ВЫЙТИ ИЗ КОМЫ
Пока жил, я любил ее, я помню. Память – вообще единственное, что со мной осталось, больше ничего. Ни зрения, ни запахов, даже тела нет. Оно лежит на больничной койке без меня, я его не чувствую. Да, еще слух сохранился.
Я слышу, что жена здесь, это не волнует - она не любила меня. Не научилась любить, не встретился ей такой человек. А встретился я. Так у нас и шло: я ее любил, она со мной жила. Жила честно – я был сыт, одет и согрет.
Сегодня жена привела с собой ребенка – девочку лет пяти, судя по их разговору. Понятно, что это моя дочь. Я ее не помню. Девочка любопытная:
– Мама, а почему папа на работу не встает, раньше он вставал.
– Папа болеет, ему нельзя на работу.
– Когда болеют, можно телевизор смотреть, или сказки слушать. Давай ему сказку почитаем, ту, что в автобусе читали.
– Давай ты ему расскажи, а мне нужно с доктором поговорить, он сейчас зайдет.
Девочка охотно начинает рассказывать:
– Жила одна женщина, и у нее совсем не было детей. А ей нужен был ребеночек, хоть маленький. Тогда она пошла к колдунье в магазин и купила за двенадцать рублей семечко от ячменя… Мама, а почему у этой тети не было ребеночка? У всех же есть.
– Ну, не у всех. Еще ведь муж нужен.
– Какой муж?
– Ну, как твой папа, а для меня он муж. Без папы детей не бывает.
– А пока мой папа болеет, ты будешь к колдунье ходить за детьми?
Девочка старательно пересказывает мне книжку про Дюймовочку, легко подменяя непонятные ей подробности другими, из своей жизни. Вот крот у нее оказался в норковой шубке – наверняка мать жаловалась кому-то, что я не покупаю ей.
– Мама, слепой крот же не может работать, а как он купил норковую шубу? Наш папа работал, и то не смог купить.
– Папа купил бы, только он заболел.
– А колдунья шубы не дает, одних детей?
Я вспомнил, как вез Свету в больницу – роды начались неожиданно, она мучилась еще в машине, в голове остались острая жалость и чувство вины. После этого воспоминаний нет – может, потом зацепиться было не за что?
Я вспоминаю эту женщину – все, что осталось от любви: чуть хрипловатый голос, рыжие волосы, простенькие рассуждения. Ее мне не жалко, она сможет жить одна, потом найдет другого мужчину. Но о девочке будет заботиться, как и обо мне заботилась, в этом я уверен. Девочку она, наверное, даже любит. Или нет?
Как я все-таки попал сюда? И когда?
***
Девочка отвлекла меня, я не слышал, как вошел врач.
– Здравствуйте, Светлана Сергеевна – голос у него приятный, мягкий.
– Добрый день, Борис Григорьевич, я просто пришла посмотреть – может, что-то изменилось.
– Но ведь мы вчера с вами все обсудили, вы же поняли меня…
– Конечно, доктор, только…
Вдруг женщина вскрикивает:
– Надя, Надя, что ты, к папе нельзя!
Наверное, девочка карабкалась ко мне на постель, может быть, я разрешал ей, пока жил. И снова:
– Так что же будет, доктор?
Теперь он отвечает с оттенком раздражения:
– Прошло уже шесть дней, Светлана Сергеевна, но мы пока продолжаем лечение. А вы бы лучше шли домой. Нужно беречь силы, они вам скоро понадобятся.
Мне вполне понятно, что он имеет в виду. И ей понятно, но она робко пытается возразить:
– Доктор, а мне рассказывали, что иногда…
Сколько раз он это слышал в своей палате интенсивной терапии!
– Светлана Сергеевна, я же не настаиваю, но вы должны быть готовы.
Дверь скрипнула, кто-то ушел. Только врач, или все? Нет, не все:
– Мама, а когда папа выздоровеет, он здесь останется, или к нам домой пойдет? А то как мы без него будем верхнюю раму закрывать?
– Я и сама не знаю, Надюша.
– А ты зажарь целую курицу с корочкой, чтобы ему хватило, а я ему мандаринку оставлю: я видела, он брал из кулька, когда никого не было.
– Пойдем домой, поздно уже, скоро спать.
***
Снова голоса:
– Наш папа лучше закрывал, у него тапочки, ему газетку не надо было подкладывать на подоконник!
Девочка говорит с нажимом, убеждает мать.
– Конечно папа лучше, но ведь дядя Федя тоже закрыл верхнюю раму. И даже сам, мы его не просили.
– Не надо было закрывать, когда его не просили! Я всегда сама посылала папу, и тогда он закрывал.
Значит, это у нас игра была такая, она мне поручала, и я закрывал что-то. Радовалась, наверное, что я ее слушаюсь.
Кстати, я вспомнил этого Федю: сосед по лестничной клетке, мы с ним здоровались. Крупный, краснолицый, пьет нечасто. Работает охранником. Может, он и лучше ей подходит. Незамысловатый.
Девочка опять прорывается:
– Может, папу надо разбудить? Помнишь, он один раз на работу проспал, ты его тогда разбудила.
Зачем жена ее сюда приводит? Наверное, не хочет оставлять дома одну. Заботливая, этого у нее не отнять. И о Феде будет заботиться.
Теперь голоса рядом, у изголовья, врач объясняет терпеливо:
– Нет, Светлана Сергеевна, положительной динамики не наблюдается, к сожалению.
– Что же будет?
– Мы ведь с вами подробно обсудили это, добавить нечего…
Она пока не может согласиться:
–А может случиться так…
Ей трудно подобрать непривычные слова, он помогает:
– Бывает, конечно, что функции организма восстанавливаются после таких сроков, но это крайне редко. Так что вам нужно быть готовой. Когда прибудут родственники мужа?
Жена молчит, еще не может согласиться.
***
Дверь скрипучая, слышно, если кто-то заходит. Опять голос девочки:
– Мама, помнишь, когда я болела, ты мне дорогое лекарство покупала? Там немного осталось в бутылочке, давай его папе накапаем?
Интересно, ей жалко именно меня, или она добрая?
Доктора девочка раздражает, мешает говорить о важном, у него слегка напрягается голос:
– Вы должны согласиться, Светлана Сергеевна. К тому же выводу и комиссия пришла.
– Нет, Борис Григорьевич, я не могу, у него руки теплые – вы потрогайте.
– Я вам уже не один раз объяснил: это аппаратура поддерживает организм.
Не знает он мою Свету, на нее чем сильнее давишь, тем крепче упирается:
– Почему это я должна? А кто будет моего ребенка кормить?
Бедная моя, все ведь это напрасно. Врач не злой человек, но у него сроки.
– Ну, что же, это ваш выбор. Только придется это оплачивать. За каждый последующий день.
Теперь Света молчит.
А доктор продолжает, будто и не было возражений:
– Вот и хорошо. Вы сможете завтра собраться? Я подготовлю документы к двум часам. Теперь я пойду, а вы можете побыть с ним.
Я ее не виню – она такая. Деньги у нее есть, на шубу копили. Если бы доктор обещал меня оживить, она бы заплатила. А без гарантии она денег не даст – практичная.
Вот так незатейливо эти двое назначили мне смерть.
***
А я ведь уже встречался с ней раньше.
Один раз в детстве, когда ремонтировали наш дом и мальчишки катались на крюке лебедки. Каждый по очереди брался руками за крюк, другие включали лебедку и поднимали его до четвертого этажа, потом опускали. Пацаны тогда были сильные и тощие, руки спокойно выдерживали тяжесть тела. Но я всегда очень боялся высоты, только скрывал это. Потерял сознание от страха уже на спуске, ниже третьего этажа – но свалился неудачно, напоролся животом на торчавший из мульды рифленый арматурный прут. Время было простое, друзья стянули меня с железяки, сосед-милиционер отвез в больницу на мотоцикле. Когда я оказался на операционном столе, жизни во мне оставалось немного.
Спасла меня немолодая женщина-хирург, выхаживала как родного. Да еще мама, приносила куриный бульон и масло – продукты практически недоступные: после моего возвращения дома не оказалось многих знакомых вещей. Особенно было жалко роскошный немецкий туалетный несессер, конечно, она им не пользовалась, но мы любили перебирать отделанные перламутром щеточки и флаконы.
В тот раз я метался на больничной койке от жизни к смерти несколько дней, а следующий случай был краткий, как хлопок ладоней: мы с женой решили купить арбуз на рынке. Торговец, крупный узбек в голубой футболке на тугом животе, смотрел на нее влажными глазами, похохатывал:
– Что, дорого? Когда закроюсь, приходи в ларек – даром получишь.
То, что я стою рядом с этой женщиной, только добавляло остроты в его развлечение. Он был в полтора раза тяжелее меня и держал в руке большой нож – только что разрезал арбуз, половинки еще качались на прилавке. Дальше все случилось одновременно: левой рукой я подхватил половину арбуза и шмякнул мякотью ему в лицо. В правой руке у меня оказалась килограммовая гиря с весов. Торговец, еще ничего не видя, вслепую метнул вперед руку с ножом, но Света рванула меня в сторону – успела. Другой узбек, пожилой, в полосатом халате, держал этого парня за руки и быстро кричал мне:
– Уходи, пожаласта уходи. Нам не нада, мы искандал не хотим. Уходи!
Жена утащила меня, только у ворот базара я смог разжать руку – гиря весомо тюкнулась в асфальт.
Один раз меня спас врач, другой раз жена. Теперь и врач, и жена согласились на мою смерть.
***
В палате снова заговорили, девочка:
– Нет, я не хочу его, папа тоже тебя целовал, я сама видела. И он меня никогда не выгонял!
Я сразу представил, как она сейчас выглядит: глазами уткнулась в пол, губки надуты.
– Дядя Федя тебя не выгнал, просто проводил в кухню.
– Нет, выгнал, он дверь запер, я попробовала. Мамочка, давай нашего папу разбудим, он лучше.
Вся в мать, тоже практичная. Другой ребенок просто сказал бы, что папа хороший, а эта сравнивает с Федей.
Ну что же, она такая, моя Света: если бы я вернулся, жила бы со мной, днем кормила бы, ночью для виду постанывала – образцовая жена. Когда меня отключат, она будет делать все то же для этого напористого Феди: мужа нет дома всего неделю, а он уже лезет целоваться, спешит место занять. Только любить она не будет – ни его, ни меня.
А эта девочка, дочка, как она все-таки выглядит?
С этой мыслью я ушел от них туда, где было только время, плотное, как глубокая вода. Непостижимое ощущение – свободно двигаться в замерших давних воспоминаниях, выбирать любое, чувствовать, как согласно и едва ощутимо вздрагивает масса всего, что с ним связано. Я думал о девочке, и в ответ мне, теперь уже невозможные без дочери, страгивались воспоминания о Светлане, медленно, из вечности в вечность, сквозь меня плыли ее зеленые глаза, высокие скулы, рыжие волосы – бесстрастно, неторопливо. Уплывали дальше и оставались во мне. Здесь не рождали желания ни губы, ни кожа, ни запах... Но я никогда не ощущал их так полно.
***
Дверь скрипнула, послышались шаги нескольких человек. Они подавленно молчали, нельзя было узнать, кто пришел.
– Надя, эти клетки на полу не чтобы прыгать. Стой спокойно, мне сейчас нужно будет важные бумаги подписывать.
– А как же ты будешь подписывать, раньше все важные бумаги папа сам подписывал, а теперь он ведь не сможет?
– Папа не будет подписывать.
– А кто будет, дядя Федя? Я не хочу.
Совсем неожиданно девочка горько расплакалась. Ребенок не капризничал, она так сопротивлялась. Поняла – сейчас они подпишут, и главным в ее доме станет не папа, а этот дядя Федя.
Врач распорядился:
– Настя, отведите ребенка и побудьте с ней, мы скоро закончим.
Но девочка уже рыдала во весь голос, ее не могли увести – вцепилась во что-то. Все эти родственники молчали как рыбы холодные, она одна боролась за меня. Отчаянно, из последних силенок!
Нет, я не могу уйти сейчас, это бессовестно. Мой ребенок спасает меня, а я его бросаю? Да не будет мне покоя ни в каком мире, если я ее брошу. Я остаюсь! Я должен!
Великолепно работает мысль без тела – решение пришло моментально: чтобы остаться, нужно точно знать, что ты здесь нужен. И я уже это знал, я видел, как сажаю ее на плечи, как мы идем в зоопарк, и как она утром залезает к нам с матерью в постель... А потом она вырастет, и встретит свою первую любовь, обязательно встретит, не как ее мать. Должно же ей что-то от меня передаться. Может быть, и передалось – мне нестерпимо захотелось ее увидеть. Так нестерпимо, что глаза открылись.
Увидел только белый потолок. Зато тут же услышал звонкий радостный голосок:
– Мама, мамочка, готовь завтрак скорее, наш папа уже проснулся, ему скоро на работу!
– Надя, перестань! – я просто почувствовал, как она с досадой дернула ребенка за руку.
Кровать качнулась, на миг я встретил знакомые зеленые глаза, и вдруг Света рванулась, как когда-то на базаре, выхватила из рук врача документы и прижала к себе – боялась, что тот все равно станет отключать, раз уже подписано. Это искренне у нее получилось, подумать не успела. Дорогая ты моя!
***
Врач моментально перестроился, послышались команды, меня куда-то подключали, кололи, вокруг возбужденно говорило одновременно много людей. Все это было неинтересно, я только хотел увидеть. Меня повернули на бок, и я оказался нос к носу с любопытной девчачьей мордочкой: рыжие волосы, скуластенькое лицо – вылитая мать. Но глаза не зеленые, серые у нее были глаза. Мои.
06.12.2015