Льдистый и зернистый весенний ветер продувал площадь с черным памятником, вскинувшим приветственно к небу потрепанный флаг несчастной страны. Болидами планировали люди, исчезая в зеве метро. Облака, неврастенично и спешно, старались убраться от опасной остроты громоотводов и крыш, растягиваясь на бледной синеве мимолетной скобкой, похожей на улыбку. Дрожали лужи, дрожали стекла в домах, все дрожало, и подражало озябшей птице, надеющейся на солнечное тепло, нахохлившейся на проводах угрюмо. Руки безнадежно мерзли, даже спрятанные в карманы, и мысль, бессловесная, хлюпающая носом, куда-то спешила, оглядываясь и перескакивая от кубического профиля музея истории до гигантского градусника, кровью своей указывающей, что суть весны – обман.
А что не обман? Может словесный конструкт, въевшаяся в кожу привычки фраза, брошенная одной старушкой на скорбящем собрании людей, посвятивших каплю своих громадных денег на благотворительность? И как она звучала, как кольнула тогда, брошенное официанту, это ее: «мне бы шампанского, милок». Приторным, смехотворно дрожащим голоском, эхом повторенное: «милок, милок, милок», а потом осознание, уже поздно ночью, в чернильной пустоте одиночества, вкрадчиво льющего мелодию последнего трамвая и синхронии затухания фонарей. Ведь я знаю этот голос! Этот «милок» знаю! Как она называлась, надрывно плача в телефонную трубку, профессионально, бессердечно, Вера Николаевна, а потом Ирина Васильевна, бабушка больного остеосаркомой Вани, а еще Наталья Семеновна, опять же бабушка, но теперь девочки, маленькой Насти, с большим, грозным диагнозом: « лейкоэнцефалит с локальным поражением мозолистого тела». И умела же скрадывать этот «милок», вворачивать его незаметно, так что доверчивость не насторожилась, память ни разу не залаяла предупредительно, никто не подал знака, никакая, захудалая комета узнавания, не проскользнула, ни одна ветка дерева сомнения не колыхнулась, а все эмоциональный фон, желание помочь, вырвать слабое существо из плена неутомимого воинства сошедших с ума клеток. И после разговора она, должно быть, отбрасывала телефон, поворачивала разгоряченное, азартное лицо к своей напарнице, шепча: «еще один, пять тысяч», уже высчитывая из них процент, на который можно купить те духи, или те лакомства, или те блага, что делают старость чуть легче.
Сжатые кулаки, сжатые губы. Ветер все разгонял спешившее бесконечно человечество, а он сидел, уткнувшись взглядом в амальгаму лужицы, белком облака пародирующую цвет пятна в его мозгу, выжженную кислотой какого-то нелепого предательства, и зрение впитывало влагу, подмачивая извилины, охлаждая костер, полыхавший так ярко. «Это же дети». А они знают, она знает, как это, писать в Интернете: «Отдам лекарства: глюкоза, реосорбилант, фуросемид, дексалгин в ампулах, регидрон, церукал в таблетках, кардиомил, дексаметадон, этамзилат, флуимицил, кокарбоксилаза гидрохлорид, налбурин, ксарелто 15 мг, троксевазин». Писать по памяти, не сверяясь с упаковками, с черными буквами на картонках, которыми завалена вся квартира. Бубнеть грудным голосом заклинание в аптеке, перечисляя, добавляя объективность цифры, точность дозировки и видеть, еще видеть лицо фармацевта, какой-то Лены, которая понимает, с чем этот человек столкнулся, и поэтому старается быстрее подать чудесные облатки или наиболее мягко ответить отказом. А через два года, пережив утрату, ходить по банкам, узнавать о счастье закрытого счета, о надежде, которая возникнув здесь, прорвется за границу, и перерастет через четыре месяца в настоящее счастье, в продолжение жизни, в стук сердца, в крепкий сон, в собранный ранец, и сказанное шутливо: «без пятерки не возвращайся».Чужих детей не бывает, да. Есть чужие люди.
Теперь на его лице появятся слезы. Он чувствительный человек. Жизнь его побила, покорежила. Отраженный в луже силуэт потускнеет, вспыхнет желтым светофор, зазвонят колокола церквей. Поднимаясь с лавки, бредя домой, он повторяет про себя: спинальная мышечная атрофия, острый лимфобластный лейкоз, медуллобластома 4 стадии, нефробластома Вильса, оклюзионная гидроцефалия. И затем: Володя, Маша, Оля, Гриша, Аня. В пошатывающемся на поворотах трамвае к этому перечню добавится еще имя Андрей, со страшной патологией сердца.