того, чтобы нормально выбраться на берег, надо было пройти с десяток метров против течения. Без волшебства бы тут точно ничего не получилось. А так они всё же справились, хотя это и стоило молодому волшебнику некоторой бледности. Лодку вытащили на берег и надёжно спрятали. Она ещё пригодится.
Дальше путь пролегал по едва заметной тропинке над этим беснующимся потоком. Оле было не по себе. Ни в Индии, ни на Тибете она с таким не сталкивалась. Взглядом, она проводила выход с обходной тропы, проложенной в обход озера и утёсов, по всей видимости ещё давным–давно. Кто знает, сколько людей прошло по этому опасному пути в поисках лучшей доли, на поклон к местным богам и духам, ради торговли, а то и вовсе в поисках неизведанного? Тропа уходила всё выше. Пришлось достать альпенштоки. Очень трудной оказалась переправа через Кучерлу, которая в этих местах уже представляет собой сплошной бушующий поток. А тут ещё погода стала портиться, и прыгать по камням не то в облаках, не то в тумане, да ещё и под порывами ветра было крайне неприятно. Но вот река осталась в стороне, и едва заметная древняя тропа уводила прямо к перевалу.
По расчётам Видьи, если пообедать на ходу, то к вечеру они уже должны были оказаться в долине реки Верхний Кураган, а коли с погодой совсем повезёт — преодолеть второй перевал и выйти к верховьям реки Узун—Карасу, что значительно сократило бы путь, но в этом случае им бы уже пришлось пройти зону вечных снегов и принимать меры против высотной болезни, а, возможно, даже пользоваться более серьёзным снаряжением, чем альпенштоки. Но при резко испортившейся погоде об этом не приходилось даже мечтать. Между тем, погода и дальше продолжала ухудшаться. Обычно, столкнувшись жестоким ненастьем, благоразумные туристы отступают, чтобы дождаться подходящей погоды, а то и вовсе откладывают покорение горной вершины до следующего года, но у Оли этого следующего года не было. И времени ждать не было тоже.
Они шли, пока была хоть малейшая возможность, но вскоре, почти у самого перевала, стало почти темно средь бела дня, поднялся сильный ветер. Чуть ли не наощупь, найдя более–менее безопасную площадку, Видья поставил палатку, закрепив её при помощи нескольких волшебных устройств, чего не приходилось делать ни разу ни в прошлом году, ни в этом, и установил дополнительную волшебную защиту от непогоды. Едва они успели укрыться, как началось самое настоящее светопреставление. Над перевалом бушевала настоящая снежная гроза, и это в начале июня. Ветер ревел, точно гигантское безумное животное, молнии били вокруг буквально в расстоянии шага, поднимая волосы дыбом даже в волшебном защитном коконе. Прошёл час, другой, третий, четвёртый, а гроза даже не думала ослабевать.
— Эглик бесится, — тихо проговорила Оля.
— Кто такой Эглик? — спросил Видья. — И почему он стережёт Кадын? Признаться, в этой части речи старой шаманки я не понял совершенно ничего.
— Эглик — это злой дух, обитающий в этих местах, — объяснила девочка. — Я мало об этом знаю, но тётя Ася говорила, что алтайцы считают гору Белуху священной и называют её Кадын, то есть "госпожой" на их языке. А Эглик никого не пускает на её вершину.
Видья задумался.
— Значит, эта гроза выпущена прямо против нас, — медленно проговорил он. — Но ведь мы же не стремимся забраться на вершину…
— А его, думаешь, это интересует? Он почувствовал нас, будучи в дурном настроении, вот и бесится. Так что мы тут застряли с тобой надолго.
С этими словами она достала из своей сумки пожаробезопасную плитку и ночную–вазу–исчезни–всё, которой не пользовалась с того самого времени, как купание в истоке Ганга позволило ей нормально ходить. С тех пор устройство валялось, забытое в сумке, иначе Оля ни за что не взяла бы его с собой. Но теперь высовываться из палатки даже по нужде было смертельно опасно. Не видя ничего вокруг, под ураганным ветром можно легко улететь в пропасть, которых здесь в избытке. Обедали гречневой кашей с самой банальной тушёнкой из консервной банки и всё теми же лепёшками с сыром, только подогретыми. Или это был уже ужин? На глаз этого было невозможно понять, а за часами лезть не хотелось. Время превратилось в какую–то абстракцию.
— С духами шутки плохи, — произнёс молодой волшебник после долгого молчания. Но я что–то попробую предпринять. Никуда не высовывайся.
С этими словами он исчез, а Оля осталась одна. В прежние времена в таких случаях её всегда утешала верная Муська… Эх Муська… Воспоминания о той ужасной ночи и тролле, погубившем её любимицу, снова нахлынули на неё, и она заплакала, уткнувшись лицом в скатку одеяла.
А Видья не терял времени даром. Сначала он переместился в родительский дом и выпросил у деда путеводный компас, позволяющий не свалиться в пропасть даже в самом плотном тумане или в густых облаках. Затем он отправился в одну из тибетских школ, где ему в свое время довелось стажироваться. У старого учителя он одолжил "на самое краткое время" древнее устройство, позволяющее изменять погоду. С помощью него монахи могли или улучшить погоду, чтобы облегчить путь желанному гостю, либо наоборот вызвать буйство стихии, чтобы наглухо преградить путь гостю нежеланному. С этими двумя предметами он надеялся одолеть силу Эглика, как бы тот ни бесновался.
Через некоторое время Оля, кажется, выплакала все слёзы и стала обдумывать, что предпринять в той ситуации, в которой они оказались. "Злые духи побеждаются молитвой," — учила её мама. И она стала молиться, читая попеременно, то девяностый псалом, то "Да воскреснет Бог". Постепенно ветер стих, и к моменту появления Видьи уже не летели в лицо острые снежные хлопья, не били по голове крупные градины, не сверкали молнии в двух шагах от палатки, не завывал бешеный ветер. Даже облака сменили чёрный цвет на белый, хотя по–прежнему густо заволакивали всё вокруг. Именно такую картину застал Видья по возвращении в лагерь. Эх, если бы так было на несколько часов раньше, можно было бы уже уйти с этого проклятого перевала! Но наступила ночь, и двигаться дальше нельзя было в любом случае. К утру ветер стих окончательно, но плотная дымка, представлявшая собой то ли туман, то ли облака, и не думала рассеиваться. Плотно позавтракав, Оля и Видья свернули лагерь и осторожно двинулись вперёд, следуя указанию волшебной карты и путеводного компаса. Шли медленно, ощупывая альпенштоками каждый камень впереди, точно слепые.
Но вот через несколько часов они спустились ниже уровня облаков, и их взору предстала долина Верхнего Курагана. Скалы и пропасти сменили снова цветущие луга и кустарники, тут и там росли заросли карликовой берёзы и кедрового стланика. Ещё ниже стали иногда попадаться отдельно стоящие небольшие, причудливо изогнутые сосны и пихты. Солнца не было видно. Над долиной висели низкие облака, моросил мелкий противный дождь. Видья всё ещё надеялся до исхода дня выйти на Катунь, но достичь её удалось только обеду следующего дня, да ещё и пришлось потратить по меньшей мере три часа на переправу через не весть, откуда взявшийся грязный бурный поток, не обозначенный на карте. Путь вверх по течению Катуни занял целых пять дней. Всё это время лил дождь, на горах лежала туманная мгла. Видья пытался улучшить погоду при помощи тибетского устройства, но ничего не получалось.
Удручённый, он отправиля вернуть устройство управления погодой старому мастеру, но тот, узнав, в чём дело, категорически отказался принимать его назад, "пока они не выберутся из этой передряги", сегодня не помогло, но вдруг завтра поможет? К исходу пятого дня показался исток Катуни, стекающей из–под ледника. Идти надо было круто вверх. Оля и Видья удвоили усилия. К моменту, когда они достигли подходящего места для купания, стало стремительно темнеть, а низкая густая облачность опять заволокла всё вокруг. Видья засветил шар волшебного света. Оля зачерпнула сначала воду в Чашу. Кристалл Чаши зажёгся ярко–оранжевым. Жадно припав к Чаше, Оля в пару глотков осушила её. Для того, чтобы можно было окунуться в воду, Видье пришлось сделать при помощи волшебства некоторое подобие каменной ванны, вроде той, что сотворил дядя Ваджра на Ганготри, с той только разницей, что Ганг, вытекая из–под ледника, течёт по относительно пологому плато, тогда как Катунь в этом месте бешено несётся по крутому склону и успокаивается только ниже.
Теперь уже и на Олином медальоне кристалл снова засветился оранжевым, и на сей раз этот свет словно разогнал прочь непроглядную облачную мглу. От неожиданности девочка даже не замечала, как дрожит от холода. Обсушившись и одевшись, Оля завернула волосы в суши–полотенце и набросила термоплащ. Тучи разошлись, на небе засияли яркие звёзды. В свете волшебной сферы Оля и Видья спустились до места, где было удобно стать лагерем. Разжечь костёр помогла Дуська, которой, чтобы согреться, было решительно всё равно, что жечь, кроме своей хозяйки и её одежды. Хворост, который и без того было трудно собрать, оказался настолько мокрым, что вряд ли бы разгорелся без помощи огневушки или применения достаточно серьёзного волшебства.
На ужин ели картошку, дикий лук и копчёную оленину, припасённую тётей Асей для особых случаев. Видья поделился с Олей своими тревогами.
— Понятия не имею, — сказал он, — как мы всё успеем. Уже сейчас на этой погоде мы потеряли целых пять дней от моих расчётов. Если так пойдёт и дальше, мы только до Тюнгура доберёмся не меньше, чем за месяц. Предлагать тебе ограничиться двумя реками я не стану, это бы означало не сделать и шага вперёд к Исцелению, но что делать, не представляю себе. Кто знает, что нас ждёт по дороге на Чарыш, до Телецкого озера многие мили, не считал в километрах, а сколько там мы проищем нужный исток, вообще никому не ведомо. Как думаешь, в школе тебя подождут хотя бы месяц?
— Что ты! — вскинулась Оля. — Подождать–то подождут, да только объяснений не оберёшься, и мне точно не позволят тогда пройти два класса за год, что мне кровь из носу необходимо сделать. Давай поступим по–другому… — девочка замялась, — Есть у меня одна идея, ты только не сердись…
— И когда это я на тебя сердился, особенно если ты предлагаешь что–то дельное? — удивился Видья.
— Когда мы шли сюда, — начала Оля, — последняя речка, которую мы по нынешней погоде преодолели с приключениями… Помнишь, мне пришлось ползти по верёвке? Это — река Рассыпная. Так вот, если пройти несколько выше по её течению, то через несколько часов мы дойдём до самого великолепного на всём Алтае водопада, если верить книгам. Там мы задержимся на день–другой, я напишу картину, для чего тебе придётся добыть масляных красок, кисти и холст, чтобы убедить судьбу в серьёзности этого поворота в нашей жизни, здесь мы как бы закончим одно путешествие и начнём другое. А потом мы сядем в нашу палатку–ковёр–самолёт и полетим вниз по Катуни до староверческих заимок близ Усть—Коксы. Там они скрываются по горам и лесам ото всех, но обычно в помощи никому не отказывают. Они там странные, совсем не такие, как баба Яя или баба Фёкла, но не более странные, чем некоторые наши тибетские знакомые. Если всё делать правильно, всё будет хорошо. Сходим в баню, запасёмся припасами, ты смотаешься за лошадьми и переместишь их в Усть—Коксу, договорившись там об их постое. До окрестностей Усть—Коксы опять долетим, а оттуда двинем верхом сколько сможем, в сторону Чарыша. Там опять в урочном месте оставим лошадей, и всё повторится, за исключением того, что не придётся больше тащиться через такие перевалы. Так и оставим Эглика с носом. Рискуем мы только тем, что старой шаманке придётся писать письмо с извинениями. Кстати, можешь навестить её, когда лошадей забирать будешь. Наверное, это даже необходимо, как необходимо навестить Игната Матвеевича. Обоих надо предупредить о том, что мы столкнулись с норвежским троллем. Я не рискую писать письмо тёте Асе из–за того, что мы постоянно в движении, и Дуське будет трудно вернуться. Но тех, кого можно, предупредить надо. В общем, мы выиграем, по меньшей мере, неделю. Нигде не сказано, что между этапами Большого Перехода не может быть перерывов.
Видья просиял.
— Здорово придумано! — воскликнул он. — И пусть Эглик бесится, сколько ему угодно, но без нас.

Глава 24. Странности на заимке.

Утро встретило их накопившейся и не прошедшей за ночь усталостью, розовым рассветом и ярко–голубым безоблачным небом, странно контрастировавшим с непрекращающимся дождём последних дней. О минувшей непогоде напоминала только мокрая земля и вздувшаяся Катунь, которая, как и её притоки, успокоится теперь только через несколько дней. Завтрак Оля попыталась сделать как можно более полезным для здоровья и придающим сил, насколько это вообще было возможно там, где они находились и где было невозможно искать еду на месте. Яичница, лепёшки, козий сыр, который они купили в Кучерле, дикий лук, собранный ею ещё в долине Кучерлы и сохранённый в одном из сохраняй–коробов, а к чаю — мёд, который она берегла от Катанды. Встававшее над горами солнце вернуло им волю двигаться дальше, и они пошли по узкой едва заметной тропинке вниз по течению Катуни.
Воды реки неслись, пенились и бурлили, точно рассерженные. Мимо проносились куски льда, отколовшиеся от ледника и ещё не успевшие растаять, сдвигались с места даже небольшие камни. Было солнечно, странно тепло для такой высоты, но довольно мокро. Пару раз пришлось приложить усилия, чтобы не поскользнуться и не упасть в бушующие воды. Ещё до полудня Оля и Видья повернули вверх по течению Россыпной, а к обеду же показался сам водопад. До сих пор Оле, несмотря на весь опыт путешествий, не доводилось видеть такого большого водопада, хотя ему и далеко до признанных мировых гигантов.
Она испытала странное чувство. С одной стороны размер водопада поражал. С другой стороны, с того места, где им было удобно стать лагерем, он был далеко не настолько живописен, как она ожидала. Для выбора наилучшей точки ей пришлось подняться намного выше. Пока Видья возился с обедом, девочка развернула мольберт прямо на скале над бушующим потоком. Едва она прикрепила лист плотной бумаги и достала акварель, как прямо через водопад перекинулась двойная радуга. Это надо было обязательно запечатлеть. И Оля лихорадочно принялась за работу. А радуга всё висела и висела. К тому времени, когда Видья позвал её обедать, она уже успела написать пейзаж акварелью и взяться за пастель, посмотреть, что получится. Самое удивительное, что радуга продолжала висеть над водопадом даже тогда, когда художница вернулась на своё место после обеда, а её брат отправился в неведомую даль разыскивать подходящий холст, масляные краски, кисти и всё прочее, что было нужно для более серьёзной живописи. К вечеру, к его возвращению, уже высох яркий акварельный пейзаж, удивляла нежными цветами пастель, а рядом были разложены карандашные наброски и пара графических работ, выполненных с огромным вниманием к деталям. Сама же Оля уже встречала Видью готовым ужином, после которого они немного позанимались санскритом и боем на шестах.
На следующий день Оля опять взобралась на свой любимый утёс, разложила холст, расставила в поле видимости вчерашние работы и принялась за создание своего шедевра. Светило яркое летнее солнце, по небу пробегали розовые облака, но воздух уже успел подсохнуть, и прекрасной двойной радуги не было видно. Её она написала по памяти, пользуясь работами, сделанными накануне. Чтобы не прерываться, на даже отказалась от обеда, ограничившись походными кавказскими "палочками" и чаем из термокружки. К вечеру всё было готово, даже подпись в правом нижнем углу. Видья помог перенести картину досыхать в лагерь, не уставая восхищаться таланту и мастерству своей русской сестры. В лагере Олю ждал сюрприз. По такому важному случаю Видья приготовил настоящий пир. Откуда только взялись все эти крендельки, пирожные, печенья, роскошное блюдо из нежнейшего мяса с картошкой?
— Оттуда же, откуда и краски, — объяснил довольный Видья. Этой весной мне довелось побывать в Швеции, и у меня при моей обычной непритязательности осталось довольно много шведских крон. Их как раз хватило и на пару холстов, и на краски, кисти и остальное, осталось и на еду. Написание такой шикарной картины надо обязательно отметить.
Следующим утром, позавтракав остатками ужина, они, не мешкая, свернули лагерь. Погода, только–только начавшая их радовать, грозила снова испортиться. Уже через считанные часы после рассвета они летели на ковре–самолёте над долиной Катуни. Временами их пронзительной сыростью обдавали пролетавшие мимо облака, временами туман закрывал землю, и полагаться приходилось исключительно на путеводный компас и карту, но после обеда, когда Катунь повернула резко на север, зона, где портилась погода, осталась позади, и солнце снова ярко засияло в синеве летнего неба. Погода вела себя явно странно, и эти странности оставалось только списывать на дурное настроение Эглика.
Когда солнце уже собралось скрыться за горами, Оля и Видья приземлились и, пройдя по лесной тропе ещё примерно час, вышли к лесному поселению, затерянному в долине реки Зайчонок — Заячьей заимке, куда в очередной раз бежали староверы, опасаясь грубого влияния внешнего мира. Видья долго удивлялся, зачем Оля скинула с себя одежду, которую носила до этого, переоделась в долгополую рубаху с вышивкой и нацепила на голову платок.
— Так надо, — коротко ответила она на все расспросы.
Навстречу им вышел бородатый мужчина.
— Куда путь держите, людие? — спросил он.
— Дальней дорогой в поисках утраченного сокровища. — ответила Оля. — Ныне путь держим от Россыпной в сторону Усть—Кана.
— Открылся ли тебе путь в Беловодье? — строго спросил он.
— Мне он не открывался, — ответила девочка, — как и никому другому, о ком мне известно.
Мужчина стал ещё более суровым.
— Чтишь ли ты истинную веру? Сторонишься ли порока?
Оля задумалась. Никогда раньше она не сталкивалась с подобным отношением.
— Я осеняю себя двумя перстами, если этого достаточно.
Однако дорос продолжался.
— Кто тот, кого ты привела в наше убежище?
— Он — чужеземец, хоть и говорит по–нашему, он хранит много тайн и не раскроет вашу, он чтит своих богов и не посягает на иную веру. Люди называют его Видья, что значит "видящий".
— Ничего он не видит. — отрезал бородач. — Что тебе надо?
Оле уже это совсем не понравилось. Чего доброго, ещё прогонят прочь.
— Две ночи сна под прочной крышей, пища за столом, а не на биваке, баня, возможность постирать одежду. Также мы хотим дозакупить припасов для дальнейшего путешествия, желательно — продуктов, которые выращены в здешних краях. Мы всё оплатим.
Бородач смерил её таким взглядом, что девочку мороз пробрал по коже.
— Так и быть, будет тебе то, что ты просишь. — произнёс он таким тоном, словно на самом деле собирался отказать. — Только изволь соблюдать правила. Спать будете на чердаке хлева моего дома. Пища вам также будет принесена на стол под навесом в моём дворе. Есть будете из своей посуды. В баню пойдёшь ночью после всех наших баб одна и тогда же будешь стирать. Деньги за припасы отдашь мне лично, чтобы больше никто не видел. И не смей заговаривать ни с кем из баб или детей. Нам скверна не нужна. Я ясно выражаюсь? — закончил он таким угрожающим тоном, что у Оли хватило сил только на то, чтобы молча кивнуть.
После этого бородач окинул её ещё раз оценивающим взором, развернулся и пошёл по тропе прочь. Очевидно это заменяло приглашение следовать за ним. На Видью он даже не взглянул, словно его вовсе не существовало. И своего имени он, кстати, тоже не назвал, как не спросил и Олиного.
Только расположившись на чердаке хлева, Видья хоть немного расслабился. Чёрный пол чердака был устлан соломой, чистого пола не было. Ничего похожего на кровати не было тоже. Очевидно считалось, что чужаки лучшего не заслуживают. Отопления никакого предусмотрено не было, но крыша была действительно прочной, а от скотины внизу было теплее, чем можно было бы ожидать. Достав походный столик, Видья засветил волшебные лампы, от которых сразу стало светло и тепло. Только Дуське здесь резвиться было негде, сухую солому было слишком легко поджечь.
— Потерпи, Дуська, — прошептала огневушке Оля, — завтра будешь в бане вовсю резвиться.
Где–то между домом и хлевом располагался как раз тот навес, о котором говорил хозяин. К удивлению Оли и Видьи, ужин при светце их уже ждал. "О, они и свечи считают, должно быть, скверной," — смеясь, подумала Оля. На их обоюдное удивление еда оказалась исключительно вкусной. Хотя после такого долгого и трудного перехода девочка бы не отказалась от небольшого количества мяса или рыбы, всё было постным. Зато Видья, привыкший за время стажировок в некоторых монастырских школах к вегетарианству, кажется, не испытывал никакого неудовольствия.
— Спасибо, хоть не объедками накормили, — смеясь, проговорил он, — действительно очень вкусно. А я уж думал, зачем мы вообще сюда пришли при таком отношении.
— Мне поведение того мужика тоже не слишком понравилось, — нехотя ответила Оля, — вообще, обычно староверы гораздо гостеприимнее, разве что посуду отдельную дадут. У большинства из них считается, что гостя надо встречать так, словно встретил самого Христа. А меня вообще, как свою должны были привечать, но тут… Ладно, постараюсь не забивать себе голову.
Ночь прошла спокойно. К своему удивлению, Оля обнаружила, что спать на сеновале намного спокойнее, чем в палатке, и почти также комфортно, как в постели. Утром они также обнаружили свой завтрак на столе под навесом. Это была гречневая каша с молоком и травяной чай со свежеиспечёнными булочками. Ну да, пришёл четверг, так что можно и скоромное в пищу. Впрочем, никого из обитателей дома видно не было, а следующее домохозяйство только едва проглядывалось в отдалении.
— Ты давай, забери лошадей, навести нашу шаманку и Игната Матвеевича, найди, у кого лошадей в Усть—Коксе до завтра на постой пристроить, не торопись. — Оля улыбнулась. — Возвращайся к вечеру, я тут сама управлюсь, обо мне не беспокойся, ничего тут со мной не случится.
— А я вот беспокоюсь. — молодой волшебник заметно нахмурился. — Уж больно они мне мусульман напоминают. Чего от них ждать? Не лучше ли сразу в Усть—Коксу рвануть? Ты говорила, что там село большое. А коли так, люди–то в Катанде, Тюнгуре и Кучерле куда более дружелюбные, должно быть, и в Усть—Коксе так же.
— Вот именно, Усть—Кокса — большое село. — возразила девочка. — А стало быть, больше шансов нарваться на излишне бдительную власть, объясняться лишний раз с которой, откуда ты такой смуглый выискался, мне совершенно не хочется. Эти хоть не донесут. Достаточно уже того, что нам в будущем придётся через Горно—Алтайск проезжать со всеми предосторожностями. Ты лучше у Игната Матвеевича спроси, кому в Усть—Коксе можно доверять. Туда прямо и иди. Чем меньше людей там тебя увидят, тем лучше.
— Я понял. — улыбнулся молодой волшебник. — Буду вести себя так, как когда скрывался у себя дома, в Сиккиме.
После завтрака Видья исчез, отправившись готовить следующий этап их путешествия, а Оля вернулась к себе на чердак и принялась за зубрёжку санскрита. Через некоторое время она услышала, как кто–то осторожно скребётся в дверь.
— Войдите! — громко сказала она и встала.
В дверь пролезла девчушка примерно её возраста.
— Меня зовут Манька, — заявила она, — а тебя?
Здесь впервые кто–то спросил её имя, и Оля, слегка удивившись, ответила:
— А меня — Оля. Но мне запрещено с тобой разговаривать.
Девчушка засмеялась.
— А ты не бойся, — хихикнула она. — Тятя с братьями уехал на охоту и вернётся не раньше следующего утра. До его ловушек путь не близкий. А мама сказала, что он — невежа, и чтобы я обязательно позвала тебя стирать бельё вместе со всеми, а потом в баню. Только на общий обед мы тебя не позовём, потому что тятя велел бабушке — его матери за всем следить. Но она почти что глуха и слепа. И из дома не выходит. В дом нельзя, но в любом другом месте мы будем с тобой разговаривать. Мать ждёт тебя. Мы идём стирать бельё сейчас, а печь уже топится.
Надо ли говорить, насколько Оля была рада такому повороту событий? По дороге она спросила Марусю, имя Манька, по её мнению больше подходило козе, не боится ли она идти против воли отца?
— А чего бояться? — удивилась девочка. — В субботу тятя так и так пороть нас всех будет. И маму, и братьев, и сестёр и меня. И за ваш приход добавит в любом случае. Только бабушку пороть не будет, потому что она — старшая. Раньше бабушка сама его порола, но теперь у неё уже силы не те.
Оля только вздохнула. Как сильно местные нравы отличались от того, к чему она привыкла. А ведь и в её роду, да и вокруг неё было немало староверов, но такое…
Хозяйку дома звали Настасьей Глебовной. Эта статная женщина с серыми глазами была, казалось, олицетворением домашнего очага. Когда Оля представилась, она просто сказала: пошли в баню бельё стирать. Мы застирываем в бане, а полощем на реке. При стирке, Оля втихаря воспользовалась одним из тех пузырьков, которыми в большом количестве снабдила её в дорогу предусмотрительная тётка. Это было очищающее зелье, которое, растворённое в воде, моментально удаляло любую грязь и даже пятна. А дальше достаточно было одежду только немного прополоскать в проточной воде и высушить. После большой стирки был обед. Чтобы Оле не было одиноко, договорились, что семья сначала поест в доме, а Оля подождёт их в своём убежище, а потом все выйдут во двор и составят ей компанию. После обеда была баня. Какое это блаженство — распариться в бане после долгих странствий, когда кажется, что все кости твои измоклись под дождями, а холод не раз пробирал до самой души! Какое это удовольствие — очистить тело от грязи, отмыть волосы от жира, просто быть чистой и хорошо пахнуть настоем ромашки! А пока парились, разобрались со всеми странностями. Старшая дочь Настасьи Глебовны, отказавшаяся назвать своё имя, вдруг, к страшному неудовольствию своей матери изрекла:
— Тятя сказал, что ты — блудница и вероотступница, что осквернила себя с язычником.
— Маланья, замолчи уже! — взвизгнула Маруся. — Мама сказала, что это не может быть правдой!
Оля чуть не подавилась. Так вот оно, в чём дело. Смех, гнев и удивление смешивались в её душе в такой странной пропорции, что она чуть не потеряла дар речи.
— Видья — мой дальний родственник по крови, хоть мы и непохожи. Я считаю его своим братом, а он относится ко мне как к сестре. Я уважаю его право на его веру, а он точно также уважает моё право на мою. И вообще, не находите ли, что я ещё слишком мала, чтобы быть "блудницей"?
В душе Оля не сомневалась, что тот бородатый мужчина назвал её другим словом, похуже, из тех, что именно в таком смысле, а также в смысле обозначения грешника иногда использовала баба Яя, но про которое ей в школе очень крепко досталось. Ей быстро объяснили, что оно крайне непристойно, и приличным людям его употреблять не годится. Она, было, совсем растерялась, ведь бабу Яю она также относила к числу приличных людей, но учительница русского языка рассказала ей, что так было не всегда. Когда–то это слово имело вполне допустимый смысл, но потом поменяло значение и стало совсем непроизносимым, а баба Яя просто продолжала его употреблять так, как это было до восемнадцатого века.
— Но ты же ела с ним из одной миски? — не унималась Маланья.
Оля аж закашлялась. Потом рассмеялась.
— В походе, если хочешь знать, у каждого — своя миска, ложка и кружка. Нельзя есть из одной чашки, как и нельзя меняться. И к вере это отношения никакого не имеет. Просто посуду как ни мой, дочиста не вымоешь, и если этого запрета не соблюдать, можно заболеть. Так что всё, к чему твой тятя имел возможность придраться, так это то, что я вообще путешествую с иноверцем, может, что я вообще путешествую, или что мне не открылись врата в Беловодье. Да, только я их и не искала. Мне и здесь хорошо. Можно подумать, что он сам нашёл их, — закончила она с заметной ехидцей.
— Фёдор — фанатик, увы, — вздохнула Настасья Глебовна. Там, где я выросла, людям и в голову не пришло бы многое из того, к чему мне пришлось здесь привыкнуть. Только когда тебя замуж выдают по Кормчей Книге, выбирать не приходится. На Телецкое, говоришь, собираетесь? Так навестите там мою матушку, Елизавету Порфирьевну Бобылиху. Обязательно. Там совсем другие люди по нраву и духу, храни их Господь.
Это объясняло многое. Некоторые из староверов, которые ни под каким видом не соглашались смешиваться с чужаками, дабы избежать кровосмешения, составляли браки по так называемой Кормчей Книге, и тогда ни у жениха, ни у невесты, ни у их родителей особого выбора не было. Совместимость по Книге перевешивала всё остальное, включая привязанности, духовную близость, взаимопонимание, любовь. После бани обсуждали с Настасьей Глебовной, какие припасы нужны в дорогу. Оля попросила крупы местных злаков для каши, топлёного масла, копчёного, вяленого или сушёного мяса, сушёных грибов, если остались с прошлой осени, куриных яиц, лука и хлеба. Не очень много, только для разовой особой надобности, а так они отнюдь не голодают. Действительно, бобов, гречки, тушёнки и картошки у них было столько, что голод им в Видьей явно не грозил, но Олю беспокоило другое. Если однажды Видье придётся здорово напрячь волшебные силы, то подпитывать их надо пищей с той земли, где ты находишься, да ещё правильно приготовленной. Готовить она умела, но продукты должны были быть обязательно местными. Настасья Глебовна пообещала, что к утру всё будет сделано.
К ужину вернулся Видья и привёз от старой Аксым обещанные ею амулеты.
— А она и не ворчала вовсе, — заявил он, улыбаясь и явно довольный. — Наоборот одобрила, что решили больше не связываться с Эгликом. Просила только заехать в гости, если сможем. О тролле я предупредил и её, и Игната Матвеевича. Он сказал, что прятался тот скорее всего в одной из пещер. А вот как этот самый тролль умудрился из Норвегии попасть на Алтай, он не имеет ни малейшего представления. Кстати, я у него пообедал и сходил в баню. И, знаешь, я раньше таким способом никогда не мылся, но мне понравилось. Лошади уже на пастбище около Усть—Коксы, у одного его знакомого пастуха, мы вместе договаривались.
— Что ж, — улыбнулась Оля. — Значит, завтра в путь.
Утро было серым и ненастным. Переждать бы эту непогоду, но Оле и Видье не хотелось задерживаться ни одного лишнего дня у фанатика, от которого неизвестно, чего ждать. И уж становиться свидетелем массовой порки Оле точно не хотелось. Видье обо всём об этом она вообще не стала рассказывать, но про себя думала, что, вероятно, именно из–за таких придурков–фанатиков по всей стране верующих людей стали считать мракобесами. Настасья Глебовна подняла их с Видьей с первым светом, почти в сумерках, задолго до восхода солнца. На столе их ждал завтрак и припасы, о которых просила Оля. Кстати, булочки оказались просто изумительными на вкус, вид и запах. Сложив припасы в сохраняй–короба и разместив их в бездонных сумках, Оля оставила деньги для оплаты на столе под навесом, придавив их тяжёлым камнем, чтобы не унёс ветер. На эти деньги можно было бы купить, по меньшей мере, козу, так что жаловаться на прижимистость постояльцев им не придётся. Фёдор с сыновьями ещё не вернулись, и ей страшно хотелось с ними и не встречаться. Поэтому, когда они убедились, что Настасья Глебовна уже ушла в дом, а все остальные обитатели заимки всё ещё дома творят утренние молитвы и не думают показываться на улице, достали ковёр–самолёт и взмыли в небо под покровом невидимости. Пробыв в небе всего четверть часа, они объявились на пастбище в окрестностях Усть—Коксы, взяли своих лошадей и ещё через каких–то полчаса уже, оставив позади занятое утренними делами село, выехали на тракт, ведущий в Усть—Кан. К слову сказать, знакомый Игната Матвеевича был на редкость любезен и наотрез отказался брать какую бы то ни было плату за постой лошадей на пастбище на одну ночь.

Глава 25. Мелкая пакость.

После полудня набежавшие было тучи разошлись, и погода дальше позволяла двигаться настолько быстро, насколько были способны лошади при том, что дорога шла в гору. Подъём этот был достаточно длительным, почти всё время, пока тракт следовал вдоль реки Коксы вверх по течению. Хотя они договаривались о том, чтобы не останавливаться и обедать на ходу, примерно около обеденного времени Видья внезапно велел остановиться.
— Ты слишком гонишь лошадь, — сказал он Оле. — Мне приходилось подстраиваться под твою скорость. В результате, мы вымотали лошадей. Что с тобой? — волшебник внимательно посмотрел на девочку. — Я думал, ты умеешь держать размеренный темп, но сегодня ты как с цепи сорвалась. В результате нам придётся встать, и в расстоянии мы отнюдь не выигрываем.
Оля молчала. И дело было совсем не в том, что ей было стыдно. Просто для выражения того, что она чувствовала, слова отказывались служить. А чувствовала она себя преданной, преданной теми, кого она считала чуть ли не своими родственниками, поскольку она выросла среди староверов, и хотя её родители были так называемыми "единоверцами", даже в её роду староверов разных толков было предостаточно. И всегда её принимали как родную. А тут такое… Она чувствовала себя преданной… И какой–то ошпаренной. Хотелось побыстрее оказаться как можно дальше от этого места, забыть о происшедшем, как о дурном сне. Видья не стал с ходу допытываться ответа, видать монахи кое–чему его научили.
В стороне от дороге, на берегу быстрого ручья стали лагерем, распрягли лошадей и приготовили основательный обед так, чтобы его хватило ещё и на ужин. После обеда Оля взяла шест, нашла небольшое высохшее деревце и так стала охаживать его шестом, что в конце концов эта сухая ёлка сломалась и упала. Оля не заметила, как брат подошёл сзади, и обернулась только тогда, когда его рука легла ей на плечо.
— Ты злишься. Я так и думал, когда наблюдал, как ты подгоняешь бедную лошадку. Злишься. А почему?
— Да, я злюсь, — заявила Оля, высвободившись и сделав несколько движений с шестом. Казалось, в каждый удар и блок она вкладывает частицу этой злости. — Я злюсь, и мне больно. Этот Фёдор, тот самый, бородатый хозяин заимки, обозвал меня блудницей и вероотступницей. Ему пришло в голову, что я с тобой… Понимаешь, что? Он не имел никакого на это повода! И никакого права! Ну, ладно, твоя матушка, которая ждёт ото всех подлости из числа тех, что видит вокруг себя. Но это! Да, кто он вообще такой? Праведником себя возомнил великим! — произнося эту речь одновременно с упражнениями, она несколько захлёбывалась дыханием. — Все в грязи, а я в белых одеждах! Не найдёт он своего Беловодья с такой гордыней, ох, не найдёт, ибо она у него непомерна. Не случайно в Писании сказано "Не судите, да не судимы будете". А он думает, что для праведности достаточно тиранить своих близких и презирать всех остальных!
Видья еле удержался от смеха, чтобы не обидеть сестру.
— Оля, — обратился он к ней, еле сдерживаясь. — Да, забудь уже. Это — его беда, а не твоя. Так стоит ли из–за него так страдать? Понимаешь, е–г–о проблема и е–г–о беда. Так пусть сам страдает из–за неё! Тебе–то что?
Поворот мысли был настолько неожиданным, что девочка остановилась, изумлённо хлопая глазами, и уставилась на волшебника. Видья, наконец разрешил себе рассмеяться.
— Ты только представь себе, как страдает этот бедняга! Ему везде мерещится осквернение. Он боится всего и всех. А кроме всего прочего, он лишил себя возможности нормально поговорить с путниками, что обычно людям всегда интересно. Помнишь, как нам приходилось прятаться от тибетцев, чтобы не застревать в каждой деревне на неделю из–за расспросов о России? А он мог бы получить удовольствие от рассказа о том, как мы победили тролля и оставили с носом Эглика, полюбоваться твоими пастелями–акварелями, разузнать, что нового на свете. Думаешь, он счастлив? Он своим фанатизмом насмерть отравил существование и себе, и всем окружающим.
— Вот уж точно, — вздохнула Оля. — За наш приезд он всю семью завтра пороть будет.
Тут пришла очередь Видье поперхнуться.
— Видал я, конечно, религиозных фанатиков, но это уже просто несусветная глупость.
— Кто бы сторонний рассказал, не поверила бы, но в Марусиных глазах такая обречённость была, что это — правда, я уверена, да и в бане, когда мы вместе были, я видела, что у всех домашних спины и бёдра располосованы. И некоторые рубцы совсем свежие. Даже у Настасьи Глебовны.
Молодой волшебник вздохнул.
— Эх, знать бы, когда у него запланирована экзекуция точно, я бы ему устроил…
— И что бы ты сделал? — удивилась Оля.
— Какую–нибудь пакость. Достаточно мелкую, чтобы не причинить настоящего вреда, но достаточно серьёзную, чтобы напрочь отбить охоту этим заниматься.
Тут уже Оля была готова рассмеяться. Представить себе Видью в роли пакостника она совершенно не могла. Увидев, что девочка успокоилась, он стал показывать ей новые приёмы с шестом, а после, до самого ужина они провели время за изучением санскрита.
— Кстати, что ты имела ввиду, когда сказала, что этот Фёдор никогда не найдёт своего Беловодья? — спросил молодой волшебник, когда они ложились спать.
— Земля праведных, вход в которую, по мнению некоторых, расположен где–то у подножия или на склоне Белухи. Вход туда открывается только людям честным и чистой жизни. Можно всю жизнь прожить возле самого входа, но никогда не увидеть его. Там, в Беловодье, по преданию текут молочные реки с кисельными берегами. Некоторые говорят, что Катунь сама течёт к нам из Беловодья.
— Это — просто легенда?
— Про молочные реки с кисельными берегами, как ты понимаешь, да. Про исток Катуни — тоже, как мы с тобой видели. Про землю праведных — тоже, увы, легенда, а вот само Беловодье существует, только вход туда расположен совсем не там, где они думают. Это — просто название одного из соседних миров, где человеку можно жить. Попасть туда можно через Путеводный Камень, а камень тот лежит между Орлом и Курском на Кромском тракте, на моей родине. Отец был одним из его стражников, пока не ушёл на войну. И Дашка пожертвовала собой, чтобы Осквернители Солнца до него не добрались.
Когда Оля заснула, Видья задумался. Всё было хорошо, кроме того, что за день они в итоге преодолели не более сорока километров и сбились с некоего ритма расстояний. По расчётам Видьи, сегодня к вечеру они уже могли достигнуть если не Кырлыка, то, по крайней мере, заночевать в Сугаше, где у Игната Матвеевича живёт знакомый, а уже к середине следующего дня, миновав Мендур—Соккон, уйти в дикие дебри долины Чарыша. После Сугаша дорога до Мендур—Соккона шла вниз, и лошади могли бы бежать достаточно резво. Теперь они застряли и даже до деревни Абай не добрались, а завтра всё ещё дорога будет идти вверх довольно долго, если верить карте.
Утро принесло ещё больше разочарования. За ночь лошади как будто не отдохнули вовсе. Более того, такими взмыленными Видья не видел их даже накануне. Можно было подумать, что всю ночь кто–то на них скакал во весь опор. Они не только не были способны нести на себе всадника, но даже отказались идти на поводе, когда Видья и Оля решили всё–таки тронуться и идти пешком. Пришлось оставаться на месте на вторую днёвку.
К счастью, Оле удалось договориться, с местными белками, и рыжие подружки натаскали им откуда–то столько вкусных ягод, грибов и грецких орехов, что храня их сохраняй–коробах, можно было ещё много дней лакомиться и баловать себя. Оле снова удалась охота за змеями, а в остальную часть дня, когда не надо было готовить пищу, продолжались тренировки в бое на шестах. Где–то к обеду девочке пришла в голову мысль о том, что в дело о состоянии лошадей замешана местная нечисть, и вместо предложенного Видьей урока санскрита она углубилась в чтение второй части "Хроник непуганной жути", где по её расчётам должна была содержаться информация о повадках и возможностях местных волшебных сил. После пары часов изучения историй о всяческой белоглазой чуди, ей попалась легенда об алмысах. Они любят на ночь уводить лошадей и до утра скакать на них во весь опор, после чего лошади, если вообще остаются живы, не могут идти дальше. А на следующую ночь ситуация повторяется. На вид они похожи на гномов и боятся решительного человека. Оля захлопнула книгу.
— Видья, если мы хотим завтра тронуться в путь, эту ночь нам придётся не поспать. Лошадей караулить надо.
— А что такое? — удивился молодой волшебник. — Я же защиту на лагерь поставил. Кто их украсть может?
— Алмысы, видать, не знают, что ты её поставил, — съязвила Оля. — А если серьёзно, то, видимо, против них нужны какие–то специфические чары, о которых мы не знаем.
— Кто такие алмысы?
— Маленькие мохнатые полулюди–полузвери белого цвета, как я поняла. Любят пакостничать. Особенно загонять по ночам лошадей. Согласно легенде, живут в Усть—Канской пещере, но исследователи там их логова не обнаружили. Следовательно, если у них и есть логово, то где–то ещё, где мы не знаем, а видят их только тогда, когда удаётся поймать при попытке напакостить.
— Так выловим же эту мелкую пакость и накажем. — заключил Видья. — А как наказывать будем?
— Судя по всему, сначала надо пригрозить в пропасть выбросить, а потом — выпороть. Главное — не позволить им с собой пререкаться.
— Остался вопрос о том, как их поймать.
— Согласно легенде, охотник намазал седло смолой, и они прилипли, но лошади ещё сутки были малопригодны для передвижения.
— Нам легче. — улыбнулся Видья. — Мы можем воспользоваться волшебством. Так как мы не знаем, какое волшебство воздействует на алмысов, мы используем воздействие волшебства на лошадей. Сёдла действительно намажем смолой, а вот на лошадей наложим специальные чары, чтобы они на смогли никуда скакать, а мы бы тут же узнали о том, что кто–то их пытается мучить. Нам даже скорее всего вовсе не придётся ждать всю ночь.
Молодой волшебник оказался прав. Прошло лишь несколько часов после того как они сделали вид, что легли спать, как сработал еле уловимый, но чёткий сигнал тревоги. Юноша и девочка вышли из палатки. Судя по звёздам и луне на ущербе, которая ещё только показалась из–за гор, время едва перевалило за полночь. Лунный свет заливал поляну мягким серебристым светом, а облака вокруг лунного диска казались перламутровыми, но ближе к скалам и лесу всё скрывали чёрные ночные тени. В стороне было слышно отчаянное лошадиное ржание. Видья засветил шар света, и они с Олей поспешили к лошадям. Лошади, скованные волшебными путами, отчаянно пытались вырваться, чтобы умчаться как можно дальше, а к их сёдлам прилипли маленькие белые существа, похожие на людей, но покрытые шерстью и с мордочками, напоминавшими не то барсучьи, не то обезьяньи. Рот их, по всем признакам, был приспособлен не только для еды и криков, но и для речи. Не понимая, что попали в ловушку, они отчаянно и бессмысленно шпорили лошадей.
Молодой волшебник выдернул их из сёдел и подвесил в воздухе чуть в стороне. Понемногу животные успокоились. Видья освободил их от волшебных пут, Оля расседлала их, и они стали мирно щипать траву. Отчаянно вереща, алмысы пытались высвободиться из волшебных пут, впрочем, не особенно успешно. Оля сложила руки на груди и попыталась принять грозный вид.
— Ну, и что в вами, злокозненниками, делать? — обратилась она к ним. — Вот возьмём и в пропасть вышвырнем, тут вам и конец настанет.
— Врёшь, не вышвырнешь, духу не хватит! — заговорил старший из алмысов. — А вот мы возьмём, и всю кровь у ваших лошадей выпьем, а вас самих до смерти защекочем. Мы тут только поразвлечься приходим, а вы нас — так! Так мы тоже можем ещё как ответить!
Видья рассмеялся.
— Грозить вздумали, а сами из пут вырваться не могут. Я ведь могу и раздавить вас, точно букашек, и даже на Луну забросить. А захочу, возьму хворостину и запорю до смерти.
Он взмахнул рукой, и алмысы хором завыли так, словно кто–то из больно–пребольно ударил. Раз, другой, третий, четвёртый…
— Отпусти нас, Великий Господин, — взмолились алмысы. — Если отгадаешь нашу загадку — век тебя тревожить не будем!
Судя по дружному вою алмысов, ответом бы ещё один удар. Оля не ожидала от своего четвероюродного брата такой жёсткости, но волшебник чётко помнил её предостережение — ни в коем случае не соглашаться на уловки алмысов. Ещё удар, и алмысы не выдержали.
— Пощади, отпусти нас, Господин! — хныкали они. — Не надо никаких загадок! Отпусти нас только! Мы будем три дня бежать от этого места, и никогда больше тебя не потревожим!
— Отпущу только, если поклянётесь никогда больше не вредить не только мне, но и всем прочим людям.
— Клянёмся! — прохныкали алмысы.
— Тогда пошли вон! — объявил он и распустил путы.
Больно ударившись о землю и вскрикнув в последний раз, алмысы бросились наутёк. Оля тихо смеялась.
— А ты — строгий барин! — подначила она брата.
Видья рассмеялся.
— Я отлично знаю, что давать спуску всякой мелкой нечисти — себе дороже. Ну всё, пошли спать. Теперь, когда я с этими алмысами познакомился лично, мне не составит труда поставить от них волшебные чары. Конечно, обычно если волшебное существо клянётся чего–то не делать, этому можно верить, но этих — кто знает? Проверять не хочется.
Следующим утром Оля и Видья всё–таки тронулись в путь, хотя и изрядно проспали рассвет, а потому решились позавтракать по–быстрому кашей и тушёнкой из консервных банок. Конечно, с приготовленной пищей не идёт ни в какое сравнение, но хорошо было уже то, что и такая пища, которую можно быстро довести до требуемого качества буквально за минуты, у них была. В походе всё пригодится. К ночи путники благополучно достигли селения Мендур—Соккон, расположенного на берегах Чарыша и впадающей в него бурной реки с тем же названием. Оля зачерпнула Чашей воду из Чарыша, и её кристалл, как она и ожидала, окрасился бледно–жёлтым. Они были на правильном пути. Ночевали на сеновале у знакомого Игната Матвеевича, у него же и оставили на постой лошадей.
Утром с рассветом двинулись пешком вверх по течению реки. Никто не мог сказать в точности, насколько возможен был путь верхом дальше, с чем придётся столкнуться, но в одном все сходились точно. Лучше не рисковать необходимостью возвращаться.
Погода радовала. Лёгкая утренняя дымка скоро рассеялась, яркое солнце припекало настолько, что пришлось покрыть голову, в тёплых вещах пока не было необходимости. Дорога вдоль русла Чарыша была также поначалу вполне проходимой. В Чарыш впадает довольно много рек и ручьёв, переправа через которые замедляла движение, но зато точно не было недостатка в чистейшей питьевой воде. У одной из таких речек пришлось делать обход скал, с которых Чарыш низвергается вниз выше по течению. В поисках проходимого маршрута Оля и Видья набрели на затерянную в горах пещеру. Войдя внутрь, молодой волшебник засветил шар света и обомлел от неожиданного восторга. Все своды пещеры были покрыты великолепными древними росписями. Он бросился рассматривать рисунки.
— Невероятно! — пробормотал он восторженно. — Невероятно, насколько они похожи на то, что находят в Ладакхе и на Тибете. Сможешь зарисовать сколько–то из них для сравнения? А то сам я рисую как курица лапой.
Оля достала карандаш с бумагой и принялась за работу, пока Видья обустраивал лагерь. Работа была нелёгкой, но на редкость увлекательной. Когда чистая бумага кончилась, она решила выйти из пещеры и показать получившееся Видье. К её изумлению, уже темнело, но после мрака и холода пещеры её ждал сытный горячий ужин, изумительный травяной чай с какими–то невиданными сладостями, а главное — уютная тёплая палатка. Они задержались ещё на день, но дело стоило того, так как Видья утверждал, что надо обязательно сопоставить эти рисунки с известными образцами. Это может быть очень важным для науки.
Ночью поднялся ветер, но после нескольких дней задержек по разным причинам, надо было двигаться дальше, хотя с юга над долиной Чарыша, как было хорошо видно с невысокого перевала, через который пришлось обходить неудобное место, нависала почти зловещая чёрная туча. Где–то на юге бушевала гроза, но ветер отнёс её в сторону, принеся лишь холодный промозглый воздух и тревожное предчувствие, которое не исчезло даже тогда, когда вышедшее из–за туч солнце вновь засияло к полудню во всём своём блеске. В чём была причина этого тревожного чувства, ни Оля, ни Видья не понимали, но оно заставляло молодого волшебника постоянно быть начеку. И не напрасно. Примерно через час долину Чарыша потряс страшный грохот. Огромный поток из камней грязи нёсся, заполняя русло реки и всю нижнюю часть долины прямо им навстречу. На мгновение замерев от ужаса и неожиданности, волшебник быстро пришёл в себя. Мгновенно переместившись при помощи переноса на скалистый утёс, нависавший прямо над звериной тропой, по которой они шли, он поднял свою сестру в воздух. Оля повисла над землёй как раз в тот момент, когда страшный поток погрёб под собой место, на котором она только что стояла. Ещё мгновение, и девочка уже стояла на утёсе рядом с братом.
— Деревня… — в ужасе прошевелила она побледневшими от страха губами.
— И не только. — согласился Видья. — Стой здесь и никуда не уходи. — велел он и тут же растворился в воздухе.
Время шло, но молодой волшебник не возвращался. Оля сообразила, что он даже не оставил ей своей сумки, где была спрятана палатка. Небо заволокло тучами, начал накрапывать мелкий дождь. Надев термоплащ, девочка собрала дров и постаралась развести костёр, который бы ни за что не разгорелся, если бы не помощь огневушки. Порывшись в сумке, Оля нашла небольшой тент, который "на всякий случай" положила ей в дорогу тётя Ася. Так что развернув его между двумя одиноко стоящими соснами, она могла спокойно дожидаться своего брата, если и не в тепле, то хотя бы в сухости, а тепло давал жаркий костёр, растопленный сухими ветками.

Глава 26. Камни и грязь.

Видья явился только к вечеру, грязный, уставший, потрёпанный.
— Деревню я спас, — пробормотал он, ставя палатку. — И несколько деревень ниже по течению тоже. Сумел передать сообщение нескольким волшебникам, чтобы ещё ниже отвели поток от мест, где живут люди. Но измотан я до предела.
— И всё же нужна вода для питья и готовки. — ответила Оля. — Я бы ещё могла обойтись без еды до завтра, но без нормального ужина ты не восстановишься. А где взять чистую воду самой, я не имею ни малейшего понятия. Это место даёт убежище, но пищи и воды поблизости не видно.
— Ты права… — пробормотал Видья и исчёз, забрав котелки и кожаный мешок.
Примерно через полчаса он вернулся, тяжело опустил на землю ёмкости с водой и рухнул на землю. Оля немедленно залезла в тётину аптечку и достала нужную флягу.
— Выпей три глотка, — приказала она брату. — Гадость изрядная, больше — тоже нельзя, но тебе станет лучше. Завтра выпьешь ещё.
Примерно через десять минут восстановительное зелье сделало своё дело, и если бы Видья не был таким смуглым, можно было бы сказать, что его лицо приобрело нормальный цвет. Он встал и начал помогать по хозяйству.
Следуя науке матери и тёти, Оля приготовила ужин строго из тех продуктов, которые были собраны в этом краю, более того, являются местными, а не привнесёнными издалека. Тут–то как раз и помогли закупки, сделанные на старообрядческой заимке, а также добытые некоторое время назад тушки змей, бережно сохранённые для приготовления в сохраняй–коробе, коренья и ягоды.
Утро было туманным и промозглым. Шёл мелкий противный дождик. Дно долины Чарыша оказалось покрыто слоем хлюпающей грязи вперемешку с камнями. Дождь постепенно смывал грязь, но это происходило медленно, и всё равно было скользко. Осмотревшись, Видья решил, что пока стоит такая грязь, двигаться дальше опасно даже в высоких резиновых сапогах. К полудню дождь усилился, и уровень Чарыша поднялся настолько, что с вершины их утёса можно было наблюдать, как вода постепенно затопила то место, где проходила тропа. Река вздулась. Её бурные воды уже не были столь кристально–чистыми. Проносилась грязь, сучья, иногда даже было видно, как движутся камни. Большая часть дня ушла на хозяйство и изучение санскрита, поскольку при такой погоде даже тренироваться с шестом было небезопасно на той маленькой наклонной каменной площадке, которая стала прибежищем путешественников.
К вечеру, однако, дождь прекратился, и появилась надежда на то, что к утру вода начнёт понемногу спадать. Так и случилось. Утро наступило яркой розовой зарёй, жарким солнцем и безоблачным небом. Повсюду клубилась лёгкая дымка, образовавшаяся от испарявшейся влаги. К полудню река уже почти вошла в свои привычные берега, и Видья решил, что пора трогаться в путь, хотя бы и с большой осторожностью. Спускаться с утёса решили при помощи волшебства, не полагаясь на надёжность верёвок на столь мокрых ещё камнях. Шли медленно, выверяя каждый шаг при помощи альпенштоков. Это было необходимо, так как кругом всё было ещё очень мокро и скользко. Приходилось соблюдать особую осторожность, чтобы не упасть. К вечеру снова прошёл небольшой дождик, однако на сей раз тёплый, лёгкий и очень короткий. Вдалеке даже было видно солнце и голубое небо.
Поднявшийся ночью ветер подсушил всё вокруг, и на следующий день идти было уже значительно легче. К третьему дню стало ощутимо холоднее. Снежники были уже совсем рядом. И вот, наконец, к вечеру Оля и Видья достигли того места, которое можно было бы назвать истоком Чарыша. Дальше — только бесконечные ручьи, текущие от снежников. Оля наполнила водой Чашу с кристаллом. Он окрасился ярко–жёлтым. Выпив воду из Чаши, она стала осматриваться, где бы окунуться. Так как безопасного места видно не было, Видья снова соорудил подобие купальни. На сей раз, окунаясь, Оля даже подумала, что это повторение одного и того же начинает уже порядком надоедать, хотелось хоть какого–то изменения… в пределах безопасного.
Выбравшись из реки, девочка первым делом закуталась в термоплащ и забралась в палатку, где уже горели жаровни, припасённые специально для таких случаев. И как хорош был горячий чай из трав! Кристалл в медальоне радостно горел жёлтым, знаменуя то, что всё утерянное за этот год было снова обретено. Уже темнело, и лагерь на этот раз решили никуда не переносить. Утром чуть свет двинулись в обратный путь. На высоте горной тундры ночью подморозило, и вода в котелке покрылась ледяной коркой, но по мере спуска вниз пришлось довольно быстро избавляться от тёплой одежды. Оля уже была готова смеяться, насколько точно в этой истории с Водами Жизни повторялась одна и та же история. На пути к очередному истоку постоянно случались какие–то неприятности, а обратный путь наоборот всегда проходил как по маслу. Вот и в этот раз приходилось только удивляться, насколько быстро природа стёрла все следы прошедшего несколько дней назад грязевого кошмара. Таким образом, дорога обратно до Мендур—Соккон заняла менее трёх дней. Ещё полтора дня на баню, стирку и пополнение припасов, и вот не прошло и десяти дней, а они уже верхом двигались по направлению к Усть—Кану.
Какое–то время последствия суровой стихии ещё сильно замедляли скорость движения. Местами приходилось либо двигаться очень медленно, либо вовсе обходить участки, покрытые скользкой грязью. Недалеко от Усть—Кана Оля обнаружила на карте некое место, обозначенное как Белая Пещера, и она уговорила Видью отправиться на разведку. Пещера оказалась большой и снова покрытой загадочными росписями, но на этот раз Видья решил не тратить время на зарисовки, зато внимательно изучил место, чтобы после уже самому навестить его, заснять наскальные рисунки при помощи фотоаппарата, а потом сравнить фотографии с теми, что он сделал на Тибете и в Ладакхе.
После Усть—Кана, повернув в сторону от русла Чарыша, дорога стала заметно лучше. Стало возможным применять последовательность шаг–рысь–шаг с двумя остановками на отдых, чтобы поесть самим и дать лошадям попастись. Места становились всё более обжитыми. В небольших деревнях с удовольствием останавливались на ночлег, зато сёла покрупнее наоборот старались побыстрее проехать, от греха подальше. Дождей было немного, природа как будто успокоилась. В лесной зоне стали попадаться первые белые грибы, так называемые колосовики, что не могло не радовать. Собирали не только к обеду–ужину, но и впрок. Так прошло без малого две недели, и вот впереди показался единственный город во всём Горном Алтае — Горно—Алтайск. Он мало чем отличался от привычного для Оли Медвежьегорска, разве что тюрем не было в таком количестве. Такие же деревянные домики, не более, чем в три этажа. Какой–нибудь житель Москвы назвал бы его, наверное, большой деревней. Из него вело сразу несколько дорог, одна из который уводила в сторону равнины, в Бийск, и далее снова через горы, в Чарышское, но им была нужна другая, та, что вела в сторону Телецкого озера. Зайдя на местный рынок и закупив кое–каких мелочей, они стали расспрашивать, как быстрее выйти на тракт. Тут–то как раз и случилось то, чего Оля боялась больше всего. Их остановил патруль. Долго рылись в документах, что–то вычитывали, а потом старший по званию заявил:
— Пройдёмте.
— Что–то не так? — попытался осведомиться Видья.
— Разберёмся. — безапелляционно заявил сотрудник НКВД.
Оля похолодела от ужаса. Это было именно то, чего они с тётей Асей боялись больше всего. Не помогли ни документы, ни молодящий амулет. Их за кого–то приняли, и это не сулило им ничего хорошего.

*  *  *

Когда Олю и Видью ввели в кабинет следователя, он некоторое время возился с бумагами, делая вид, что их даже не видит, потом на мгновение взглянул и тут же напустился гневным голосом на стоявших здесь задержавших их патрульных.
— Почему арестанты не в наручниках?
Один из патрульных попытался возразить:
— Так ведь то юноша и девочка совсем. Они и не пытались сопротивляться. Так зачем сразу наручники?
Глаза следователя гневно засверкали, готовые выскочить из орбит:
— Не юноша и не девочка, а государственные преступники, натворившие дел на несколько расстрельных статей по законам военного времени! Так что быстро вяжи их, чтоб и пикнуть не вздумали!
Защёлкивая наручники за спиной Оли и Видьи, патрульные сами выглядели как–то скованно и неудобно, почти виновато.
— А теперь выйти! — приказал следователь.
Когда дверь за патрульными захлопнулась, он снова заговорил тихим, но оттого не менее угрожающим голосом.
— Дел–то вы натворили, мягко говоря, преизрядно. Сами судите. Хищение государственного имущества в особо крупных размерах — раз, я имею ввиду конокрадство и кражу продуктов питания. Люди голодают! По карточкам живут! А у них изобилие! Спекуляция — два. Подделка документов — три. И я уже не говорю про дезертирство, неважно из армии или от трудовой повинности, подделку документов, а возможно, — тут он поднял вверх указательный палец и замолчал на мгновение, — возможно даже, — снова заговорил он, придав голосу особенно значительную интонацию, — шпионаж в пользу иностранного государства! Вы хоть представляете себе, что за это положено по законам военного времени? Расстрел! И без скидок на возраст! Что скажете в своё оправдание?
Видья молчал, очевидно оценивая сложившуюся ситуацию, так что отвечать пришлось Оле.
— Прежде всего то, — спокойно проговорила девочка, — что ничего из сказанного вами не является правдой. — признаться, она сама подивилась своему спокойствию, но, очевидно, после её приключений на Тибете, подобная переделка уже казалась не такой страшной, как по идее должна была бы. Пока Видья с ней, она была уверена, что они найдут выход. — Итак, — продолжала она, набрав в грудь побольше воздуха, — мы — не конокрады. В моей сумке я могу достать и продемонстрировать вам расписку в том, что лошади были взяты на прокат в колхозе за соответствующую плату, продукты были приобретены у тех, кто их вырастил на приусадебных участках, что не запрещается законом, консервы и некоторые другие продукты были получены по моим личным карточкам и карточкам моей тёти в течение этого года в Медвежьегорске, мы никому ничего не продавали, а только покупали самое необходимое, документы, которые мы представили, не являются подделкой, и ни в пользу никакого государства мы не шпионим, да и непонятно, чего тут шпионить среди гор и лесов. И, наконец, про законы военного времени — тоже неправда, поскольку война уже закончилась.
— Молчать! — заорал следователь. — Она ещё говорить смеет! В то время, как все советские люди, напрягая все силы, сражаются с фашизмом и мировым империализмом, трудятся круглые сутки на заводах, в шахтах, даже подростки, в колхозах от зари до зари трудятся дети и младше тебя, находятся такие как вы, которые, игнорируя титанические трудности советского государства, позволяют себе роскошествовать, шляются, неизвестно где и неизвестно на какие средства, отвлекают тягловый скот от работы на благо народного хозяйства, словом, занимаются вредительством и подрывают обороноспособность нашей великой Родины!
В одно мгновение у Оли перед глазами завертелся вихрь образов, и тут на неё, что называется, нашло. Выпрямившись, словно натянутая струна, и глядя в упор на этого странного лысоватого с крысиными глазами человека в погонах майора и фуражке с синим околышем, которая в данный момент лежала на столе, она заговорила таким голосом, которого никогда от себя не слышала:
— Тот же самый вопрос я могла бы адресовать и вам! — выпалила она таким тоном, что он замолчал от неожиданности. Видья в изумлении уставился на неё, разинув рот, не в силах вымолвить ни слова. — Мой отец прошёл всю войну от первых дней и погиб в феврале 45- го в Восточной Пруссии! Моя мать ушла в партизаны, и погибла зимой 43- го! Моя сестра погибла 10  июля 43- го года во время боёв на Курской Дуге, спасая солдат! Моих бабушек и дедушек убили фашисты осенью 41- го года! Одна из моих прабабушек умерла от голода во время блокады Ленинграда, а другая до самой смерти ухаживала за детьми, которых оттуда спасла моя тётя! Я сама, сколько могла, работала сначала в полевом госпитале санитаркой, а потом помогала с теми детьми своей прабабушке, пока не заболела, в чём нет моей вины. А что, спрашивается, в это время делали вы, рассказать? Могу рассказать, как в 37- м году вы сами настрочили анонимный донос, сами объявили "врагом народа", сами судили в составе "тройки" и сами расстреляли собственную жену, когда узнали, что она хочет развестись с вами и предать огласке ваши постоянные измены. Могу рассказать, как вы тогда же отреклись от собственных детей, сплавили их в лагерь для "членов семьи врагов народа", и они умерли от голода. А сделали это исключительно затем, чтобы они не спрашивали со слезами на глазах, что случилось с их мамой, да и вообще, чтоб не мешались под ногами. Могу рассказать, как в 39- м лишили крыши над головой, "раскулачили", честную семью только за то, что вам понравился их дом. Могу рассказать, как сживали со свету при помощи доносов и других подлостей ваших сослуживцев, чтобы занять местечко потеплее. Как лебезили перед всем своим начальством, чтобы ни в коем случае не попасть на фронт, потому что на самом деле вы до смерти боитесь за свою шкуру. А, главное, я знаю, чего вы больше всего боитесь! — тут на мгновение Оля замолчала. — Вы больше всего боитесь, что окружающие догадаются, что за всей вашей лютостью, жестокостью и беспощадностью скрывается один ваш мерзкий маленький секретик. Вы — трус! И больше всего боитесь, что об этом узнают все!
Видья мог только с беспомощным ужасом наблюдать, как Оля с беспощадностью судьи, выносящего приговор, с отвагой, словно не была закована в эти мерзкие стальные наручники, произносила свою обличительную речь, а её серые глаза приобрели оттенок стали и пылали такой невероятной силой, что становилось не по себе. Он больше всего боялся, что теперь этот человек, наделённый, очевидно, практически неограниченной властью, попросту убьёт их прямо здесь, на месте, чтобы никто больше не узнал того, о чём говорила девочка. Поэтому, когда мужчина потянулся к кобуре, Видья инстинктивно выдвинулся вперёд, приготовившись защитить сестру любой ценой, если потребуется, ценой своей жизни. Но в этот же самый момент глаза следователя налились кровью, он побагровел, потом захрипел, схватившись за горло, тяжело рухнул со стула на пол почти под стол, выгнулся неестественной дугой и замер. Видья в ужасе перевёл глаза на Олю, у которой стальной огонь в глазах уже успел потухнуть, а сама она смотрела на происходящее так, словно ничего не видела. Видья попытался её окликнуть, но безуспешно. Больше всего он желал бы знать, не случилось ли у неё опять отката, но наручники, сковавшие руки за спиной, не позволяли дотронуться до сестры, а проявлять свои волшебные способности раньше времени не входило в его планы. Он подошёл к двери и постучал в неё локтем.
— Помогите пожалуйста, — кажется, прокричал он.
В дверь вошёл один из тех, кто привёл их сюда, совсем молодой парень. Очевидно он стоял на часах. Видья указал взглядом на лежащее без признаков жизни тело следователя.
— Ему стало плохо, и он упал, — произнёс он. Оля, которая, очевидно, понемногу пришла в себя, продемонстрировала скованные за спиной руки, очевидно, пытаясь дать понять, что ни она, ни он, Видья, ничего бы не могли ему сделать плохого.
Парень посмотрел и выскочил из кабинета. Минуты через три сбежалось несколько сотрудников, их даже скопилось слишком много, но следователю, даже имени которого Оля не знала, да и не желала знать, уже даже чудо помочь не могло. Он был мёртв. Появился человек в погонах подполковника, и по его поведению Оля поняла, что он был тут главным. Короткими командами тихим голосом он отдал нужные распоряжения. Появились носилки. Тело злополучного следователя куда–то унесли.
— А с этими что делать? — вдруг спросил кто–то, указывая на Олю и Видью.
— Не горячитесь, — спокойно ответил подполковник. — Я сам во всём разберусь. У дверей выставьте охрану, но наручники снимите. Незачем цирк с конями устраивать! На окнах решётки, и бежать им некуда, а принимать такие меры предосторожности против детей как–то не по–мужски.
При этих словах Оля лукаво улыбнулась. Как раз перед тем, как въехать в Горно—Алтайск, она уговорила–таки Видью надеть амулет иллюзии молодости, и теперь он выглядел, словно семнадцатилетний подросток, ворча "что он совсем стал похож на Карму", имея ввиду своего младшего брата. Но поможет ли это, когда начальник посмотрит в документы, по которым Видье 22 года, как это было на самом деле, или повредит, она была не готова поручиться.
Когда все ушли, Видья подмигнул Оле:
— Бежим сейчас?
Девочка покачала головой.
— А тебе очень хочется удирать от погони? Подожди. Возможно, всё само собой разрешится. Этот подполковник совсем не похож на того майора. Может, он и нормальный человек, а нет, так со свободными руками ты сможешь слегка подправить его мысли, он нас и отпустит.
— Идёт, — согласился Видья.
Через некоторое время подполковник вернулся, а с ним — старший из арестовавшего Олю и Видью патруля. Сев за стол, он указал Оле и Видье на стулья и молчал, пока не убедился, что те уселись и больше не стоят посреди кабинета. Патрульный, теперь Оля рассмотрела, что у него были погоны сержанта, разбираться в званиях она научилась в полевом госпитале, остался стоять.
— Валерий Николаевич Миронов, подполковник госбезопасности, — представился он.
— Ольга Волкова.
— Видья Аррора. — по очереди представились Оля и Видья в ответ.
— Так–так, — снова заговорил тихим голосом подполковник Миронов, просматривая бумаги, — сержант Поляков, доложите, почему и при каких обстоятельствах вы арестовали этих ребят.
Патрульный, немного смущённый, заговорил:
— Валерий Николаевич, поступил сигнал от одного из местных жителей, что в городе появились чужие, один из них, судя по приметам, цыган, а с ним девчушка, возможно, сбежавшая из детдома. Документы, которые они представили, нам показались несколько странными. Индус, политический иммигрант, что уже странно, да ещё выглядит как цыган, по паспорту 22 года, а на вид не более семнадцати. Вот и задержали их, как говорится, "до выяснения". А про государственных особо опасных преступников, это, знаете ли, я не знаю, почему товарищ Артюхов так решил.
Когда сержант замолчал, его начальник сделал некий жест рукой. Сержант отдал честь.
— Разрешите идти?
— Идите.
Когда сержант вышел, подполковник Миронов стал подробно расспрашивать Олю и Видью, кто они, откуда, где были и что делают на Алтае. Они рассказали всю правду, исключая упоминание волшебства. Получалось, что Видья — недоучившийся студент, натуралист, на родине подвергся гонениям за антибританскую деятельность, много путешествовал, скрываясь, а Оля — школьница, чьё здоровье дало трещину от ужасов войны и потери родных, и врачи посоветовали ей это путешествие в качестве лечения. Оля даже не стала скрывать, что Видья приходится ей дальним родственником. Потом она попросила, чтобы ей вернули её сумку, поскольку в ней есть нечто важное. Когда по требованию Миронова ей передали её сумку, она достала оттуда расписки председателя Мультинского колхоза и Игната Матвеевича, а также свои акварели Кучерлинского озера и водопада Рассыпного, зарисовки наскальных рисунков. Рассматривая документы и Олины работы, он подробно расспрашивал про из путешествие, спрашивая настолько мелкие детали, что им с большим трудом удалось скрыть использование волшебства. Ну, и про гибель Муськи ей пришлось рассказать о разъярённом медведе. Не станешь же простому человеку рассказывать про невесть откуда взявшегося тролля. Не поверит.
Когда Оля закончила говорить, подполковник лукаво прищурил глаза.
— Что ж, ваш рассказ о путешествии — правда, сам могу поручиться. Остальное мы сейчас легко проверим, и если всё подтвердится, то тут же и отпустим. А пока я распоряжусь, чтобы вас принесли обед прямо сюда, а лошадкам дали сена по нормативу. Кстати, — обратился он к Видье, — как вам, молодой человек, удаётся выглядеть точно мальчишке?
Видья пожал плечами. Бывают же люди, которые выглядят не на свой возраст.
— Счастливый вы человек, — заключил подполковник, — хотя и не понимаете пока этого. Небось, обидно, когда за мальчишку принимают?
Видья ничего не ответил. Миронов снова внимательно посмотрел на него и вышел из комнаты.
Чтобы не сходить с ума от неизвестности, Оля предложила Видье заняться санскритом. Часа через полтора появился солдат и принёс две тарелки гречневой каши с тушёнкой, подслащенный, но почти безвкусный чай и по ломтю сероватого хлеба. Поедая всё это, Оля думала о том, насколько люди умеют испортить вкус хороших продуктов. Ну, зачем хлеб месить так, чтобы в него попадала всякая грязь, а сам он был таким неаппетитным и липким? Это же не продукты другие, это же просто отношение нужно другое. Или зачем нужен этот чай, который совершенно не походит на настоящий, который она пробовала в Индии, когда в здешних лесах можно совершенно бесплатно найти уйму трав, которые в заварке гораздо вкуснее и ароматнее? Но за день она была настолько голодной, что съела всё до последней крошки. Ещё через пару часов появился довольный подполковник Миронов и объявил, что проверил все их документы, и их подлинность установлена.
— Единственно было странно, заметил он, что про документы на Видью Аррору пришлось запрашивать Москву, оттуда запрашивали Фрунзе, а там на память ничего не могли вспомнить, но в записях всё есть честь по чести, и подписи все стоят, какие надо. Странно это. Вроде не каждый день всякие индусы за убежищем обращаются. Знаете, что главное? — продолжал он, обращаясь в Видье, — Теоретически ещё можно было бы в вас заподозрить британского шпиона–пандита, если бы дело происходило во времена, скажем, генерала Скобелева, но в наши дни ни одного уважающего себя шпиона наша глухомань не заинтересует. Он скорее будет по большим городам рыскать. Так что удачи вам, Видья Аррора, и чтобы скорее ваш народ обрёл независимость, чтобы вы могли вернуться на родину. А теперь расскажите, что случилось с майором Артюховым, как всё было.
Когда Оля закончила свой рассказ, к её величайшему удивлению, Миронов буквально согнулся пополам от смеха.
— Я всегда подозревал, что этот человек был с гнильцой, да только уличить его никак не получалось, хитёр был больно и осторожен. И как тебе это удалось, вот так его на чистую воду вывести? Не смотри на меня так! Он бы не помер вот так на месте, если бы всё сказанное тобой не было бы чистой правдой до последнего слова. Как тебе это удалось узнать? Уж, не шаманка ли ты?
— Сама не знаю, что нашло на меня, — ответила Оля. — Но каким–то образом так получилось. На самом деле я едва понимала, что говорю.
Ему совершенно не надо было знать, что она волшебница. Разговор подходил к опасной черте, но вдруг Миронов словно решил сменить тему.
— Итак, у меня нет причин вас больше задерживать. Пропуска я сейчас выпишу. Куда теперь? Уже вечереет.
Оля ответила, что они собирались на Телецкое озеро, и не предполагали задерживаться в городе так надолго.
Подписав пропуска, Миронов протянул девочке клочок бумаги.
— Держи, ты скорее разберёшься. Это — адрес одной моей знакомой. Скажете, что от меня. Она мне многим обязана. Там отдохнёте и переночуете. Утром я навещу вас перед работой и принесу список адресов, где вы сможете остановиться по дороге. — тут он шутливо погрозил пальцем, — И смотрите, потом проверю, чур больше не скрываться!
"Вот как хочешь, так и понимай, шутил он, или серьёзно. Но лучше от таких слов не отмахиваться. Безопаснее будет." — подумала Оля.

*  *  *

В конце рабочего дня Миронов погрузился в раздумья. Разумеется, ребят он собирался отслеживать исключительно затем, чтобы убедиться, что они снова не вляпаются в какую–нибудь беду. За свою долгую службу у него имелось множество знакомых по всему горному Алтаю, множество людей ему было обязано, так что подобрать тех, кто ребят примет, спать положит и не причинит вреда, было не сложно. Утром он, как и обещал, вручил девочке список с подробными рекомендациями о скорости движения, удобных днёвках и прочих необходимых мелочах.
Он действительно отслеживал их перемещения, но не слишком пристально. У кого–то они действительно остановились, у кого–то — нет, кого–то, как оказалось, попросту не было дома. Единственное, что его насторожило, так это то, что после Телецкого озера, до которого, как Миронов узнал, ребята добрались благополучно, о них не было ни слуху, ни духу. Он уже было забеспокоился не утонули ли они, как из села Чарышское пришло донесение о том, что там–де объявился какой–то индус. Миронов вздохнул с облегчением. Два индуса на Алтае — это было бы, пожалуй, слишком много. Удивляло только то, что уж очень быстро ребята оказались в совершенно другом конце Алтая. Но если им удалось сесть в какой–нибудь попутный грузовик… Мало ли, машины были здесь пока ещё редки, но это не значит, что их нет. А в середине сентября пришло подтверждение из Медвежьегорска о том, что Волкова Ольга Евгеньевна в срок приступила к учёбе в школе №  1 по индивидуальной программе по причине удалённости проживания. Также она замучила местную директрису своим непреклонным желанием освоить программу пятого и шестого классов за один год. Если бы его, Миронова, оболтусы проявляли бы к учёбе половину рвения этой странной девочки с шаманскими, как он был уверен, способностями, то большего ему бы в жизни ничего не оставалось желать. Шаманские способности как явление после стольких лет службы на Алтае его совершенно не удивляли, как и нежелание Волковой обсуждать эту тему. Однажды он просто принял как данность подобные вещи, и плевать на то, что пишут об этом в газете "Правда".
Постепенно повседневные дела почти стёрли из памяти подполковника Миронова эту историю, о которой ему напоминала только висевшая у него дома на стене, вставленная в раму, великолепная акварель, на которой был изображён водопад Рассыпной и двойная радуга,.

Глава 27. Неведомое племя.

До берегов Телецкого озера Оля и Видья добрались в первых числах августа. Всю дорогу Видья ворчал на необходимость останавливаться у каких–то знакомых того офицера, мол, ехать надо быстрее, но Оля настояла из соображений безопасности. Отката у неё, к облегчению Видьи, не случилось, а сама Оля считала, что его и быть не могло, поскольку чистый гнев — это не та эмоция, которая могла бы его породить. Медальон молодой волшебник чуть было не выбросил, но девочка категорически запретила ему это делать. Вот так бросать где–нибудь волшебные артефакты было запрещено особым законом, к тому же, кто знает, для чего он может пригодиться. Нехотя, он убрал его в самый дальний карман куртки.
Озеро, зажатое среди скал, казалось бездонным и очень холодным. Его кристально–чистые воды казались таинственными и даже немного пугающими. Оно не походило ни на одно из озёр, которые Оле доводилось видеть прежде. В нём не было ни зловещих ноток Ракшас Тал, ни живительного спокойствия Маносаровар, ни того чувства бескрайней свободы, которое дарят воды Онежского озера, наконец, оно не было похоже даже на Кучерлинское озеро прежде всего чистотой своих вод, хотя и располагалось, подобно ему, в скальном разломе, просто намного больших размеров. Глядя на него, вспоминались невольно легенды то ли о костях дракона, лежащих на его дне, то ли о том, что на самом деле дракон жив и просто спит в его бездонных глубинах. Здесь вряд ли бы мог подняться настоящий шторм из тех, что пару раз Оле доводилось наблюдать на Онежском озере, но почему–то спокойные, искрящиеся в лучах вечернего солнца воды Телецкого озера внушали девочке какой–то непонятный трепет на грани страха. Как будто сталкиваешься с чем–то сколь прекрасным, сколь и опасным, с чем следует обращаться деликатно, умело, с большой осторожностью, с чем–то вечным и неумолимым, точно сам ход времени.
Между тем, от видов вокруг поистине захватывало дух. Где ни встань, только знай бери мольберт и пиши картину, героями которой станут суровые скалы, широкие бухты, сосны, пихты, немногочисленные лиственные деревья, небо и небеса, отражённые в прозрачных озёрных водах, а, возможно, и какой–нибудь быстрый ручей или речка из числа тех, что впадают в озеро. И если бы Видья не настоял на том, что сначала на сей раз надо "сделать дело", то она бы, наверное, так и сделала.
Большая часть местного населения располагалась в двух деревнях на противоположных берегах истока Бии, чуть в стороне располагалась небольшая община старообрядцев. Было сложно понять, то ли, впервые прибыв в эти места, люди с самого начала обустроились так, чтобы не толкаться локтями с теми, кто придёт позднее, в особенности, с "мирскими", то ли их туда попросту вытеснили с более удобного места более многочисленные позднейшие поселенцы. Из вежливости, Оля и Видья нанесли визиты и матери Настасьи Глебовны, и знакомому подполковника Миронова, передали приветы, но надолго останавливаться ни у кого не стали, ограничившись одной ночёвкой в доме последнего.
Для начала воду зачерпнули из вытекавшей из озера Бии. Кристалл окрасился бедно–зелёным. Близко, но не здесь. Озёрные воды показали тоже самое. Оставалось отыскать нужную реку или ручей и следовать к истоку.
Тут–то и крылась загвоздка. Само Телецкое озеро весьма велико, хотя и далеко не такое огромное, как Онежское. Не все его берега легко доступны, а впадает в него более ста рек, речек и ручьёв. Даже поиски нужного водного потока могут занять значительное время, и неизвестно, сколько времени займёт путь к истоку. Это могут быть десятки и даже сотни километров.
Когда лагерь был поставлен, Видья переместил из потайного места в районе Кучерлы изготовленную им лодку, и с рассвета следующего дня Оля и Видья принялись за поиски, двигаясь по берегам озера и в его окрестностях, когда пешком, когда верхом, а когда и на лодке. Шли целый день, лагерем становились, где придётся, перекусывали, по большей части, на ходу, лишь только вечером позволяя себе полноценный ужин. Впрочем, в еде не было недостатка. Озеро оказалось настолько кишащим рыбой, что только ленивый или тяжело больной человек мог бы остаться голодным на его берегах, а в лесу всегда можно было найти дикий лук, съедобные коренья и грибы. По опыту, не пренебрегали и змеями, чью питательность оценил теперь и Видья. Пугало только понимание того, что озеро — это всего лишь промежуточная точка на карте маршрута и что искать искомый Исток придётся, быть может, ещё не один день. Оля почти с облегчением вздохнула, когда Чаша категорически отвергла воды Чулышмана и ещё ряда крупных рек, путь до истока которых мог бы занять значительное время, но когда Чаша отвергла сотый и сто пятнадцатый ручей, оба они почувствовали себя в замешательстве. На шестой день они завершили обследование всех рек и ручьёв, которые смогли обнаружить, и никакого результата. Оля была готова впасть в отчаяние. Такого ещё не бывало, да и вообще противоречило здравому смыслу. Она снова зачерпнула из озера воду Чашей. Кристалл снова стал бледно–зелёным.
— Мы что–то явно упускаем из виду, — заметил Видья с таким видом, словно решал увлекательнейший ребус. — Давай–ка наловим рыбки к обеду, поедим, а я потом всё ещё раз обдумаю.
После обеда Видья предложил девочке самой сесть на вёсла и попробовать подплыть туда, куда её должно было тянуть внутреннее чувство. Раз логика и глаза нам служить отказываются, пришёл черёд внутреннему зрению. Оля гребла несколько часов и под конец лодка остановилась у почти отвесной скалы, там, где было совершенно невозможно сойти на берег. И никакого намёка даже на ручеёк. Грустно пожав плечами, она почти всхлипнула:
— Ну и что это нам дало?
— Не так быстро, ответил молодой волшебник. Следи за тем, чтобы нас никуда не унесло, а я попробую в медитации увидеть то, что скрыто от нашего взора.
Примерно через четверть часа молодой волшебник открыл глаза.
— Там, под водой есть пещера, из которой течёт подземная река. — уверенно сказал он. — И я мог буквально осязать, что тебя тянет именно туда. Сегодня давай уже отдыхать, а завтра на рассвете подойдём сюда снова, я попробую нырнуть туда и посмотреть, как тебя с Чашей туда доставить, есть ли там наполненные воздухом помещения и всё такое.
Молодой волшебник уже взялся за вёсла, чтобы плыть в сторону лагеря, как вдруг Оля заметила у левого борта лодки какое–то движение. За борт схватилась почти человеческая рука, правда, как будто покрытая серебристой чешуёй, и показалось из воды почти человеческое лицо.
— Вы ищете исток Реки Времени? — спросило существо.
— Мы ищем исток водного потока, который будет целителен для меня. — ответила Оля. — А кто вы? — спросила она в свою очередь.
— Мы — водные люди, так себя называем, — ответило существо. — Меня зовут Маури. Живём в пещерах с водоёмами, питаемся рыбой. У нас вместо ног — хвост, а вместо волос — что–то вроде чешуи, в остальном мы мало чем отличаемся от людей. Некоторые из нас даже способны на время обретать ноги, принимая вид людей, когда надо купить что–нибудь, что нам очень нужно. Здесь в пещерах скрыт исток Реки Времени, и он вполне может оказаться целебен. Так что следуйте за нами.
— Мы благодарны за ваше приглашение, — ответил Видья, — но сейчас уже вечер, скоро стемнеет, да и подготовиться бы нам надо для такого приключения. Мне–то что, а вот Оле будет нелегко. Мы же не можем дышать в воде, да и задержать дыхание более, чем на минуту она не сможет. К тому же, надо что–то предпринять против холода. Так что давайте встретимся завтра сразу после рассвета.
На том и договорились. Перед рассветом, позавтракав поплотнее, Оля облачилась в комбинезоны для плавания в холодной воде, Видья тоже оделся во что–то, в чём можно было плавать, накрепко привязал мешочек из кожи с Чашей к поясу, и они выплыли на лодке в сторону скал, где накануне произошла удивительная встреча. Чтобы поспеть вовремя, лодку приходилось подгонять при помощи волшебства. Но вот, не успело ещё солнце показаться из–за горных вершин, как они оказались в нужном месте. Примерно через четверть часа появился их чешуйчатый знакомый. Видья сотворил перед своим лицом, как и перед лицом Оли нечто, позволявшее дышать воздухом даже под водой, и они нырнули в глубины озера.
Вода была прозрачной, но какой–то мрачноватой. К счастью, Маури, он очевидно также владел какой–то магией, подсветил им путь каким–то непонятным образом, иначе бы они ни за что не нашли дыру с неровными краями в скале, в которую надо было попасть. Они оказались в тоннеле, ведущем вверх, и вот уже через некоторое время, которое сложно было оценить, вынырнули в каком–то странном гроте, под сводами которого тотчас же зажглись волшебные огни, осветив пещеру всеми цветами радуги. В волшебных огнях многочисленные сталактиты и сталагмиты сияли и казались искусными украшениями сказочного замка. Из грота уходило в темноту несколько наполовину заполненных водой коридоров, по одному из которых явно текла подземная река. Маури предложил Оле и Видье следовать за ним вверх по её течению. Миновав несколько залов, они очутились в небольшом гранитном бассейне, куда под большим напором из скалы вытекала струя воды.
— Это здесь, — сказал человек–рыба.
Видья достал Чашу, и Оля наполнила её водой, бьющей из камня. Кристалл на Чаше тотчас же окрасился ярко–зелёным. Они были у цели. Оля выпила воду из Чаши, и достала медальон. Кристалл в нём уже горел зелёным. Неудивительно, ведь она уже вовсю тут купалась, если так можно выразиться.
В это время в бассейне вынырнул кто–то ещё. На этот раз это оказалась женщина–рыба. Мало чем отличаясь от их с Видьей нового знакомого, она выделялась царственной манерой держаться, а лоб её украшала изящной работы маленькая диадема.
— Это те гости, о которых ты вчера говорил? — спросила она. — А они нас не выдадут?
— Зачем бы нам это? — удивился Видья. — Без Вашей помощи мы бы ни за что не отыскали бы этот исток, и всё Исцеление Ольги оказалось бы под большим вопросом. Да и не лезем мы в чужие дела.
— Вы хорошо прячетесь, — сказала Оля. — Ни в одной из книг, даже в сомнительных легендах этого края я не находила ничего подобного.
— Мы не так давно обосновались в этих краях, — ответила женщина. — Кстати, раз уж вы назвали свои имена, то и мне не вежливо не представиться. Я — Линна. Фамилий у нас нет, так как нас самих осталось не так много. Несколько столетий назад наш мир был разрушен упавшей кометой. Небольшая группка нашего народа смогла спастись в этом мире. Но и тут мы столкнулись с большими трудностями. Моря настолько засоленные, что их вода нам для питья столь же непригодна, как и для людей. Пресных водоёмов мало в сравнении с нашим миром, а местные разумные обитатели, как выяснилось, нас до смерти боятся, и это иногда проявляется в виде агрессии. Не знаю, почему. Поэтому мы живём небольшими семейными кланами, очень скрытно, приспособились к постоянному холоду, а некоторые из нас научились на время отращивать себе ноги и обретать обличье людей, чтобы продавать то, что мы можем добыть или изготовить, покупать то, что нам особенно нужно. Общаясь с нами, люди и не догадываются о нашей природе.
— Но как вы попали сюда? — удивилась Оля.
— И ты, волшебница, ещё об этом спрашиваешь? — рассмеялась Линна. — С особенностью нашего строения нам приходится пользоваться переносом значительно чаще людей.
Тут настал черёд удивляться Видье.
— Вы что, все волшебники? Поголовно?
— Именно так, — ответил на это раз Маури. — Наоборот, придя в этот мир, наши предки были удивлены, узнав, что далеко не все люди — волшебники. Для нас волшебство настолько естественно, что мы раньше не знали даже такого слова.
— Но это не означает, что нам легче жить, — вздохнула Линна. — Мы очень зависим от чистоты воды, а люди постоянно её загрязняют чем–нибудь, и нам приходится искать всё более отдалённые места, чтобы безопасно жить. Мы живём во мраке подземелий, хотя наши предки весело резвились в водах, которые целиком покрывали нашу родную планету. Мы с детства обучаемся противостоять холоду, когда наши предки и не ведали такой заботы. Так что из нас спаслись немногие из немногих. Самое сложное — выхаживать детей до года. От холода они часто умирают, но недавно мы придумали способ их обогревать, хотя это и даётся большим трудом.
— В любом случае, спасибо за помощь, — сказала Оля, — и мы сохраним вашу тайну даже от самых близких.
— Возможно, когда–нибудь, — задумчиво проговорила Линна, — настанет день, когда водный народ сможет жить, ни от кого не прячась, но до этого пока далеко.
— Как нам выбраться отсюда? — спросил Видья. — Тем же путём?
— Это не обязательно, — ответил Маури. — Я покажу сухой выход из наших пещер, а лодку отгоню к вашему лагерю. Только имейте ввиду, что сухой выход расположен довольно далеко.
— И всё же это будет нам проще, заключил Видья.
На прощание Оля спросила:
— А почему вы называете этот источник Рекой Времени?
Линна улыбнулась.
— Нас самих удивило это открытие, но раз испивший из него воды потом всю жизнь никуда не торопится, но всё успевает.
Ну, мог ли Видья после этих слов тоже не напиться из этого странного источника?
Когда Оля и Видья выбрались на свет через лаз, дорогу к которому подсветил Маури, уже вечерело. Одежду себе и Оле молодой волшебник высушил, как только они выбрались из воды. Однако, на Оле не было обуви, и чтобы не испортить творение тёти Аси, которое ещё не раз должно было пригодиться, Видья велел Оле сидеть и ждать его. А сам настроился и переместился прямо в их лагерь, взял Олину одежду и ковёр–самолёт и прилетел за девочкой по маршруту, который ему вычертила карта. Это было действительно довольно далеко, а потому, когда они вернулись в лагерь, было уже совсем темно. Сердце Оли ликовало. Их путешествие на этот год было почти закончено, оставалось только Переплыть Реку. Зато как раз эта часть Видью заботила, кажется, более всего. Впрочем, все споры решили отложить до завтра, наскоро поужинали и легли спать.


Глава 28. Второй Переход.

Утром Оля проснулась довольно поздно и тут же обнаружила, что Видьи нет в лагере. Решив, что до поры до времени волноваться не о чем, она принялась за хозяйство. Собрала хворост, разожгла костёр с помощью Огневушки, приготовила завтрак и сразу обед. Какое–то время пришлось прятаться от начавшегося дождя с пронизывающим ветром, который, впрочем, закончился также быстро и внезапно, как и начался. Её подмывало отойти подальше от лагеря на поиски ягод и грибов, но до возвращения брата этого явно делать не следовало. Видья вернулся примерно к обеду.
— Извини, уходил рано, не хотел тебя будить. Думал, ненадолго, а получилось — до обеда. Зато есть хорошие новости.
— Какие? — удивилась Оля.
— Виделся я с нашим старым мастером. Он, представляешь? Сказал, что мы можем лететь к месту, где будем переплывать Реку, на ковре–самолёте! Сказал, что к заданию этого вида данный запрет не относится! А это означает…
— Что у меня будет время сделать хотя бы одну картину! — выдохнула Оля.
— И не только. Во–первых, сначала мы переберёмся к южной оконечности озера, где вода, по моим наблюдениям, потеплее, и ты пару дней потренируешься в плавании. А напоследок навестим кого–нибудь из наших местных знакомых и как минимум освежим нашу одежду, которая давно в этом нуждается.
Да, Видья явно расслабился на счёт нехватки времени. После обеда лагерь перенесли к южной оконечности озера, на берег между реками Карагай и Толок. Хотя заговоры тёти Аси и брошка Видьи хорошо защищали Олю от холода, Видья всё–таки предпочёл, чтобы девочка плавала в той части озера, где вода была хоть чуточку теплее. Сама Оля предполагала, что волшебнику самому хотелось искупаться в чуть более тёплой воде. Как бы то ни было, за эти дни Оля почувствовала себя в пресной воде полностью уверенно, даже безотчётный, непонятно, откуда взявшийся страх перед Телецким озером постепенно растворился, а сверх того коллекция её работ приросла несколькими акварелями и даже одной картиной маслом.
В этих местах куда ни посмотришь, бери мольберт и пиши. Будь то озеро, скалы или вековой лес. Даже буреломы, если приглядеться, смотрелись вполне живописно. Запасались также дарами леса. Ягоды, грибы, змеи, рыба, дикий лук, съедобные коренья — всё это ещё могло пригодиться если и не в походе, то уже дома. Через четыре дня Оля и Видья решили, что на озере им уже делать почти нечего, свернули лагерь и отправились в гости к Елизавете Порфирьевне. Старушка старообрядка приняла их с тем радушием, какое всегда свойственно одиноким, но общительным по природе людям. Хозяйство её, прежде образцовое, постепенно приходило в упадок из–за отсутствия мужского плеча, и она была бесконечно благодарна Видье за починку кровли, дверного косяка и за многие совершенно обычные вещи. Парились по очереди в бане, стирали одежду. Узнав, что Оля занимается живописью, Елизавета Порфирьевна посоветовала не отбывать, не побывав на каскаде водопадов на Третьей речке. Так коллекция Олиных работ пополнилась ещё одной акварелью и одной картиной маслом — больно уж чудесен был вид этого каскада. Однако, пора было двигаться дальше, как бы ни было приятно никуда не торопиться. С вечера Видья предупредил Елизавету Порфирьевну, что утром они тронутся ещё до света, и чтобы она их не провожала. Оля и Видья встали, когда ещё на небе ярко горели звёзды. Было тихо, но довольно холодно. Над озером густыми клубами расстилался туман, так что его почти не было видно. Пока девочка собирала вещи, молодой волшебник переместился в Катанду вместе с лошадьми, чтобы вернуть их Игнату Матвеевичу. Тот не мог отпустить его, не поговорив хоть немного, а потом, к удивлению Видьи, заявил:
— Молодой человек, если вы отдадите мне амулет иллюзии молодости, то больше я с вас ничего не возьму. С колхозом сам расплачусь за прокат, деньжата у меня водятся, а вот такая редкая вещица не каждый день попадается.
Надо ли говорить, с каким удовольствием Видья отдал ему эту злополучную штуковину? А Оля долго смеялась. Заявила, что амулет не пойдёт ему на пользу, но это уже его дело, не маленький. Так как Видья ничего не понял из сказанного ею, то постарался добиться объяснений, пока они среди туманов за покровом невидимости летели вниз по течению Бии на ковре–самолёте. Девочка долго отмалчивалась, но потом принялась объяснять таким тоном, словно втолковывала очевидные вещи непонятливому ребёнку.
— Как думаешь, для чего он ему? — спросила она для начала.
— Понятия не имею, — ответил Видья, одновременно управляя ковром–самолётом и следя за маршрутом по карте, — по мне, так вообще эта штуковина совершенно бесполезна, от неё одни неприятности.
Девочка лукаво улыбнулась.
— Это ты так думаешь, а помнишь, что про него Аксым сказала? Он — известный старый хрыч–греховодник. Готова спорить на что угодно, что он будет напропалую использовать его, чтобы приставать к женщинам, пока однажды их мужья не намнут ему за это бока, а то и вовсе прилюдно не отстегают розгой, чтоб неповадно было. Ну, и поделом ему.
— Злая ты, — рассмеялся Видья.
— Не злая, а справедливая. Не люблю бабников. Одни проблемы от них.
И она так смешно передёрнула плечиками, что её брат долго не мог отсмеяться.
Как ни петляла Бия среди гор и лесов, а уже часов через шесть карта показала предместья Бийска, и Видья взял чуть южнее, чтобы не лететь прямо над городом. После слияния Бии и Катуни молодой волшебник снизил скорость, а потом в каком–то месте завис прямо над руслом реки.
— Что такое? — спросила Оля.
— Тише, не мешай.
Так в молчании они провисели в воздухе некоторое время, после чего Видья снова направил ковёр–самолёт вниз по течению реки.
— Здесь течение слишком сильное, — объяснил он. — Ты просто не справишься, даже с моей помощью.
Они летели вниз по течению, но ниже, как назло, места были ещё менее подходящими. Обь то неслась как угорелая, то распадалась на множество рукавов, разливаясь так, что сложно было понять, где же края реки. Оля хмурилась всё больше.
— Ниже Барнаула спускаться тоже нельзя, там заводы такое сливают… — предупредила Оля.
Более–менее подходящее место обнаружилось несколько выше Барнаула близ села Калистратиха. Там между двумя большими островами русло Оби было не очень широким и довольно определённым, а течение уже было гораздо более спокойным. С некоторыми оговорками реку, по определению Видьи, можно было переплыть. Правда, противоположный берег удобным можно было назвать лишь относительно ввиду того, что за деревьями явно скрывался обрыв, но было отчётливо видно, что и пристать там лодке можно достаточно безопасно, а наверху должно было наверняка найтись удобное место для лагеря. На этом берегу лагерь решили не ставить, так как ещё в воздухе успели перекусить кавказскими палочками. Зато, как только приземлились, Видья сосредоточился, что–то сделал, и на берегу появилась их лодка. Оля переоделась в комбинезоны для плавания, надела брошь–обогреватель, убрала одежду в сумку, а кошелёк с огневушкой перевесила на шею брату, ему же отдала сумку. Видья достал жезл. Предстоявшая работа требовала больших затрат. Вёсла и шест убрали в лодку. Сегодня они не понадобятся.
Девочка вошла в воду, а молодой волшебник оттолкнулся от берега, и лодка пошла слева от неё, движимая волшебством. Попутно Видья делал ещё что–то, неизвестное Оле. Сначала плыть было легко. По указанию Видьи Оля взяла не прямо, а немного по диагонали против течения. По мере того, как река становилась глубже, течение стало ощущаться всё сильнее и сильнее. Но девочка справлялась. Ближе к середине реки течение снова стало, как ни странно, более спокойным, и если бы не успевшая накопиться усталость, можно было бы сказать, что плыть стало легче.
— Не спеши, — крикнул Видья из лодки. — Ты прекрасно держишься на воде, но впереди ещё одна стремнина, и она будет шире и сильнее этой. Эту я лишь немного укротил, ту попытаюсь укротить более ощутимо.
Если бы это было море, то Оля позволила бы себе перевернуться на спину и отдохнуть, но тут все–таки это казалось неразумным. Если бы не боязнь нахлебаться воды, она бы перешла на кроль, но вода здесь, в отличие от Телецкого озера, совершенно не внушала ей доверия. Чем дальше, тем больше уставали руки. Время шло. А тут ещё и течение начало накатываться всё сильнее и сильнее. Главное было — продолжать плыть, выгребая против течения и не начать кричать от страха. Видья сообразил, что надо вмешиваться. Остановив лодку поперёк реки, он направил свой жезл против течения и… оно, кажется, стало тише, мягче. Сжав зубы, Оля продолжала плыть. Когда руки окончательно отказались двигаться брассом, она поплыла по–собачьи, загребая руками как попало и не отрывая взгляда от приближающегося берега, словно могла притянуть себя к нему силой одного взгляда. На небе начали собираться тучи, грозя дождём, и девочка удвоила усилия. Когда ноги её коснулись дна, она едва поверила этому. Кое–как выбравшись на сушу, она упала и какое–то время даже не пыталась подняться, тяжело дыша. И если ноги ещё были на что–то способны, то руки, точно налитые свинцом, напрочь отказывались шевелиться.
Лодка Видьи ткнулись носом в берег как раз в тот момент, когда она, наконец, перевернувшись, села. Волшебник орудовал вёслами, что означало, что на волшебство сил уже не хватало. Кое–как выбравшись из лодки, он попытался втащить её на берег, но не смог. Собравшись с силами, Оля пошла помогать. Кое–как руки подчинились, и вдвоём они втащили лодку на песчаный берег. После этого Видья тяжело опустился на камни, не в силах больше ни чего–то предпринимать, ни просто двигаться.
Хотя главное было сделано, дело было ещё не окончено. Оля сняла и убрала брошь–обогреватель, достала из своей сумки для начала суши–полотенца, одежду и кожаный мешок с чисто–водой. Потом вынула из–за ворота медальон. На нём загорелись тонким белым огоньком кристаллики по краю, которых она до этого времени не видела. Поколебавшись немного, Оля решила его тоже ненадолго снять, так как последующее могло его повредить. Раскрыв кожаный мешок, она подняла его над головой, игнорируя все протесты своих рук, и вылила его содержимое сначала себе на голову, а потом на всю себя, следя за тем, чтобы облиться ею полностью, оставив немного даже для ступней ног. Чисто–вода скатывалась на землю с тем шипением, которое всегда возникает, когда обезвреживается какая–то отрава. Всё–таки не зря она не доверяла обской воде. Что–то в неё уже успели слить.
Защитные чары исчезли, и девочка задрожала от холода. Завернув голову в суши–полотенце, она постаралась как можно скорее вытереться и одеться, последними омыв чисто–водой ноги и низки комбинезонов. Их она тоже завернула с суши–полотенца, чтобы быстрее высохли. После этого Оля занялась братом. Достав из сумки аптечку, она нашла нужный пузырёк и дала его выпить. Видья даже не сразу понял, что от него требуется, но зелье сделало своё дело, и минут через десять лицо его приобрело нормальный цвет, глаза — нормальный взгляд, а сам он уже поднялся на ноги, чтобы оттащить лодку подальше от воды.
Теперь перед ними стояла следующая задача. Они находились на берегу, но за узкой полоской, на которой даже палатки не поставишь, поднимался обрыв вверх метров на сорок по меньшей мере, и на него надо было как–то взобраться. Ну, либо садиться в лодку и плыть обратно, потому что надолго оставаться на этом пятачке едва ли стоило, особенно в явном преддверии дождя.
Немного передохнув, они полезли вверх. Разумеется, там, где обрыв был практически отвесным, это было бы невозможно, но на их счастье местами он был немного сглажен и порос деревьями и кустарниками. На него уже можно было карабкаться, если двигаться не по прямой, а наискосок, цепляясь за кусты и деревья. Но даже так подъём занял более часа. А тем временем небо становилось всё сумрачнее, и к тому времени, когда Оля и Видья достигли вершины, первые капли дождя уже вовсю падали вокруг. Кое–как собрав силы, волшебник поставил палатку и тент. На костёр сил уже не хватило. Но Оля взяла топор, надела термоплащ, который, как оказалось, неплохо спасал и от не слишком сильного дождя, и отправилась за дровами. Примерно через полчаса, спасибо Дуське–огневушке, огонь в костре уже жарко горел, а над ним висели котелки с будущим чаем, грибным супом и кашей, в которых пока кипятилась вода, привезённая ещё с Телецкого озера, тогда как сама девочка уже возилась, готовя для запекания змеиное мясо и коренья. Чтобы вернуть волшебные силы, еда должна была быть особенной. Для этого потребовались все припасы, которые она купила ещё у Настасьи Глебовны, поскольку волшебные силы могли восстановить только те продукты, которые вырастили или добыли в этом краю.
Чай она заварила тоже из местных трав и подала его брату, предварительно подсластив мёдом с теми самыми булочками, которые им тогда так понравились на заимке. Дождь всё сильнее барабанил в тент, в своды палатки, по листьям деревьев, но что значит дождь, когда у тебя есть надёжная сухая палатка, своим комфортом не уступающая юрте, только поменьше и другой формы, большой и прочный тент, горячая еда и вкусный чай? Можно было, наконец, расслабиться и отдыхать.
Ночь прошла под звуки проливного дождя. Утром Видья полез что–то сделать с лодкой, чтобы, по его словам, её не унесло поднявшейся водой. Правда, Оля изрядно недоумевала, зачем так стараться коль скоро она больше всё равно не понадобится, но брат на её недоумённую ремарку ничего не ответил и только лукаво ухмыльнулся, что могло означать всё, что угодно, но никакие расспросы ничего не дали, и Оля поняла, что возвращаться к этой теме до поры бесполезно.
Меж тем, дождь, начавшийся накануне, явно решил зарядить надолго, и поднимать в воздух ковёр–самолёт при такой погоде было нельзя. За отсутствием лучшего, занимались санскритом. Тяжелее всего было с питьевой водой. Её пришлось поискать, но в итоге Оле удалось отыскать родник, к которому можно было добраться, посреди обрыва.
К вечеру третьего дня дождь стих. На следующее утро Видья поднял в воздух ковёр–самолёт и, они направились в Чарышское, где их давно должна была ждать тётя Ася. На этот раз летели над дорогой, ведущей из Барнаула сначала в сторону Алейска, а затем — на Чарышское. Когда пролетали над Алеем, Видья заметил:
— Странное ощущение от этой реки.
— Ещё бы, — согласилась Оля. — Воды Алея имеют мощную, но странную силу. Волшебники поэтому никогда не селятся на его берегах. Обычному человеку разницы никакой, но если волшебник коснётся этой воды, то на месяцы лишится своих способностей. Из пользы можно, правда, упомянуть очищение от всех проклятий, порчи и приворотов, но к купанию в Алее прибегают только в самых крайних случаях, когда уже ничто не помогает. Лишиться силы на полгода никому не хочется, а что было бы со мной, если бы я в той воде очутилась, я даже подумать боюсь.
И вот, наконец, показалась долина Чарыша. Здесь он был гораздо шире, а течение его намного спокойнее, чем в верховьях. Сделав небольшой круг в слепящих солнечных лучах, Видья настроился и приземлился прямо на двор Фёклы Фёдоровны. Тётя Ася и Ляля уже бежали им навстречу. Подросшая Ляля прыгала от радости и визжала на таких нотах, что у Оли заложило уши.
— Мама сказала, — визжала она, — что я теперь с вами в Карелию домой поеду! Я уже большая!
Действительно, за год Ляля здорово вытянулась, а её глаза приобрели куда более разумное выражение, чем помнила Оля, но на счёт "большой" у неё все же были большие сомнения. Малявка — она малявка и есть, пока в школу не пойдёт, а в школу ей через год только. "Наверняка надо будет чего–то придумывать, чтобы не мешала заниматься," — подумала Оля.
За обедом не было конца расспросам про путешествие. Оля рассказала про гибель Муськи от лап невесть откуда взявшегося тролля. Тётя Ася задумалась.
— Муську жалко. Такой второй кошки ещё поискать. А про тролля — вы уверены, что это был именно тролль?
Видья рассказал, что видел, а также как зверь был убит скандинавским заклятьем Солнечного Света. Ни одному медведю бы это заклятье не повредило, максимум напугало бы, а скорее всего разозлило бы только сильнее. Эта же тварь тотчас же обратилась в камень, который потом рассыпался от взрыва.
Теперь уже тётя Ася хмурилась.
— Чует моя душа, этой зимой работы будет как никогда много.
В свою очередь, у неё было тоже полно новостей. Деревню, которую она откапывала прошлой зимой, не стали отстраивать на прежнем месте, а переместили практически к ним под бок. В деревне будет начальная школа, в которую можно будет отдать на будущий год Лялю. Приезжало несколько волшебных семей из числа прежних соседей. Застолбили себе места под строительство домов и участки, но строиться пока не стали, скорее всего, собирают средства на приглашение Строителей. За хозяйством сейчас следят младшие из мальчишек, но на днях из школы после летних классов до середины сентября отпускают Осипа и Сергея "на сбор урожая", так что в нужное время помощь в хозяйстве будет. Филька здорово научился бдеть не только по поводу мышей и крыс, но и по поводу людей, и недавно выследил каких–то тёмных перехожих личностей, похожих на бандитов. Их забрала милиция. Картошка скорее всего уродится, если только морозы раньше времени не ударят. Овец в этом году уже можно будет остричь. Козы дали приплод. Кролики и куры обеспечат вполне зиму мясом и яйцами. В общем, жизнь в Карелии идёт своим чередом.
Фёкла Фёдоровна рассказывала, как учила Лялю вышивать, сажать лук и свеклу, кормить кур и пасти коз. Как малышка испугалась быка, залезла на самую крышу и не желала оттуда слезать до самого вечера. Как пыталась "бодаться" с козой, хорошо ещё — безрогой, да, всё равно едва не расшибла себе голову.
Потом Оля показывала свои живописные работы. Больше всего всем понравился каскад водопадов близ Телецкого озера, а Фёкла Фёдоровна сказала, что умение хорошо рисовать непременно поможет в освоении Созидания — то есть создания волшебных артефактов или, как говорили по старинке, "помощников". Но больше всего интерес вызвал изменившийся даже по внешнему виду Олин целительный медальон, ведь никто и не подозревал, что по его краю есть ещё целый ряд мелких кристалликов и что они зажгутся в своё время.
— Теперь уже откат ниже зелёного мне не грозит, — радостно повторяла Оля.
После обеда парились в бане, бегая охлаждаться в протоку Чарыша, которая могла бы уже давно затянуться, если бы её специально не поддерживали и не чистили каждый год именно ради этих целей.
Видья интересовался, не дошёл ли до них сель. Если бы дошёл, заявила Фёкла Фёдоровна, то здесь повсюду было бы многое порушено, но, очевидно, на одном из поворотов всю эту массу грязи снесло куда–то в сторону, и до низовьев Чарыша всё это не дошло.
Следующий день был таким же ясным и солнечным. Солнечно было и на душе у Оли. После завтрака Тётя Ася, Фёкла Фёдоровна, Оля, Ляля и Видья отправились, ведомые горбатеньким каменотёсом Нилом Игнатьевичем, на деревенское кладбище. Пора было ставить памятник Ираиде Петровне. Тётя Ася заказала большой гранитный камень с небольшим крестом сверху. Перед камнем — цветочница, хотя какие цветы там будут расти, она не имела ни малейшего представления. Оставалось нанести надпись. Оля стала настаивать, чтобы на ней нанесли "по принципу родовых уз" всех родственников, которые погибли в войну, чьих тел не смогли похоронить, либо просто не нашли. Тётя Ася не возражала. Сомнения вызывали только Олина мама и Даша, поскольку это уж больно отдалённое поколение. Тётя Ася пыталась приписать их на могилу своих родителей вместе с именем своего брата и Олиного отца, но её родня по матери воспротивилась. Так не оставаться же им без поминания, и коль скоро в этом случае возразить никто не пытается, так тому и быть. Оля сама составила надпись:

Здесь лежит Ираида Петровна Кудлатая—Лесовая, преставилась 20  февраля 1944  г.
И с нею её дети:
Михаил Григорьевич Лесовой, преставился март 1941  г.
Константин Григорьевич Лесовой, преставился 1941  г.
Тимофей Григорьевич Лесовой, преставился 1941  г.
Лидия Григорьевна Лесовая—Плющева, преставилась 13  декабря 1941  г.
Никита Григорьевич Лесовой, преставился 21  января 1942  г.
Её внучка
Ирина Никитична Лесовая—Волкова, преставилась 20  января 1943  г.
И её правнучка
Дарья Евгеньевна Волкова, преставилась 25  августа 1943  г.

Обо всём, что Вы совершили, не забудут те, кого Вы спасли и кому помогли, а если об этом не узнают люди, не забудут Земля и Небо. Бог — свидетель всему.

Сей памятник воздвигнут 25  августа 1945 года
Александрой Волковой—Хитрюжниковой,
Надпись сделана того же дня
Ольгой Волковой.

Разумеется, физически эту надпись нанёс Нил Игнатьевич. Но Оля её не только составила, но и нарисовала, как она должна выглядеть, и теперь надпись, нанесённая волшебником, никогда не сотрётся, сколько бы дождей ни пролилось на эти камни.
На следующий день был назначен отъезд, но Оля предложила навестить старую шаманку Аксым, нанести, так сказать, визит вежливости. Тётя Ася было засомневалась отчасти из–за Ляли, отчасти из–за того, что её ждало хозяйство и работа, которой теперь скорее всего прибавится, но Видья прослышал про ещё одну пещеру с наскальными рисунками буквально рядом с той тропой, по которой они с Олей проходили, и в конце концов было решено навестить. Не на целый же день. Подождёт хозяйство лишние несколько часов. Чай, никуда не денется.
Старая шаманка была несказанно рада гостям. Её интересовало решительно всё: подробности путешествия Оли и Видьи, Олины живописные работы, новости из "большого мира", пришедшие от Александры Сергеевны и Фёклы Фёдоровны, которая тоже решила присоединиться к компании и завести новое знакомство. Особенно долго она восхищалась Олиной отвагой, когда та одним словом покарала нехорошего человека. Тётя Ася и баба Фёкла наоборот считали, что девочка слишком сильно рисковала, другое дело, что если, по Олиным словам, "на неё нашло", то это было уже не в её власти, а свыше, следовательно, не людям тут судить, да рядить. Видья попросил показать ему пещеру и был в восторге от увиденного. После совместно организованного обеда, не на одинокую же хозяйку вешать такие хлопоты, настала пора отправляться домой. Фёкла Фёдоровна просто перенеслась, а остальные отправились к Порталу парами: Оля с Видьей на ковре–самолёте, а Ляля у матери в ступе. День выдался прохладный, но на редкость ясный. Солнце, которое ещё давало довольно света, но гораздо меньше тепла, рассыпалось на тысячи брызг среди хрустальных вод горных речек и ручьёв, на лиственных деревьях уже появлялось первое золото, а белоснежные кучевые облака лишь иногда оттеняли бездонное в своей чистоте голубое небо. От яркости дня слепило глаза, и было жаль расставаться с этим поистине волшебным краем.
У порога пещеры Видья убрал в бездонную сумку свой ковёр–самолёт, а тётя Ася сразу переместила ступу с таким расчётом, чтобы та ждала её у выхода по ту сторону Портала. Засияла огнями мозаика, развернулся центральный кристалл в пронзительно–синий проём и только тогда Оля полностью ощутила, что всё, её второй Переход закончен. Дальше ждали будни и праздники, но они составляли так или иначе обыденную жизнь. До будущего лета. Странно, то эти Переходы ей начинали нравиться. Вот только горе от гибели Муськи не отпускало, и грызло сердце где–то на краях души.
Карелия встретила их тяжёлыми тучами, бегущими по небу с северо–запада, но они ещё не успели заволочь небо целиком, то и дело проглядывало солнце, добавляя прозрачности воды некую нотку огня. Онежское озеро было покрыто барашками, вздымались волны, а ветер явно собирался перейти в штормовой. Ступу и ковёр–самолёт кидало и кружило, одно счастье, что долетели за считанные минуты. Тётя Ася, не глядя ни вправо, ни влево, немедленно повела свою дочку в дом, где их уже ждали братья, и не зря. Едва они оказались на крыльце, зарядил дождь. Вдруг Оля взглянула на доморощенный "причал". В паре шагов от кромки воды лежала новенькая перевёрнутая лодка. Оля сразу узнала работу своего индийского брата.
— Вот так? Сюрприз? — спросила она, хитро подмигивая.
— Так не пропадать же труду. Знаешь, Созидание — это тяжёлый труд, и просто так выбросить плод своей работы — это как–то не… неправильно.
— Спасибо в любом случае. Нам, рыбакам, никогда лодка лишней не будет.
— Вот и я про то же подумал. Значит, в конце следующей весны снова в путь?
Оля покачала головой.
— Не так просто. После смерти Муськи я кое–что поняла. Духи болезни не отпускают просто так, и их молнии часто лупят не в тебя, а в то, что дороже всего и находится рядом. Поэтому свой последний Переход я должна пройти одна. Не с тётей Асей, не с дядей Ваджрой и не с тобой, а совсем одна.
— Ты что, не рада будешь меня видеть? — кажется, Видья научился играть словами.
— Я всегда тебя рада видеть, не говори ерунды. Но есть вещи, которые должны случиться правильным образом. Я буду очень рада тебя видеть всегда, но следующим летом тебя ждёт другая дорога. Послушай моего совета. Если у тебя есть на Тибете незаконченные дела, заверши их следующим летом. Потому что, чует моё сердце, оно будет последним спокойным в тех краях. Мир меняется. Никто не знает нашего будущего, но те видения на Священных Озёрах истинны. Будет война, и Тибет ждут большие беды. Поэтому твоя дорога будущим летом лежит туда, пока есть возможность, а моя — к трём последним Истокам и последней Реке.
— А если с тобой что–то случится?
— Об этом ты не беспокойся. Во–первых, мой путь проляжет в достаточно заселённые места, это будет не дикий Алтай, а вполне себе центральная Россия, где, куда ни ткни, где не городок, там деревенька. Это будут места, куда ходят поезда. Мне даже мало где придётся ночевать в лесу, только в редких случаях. А исток Оки — вообще моя родина, где я знаю каждый камень. Северная Двина у Великого Устюга, по рассказам, куда уже Оки, да и течение намного спокойней. Здесь нет ни высоких гор, ни обвалов, ни селей. Чего мне бояться?
— Только нехороших людей.
— Их надо бояться там, где людей мало. Кричи — не кричи — никто не услышит. А там, где помощь можно найти в каждой избе — чего бояться? К тому же, у тёти Аси повсюду знакомые.
— Смотри…
— Не бойся. Я справлюсь. Я видела себя в достаточно далёком будущем, и теперь знаю, что то видение было истинным. А если я в будущем буду жива, значит со мной ничего непоправимого случиться не должно. Как вернусь, сразу письмо с огневушкой пошлю твоему отцу. Послала бы тебе, да только где же тебя искать–то?
— Через год я, возможно, уже буду монахом.
— А ты мне всё равно брат, что с волосами, что бритый. Тебя ведь не заставят забыть свою русскую сестрёнку?
— Нет, конечно,
— Вот и ладно. Мы уже оба мокрые от дождя. И если ты не хочешь вечер провести у нас, то нам пора прощаться.
Они пожали друг другу руки, после чего Видья растворился в воздухе, а Оля пошла… (О, как давно это было в последний раз!) домой, где её ждали другие братья, домашний уют и её собственная комната.

Глава 29. Дома.

Бурю, которую принёс северо–западный шквал, сменили протяжные, холодные, печальные и бесконечно долгие осенние дожди. Мужики из деревни снова мостили гать брёвнами, чтобы дорога до Медвежьегорска стала опять проходимой. В школе ждало нововведение — школьная форма. Теперь всем девочкам надлежало носить коричневые платья и чёрные или белые, по праздникам, передники. Нет, купить платье, конечно, проблемой не было, вот только попробуй поезди верхом в этом в школу, а особенно — попробуй побегай зимой на лыжах. В конце концов директриса разрешила Оле приходить на занятия в чём удобно, только на праздники и проверки приносить форму и переодеваться в школе. Всё равно девочка находилась на индивидуальном обучении и приходила обычно, когда все другие школьники уже шли домой или по кружкам.
Младшие мальчики отбыли в школу, зато на две недели приехали Осип и Сергей — их отпустили после "летних классов" на помощь по хозяйству на две недели. С утра до ночи они заготавливали корм для животных. Младшие накосили сена, но на зиму его надо было правильно убрать, да и недостаточно одного сена. Убирали овощи, картошку, вскапывали землю для будущего года. Оля лишь мельком участвовала в этой работе. Когда позволяла погода, а учёба опять сразу в двух классах давала мало возможности оторваться от книг, девочка собирала на зиму грибы, ягоды и коренья, ловила рыбу и учила Лялю грамоте — пусть хоть читает, чтобы меньше приставала.
Тётя Ася пропадала на работе, но больше по ночам. Проблема сбежавших троллей оказалась сложней, чем казалось поначалу. Группа лесовиков и Охранителей вместе с коллегами из Норвегии проводили дни и ночи в поисках с целью поимки этих представителей волшебного мира Скандинавии. Оказалось, что во время боевых действий, спасаясь от грома снарядов, десятки троллей бежали, куда глаза глядят. Несколько Блуждающих Проходов в то время остались без охраны, и через них чудища попали… Да, куда только не попали. Большинство из них попало в самые неподходящие места и, не имея убежища, умерло с первыми лучами солнца, но немало и выжило, прекрасно перезимовав в Приполярье, оккупировав Урал, Северные Увалы, Жигули, угодив на Кавказ, Алтай, а несколько, как оказалось, прятались аж где–то в Саянах.
Ух, и мороки с ними было! Тёте Асе даже пришлось отдавать часть добытых даров леса и огорода, чтобы женщины из деревни их готовили на зиму — сушили и солили грибы, варили варенья, засаливали овощи в бочках. Некогда было. Хорошо хоть Ляля уже могла сама кормить скотину и чистить клетки, а Оля взяла на себя сушку лекарственных трав и кореньев. Только уже по снегу как–то раз, вернувшись, тётя Ася объявила, что дело сделано. А ещё Олю и Лялю ждал подарок от норвежцев — два пушистых котёнка — один чёрный как уголёк, а другой — тигрово–полосатый. Их так и называли Чернуша и Тигруша. Труднее всего было приучить Фильку — филина к мысли, что это — его новые маленькие товарищи, а вовсе не добыча, но по мере того, как малыши росли, девочки вдруг обнаружили, что… хищная птица стала учить их охотиться — видать и вправду приняла за своих.
Где–то в середине ноября, когда снег уже вовсю заваливал лесные тропинки, их навестил дядя Ваджра с вопросом, когда у Оли каникулы весной, зимой никак не получалось забрать её. Оля, в принципе, не очень рвалась, но дядя сказал, что госпожа Падма ныне пребывает в куда лучшем расположении духа, так как и средний сын Карма нынче дома. Он успешно закончил элитный английский колледж, но по теперешним временам рассчитывать на учёбу в Университете в Британии не приходилось, и пока что он занимался образованием Лакшми — одной из младших сестёр–двойняшек, которая не была волшебницей. Её сестру Тару уже отправили в волшебную школу в Сиам, туда, где учится уже в старшем классе Сарасвати — старшая из дочерей.
Оля этому очень удивилась, ведь Тара была младше Оли больше, чем на два года. Но дядя объяснил, что просто в волшебных школах по всей Южной и Юго—Восточной Азии обучение начинается раньше, что связано с тем, что светское образование пока развито недостаточно, а родители далеко не всегда способны дать ребёнку домашнее образование в требуемом объёме, и через раз получать в одиннадцать–двенадцать лет неуча, не умеющего читать и писать, никому не надо. Так что первые годы в школе учат не чарам, а, по большей части, самым обычным вещам, которые Оля изучает в обычной школе.
Узнав, что каникулы в советских школах весной приходятся на последнюю неделю марта, Ваджра обрадовался. Это как раз совпадало с каникулами с Сиаме, так что теперь вся семья будет в сборе, и он сможет, наконец, познакомить Олю с Сарасвати с тем, чтобы русская племянница помогла его дочери с освоением русского языка. Оля, в свою очередь, тоже мечтала познакомиться с Сарасвати, о которой в прошлом году ей наперебой рассказывали Тара и Лакшми.
Зима в тот год была настолько суровой, что приходилось оставлять птицам и белкам корм. В некоторые особенно морозные ночи было слышно, как раскалываются от холода деревья. Тогда тётя Ася не пускала Олю в школу, а Лялю на прогулки, и девочки сидели весь день дома. Ляля играла в куклы, вышивала что–то для кукольных платьев или пыталась читать по букварю, а Оля не отрывалась от учебников. Теперь вместо арифметики она штудировала алгебру и геометрию, на смену природоведению пришли география, биология и физика, началось изучение истории. Постепенно стало понятно, что для полноценного самостоятельного изучения наук школьных учебников, атласов и контурных карт было явно недостаточно, и у Оли в один прекрасный день библиотека сильно разрослась. Уж где тётя Ася раздобывала все эти интереснейшие книги, Оля не имела ни малейшего понятия. Когда первые морозы немного ослабели, Оля снова стала ходить в школу, успешно сдавая накопленные задания и контрольные работы. Правда физкультуру ей проставляли "за глаза" после того, как учитель узнал, что просто для того, чтобы попасть в школу, девочка пробегает на лыжах около 8 километров, либо проходит все 10–12 верхом или пешком. И это почти при любой погоде, кроме сильнейших морозов, либо полнейшей распутицы. А после того, как он узнал о её горных походах летом и скалолазании, меньше, чем "отлично" в журнале и не видели. Учителя рисования и труда также выделяли Олю за её работы. Хотя, признаться, по труду она выезжала на том, что сделала во время своего пребывания на Тибете, да на том, что учитель труда искренне считал, что девочка, которая живёт на хуторе, а не в городе, изначально знает и умеет больше, чем любой городской оболтус.
Котята росли, и по прошествии некоторого времени у них появились свои предпочтения. Они по–прежнему обожали играть друг с другом, но Чернуша всё чаще приходила спать под бок к тёте Асе, а Тигруша — к Оле, вызывая детскую ревность у Ляли. Оля же считала, что малыши просто боятся её шумливой подвижности и постоянного визга.
Благодаря собственному хозяйству, эта зима была гораздо менее голодной. Даже при том, что почти всю осень тётя Ася пропадала на работе, в погребах хранилась картошка, морковь и свёкла, лежала в кадках квашеная капуста, ждали своего часа солёные огурцы в бочках, морошка, клюква, брусника, варенье из голубики, солёные и маринованные грибы, а сушёные грибы висели на нитках по всему дому. На ярмарке в Чарышском тёте Асе удалось прикупить мёда. В доме всегда была свежая, либо солёная рыба, иногда на столе появлялось мясо кур или кроликов, не было недостатка в козьем молоке, и только с мукой и крупами по–прежнему было трудно, их выдавали по карточкам.
И всё же зимние праздники праздновали в этом году на широкую ногу, несмотря на все трудности и трескучие зимние морозы. На Солнцеворот появились знакомые тёти Аси со своими детьми, из числа тех, что помогали обустраивать дом год назад, и под блины с мёдом и оленину с картошкой были весёлые пляски до упаду под целый оркестр из губных гармошек, аккордеонов и балалаек. Посреди замёрзшего леса кружили в немыслимых хороводах, так, что, казалось, что от этой бешенной пляски становится теплее и приближается далёкая весна. На Новый год в деревне построили для детей ледяную горку и залили каток, на Рождество дом тёти Аси украсила нарядная пихта, а по комнатам в вазах стояли украшенные пихтовые ветки. Перед Новым Годом и в перовые числа января Осип и Сергей по очереди играли роль Деда Мороза, а роль Снегурочки бессменно исполняла молоденькая учительница деревенской начальной школы, приехавшая сюда из Москвы. Она была настолько маленького роста, что огромные по росту братья Хитрюжниковы смотрелись рядом с ней вполне естественно, несмотря на то, что были на семь, а то и на десять лет младше её, под накладной бородой и усами лиц–то не видно почти.
Ближе к весне из–за бескормицы дикие звери стали то и дело подходить к человеческому жилью. Тётя Ася почти каждый день оставляла в лесу подкормку не только для птиц и белок, для лосей, кабанов, подкармливала даже лис, всё время напоминая односельчанам о необходимости строить такие курятники и крольчатники, чтобы ни одна рыжая бестия не могла в них забраться, вместо того, чтобы потом жаловаться на их проделки. Иногда к деревне подходили волки и пугали жителей своим протяжным воем. А однажды в дом каким–то образом умудрилась пробраться росомаха, набезобразничав везде, где только успела до прихода людей. В результате разбойница поплатилась своей шкурой, и Ляля получила мохнатую и тёплую шапку, в которой не страшен никакой мороз.
Скорая весна впервые заявила о себе в начале марта первой капелью, сосульками и прозрачным голубым небом. Ещё сосны и пихты лежали, закутанные снегом и инеем, но набиравшие силу солнечные дни всеми своими синими тенями говорили: скоро весна. И она в конце концов наступила, объявив о себе отчаянным щебетом воробьёв и синиц, криками ворон, которых не уставал пытаться разогнать Филька, и яркими солнечными бликами на насте, образовавшемся после короткой оттепели.
Оля была с головой погружена в учёбу. Под Новый Год её "с некоторыми оговорками" перевели в шестой класс, но чтобы успешно его закончить к концу года безо всяких оговорок, надо было очень много работать. А тут ещё Ляля, как на грех, стала поминутно приставать: объясни ей то, покажи ей это. В конце концов Оля показала малышке, как рисовать птиц, и это заняло её на какое–то время. К концу третьей четверти по большинству предметов Оля аттестовалась за первое полугодие шестого класса, но оставалась ещё литература, по которой приходилось всё больше и больше читать, росло количество работ, на которые физически не хватало времени. Учительница говорила, что девочка может не успеть всю программу года до конца мая, и ей надо будет задержаться на начало июня. Олю это мало беспокоило. Третий Переход по всем условиям должен был оказаться быстрее, чем два предыдущих, так что это можно было пережить. Зато ей удастся застать белые ночи, когда всё Онежское озеро в лунном сиянии и при свете незаходящего солнца кажется залитым серебром и по красоте ни с чем не сравнится, как говорили те, кому доводилось это видеть. А то она уже второй год живёт в Заонежье, а ни разу белых ночей толком не видела.
Дядя Ваджра явился забрать её как раз под вечер того дня, когда всех школьников распустили на каникулы. Небо хмурилось, то и дело пыталась подняться метель, словно пытаясь переспорить весеннее настроение. Девочка быстро собралась и, простившись с тётей Асей и Лялей, они с дядей полетели на ковре–самолёте в сторону Портальной Пещеры. Тигруша и Чернуша сидели на заборе и смотрели ей вслед, а Филька, несмотря на то, что был день, сделал несколько кругов, провожая маленькую хозяйку.

Глава 30. Страсти заморские.

По ту сторону Портала царило вечное лето. Как и в первый раз, пришлось переодеваться прямо в Пещере. Это была всё та же Пещера, спрятанная при помощи защитных чар в подножии скалы, некогда превращённой в дворец царя Кассапы. Всё так же сели снова на ковёр–самолёт и полетели, но на сей раз путь был гораздо ближе, и над морем лететь не пришлось. Примерно через полчаса, ковёр–самолёт приземлился около двух небольших хижин, одиноко расположившихся у самого берега океана. Они находились с подветренной стороны огромного острова, защищённые от буйства пассата, и могли в полной мере наслаждаться спокойным морем, хотя и не настолько тихим, как та лагуна в прошлом году. Оставалось лишь гадать, почему дядя Ваджра для этого года выбрал именно это место.
На этот раз вся семья Аррора была в сборе, включая не только Видью, но и Карму, Сарасвати и родителей дяди Ваджры. Внутри убогих на вид хижин Оля обнаружила явную руку Строителя, превратившего эти постройки в полностью благоустроенные жилища волшебников. Вот и весь секрет. Так гораздо удобнее, чем в палатках, хотя бы и на райском острове, и, судя по всему, дядя Ваджра со своей семьёй обосновались здесь достаточно давно и на длительное время.
Олю поселили в одной комнате с Сарасвати. Это была барышня на вид около пятнадцати лет, довольно высокого для своего народа роста, но двигавшаяся с таким изяществом, словно всю свою жизнь только и делала, что танцевала. Носила она форму своей волшебной школы, представлявшую собой подобие буддийской монашеской тоги, только… розового цвета, от чего Оля, признаться, чуть не подавилась. Глубокие тёмные глаза девушки глядели доброжелательно, но с затаённой смешинкой.
— Это из–за тебя, — по–русски, но с заметным акцентом произнесла она, едва Оля вошла в комнату, — мама голову сломала относительно планов отца?
Оля готова была расплакаться.
— Не начинай, пожалуйста, — неожиданно для себя резко ответила она, — я уже готова была отказаться приезжать и отказалась бы, но дядя Ваджра настаивает, что отдых на тёплом море мне необходим для здоровья. Нет у него никаких планов, кроме как чтобы я здорова была и на будущий год смогла поступить в волшебную школу. Но если не веришь, что тебе мешает заглянуть в будущее, ведь ты сама — волшебница?
Сарасвати добродушно рассмеялась.
— Да, я больше над матушкой подсмеиваюсь. Как только она стала меня засыпать слёзными письмами, первое, что я сделала, это заглянула в будущее.
— Ну, и? — настаивала Оля.
— Я видела отца в монашеской тоге. Так что если он и уйдёт матушки, то точно не к тебе. Я видела Видью в монашеской тоге и Карму, женатого на местной женщине из нашего круга. И я видела нас с тобой много лет спустя в каком–то месте, не поняла, в каком, да только и у меня, и у тебя по куче детей.
— Ну, вот и разобрались.
— А я и не хотела ничего плохого. Просто занятно было посмотреть, из–за кого матушка так переволновалась.
В общем, отношения быстро наладились, особенно благодаря тому, что у Оли и Сарасвати оказались схожие таланты.
Подружилась Оля и с Кармой. Он носил всё ещё форму престижного британского колледжа, из которого выпустился прошедшим летом. Теперь для него главной проблемой становилось дальнейшее образование, так как после такого колледжа необходимо было получить конкретную специальность, а британские университеты теперь оказались недоступны. Оля привезла хорошую новость, что, как удалось узнать тёте Асе, с будущего года в Москве собирались открыть обучение для иностранных студентов с особой стипендией для ребят из тех стран, которые борются за независимость от колониального владычества. Первый год — обучение русскому языку, а далее — по специальности. Так что, возможно, Карме удастся завершить образование в СССР. Эта новость очень обрадовала и Карму, и дядю Ваджру, и госпожу Падму. Единственной трудностью было то, что Карма планировал карьеру адвоката, но учиться праву в государстве с принципиально иной системой законов было бы неразумно. Однако, возможно, он сможет стать учителем, врачом или инженером, ещё есть время подумать, а с детьми возиться у него явно получалось. Обучение Лакшми под его руководством шло вполне успешно, хотя юноша и жаловался, что его младшая сестрёнка проявляет к нему недостаточно внимания и почтения.
Оля уговорила Сарасвати вместе плавать в море. Девушка, к удивлению Оли, умела замечательно плавать не в пример своим младшим сёстрам, но делала это исключительно в такой одежде, которую бы Оля просто носила, но не для купания. Зато Сарасвати показала Оле, как можно кататься по волнам на доске, что, к удивлению последней, входило в обязательную программу обучения в её школе.
Время шло весело и с пользой для всех. Оля помогала Сарасвати в совершенствовании русского языка, а также начала учить ему Карму, а Карма подправил ей английский. В особенности — произношение. Оказалось, что Олина учительница в школе была совершенно права, а девочка просто переняла индийский английский, в котором произношение далеко от правильного. Переучиваться было нелегко, но, по–своему, даже забавно. К Видье накопилось много вопросов по санскриту. В общем, хоть Оля и взяла с собой кучу книжек по программе, но было не до их чтения.
Шли последние дни весенних каникул, и Оля всё с большим нетерпением ждала обещанной экскурсии на скалу Сигирии. Но однажды, за пару дней до конца каникул, дядя Ваджра внезапно собрал всех в общей комнате. Оля и Сарасвати в это время катались на досках по волнам, и их заставили вернуться буквально бегом. На этот раз волшебник был мрачнее тучи. Говорил он по–английски, чтобы всем было понятно.
— Я очень виноват перед всеми вами, — начал он, откашлявшись. — И уже даже не знаю, в чём более виноват. То ли в том, что так долго скрывал ото всех вас положение дел, то ли в том, что позволил себе впутаться в противостояние с очень жестокими людьми, не будучи при этом мракоборцем и не имея никакой поддержки.
— Тебе не в чем себя винить, сын мой, — тихо произнёс господин Ананд Аррора, седовласый патриарх семейства. В тебе течёт древняя кровь воинов, которым грех не обращать внимание на зло, творящееся в мире.
— Что есть, то есть, — продолжал дядя Ваджра. Сейчас уже не британские колониальные власти являются наиболее тяжёлой проблемой для нас и не мусульмане. Примерно полгода назад на рынке я увидел человека из числа неодарённых, если только это существо можно было назвать человеком. Его взгляд был напрочь лишён осмысленности, но при этом строгая целенаправленность поведения заставила меня подумать, что на нём лежит какое–то заклятие подчинения. Я попытался освободить его, но не обнаружил заклятия. Не обнаружил также никаких мыслей. Ни одной. Тогда я остановил человека, хотя это и стоило мне сил, и попытался более точно осмотреть его. Я обнаружил действие какого–то зелья, неизвестного мне. Позднее я встретил ещё несколько таких же случаев. Это продолжалось некоторое время, и у меня была возможность заприметить, что именно этих людей заставляют делать на рынке. На первый взгляд они покупали самые обычные вещи. Но не совсем. Помимо обычной еды, они покупали также травы и коренья, которые могли иметь отношение к магии, а также спрашивали субстанции, явно имеющие отношение к магическим артефактам. Яйца огненной саламандры. Оля, это — не то, что твоя огневушка. Яд пурпурного скорпиона, кости дракона, взрыв–камень. Каждый товар по отдельности ничего не значил, они нередко применяются для вполне безобидных вещей, но все вместе они используются для изготовления ужасных артефактов, запрещённых во всех частях света — так называемых Ловушек Душ. Это было слишком плохо, чтобы я смог забыть об этом. Я стал следить за этими людьми–машинами дальше и нашёл, куда они всё это носят, где живут и всё остальное. Там оказалось всё очень плохо. Людей буквально превращали в машины при помощи зелья, которое изготавливают из сочетания трав, каждая из которых используется как наркотик сама по себе, но их смешивали и подвергали воздействию магии, в силу чего люди превращались в подобие машин, а существовала вся эта кухня для сокрытия создания запрещённых артефактов и вывоза запрещённых магических субстанций в Европу. В общем, целая индустрия, которой заправляли волшебники из Европы. Такое я просто не мог оставить так. Пренебрегая опасностью преследования по политическим мотивам, я сообщил в Лондон об этом деле, и всю эту шайку вроде как накрыли. Да, видно, не всю. Часть из них сбежала, и теперь жаждет мести. Им терять нечего, так как я — единственный свидетель их деятельности. Неделю назад друзья меня предупредили, что эти типы меня ищут, я принял меры защиты, но, как теперь вижу, недостаточные. Теперь они не только на острове, но и сумели взломать всю защиту, которую я выстраивал, так что нам остаётся только бежать. На сборы у нас не более получаса. По счастью, у меня есть заранее присмотренный необитаемый остров, где можно на время скрыться, и обнаружить который крайне проблематично. Туда мы и переберёмся, а из нашего дома здесь я сделаю смертельную ловушку. Отец, вы вывозите матушку и мою супругу, Видья везёт Карму и Лакшми. С собой берёте только личные вещи. Мебель и всё остальное я перемещу прямо туда, если успею. Сарасвати, на тебя возлагается сегодня задача как на взрослую.
— Да, папа? — подняла глаза девушка. По всему было видно, что она была взволнована и испугана.
— Ты вывозишь Тару и Ольгу, но в другом направлении, к Порталу Сигирии. Бандиты не знают, что там есть Портал и как им пользоваться, в этом я уверен. Не позволь им прознать про него. Уведёшь всех по коду твоей школы, а там нужный код спросишь у Наставниц и отвезёшь Ольгу до дома. Поняла? До дома. Тебе потребуются тёплые вещи. Возьмёшь мои тибетские. Велико — не мало.
— А ты, отец?
— Я приму бой. Не бойтесь, если будет хоть малейшая возможность, в открытую я не полезу, у меня есть пара домашних заготовок, которая очень не понравится этим подонкам.
Все разошлись в гнетущем молчании. Вот так, и никакой экскурсии, возможно, в следующий раз, да и то, если все живы останутся. "Сколько ещё мне терять дорогих мне людей?" — думала Оля, отправляясь собирать вещи. Сборы были недолгими. И молчаливыми. Оставалось много несказанного, все эти недомолвки, которые Оля давно собиралась прояснить. Но времени не оставалось. Уже через двадцать минут ковёр, который вела Сарасвати, первым из всех взмыл в яркое синее небо над Цейлоном и взял курс вглубь острова.
— Нам нужно торопиться больше, чем всем остальным, — объяснила девушка ту спешку, на которой она настояла, не позволив сестре даже взять с собой коллекцию раковин. — Я ещё не умею создавать невидимость, да и боец я пока ещё не слишком опытный. Вся надежда на папу.
Однако спешка не помогла. Их заметили, и началась погоня. В их сторону то и дело летели красные, жёлтые, зелёные и сиреневые вспышки, и девочки могли только ужасаться тому, что бы было, если бы хоть одна угодила бы в них, либо в ковёр–самолёт, но Сарасвати, точно заправский пилот, совершала в небе головокружительные манёвры, удержаться при которых возможно было только благодаря специальным ремням, назначение которых прежде для Оли оставалось загадкой. К какой–то момент девушка скрылась за облаком, заложила головокружительный вираж, оставив преследователей впереди себя, но вместо того, чтобы атаковать, сделала два небольших круга вниз по спирали и приземлилась на небольшой плоской площадке на вершине горы.
— Мы на вершине Сигирии, — объяснила она девочкам, молниеносно сворачивая ковёр и пряча его в недра своей бездонной сумки. Теперь, пока нас не заметили, мы должны побыстрее спуститься в галерею. Там и переждём, пока нас ищут, а потом — спустимся вниз к Порталу. Берегитесь ос, потому что волшебством без крайней необходимости лучше не пользоваться, чтобы не привлечь внимание. Часть лестницы, которая вела к крытой галерее, была обрушена, и пришлось воспользоваться верёвкой. Труднее всего было спустить Тару, которая совершенно была не готова к таким приключениям и хорошо ещё только тихо всхлипывала, а не ревела и не верещала во весь голос.
— Мамочкино воспитание, — возмущалась Сарасвати. — Я- то с мальчишками росла, куда младше была, а не хныкала. И бегала, и лазила с парнями наравне, сколько бы ни возмущались окружающие моим поведением. А эта… Воспитали на свою голову, точно принцессу какую. Можно подумать, что её всю жизнь слуги будут верхом на белом слоне возить.
— Не виновата я, — хныкала Тара, которая всё–таки кое–как приноровилась спускаться в петле на верёвке. — Туда нельзя, сюда нельзя, никуда нельзя. Сиди в углу и вышивай. Я же не говорю, что не могу, я говорю, что не умею!
— А тебя никто и не ругает, — ворчала старшая сестра. — Просто, когда отца подолгу нет дома, маменька насаждает "подобающие обычаи", которые слишком часто противоречат необходимости. Умение выглядеть паинькой не имеет ничего общего с тем, чтобы ею быть на самом деле.
Потревоженные осы взмыли в небо жалящим облаком, но девочки уже успели спрятаться в крытой галерее, и все укусы достались преследователям. Девочек они не увидели, но знали, что далеко уйти они не могли, и потому кружили вокруг на своих мётлах. Оля с удивлением взирала на это зрелище, поскольку в России подобное средство использовалось обычно только в помощь ступе как средство управления в сложных условиях и крайне редко отдельно, так как считалось неудобным и ненадёжным. Сарасвати зажгла английский электрический фонарь, и они начали спускаться по лестнице, раздёргивая паутину и разгоняя пауков при помощи шеста с примотанной к нему метёлкой.
Вдруг девочки остановились, поражённые. Стены галереи оказались расписанными. И что это были за росписи! Искусные фрески в свете электрического фонаря, который позволял не пользоваться волшебством, засияли яркими красками. Среди райских цветов и птиц кружились в искусном танце древние красавицы — наложницы царя Кассапы. Одежда, формы и позы прелестниц по современным меркам балансировали на грани непристойного, такого, что нельзя показывать детям. Но до чего же великолепно они были выполнены! Оля готова была изучать каждый мазок, каждое движение кисти древнего безымянного художника. Это надо было запомнить и научиться изображать людей не хуже.
Вдруг Сарасвати насторожилась.
— Они что–то заметили, — прошептала она, подняв вверх указательный палец. — Придётся с ними разобраться по–своему.
Убедившись, что на площадке, на которой они стояли, нет ядовитых пауков, змей и скорпионов, она села, прижавшись спиной к стене и поджав ноги, и закрыла глаза.
Какое–то время ничего не происходило, но вдруг три огненных тигра отделились от лба и рук девушки и, пройдя сквозь стену, исчезли. Сарасвати не шевелилась. Вдруг послышалась три взрыва, короткие вскрики ужаса их преследователей. Потом всё стихло. Очевидно, злодеи были мертвы. Сарасвати уже была не в силах даже сидеть, она упала и потеряла сознание.
— Что это было? — невольно вырвалось у Оли.
— Огненный Хранитель, — прошептала Тара по–английски. — Он убивает того, кто имеет намерение тебя убить, притягиваясь к нему этим самым намерением, точно магнит. Никому другому он не может причинить вреда. Им даже не защитишься от хулигана, либо кого–то, кто пытается тебя похитить или обесчестить. Только на намерение убить он становится оружием. И эта вещь очень, очень затратная. А уж три Хранителя сразу… Как бы Сарасвати не умерла…
Надо было срочно принимать меры. Оля скинула с плеча свою бездонную сумку, и содрогнулась от ужаса. На ней сидело… Можно было бы сказать, что чудовище. Огромный мохнатый паук, размером, наверное, с суповую тарелку. Оля, никогда доселе не сталкивавшаяся с подобным, едва не закричала от ужаса. Положение спасла маленькая Тара. Хладнокровно, словно каждый день этим занималась, девочка схватила метёлку, оторвала её от шеста и со всей силы хлестанула по устрашающей твари. Только теперь Оля заметила, что это была не просто метёлка. Между её прутьями вспыхивали сотни маленьких молний. Но в этот раз они были видны гораздо сильнее. Когда Тара подняла метёлку, тварь была мертва. При помощи всё той же метёлки девочка откинула её подальше.
— Не надо так бояться, — проговорила она. — Этот паук не слишком опасен, хотя и выглядит страшно. От его яда обычно не умирают. Только маленькие дети и очень больные люди. Есть пауки, которые гораздо меньше размером и не такие страшные на вид, зато от их укуса спасти тебя может только специальное зелье или волшебник-Целитель. А ещё опасны некоторые скорпионы, особенно пурпурные, которые наделены волшебством.
Слушая её, Оля думала, что несмотря на все эти заверения, тварь эта ещё долго в кошмарах будет сниться. Она снова уже было потянулась к бездонной сумке за аптечкой, когда её внимание привлекла довольно крупная змея, которая уже почти подобралась к голове Тары. Она могла быть опасной, но уж змеёй Олю точно было не напугать, в её сознании с некоторых пор змея определялась как пища, пусть даже добыча её и сопряжена с некоторым риском. Не сводя с неё глаз и стараясь не напугать Тару, девочка протянула руку в бездонную сумку, но вместо аптечки произнесла слово "топор". Рогатину тут было негде взять, но она достаточно долго охотилась за змеями, справится и без неё. Когда небольшой топорик оказался у неё в руке, она одним движением ударила змею ниже головы, отсекая её. Тара с визгом отскочила, но быстро успокоилась, убедившись, что змея мертва.
— А вот эта была смертельно ядовитой, — медленно произнесла она. — И никакой Целитель просто бы не успел на помощь, укуси она меня в шею или голову.
— Зато теперь у нас есть роскошное мясо, — невозмутимо заметила Оля.
Аккуратно подобрав голову змеи на боковину лезвия топора, она выбросила её подальше в джунгли через похожий на оконный проём, сквозь который в галерею пробивался свет. Так её яд никому не причинит вреда.
После всех этих ужасов, наконец, настал черёд извлечь из сумки аптечку. Мысленно Оля благодарила свою забывчивость и хозяйственную безалаберность. Как хорошо, что она опять забыла её разобрать, и в ней кое–что осталось от летнего путешествия. В аптечке она нашла остатки восстановительного зелья и попыталась было их влить в рот сестры. От времени зелье не испортилось, но загустело и не желало выливаться из флакона. Нужна была вода, притом, как минимум тёплая, а лучше — горячая. Вот только где её взять, Оля не знала. Она порылась в своей сумке, но в руки ей попадалось всё, что угодно, хоть ночная ваза, только не фляга с водой, и она помнила, что воды как раз в сумке не было, это уже не говоря о том, что употреблять воду после полугода лежания было бы небезопасно.
— Нужна вода, — сказала она Таре. — Лекарство загустело.
Девочка стала рыться в сумках, но ни в своей сумке, ни в сумке сестры не было воды. И к чему бы ей там оказаться, если предполагалось, что они вот уже сейчас должны были достичь школы Золотого Лотоса?
Оля задумалась. Вдруг её осенило. В воздухе полно воды в виде пара. Только как её достать? Если она снимет медальон и станет волховать, то может умереть прямо здесь, и тогда всё напрасно. Если же у неё снова получится управлять энергией боли…
— Тресни–ка меня хорошенько своей противопаучьей метёлкой, — заявила она Таре, доставая из бездонной сумки котелок.
— Зачем? — ужаснулась девочка. — Это же очень–очень больно.
Оля терпеливо объяснила, что в воздухе летают крошечные частички воды, и если их собрать, то можно будет развести лекарство. Но просто вот так взять и сделать это она не может, так как в нормальном состоянии её способности блокированы, иначе она может умереть. Но если она сумеет обратить боль в энергию, но может попытаться использовать её для этого дела.
В ответ на это Тара молча взяла у Оли котелок и как будто стала его изучать. Вдруг примерно в метре над ним появилась… маленькая тучка, которая тут же пролилась в котелок странным дождиком. Девочка улыбнулась.
— Я с трёх лет научилась создавать тучку и поливать свою любимую клумбу.
Теперь воды хватало не только для того, чтобы развести зелье, но и для того, чтобы приготовить необходимую для поддержания сил Сарасвати пищу.
Когда зелье удалось развести и влить его Сарасвати в рот, веки девушки дрогнули, глаза открылись.
— У вас с собой есть еда из дома? — спросила Оля. Что–нибудь. Овощи, фрукты, лепёшки, пирог, хоть сладости — что угодно, лишь бы выросло здесь. — Сарасвати обязательно надо поесть местной пищи.
Тара порылась в своём, пока ещё далеко не бездонном заплечном мешочке и достала оттуда какие–то фрукты, лепёшки и какие–то местные сладости. "Мама с собой в школу дала", — сказала она. А ещё вскипятили воды, заварили чай, из запаса, который Оля припасла с собой домой, зажарили змею. — спасибо волшебной плитке, которая осталась в Олиной сумке с поездки на Алтай. Хватило и этого. Сарасвати поднялась на ноги, и девочки продолжили спускаться по лестнице, одновременно рассматривая настенные росписи. "Экскурсия всё–таки состоялась," — подумала Оля, — "лишь бы только дядя Ваджра был жив." Теперь Тара гордо шла впереди и разметала дорогу от паутины и всяких гадов, а Оля вела, поддерживая, Сарасвати. Девушка держалась, но всё ещё пошатывалась от слабости.
Когда девочки достигли подножия горы, уже наступил вечер. Небо ненадолго окрасилось заревом заката, но сумерки упали как всегда внезапно. Оля уже знала из курса географии, что так происходило потому, что они находились близко к экватору. В свете английского карманного фонаря девочки нашли нужный камень, но открыть вход в пещеру оказалось не так просто. У Сарасвати не было сил, а отверстия замка явно не предназначались для детских ладошек. Возились, казалось, ужасно, невозможно долго. Фонарь периодически гас, и тогда на небе становились видны крупные южные звёзды. Наконец, вход всё–таки открыли и даже сумели, провозившись ещё сколько–то времени, закрыть его за собой, чтобы посторонние не могли его обнаружить. В полумраке Пещеры Сарасвати составила узор на управляющей панели, и огромный кристалл раскрылся в привычный синий проём. Выйдя из Портальной пещеры по другую сторону Портала, Оля изумлённо заморгала. Девочки оказались в изумительном по красоте цветущем тропическом саду. По небу разливалось розовое зарево рассвета. Прозрачный ручеёк живописным каскадом стекал по камням в тихий пруд с цветущими лотосами, сообщавшийся протокой с небольшой речкой. В пруду резвились яркие рыбки. По всюду цвели роскошные, яркие, по большей части, розовые цветы. Посреди сада стояла статуя Будды, а возле неё бил фонтанчик с чистой ключевой водой. Тара и Сарасвати омыли лицо и руки и склонились перед статуей в благоговейном поклоне. Чуть поодаль на тропинке девочки встретили пожилую женщину, облачённую в такую же, как у Сарасвати и Тары, розовую тогу поверх кремового костюма, состоящего из шаровар и рубашки. Только тога у дамы была более яркого цвета.
— Приветствуем тебя, о, Достопочтенная Наставница, — хором проговорили Тара и Сарасвати, складывая руки и почтительно кланяясь. Они говорили на неизвестном Оле языке, но их поведение не требовало перевода.
Дама спросила их ещё о чём–то, п потом жестом велела следовать за нею.
— Это — наша директриса, — объяснила Сарасвати. — Достопочтенная Наставница. Никто из учениц не должен называть её по имени. Сейчас она найдёт для нас карту твоего Портала, и я помогу тебе добраться до дома.
Они проследовали внутрь высокого здания с причудливо изогнутыми крышами, на краях которых примостились в разных позах фигурки драконов, и поднялись, как показалось Оле, на третий этаж. Там они вошли в просторную комнату, посреди которой стоял большой круглый стол. Директриса достала карту мира, жестом попросив Олю указать искомый регион. Оля указала на территорию, которая соответствовала СССР, так как на карте обозначения были совершенно непонятны, и очертания своей родины девочка узнала только по конфигурации. После чего была извлечена карта Европы, а затем — карта, на которой была изображена Скандинавия, Карелия и часть России почти до Москвы на юге. Тогда Оля смогла указать на Онежское озеро, его северную часть. Директриса принялась рыться в справочниках и вскоре достала нужный, как все полагали, узор мозаики. Скопировав его при помощи волшебства, она передала его Оле и что–то долго втолковывала Таре и Сарасвати, причём Сарасвати слушала её с явно недовольным и даже встревоженным видом. После этого Оля поняла, что аудиенция, по всей видимости закончилась, так как девочки начали почтительно кланяться, одновременно пятясь к выходу. Постаравшись скопировать их поклон, Оля поблагодарила неизвестную ей даму и тоже вышла за дверь.
— Что теперь? — спросила она Сарасвати.
— Всё не очень хорошо, — глухо отозвалась девушка. — Достопочтенная сказала, что дальше ты пойдёшь одна. Она заметила моё состояние и приказала мне не покидать школу, а твой возраст сочла достаточным, чтобы открыть Портал самой. Понимаешь, я могла бы нарушить какой–то запрет, хотя это и грозит наказанием, но не при каких обстоятельствах не имею права нарушить прямой приказ Достопочтенной, как и любой другой Наставницы. Тогда я в школу могу не возвращаться.
Оля похолодела, а ноги её едва не подкосились.
— Мозаику собрать я, конечно сумею, но не представляю себе, как доберусь на той стороне от Портальной Пещеры до дома. — Заметив, что девушка недоумевает, она объяснила, — Понимаешь, у нас эта Пещера расположена на маленьком скалистом островке посреди огромного Онежского озера, примерно шагах в трёхстах от берега. Если бы дело было зимой, я бы прошла этот путь пешком, если бы дело было летом, то попробовала бы его пересечь вплавь, но сейчас — начало весны, и озеро покрыто подтаявшим льдом, ходить по которому никто в здравом уме не осмелится, даже лодка не прошла бы ещё, если бы даже оказалась на острове. Но и её там нет. К тому же, остров скрыт от взора простых людей, которых вы называете Неодарёнными. Значит, даже сигнальный костёр, если бы я его каким–то образом сумела разжечь, ничем бы мне не помог. Твой отец потому и велел тебе отвезти меня до дома, что предполагал, что ты перевезёшь меня на ковре–самолёте. Но даже если ты мне дашь свой, я не смогу им управлять. Мои способности блокированы, да, я и не умею.
Сарасвати задумалась.
— Не думала я, что всё так плохо, — в конце концов проговорила она. — Хуже всего то, что мы даже не можем обратиться за помощью к Наставницам, так как ученица ни при каких обстоятельствах не может обратиться к Наставнице первой, таковы правила, а моих подруг сейчас пока нет — ещё с каникул не вернулись. Если они были бы здесь, проблем бы не было. Впрочем, — улыбнулась она, — есть два выхода.
— Каких? — поинтересовалась Оля.
— Самый простой — это тебе задержаться здесь, пока кто–нибудь из Наставниц не пожелает узнать, почему ты до сих пор нас не покинула. Тогда мы сможем всё объяснить и попросить помощи. Мне, правда, будет нелегко перевести, ни русский, ни тайский, как ты понимаешь, для меня не являются родными, но я постараюсь.
Оле эта идея понравилась, несмотря на подкрадывавшуюся смертельную усталость и сонливость — ночь–то … Испарилась.
— А я пока набросаю акварель в вашем парке. Уж больно здесь всё красиво. В любое место ставь мольберт и пиши.
Тара ушла к себе и легла спать, а Сарасвати осталась с Олей. Прошёл час, другой. Вот одна акварель была готова, и девочки перешли на другое место, где Оля написала ещё одну. Проходили мимо немногочисленные ученицы и Наставницы. Последние с одобрением кивали, глядя на Олину работу, но ни одна из них ни о чём не пожелала спросить. Потом раздался удар колокола, и Сарасвати, которая к тому времени чувствовала себя уже гораздо лучше, повлекла Олю в общую столовую. Обе в душе надеялись, теперь–то их спросят, почему гостья напросилась на завтрак, когда давно должна была бы быть дома. Но ни одного вопроса не последовало. Оле хотелось спать всё больше, и она бы уже согласилась на предложение Сарасвати отправиться в её комнату и занять постель её одноклассницы, отсутствовавшей в настоящее время, но её тревожила одна мысль:
— Что, если дядя Ваджра уже закончил с теми бандитами, помог начать устраиваться семье и пожелал бы узнать, как у нас дела? Сюда он не заявится?
— Нет, — ответила Сарасвати, поедая невероятный для Оли горячий салат, впрочем, оказавшийся изумительно вкусным. — Семейный камень, который отец сделал в день брака с нашей матерью, покажет, что мы живы и здоровы, а доступ мужчине в пределы школы Золотого Лотоса строжайше запрещён.
Оля встревожилась ещё больше. Ведь тогда, насколько она знала дядю, он непременно навестит тётю Асю узнать всё ли в порядке. А Оли нет дома. Вот суматоха–то будет!
— Сарасвати, так какой есть второй выход? Ждать мы больше не можем ни минуты. А не то, тётю Асю, чего доброго, удар хватит, да и дядя Ваджра неизвестно что подумать может!
— Хорошо, — согласилась Сарасвати, зевая. — Правда, план довольно безумен. Впрочем, сама увидишь.
Вымыв за собой тарелки, как того требовали правила, девочки покинули столовую, и Сарасвати повела Олю куда–то вниз по узкой винтовой лестнице. В конце концов они оказались в подвале. Там Девушка толкнула дверь в какой–то чулан, порылась и достала какой–то свёрток. Потом так же тихо дверь в чулан была закрыта, и Оля с Сарасвати поспешили уйти оттуда.
— То, что я сейчас делаю — почти что кража, — объяснила Сарасвати.
Протащив удивлённую Олю по каким–то коридорам, Сарасвати остановилась и засветила шар света. Они находились в подземельях, но на сей раз не в узком коридоре, а как бы в просторной комнате, только без окон. Девушка развернула свёрток. Это оказалась одноместная разновидность ковра–самолёта с деревянными ручками по бокам.
— Такой используется на начальном этапе обучения, — пояснила она. — Для начала даже не применяются собственные волшебные силы.
Молодая волшебница как–бы положила коврик на воздух на уровне пояса, и он послушно повис в воздухе.
— Попробуй лечь на него животом и толкаться мысками туфель, — предложила она Оле.
Девочка опасливо покосилась на него, но подошла и сделала так, как говорила Сарасвати, которая, между тем, поправляла:
— Ты можешь глубже лечь и только легонько перебирать пальцами. Подтянись на руках.
Оля повиновалась, и о, чудо! Она и впрямь плыла по воздуху, лишь легонько касаясь пола мысками туфель. Идея была понятна и гениальна. Даже если лёд начнёт ломаться, худшее, что может произойти — это промокшие ноги, а коврик всё равно будет потихоньку нести её вперёд. Оля, довольная, слезла на землю.
— Думаю, всё получится. — сказала она.
— Ещё как получится, — улыбнулась Сарасвати. — Только теперь давай скорее сворачивай его, прячь в сумку и бежим отсюда, пока нас не обнаружили.
Им удалось каким–то образом незамеченными выбраться из подвала через боковую дверцу прямо в сад, в той его части, где, по счастью, в данный момент тоже никого не было. Они шли по тропинке в сторону пруда и статуи Будды, когда Оля решила нарушить молчание.
— У тебя будут неприятности, — в задумчивости проговорила она.
— Будут, — безмятежно отозвалась Сарасвати. — Когда пропажа будет обнаружена, меня накажут. Возможно, даже побьют бамбуковой палкой…
— Не хотелось бы…
— Я могу вернуть его на место, а ты можешь отправиться спать в мою комнату и ждать, когда Наставницы заинтересуются твоим присутствием. Это не нарушает никаких правил.
— Зато это может стоить непредсказуемых последствий, когда выяснится, что меня нет дома, хотя я должна была бы давно уже быть там. Да и в школу уже надо, даже не знаю теперь, завтра или послезавтра.
— Значит, выбора нет, так ведь?
— Да, но…
— Следовательно дело стоит своей цены.
— Я что–нибудь придумаю, чтобы вернуть его тебе до того, как его хватятся.
— Спасибо, но не беспокойся, нас учат не бояться платить цену за то, что должно и правильно, а сейчас это именно должно и правильно.
— Из–за этого у вас такие странные правила? Чтобы отучить трусить?
— Чтобы умели жить в том, обществе, которое нас окружает, но не быть трусихами, тряпками и размазнями, казаться слабыми и услужливыми, но не быть рабынями на самом деле.
Оля взглянула на Сарасвати. Только теперь она стала понимать, насколько тяжела жизнь волшебницы на Востоке.
— Если дойдёт до… ну, ты понимаешь… Попробуй научиться вдыхать боль и обращать её в энергию… — девушка удивлённо подняла брови. Очевидно, она не представляла себе, что такое возможно. — Однажды у меня получилось, — продолжала настаивать Оля. — Я таким образом Исцелила сама себе раны и не дала себе замёрзнуть насмерть, так что это возможно.
Сарасвати всё равно не понимала, а Оля не настолько хорошо понимала, что это такое на самом деле, чтобы продолжать настаивать. У самой тропинки, которая вела к Портальной Пещере, Оля вдруг спросила
— Слушай, ты говорила мне, что вас обязательно учат кататься на доске по морским волнам, и во время нашего бегства я, кажется, даже начала понимать, зачем. Но где же вы учитесь? Что–то здесь горы виднеются вдали, а с морем как–то…
Сарасвати засмеялась.
— Так у нас есть другая часть школы. Она располагается на Запретном Острове, куда посторонним доступ закрыт. Туда мы попадаем через внутренний Портал в подвале школы. Мы просто туда не дошли. Там, на острове, мы учимся кататься на досках, управлять волнами, виртуозно летать на коврах–самолётах и ещё ряду вещей. Ну, до свидания?
— До свидания. — Оля обняла свою индийскую сестру, и быстрым шагом направилась в сторону видневшейся уже среди кустов Портальной Пещеры.

*  *  *

Собрать мозаику удалось не с первого раза. Руки дрожали. Вдруг она сделает что–то неправильно, и у неё ничего не получится? Вдруг она случайно соберёт не тот узор, и её забросит куда–то не туда? Вдруг Достопочтенная Наставница ошиблась, и дала ей не тот адрес, а адрес, скажем, Южноладожского Портала? Как тогда добираться? Терзаемая этими страхами, Оля забыла переодеться перед тем, как привести в действие Портал. Поэтому, когда она прошла его, первое, что она ощутила, это ледяной холод. Значит, она попала, по крайне мере, на Север. Уже хорошо. Стуча зубами, она поспешила переодеться и выбралась из пещеры. Было ещё темно, но полная луна с ясностью освещала замёрзшую гладь Онежского озера, а вдали, примерно в трёхстах–четырёхстах шагах были заметны огни деревни. По всему было видно, что наступало раннее утро. И она вышла туда, куда надо. Оля достала коврик, развернула его и легла животом так, как учила Сарасвати. В первый момент ноги заскользили, но девочка приноровилась и после пары неуверенных рывков не то поплыла, не то побежала по весеннему льду Онежского озера, едва касаясь носками сапог неверного весеннего льда. Пару раз лёд хрустнул под толчком её ноги, но даже если он и провалился, она не замочила ногу. Ноги она промочила у самого берега, когда слезала с коврика и, поскользнувшись, оказалась на тонком льду, который тут же провалился. К счастью, глубины тут было — только разве что ноги промочить. Ноги тут же стали мёрзнуть, а сапоги то и дело скользить, пока она почти бегом бежала в сторону дома. И как раз вовремя, потому что, взглянув в окно, она увидела, как дядя Ваджра разговаривал с тётей Асей.
Когда она вошла, оба ещё не успели толком испугаться, но взирали на девочку с явным облегчением.
— Где же ты шаталась? — спросила тётя Ася. — Ваджра говорит, что Сарасвати должна была привезти тебя ещё накануне днём.
Оля скинула мокрые сапоги, надела тёплые шерстяные носки и меховые тапочки, сняла тибетский тулуп, села за стол и принялась рассказывать под одобрительные кивки дяди Ваджры и оханье тёти Аси. Объяснила она и то, почему Сарасвати не смогла выполнить то, что ей велел отец — отвезти её до дома. Рассказала и про коврик–самолёт, так выручивший её.
— Его надо ей вернуть, пока Наставницы не хватились, — заключила она. — И, кстати, она очень переживала, все ли живы после этого приключения. Надо будет ей написать записку.
В общем, одну записку Сарасвати написала Оля, другую отец, а вот с их отправкой вместе с ковриком дело не заладилось. Удивительно, но дядя Ваджра просто не смог сделать то, что обычно не вызывало у него ни малейших затруднений.
Тётя Ася нахмурилась.
— Ваджра, ты когда спал последний раз?
Получалось, что тому минуло уже двое суток.
— Да ещё дрался?
Отрицать было невозможно.
— Вот что, — заявила тётя Ася. — Я сейчас вас обоих накормлю самой здоровой едой, напою всякими настоями — и спать. Ваджра, не спорь. Если ты сейчас попробуешь перенестись, тебя просто разорвёт в клочья. Я тебе постелю в одной из пустующих комнат.
Оля спала, вставала поесть и по нужде, потом снова ложилась спать. Кажется, она могла бы проспать целую неделю, но, услышав, что дядя Ваджра встал, она тоже встала. На дворе была уже ночь. Волшебник, собрался, взял в руки свёрнутый коврик и что–то сделал… Коврик исчез. После чего он тепло попрощался с тётей Асей и Олей и растворился в воздухе, а Оля отправилась спать дальше. Утром по идее уже надо было идти в школу, но тётя Ася категорически заявила, что не отпустит её, пока она не отдохнёт от этого приключения.

*  *  *

Сарасвати чувствовала себя настолько вымотанной, что проспала беспробудно до следующего утра. Проснулась она на рассвете следующего дня. Одевшись и умывшись, она поспешила на утренний тхамват. В храме было свежо, сумрачно и пусто. Дымились благовония. Церемония уже начиналась. Но девушка всё время возвращалась мыслями к отцу, братьям, матери, дедушке в бабушкой, Ольге. Как они? Живы ли? Всё ли закончилось хорошо? Ругая себя за рассеянность, Сарасвати никак не могла сосредоточиться. Вдруг… Прямо у неё в руке появился свёрнутый летающий коврик, из которого явственно торчали две записки, на одной из которых, даже не успев прочитать, она узнала почерк отца. От неожиданности девушка вздрогнула и едва не вскрикнула.
— Сарасвати Аррора! Потрудитесь объяснить, что вы себе тут позволяете! — строго провозгласила Наставница, возглавлявшая церемонию.
Сарасвати церемонно поклонилась и промолвила:
— Я сама ничего не делала, но только что я получила знамение, что дорогие мне люди живы, и все их испытания закончились благополучно, о чём мне, вне всякого сомнения, требуется помолиться особенно. Дальнейшие объяснения, если вы позволите, я дам после окончания церемонии.
Наставница сделала разрешающий жест рукой. Девушка положила свёрток подле себя и погрузилась в декламацию священного текста.

Глава 31. Весна.

Первого апреля Оля всё–таки отправилась в школу. После случившегося она проспала столько, что запросто проснулась в пять утра, чувствуя себя вполне здоровой и бодрой. И как раз вовремя. Если первого числа она ещё добралась до города без затруднений и не только отучилась полный день, но и взяла задания для самостоятельных занятий вперёд, то уже к следующему утру южный ветер принёс тепло, и все дороги превратились в месиво из снега и воды. На целую неделю добираться до школы стало невозможно. В течение последующих недель зима и весна словно боролись друг с другом. То с севера прилетит шквал и навалит нового снегу, то ветер с юга принесёт тепло, и этот снег превратится в кашу, насыщенную водой, по которой невозможно передвигаться.
Оля лихорадочно поглощала знания. Потихоньку поддались алгебра с геометрией, а знания по физике, географии и биологии стали казаться освоенными и исключительно полезными для жизни. Учительница английского языка оценила исправление произношения, и теперь по этому предмету стояли в журнале и дневнике неизменные уверенные пятёрки. Русский язык шёл как всегда на твёрдую четвёрку. А вот литература… Не то, чтобы она девочке как–то не нравилась. Просто на фоне всего остального прочитать такую прорву произведений, да ещё и написать по каждому изложение, пару сочинений и ответить на массу вопросов из учебника — казалось, на это не хватило бы времени, даже если отказаться от сна, а время в сутках удвоить. То, на что времени хватало, она делала неизменно добросовестно, но долгов накапливалось тоже изрядно.
В середине Страстной недели из школы вернулись кузены, и в доме началась подготовка к Пасхе. Оля узнала много новостей. Например, Осип покинул Светоч Гипербореи, чтобы продолжить обучение по одному их Высших Искусств в другой школе, а Сергей готовился последовать его примеру. Осип перебрался на Урал и учился теперь на Строителя, а Сергей собирался углублённо изучать на Валдае в Камне Властимира волшебные и целебные травы, готовясь если не к карьере Целителя, то к карьере травоведа. Младшие Фима и Володя пока ещё до конца не определились со своим будущим, но Фима настолько явственно тяготел к изучению обычной и волшебной живности, тайнам лесов, гор и вод, что тётя Ася не сомневалась, что мальчик пойдёт по стопам отца и станет Лесовиком. Дома он почти всё время проводил с Филькой — ручным филином, и часто отправлялся с ним в лес, даже невзирая на кашу из воды и снега под ногами.
Вдруг, неожиданно для всех в Великую Субботу днём Ляля попросила мать:
— Мама, а давай мы пойдём в церковь, давно мы там не были.
Оля постаралась припомнить, когда она сама в последний раз была в церкви. Это было как раз на Пасху весной сорок первого, перед отправкой отца на задание, вернуться живым из которого ему уже было не суждено. Как давно это было!
Мальчики тоже поддержали в этой идее свою младшую сестрёнку.
— Ну, и куда пойдём? — спросила всех тётя Ася?
— В Старую Ладогу!
— В Москву!
— В Питер!
— На Алтай!
От предложений не было отбоя.
— Так не получится, — спокойно объяснила тётя Ася. — В Москве и Питере Порталов нет, а Алтайский и Южноладожский не больно–то удобно расположены для похода в церковь.
— Что же делать? — печально спросила Оля. — Мне дома остаться?
— Ни в коем случае! — отрезала тётя Ася. — Есть выход. Мы можем отправиться в Сербию. Там один из Порталов находится в часе ходьбы от деревни Крняча. И там живёт много волшебников, у меня даже есть знакомые.
К удивлению Оли, тётя Ася распорядилась, чтобы все оделись в самое затрапезное, "что не жалко испачкать", а праздничную одежду надо было положить с собой в бездонные сумки. Сама же она положила с собой не только корзинки с куличами, пасхой и яйцами, чтобы освятить, но и два полных кожаных мешка с чисто–водой, запас которой она готовила на целый год как раз на Страстной Неделе.
Всё разъяснилось, когда они миновали створ Портала. Обычно Портал располагался в неглубоком гроте, чаще всего выдолбленном руками Строителя, и гораздо реже — природном. Здесь же они очутились глубоко в разветвлённой системе холодных пещер, наполненных колоннами сталактитов и сталагмитов, в небольшом гроте, из которого вёл заложенный большим круглым камнем узкий лаз, через него пришлось протискиваться ползком. В некоторых галереях ещё можно было идти во весь рост, в других же местах приходилось ползти на четвереньках, а то и по–пластунски. Где–то было сухо и относительно чисто, но где–то приходилось двигаться в жидкой грязи. Наконец, они достигли зала, где тётя Ася сказала, что дальше можно будет идти свободно, пора умыться и переодеться. В свете волшебных шаров света они смыли себя грязь чисто–водой и переоделись.
Теперь Оля в кои веки раз смогла одеться в свою праздничную шитую рубаху, меховую душегрейку, перевязать вышитой бисером лентой лоб, вплести в косу шёлковый бант, а голову покрыть белой с вышивкой праздничной косынкой. На ногах её красовались подаренные ещё летом бабой Фёклой кожаные сапожки. Другие были одеты не менее нарядно. Мальчики — в рубашках с вышивками. Правда, Осипу уже было позволено сменить нитяной поясок на кожаный ремень, а, следовательно, его "мальчиком" можно было назвать лишь по привычке. Тётя Ася — в понёве с геометрическими узорами и головном уборе, на котором, как и на рукавах и подоле длиннополой рубахи, были вышиты изображения кошек — её зверя–хранителя, который, будучи у каждого своим, являлся всегда основным мотивом вышивок на рубашке. Даже Ляля стала казаться взрослее в своей парадной рубашке с такой же, как у Оли, меховой душегрейкой. Никто не видел, как они вышли из пещер, хотя в наиболее близких к выходу залах и коридорах Оле не раз казалось, что люди здесь бывают не так уж редко. Снаружи последние лучи вечернего солнца озаряли лаковым светом склоны невысоких гор. Кое–где ложился туман. Здесь было гораздо теплее, но ночь пока ещё была достаточно "свежей", по выражению тёти Аси. Так что отказываться от шерстяных кофт и меховых душегреек означало бы бессмысленно рисковать простудой. Снега уже нигде не было видно, но земля была влажной, и Оля подумала, что в этих краях он всё–таки выпадает и стаял не так уж и давно. Вдоль постепенно погружавшейся в сумерки тропинки, как и повсюду вокруг, уже расцветали первоцветы, и Оля могла только сожалеть, что не сможет их рассмотреть при свете дня.
Примерно через час тропа привела к каменистой проезжей дороге, а ещё через час они уже входили в старинное село, всё ещё носившее на себе печать недавно минувшей войны. Оно мало походило на те деревни, которые доводилось видеть Оле, хотя бы тем, что большая часть домов была выложена из камня, камнями была также вымощена и деревенская улица. Тут и там ещё виднелись разрушения, но гораздо меньшие, чем Оле доводилось видеть, там, где прошла война у неё на родине. Повсюду бросались в глаза строительные леса. Этой деревне явно повезло. У старинной церкви с непривычной архитектурой была повреждена колокольня, но уже вовсю шло восстановление. На церковном дворе можно было освятить пищу к празднику, но народу было немного. Люди здоровались, обменивались новостями, говоря на языке, явно похожем на русский, но понять, о чём они говорят, Оля даже не пыталась.
Постепенно народ потянулся в храм, и началась служба. Какое же это было счастье после стольких лет услышать
Воскресение твое, Христе Спасе,
Ангели поют на небеси…
Сколько тихой радости было наблюдать, как колышется, дрожит огонёк свечки во время Крестного Хода! Сколько восторга услышать из глубин храма возглас "Христос Воскресе"! Оле хотелось излить весь свой восторг и всю свою благодарность за то, что она выжила и дожила до этого дня, за то, что наступил мир, за то, что была просто замечательная тёплая весенняя ночь! И если местная обыденная речь была для Оли мало понятна, то в церкви язык почти не отличался от того, на котором служили дома. Тётя Ася встретила нескольких знакомых, и во время Крестного Хода перебросилась с ними парой фраз. После чего даже те из окружающих, кто косился на вновь прибывших с каким–то подозрением, очевидно, успокоились и перестали обращать на семейство тёти Аси какое бы то ни было внимание. Ляля, почувствовав себя уставшей, свернулась калачиком где–то на скамейке в дальнем углу церкви и сладко заснула, ну, ей можно, она маленькая. Оле же спать совершенно не хотелось, столько радости и восторга принесло ей сегодняшнее путешествие. Парни тоже, казалось, были рады. Ещё бы. Не каждый день можно вот так запросто побывать в далёком и таком красивом краю вот просто так. Замечательное приключение.
Но как бы ни хотелось остаться здесь подольше, надо было возвращаться домой. Их присутствием могли заинтересоваться те, с кем совершенно не хотелось иметь дело. Законных документов на пребывание в другой стране ни у кого, разумеется, не было, так что могло возникнуть слишком много вопросов и никому не нужных неприятностей.
Когда служба подошла к концу, и прихожане стаи подходить к Причастию, семья Волковых—Хитрюжниковых тихо покинула церковь и направилась в обратный путь. До рассвета было ещё далеко. Деревенская улица, а за ней — дорога были затянуты лёгким туманом, садов и домов почти не было видно. Но по мере подъёма выше, туман остался позади, и на небе стали видны предутренние звёзды. Тётя Ася заметно торопилась, хотя радость от ощущения чего–то великого и прекрасного не допускала самой мысли о суете и вообще о чём–то неприятном. Входа в Пещеру они достигли, когда уже ночь сменили предутренние сумерки. На переодевание и лазание в грязи ушло тоже какое–то время. Так что когда они, наконец, грязные, но довольные, вышли из Портальной Пещеры Онежского озера, солнце уже просвечивало сквозь весенний лес своими золотыми лучами. И даже смесь из снега, льда и воды, всё ещё прикрывавшая озёрную гладь, казалась не такой уж и безобразно уныло–недоевшей.
После разговин тётя Ася твёрдой рукой отправила всех младших спать, а сама вместе с Осипом и Серёжей занялась тем ежедневным рутинным крестьянским бытом, отменить который не может даже самый Светлый Праздник.
Когда Оля проснулась, день уже клонился к вечеру. Осип и Серёжа, давно покончив с утренними делами, спали, но тёти Аси не было дома. За старших были на этот раз Фима и Володя. Они одновременно что–то творили на кухне и не давали раскапризничаться явно не выспавшейся Ляле.
— А где тётя Ася? — спросила Оля, сладко потягиваясь перед тем, как спуститься вниз.
Володя улыбнулся.
— Ну, ты прям тянешься как наши кошки. Не дали маме поспать. Прибежали мужики за советом. Там какая–то женщина рожает, а дороги совсем непроезжие, до города никак не довезти. Так что пошла наша мама заниматься своим привычным делом. А нам наказала есть картошку с копчёной грудинкой. Но мы решили приготовить что–нибудь из того, чему нас научили в школе. Благо в погребе всё найти можно, что нужно. Будет вкусно, если чего не упустим под Лялькины капрызы, — вот так смешно он переиначил слово "каприз" и состроил гримасу, что Оля не могла не рассмеяться.
Вернулась тётя Ася только к вечеру, довольная, но совершенно измученная, так что пища, приготовленная по всем канонам волшебной диеты, оказалась как нельзя кстати.
— Первый ребёнок в деревне родился после этой проклятой войны! Здоровенький мальчонка. Но самое изумительное, знаете, что? — проговорила она, чуть не плача от радости. — В семье у простых людей родился, но… — тут она сделала многозначительную паузу, — определённо волшебник, сомнений нет никаких!
Эту новость ребята встретили дружными аплодисментами. Ребёнок — уже немалое счастье, а тут такое… Мир постепенно входил в обычные берега, возвращался на своё место, и каждый человек в нём возвращался к тому, для чего он был рождён и предназначен. Вот и тётя Ася была рада вернуться к обязанностям повитухи, которые ей были куда ближе, чем вынужденная работа в лесничестве и Лесном Столе. Быть может и в её, Олиной, жизни не за горами тот час, когда она займёт то место, которое ей предназначено судьбой. Только пока впереди её ждали лишь новые испытания. Глядя в окно кухни, девочка смотрела вдаль, туда, где простиралась ещё скрытая неверным весенним льдом огромная гладь Онежского озера, в глубины которого, казалось, пряталось до утра само солнце. И мысли её туманились неясными чувствами, в которых невероятным образом переплетались восторг и радость, печаль и тревога, уверенность и щемящий зуд где–то под кожей от ожидания будущего…

*  *  *

Конец апреля и весь май был заполнен лихорадочной учёбой. Бесконечные контрольные и проверочные, устные ответы и зачёты, различные задания отнимали буквально всё время, которого даже не оставалось на помощь тёте во дворе и на огороде. А тут ещё тётя Ася всерьёз озаботилась Олиным предстоящим путешествием. С одной стороны, места эти не были гористыми и такими глухими, как Алтай. Почти везде можно было доехать на поезде и оставшийся путь до нужного места одолеть максимум за пару дней, переночевать на сеновале где–нибудь в деревне и потом возвращаться в Москву. Там у неё жила старая знакомая, которая будет рада приютить на время девочку. Но была опасность, которая не давала Александре ни минуты покоя. Истоки и Волги, и Оки, и Днепра находились в местах, переживших многодневные бои, а то и вовсе оккупацию. Там земля могла быть напичкана минами и неразорвавшимися снарядами. Здесь, в Карелии, устроившись на работу Лесовичкой, она приложила немало усилий для избавления лесов от этой напасти. Для этого волшебники научились изготавливать специальные устройства, получившие название "рыскатель". Он имел форму двух блюдец, сложенных вместе, настраивался на пользователя при помощи специальных действий, запускался по воздуху и управлялся его мысленными приказами. При пролетании над заложенной взрывчаткой происходил подрыв. Так расчищался безопасный путь в заминированной местности.
Такой рыскатель тётя Ася подарила и Оле. Настройка потребовала времени и усилий, так как девочка ещё не могла сама волховать, но, в конце концов, всё получилось. После двух недель ежедневных тренировок Оля уже легко посылала рыскатель вперёд себя по лесным тропинкам, заставляла облетать деревья и пролетать над кустами, поворачивать по мысленному приказу и возвращаться в руки.
К последним числам мая Оле в школе удалось успешно "закрыть" все предметы, кроме литературы. Как всегда, по русскому языку — четвёрка, по всем остальным — круглое "пять". С литературой, которую до этого девочка откладывала в сторону, пришлось повозиться. Читать, в принципе, Оле нравилось, так называемое "Устное народное творчество" она и без учебников знала почти наизусть ещё с песен и сказок матери, стихи она запоминала и могла декламировать чуть ли не с первого прочтения. Вся трудность состояла в том, что если раньше программа ограничивалась рассказами и стихами, сказками и былинами, то теперь надо было читать в большом количестве повести классических писателей и отрывки поэм. Было интересно, но времени отнимало гораздо больше. Но мало этого, кроме прочтения, заучивания наизусть стихотворных произведений и пересказа прозы, нужно было отвечать на массу вопросов, причём, на многие из них — письменно. Надо было различать вступление, завязку, кульминацию и развязку, главных и второстепенных героев, основную тему и части сюжета. Иногда то, что предлагал учебник или учительница, казалось Оле чем–то искусственным и натянутым. Как будто шкуру животного натягивают на чучело. Вроде и выглядит как живое, а всё равно мёртвое.
Как–то Оля рискнула честно признаться в этом учительнице. Наталья Ивановна, учительница русского языка и литературы, пожилая седовласая женщина поправила очки.
— Иногда делать приходится и то, что совсем не нравится, и говорить то, чего совсем не хочется говорить, и молчать о том, о чём хочется кричать. Надо уметь делать всё, что требует программа, а говорить или писать то, что принято в тех или иных случаях. И своё мнение держать при себе.
После этого она сжала губы и долго–долго смотрела на девочку. Убедившись, что Оля не пытается возражать, она продолжила урок, занявший на этот раз почти целый день начала июня. Всё это Олю не радовало. Душа рвалась навстречу новым странствиям. Но, так или иначе, седьмого июня Наталья Ивановна аттестовала девочку на "хорошо", простив ей пару тем в конце учебника.
— Хватит с тебя, — решительно заявила она. — Отдыхать уже пора, заучилась совсем, эдак не отдохнёшь. Только в следующем году никаких новых подвигов из разряда пятилетки в четыре года. Уже не справишься.
— Я и не собираюсь, — вздохнула с явным облегчением девочка, умолчав, правда, о том, что к программе обычного седьмого класса у неё теперь добавятся книги по Всемирной и Русской истории волшебства, Кодексы конгрегаций волшебников, История волшебных школ, учебники по элементарному мирознанию и другим предметам, которым обучают волшебников в первые годы учения, но которые не требуют применения волшебства.
Таким образом, она собиралась подготовить себя к тому, чтобы закончить начальный цикл обучения волшебству — так называемый "Дом Отца и Матери", не за четыре года, как обычно, а за два, тем самым догнав своих одногодков на следующим цикле. Добрая старая учительница не имела и понятия о том, что из–за всех превратностей судьбы работы у Оли не убавится, и пребывала в полной уверенности, что девочка, наконец, перестанет так перегружаться до упаду.
Но сейчас Олю во дворе школы ждала Зорька — старая кляча, умевшая ходить только или шагом, или такой трясущей иноходью, что можно было подумать, что ты не на лошади верхом едешь, а на каком–нибудь ишаке. Олиного любимца Серебряного пришлось взять тёте Асе, так как ей по работе требовалось объезжать какой–то дальний лесной участок, а домашние дела требовали вернуться с этого объезда достаточно быстро. С Зорькой такое было бы невозможно. Следуя по городским улицам, приходилось всё внимательнее смотреть по сторонам, чтобы не попасть под машину, которые стали на городских улицах появляться всё чаще. Появились даже не виданные девочкой раньше автобусы. "Возможно, — думала она, — однажды такой автобус станет ходить и до ближайшей деревни". Но пока об том даже не было и разговора. На лесной дороге то и дело можно было встретить мужика на телеге, с запряжённой в неё такой же, как Зорька, старой клячей, которая, как казалось, едва волочила свои ноги.
День был тёплым и солнечным. Заканчивались короткие Троицкие каникулы, и Осип, Сергей и Володя, помогавшие в эти дни матери по хозяйству, отбывали обратно в свои школы на летние классы. Это было последнее лето, которое проведёт дома Фима, младший из сыновей Александры Сергеевны, который в этом году завершил первый цикл обучения. Осенью ему предстояло первое в жизни испытание "малого Зерцала", которое проходит каждый юный волшебник после каникул сразу по вступлении на "Малые Стёжки" — так называлось обучение в средних классах в славяно–карельских волшебных школах и впредь до самого конца учения. Старшие то и дело подтрунивали над ним, что из–за своей капризности он может чего доброго испытание не пройти и остаться неучем. Фима злился на братьев и становился ещё более надутым. Убегая на берег Онежского Озера, он подолгу мог кидаться в воду плоскими камешками, глядя, как они прыгают по воде, прежде чем исчезнут в пучине вод.
Приближались Белые Ночи. Они уже сейчас были настолько короткими и светлыми, что приходилось ставить специальные завесы на окна, чтобы можно было выспаться, но зато какое восхищение вызывала полная луна на вечно вечернем небе, точно залитом молоком, отражавшаяся в озере, отчего воды его начинали казаться серебряными! Как хороши были эти долгие–долгие восходы и закаты, эти перламутровые и розовые облака на нежном голубом небе! Как чудесны птичьи трели, свежая зелень и аромат сосновой смолы, плавящейся на солнцепёке!
И вот в один из таких дней тётя Ася заложила Зорьку в телегу. Оля одела новенький походный комплект из штанов и куртки, где–то добытый тётей на "чёрном", по её выражению, рынке. Второй такой на смену был уложен с собой "на всякий случай". Затем набросила на плечи свою походную бездонную сумку, как всегда полную всевозможных вещей, которые могут понадобиться в долгом путешествии, и простилась с Лялей, Фимой, Филькой и любимыми кошками, превратившимися за этот год в поистине роскошных пушистых красавиц, исполненных грации и чувства собственного достоинства. Отъезжая на телеге от дома, девочка долго могла видеть, что кошки тоже провожали её, сидя на опорах калитки и долго–долго глядя ей вслед.

Глава 32. Под стук колёс.

Тётя Ася проводила Олю до самой станции Медвежья гора, чтобы лично посадить на поезд "Мурманск—Москва" и договориться с проводницей, чтобы за племянницей "присмотрели" на всякий случай. И это не считая того, что тётя не пожалела денег, чтобы выкупить для девочки всё двухместное купе спального вагона. В кармане у Оли лежал московский адрес Алевтины Лаврентьевны, знакомой тёти Аси, у которой девочка будет жить во время своего пребывания в Москве.
— Смотри, по Москве особо не плутай, — наставляла тётя Ася Олю. — Там непривычному человеку легко так заплутать, что и не выплутаешь, хуже, чем в лесу. Да и люди разные бывают. Разве по лицу поймёшь, кто добрый человек, а у кого на уме дурное?
Девочка во всём соглашалась, понимая, насколько тётя волнуется за неё, впервые отпуская в столь тяжёлый и неблизкий путь её одну. Поначалу она и слышать о таком не желала и собиралась сама Олю везде сопровождать, договорившись об отпуске на работе и оставив Лялю и хозяйство на Фиму. Но в действительности это было довольно сложно, да и доводы Оли для волшебницы были более чем разумными. Такие странствия сами по себе — весьма серьёзное волшебство, и нарушать его правила было небезопасно, а игнорировать прямые предупреждения — опасно вдвойне. На этот раз Оля не взяла с собой даже огневушку, но уже из практических соображений. Ящерке нужен живой огонь, а где его возьмёшь в поезде, да в большом городе? Вместо неё в бездонной сумке у Оли лежало два коробка охотничьих спичек, а "на всякий случай" — кремень и кресало. С ними было нелегко, но если она останется без спичек, она всё же сможет разжечь огонь в лесу, когда это потребуется.
Выйдя из Медвежьегорска, поезд долго двигался среди озёр и болот, и, если прильнуть к окну, казалось, что он не едет, а буквально проплывает над водой. Оля заперла дверь себе в купе и решила, по совету тёти, даже в туалет не ходить, а пользоваться ночной–вазой–исчезни–всё. И всё же в первую ночь в поезде заснуть так и не удалось. Девочке было хорошо слышно, как стучат колёса, как поезд внезапно остановился в Петрозаводске и довольно долго там стоял, как гудят встречные паровозы на разъездах, чувствовала, как поезд резко тормозит в каких–то местах, где–то рывками ползёт, а потом снова набирает ход.
Часы, которые Оле дала в дорогу тётя Ася, показывали без четверти девять, когда в её дверь постучала проводница.
— Деточка, ты там жива? Можешь открыть дверь, не прячься как мышка. Это я, проводница, тётя Зина.
Оля слезла с полки и отперла дверь.
— Здравствуйте.
— Ты хоть в туалет ходила ночью? Или всё боялась?
— Да, всё нормально.
— Не бойся. В поезде никого подозрительного нет, а на ночь двери между вагонами вообще запирают. В общем, как завтракать надумаешь, приходи. Чай у меня всегда есть, а с остальным что–нибудь сообразим.
— Да, тётя мне всего надавала, — улыбнулась Оля. Уж точно не проголодаюсь. А где мы сейчас?
— Полночи, деточка, простояли в Петрозаводске, там нас пересортировывали, до него ползли по плывунам как черепахи. Сейчас тоже ползём, но уже побыстрее. К обеду будем в Волхове. Там нас тоже пересортируют, прицепят к другому паровозу, и до Калинина мы полетим на крыльях ветра. Там снова постоим, к нам кое–что подгрузят, а главное — чтобы в Москве быть не посередь ночи, а к утру.
Постепенно Оля в поезде освоилась. Еду ей тётя Ася припасла в сохраняй–коробах, так что даже не надо было ничего готовить. Кипяток она брала у проводницы, но заваривала себе не тот "мусорный" чай без вкуса и запаха, который ей добрая проводница настойчиво совала, а травы, которые ещё прошлым летом собирала она сама во время путешествия по Алтаю.
Около часа дня поезд остановился на большой станции в Волхове. Проводница тётя Зина снова зашла к Оле, которая как раз только собралась снова попытаться вздремнуть. После бессонной ночи жутко хотелось спать.
— Что тебе купить в городе, деточка? — спросила она.
— Спасибо, у меня всё есть, — вежливо ответила удивлённая Оля, однако проводница ей как–то подозрительно хитро подмигнула и тут же исчезла за дверью. Девочке только оставалось поражаться, насколько проворно та перемещалась по поезду, несмотря на свою внушительную, если не сказать грузную фигуру.
Примерно через час она вернулась и принесла Оле плитку шоколада.
— На, кушай, чтобы не было так грустно, — сказала она, улыбаясь.
Оля была тронута её заботой, но сразу спросила, сколько она должна денег. Не должна же эта женщина за свои деньги пассажирам всякие сласти покупать. Это просто неправильно.
— Что ты! Что ты! Замахала руками проводница. Разве я не могу побаловать сиротку?
— Откуда вы узнали, что я сирота? — удивилась Оля.
— Я сама сиротою выросла. Тётя твоя добрая и заботится о тебе, но ни одна родная мать не отправит своё дитятко одно в чужой город к чужим людям.
— А у вас дети есть? — вдруг спросила Оля.
Женщина странно посмотрела на девочку, потом отвернулась и залилась слезами.
— Были… Двое… Мальчик и девочка… Погибли под бомбёжкой…
Вихрь образов закружился перед глазами Оли.
— Не плачьте, тётя Зина. Будут у вас ещё дети. Мальчик и девочка.
Сомнений быть не могло. Такие видения не лгут никогда.

Глава 33. Москва.

Усталость взяла своё, и Оля, запершись в купе, провалилась в сон. Теперь её уже не беспокоили ни толчки, ни стуки, ни гудки. Она и не заметила, как ехали и делали остановки, как подлетел поезд к Калинину, как долго стоял там, словно ожидая чего–то, как тронулся в глубокой ночи и полетел дальше. Не увидела, как в предрассветном тумане поезд словно плыл по узкой полоске суши посреди Московского Моря. Проводнице пришлось открыть дверь служебным ключом.
— Вставай, вставай, девонька, приехали, — трясла она Олю за плечо.
Оля сонно потянулась и протёрла глаза.
— Где мы?
— Уже в Москве, милая. Собирайся. Пошла я дальше работать. Смотри, ничего не забудь.
Женщина уже собиралась уходить, когда Оля спросила её:
— Билеты до Осташкова я здесь на станции куплю?
Женщина заметно удивилась.
— Так ты ещё дальше собралась?
— Вообще–то мне в три места надо попасть. Москва — просто, как говорила тётя, самое удобное место для проезда, да и знакомые есть, у кого остановиться можно.
— Ох, девочка. Москва — это огромный город, каких ты ещё не видела. Здесь не одна станция, а несколько вокзалов. Какой тебе нужен, и где билеты купить, ты лучше в кассе на вокзале спроси. Или в справочном бюро. Но сейчас рано, оно может ещё не работать. Всё, пошла я, а то нагорит.
Оля так и не поняла, что и зачем нагорит, но быстро встала, оделась, собрала вещи и вышла из поезда. Было солнечно, немного туманно, довольно зябко. Огромные часы показывали шесть часов утра. Где–то в стороне работали дворники, подметая высокие перроны, возвышавшиеся над путями почти вровень с дверью вагона. Никаких ступенек–лесенок, как в Медвежьегорске.
Оглядевшись, девочка направилась вместе с потоком пассажиров. Часть из них приехали вместе с ней на поезде, часть — прибыли откуда–то ещё на других поездах. Увидев вывеску "Кассы" и одно работающее окошко, она подошла к нему.
— Чего надо? — сонно буркнула сидевшая в ней женщина.
— Простите, как мне купить билет до Осташкова? — спросила Оля.
— Это в кассы дальнего следования. Они откроются в девять.
— На этом вокзале?
— Да, на этом. А тебе зачем, девочка?
— Ехать надо.
— Где твои родители? Пусть они билеты берут.
— Меня одну отпустили, так надо было. Так что билет нужен мне.
— А я что могу? Говорю же, приходи в девять! Вот бестолковая! Как только таких бестолковых из дому выпускают! — рявкнула женщина в кассе, с шумом встала со своего места и направилась куда–то вглубь служебных помещений.
"Надо ждать девяти утра", — решила Оля и, увидев помещение с большим количеством скамеек, направилась туда, чтобы достать что–нибудь из сумки и перекусить. Время тянулось медленно. Позавтракав пирожками из дома, подаренной вчера шоколадкой и компотом — это было последнее, что не надо было готовить, девочка сама не заметила, как снова задремала. Проснулась она опять от того, что кто–то тряс её за плечо. На этот раз это был мужчина средних лет в форме.
— Здесь нельзя спать. Карманники шныряют, да и поезд проспишь.
Оля очень удивилась тому, какая она, оказывается, соня.
— Я не поезда жду, а когда касса откроется. Билеты купить. В шесть приехала, и надо дальше ехать, а касса только в девять открывается, мне так сказали.
Мужчина усмехнулся в усы.
— И куда же это такая пуговка едет одна?
— Из Медвежьегорска в Осташков. В гости, — решила она добавить, чтобы избежать лишних вопросов.
— Ты здорово сглупила, девочка. Тебе надо было сойти в Бологом. Оттуда поезд до Осташкова каждый день ходит. А отсюда — не каждый. Тебе есть, куда пойти?
— Конечно. Тётя сказала, что в Москве я могу остановиться у её знакомой. Даже адрес дала. Вот, — протянула она свёрнутый лист бумаги.
— Ух, ты. Аж Спасопесковский переулок. Как добираться, знаешь? Не знаешь? Смотри. Выйдешь отсюда и сразу увидишь станцию метро. Если что, спроси, тебе подскажут. Спустишься под землю и сядешь на поезд. Минут через десять выйдешь на станции "Библиотека имени Ленина". Ты не перепутаешь, только не засни. Там все остановки объявляют. Перейдёшь на станцию "Улица Коминтерна", и проедешь ещё две остановки до Смоленской. Там уже спросишь, как лучше пройти. Понятно?
— Ой, спасибо, — улыбнулась Оля.
— Давай, беги. Вон, уже твоя касса открылась. Вокзал — не то место, где зря прохлаждаются.
— До свидания, дяденька.
— Честь имею! — милиционер действительно отдал честь, подчёркнуто щёлкнул каблуками и удалился. Оля была уверена, что это он её так развлечь решил.
В кассе Оля узнала, что ближайший поезд до Осташкова пойдёт только через два дня. Купив билеты, Оля направилась к этому самому метро. Ей было непривычно видеть столько каменных строений сразу, но страха спускаться под землю не было. В конце концов, во многих местах есть глубокие подземелья, и ни в какую Преисподнюю они не ведут. Что её действительно поразило, так это просторные и полные света, точно залы в каком дворце, помещения станций, поезда, проезжающие чуть ли не каждую минуту и самодвижущиеся лестницы, эскалаторы, как их называли окружающие. Если бы не звуки механизмов, то можно было бы легко поверить в использование волшебства.
Квартира Алевтины Лаврентьевны оказалась в тихом переулке на третьем этаже, по сути, в мансарде. Комната, кухонька, крошечная ванная и туалет, встроенные явно достаточно поздно. Газовая колонка давала горячую воду. Сама Алевтина Лаврентьевна, сухонькая сгорбленная старушка, встретила девочку исключительно радушно.
— На богомолье приехала, сердешная? — всё спрашивала она, хлопоча вокруг Оли. — Ты отдохни, а потом поезжай к Сергию Радонежскому.
— Я в Осташков еду, на исток Волги–матушки.
— А лучше бы к Сергию, он все хвори лечит.
— Я делаю то, что мне велено, а к Сергию съезжу, но позднее, — отвечала Оля, не желая обидеть религиозную старушку.
— Ох, как басловили, так басловили, — заключила Алевтина Лаврентьевна, решив, очевидно, что так ей велел батюшка. Что ж, Оля решила её не разубеждать.
Оля до обеда решила осмотреться вокруг. Гуляя по Арбату, она нашла книжный магазин и купила карту Москвы. Ей безумно хотелось попасть в некоторые места, но не сообщать об этом Алевтине Лаврентьевне. В общем–то, ничего плохого. Пушкинский музей и Третьяковская галерея, о которых ей говорил новый учитель рисования, Парк Культуры. "На богомолье" у неё был только план побывать в храме Николы в Хамовниках, куда ходила молиться Дашка. На этот случай тётя Ася дала ей "гражданское платье" — ситцевое платьице до колен с рукавами по локоть. В нём она и ходила по Москве, благо было по–летнему тепло, если не сказать жарко. Городской шум оглушал её, привыкшую к тишине лесов и молчанию степи, почти так же, как в войну грохот канонады. Машины, сновали туда–сюда, обдавая пылью и удушливым запахом.
Когда она вернулась, Алевтина Лаврентьевна уже накрывала обед. Навстречу Оле вышел полосатый кот, очевидно, до этого где–то спавший. Сонно потянувшись, он что–то муркнул и потёрся о ноги девочки.
После обеда Оля решила заняться старославянским и просидела за учебником до самого вечера. Перед сном она спросила старушку, как доехать до Николы в Хамовниках, а утром сначала отправилась в церковь, а оттуда — в Пушкинский музей, где провела весь день, полный восторга. Она даже стала зарисовывать некоторые статуи, заслужив явное одобрение окружающих. Домой она вернулась вечером, голодная как волк, но очень довольная. Следующий день она решила провести там целиком, но для начала надо было подумать о еде. Впрочем, пара калачей из ближайшей булочной и чай в термокружке решили проблему. Оле удалось попасть на экскурсию, и она даже пыталась записывать в тетрадку то, что говорила экскурсовод. От обилия информации можно было сойти с ума. Стало ясно, что ни за один день, ни за два дня весь музей не осилить. Вечером, по дороге домой, усталая, но довольная она размышляла, о том, стоит ли ей всё время пребывания в Москве посвятить Пушкинскому музею, или всё же сходить в Третьяковскую галерею.

Глава 34. Ещё один озёрный край.

На третий день уже надо было отправляться в Осташков. Поезд отходил в половине пятого, и, пообедав пораньше, Оля отправилась на вокзал. Чего только не наготовила ей в дорогу сердобольная бабушка! И картошки испекла, и каши наварила, и калачей дала, и пирогов с морковью, с луком, с яблоком, только на мясо рассчитывать не приходилось — она держала пост по всем канонам.
Дорога в метро уже не вызывала каких–то эмоций, превратившись просто в некоторое удобство, единственное, в толпе она всё ещё испытывала нечто, похожее на страх, что одновременно страхом не являлось. Но шум вокзала посреди дня совсем оглушил её. Люди кричали, куда–то бежали, толкались, ругались, что–то искали, куда–то спешили, и в этой многоголосой толпе девочка совсем растерялась, не понимая, куда идти. Рано утром всё было гораздо спокойнее.
— Эй, разиня! Не стой столбом! — прокричал ей грубый мужской голос.
Она едва успела опомниться и отскочить с пути тяжеленной тележки носильщика. Еле отыскав нужный поезд и вагон, она предъявила билет хмурому пожилому проводнику с пустым рукавом вместо левой руки и спряталась в купе. На сей раз оно было четырёхместным, и девочке не удалось выкупить его целиком.
— Ишь, чего захотела, — пробурчала тогда женщина в кассе.
И действительно, вагон оказался полностью занятым группой весёлых дружелюбных молодых людей и девушек. На них была одежда вроде той, которую ей для этого путешествия где–то раздобыла тётя Ася. По всему купе были разложены огромные рюкзаки из грубой ткани, к которым были привязаны скатки с палатками, похожими на ту, которая лежала у неё в бездонной сумке, котелки, чайники и другие принадлежности, необходимые в походе. Оля вздохнула с облегчением. В такой компании не страшно, и ничего случиться не должно.
— Ой, такая маленькая, а одна куда–то едет! — воскликнула миловидная девушка, вошедшая первой в купе, где заняла своё место Оля.
— Ну и что? — вскинулась девочка. — Надо, вот и еду.
— Ишь ты! Надо ей! Как зовут–то тебя?
— Оля. А вас?
Её соседями оказались две девушки и молодой парень, представившиеся Викой, Тамарой и Александром. Девочка узнала, что они тоже все едут в Осташков на озеро Селигер, но не просто отдыхать, а расчищать места от того, что осталось после войны. В группе есть даже настоящие сапёры. Будут искать мины и обезвреживать их, а остальные — собирать всякий прочий хлам, чтобы там можно было людям безопасно отдыхать. А все они вместе — комсомольский добровольческий отряд.
Это вызывало уважение. Надо же, люди сначала воевали, потом работали, не покладая рук, а выдался отпуск, так не просто отдыхать едут, а помогать людям. И делают это так весело и с удовольствием, что Оля не могла не проникнуться симпатией и доверием к своим неожиданным попутчикам.
О себе она рассказала, что едет в Волгино—Верховье и хочет увидеть исток Волги. Её желание вызвало у попутчиков одновременно одобрение и озабоченность.
— Только смотри, будь очень осторожной. Там вся местность засеяна всякой дрянью.
— Я буду осторожной, — сдержанно ответила Оля, которую тихо разбирал смех, ведь не могла же она признаться, что у неё есть рыскатель, который проложит ей безопасный путь.
За разговором, девочка не забывала смотреть в окно. За ним расстилалась бескрайняя гладь рукотворного Московского Моря и казалось, что поезд не едет, а плывёт, разве что волн от него не было видно. Потрясающее зрелище.
Проходили часы. Позади остался Калинин, приходящий в себя от разрушений войны. Город и прилегавшие деревни были буквально стёрты с лица земли, но сейчас уже были видны тут и там вновь отстроенные добротные бревенчатые дома–бараки, разбирались завалы, кое–где даже строилось что–то из камня. После Лихославля, тоже представлявшего собой одну большую стройку, поезд повернул. Вечерело. Ужин был из "общего котла", к которому Оля предложила пироги из дома, травяной чай, который заварили в чайнике кипятком из титана в помещении у проводника, и мёд, тогда как её угостили запечённой картошкой и тушёнкой.
— А ты — не москвичка, — заметила Тамара. — Такой травяной чай только в лесу собрать можно.
— Не москвичка, — ответила Оля и замолчала, давая понять, что не станет распространяться о своём доме незнакомым людям. Заметив это её нежелание, больше никто её ни о чём не спрашивал.
Спать легли рано, так как поезд должен был прибыть на станцию около пяти утра, и вряд ли им проводники позволят спать дольше. Однако, ко всеобщей радости и удивлению, пассажиров разбудили "на выход" только в шесть тридцать. Всё объяснялось просто. Поезд пойдёт обратно только через два дня. Олю это озадачило. Если поезда ходят не каждый день, то как же тогда добираться обратно? Где жить? Что делать? На что ей объяснили, что когда нет прямого поезда, то всегда можно добраться "на перекладных". Не так удобно, но надёжно. Важно только не уехать куда–то совсем не туда. Когда же она спросила, куда ей идти, чтобы добраться до Волгино—Верховья, работник станции, к которому она решилась обратиться, удивился.
— Зачем идти? Туда три дня идти будешь. Иди на остановки и смотри внимательно. В девять утра пойдёт грузовик. Да, не автобус, а грузовик, автобусов пока не хватает, но регулярные рейсы два раза в день. К полудню будешь на месте.
Оставалось решить, как и где позавтракать. Осташков мало чем отличался от Медвежьегорска, кроме того, что меньше пострадал от войны и тюрем не было видно. Правда каменных домов, хотя бы и в один–два этажа, было намного больше. И всё же разруха и неустроенность ещё давали о себе знать. В последний год в Медвежьегорске на станции появилась комната отдыха и столовая для машинистов, в которой поесть при необходимости и наличии денег было можно не только машинистам. Здесь же ничего подобного, по всей видимости, предусмотрено не было, а если и было, то без вывески, да ещё и закрыто в столь ранний утренний час. В конце концов, Оля просто набрала в чайник воды из ближайшей колонки и сидя прямо на каком–то ящике около таблички с расписанием этого самого грузовика до Свапуще и автобуса до Демьянска, достала волшебную плитку, вскипятила чай и приготовила завтрак. И пусть для прохожего это должно было выглядеть странно, голодной ради этого оставаться Оля совершенно не собиралась.
В полдевятого около таблички остановился автобус из Демьянска, а ещё спустя минут десять — тот самый грузовик, о котором говорил мужчина на станции. Как Оле удалось услышать из разговоров сошедших с него людей, он привёз их на работу. Из Осташкова Оля оказалась единственной пассажиркой. Проезд стоил пятьдесят копеек. Ровно в девять грузовик тронулся и затрясся по разбитой дороге. Иногда тут и там из окна проглядывала озёрная гладь, но чаще, судя по карте, озёра оставались в стороне от дороги, и из окна можно было увидеть только заболоченные леса и бедные деревни, только ещё приходящие в себя после войны. Это печальное зрелище было настолько обычным, что уже давно перестало вызывать какие–то эмоции. Горько было только то, что так долго и трудно шло восстановление, а ведь война из этих мест, насколько Оля слышала, ушла намного раньше, чем из Карелии.
В Свапуще водитель заявил, что дальше машина не пойдёт, но когда девочка спросила, как ей добраться до Волгино—Верховья, водитель, хитро прищурившись, предложил довезти её прямо туда за сто рублей и бутылку водки. Это было немало, но тётя Ася строго велела ей не экономить на подобных вещах, и она, не колеблясь, достала и те сто рублей, и тридцать на "бутылку водки и хвост селёдки", как любила говорить тётя Ася.
Грузовик свернул на ещё более разбитую дорогу, проложенную посреди озёр и болот. Впрочем, в основном, были видны болота и ещё далеко не до конца отстроенные после разрушений деревни. И только один раз показалось в стороне живописное озеро. День задался ясным и жарким, жара привлекала огромное множество слепней, которые то и дело норовили больно укусить. В конце концов, Оле это надоело, она достала из аптечки зелье от насекомых и постаралась натереть им везде, где только смогла достать. Ну, и путь воняет, зато не кусают. Примерно через час дорога закончилась деревенской улицей, Оля сошла с грузовика, а сам он развернулся и уехал, на прощание обдав столбом пыли. Где–то вдалеке собиралась туча, которая могла через некоторое время превратиться в грозовую. Это тревожило, но на вид туча была исключительно живописной. В отличие от деревни, которую война и другие лихолетья точно не пощадили. Некогда богатая, она являла собой полнейшую разруху и запустение. Люди жили в землянках, монастырь и храмы почти полностью разрушены. Лишь в паре мест шло строительство новых домов.
Вдруг Оля увидела женщину… На вид — просто одинокая старушка, сгорбленная под тяжестью лет и бед, но он неё исходило… нечто необъяснимое, но знакомое до щемящего чувства… Сомнений не было. Старушка была волшебницей. Оля решилась подойти и спросить дорогу.
— Здравствуйте, бабушка, — с поклоном обратилась она к старой женщине.
Та словно очнулась ото сна и с удивлением посмотрела на Олю.
— И тебе здравствуй, дитятко. Ты знаешь, что ты…
— Да, я знаю, что я волшебница, — заверила её Оля. — Прошу, помогите мне найти исток Волги.
Старушка внимательно посмотрела на неё.
— Ох, давненько я не видела новых юных волшебников. Думала, перевелись вовсе. Детей–то у меня своих нету и внуков тоже. Вернее, были, да все в земле сырой лежат. Одна я на свете осталась. — Она достала из–за ворота рубашки цепочку и показала ожерелье из не то семи, не то десяти, Оля не разглядела точно, чёрных родовых медальонов вокруг нательного креста.
"Бывает и хуже, чем у меня," — с грустью подумала Оля.
— Ой, да, чего я, старая разболталась! — вдруг спохватилась незнакомка. — Пойдём, провожу тебя. Там самой нельзя. Тропинку разминировали, мостки и домик кое–как восстановили — Осквернители Солнца всё разрушили, но если не знать, где ходить, на мину или что ещё всё ещё попасть можно. Я сама ходить боюсь.
— Ничего, бабушка, — успокоила её Оля. — Нам рыскатель поможет.
— Какой такой рыскатель? — удивилась ей собеседница.
— Мне тётка дала. Покажу на месте, как работает.
Деревенская улица кончилась, и тропинка привела Олю и её спутницу на опушку леса. Девочка достала рыскатель и запустила впереди себя зигзагами, как учила тётя Ася. Вдруг она чуть не зажала руками уши от звука раздавшихся взрывов. Но заставив себя даже не жмуриться, девочка вернула устройство себе в руки. Какое–то время можно было идти, ничего не опасаясь. Когда тропинка повернула, всё повторилось. На этот раз — только два небольших хлопка. А в третий раз — наоборот можно было подумать, что они попали под артиллерийскую канонаду.
Через болото вели шаткие мостки, наскоро сооружённые кем–то из подручного материала.
— Спасибо, дальше я сама дойду, — поблагодарила свою спутницу Оля, одновременно опасаясь, что старушке будет нелегко здесь идти, и не желая посторонних свидетелей своих действий. Та не стала настаивать, но обратилась с просьбой, которая сильно Олю озадачила:
— Девонька, подари мне твой этот самый рыскатель, я тут все места от этой страсти очищать буду, чтобы деточкам деревенским руки–ноги не поотрывало.
Оля удивилась:
— Так его же купить можно. Тётя Ася в Суздале покупала или ещё где.
— Ох, деточка, не на что мне цацки покупать, пенсии у меня нетути, детей нетути, денег и на покушать не хватает. Дом отстроить не на что, в землянке живу на развалинах. Чёрт меня дёрнул в тот проклятый день, когда налетели на нас мессеры, защиту не обновить, вот и без дома осталась, сама дура. Даже ступы нету, а переноситься уже здоровье не то, костей не соберу.
У Оли потемнело в глазах. Ей явственно вспомнился тот день, когда погибла Дашка, как бомба дотла сожгла её собственный дом. Вспомнилось, как тётя Ася безуспешно обивала пороги, пытаясь выхлопотать для неё пенсию. С пенсией ничего не вышло, но без денег не остались. И она думала, что это её в Волховом Приказе обидели! Быстро сунув руку в сумку, она достала тысячу рублей и протянула старушке. Ну и пусть она не сможет выкупать целое купе и ехать первым классом, поедет и в четырёхместном, и с попутчиками, не беда. Ну, не сможет ехать вот так, как сегодня на грузовике, лишний день проведёт в пути пешком, зато бабушке будет, что кушать.
— Я не могу вам отдать сейчас рыскатель, он мне самой нужен, — ответила она. — Но когда я вернусь домой, мы или этот вам пришлём, или другой купим и пошлём в подарок, только адрес дайте. А пока возьмите это, — она протянула пачку денег.
— Не надо мне подачек от смертных! — услышала девочка замогильный голос.
На месте старой женщины возник чёрный вихрь, из которого проявилось… нечто. На месте головы — маска, натянутая на череп с пустыми глазницами, костлявые пальцы, обтянутые чёрной кожей, высовывались из–под чёрного плаща, а руки держали некое подобие косы. Нечто взвыло и попыталось ударить Олю лезвием косы. Девочка отскочила, пряча деньги в карман куртки. Отойдя на несколько шагов, она сунула руку в сумку, которую держала в другой руке и прошептала "Шест!". Моментально в её руке оказался шест. Тварь ударила снова, но на этот раз Оля отпарировала удар одной рукой и снова отскочила назад. Закинув сумку за плечи, она взяла шест двумя руками и приготовилась к серьёзной драке.
Но тварь не поняла, что сама попалась. Она подлетела, словно у неё не было ног, и снова попыталась ударить. Девочка заблокировала удар и противоположенным концом нанесла сильный удар в область шеи. Раздался странный звон, тварь на мгновение отпрянула, но только для того, чтобы с визгом ударить снова. Защищаясь, Оля случайно замочила один из концов шеста в воде под мостками. Случайность. Но когда этим мокрым концом Оля нанесла удар, от места, куда он пришёлся, повалил дым, а сама тварь дико завизжала. Осторожно отступая назад, девочка прошептала: "Помоги мне, Матерь Божия и Силы Небесные, Святая Ольга, Волга—Матушка, Ясно Солнышко и Мать—Земля!" Нарочно обмакнув оба конца шеста в болоте, она пошла в атаку, нанося твари быстрые удары со всех сторон. Тварь, не ожидая такого, отпрянула. Одним из ударов, ей удалось сбросить тварь с мостков. Оказавшись в воде, тварь загорелась и дико завыла, а девочка принялась молиться: "Да, воскреснет Бог и расточатся врази его…" От твари остался один только чёрный дым, который тутже попытался окутать Олю. Тогда она, отступив ещё на шаг, присела, зачерпнула правой рукой воду и осенила дым крестным знамением. Дым рассеялся, будто его и вовсе не было.
Дрожа всем телом, девочка побежала вперёд по мосткам, пока не оказалась перед сколоченным из такого же подручного материала навесом. Зайдя внутрь, она увидела отверстие в полу и чистую воду в нём. Оля убрала шест и достала Чашу с кристаллом. Когда она зачерпнула воду, кристалл окрасился ярко–голубым цветом, а вода в Чаше заклокотала, точно закипая. Девочка догадалась, что Чаша сделала воду пригодной для питья. Тогда она осушила Чашу, мысленно благодаря старого мастера за то, что он предусмотрел при её изготовлении даже это. Не все реки текут от чистейших родников или ледников. Убрав Чашу и раздевшись, она окунулась в воду. Дна под ногами не чувствовалось. Крепко держась руками за настил, она трижды с головой окунулась, повторяя в уме молитву. Разжать губы и произнести она не решалась. Когда Оля выбралась, что было не совсем просто, она первым делом набрала Чашей ещё воды и умылась, особенно тщательно промыв рот, глаза и нос. Завернув волосы в суши–полотенце, она посмотрела на медальон. Его кристалл тоже сиял небесно–голубым огоньком.
Одевшись, Оля не стала дожидаться, когда волосы высохнут. Впервые за долгое–долгое время её сердце трепетало от страха и ужаса. Прямо с нелепым тюрбаном на голове, она убрала Чашу, достала шест и побежала отсюда без оглядки по шатким мосткам. Иногда ей казалось, что толстые куски веток под её ногами трещат, ломаясь под её ногами, но она только быстрее бежала, не останавливаясь. Она не замедлила бега, даже ступив на твёрдую землю. Не сбавляя хода, Оля продолжала бежать по лесным тропинкам, едва осознавая, куда бежит, и опомнилась только, оказавшись на краю деревни. Не увидев никого вокруг, девочка припустила снова. Прочь! Прочь из этого страшного места! Деревенская улица сменилась пыльной дорогой, но остановилась она только тогда, когда ступила на мост через Волгу, которая здесь была лишь ручьём посреди деревни Вороново.
Тяжело дыша, Оля остановилась. Людей тоже поблизости не было видно, но страх, доходящий до паники, почему–то исчез. Девочка пошла по дороге. Часа через два она дошла до места, откуда была видна деревня. Свернув с дороги, Оля направилась в деревню. Голод явно перевешивал страх. Здесь уже не было так пусто. На месте пепелищ вовсю возводились дома, женщины занимались хозяйством, мужчины разбирали утренний улов. Как оказалось, рядом находилось озеро Стерж, богатое рыбой, и местные жители занимались рыбной ловлей. Оля купила рыбы с таким расчётом, чтобы не только сейчас поесть, но и привезти некоторое её количество Алевтине Лаврентьевне.
Рыба была исключительно хорошей, уж в этом–то Оля понимала толк. Судак, щука и окунь — настоящие деликатесы, которые доедут до Москвы в сохраняй–коробах, точно прямо из озера. Зачерпнув воды из колодца–журавля, девочка уже было достала плитку, чтобы начать готовить себе обед, как услышала женский голос:
— Эй, что ты там как неприкаянная? Давай к нам обедать!
Это была высокая женщина с русыми волосами. Она махала Оле прямо из окна своего дома. Оля подошла.
— Наталья, — представилась женщина, протягивая на крыльце Оле руку.
— Оля.
— Куда идёшь одна?
— Возвращаюсь от Истока Волги. Сегодня собираюсь в Москву.
— Как же тебя отпускают родные?
Оля пожала плечами.
— Я — сирота, живу у тётки. Она много работает, а мне очень надо. Она отпустила меня, хотя и беспокоилась.
На обед была наваристая уха, квашенная капуста, горячая картошка, травяной чай с мёдом. Женщина ни о чём не спрашивала Олю, только как–то странно на неё поглядывала.
— Ты видела Чёрную Ведьму? — вдруг спросила она.
Оля оторопела. Значит, не только ей пришлось столкнуться с этой тварью.
— А что такое Чёрная ведьма? — ответила она вопросом на вопрос.
Женщина ненадолго задумалась, но потом снова заговорила:
— Люди говорят, — она говорила словно нехотя, — что у Истока Волги можно встретить Чёрную Ведьму. Раньше ей монахини ходу не давали, но как монастырь разорили, она опять появилась. Рассказывает об умерших детях и внуках, заманивает на болото и топит там.
На миг Олю снова сковал замогильный холод. С трудом взяв себя в руки, она ответила:
— Да, я видела её, только сама её в болоте утопила.
Женщина отшатнулась.
— Тогда она могла в тебя вселиться. С кем я говорю?
— Меня зовут Ольга Евгеньевна Волкова, — терпеливо произнесла Оля. — Я родилась в 1934 году в селе Поныри- 2 в Курской области. Когда у меня погибла сначала мать, а потом сестра, меня забрала прабабушка в Барнаул, а после её смерти — тётя в Медвежьегорск. У тёти четверо сыновей и дочь. В этом году я закончила шестой класс. Мой отец погиб в 45- м в Восточной Пруссии.
Наталья, казалось, расслабилась.
— Она бы не смогла рассказать таких подробностей. Как тебе удалось отделаться от её духа?
Оля улыбнулась.
— Молитвой, крестным знамением и водой. Думаю, она никого больше не побеспокоит.
Уходя из дома, Оля втихаря оставила под углом скатерти пятьсот рублей. "Пусть у доброй хозяйки будет всё хорошо!" — подумала она, — "Пусть будет не только любящий муж, но и много деток!"
Прежде, чем отправиться дальше, девочка вышла на берег озера Стерж и долго–долго смотрела на его безмятежную гладь. Как ни странно, этот спокойный вид озёрной воды уносил вдаль весь пережитый страх и ужас, постепенно она обретала прежнюю уверенность. Кошмар наяву остался позади, и она справилась с ним сама, когда больше никого рядом не было. Оле ужасно захотелось прямо сейчас раздеться и нырнуть в воду прежде, чем идти дальше. Но дело шло к вечеру, и как ни хотелось искупаться, а если она здесь ночевать не собиралась, надо было идти. Пыльная дорога довела, наконец, до Свапуще, где, на её удачу, Оле удалось тут же сесть на автобус, который шёл из Демьянска. Оставалось только заплатить за проезд и ни о чём не беспокоиться.
Неприятности начались, когда Оля попала в Осташков. На станции она узнала, что поезд до Москвы пойдёт только завтра днём. Женщина в кассе вообще не хотела ни о чём разговаривать. Выручил начальник вокзала, пожилой мужчина, похожий больше на станционного смотрителя из рассказов, которые Оле доводилось читать по литературе.
— Через час пойдёт поезд Великие Луки — Бологое. Там пересядешь на любой поезд, который идёт на Москву. Их там проходит много. Утром будешь в Москве. Тамара! — позвал он хмурую кассиршу. — Продай девочке билет до Бологого!
В Бологое поезд пришёл, когда уже начинало темнеть. В сумерках, Оля отыскала кассу. Сначала билет ей продавать опять не хотели.
— Только на следующую неделю, — изрекла такая же хмурая кассирша, похожая на ту, в Осташкове, точно родная сестра.
Между тем, рядом остановился поезд. Из двери ближайшего к Оле вагона показалась проводница.
— Тётенька, у вас нет свободного места? — робко обратилась к ней Оля. — Мне к утру надо быть в Москве.
— В моём вагоне нет, деточка, — покачала головой проводница, но я точно знаю, что в поезде должны быть свободные места. В других вагонах люди выходят, а билетов отсюда до Москвы никто не брал.
— Я бы купила билет, но мне его не продают.
— Найдёшь место — заплати проводнику и всё.
В третьем вагоне свободное место всё–таки нашлось. Проводник, потребовав пятьсот рублей, провёл её в купе. Там ехало трое военных. Они были явно недовольны.
— Мы выкупали всё купе не для того, чтобы к нам подселяли пассажиров, — сначала заявил старший из них, но увидев, что это ребёнок, девочка, смягчился. — Чёрт с тобой, подлюка! Мы не бросим ребёнка на станции на ночь глядя. Эй, девочка, — обратился он к Оле. — Иди сюда не бойся. Будем знакомиться. Борис Александрович, — протянул он Оле огромную лапищу.
Оле отвели верхнюю полку, но прежде, чем она забралась спать, её пригласили к столу, на котором лежали горой такие яства, которые девочка могла пробовать разве что до войны. Салат оливье, селёдка под шубой, бутерброды с сыром и ветчиной. Чай она себе заварила травяной с мёдом, потому что мужчины пили пиво. Когда Оля легла спать, её попутчики убрали еду со стола и, похоже, всю ночь изучали какие–то документы, о чём–то тихо переговариваясь. Как ни странно, спалось Оле на этот раз гораздо спокойнее обычного. Ясное дело, когда рядом военные, уж её точно никто не обидит, а до их бумаг ей нет никакого дела. Единственное неудобство было в необходимости слезать с верхней полки и ходить в общий грязный туалет, после которого руки хотелось вымыть исключительно чисто–водой. Да ещё стоило ей проснуться и начать слезать, как офицеры замолкали и закрывали газетами свои бумаги. "Тьфу, можно подумать, мне интересно, что они там делают," — мысленно фыркала Оля, которой на самом деле ужасно хотелось как раз–таки знать, что они там делают, только она прекрасно понимала, что нельзя.

Глава 35. Рисунок и Композиция.

Рано утром поезд уже был в Москве. Парило так, что девочка была уверена, к обеду будет самая настоящая гроза. Женщина в кассе на этот раз была молодой и дружелюбной.
— До Понырей билет надо покупать на Курском вокзале, здесь не купишь, — объяснила она.
Оля достала карту. По всему выходило, что до Курского вокзала можно было доехать на метро. Это проще всего, точно не заплутаешь. Поразительно было это метро. Стоя на эскалаторе, Оля размышляла о том, что оно, вероятно, для простых людей является хорошей заменой переноса. Сел и через каких–то несчастных десять–пятнадцать минут, максимум — полчаса ты на месте, хотя проехал полгорода. Надо только знать точно, куда тебе надо, заранее.
Курский вокзал по сравнению с Ленинградским показался Оле больше, шумнее и бестолковее. Она еле–еле нашла кассы дальнего следования, которые ещё не успели открыться, присесть поблизости было некуда. Толпы людей, даже несмотря на ранний час, проталкивались туда–сюда, с криком, шумом и руганью. Кричали носильщики со своими тележками, с кем–то ругались какие–то женщины–пассажирки, плакали, испуганные всей этой сутолокой, заспанные дети. В такой обстановке Оля себя чувствовала страшно неуютно. Вся эта суета оглушала, придавливала, хотелось забиться от неё подальше в какую–нибудь щель и сидеть там, не высовываясь.
Здесь было даже негде присесть, чтобы перекусить. Оставалось только стоять прямо у закрытой кассы и ждать, пока она откроется. Но когда она открылась, билеты ей оформили быстро и легко. Это оказалось намного дешевле, чем до Осташкова, так как ехать надо было днём в сидячем вагоне через два дня.
Это было очень удобно. Будет два дня, чтобы вымыться, отдохнуть и решить, в какой музей сходить. От возможностей разбегались глаза, и надо было решить, что именно предпочесть. Идти в Пушкинский и рисовать копии с античных статуй, практикуясь в рисунке, или идти в Третьяковку изучать русскую классическую живопись. Если же просто бродить по залам ради одного восторженного внутреннего визга, то время будет потеряно впустую.
Алевтина Лаврентьевна была несказанно рада свежайшей озёрной рыбе, которую ей уже давно не доводилось есть. Оставив большую часть рыбы в сохраняй–коробе, так как от холодного шкафа в такую жару было мало толку, Старушка принялась готовить фаршированную щуку — "фирменное", по её словам, блюдо. Оля же первым делом отправилась в ванную, чтобы тщательно вымыться и постирать одежду. Наличие газа и водопровода избавляло от необходимости использовать волшебство направо и налево без разбору, что облегчало жизнь старушке с очень скромными способностями, однако, как заметила Оля, для стирки она пользовалась примерно теми же самыми зельями, что и тётя Ася.
После порции свежей рыбки Мануш, полосатый хозяйский кот, окончательно подружился с маленькой гостьей, и пока она сидела в комнате, завёрнутая в суши–полотенца, пристроился к ней на кресло под бок и громко–громко замурлыкал.
Гроза всё–таки не только разразилась, но и разгулялась не на шутку. За окном изливались на землю бушующие потоки воды, слышно было, как по крыше молотят градины, ветер нещадно гнул два несчастных клёна во дворе, явно собираясь не то сломать их, не то повалить.
Буря принесла резкое изменение погоды. Июньский зной сменила прохлада и промозглая сырость. Радовала только надежда на то, что к тому времени, когда придёт пора направиться к истоку Оки, прекратится хотя бы проливной дождь. И всё же на следующее после возвращения утро Оля снова отправилась в Пушкинский музей, прихватив с собой листы бумаги, простые карандаши и ластик. Её целью были копии статуй. Оказалось, что это намного труднее, чем ей казалось вначале. Тянулись часы усилий, но результат всё равно не радовал. Вдруг, где–то уже ближе к вечеру, она за спиной услышала голос:
— Не так, Пуговка.
Обернувшись, она увидела невероятно высокого мужчину с русыми волосами и пронзительно синими глазами в военной форме с погонами полковника инженерных войск.
— Не так, — повторил он и жестом попросил карандаш.
Взяв карандаш, он буквально несколькими движениями подправил результат Олиных мучений так, что голова Давида, наконец, стала похожа на саму себя во всей красе. Потом последовали объяснения, на удивление простые и понятные. Незнакомец показывал всё так, словно рисунок головы статуи можно было рассчитать математически.
После объяснений, он предложил Оле попробовать повторить рисунок. На этот раз, как ей показалось, получилось гораздо лучше, но мужчина всё равно сделал пару правок, после чего последовал ещё ряд объяснений и несколько зарисовок для примера, как правильно, а как — неправильно. В конце концов, Олин результат, очевидно, удовлетворил его, и он потрепал её по голове со словами:
— Если бы мои оболдуи так делали…
Оля удивлённо посмотрела на собеседника. Он словно спохватился.
— Я преподаю, — объяснил он. — И ответственно заявляю, что отдал бы всё, что угодно, за то, чтобы мои курсанты и студенты осваивали то, чему их учат, хотя бы вполовину так быстро, как ты. Как звать тебя, бриллиантик сероглазый?
— Оля Волкова.
— А меня — Александр Иванович.
— А что художники делают в армии? — спросила вдруг Оля.
Военный рассмеялся.
— Увы, я — не художник, скорее — инженер. Но рисунок и начертательную геометрию изучают сапёры, геодезисты — это те, кто карты делает, а также некоторые другие военные инженеры.
Оля достала из сумки папку со своими работами и показала Александру Ивановичу. Этот человек явно мог научить её многому, и такую удачу упускать не стоило. Он долго рассматривал её работы, потом взял карандаш и стал объяснять:
— В композиции я не могу считать себя мастером, но вот здесь, — он указал на один из её пейзажей, — ты явно немного переврала перспективу. И деревья лучше бы расположить чуть по–другому. Ты — талантище, но явно недостаточно обучена. Тебе учиться надо более серьёзно. Ты где живёшь?
— Вообще–то в Медвежьегорске. Даже не в самом городе, а в деревне примерно километрах в десяти от города.
Александр Иванович задумался. Потом решительно встал.
— Тогда собирайся скорей и поехали, купим тебе умных книжек, пока магазин не закрылся.
К Олиному удивлению, на этот раз ехать пришлось не на метро, а на дребезжащем трамвае. Трамвай долго петлял по каким–то узким улицам. В конце концов, они сошли и пересели на другой трамвай. Потом немного прошли пешком и оказались около огромного книжного магазина. Александр Иванович словно заранее знал, куда идти. Когда они оказались около отдела учебников по рисунку и живописи, он принялся перебирать книги, бормоча себе под нос:
— Это слишком сложно, ребёнок не осилит, это — чересчур заумно, это — очень спорно…
Наконец, он выбрал два тяжеленных фолианта.
— Довезёшь? — спросил он.
— Довезу, — уверенно ответила Оля, улыбнувшись про себя. В бездонную сумку можно положить хоть целый дом, а она всё равно будет весить не более килограмма.
Оля уже потянулась в сумку за деньгами, но её новый знакомый решительно заявил:
— Будет тебе подарок.
— Спасибо, но…
— Я могу себе позволить сделать подарок такой талантливой маленькой художнице! — сказал, как отрезал.
Когда они вышли из магазина, он вдруг спросил:
— До дому сама знаешь, как добираться?
Оля покачала головой.
— Ты где сейчас живёшь?
— В Спасопесковском переулке.
— Рядом с метро "Смоленская", — задумчиво пробормотал он. — Как в метро попадёшь, разберёшься?
Девочка уверенно кивнула. Ещё в первый раз она изучила схему линий и пересадок. Ничего сложного, если быть внимательной.
— Тогда мы с тобой доедем до Маяковской, а там ты уже сама.
— Спасибо.
По дороге к Алевтине Лаврентьевне Оля думала о том, что снова встретить этого человека и спросить его о чём–то в таком большом городе, вероятно, нет ни одного шанса. А вопросов было множество.
На следующий день Оля осталась дома и никуда не пошла, а стала изучать подаренные ей книги. Это были учебники для художественных училищ. Один — по рисунку, другой — по композиции. Там были даже задания. Она стала пробовать их выполнять шаг за шагом. И, к её радости, стало получаться. А ведь книги предназначались совсем не для детей. Вот так интересно прошёл ещё один день, пока за окнами лил непрекращающийся дождь.

Глава 36. Прощание с детством.

В день отъезда в Поныри, дождь, к Олиной радости, прекратился, но стало намного холоднее. Ледяной ветер буквально сбивал с ног, и девочке пришлось достать термоплащ.
— Куда на этот раз? — спросила Алевтина Лаврентьевна.
— В Поныри.
— Эх, — вдруг мечтательно проговорила старушка. — Как мы с матушкой в твоём возрасте ходили на богомолье к Курской Коренной…
Оля предпочла не возражать и не вдаваться в пояснения. Едва ли столь религиозная старушка смогла бы понять цель её действий. Она и сейчас была уверена, что отправься девочка куда–нибудь "на богомолье", и любая болезнь отступит просто так. Доля правды в её воззрениях, конечно, была, но вовсе не любая болезнь и не просто так. Обедали на этот раз рано, ели наваристую уху. С собой Алевтина Лаврентьевна положила Оле заливного с судаком и печёную картошку, а термокружку наполнила душистым травяным чаем с мёдом. Бог знает, где в следующий раз Оле представится возможность поесть нормальной, особенно такой вкусной, практически праздничной еды.
Ехать в дневном сидячем вагоне — совсем не то, что ночью. Сидишь, смотришь во все глаза, как проплывают за окном поля и перелески. Радость омрачали только ещё встречавшиеся повсюду следы войны. Тут и там виднелись трубы сожжённых изб, где–то даже ещё валялись ржавеющие остовы танков, машин и ещё чего–то, что Оля уже не могла определить. Вдруг она вздрогнула от внезапно пришедшей на ум мысли. Вот поезд придёт на станцию, и куда она пойдёт на ночь глядя? В прошлый–то раз поезд шёл ночью, утром она была на месте, а в следующую ночь обратно. Вот что бы она делала, если бы ей пришлось заночевать в том самом Осташкове? Или в Бологом? Или в той Богом забытой деревеньке, где её приняли за Чёрную Ведьму? А то и вовсе в чистом поле? Родина? А кто живой там остался из тех, кто знал её родителей? Кто её приютит? Но правда была в том, что на ночные поезда билетов на ближайшую неделю не было. Дело было летом, а направление — на юг, к тёплому морю. Так что иначе никак не получалось. Надо просто найти выход.
Оля вспомнила про палатку, лежавшую у неё в сумке. Это была далеко не палатка волшебников, где можно устроиться с комфортом, но которую не установишь без применения волшебства, это была обычная палатка простых людей. Низкая, холодная, маленькая. Если без тента, то пропускающая сильный дождь. Но всё–таки — крыша над головой. Для еды есть волшебная плитка, не требующая применения способностей, а при необходимости разжечь костёр — охотничьи спички. Приключения, которые бы заставили бы её добывать огонь более сложным способом, пока, к счастью, миновали. Воду можно достать в любом колодце, хоть один, да обязательно попадётся на пути. Так что, при рассуждении зрелом, всё не так плохо. Кроме одиночества. Но тут уж ничего не поделаешь. Сама настояла на том, чтобы ехать одной.
Поезд остановился на станции Поныри, когда уже начинало темнеть. Оля дождалась, когда он отойдёт, чтобы осмотреться и решить, куда направиться. Хорошо бы найти какое–то спокойное место, где можно было в свете фонаря рассмотреть карту. Да, эти края она помнила чуть ли не с закрытыми глазами, но волшебная карта отражала изменения, которые могли тут произойти после того, как её увезли на Алтай. Война изменила многое. Ещё и про мины не стоило забывать. Там, на Истоке Волги они здорово взрывались, не дай Бог нарваться на такую. А здесь, она твёрдо знала, должно было быть ещё хуже.
За этими размышлениями Оля не сразу заметила женщину, идущую ей навстречу с фонарём в руке. Чуть приглядевшись, девочка, к своему изумлению, заметила, что по всем признакам фонарь был… волшебным. Олю это страшно обрадовало. Неужели тётя Ася договорилась с кем–то из живущих здесь волшебников? Она резко прибавила шаг, и по мере приближения, она с ещё большей радостью узнала… саму тётю Асю. Эта встреча была самым радостным, что могло с ней случиться, самым замечательным. С быстрого шага она перешла на бег, и вот уже они обнимаются.
Вопрос, обычный в таких случаях для простого человека: "Как ты узнала, что я приезжаю именно сейчас?" или "Как ты сюда добралась раньше меня?" был бы совершенно нелеп, задай его волшебница волшебнице. Оля прекрасно знала, что тётя Ася на расстоянии по мере возможности следила за ней и могла знать, где и когда она будет, чтобы в самом худшем случае прийти на помощь. Об этом они договаривались как об условии, на котором тётя Ася отпустила её одну в такое путешествие. Поэтому вопрос был другим:
— Почему ты решила меня здесь встретить? — спросила Оля, когда они кончили обниматься. Оля не раз объясняла тёте, почему она в этот раз должна путешествовать одна, к тому же, в Карелии на хуторе сейчас полным–полно работы, а Лялю и Фиму не стоило одних оставлять надолго. Что–то должно было случиться.
Однако тётя Ася как будто что–то скрывала. Отведя глаза в сторону, она, словно нехотя, проговорила:
— Я подумала, что тебе будет очень тяжело оказаться в этих местах, не хотела бросать тебя одну, когда на тебя нахлынут самые тяжкие воспоминания. Ну, и мин здесь, по слухам, столько, что хорошо бы на нашем пути запустить не один рыскатель, а два сразу.
— Где ты остановилась? — спросила Оля. — Не смотри на меня так. Я уверена, что уж если ты решила меня встретить, то не только ночлег будет, но и ужин уже готов.
Александра хитро прищурила глаза.
— Здесь в кустах припрятана моя ступа. Будет лучше, если до места ночлега мы полетим. В темноте здесь ходить до сих пор небезопасно. Дороги разминировали, но если сойдёшь в тропинки в темноте, нарваться, как нечего делать, а рыскателем в темноте пользоваться трудно даже для меня.
В ступе пролетели от силы десять минут. Оказывается, Александра уже поставила лагерь с волшебной палаткой в каком–то пустом саду, где чернел трубой сгоревший дом. Возле палатки горел костёр, а на нём в котелке варилось, судя по запаху, что–то вкусное.
За ужином обсуждали планы на завтра.
— Исток Оки, — объяснила Оля, — находится у Александровки. Лучше было бы мне сойти в Малоархангельске, но что–то меня притянуло сюда.
— Значит, не зря притянуло, — заметила тётя Ася. И ещё более загадочно прибавила, — Утро вечера мудренее.
Утром проснувшись, Оля оторопела. Уж чересчур знакомыми показались её полусгнившие садовые качели, этот сарай… Эта покосившаяся и обгоревшая баня… Эти яблони… Сомнениям не оставалось места. Тётя Ася поставила палатку в саду её детства. Не доставало только дома, вместо которого торчала лишь обгоревшая печная труба, да валялись непонятной кучей обугленные брёвна. Отсюда увёл её, одинокую, разбитую после смерти Дашки, тот раненый солдат — Игорь Егорович. А чуть в стороне стоял госпиталь, где началась эта её странная новая жизнь. Девочка попыталась сесть на качели, но они обвалились под тяжестью её веса. Яблони разрослись. Видно было, что о них уже давно никто не заботился. Зарос совсем бурьяном огород, и теперь там, где зрели оранжевые тыквы, малиновая свёкла и чудесная золотистая репа, стояла крапива почти в её рост. А палатка стояла на том месте, где они с Дашкой так любили играть в мяч, когда Дашка приезжала с учёбы на недолгие каникулы. Дашка… Игорь Егорович только сказал тогда, что она погибла, что собственно, Оле было уже и так известно. Папа, мама и Дашка… Когда–то они жили так счастливо… Отец Оли служил на Посту Стражи Путеводного Камня, который было необходимо охранять не только от любопытствующих, но и от злоумышленников, коих хватало во все времена. Мать была Штатным Целителем, и работала в Подворье волшебного Госпиталя Пантелеймона и Параскевы. Дашка училась. Сколько Оля себя помнила, Дашка всегда училась… Ну, кроме того последнего страшного года, когда мать ушла в партизанский отряд, а дома её сменила Дашка… Потом мамина смерть, потом Дашка… Оля просто не успевала приходить в себя, столько ужаса и горя творилось вокруг. Отец продержался дольше всех, но и ему было не суждено вернуться домой… И если про Дашку Оля знала хоть что–то, то что случилось с матерью, а особенно — с отцом, узнать оказалось решительно невозможно. Это особенно разрывало сердце. Воображение рисовало самые разные ужасы. Осквернители Солнца были способны на любую жестокость. А уж от Копья Судьбы даже было непонятно, чего вообще ожидать. Дом сгорел. Оля почувствовала стыд, когда поняла, что горюет о сгоревшем доме не меньше, чем о погибших родных. Сад опустел, осиротел, как и она сама. Возможно, когда–нибудь она сюда вернётся. Отстроит дом, подстрижёт яблони и будет, как прежде Отец, охранять Путеводный Камень…
Появилась тётя Ася со свежими булочками и готовым завтраком. Но новость, которую она принесла, оказались просто убийственной. Впрочем, это была и не новость, просто на ночь глядя, она не хотела столь сильно огорчать племянницу.
— Мне пришлось тебя сюда привести, — начала она, стараясь не глядеть на Олю, — потому что только ты можешь открыть запор на двери несгораемого погреба. Я разгребу завал, чтобы ты могла подойти. Надо будет отсюда забрать все вещи, которые имеют хоть какую–то ценность. Волхов Приказ желает получить эту землю, и как можно скорее. На Пост у Путеводного Камня назначена новая Стража, и людям надо где–то жить.
Оля поняла, что плачет. Как они могут поступать так жестоко? После того, как она лишилась в жизни буквально всего, лишать её даже надежды вернуться домой? Кажется, она даже закричала.
Тётя Ася сжала её в объятьях.
— Успокойся, милая, ну, не надо так убиваться, — приговаривала она. — Справимся и с этим. Я тебя не брошу. Будет у тебя и дом, и сад. Всё у тебя будет. Не надо нам ничего от этого Приказа. Сами сделаем всё.
Когда Оля немного успокоилась, она, наконец, смогла по–человечески спросить, какое право имеет этот самый Волхов Приказ так с ней обходиться, точно с какой преступницей.
— Ни с какой не с преступницей, — горько усмехнулась тётя Ася. — Но формально они правы. Я когда ещё говорила твоему отцу, ещё до рождения Даши, ему надо было купить самому здесь дом или получить землю от гражданских властей. Ну, пришлось бы попахать на двух работах, а я что делаю? Не расклеился бы. Зато был бы свой дом и своя земля, которую никто бы у тебя не отнял. А он польстился на всё готовенькое, а теперь скажи спасибо, что дом отстраивать нам не пришлось за наши деньги.
— На Олю начинало накатывать возмущение.
— Да, какое они имеют право?
Тётя Ася покачала головой.
— Право они как раз–таки имеют. Этот участок уже не первое столетие записан как имущество Красной Хоругви, и дом тут тоже давался в пользование под расписку. Поэтому я и говорю — кабала. Семья в ответе за предоставленное имущество, понимаешь? И мне таки чуть было не выставили счёт. Только семья, которая сюда приедет, при сём присутствовала и возмутилась. Они строительство возьмут на себя под ссуду от Приказа. Кстати, с их стороны — это чистая любезность, так как за дом они должны будут расплатиться из своего кармана, но им он опять принадлежать не будет.
— Так же справедливо, как с моей пенсией…
Тётя Ася снова покачала головой.
— Формально с матерью твоей они опять правы. Ирина, хотела того или нет, подвергла угрозе разглашения то, что разглашать не следует. Другое дело, что кроме буквы закона, ещё людьми надо быть. Такая война — это не шутки, и многие правила идут куда подальше, сколь древними или важными они бы ни были. С Дашиной стипендией тоже самое. По букве — не придерёшься, по сути — сволочизм чистейшей воды. С отцом сложнее. Он воевал, так сказать, за линией фронта, и случилось с ним что–то поистине ужасное. Та дрянь, в Приказе, нашла ну, очень дурно пахнущую лазейку. Но это уже вопрос личности. А правда в том, что по факту Приказ — банкрот. Война полностью нарушила все источники доходов, вот и всё. Платить нечем. Знающие люди мне это на пальцах показывали недавно. И придут в себя они ещё лет через пять, не меньше. Но от слов своих уже не отступят, ибо честь мундира. Они ж своё банкротство тоже засекретили. Боятся влияние потерять. В том–то и подлость.
"Уж лучше бы прямо сказали, что денег нет!" — думала Оля. Что ни говори, а сейчас и крыша над головой у неё есть, и живут они не хуже окружающих. Даже где–то позволяя себе не жаться. Гадкие слова вместо памяти, элементарное неуважение — вот что выводило из себя. Вместо того чтобы честно признать, что не могут ничего сделать, предъявлять какие–то претензии, замазывать память людей. Это было так обидно, словно грязью в лицо. И это бесило настолько, что напрочь перешибало любое горе. Да, пропади пропадом этот сад! Не будет она просить подачек! Оля встала.
— Так, где там я должна открыть замок? — решительно спросила она.
— Ты бы поела сначала, — нерешительно предложила тётя Ася.
"А пропади пропадом вся эта еда," — чуть было не выпалила Оля, но, не желая обидеть ни в чём не повинную тётю, покорно села и принялась есть, хотя от этой истории казалось, что у всей еды мира нет никакого вкуса, да и вообще кусок в горло не лез.
Когда завтрак был проглочен, тётя Ася достала волшебную палочку, их в России не любили и использовали только в редких случаях, и принялась разбирать завалы. Минут через пять обгоревшие брёвна и доски лежали уже аккуратной стопкой, так, чтобы их можно было легко превратить в дрова, причём всякие гвозди и скобы лежали отдельно такой же аккуратной кучкой. Обгоревшие остатки черепицы и валявшиеся кирпичи лежали отдельной кучей. Их можно будет измельчить и замостить дорогу. Печку и фундамент пусть сами разбирают. Теперь можно было подойти к железной двери погреба. Беда, правда, состояла в том, что теперь она была не в полу, а возвышалась над землёй где–то на метр. Но Оле удалось удобно подобраться, приложить в нужные места родовые медальоны и свою руку, после чего открыть тяжёлую обгоревшую дверь. Тётя Ася сразу сняла волшебный запор, чтобы дверь не заперлась снова, и они вдвоём забрались в погреб. Вся пища, которая не была съедена мышами и крысами, разумеется, пришла за эти три года в полную негодность. Ничего другого и ожидать не приходилось. Но их интересовало не это. Перед уходом Оля убрала сюда практически всё, что смогла донести, поэтому тут в массе коробок и ящиков, обычно предназначавшихся для овощей и фруктов, чего только не лежало. Посуда, столовое серебро, иконы, домашняя утварь, даже бельё и какая–то одежда, которая теперь, правда, непонятно кому была в пору. Разве что Олина старая могла бы подойти Ляле, а Дашкина — самой Оле. Но разбираться с этим надо будет после возвращения. А пока всё, что может быть полезным в хозяйстве, тётя Ася при помощи волшебства перемещала.
— Там Феклуша специально пришла, чтобы помочь ребятам сразу всё в сухое место убрать, — объяснила она. — Так что всё целёхонько будет.
Когда погреб опустел, и они выбрались оттуда, тётя Ася вдруг спросила:
— А в бане и сарае ничего нет такого, чтобы ты забрать хотела?
Так как Оля решительно не помнила, было ли там что–то стоящее, решили посмотреть, но нашли только истлевшие суши–полотенца, нельзя их так оставлять, протухшие зелья, ну, разве что несколько флаконов, которые можно использовать. В сарае забрали отцовский инструмент: молоток, пилы, топор для дров и прочие мелочи, названия которых Оле были не всегда известны. Оказалось, что отец в хозяйстве далеко не всегда полагался на волшебство.
Когда всё было закончено, Оля и тётя Ася умылись, допили остатки чая и доели булочки. Всё же Оля была права, желая сначала сделать дело. Если за завтраком она давилась, то теперь работа пробудила аппетит, и она бы даже не отказалась от чего–нибудь ещё, но надо было уже идти. Солнца видно не было, но дело явно шло к полудню.
Дожди и здесь уже закончились, но день был ненастным и довольно холодным. Оля даже надела свой термоплащ. По небу неслись тяжёлые, низкие свинцовые тучи, дул не по–летнему пронизывающий ветер. Сумрачность погоды удивительным образом перекликалась с Олиным настроением. Таким же разорванным на части, как порывы ветра, таким же сумрачным, как этот ненастный день. И таким же холодным. Поля ещё не успели заколоситься, и своей яркой зеленью контрастировали с сумрачным небом. Если бы не торчащие тут и там ужасающие следы войны, то даже несмотря на сумрачную погоду, пейзаж был бы удивительно красив. Особенно хороши местные рощицы посреди полей, холмов и живописных балок, где берут начало ручьи и речушки, некоторым из которых суждено стать полноводными реками. Но Оле и тёте Асе было не до того, чтобы любоваться красотами. Волшебная карта сама вычерчивала кратчайший путь по полевым дорогам, а потом они брали по рыскателю и пускали впереди себя перекрёстными зигзагами. И, несмотря на весь труд сапёров, которые явно здесь славно поработали, каждый раз раздавались взрывы, где сильнее, где слабее, но любой из них мог лишить человека жизни или изувечить.
Местами ещё в полях и балках можно было увидеть остовы сгоревших пушек и танков, которые местные жители ещё не успели собрать и сдать на металлолом. При каждом взгляде на эти приметы войны Оля ощущала их как нечто личное. Где–то здесь приняла свой единственный и последний бой Дашка. Здесь? Или, может быть, на соседнем пригорке? Или это было чуть в стороне, где–то в районе Ольховатки? Точно на это мог бы ответить только Игорь Егорович. Но где его сейчас искать? Если он последовал её совету, то он живёт сейчас где–то в Калуге. И едва ли у неё будет возможность отыскать его. Да и зачем? Тут вся земля одинаково полита кровью, и не так уж важно, где чья именно кровь. Она везде.
Часа через три Оля уже чувствовала источник настолько чётко, что уже почти не требовалась карта, а ещё через час они были на месте. Оля зачерпнула Чашей воды из родника, бившего из склона оврага — кристалл окрасился сияющим ярко–синим цветом. И даже вода в Чаше не закипела. Вода была по вкусу — как Оля помнила вкус воды из домашнего колодца. Сложнее было с окунанием. Но чуть ниже вода скапливалась в крошечный прудик, похожий на лужицу. Что ж, в неё пришлось лечь и окунуться три раза с головой. Когда Оля вылезла, кристалл на талисмане–медальоне также засветился ярко–синим. Тётя Ася вдруг спросила:
— И вот так всегда?
— Нет, всегда по–разному, — засмеялась Оля, вспоминая все свои приключения. — Этот раз — самый спокойный. Даже подозрительно спокойный. Как бы чего не вышло позднее, — добавила она уже без тени смешинки. — Кстати, ты не слышала чего–нибудь о Чёрной Ведьме? — спросила она, когда они уже выходили на дорогу.
Тётя Ася резко остановилась.
— Что–что? — встревоженно спросила она.
— О Чёрной Ведьме?
— А почему ты спрашиваешь?
— Да, была у меня с ней стычка у Истока Волги, — ответила Оля. — Жуть, по правде говоря. Но я отбилась.
Вместо ответа тётя Ася достала к Олиному удивлению волшебную палочку и что–то пробормотала. Ничего не произошло. Женщина села у края дороги и облегчённо вздохнула.
— Она не сумела тебя захватить.
— Думаю, я её уничтожила, — ответила Оля.
— Это непросто, девочка, а ты пока — не Охранитель.
— Я отбивалась от неё шестом на мостках у самого Истока, случайно обмакнула конец шеста в воду и заметила, что ей от этого плохо приходится. Тогда я специально оба конца обмакнула и давай её охаживать со всех сторон. В конце концов, мне удалось её столкнуть в воду. Самое удивительное, что попав туда, она сгорела. Поднялся чёрный дым и попытался приблизиться ко мне, но я обмакнула правую руку в воде и перекрестила этот столб дыма. Он исчез, словно бы его и вовсе не было.
— Тебе здорово повезло. Эта тварь сгубила не одного волшебника и в своё время затерроризировала весь Валдай. Говорят, что это — дух древней колдуньи, которая сошла с ума от горя из–за того, что враги убили всю её семью.
— Она говорила что–то подобное.
— Она не только тебе говорила подобное, но лично я не верю, что эта тварь когда–то была человеком. Так или иначе, ты её разрушила, но я всё–таки дам знать Охранителям. Путь всё проверят для верности.
У деревни Очки Оля и тётя Ася вдруг сообразили, что им не плохо бы подумать о привале и обеде. Оля достала волшебную плитку, картошку и рыбу, купленную в прошлую поездку и ещё совершенно свежую благодаря силе сохраняй–короба. Большую часть девочка оставила Алевтине Лаврентьевне, но и себе взяла немного в дорогу. Тётя Ася решила, что такое лучше готовить на костре, чем на плитке. Костёр разожгли сушняком из ближайшей рощи, воду взяли из ближайшего деревенского колодца. Хорошо прожаренная на костре рыба, печёная в углях картошка и травяной чай с мёдом — что может быть лучше на походном биваке?
Когда на горизонте показалась станция Малоархангельск, в небе, наконец проглянуло солнце. День уже клонился в вечеру. В кассе Оле сказали, что билетов до Москвы нет. Есть только на местный поезд до Орла или на поезд до Ленинграда, который здесь будет через два часа. Тётя Ася предложила было ехать до Орла, остановиться в гостинице, а там уже искать подходящий поезд, но Оля достала карту и стала изучать. Вдруг её осенило. Это было то, чего она не поняла в самом начале. Этот поезд до Ленинграда позволял доехать до Сычёвки, ближайшей к истоку Днепра станции, прямо, минуя Москву. Это могло сэкономить несколько дней. Что она и объяснила удивлённой тёте Асе, которая не слишком разбиралась в поездах. Так что Оля сказала кассирше, что им нужно в Сычёвку, на что та их обрадовала, что в поезде Харьков—Ленинград будет свободное полное двухместное купе "СВ", так как пассажиры, которые едут в нём из Харькова, сойдут в Курске, а билетов из Курска никто не брал. В принципе, поезд не должен здесь останавливаться, но если билеты будут куплены, можно и остановить, подав красный свет.
Это было просто замечательно. Уже стемнело, когда, шипя машинами и выпуская клубы дыма, поезд из Харькова подошёл к станции. Дежурная по станции что–то передала по связи, и в одном из вагонов открылась дверь. Показался недовольный проводник. Женщина что–то сказала ему, потом дала знак Оле и тёте Асе садиться.
— Когда будем в Сычёвке? — спросила Оля.
— Завтра к полудню будем, — пробурчал он. — Вот ещё забота стала — останавливаться на всяких полустанках. Надо машинистам сказать будет. А то как в Брянске сменятся, так и забудут.
— Я с тобой поеду, — сказала тётя Ася Оле. — Что–то мне всё это не нравится.
Возразить Оле было нечего.

Глава 37. Самое страшное.

Утром хмурый проводник недовольным тоном объявил им, что поезд остановится в Сычёвке ровно в одиннадцать двадцать и не более, чем на две минуты, поэтому они должны быть полностью готовы. Ну и что? Они даже позавтракать спокойно и попить чаю с удовольствием успели. Спокойно сложились, спокойно сошли, после чего поезд тронулся и стал быстро набирать ход, очевидно, желая не отстать от расписания. Здесь, на станции, Оля и тётя Ася простились. Оле надо было идти дальше. Тёте Асе — срочно в Москву, в Приказ, потом — к Алевтине Лаврентьевне, а потом ждали дома дела. И так она уже отсутствовала дольше, чем собиралась.
Возле станции Оля обнаружила расписание автобуса до деревни Бочарово. От неё, если верить карте, до истока Днепра оставалось километров пять–шесть, то есть не более часа пешего хода. На деле этот автобус оказался переделанным военным грузовиком. Но какая разница? Доедем. И всего тридцать копеек стоит.
Грузовик медленно тащился по совершенно разбитой и размокшей от дождя грунтовке. Из–за затянутого брезентом кузова вокруг ничего не было видно. И всё же ехать — не идти. Около двух часов дня Оля уже была в Бочарово. Деревня оказалась гораздо больше Волгина—Верховья или Свапуще. Сама деревенская улица не была вымощена, но зато тщательно выровнена и засыпана щебнем, идти по которому, впрочем, было не слишком удобно. Но настоящие неудобства начались после того, как дорога покинула деревню. Пришлось переодеться в резиновые сапоги. Ноги то и дело увязали в грязи. "После этой поездочки опять придётся всё стирать," — с досадой подумала Оля.
Вдруг впереди Оли что–то мигнуло, и на дороге появился человек. Оля заморгала. Так появляются только волшебники. Со спины лица его разглядеть, разумеется, было невозможно, но Оля заметила некоторую сутулость при высоком росте и полностью седые волосы. Одет он был в русскую традиционную рубаху и столь же традиционные штаны. Пока она раздумывала, не догнать ли его, он сам остановился и повернулся к ней лицом. Теперь она отчётливо видела его овальное, изборождённое морщинами лицо и полный достоинства взгляд голубых глаз.
— Здравствуй, дитя, — обратился он к Оле. — Издалёка идёшь? В местных деревнях детей–волшебников нет, я точно знаю.
— Здравствуйте, — ответила Оля. — Я приехала издалека поклониться истоку Днепра—Славутича. И никого здесь не знаю.
— Как зовут тебя крошка?
— Ольгой.
— А меня дети называют дедом Юликом. Вот только дедом — это они зря. Нету у меня пока внуков, дети в школу ещё ходят. Я тут травки всякие собираю, а живу тоже не близко отсюда. Ну, пойдём в лес? Я провожу тебя до того болотца, откуда вытекает Днепр. Это недалеко.
Слово за слово, мужчина стал рассказывать о своей жизни. В прошлом он был Охранителем, прошёл почти всю войну, но попался и еле выбрался живым. Его долго лечили, а потом отправили на пенсию, признав калекой. Теперь он добывает себе пропитание крестьянским трудом. Жену его убили Осквернители Солнца, старший сын тоже был Охранителем и погиб задолго до конца войны, старшая дочь умерла, спасая односельчан от тифа. В живых осталось двое сыновей и двое дочерей–близняшек. Сыновья уже в старших классах и редко бывают дома, пропадая на так называемых "летних классах", обязательных во всех волшебных школах, дочки — примерно Олины ровесницы. На Волхов Приказ он был обижен почти по–детски:
— Вышвырнули на пенсию, — сокрушался он, — как старую собаку за порог. Ни тебе спасиба, ни тебе уважения.
Правда, Оля про себя подумала, что если бы он знал, как с ней самой обошлись, то перестал бы, наверное, сетовать на свою судьбу, ему хоть пенсию назначили. А если его признали негодным для службы Охранителя, так вряд ли спроста. Например, она, хоть и ребёнок, а не станет рассказывать малознакомому человеку подробности своей жизни. "Наверное, после ранения у голове у этого дяди что–то стало не так," — подумала Оля. К сожалению, её предположение скоро подтвердилось.
Когда они с пустынной разбитой дороги свернули на лесную тропинку, Оля достала рыскатель и собиралась было пустить его в ход, как её спутник остановил её:
— Не стоит, девочка. Уж чего проще мне, старому Охранителю, самому дорогу расчистить. Не отсырел ещё порох в пороховницах, чего бы там ни думали эти приказные крысы.
Он поднял перед собой руки, на правой из которых Оля заметила характерный перстень, явно являвшийся усилителем волшебства, и в этот самый миг вокруг загрохотали взрывы. Она даже на время оглохла. Грохот ззрывов прекратился так же внезапно, как и начался. И только тогда, когда всё стихло, девочка увидела, что её спутник лежит ничком без сознания. Она уже была готова закричать от ужаса, готова… Как вдруг на её плечо легла чья–то холодная рука.
— Он жив, жив, — почти пропел какой–то странный, похожий на детский голос.
— Мы вылечим его, вылечим, — вторил ему другой такой же певучий голос.
Что — то тёплое пахнуло в самую душу Оли, точно окутав тёплым мягким одеялом. Удивлённая, она обернулась. Вокруг она увидела около десятка странных существ, похожих на очень красивых девушек, если бы не их зелёные волосы, будто просвечивающая зеленоватая кожа, да и передвигались они так, словно у них не было ног, и они просто летали по воздуху. Две из них склонились над неподвижным телом волшебника, и от их рук исходило золотое свечение, окутывавшее его голову.
— Кто Вы? — удивлённо спросила Оля.
— Мы — Берегини болотные. — ответило одно из существ, а остальные повторили ответ, точно эхо.
— Люди иногда называют нас русалками. — пояснил кто–то другой из этой группы.
— Но на самом деле мы — просто существа, живущие на границе двух миров — этого и ещё одного, недоступного людям, — объяснил кто–то третий.
Оля вздрогнула. Она прекрасно помнила сказания про русалок, которые то ли утаскивали людей в болота, то ли обращали девочек в себе подобных, то ли могли защекотать путника до смерти. Чего доброго, превратиться она сама в какую–нибудь Лесную Деву, и напрасно её дома будет ждать тётя Ася… Судя по всему, она как–то выдала свой страх, потому что снова услышала голоса:
— Ты нас не бойся…
— Не бойся…
— Не бойся… — прозвучало точно эхо.
— Мы никого не обижаем, если нам не причиняют вреда…
— …не причиняют вреда….
— … Не причиняют вреда….
Это эхо уже начинало понемногу раздражать. "Ну, неужели нельзя говорить по очереди, а не все разом? А если кто–то что–то сказал, то зачем повторять?" — подумала Оля.
Наконец, слово взяла одна из Берегинь:
— Мы никогда не воруем детей, — это — пустые сказки. Наоборот. Мы нередко детям помогаем выбраться из болота и не утонуть. Но из–за нашего необычного вида дети нас пугаются, взрослые потом пугаются ещё больше. А легенды про то, что мы якобы нападаем на мужчин, связаны с тем, что сами молодые мужчины нередко нападают на нас, и мы просто вынуждены защищаться.
— Защищаться…
— Защищаться…. — прозвучало многоголосое эхо Берегинь.
Между тем, очевидно, старшая среди них продолжала:
— Сама подумай, как должны мы себя вести, когда молодые, а то и не очень мужчины хватают нас за волосы, чтобы мы не могли исчезнуть из этого мира и стали осязаемыми, и насилуют.
— Насилуют…
— Насилуют… — подхватил хор Берегинь.
— Это — очень плохо, — согласилась Оля. — Очень дурной поступок. Так нельзя поступать. Вы полное право имеете наказать охальника.
— И это — не самое худшее. — продолжала объяснение Берегиня. — После такого насилия у Берегини рождается Дитя. Не человек и не Берегиня. Но так как оно зачато в насилии и ненависти, то рождается оно жутким кровожадным монстром, и его приходится убивать, так как иначе оно может разрушить и этот мир, и тот, другой. После этого, обычно, его мать тоже умирает.
— Умирает…
— Умирает… — эхом откликнулись другие Берегини.
Оля опешила. Это противоречило всему, о чём она читала.
— Разве вы можете умереть? — прошептала она.
— Конечно, мы все умираем, — отозвались хором Берегини. А та, что разговаривала с Олей, объяснила: — Мы живём гораздо дольше людей, и тело наше не похоже на тело человека, но мы и рождаемся, и умираем. Ну, ладно, — продолжила она, — пойдём, мы проводим тебя к Истоку Славутича, как ты и хотела.
Оля обернулась к волшебнику, который по–прежнему лежал без движения.
— Не беспокойся о нём, — пропела Берегиня. — Мы уже не в первый раз лечим его. И не в последний. Он очнётся, но ничего не вспомнит. А потом снова придёт в этот лес, и мы будем его лечить. И так, пока он не поправится. Даже волшебники не смогли ему помочь. Нам это тоже нелегко даётся. С ним враги пытались сделать нечто страшное. Кажется, заточить куда–то его душу, а в тело подселить нечто иное. Он сумел не даться и сбежать, но совершенно не в своём уме. Когда мы его нашли в первый раз, он был совсем плох.
— Ему сейчас уже лучше. — отозвалась другая Берегиня.
— Лучше…
— Лучше… — отозвалось эхо.
— А меня вы вылечить не можете? — вдруг спросила Оля.
— Тебя — нет, — ответили Берегини. — Тут только Воды Жизни помочь могут. Всё, что мы смогли сделать, это не допустить того, чтобы ты снова от ужаса искорёжила себя изнутри, когда увидела Юлиана, лежащего без сознания.
"Так, — подумала Оля, — У меня опять чуть было не случился откат." Эта мысль заставила её содрогнуться. Если такое случится, где ещё искать эти Воды Жизни? И сколько времени это ещё потребует?
Между тем, они приблизились к тому самому болотцу, о котором говорил её недавний знакомый. Да и без его объяснения Оля могла чувствовать, что она у цели. К её удивлению, болотная трава и тина у его края как бы расступились, а стебли и ветви как бы сами собой сплелись в некоторое подобие купальни. Оля достала Чашу и зачерпнула воду. К её удивлению вода в Чаше не взбурлила, как это уже было с подобной водой у Истока Волги, но кристалл в ней окрасился в ярко–фиолетовый.
— Вода для тебя безопасна!
— Безопасна!
— Полностью безопасна!
— Мы сделали её полностью безопасной! — пел хор Берегинь.
Оля осушила Чашу, разделась и окунулась в воду. Трижды окунувшись с головой она выбралась, опираясь руками и ногами на как будто специально сплетённые стебли растений. Кристалл стал подобен аметисту и на медальоне. Когда она оделась, высушила волосы и уже было собралась в обратный путь, одна из Берегинь вдруг снова заговорила:
— Помоги нам!
— Помоги!
— Помоги… — вторил первой хор Берегинь.
— Но чем я могу вам помочь? — удивилась Оля.
Берегини сделали что–то, и картинка окружающей действительности изменилась. Оля вдруг увидела множество почти разложившихся тел солдат. Они были повсюду: в лесу, в болоте, на лугу. Когда–то здесь, скорее всего, шли ожесточённые бои. Ужасная картина.
— Мы плачем о них, все глаза выплакали, но ничем не можем помочь. Не можем вернуть к жизни и не можем ничего сделать для их душ, которые не могут покинуть этот мир, привязанные к месту яростью боя и безвременностью смерти.
Вдруг в уме у Оли начали всплывать какие–то стихотворные строки, которые, как она была уверена, не принадлежали ей самой, а были написаны или будут написаны кем–то ещё, Оле не известным:

Я убит подо Ржевом
В безымянном болоте
В пятой роте на левом
При жестоком налёте.

Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки,
Точно в пропасть с обрыва
И ни дна, ни покрышки…

Декламируя, она вдруг поняла, что сама рыдает. Накатило такое горе, такое отчаяние, что на миг ей почудилось, что чувства сейчас изнутри раздавят её. В то же мгновение её снова окутало то тепло, которое помогло ей, когда она была в отчаянии от состояния встретившегося ей волшебника.
— Не надо!
— Не надо!
— Не надо… — услышала она снова хор Берегинь.
Усилием воли взяв себя в руки, она провозгласила:
— Я готова вам помочь, если вы мне поможете.
— Мы поможем! — разнеслось по лесу многоголосое певучее эхо.
— Мы поможем! — и тут Оля заметила, что Берегинь враз стало намного больше. Буквально весь лес и всё болото наполнилось Берегинями, и они продолжали прибывать. И в девочке снова, как и год назад в Горно—Алтайске, только теперь почти осознанно и намеренно, заговорила Волшебница. Её голос зазвучал так, что едва не оглушил её саму не громкостью, но внутренней силой.
— Тогда ветви и корни дерев пусть станут дном гроба для каждого из павших воинов, а стебли и цветы да, будут покрывалом! Пусть сама земля расступится и скроет их в своих недрах, пока не придёт час, когда люди найдут их и перенесут на кладбище! А я помолюсь о них и попробую отпустить их души из этого мира.
Берегини больше не произнесли ни слова, но по всему лесу пошло движение, и Оля была уверена, что это происходит не только здесь, а на большом пространстве лесов и болот, а, возможно, даже дальше. И вскоре всё произошло именно так, как попросила она, даже на свежих могилах в головах легло по каске, а вместо каждого из холмиков образовалось что–то вроде малюсенькой клумбочки из лесных цветов, которые тотчас же зацвели, даже вопреки времени года, так как большинство из них уже отцвели весной или в начале лета.
И тогда Оля опустилась на колени и принялась молиться. По правде говоря, она не была уверена, что у неё что–то получится. Молитв она знала на память не очень много, и ничего заупокойного, кроме "Со святыми упокой…" и "Вечная память!", да и то не полностью. Но слова вдруг стали сами, помимо её воли, срываться с языка. Слова, которых она не учила и не могла помнить. А потом она начала называть имена. Их было много. Сначала — десятки, потом счёт пошёл на сотни, а тысячи подсчитать было уже невозможно. Время шло, но для Оли оно как бы перестало существовать. Краем сознания она уловила радостное восклицание Берегинь:
— Дверь открылась, и они уходят!
— Уходят!
— Уходят…
А она продолжала поминать. Начало темнеть, а она всё поминала. Потом совсем стемнело, и на небе стали зажигаться звёзды. Она всё продолжала. Это были не только русские имена, к её удивлению. И не только христианские. Именам не было конца. Сколько их? Долго ли ещё, она не знала. Небо уже начало светлеть в преддверии рассвета, когда она почувствовала, что имена подходят к концу. Наконец, она помянула имена своих родных: прабабушек, бабушек, дедушек, более дальних родственников, тоже погибших в этой войне, Дашку, маму, а последним назвала имя отца. Вдруг всё её существо сковала невыносимая боль, подобная той, что она испытала, когда почернел отцовский медальон, и последнее, что она помнила, это — золотое сияние, исходившее из рук десятков Берегинь, ринувшихся ей на помощь.
Когда она пришла в себя, рядом оставались только две Берегини. Одна из них, едва она открыла глаза, заговорила с ней.
— С твоим отцом случилось что–то худшее, чем смерть.
— Нечто гораздо более страшное, — вторила ей другая, — и мы не знаем, что именно. Ты была в большой опасности, но нам удалось удержать тебя.
При этих словах Оля достала медальон, в ужасе, ожидая опять отката. Но его не случилось. Центральный кристалл твёрдо продолжал выдавать себя за аметист.
— Мы сумели удержать тебя, — сказала Берегиня.
— И даже сумели вернуть тебе отнятый сон, — заметила другая, — ты не будешь чувствовать себя разбитой до самого вечера.
Поднявшись на ноги, Оля действительно почувствовала себя так, словно проспала здесь всю ночь как младенец. Только ужасно хотелось есть. Уже скоро сутки, как она ела в последний раз. Довольно потянувшись, она произнесла:
— Ну, всё. Теперь осталось только доехать до Великого Устюга и суметь переплыть Двину, тогда последний Переход будет окончен, а впереди — только жизнь.
— Ты ещё отыщешь исток Великой реки, — сказала одна из Берегинь.
— Зачем мне это? — спросила Оля.
— В своё время ты узнаешь, узнаешь… узнаешь… — прозвенело в лесу, точно звон колокольчиков. Берегини исчезли, и Оля осталась одна наедине со своими страшными тайнами, ответа на которые не было, и только ровные и не очень ряды "лесных могил" указывали на то, что всё, что с ней произошло, не было плодом фантазии.
Солнце ещё только начинало подниматься над лесами Смоленщины, когда Оля уже выбралась из леса на мокрую грязную дорогу. Да, судя по всему, дожди здесь прошли такие, что не скоро эта дорога просохнет. Или это место само по себе было таким мокрым.
Колодцев по дороге не попадалось, родников — тоже. И всё же примерно через полтора часа Оля была в Бочарово. К этому моменту все мысли были только о еде. Ах, если бы только удалось где–то достать тех съедобных кавказских палочек, которые в прошлом году так здорово спасали их с Видьей от голода! Она уже набрала в первом же деревенском колодце воды и стала искать место, где бы можно было развести костёр без риска недовольства и замечаний окружающих, когда увидела, что к остановке подъехал вчерашний грузовик. Бог весть, когда он приедет в следующий раз. Оля налила воду из ведра в чайник и котелок, закрыла котелок крышкой, забросила за плечи свою бездонную сумку и поспешила на автобус, неся в руках чайник и котелок. Однако, водитель наотрез отказался везти её, пока она не выльет всю воду. Мол, в Сычёвке, если надо, колодцев не меньше, а на первом ухабе всё это перевернётся и разольётся. Пришлось подчиниться.
В Сычёвке Оля прежде всего, несмотря на все муки голода, направилась в билетную кассу. Билетная касса не работала. В здании станции толстая хмурая "тётка" буркнула, что отсюда поезда на Москву не ходят вообще, а если ей так надо, то пусть добирается до Ржева или до Вязьмы, желательно пешком, потому что утренний поезд, который здесь останавливается, уже ушёл, а следующий будет только к ночи.
Что ж, Оля решила, что раз спешить некуда, надо было для начала основательно подкрепиться. В посёлке она легко нашла колодец, набрала воды и устроилась на пустыре, где наломала сухих веток с какого–то куста и развела костерок. Люди проходили мимо, но никто не обращал на неё внимания. Вдруг рядом с ней появилась чья–то тень. Оля подняла глаза. Перед ней стоял мужчина в милицейской форме с погонами лейтенанта.
— Здесь нельзя разводить костры, это — вопиющее нарушение общественного порядка, — заявил он, отдавая честь.
— Но мне же надо где–то поесть, — возразила Оля. — Я со вчерашнего дня ничего не ела.
— А где твои родители? Где ты живёшь? Дома надо есть.
— Я не здешняя. Ездила к истоку Днепра, приехала из Орла, а теперь возвращаюсь с Москву, туристка я, только без группы, сама по себе путешествую к истокам Великих русских рек. Да, только поездов, мне сказали, нет ни до Вязьмы, ни до Ржева. Вот решила позавтракать, пока думаю, что делать. Продуктов у меня с собой достаточно, но в лесу ни одного нормального родника, одни болота, а в деревне есть колодцы, зато костёр не разведёшь.
— Пошли со мной, накормим и как ехать расскажем.
Отделение милиции располагалось прямо у станции. В его помещении не было ни души, скорее всего, там вообще работало одновременно один–два человека. В дальнем чуланчике, подальше от посторонних глаз, располагался вонючий керогаз, милиционеры на суточном дежурстве готовили на нём себе пищу.
— Вот тебе культурный огонь, незачем общественный порядок нарушать, — сказал лейтенант. — Ну, я пошёл в кабинет. Будешь уходить, зайди.
Оставшись одна, Оля достала свою волшебную плитку и принялась готовить завтрак. Всё же волшебная плитка не воняет хотя бы, к тому же на ней готовится всё легче и быстрее. Позавтракав, Оля подошла к умывальнику, вымыла посуду, убрала всё и пришла в кабинет к дежурному.
— Я — всё, — сказала она. — Я пойду?
— Не так быстро, — улыбнулся он. — Дорогу–то я тебе так пока и не объяснил.
Он достал подробную карту.
— Смотри. Мы находимся вот здесь, — он ткнул карандашом в карту. Тебе перейти здесь пути, пройти по вот этой улице, и ты увидишь на площади остановку автобусов. Один ходит до Зубцова, другой — до Вязьмы. Ходят они редко, так что какой подойдёт, на том и поезжай. От Зубцова до Москвы ближе и поездов больше, но и от Вязьмы надёжно, к вечеру уже будешь в Белокаменной. Понятно?
— Понятно. — ответила Оля. Чего уж тут непонятного.
— И осторожней давай шататься по градам и весям, родные волнуются поди.
Оля кивнула. Тётя Ася точно волнуется. Но понимает. "И ничего–то со мной не случится," — сказала себе Оля, выходя из чёрного хода отделения милиции. "Точно ли ничего? Ты так уверена?" — прожужжал в голове какой–то насмешливый голос. "Вот не случится и всё!" — ответила она сама себе и принялась насвистывать по дороге какую–то весёлую песенку.

Глава 38. Третьяковская галерея.

Как и обещал тот молодой лейтенант, в Москве Оля была уже к вечеру, только вокзал оказался совершенно незнакомым. Уезжала она с Курского вокзала, а приехала на Белорусский. Но… Сел в метро, и никаких проблем. Даже пересадки между станциями уже перестали её озадачивать.
— Долго тебя не было, Оленька! — всплеснула руками Алевтина Лаврентьевна, открывая дверь. — Уж не в Оптиной ли ты была?
— Не в Оптиной, но была на богомолье, — ответила Оля, не желая обижать старушку.
— А где? Расскажи, как там сейчас.
— Пустынно.
— Ах, эта власть богомерзкая, — забормотала вновь Алевтина Лаврентьевна. — Все храмы как есть разорили.
Оля промолчала. О встрече с Берегинями и о том, где именно она была и что видела, разговаривать совершенно не хотелось. Хотелось только есть и спать. На следующее утро Оля первым делом постирала свою одежду, вымылась и переоделась во всё чистое. За окном было опять холодно, тоскливо и дождливо.
— Если на Самсона дождь, — философствовала Алевтина Лаврентьевна, то потом целых сорок дней дождь идти будет. Вчера был Самсон, и на него был дождь. Так что теперь всё лето мокрое будет.
"Если она права, то замечание не из приятных," — подумала Оля. А ведь ей ещё предстоит путешествовать. И вообще…
После завтрака, чистая, сухая и во всём чистом, Оля первым делом отправилась покупать билеты на поезд. Накануне на вокзале ей объяснили, что на Север поезда должны ходить с Ярославского вокзала, а он расположен совсем рядом с Ленинградским. Ярославский вокзал оказался гораздо суетливее и шумнее, чем Ленинградский, но куда спокойнее Курского. В кассе ей сказали, что вот прямо до Великого Устюга поезда не ходят, железную дороу ещё не провели. Ехать надо до Котласа или до Вологды, но до Котласа надёжнее, а оттуда — уже смотреть, как можно доехать. До Котласа, так до Котласа. Вот только на этот раз, хотя и удалось взять билет "СВ", выкупить купе целиком не получилось. Кто–то ей достался в попутчики. Хорошо хоть женщина, как её заверила кассирша, проверив по документам. Хуже было то, что сходила она в Ярославле, а кто сядет вместо неё… Кто угодно мог сесть.
— Да что бы так пугаешься? — успокаивала её кассирша. — Если попутчик не понравится, пожалуешься проводнику. — Уж ребёнку–то точно не откажут, помогут.
Потом Оля, как и собиралась, отправилась в Третьяковскую Галерею. Ох, и пришлось же её поискать! Это — не Пушкинский Музей, который весь на виду. Эта в переулках прячется.
Теперь Оля уже не просто любовалась полотнами. Она пришла учиться. Рассматривая картины, она пыталась понять то, о чём читала в учебнике. Каждый художник по–разному решал задачи композиции, немного по–разному выстраивал перспективу. Некоторые позволяли себе нарушать правила, но результат Оле редко нравился.
После музея ей хотелось прогуляться по городу, а то и выбрать место и попробовать то, что, как ей казалось, стало более понятным, но непрекращающийся дождь заставил её побыстрее сесть в метро и добраться до Алевтины Лаврентьевны. Да, трудно будет путешествовать, если так будет и дальше продолжаться.
На следующий день дождь вроде перестал, и Оля решила отправиться в Парк Горького, чтобы найти что–нибудь интересное и попробовать применить новые познания хотя бы в карандаше. Она долго бродила, уходя всё дальше, пока не оказалась где–то очень далеко, почти совсем на окраине города. В папке лежало несколько зарисовок, но только кто–то знающий мог бы сказать, вышло ли у неё из этой затеи что–то путное. Ей всё время казалось, что всё как–то не так, а что не так, она не понимала. Настроение было мерзкое. Ехать дальше совершенно не хотелось. А чего хотелось, было совершенно непонятно. Неужели это — усталость? Или так влияет одиночество? "Ты позволила себе совсем расклеиться, соберись, осталось всего ничего," — повторяла себе Оля, но это мало помогало.
На следующий день уже надо было собираться. Сложнее всего оказалось с продуктами. Странно, но и в Карелии, и в деревнях Валдая найти что–нибудь съестное в дорогу было куда легче, чем в Москве. И это не взирая на то, что карточки уже отменили. Трудно было найти хороший хлеб, а газовая плита не давала возможности его испечь самостоятельно. Лучше всего показались калачи и рогалики. Их Оля и купила в ближайшей булочной. С трудом ей удалось найти не гнилую картошку и запечь её, упаковав после в сохраняй–короба. С гречкой и чечевицей помогла Алевтина Лаврентьевна. Сварили десяток яиц. Пришлось также купить какого–то непонятного сыра, на домашний он совершенно не походил, колбасы, немного ветчины — её Алевтина Лаврентьевна где–то раздобыла, хотя и ворчала, что это нарушает Пост. Оля также приготовила в дорогу рыбы и даже решилась купить немного воблы. Она хоть и пересоленная, но готовить в поезде возможности не будет. Оставалась надежда купить что–то на станциях, где поезд будет стоять достаточно долго. Возможно, удастся купить каких–нибудь огурцов или луку, чтобы не тратить времени на поиски в Москве.
Ранним вечером третьего дня Оля попрощалась с Алевтиной Лаврентьевной и отправилась на вокзал. Её попутчицей оказалась хмурая женщина неопределённого возраста в деловом костюме, которой явно не нравилось, что поезд в Ярославль приходит ночью. Но выбирать ей, по её словам, не приходилось. Не самое приятное соседство, зато спокойное и достаточно безопасное. До Ярославля. За ужином из картошки и печёной рыбы Оля, наконец, смогла задуматься о том, что же всё–таки произошло у истока Днепра. Что случилось с отцом? Что может быть хуже, чем смерть? Почему молитва за упокой его души приводит к такому удару? Едва ли учебники по началам оборонного волхования могли бы дать ответ на этот вопрос. Если уж Старшина Красной Хоругви с самого начала сказал, что ничего не знает, значит, случилось что–то, чего волшебники пока не знают. Но что? Тут даже воображение отказывало. Думать об этом оказалось совершенно бесполезно.
Пройдёт ещё много лет неизвестности, прежде чем ученица Ольги Евгеньевны Волковой—Вороновой, к тому времени уже — Старшины Белой Хоругви на пенсии, сумеет найти совершенно ужасающую разгадку этой тайны. И тогда Ольга, с огромным риском не только для жизни, но и для души отправится во Мрак и освободит души, заточённые в Ловушках хозяевами тех, кого армия под красными знамёнами разгромила ещё в далёком к тому времени 45- м…

Глава 39. Путь на Север.

То ли дождь за окном, то ли усталость от бесконечных переездов так сморили Олю, что она заснула совершенно беспробудно, едва за окном поезда начали падать сумерки. Она не проснулась, ни когда остановились ночью в Ярославле, ни когда меняли паровоз и переформировывали состав, ни когда сошедшую с поезда женщину заменил совершенно другой попутчик. Проснулась она только утром, когда поезд подходил к Вологде. Кто–то напевал нечто тоскливое и заунывное о каторге и кандалах… Неужели… Оля потянулась к бездонной сумке. Она была на месте. Сунув туда руку, она вытянула шест…
— Э-э, девочка, не надо меня палкой, — проговорил прокуренный мужской голос. — Я что, напугал тебя? Вот, старый кретин! Да, я никогда не обижу ребёнка, особенно сиротку. Я вообще уже много–много лет никого не обижаю, хоть и страшен на вид как смертный грех.
Только теперь Оля заметила, что незнакомец выглядит почти как старик, а половина зубов у него вообще отсутствует. И, что окончательно поразило Олю, этот человк был… волшебником. Это привело её в окончательное замешательство. Между тем, её новый попутчик продолжал:
— Да, я — такой же, как и ты. Вот только воспитание получил на Хитровке, а не в специальных школах, а потому всё, что я умею — это при помощи своих способностей таскать у людей кошельки из карманов. А чему ещё при Царе—Батьке могли научить на Хитровке? Кто мои родители, я и знать не знаю. Продали меня туда младенчиком. Как выжил — не ведаю. Большинство умирало в первые же годы. Потом пришла Советская Власть, да только и Советской Власти хитрованцы ни с какого боку не сдались. Вот я и попал в места "не столь отдалённые". Вышел, снова стал воровать, потому что больше ничего не умел. Снова попал "за Можай", а потом — в ссылку. А потом началась Великая Отечественная, и я попросился добровольцем. Служил снайпером и в разведке. Дошёл до Берлина. После войны решил — никакого больше воровства. Уехал на Север. Начал лес гонять. Женился. Так вот.
"Да, грустная история. Хорошо хоть что конец не самый худший…" — подумала Оля.
Когда она достала продукты и стала готовить пищу, мужчина тоже достал свою лепту и предложил трапезничать вскладчину. Вдруг он словно спохватился:
— Ох, а я и не представился… Извини. Меня зовут Алексей Петрович.
— А меня — Олей, — ответила Оля.
Поезд довольно долго простоял в Вологде. Состав опять переформировывали. И вот новый состав, где пассажирских вагонов всего–то было два, уходил на север. Через несколько часов поезд снова повернул на восток. Вечерело. Вдруг Алексей Петрович начал читать стихи. Оказалось, что он знает наизусть огромное количество стихов, не только классических, но и современных. Особенно поразило Олю последнее стихотворение, по его словам, недавно прочитанное в газете:

В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей, —
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.

Пока он читал, Оля вдруг увидела… Смерть. Она была в таком ужасе, что не смогла скрыть его и позволила отразиться на лице. От её собеседника это не ускользнуло:
— Ты чего на меня уставилась, точно на привидение? — прервал он чтение. — Кажется, я понял… — медленно проговорил он. — Да, не всё в моей жизни так радужно, как я тебе расписал. Я тебе ни в чём не солгал. Об одном умолчал. В последние месяцы я стал болеть. Сильно болеть, и доктора мне ничем не могли помочь. Посоветовали ехать в Москву. Это было нелегко. У меня так называемые "минус шесть", несмотря на все мои медали "За Отвагу" и снятие всех судимостей, это ограничение с меня не сняли, и прямой билет мне бы никто не продал. Я вынужден был от Ярославля до Москвы и от Москвы до Ярославля добираться на перекладных. А в Москве мне сказали, что я опоздал. Теперь меня уже не вылечишь. Профессор дал мне не более двух месяцев жизни. Так что я еду домой умирать. Это ты, что ли, увидела? Ну, и что? Если меня это не пугает, то и тебе не надо. Как ни крути, а всё же довелось мне пожить нормальным человеком. Им и умру.
Но Оля увидела не это. Она увидела, что этот человек умрёт… вот прямо сейчас. В коридоре послышался какой–то шум, крики…
— Сиди здесь, — велел Оле Алексей Петрович, но сам вышел в коридор. Оля, несмотря на запрет, взяла шест и выглянула следом.
А в этот момент в купе уже ломился огромный детина с окровавленным ножом руке. Алексей Петрович сцепился с ним, и они оба выпали в коридор. Шла борьба. Вдруг Алесей Петрович издал захлёбывающийся звук и упал. Струйка крови потекла у него изо рта. У Оли словно глаза залило кровью. События этих секунд потом она помнила очень смутно. Как выскочила с шестом наперевес из купе, как зазвенело разбитое кончиком шеста от неудачного движения стекло, как она ударила того, с ножом. Ударила и снова ударила. Как он упал на пол. И только тогда заметила второго нападавшего, тоже с ножом, и поняла, что развернуть шест и парировать удар она уже не успевает. Она неуклюже попыталась заслониться рукой и почувствовала резкую боль… В этот момент прогремел выстрел, и бандит, пошатнувшись, упал, даже в падении пытаясь до неё дотянуться. Коридор заволокло дымом, а когда он рассеялся, Оля рассмотрела человека в милицейской форме, который уже успел подбежать к ней и осматривал её незначительную, но довольно болезненную рану.
— Он больше ничего с тобой не успел сделать? — озабоченно спросил он. — Я нарушил все инструкции, лишь бы спасти тебя. Понимал, что ещё секунда, и я опоздаю.
— Лучше помогите Алексею Петровичу, я — ничего, заживёт… — пробормотала Оля.
Офицер склонился на телом Олиного попутчика, пощупал пульс на шее, но потом закрыл ему глаза и выпрямился.
— Увы, он мёртв, — заявил он.
Оля, кажется, закричала, потом в глазах всё помутилось, и больше она ничего не помнила, пока не очнулась, лежащая в своём купе на полке, а около её носа кто–то держал нашатырь. На противоположной полке сидел тот самый офицер, а рядом с ней — проводница из другого вагона. Она–то и держала ватку с нашатырём.
— Ну, вы, барышня, горазды в обмороки падать, прям как институтка при Царе—Батьке, — пошутил офицер. Теперь Оля разглядела у него погоны капитана. — Как ты, юная воительница? Должен сказать, что ты совершенно классно ликвидировала того первого бандита.
Оля похолодела от мысли, что это могло означать.
— Я что, убила его? — прошептала она.
Капитан кивнул.
— Но ты не переживай. Этот негодяй со своим подельником перерезали полтора вагона, убили проводницу в этом вагоне. Она успела подать сигнал прежде, чем они перерезали ей горло. Так что засомневайся ты хоть на мгновение, и он бы убил и тебя.
Но что–то всё равно словно сковывало льдом. Она ведь только хотела защитить, спасти, а получилось, что мстила. "Я не стремилась к этому, так само получилось," — повторяла она сама себе. Но верилось с трудом. Между тем, капитан и проводница позвали двоих пассажиров и начали осматривать вещи Алексея Петровича. Потом их сложили в бумажный пакет, запечатали и куда–то унесли. На время Оля осталась одна. Инстинктивно она протянула руку и вынула из–за ворота медальон. От досады она едва не пробила кулаком стену вагона. Кристалл из аметистового стал снова ярко–синим. Опять откат. Так вот о чём говорили Берегини. Ну, и где теперь искать ещё один источник Вод Жизни? Он мог находиться где угодно.
Между тем, милиционер вернулся. Убедившись, что Оля способна разговаривать, стал задавать ей вопросы. На некоторые Оля не знала ответа, про другие она знала только со слов покойного. Про волшебство она, естественно, вынуждена была молчать. Когда она ему рассказала всё, что знала по существу дела, он вдруг спросил:
— А сама–то ты куда одна едешь?
— Ехала в Великий Устюг, но после случившегося планы мои, вероятно, поменяются.
— А живёшь ты где?
— В окрестностях Медвежьегорска.
— И куда ты так далеко одна шатаешься, особенно в эти края, позволь спросить? Что твои родители думают?
Оля фыркнула, настолько ей уже надоело отвечать на подобные вопросы.
— Родители у меня в войну погибли, а тётка отпустила, хотя и со скрипом. Но мне надо. Я собираюсь переплыть Северную Двину вплавь чуть ниже Великого Устюга, но сначала мне надо залечить раны от случившегося. — капитан с сомнением покосился на ссадину на её руке.
— Не рука. Рука — ничего серьёзного. Раны тут, — Оля показала на грудь, имея ввиду душу.
— И что ты для этого собираешься сделать?
Оля вздохнула. Всё это пока ещё оставалось шоком. Анализировать свои эмоции, как учил дядя Ваджра, она пока не могла.
— Пока не знаю, но скоро пойму.
— Заснуть сможешь?
— Не знаю.
— Утром уже будем в Котласе. Что будешь делать?
— Приедем — решу.
— Смотри, чтобы не шататься по городу. Не то место. Число беспризорников, надеюсь, пополнять не собираешься?
— Вот уж точно нет, — фыркнула Оля.
— Где остановишься?
— Пока не знаю, — Олю уже положительно начал утомлять этот допрос. — Можно я хотя бы попытаюсь уснуть?
Капитан, теперь Оля знала, что он возглавлял охрану поезда, понял, что лучше оставить её пока одну и, попрощавшись до утра, вышел. Оля достала карту. По мере приближения к Котласу она начинала чувствовать, куда её тянет. На юго–восток, вглубь Северных Увалов. Древняя земля, неохотно раскрывающая человеку свою силу, но уж если она её раскроет… Здесь вполне может находиться источник Вод Жизни. Оля достала карту и стала её рассматривать. Потом закрыла глаза и снова открыла. Что–то там говорили Берегини… Исток Великой реки… Вот и ответ. Не исток Великой Реки, а исток реки Великой, и расположен он как раз среди Северных Увалов… Близ городка Мураши. Туда она и направится прямо из Котласа. И, если верить карте, по опыту эта история займёт дня три, не больше. Лишь бы больше ничего не случилось. Из коридора нещадно дуло из–за разбитого в драке окна. "Надо бы закрыть дверь, да запереть её наглухо," — подумала Оля.
Устроившись на своей полке, одна в купе и наглухо запершись, Оля вдруг обнаружила, что прислушивается к шуму дождя за окном поезда, то летевшего птицей, то ползшего как черепаха среди болот или, натужно пыхая, всползавшего на очередной пригорок. Удивительно, но эмоции, несколько часов назад бившие через край настолько, что она даже потеряла сознание, куда–то запропастились. Она чувствовала опустошение, печаль и какое–то странное удовлетворение. Рану на руке она достаточно быстро залечила при помощи специального зелья из аптечки, и теперь только небольшой шрам напоминал о том, что ей это вообще не приснилось. Под стук колёс она заснула.
Проснувшись утром, она увидела, что поезд по всем признакам приближается к какой–то крупной станции. Тут уже был далеко не один сплошной лес и одинокие деревни–станции. Поезд приближался к Котласу, и надо было позавтракать, привести себя в порядок и собрать вещи. Едва она успела убрать волшебную плитку, приготовив себе завтрак, как заявился капитан Лаврентьев собственной персоной.
— Доброго утра, пацанка, насколько такое ненастье вообще можно назвать добрым утром.
— Здравствуйте, — вежливо ответила Оля, доедая завтрак. — Чаю с мёдом хотите?
— А давай, — сказал он и улыбнулся.
Выпив чаю, он достал из планшета бумаги.
— Я вот тут записал, что ты мне вчера рассказывала. Посмотри, не ошибся ли я, и распишись. Надо к делу приобщить. Без протокола никак, но больше мы тебя с этим не побеспокоим. Тут ясное дело и слишком очевидная самооборона, чтобы у тебя были какие–то проблемы. И хорошо, что ты с посохом путешествуешь. Правильно это. Эта банда убила много людей, причём, нам ещё предстоит выяснить, зачем. Такое впечатление, то ли они убивали просто так, то ли мы чего–то не понимаем. Но убийств без причины не бывает, хотя ты, возможно, просто под руку подвернулась как нежелательный свидетель.
Когда Оля прочитала записи, сделала поправки и подписала их, милиционер вдруг спросил:
— А драться ты где так научилась?
Оля покачала головой.
— В эвакуации, на Памире, — это была тщательно отработанная с тётей Асей легенда на все случаи жизни.
Капитан ничего не сказал, но Оле показалось, что он ей не очень–то верит.
— Ну, мы подъезжаем. Куда дальше?
— К знакомым тёти, в Мураши. Тёте дам телеграмму, чтоб не беспокоилась. Там успокоюсь, доеду до Устюга, а потом — домой. — приходилось врать, чтобы не рисковать попасть в детдом. — Я бы в Котласе задержалась или в самом Устюге, но ни там, ни там знакомых нет, а в Мурашах есть. — главное было смотреть прямо, не отводить взгляд и не дёргать лицом. Это, похоже, получилось. Капитан Лаврентьев попрощался и ушёл. У него было много работы.

Глава 40. Северные Увалы.

Удивительно, но к тому моменту, когда поезд остановился в Котласе, дождь перестал, хотя вокруг всё было промозгло и мокро. Холодный северный ветер гнал по небу низкие свинцовые тучи. В такую погоду хочется сидеть дома у печки и никуда не выходить. Пейзаж вокруг был унылым и даже каким–то зловещим, наводящим мысль о тюрьме и каторге. Тогда Оля ещё не знала, что Котлас, по сути, был пересылочным лагерем и населён, в значительной мере, заключёнными и их охраной. И всё же надо было двигаться дальше. Оля надела термоплащ и вышла из вагона. Поезд перегнали на запасной путь и стали снова переформировывать. Чтобы найти станцию, откуда поезда уходят на Киров, Оле пришлось немного поплутать. Не увидев расписания, она отыскала дежурного по станции — пожилого хмурого мужчину со шрамом через всё лицо.
— Пассажирский вагон на Горький только послезавтра пойдёт, — сказал он.
— Да, я хоть в товарном готова ехать, лишь бы сегодня, — попросила Оля, доставая из кармана деньги.
— Не надо денег, — буркнул он, — я всё понимаю, не для детей это место. Не человек, что ли? Пойду, узнаю, что можно сделать.
В общем, Олю усадили в порожний пассажирский вагон, который товарный состав, гружёный углём и лесом, буксировал до Кирова. Там не было ни проводника, ни титана с кипятком. Зато не было вообще никого, и, запасшись заранее водой, Оля вполне спокойно могла пользоваться волшебной плиткой без страха быть кем–то замеченной. Единственное, что было сложно, поезд проходил станцию Мураши перед рассветом, и машинист должен был остановиться там не более, чем на пару минут, чтобы она могла сойти, но никто её предупреждать не будет. Если проспит, уедет до Кирова.
Оля решила в таком случае лечь спать не позднее девяти вечера и встать в три часа ночи. Но одно дело решить, а совсем другое — на что согласится твоё тело и твоя голова. В итоге она так и не смогла заснуть до той самой остановки. Строго говоря, Мураши оказался крошечным городком, меньше Медвежьегорска, практически посёлком. На станции грузили лес, и Оля очень хотела надеяться, что не обнаружит у истока Великой пустошь вместо леса. Было ещё совершенно темно, и девочка совершенно не могла сориентироваться, а потому направилась в здание станции, где горел свет. Дежурная пустила её к себе поспать, сокрушаясь, что она одна и не дома в такой час. С рассветом от бесконечных гудков паровозов, шума и криков стало уже совсем не до сна, и Оля отправилась в путь, хотя всё тело требовало свалиться хоть под куст и заснуть. Ничего. Она поставит палатку с тентом и отоспится в лесу, где не будут на неё глазеть точно на какое–то чудо–юдо. Немного попетляв по улицам, больше похожим на деревенские, чем на городские, Оля отыскала большую дорогу, показанную на карте и через пару часов дошла по ней до деревни Даниловка, где уже к тому времени жители давно проснулись, и повсюду кипела жизнь. Пройдя через Даниловку, Оля свернула на разбитую и размякшую от дождей грунтовку, служившую, очевидно, для перевозки леса. Опять пришлось надеть сапоги, которые она так не любила. Возле деревни Кузнецы дорога стала немного лучше, посыпанная щебнем.
Но после Кузнецов дороги не было. Точнее была, но в совершенно противоположную сторону. Поэтому Оля тщательно изучила карту и двинулась на восток. Миновав вершину холма — "Увала", Оля пошла вниз по течению не то ручья, не то небольшой речки, вытекавшей из–под него. Карта показывала, что он впадает в Великую. Тем временем, снова зарядил дождь, и Олю начало ещё больше клонить в сон. К тому же, хотелось есть до нестерпимости.
Найдя сухой ельник, Оля уже было собралась ставить палатку с тентом, как вдруг заметила в кустах какое–то движение. Осторожно выглянув, она увидела за кустами на небольшой полянке медведицу с двумя медвежатами. Девочка уже хотела уйти подальше, когда поняла, что медведица её заметила. Оля едва не запаниковала. Отступать было поздно. Драться с ней она тоже не собиралась, понимая, что шансов у неё против рассерженной медведицы почти никаких. Оставалось… Подружиться с ними. Идея, которая бы любому человеку показалась безрассудной и отчаянной, но только не волшебнице. Из объяснений тёти Аси Оля знала, что животные мыслят картинками и ощущениями. И она попыталась передать, что не собирается обижать её малышей, она только поставит здесь временное логово, чтобы отдохнуть, а потом уйдёт. А ещё она может поймать и угостить её свежей рыбой. Медведица как будто слушала. Постепенно она стала осторожно принюхиваться и, словно удовлетворившись, успокоилась. Тогда Оля передала ей просьбу дать знать, если поблизости окажутся люди. Огромная зверюга как будто кивнула.
Тогда Оля развернулась, ушла с полянки в ельник и принялась ставить лагерь. Она не сомневалась, что обрела защиту куда надёжней, чем могла надеяться. Лил дождь, белки и птицы прятались по сухим местам, и звать на помощь их было бесполезно. Но девочка была также уверена, что и человека встретить в такую погоду в лесу маловероятно. Растянув тент между двумя большими елями, она поставила палатку и развела огонь, убрав, предварительно игольчатую подстилку и окопав место для костра. Ей пока не удалось купить ни огурцов, ни свежих овощей, ни свежих яиц. Вообще–то она сама была виновата. Сонная, она шла, едва разбирая дорогу, и не смотрела по сторонам. Так что пока придётся обходиться гречкой с тушёнкой и остатками колбасы и хлеба, поскольку даже ягод найти проблематично под таким дождём.
Поев и напившись горячего чаю, Оля забралась в палатку, переоделась в сухое, согрелась под одеялом и заснула. Проснувшись вечером, она снова разожгла костёр, приготовила ужин. Дождь, кажется, кончаться не собирался. Одно счастье, всё мокрое довольно быстро сохло в суши–полотенцах. Оля сидела и смотрела на горящий костёр. Шум дождя перекрывал все возможные шорохи леса. Вдруг она почувствовала, что кто–то тихонько подошёл сзади. Не успела она обернуться, как огромный влажный язык словно тряпкой облизал ей лицо. Она обернулась и оторопела. Это была та самая медведица. Было, чего испугаться. Но смотрела она так вопросительно и дружелюбно, что страх вдруг пропал. Удивившись отсутствию страха, Оля взяла краюху хлеба, намазала мёдом и угостила мохнатую гостью. По всему было видно, что та была очень довольна. Когда гостья удалилась, посидев ещё немного у костра, Оля снова отправилась спать.
Проснувшись ранним утром, она почувствовала, что наконец–то выспалась и даже умудрилась не простудиться. Дождь ослабел и лишь слегка накрапывал. Стало заметно теплее. Предутренние сумерки потихоньку сменились пасмурным хмурым рассветом. Вокруг клубился туман. Собрав лагерь, Оля пошла дальше вниз по течению, пока не дошла до места впадения этого ручья в более крупную речку. На всякий случай, хотя все чувства подсказывали, что она идёт правильно, Оля зачерпнула воды Чашей. Кристалл окрасился бедно–фиолетовым. Это была Великая. Осталось дойти до её истока. И Оля просто пошла вверх по течению, когда обходя заболоченные берега, когда поднимаясь на высокий берег так, что река оказывалась внизу, под обрывом. Иногда приходилось сверяться с картой, чтобы не заплутать. Постепенно дождь перестал совсем, а ветер немного разогнал тучи. Повылезали птицы и белки. Оля мысленно попросила последних собрать ей ягод и орехов. Сама же в удобном месте у реки сделала привал и решила попробовать наловить рыбы. Караси ловились буквально один за другим. Вдруг Оля заметила позади себя какое–то движение. На этот раз пришёл весь медвежий выводок. И, соблюдая традиции лесной дружбы, девочка угостила каждого свежей рыбкой. Ну, и сама без неё не осталась. Жареная на костре рыба с печёной картошкой — и никаких консервов. Можно было идти дальше.
Постепенно река становилась всё меньше, превратившись в большой ручей, который также постепенно уменьшался в размерах. И вот показался довольно крутой склон очередного "Увала", из–под которого и вытекала река с таким броским названием. Оля снова достала Чашу. На этот раз цвет кристалла стал ярко–фиолетовым. Оля выпила её содержимое и улыбнулась. Насколько же приятнее было пить родниковую воду, а не какую–то непонятную из лесного болотца! Оставалось только окунуться. Это было не так просто. Как ты окунёшься в ручей? Оля достала лопатку и принялась копать. Копать пришлось долго. Это тебе не волшебством орудовать. Прошло несколько часов, прежде чем получилась яма наподобие ванны, прежде чем она наполнилась водой, а вода отстоялась и стала прозрачной. Оля разделась и залезла в неё. Чтобы окунуться с головой, пришлось свернуться чуть ли не калачиком. Тут уж было не до молитв. И всё же, выбравшись, она с удовлетворением обнаружила, что кристалл на медальоне вновь сияет аметистом. Всё получилось. Но дело шло уже к вечеру. Пора было ставить лагерь и готовиться к ночлегу. Поставив тент и палатку, Оля отправилась на разведку и за дровами. Поднявшись на вершину "горы", она увидела, что от неё идёт какая–то довольно ровная колея. Надо будет посмотреть по карте, куда она идёт. Когда Оля уже набрала целую охапку хвороста, она заметила, какое–то шевеление в траве. Это была самая настоящая гадюка. Бросив хворост, Оля достала с пояса топор, срубила рогатину, и охота началась. Пара минут, и змея была добыта. Теперь у неё будет мясо, а то всю рыбу пришлось опять скормить медвежьему выводку.
В этот раз на ужин была всё та же печёная картошка и жареная змея — настоящий деликатес. А наутро около палатки Оля обнаружила аккуратные кучки ягод и несколько кедровых шишек. Белки–подружки здорово постарались, и Оля с удовольствием сложила урожай в сохраняй–короба. Перед тем как уйти, она решила ещё поохотиться за змеями, и ей удалось добыть сразу двух. А чуть в стороне стали попадаться белые грибы. Видимо, дожди немного раньше времени пробудили так называемые "колосовики". Это тоже было сущим кладом. Ещё попалась черемша и некоторые другие съедобные растения. Так что теперь, если ещё удастся купить парниковых или солёных прошлогодних огурцов, яиц и хлеба, то всё это будет настоящим праздником жизни. Уж что–что, а в лесу Оля жить умела. Змеиное мясо Оля запекла в остывающих углях, а вот грибы — только помыла и почистила. Сварит она их позже.
Пора было дальше в путь. Оля достала карту и стала смотреть, куда ведёт обнаруженная накануне лесная дорога. Что ж, по ней имело смысл пойти. Идти там оказалось намного легче. Не надо было лазить по склонам и обходить болота. К тому же, погода заметно улучшилась. Через несколько часов Оля вышла с колеи на хорошо проторенную грунтовку, ещё немного, и она оказалась в Октябрьском, откуда в Мураши можно было доехать на автобусе.
В Мурашах она снова нашла дежурную по станции, и стала спрашивать, когда пойдёт поезд на Котлас.
— Ой, а я-то думала, что ты уже дома, — удивилась дежурная, узнавшая Олю. — И куда же это ты мотаешься туда–сюда?
— Дело у меня было, — отвечала Оля. — А вот сейчас уже — в сторону дома еду.
— И какое же это дело может быть у такой малявки одной в нашей глухомани? — подивилась дежурная.
— Родичей разыскивала я. — Оля изо всех сил старалась не покраснеть, когда так беззастенчиво приходилось врать. — Да, только съехали они отсюда в прошлом году. Как война кончилась, так и съехали.
— И куда же это они съехали? — продолжала расспросы женщина.
— Как куда? — ответила Оля с невинным видом. — Сказали — на родину, в Курскую область.
— И ты туда намылилась?
— Не, не сейчас. Сейчас я домой. В Великий Устюг.
— Точно?
— Уж куда точнее. Сначала — до Котласа, а там — в Устюг.
Оля изо всех сил старалась улыбаться, чтобы расположить к себе эту женщину. Бог знает, что у неё на уме. Ещё примет за беспризорницу…
— Ладно, — вдруг смягчилась дежурная. — Сегодня пассажирских поездов на Котлас уже не будет. Но пойдёт товарняк. Думаю, такая пацанка, как ты, не расклеится, если проедет в крытом товарном вагоне.
"Собственно, а почему бы и нет? Всяко лучше, чем ночевать непонятно где." — подумала Оля. Тот самый товарняк, о котором говорила дежурная, прибыл через пару часов — Оля как раз успела купить хлеба, яиц, солёных огурцов и перекусить тем, что в лесу заранее приготовила — жареной змеёй и печёной картошкой. Вагон, о котором говорила женщина, оказался предназначенным для перевозки скота, но сейчас он был тщательно вымыт и совершенно пуст. На станции поезд стоял долго. Поданные пустыми вагоны грузили лесом, чтобы потом отправить на Волхов, как говорили рабочие. Машинист заверил Олю, что хотя состав прибудет в Котлас рано утром, она это точно не проспит, так как он будет переформировываться, а вагоны предварительно проверяться, уж её точно там так не оставят, а потому можно спать спокойно. Тем временем, снова налетели тучи, и начался противный холодный дождь. Если вначале это огорчало, потом раздражало, то теперь уже откровенно начинало злить.
Ехать в товарном вагоне в каком–то смысле Оле понравилось даже больше, чем в пассажирском. Она уже давно привыкла спать, на чём придётся, но тут она была одна, и ни от кого не надо было прятать ни волшебную лампу, ни волшебную плитку. Можно было сварить спокойно уху, пожарить картошку и в кои веки раз поесть досыта, заедая хлебом и запивая ароматным чаем, разве что без мёда, остатки которого Оля скормила медведям. Чтобы было удобнее, она постелила тент, а на него — тот самый тёплый коврик, который ей дала тётя Ася для того, чтобы спать в палатке. Одеяло, валик из одежды под голову — и жить можно. Зато никто не суёт сюда своего любопытного носа. Осталось только вычистить посуду при помощи специальных волшебных средств и всё убрать, чтобы утром никто не заметил ничего необычного. Из–за сумрака вагона без окон заснула она рано и проснулась даже раньше, чем поезд успел прибыть, а потому к моменту, когда вагон открыли, она уже собрала вещи и была готова выйти из вагона. Какой–то пожилой мужчина долго ворчал на счёт перевозки живой силы словно скотины, но пара сотен предложенных Олей рублей его, кажется, вполне успокоили.
В Котласе первым делом надо было узнать, как доехать до Великого Устюга. Оказалось, что ни железная дорога туда ещё не дошла, ни автобусы не ходят, а ходят только старые маленькие пароходики, зато часто. "Ну, лишь бы доехать," — думала Оля, направляясь к речным пристаням, туда, куда её отправил дежурный по станции. К счастью, оказалось, что ближайший пароходик туда уходит буквально через час, билеты стоят недорого. "Вот так повезло!" — радостно подумала Оля, — "Как по заказу!" Всё! Прочь! Подальше от этого унылого и мрачного места!

Глава 41. Последнее усилие.

Маленький тихоходный пароходик тащился вверх по течению Северной Двины, заходя, кажется, к каждому деревенскому причалу. Люди садились и сходили, а пароходик снова осторожно пыхтел, обходя песчаные косы и отмели, вверх по течению. Стоя на палубе, Оля обозревала окрестности. Там, в Котласе, у впадения Вычегды, Северная Двина уже становится настолько огромной, что переплыть её Оле казалось совершенно нереальным, да ещё эти бесконечные затоны и рукава… Что тут значит "переплыть"? Ближе к верховьям русло становилось всё более похожим на цельное, но и тут пару раз судно осторожно заползало в протоки и затоны, чтобы высадить и забрать пассажиров, а потом задним ходом отходило обратно в основное русло, чтобы не сесть на мель. Иногда пароходик не подходил прямо к берегу, а вставал на якорь в стороне. Тогда в определённый момент к нему подходила лодка, и на неё сходили пассажиры, либо, наоборот, с неё поднимались на борт пароходика. Оля решила не плыть до города, а сойти у Демьяново. Там, на высоком берегу, поросшем лесом, она поставила лагерь. Неподалёку бил чистый родник, и Оля могла набрать воды. Не из реки же её брать, по которой ходят пароходы. Рядом проходила дорога, и проходящих мимо было довольно много. Ну, и пусть смеются над ней все прохожие, она важным делом занята. Поставив лагерь с таким расчётом, чтобы дождь, если он снова зарядит, не вымочил всё и вся, Оля развела костёр и занялась приготовлением обеда. Волшебной плиткой пользоваться она не решалась, уж больно людными были эти места, да и тепло от костра в такую ненастную и промозглую погоду было не лишним. До темноты было ещё далеко, и первым после обеда желанием Оли было закончить дело прямо сейчас. Уж больно тяжело ей далась вся эта трёхлетняя эпопея, чтобы рисковать снова расплескать накопленное у самой цели из–за какой–нибудь нелепой случайности.
И всё же, лучше было не торопиться. По реке регулярно ходили то пассажирские пароходики, то небольшие грузовые баржи, загруженные чаще всего лесом. Здесь, в верховьях, они шли медленно, опасаясь наскочить на отмель, но пловцу опасаться их всё равно стоило. Да ещё лес сплавляли молем, то есть даже не плотами, а просто брёвна плыли по реке сами по себе, часто тонули. Потом их в нужном месте, видимо, вылавливали, но, кажется, далеко не все. Это всё надо было учесть. Безумием было пытаться переплыть Двину среди дня, когда движение на ней постоянно, но ещё большим безумием было пытаться плыть в сумраке ночи, когда ни ты опасности заметить не можешь, ни с корабля тебя не заметят.
И тут Олю осенило. Ночи–то здесь короткие, всего каких–то пара часов, а рассветы очень ранние ещё пока, хотя Пётр и Павел уже миновали. Если войти в воду в начале рассвета, когда уже всё хорошо различимо, но люди ещё видят сны, а из судов по реке может пройти разве что редкая баржа, то можно успеть переплыть не только на противоположный берег, но и обратно, пока река не проснётся. Плыть надо будет быстро. И слушать в оба уха, не идёт ли баржа. Другим неудобством было то, что берег в этих местах высокий, и лагерь пришлось поставить довольно далеко от воды. Прыгать в воду лучше всего прямо с лодочного причала и туда же выбираться. Там Оля решила и переодеться, и оставить кожаный герметичный мешок с чисто–водой, и бездонную сумку со всем остальным, что могло понадобиться. Припрятать только где–то под лодкой, чтобы никто не украл. А пока можно было отдыхать, особенно с учётом того, что дождь то и дело норовил снова разойтись не на шутку. Ближе к вечеру он всё–таки перестал, и даже, по некоторым признакам, Оля могла судить, что к утру погода улучшится. Сейчас же приходилось греться у костра, пока холодный ветер разгонял сплошные дождевые тучи. Далеко на западе, если подойти к обрыву, можно было увидеть зарево заката.
Спать в этот вечер надо было лечь как можно раньше. Но как спать, когда ты сгораешь от нетерпения, раздираемая противоречивыми чувствами предвкушения, страха и надежды? Как спать, когда больше всего на свете ты боишься проспать первые признаки раннего рассвета, наступавшего, когда большинство даже самых работящих сельчан ещё видят предутренние сны? В конце концов, летом здесь край Полночного Солнца. Оля пыталась медитировать, как её учил Видья, но получалось плохо, а сонное зелье пить перед такими делами явно не стоило. Была опасность проспать всё на свете. "Ничего, потом отосплюсь," — думала Оля, пытаясь всё же поуютнее зарыться в тёплые одеяла в своей палатке.
Рассвет наступил ясный, но холодный до дрожи. Теплее было даже под дождями в Мурашах. Вылезать из–под одеяла не хотелось, хотя сон так и не пришёл. Но медлить было нельзя. Первым делом Оля разожгла костёр. Вернётся она наверняка совершенно замёрзшей, и надо будет греться. Греться как следует. Потом, взяв сумку с большинством вещей, она отправилась к лодочному причалу. Над водой поднимались небольшие хлопья тумана. Это пугало её, так как снижало видимость, но отступать было некуда. Переодевшись в прошлогодние два комбинезона для плавания, прицепив себе для верности брошь–обогреватель, Оля спрятала вещи под какую–то рыбацкую лодку, спрыгнула с причала и поплыла в холодной и не очень чистой воде. По правде говоря, использование броши было даже несколько избыточным, так как верхний из комбинезонов сам по себе был обогревателем, только одноразовым, но так девочке было просто немного спокойнее. Холод, благодаря охранному волшебству, не чувствовался вовсе.
Течение здесь оказалось, к её радости, куда слабее, чем в прошлом году на Оби, даже с учётом того, что Видья его тогда немного сдерживал. На противоположном берегу виднелась широкая полоса песка. Туда Оля и старалась изо всех сил доплыть. И всё же Обь у Калистратихи была несколько уже… Достаточно быстро девочка поняла, что плыть как можно быстрее — верный способ потерять дыхание. Здесь было слишком широко, чтобы надеяться доплыть быстро. Следовательно, надо было плыть размеренно и спокойно. Так, чтобы не уставать. И помнить, что корабли по реке пойдут ближе к высокому берегу, а не низкому, где для них слишком мелко.
Пару раз Оля едва не запаниковала, когда натолкнулась на полузатонувшие брёвна. Успокоиться, не нахлебаться воды, не начать кричать и вообще плыть дальше после таких встреч стоило усилий. Самое противное, что из–за тумана эти самые брёвна было невозможно разглядеть заранее, даже когда они плыли по поверхности. А заря тем временем разгоралось — время шло. Вдруг ноги Оли нащупали дно. Посмотрев вперёд, она с радостью поняла, что это — не какая–то мель посреди реки, а самый настоящий другой берег. Чтобы быть уверенной, что дело сделано, она вышла на песчаный пляж так, чтобы полностью оказаться на берегу. И тут она поняла, что совершенно не видит причала, от которого отплывала, а это означало то, что с выходом обратно будет очень нелегко.
Никто не приплывёт на лодке, не поможет даже тогда, когда основное дело сделано. И как ни страшно было плыть обратно, надо было плыть, ничего другого не оставалось. Оля вновь вошла в воду и поплыла. Восток алел всё сильнее, солнце уже где–то начинало что–то подсвечивать, рассыпая первые золотые брызги. Туман начинал подниматься. Опять попалось несколько брёвен. Ближе к середине реки Оля ощутила, что плывёт неровно, начинает дрожать. Стало трудно делать каждый гребок. Вдруг Оля услышала гудок. Она не могла пока ничего рассмотреть, не могла понять, откуда идёт пароход или баржа, но понимала, что с фарватера, к которому она уже успела подплыть, надо убираться как можно скорее. Но попробуй тут уберись, когда движения стали дёрганными, судорожными, дыхание срывается, а сердце готово выпрыгнуть из груди.
"Мама смотрит на меня и хочет, чтобы я доплыла. Дашка смотрит на меня и хочет, чтобы я доплыла. Тётя Ася ждёт меня дома и хочет, чтобы я доплыла." — так Оля подбадривала себя. Берег приближался, но лодочный причал оказался в стороне. Вдруг волна от прошедшего за спиной судна накрыла Олю с головой. "Только бы не нахлебаться,", — думала она, заставляя себя двигаться, когда дышать было невозможно, а глаза ничего не видели. Вдруг ноги её ощутили каменистое дно. Отсморкавшись и протерев глаза руками, она увидела перед собой обрывистый берег. Не решаясь плыть, она пошла по краю воды и берега в сторону лодочного причала, хотя это и могло разорвать в клочья носки комбинезона. Ничего. Он своё дело сделал.
Забраться на причал оказалось целым делом. Пришлось всё–таки к нему подплывать, снова заходя в воду. Но как бы то ни было, ей это удалось. К её радости, несмотря на то, что утро явно уже вступало в свои права, там ещё пока было ни души. И всё же надо было торопиться, пока не нагрянули рыбаки.
Отыскав свои вещи, Оля сняла брошь и медальон, в спешке даже не взглянув на него, достала кожаный мешок с чисто–водой и облила ею себя с головы до ног. По тому, как вода стала шипеть и пениться, Оля поняла, что вода здесь была далеко не чистой. Облила она даже ноги, но немного чисто–воды всё же оставила на всякий случай. Теперь уже она дрожала не только от усталости и испуга, как в воде, но и от холода, пронизывающего до мозга костей. Замотав волосы суши–полотенцем, Оля постаралась как можно скорее вытереться и одеться потеплее. В ход пошли даже шерстяные носки и портянки поверх, а под штормовку — тёплая шерстяная кофта. К её удивлению, комбинезон нигде не порвался, ни верхний, ни нижний. Прополоскав носки обоих комбинезонов чисто–водой, она завернула их в суши–полотенца и отправила в бездонную сумку. Волосы тоже вскоре высохли. Можно было подниматься. На лестнице Оля встретила первых рыбаков.
— Что, рыбка не ловится? — спрашивали они Олю и посмеивались.
По правде говоря, Оля едва могла себе представить, как есть рыбу, живущую в воде, так вскипающей при соприкосновении с чисто–водой. Она бы поостереглась. Но когда есть нечего, выбирать не приходится, а деревенский люд никогда жирно не жил.
Костёр, разумеется, прогорел, но угли были ещё горячими, и заново его развести оказалось быстро и легко. Оля поняла, что голодна. И хочет она ни что иное, как гречку с тушёнкой. Повесив котелок и чайник на огонь, Оля, наконец, решилась посмотреть на медальон. Он сильно изменился. Девочка всегда знала, что он красив, но чтобы настолько… Центральный кристалл сиял всеми возможными красками сразу, а вокруг него проявились семь кристалликов по одному на каждый из цветов радуги. По краям медальона и на рогах у скачущего оленя сияли мелкие прозрачные кристаллики наподобие алмазной россыпи. Только если обычно самоцветы отражают свет солнца или освещения, то эти сияли сами по себе, собственным светом. То, к чему Оля стремилась так долго, стало реальностью. Всё. Путь пройден. Переход завершён. Дальше — только жизнь. Конечно, будет ещё немало трудностей и испытаний, и надо будет медальон носить ещё два года, из которых ещё год избегать волхования, но это же совсем другое! Сердце маленькой волшебницы ликовало. Впервые за долгое время она перестала бояться дать волю чувствам, кроме тех случаев, когда внутренняя защита по каким–то причинам ослабевала сама собой. Она готова была плакать и смеяться одновременно, прыгать, плясать, петь и кричать от радости. Тысяча желаний, о которых она не позволяла себе даже мечтать в последнее время, стали настойчиво требовать исполнения. И первым из них было — попасть в баню, пропариться как следует, вымыться, привести в порядок свою одежду. Она слышала, что в каждом, даже самом заштатном, городишке есть баня, где всё это можно сделать, просто заплатив какие–то копейки. А потом — на пароходик и домой. Надо было только решить, что выгоднее: вниз по течению до Котласа или вверх по Сухоне до Вологды. Вода, по её наблюдениям, была довольно высокой благодаря холодной весне и проливным дождям.
По правде говоря, ей совершенно не хотелось возвращаться в Котлас. Что–то там было совсем неприятно, хотя в точности что именно, она едва ли смогла бы сказать. Когда она туда приехала в первый раз, все её чувства были притуплены шоком от происшествия в поезде, а на возврате из Мурашей она строго–настрого запретила себе вообще обращать на что–либо внимание, смотреть направо–налево, опасаясь, как бы опять чего не случилось.
Собрав вещи, она отправилась в город, и часа через два уже была на городской пристани, верная принципу "сначала билеты, потом всё остальное". Тут её ждало полное разочарование. Доброжелательная пожилая женщина, работавшая в кассе, на её вопрос только покачала головой:
— Ну, сразу видно, девонька, что ты не из наших краёв! — проговорила она. — До Вологды посудины–то ходят, но плывут на них разве что жители прибрежных деревень, куда иначе никак не доедешь. Долго это, муторно и не всегда безопасно. Сама посуди. На Сухоне полно мелей и перекатов, ночью летом по ней идти вообще нельзя, отстаиваться приходится, хоть и несколько часов, а всё — потеря времени. Три дня только лишь до Тотьмы! А там ещё неизвестно, сколько, всё зависит от состояния реки, а то и вообще дальше не пойдёт, хотя обычно самые опасные места — как раз рядом с Устюгом. Так что доберёшься ты только до Вологды дней за пять–семь, самое меньшее. А доплывёшь до Котласа — на железку билет возьмёшь, и через полтора дня ты уже там. Итого — два или два с половиной дня получится. Баня? Есть здесь баня, да только сегодня — "мужской" день и открывается она только в четыре, сейчас кому париться? Все на работе. Вот как пойдут с работы самые ранние, так и открывают баню. Рынок? Да, рынок есть, еду в дорогу купить можно. А вот гостиницы нет. Была, да в войну под госпиталь отдана была, а сейчас всё какие–то государственные люди тут только и живут. Так–то, девонька!
Итак, Оля поняла, что убираться из Великого Устюга надо на ненавистный Котлас, желательно — прямо сегодня. До прихода парохода оставалось ещё время сходить на рынок, что Оля и сделала. В отличие от Котласа, где, кажется, о такой вещи, как рынок, и не слышали, здесь он был, и купить на нём продуктов в дорогу было можно. Оля купила картошки, благо гречка и чечевица у неё ещё оставались, луку и прочей зелени, масла и солонины, наотрез отказавшись покупать местную рыбу, которой она явно не доверяла, сколько бы её ни уговаривали купить хотя бы "самого настоящего хариуса". Лучше без хвалёного хариуса, чем с хариусом из реки, вода из которой вскипает от чисто–воды, словно чисто отрава.
Вдруг Олино внимание привлекла резная дверь от так странно прятавшегося полуподвальчика одного из строений, примыкавших прямо к рынку. Она подошла туда и обомлела. Кто бы из простых людей стал вырезать коловраты, особенно после того, как эти знаки стали связывать со свастиками Осквернителей Солнца?! Эта дверь должна была быть как–то связана с волшебством. В этот момент из неё показалась женщина, которая вышла из этого полуподвальчика и исчезла за углом дома. Олю она не видела, хотя должна была почувствовать, потому что девочка сразу почувствовала, что та была волшебницей. Оле стало любопытно, и она решила посмотреть, что же в этом полуподвальчике. Лавка волшебников? Трактирчик? Что–то ещё?
Заведение оказалось крошечной волшебной лавочкой где понемногу можно было купить всё, что могло бы понадобиться волшебнику, от компонентов зелий и самих зелий до некоторых полезных в быту волшебных предметов. Оле очень понравился деревянный медальон–оберег с изображением рыси "от диких зверей и лихих людей", как выразился хозяин заведения. Она не была уверена в его настоящей эффективности, но уж очень он был красив, да и стоил сущие гроши. Оля с удовольствием купила такой для себя и для Ляли в подарок.
Однако, пришло время идти на пристань. Даже вприпрыжку Оля едва не опоздала и создала бы немалые хлопоты, если бы не была со своей бездонной сумкой почти что налегке и не могла просто запрыгнуть на борт судна, потому что трап уже успели убрать. Попрощавшись с Великим Устюгом, она предпочла на этот раз где–то устроиться так, чтобы можно было хотя бы немного безопасно подремать. Бессонная ночь начинала сказываться вялостью и разбитостью.
Солнце уже потихоньку собиралось ненадолго спрятаться за горизонт, когда речной пароход подвалил к причалу у устья Вычегды в Котласе. Продрав глаза, шатающейся походкой Оля направилась к выходу и на этот раз едва не свалилась в воду, пошатнувшись на трапе. Иногда лучше вообще не спать, чем так. Кое–как она отыскала билетную кассу и упросила продать ей билеты на всё двухместное купе до Вологды в пассажирский вагон на поезд, который уходил в эту ночь. Чудно было. В Москве приходилось билеты заранее покупать, а тут — пожалуйста, наберут пассажиров — будет вагон, не наберут — не будет. К счастью, билетов выкупили достаточно, и вагон был готов прицепляться к составу. Как только поезд тронулся, Оля заперлась наглухо в купе, даже попыталась заблокировать дверь так, чтобы и ключом проводника открыть было невозможно, после чего буквально рухнула на полку и заснула.

Глава 42. Встречи в пути.

Через несколько часов Оля проснулась. Хотя до того, чтобы выспаться по–настоящему было ещё далеко, её разбудил голод. Всё–таки, что бы там ни говорил Видья, есть один раз в день и при этом двигаться довольно тяжело. Для кипятка у проводника было ещё слишком рано, но у Оли оставались ещё бережно сохранённые остатки её последней трапезы на берегу Двины. Она их специально сохранила в термокружке и сохраняй–коробе для горячего, чтобы съесть по дороге, но была слишком усталой, чтобы притронуться накануне. Поев, она снова провалилась в сон. Теперь она проснулась только к полудню, когда, миновав Коношу, поезд вовсю набирал ход в сторону Вологды. На этот раз она вполне выспалась, но опять была голодна, точно какой волк зимой. Надо было приготовить себе обед. Чтобы не брать слишком много воды, она решила достать в кои веки раз сковороду и пожарить картошку с остатками грибов. В качестве "мяса" пошла сохранённая змея, так что кипяток требовался только для чая.
К позднему обеду поезд уже был в Вологде. Олю поразил контраст этого старинного русского города с тем, что она видела и чувствовала в Котласе. Только теперь она как–то сумела объяснить себе те жуткие ощущения которые в каждый из моментов нахождения там норовили подкрасться, но не могли прорваться в сознание сначала из–за шока, потом — из–за сознательного запрета, а в третий раз — из–за страшной усталости. А ощущение было такое, словно весь город, особенно — железная дорога построены буквально "на костях". Это было почти такое же жуткое ощущение смерти, как тогда у истока Днепра. И хорошо ещё, что оно не могло прорваться в сознание, иначе бы в первый или во второй раз мог бы быть ещё один откат, и был бы ещё вопрос, чем его перекрыть.
Здесь же дышалось гораздо свободнее. Оля ловила себя на том, что радостно любуется старинными деревянными домами с резными наличниками на окнах, вымощенной камнем столь же старинной мостовой. Снова накрапывал дождь, и по небу неслись с севера тёмные тучи, но душу грели во внутреннем кармане куртки билеты до Волхова на поезд, который завтра в ночь отходит на Ленинград. Приближалось возвращение домой. В центре Вологды внимание Оли привлекло несколько каменных зданий. Одним из таких зданий оказалась гостиница "Золотой Якорь". Там Оля и сняла номер. До чего же хорошо было спать в нормальной постели, а не где случится! Она буквально была готова прыгать по кровати как маленькая и кидаться подушками. Но ещё больше ей хотелось вымыться, попариться в бане и привести в порядок одежду.
Так что с самого утра Оля побывала в бане, где и пропарилась, и вымылась, и постирала всю свою одежду, повидавшую все возможные виды в последнем путешествии. Благодаря специальным сушилкам не пришлось даже прибегать к помощи суши–полотенец, чтобы всё высушить. Стирки было много, так что использование суши–полотенец могло бы занять слишком много времени. К услугам был даже утюг. И вот, отмытая, отстиранная и отутюженная, закупив хлеба, яиц и сыру, Оля отправилась на вокзал.
— Волкова, ты, что ли? — вдруг услышала она голос, показавшийся ей странно знакомым.
Она подняла глаза. Перед ней стоял капитан Лаврентьев.
— Здравствуйте, — вежливо ответила она.
— Ну, здравствуй. Куда на этот раз?
— На этот раз — домой. Сейчас сажусь в ленинградский поезд до Волхова, а там — пересадка на мурманский — до Медвежьегорска.
— Ну, наконец–то. А то нашла, где шляться.
— Да, не шлялась я. Так надо было.
Капитан Лаврентьев помолчал немного, потом вдруг спросил:
— Ты куда билет брала?
— "СВ" и не один, а два билета, выкупила всё купе, чтобы больше никаких приключений.
— Тогда пошли в кассу. Видишь ли, я еду в командировку в Ленинград, на этот раз — не в охране. Я доплачу, и поедем в одном купе. Тогда точно больше никаких приключений не будет.
"А почему бы и нет?" — подумала Оля, вспоминая, что даже под замком и одной в купе ей было не совсем спокойно, и едва бы она смогла спать, если бы не была настолько мертвецки усталой, что не спать уже просто тело было не в состоянии. "Конечно, плитку не достанешь, зато страшно совсем не будет," — думала она, когда они подходили к кассе. К её удивлению, капитан Лаврентьев взял оба билета и попросил оба переоформить до Ленинграда, как бы сдать и заново взять. А потом… взял и полностью оплатил оба и даже какую–то получавшуюся разницу, так что Оле вернулась вся сумма, которую она отдала.
— У меня нет проблем с деньгами. — объяснил он. — А ты лучше купи себе что–нибудь. Или сохрани для тёти. Мало ли, понадобятся.
Возражать этому властному командирскому тону не было никакой возможности. Когда поезд тронулся, Оля достала хлеб и сыр, отрезала немного солонины и сала, которое ей подсунули, травяной чай для заварки.
— А вот мёда нету, — объявила она капитану Лаврентьеву.
— Съела что ли? — с небольшой ехидцей спросил он.
— Нет, медведю скормила.
Лаврентьев расхохотался.
— Ну, ты горазда заливать.
— Нет, правда. У Мурашей иду по лесу, а там — медведи. Целая семья. Мамаша чуть не окрысилась, а у меня из оружия — только посох да топор, но и тот в сумке. Я давай с ней ласково разговаривать. Она слушает–слушает. А я пока тихонько достаю хлеб и намазываю мёдом, тем, что остался. Намазываю, значит, и даю ей. Ох, и довольна же она была. Ещё просила. А я ей — нет, нету у меня больше. Потом сижу, ловлю рыбу. Чувствую, меня кто–то по лицу как мокрой тряпкой. Оглядываюсь — а это всё та самая медведица, а с ней медвежата. Так я всех карасями и угостила. Ну, самой себе тоже оставила на обед и ужин. В общем, эти медведи паслись всё время около меня и не трогали. И мне спокойнее — ни один негодяй безнаказанно не подойдёт к моей палатке.
— Про негодяев — это точно. А так, я вообще слышал, как охотник мог подружиться с медведем. Но чтобы девчонка…
— Так, я сама среди лесов живу, как те охотники, — улыбнулась Оля.
— Ах, да, мёда нету, — спохватился Лаврентьев. — Зато у меня есть сахар. А ещё — печёная курица. Так что мы с тобой поужинаем сейчас на славу. И чай у тебя отличный, не то, что мусор из магазина.
За ужином Лаврентьев вдруг сказал:
— Знаешь, я узнал тебя. Как в первый раз увидел, ну, тогда, когда в поезде всякие ублюдки резню устроили, так не давало мне покоя твоё имя — Ольга Волкова. И коса твоя. А потом стал вспоминать — и другие приметы сходятся, только подросла ты за прошедшие годы.
— Вы о чём? — испугалась Оля. — Я ничего плохого не делала, а в Горно—Алтайске на меня напраслину возвели, но там же и разобрались.
— Да, нет, ничего плохого, — усмехнулся Лаврентьев. — Дело было во время войны. Летом 43- го года, я тогда служил в СМЕРШе, мне и моему напарнику дали задание отыскать в одном полевом госпитале на орловском направлении девочку, Олю Волкову, и её бабушку, Ираиду Петровну. Отыскать и доставить в Москву. Представляешь? Прямо в Кремль, к Верховному лично. Мы с напарником даже не знали, что думать. Ну, в общем, приезжаем в тот госпиталь, начинаем спрашивать, а нам — отворот поворот. Как так? А вас и след простыл. Пытаемся узнать, куда и как убыли. Так, можешь себе представить, вызывают нас аж в штаб фронта, а там — Жуков сидит. И так он начинает нас распекать, мол, врачам работать не даём, такими словами ругался… Я — мужик, говорит, и для победы мне не нужны ни девочки, ни старухи! Это я их защищать должен и ты, а не они нас! Я так и Верховному сказал! А он мог и его матом послать. Ничего не боялся. Я тогда ничего не понял, только не по себе мне стало. Стал разузнавать, что за история. Страсть как хотелось знать, во что я так влип. Это было нелегко, так как интерес интересом, а война идёт, воевать надо, и у каждого свой долг. Со временем, мне удалось выяснить нечто, от чего я, признаюсь честно, чуть с ума не сошёл. Оказывается, с самого начала войны стали фиксировать случаи, вот не поверил бы, магии, которую то тут, то там применяли фашисты. Это было безумие какое–то, противоречило всему, что мы знали, в чём были уверены. Этому мы ничего не могли противопоставить, а люди гибли. Много людей. И тогда Верховный решил, что и среди нас должны быть люди с такими же способностями, надо их только найти. Поэтому мы были вынуждены реагировать на каждый сигнал о подобном человеке. И тут мы получаем сигнал, что в таком–то госпитале вдруг начали выздоравливать абсолютно безнадёжные случаи. Это ведь была ты? Или твоя бабушка?
— Это была я, — медленно проговорила Оля. Если он знал так много, то лучше было не делать вид, что ничего нет, а сказать правду. — Только это мне самой, как потом оказалось, едва не стоило жизни. Баба Яя, та самая Ираида Петровна — моя прабабушка, меня страшно ругала. Я ведь заболела из–за этого. Детям до двенадцати лет нельзя такими вещами много заниматься, а я как работала. Потом только начала в себя приходить, так сама баба Яя слегла и уже не встала. Умерла она в феврале 44- го. Я после этого вообще едва не умерла. Вот только что, можно сказать, выздоровела, да и то ещё год беречься надо и год наблюдать. Не всё так просто, и вряд ли я чем–нибудь смогла бы помочь армии, да и баба Яя тоже, слишком старой она была.
— А родители твои… — осторожно начал Лаврентьев.
— Мой отец был Охранителем, то есть ему по штату было положено бороться с такими типами, но он ушёл на войну даже раньше, чем все остальные, ещё в апреле 41-го. Мама ушла в партизаны и погибла зимой 43-го. Сестра у меня была старшая, но и она погибла как раз тогда, во время тех боёв в июле, то ли у станции Поныри, то ли под Ольховаткой, я точно не знаю. Бабушек и дедушек по обоим линиям убили Осквернители Солнца, так мы называем фашистов, ещё в 41-м. Была прабабушка в Ленинграде — умерла от голода. Мне проще сказать, кто из моих родных вообще живым остался. Вот тётя Ася и её дети. Вообще–то есть специальное место такое — Волхов Приказ, и у высшей гражданской власти с ним должен быть прямой контакт. Непонятно, зачем надо было лезть в окно, когда есть дверь. Возможно, гражданские власти считали, что мы делаем что–то недостаточно. Но нас не так много, и не все из нас способны воевать.
— Особенно маленькие девочки и древние старухи…
— И всё же, конечно, там в Волховом Приказе, я не всегда понимаю, о чём они думают. Людей дать не могли, так хоть советом помогите. Тёмного мага, уверена, можно и без волшебства победить.
— А твоё мотание по градам и весям, оно как–то связано с тем, кто ты есть? — по–видимому, Лаврентьев всё равно или не представлял себе, что такое волшебники, или не знал, куда их пристроить в своём представлении о жизни. — Ты что–то искала или чему–то училась?
— Нет, — возразила Оля. — Не поверите, но я лечилась. И, надо сказать, несмотря на все превратности судьбы, всё получилось. Кстати, а чем кончилось то дело? Когда Алексея Петровича в поезде убили.
Лаврентьев нахмурился.
— Под ковёр замели, так сказать. Убийцы мертвы, и начальство решило, что этого достаточно, и дальнейшее расследование излишне. Мерзко, конечно, но ничего не поделаешь. Дело закрыто. Особенно жалко того мужика, что с тобой ехал. Только человек нормально жить начал, и на тебе… Однако, давай спать, а то завтра проспим всё на свете. Мне–то что, успею выспаться, а тебе пересаживаться.
— Я надеюсь, вы понимаете, что о таких, как я, нельзя никому рассказывать?
— Я храню немало тайн, — усмехнулся Лаврентьев. — И с тобой–то поговорить не знаю, что меня заставило. Любопытство, наверное. Или непреодолимое желание расставить всё по местам в своей голове. Ну, спокойной ночи.

*  *  *

Сходя с поезда в Волхове, Оля с трудом осмысливала, насколько странные встречи посылает человеку судьба. И как этот капитан Лаврентьев решился поговорить с ней о таком… Ведь она могла оказаться совсем другим человеком. И что тогда? Себя Оля ни в чём не упрекала, откровенность тут, с её точки зрения, была единственным выходом. Если человек порядочный, а теперь Оля в этом не сомневалась, то легче ему объяснить, почему надо хранить тайну, чем позволить ему самому строить любые догадки и болтать, неизвестно о чём.
Волхов являл собой очень сильный контраст по сравнению с Вологдой. Сразу было видно, что по городу прошлась война. Печать разрушений, хотя прошло уже значительное время, всё ещё лежала на облике города, и ожидать, что тут можно найти порядочную гостиницу, пока не приходилось. Но железная дорога работала вне зависимости от подобных вещей. К разочарованию Оли, поезд, на который она смогла взять билет, да и то с трудом, отходил только на следующее утро. Олиной досаде не было предела. Проще переночевать в лесу в палатке под кустом, чем в городе, где нет ни гостиницы, ни знакомых. Кажется, она это даже произнесла вслух.
— О, не беспокойтесь, барышня, — весело заметил пожилой мужчина, сидевший за кассой. — Поезд Москва—Мурманск подойдёт сюда сегодня вечером, просто отстаиваться до утра будет. А в вагон заселиться уже будет можно. А то куда же человеку деваться, если он проездом?
Другой проблемой была еда. Как ни искала Оля, ничего похожего на ресторан или хотя бы столовую ей так и не попалось. И костёр не разложишь. И плитку не достанешь. Хорошо ещё, у неё оставалось немного хлеба, сыру, сала и солонины, а в термокружку она заранее залила чай, как ей посоветовал капитан Лаврентьев. Но так долго без горячего! Уже обычная гречневая каша с салом казалась каким–то недоступным деликатесом. А ещё положительно было нечем заняться. В городе смотреть не на что, разве что на старые развалины, да на новые бараки. Даже присесть было негде. Ни одной лавочки. Ничего. Ещё этот проклятый дождь! Омерзительнее было просто не придумать. Накрывшись термоплащом, Оля слонялась по прилегавшим к вокзалу улицам, точно тигр в клетке, и считала часы и минуты до прихода московского поезда, пока потоки дождя заливались даже туда, куда и представить себе было невозможно. Укрыться бы от него, да негде оказалось.
В общем, когда Оля, наконец, смогла сесть в вагон, она была мокрой, холодной, ужасно голодной и уставшей. Оказавшись в купе, первым делом надо было полностью переодеться и высушиться, согреться, поесть и лечь спать. Пока она была в купе одна. Её предупредили, что остальные три места забронированы от Петрозаводска до Кондопоги. Это позволило достать волшебную плитку и приготовить горячую еду, без которой она уже плохо себе представляла, как продержаться и не заболеть. Потом Оля растёрла себе ноги и грудь специальным зельем от простуды и перед сном выпила специальную настойку с той же целью, которую ей дала тётя Ася "на крайний случай".
После этой настойки её так свалило спать, что она даже не слышала, как гоняли туда–сюда вагоны в Волхове, как присоединяли другой паровоз, и как утром поезд, наконец, тронулся, пыхтя и кашляя. Надо сказать, что в этот раз тащился он ещё медленнее, чем, когда Оля ехала в Москву. Постоянные дожди привели к усилению плывунов, и машинисту приходилось двигаться чуть ли не со скоростью пешехода, иногда даже останавливаясь, чтобы проверить, не разошёлся ли путь. Разоспавшись, Оля, к своей досаде, проспала начисто удивительный вид — как поезд идёт вдоль самого берега Онежского озера.
Проснувшись, она едва успела приготовить себе по–быстрому яичницу с солониной на завтрак, как поезд остановился в Петрозаводске. Там в купе вошли мужчина, женщина и… рысь, которую вели на поводке, точно собаку. От этого зрелища девочка просто обалдела, чего было нельзя сказать о рыси. Та, увидав её, к ужасу своих хозяев, радостно бросилась к ней, поставила мохнатые лапы на плечи и длиннющим шершавым языком облизала лицо и руки, попыталась забраться на колени, а когда это не удалось, устроилась на полке рядом, так громко мурлыча, что этот звук напрочь перешибал стук колёс.
— Первый раз видим, чтобы Клео так себя вела, — только и мог произнести один из двух новых попутчиков Оли, когда к нему вернулся дар речи.
Поражённая странным поведением животного, Оля попыталась переключиться на мыслеобразы–картинки. Поток сознания, идущий к девочке от рыси буквально придавил её своей интенсивностью. "Здравствуй! Как дела! Я тебя всё ещё обожаю! А ты помнишь, как мы…?", но что именно, Оля никак не могла понять. Что такого она могла помнить и какие дела могла иметь с совершенно неизвестной ей ручной рысью? Почёсывая этот живой мотор за ушами, Оля вежливо поинтересовалась, что нужно, чтобы воспитать такую прелесть. В глубине души она всё ещё мечтала о рыси как о звере–помощнике, несмотря на то, что филин Филька прекрасно справлялся с этой непростой обязанностью.
— Очень много терпения, внимания и труда, а ещё — доскональные знания всех рысьих повадок, — ответила хозяйка Клео. — В противном случае лучше заводить просто кошку пушистой и крупной породы или гибрид домашней кошки и какого–нибудь подвида дикой. Они нередко спариваются, и котята часто оказываются и крупнее обычных, и умнее. А рысь — прекрасный помощник может быть, но воспитать её правильно очень и очень трудно.
К огромной досаде Оли, угостить Клео ей было совершенно нечем, но, судя по всему, зверю этого и не требовалось. Кошка была настолько рада встрече со своей родственной, как она решила, душой, что она только и могла сидеть, прижавшись, и мурлыкать, посылая Оле вереницы странных образов, разобрать которые девочка была не в состоянии.
Когда её спутникам пришла пора сходить с поезда в Кондопоге, рысь так трогательно начала прощаться, что пара даже оставила свой адрес, и они договорились переписываться. Правда, Оля, как всегда в таких случаях, оставила адрес своей школы, так как их дому с участком всё ещё не присвоили почтового адреса. Тётя Ася занималась этим вопросом, но он прозябал где–то в чиновничьих кабинетах. Ну, не писать же "хутор близ деревни Пиндуши". Оставшись одна, Оля долго размышляла, что бы могло значить поведение этой рыси. Неужели Видья прав на счёт перевоплощений? Это не вписывалось ни в её религиозные, ни в научные представления, да и вообще противоречило всему, чему её учили. Или причина могла крыться в чём–то другом? Но сколько Оля ни думала, ничего разумного она придумать не могла. Оставалось принять как есть необъяснимую симпатию отдельно взятого зверя к отдельно взятой девочке.
Когда Оля сошла с поезда на станции Медвежья Гора, было ещё довольно светло, и, если не знать, то можно было подумать, что ещё не так уж поздно, но Оля знала, насколько летом в этих краях это обманчиво. Это, конечно, была ещё не полночь, но дело всё шло именно к ней, и идти ночью одной по дороге, продираться по лесу, по скалам и болотам совершенно не хотелось. Оставалось решить, где ночевать. В каком–то смысле Медвежьегорск ненамного лучше Котласа, здесь тоже большая часть города — одна большая тюрьма. Вдруг у неё в голове как щёлкнуло. Школа! Директриса, помнится, предлагала в случае чего ночевать у неё, а нет, так сторож всегда на месте. У него переночевать можно, хоть и ворчать будет.
В окне квартиры директрисы ещё горел свет, и Оля решилась осторожно постучаться.
— Оля Волкова? Кого я вижу? — удивилась она такому позднему вторжению. — Надеюсь, ничего страшного не случилось?
Оля улыбнулась.
— Всё хорошо, Елизавета Георгиевна. Просто я только что с поезда, и мне бы очень не хотелось ночью тащиться одной по лесной дороге до дому.
Елизавета Георгиевна подобрала волосы в узел и распахнула дверь.
— Заходи скорее. С ужина ничего не осталось, так хоть чаем тебя напою.
Оля рассмеялась.
— А у меня много осталось неиспользованной еды с поездки. Наверняка что–то можно быстро приготовить. А что останется — вам оставлю.
— Ой, вот спасибо! — воскликнула учительница. — Я тебе сейчас картошку пожарю с солониной! Нет, нет, ты остатки сала, сыра и солонины домой забирай! А вот за гречку с чечевицей и яйца спасибо. Нет, действительно, я серьёзно говорю! Я сказала, нет! — настаивала она на все предложения Оли оставить ей с дочкой и сыр, и солонину. — Я не граблю своих учеников! Ты сама часто ешь мясо? Нет? Ну, и не спорь. Ишь, спорщица нашлась!
А вот от чая на травах и лесных ягод пожилая женщина отказываться не стала, только была благодарна. За ужином она, не переставая, расспрашивала Олю о её поездке. Всё ли хорошо было. Оля рассказывала далеко не всё, чтобы не пугать добрую женщину своими приключениями. Больше — про Москву, про Пушкинский музей и Третьяковскую галерею. Немного — про поездку на Север, но якобы только до Вологды, иначе было не объяснить появление ягод. Хорошо ещё, что жареную змею она уже съела. "Горожанка она, Елизавета Георгиевна, хоть и голодно было в войну, а небось в обморок бы упала от идеи есть змею и считать это деликатесом," — думала Оля.
Перед тем, как Елизавета Георгиевна уложила девочку спать, она сказала ей:
— Ты выспись завтра хорошенько. Я тебя рано–рано будить не буду. В обед до Повенца пойдёт грузовичок, он сейчас ходит четыре раза в день вместо автобуса. На нём и доедешь до Пиндушей, а там — рукой подать, сама знаешь. Кстати, наконец, к вашему хутору ещё несколько жильцов пристроилось, и теперь с осени это будет деревня Салмагуба. Вот.

*  *  *

Когда на следующий день к позднему обеду Оля подходила к воротам дома, радости всех его обитателей не было предела. Разумеется, первой её заметил Филька, хотя обычно днём филин спал где–нибудь, лишь изредка щуря глаза и встряхивая крыльями. Он подлетел к ней, сел на плечо, потёрся клювом о её щёку, и только когда под его тяжестью плечи девочки начали перекашиваться, улетел обратно спать. Потом подбежали вприпрыжку кошачьи хвосты. Потираясь о её ноги с громким мурлыканьем, кошки, толкаясь, спорили за право быть первой взятой на руки. Далее с визгом прибежала Ляля, вышел сильно подросший Фима и только вслед за ним показалась хлопотавшая на кухне тётя Ася. Руки её были в муке и тесте, она явно отвлеклась от пирогов, так что она радостно расцеловала Олю, не касаясь её руками.
— Ну, гулёна, рассказывай, что случилось. — смеясь, потребовала она. — Мы ждали тебя ещё неделю как, но вдруг смотрим, а ты куда–то ещё отправилась. Что случилось?
И Оля принялась рассказывать всё по порядку, хотя начала с показа своего медальона, который всеми цветами радуги показывал окончание активных действий для лечения. Ещё год, и она будет способна волховать, два — и она будет полностью здорова. Это вызвало бурю аплодисментов. И про Берегинь и их предупреждение, и про резню в поезде, и про откат, и про исток реки Великой и встречу с медведями, и про Великий Устюг, где она завершила последний Переход и купила обереги "от диких зверей и лихих людей". Один она привезла для Ляли, другой купила себе.
— Может, они и не работают как обещают, — добавила она, — зато сделаны очень красиво. Можно просто носить для красоты.
На обоих оберегах была изображена изящная рысь и написано по–старославянски "лютый зверь".
— Знаю я эти поделки–подделки. — подтвердила Олину догадку тётя Ася. — Такие никогда не работали. Иной раз вместо волшебства люди держатся на вере в тотемных животных, и местами эта вера вот на таком уровне в ходу до сих пор. Но вещицы действительно красивые. Настоящий мастер делал. Рассказала Оля и про рысь. Кажется, эта удивительная история восхитила решительно всех.
Дома для Оли было тоже много новостей. Ляля нашла в лесу осиротевшего домовёнка, и теперь у дома есть хоть и юный, но самый настоящий домовой. Приехало строиться несколько семей волшебников, и тут получается деревню создать, так что будет почтовый адрес для гражданской почты, а не только для волшебной. Школу в Пиндушах в пятилетку преобразуют, так что Ляле в Медвежьегорск вообще бегать не придётся. А ещё на днях тётя Ася обнаружила на обеденном столе письмо. Оно оказалось от опекунов Олиного крымского знакомого — Тимофея. Они, узнав о его знакомой с Севера, приглашают тебя в гости в Севастополь.
— Кстати, они — простые люди, не волшебники, но письмо было доставлено каким–то волшебным способом, — пожала плечами тётя Ася. По–видимому, для неё это было как–то… удивительно. Вряд ли это сам Тима переместил письмо, этому учат намного позже. — Ты поедешь?
— От моря я бы не отказалась, — отозвалась Оля. — И от солнца тоже, ох, и намёрзлась–намоклась же я! Не представляешь.
— Ещё как представляю, нас тут тоже заливало, поэтому я и подумала, что тебе полезно будет немного прогреться, чтобы зимой не болеть.
— Вот только от мысли снова сесть в поезд у меня мурашки по коже. Надоело до смерти, — вздохнула Оля.
Тётя Ася рассмеялась.
— Никаких больше поездов! В Крыму уже год, как работают Керченский и Бахчисарайский Порталы, так что никаких больше поездов!
— Ну, тогда я недельку отдохну дома, потом пару недель проведу на море, а потом буду тебе по хозяйству помогать, как раз самая страда начнётся. И, надеюсь, дожди, наконец, кончатся, и у нас на огороде хоть что–то вызреет!
А потом был праздничный обед с пирогами и многими другими вкусностями, долгожданная баня и… Оля только сейчас осознала, что она — дома!!! А–а–а! Она готова была прыгать и плясать от радости! Она — дома! Да, она отправится в Крым, чтобы избавиться от "промёрзлости до костей" и погреться на солнышке, она даже с радостью предвкушала это, но сейчас О–Н–А-Д–О–М-А! Это может понять только тот, кому долго довелось скитаться по миру, терпеть лишения, а потом — вернуться к домашнему очагу и к людям, которые за это время уже успели стать по–настоящему родными. Оля даже поймала себя на мысли, что теперь, думая о семье, она в меньшей степени вспоминает родителей и Дашку, а больше думает о тёте Асе, Ляле и кузенах — "мальчишках". Временами ей даже было стыдно, как будто она что–то предала. Но жизнь шла, и таковы её законы, хотела она того, или нет.

*  *  *

Семнадцатого августа Александра обнаружила на обеденном столе письмо. Это было письмо из Крыма, от Оли.

"Дорогая тётя Ася," — писала девочка. — "У меня всё хорошо. Анна и Николай, которые взяли опеку над Тимофеем и забирают его из Школы на каникулы, оказались просто изумительными людьми. Николай — кадровый офицер флота, Анна прошла войну медсестрой, и теперь работает в местной больнице. Живут они, если точно, не в Севастополе, а неподалёку от Балаклавы, где служит Николай. У них дом, который они построили своими руками, и сад с яблонями, грушами и абрикосами. Говорят, что сад был давно заброшен, вот Николай и выпросил себе этот участок, построил дом. Кроме Тимы, они усыновили троих ребят из детдома — простых. Почти каждый день мы купаемся в море, и я уже несколько раз переплывала Балаклавскую бухту. Вообще–то туда нельзя, там военные что–то строят, но Николай договорился с начальством, и нас пускают. Зато он за нас спокоен, там всё полностью вдоль и поперёк очищено от мин. А ещё мы иногда отправляемся в горы, недавно побывали у Источника Флора и Лавра. В таких походах я много пользуюсь рыскателем. Он произвёл настоящий фурор, и Николай всё просил меня подарить его ему. Пришлось объяснять, что в руках человека без волшебного дара эта штука работать не будет. Думаю, не купить ли ещё один такой и не послать ли Тиме в качестве подарка. Свой отдавать не хочу, мало ли, когда понадобится. К сожалению, над морем рыскатель оказался совершенно бесполезен, что Николая очень огорчило, поскольку разминировать море намного труднее, чем землю. Места там очень красивые, просто изумительные. Я под руководством Тимы собираю местные лекарственные травы, так что провожу время не без пользы, привезу их для твоей работы повитухи и акушерки, ну, и просто для жизни. Я буквально физически чувствую, как ко мне начинают возвращаться волшебные силы, но пока ничего не пытаюсь делать, боюсь спугнуть удачу. На вопрос, зачем они меня пригласили, Анна и Николай ответили, что "каждый ребёнок имеет право на лето". Так прямо и сказали. Ещё я узнала, что у Анны была сестра–волшебница, она была Охранителем и погибла во время войны. Перед уходом на войну она сделала для Анны что–то вроде родового медальона, но когда она погибла, медальон не просто почернел, Анна ощутила невыносимую боль, а потом потеряла сознание. Точно так было, как ты помнишь, с моим отцом и твоим братом. И, как мне говорили Берегини, это было не просто так. С людьми случилось нечто худшее, чем смерть. Недалеко от истока Днепра я встретила волшебника. Он некогда был Охранителем, и на войне с ним случилось нечто страшное. К сожалению, я не смогла тогда узнать, что именно. Сейчас он тяжело болен, и только Берегини его лечат более–менее успешно, Волхов Приказ был вынужден его отправить на пенсию по полной инвалидности, волшебники-Целители ничем ему не смогли помочь. Но чутьё мне подсказывает, что то, что с ним случилось, как–то связано и с судьбой моего отца, и с судьбой той женщины, сестры Анны. Пока я отлично понимаю, что ничего не могу сделать, но когда я стану взрослой, я не успокоюсь, пока не раскрою этой тайны, и эти души не смогут упокоиться с миром. Если только эти души живы… Но об обратном я и думать не хочу!
А ещё у Анны и Николая есть одно большое горе. Они очень любят детей, но врачи сказали, что ни один из них детей иметь не способен. Анна сильно застудилась на фронте, а у Николая было какое–то ранение. Тима всё мечтает их вылечить, но пока он всему научится, боюсь, они состарятся. Поэтому я спрашиваю тебя как повитуху: ты умеешь лечить такое? Если нет, зимой я попрошу дядю Ваджру, надеюсь, что если и не ты, то он сможет. Эти люди, как никто другой, заслуживают счастья.
Ну, вот и всё. Пришли мне весточку с Дуськой, когда мне быть готовой возвращаться. Это письмо помогут тебе переправить Учителя Тимы, им — отдельное спасибо.

С любовью, Оля

Я очень соскучилась по дому, хотя здесь и здорово."

*  *  *

Первый снег, ранний в этом году, уже заметал опавшую листву на дорожках у дома на берегу Онежского озера. Оля как раз подходила к крыльцу, возвращаясь из школы, когда на крыльцо дома упали три письма. Так приходили только письма или из Волхова Приказа, или из канцелярии Славяно–карельской конгрегации, любой другой конгрегации волшебников, или из Волшебной школы.
Первое письмо было из Волхова Приказа. Оно содержало "решительный отказ" оплачивать какое бы то ни было обучение Ольги Волковой, пока ею не будут оплачены все издержки Приказа на обучение Дарьи Волковой, которая позволила себе… — далее не хотелось даже разбираться, какую там они вину придумали Дашке. Было просто противно. Второе письмо пришло из канцелярии Славяно–карельской конгрегации волшебников. Оно гласило следующее: "Славяно–карельская конгрегация волшебников берёт на себя все расходы на обучение и становление своего члена от рождения — Ольги Волковой". То есть Волхов Приказ пожалел денег, но просто люди, волшебники Славяно—Карельской Конгрегации, за счёт членских взносов были готовы оплатить её учёбу в школе. А третье письмо пришло из школы "Светоч Гипербореи": "Школа "Светоч Гипербореи" готова принять на обучение Ольгу Волкову, когда её здоровье ей это позволит". Одна эта короткая фраза значила всё. Ещё год, и Олина мечта станет реальностью. Надо только будет много–много трудиться. Сжав письма в ладошке, девочка, улыбаясь, смотрела на небо, из которого продолжали падать на её лицо крупные снежинки…


Москва, 2015 год.