Ты приходишь ночами и прячешь глаза,
Укрывая в зрачках ряд желанных ответов,
Уверяешь, что мне не вернуться назад,
Обещаешь, что мы снова встретимся где-то…
Ты приходишь, и крепко сжимаешь ладонь,
Уводя меня в серую муть переулков,
Мы идем через воду, ветра и огонь,
Почему кровь в ушах бьется шумно и гулко?...
- Почему ты гонишь меня? – вкрадчиво спрашивает он, осторожно вплетая ловкие пальцы в её безвольно висящую кисть.
- Потому что ты не умеешь уважать, заботиться, любить. Ты причиняешь боль, - равнодушно отвечает она, не оборачиваясь.
- А если могу? Что, если у меня получится? - сильные руки уверенно держат над пропастью.
- Не получится, - печально шепчет она. – Но, если бы ты мог…
- Если бы я мог, - эхом отзывается он. Пальцы впиваются в худые плечи.
- Отпусти меня, пожалуйста…
Горький вздох. Он послушно распускает объятия навстречу мягко расстелившемуся мраку.
***
- Что ты здесь делаешь? – интересуется, заваривая крепкий чай, распускающий по кухне тонкие ниточки цитрусово-пряного аромата.
-Я принес тебе лекарства, - поясняет он, опуская на стол сверток. Еле слышный шелест шагов по кафелю, прохладные с улицы пальцы убирают сползающее с плеч одеяло. – Ты же жаловалась, что одна, и до аптеки добраться некому… вот я и зашел, - говорит неуверенно, робко, будто боится быть прогнанным. Но она-то знает: он ничего не боится и прекрасно умеет лгать.
- Тебе не стоит здесь быть, - оборачивается, самым краешком взгляда замечая пронзительно-ледяные глаза, и ёжится от накатившей волны нестерпимого холода.
- Как скажешь, - отвечает смиренно, легко рисуя на девичьей шее руну. – Но лекарство всё же прими. Пожалуйста.
- Спасибо, - шепчет, уткнувшись взглядом в темную чайную гладь, без отражений и блеска, веки слипаются, мир наполняется холодом, его острые искорки бережно колют кожу и тают, смывая высокую температуру.
***
- Пожалуйста, пропустите меня домой, - просит вахтершу смиренно, в безуспешной попытке отрыть в своей сумке ключи.
- Не пущу, - непреклонно отвечает старушка.
- Почему?
- Потому что он так сказал.
- Кто…? – спрашивает было, но осекается, заметив пристальный взгляд охранницы. Оборачивается рывком, замирает под острым взглядом.
- Пойдем, - отрезает резко, хватая за руку и утягивая за собой вверх по лестнице.
- Куда?..
- На крышу, - он зол, его голос звенит от ярости.
- Никуда я с тобой не пойду, - вырывается, пытаясь ослабить мертвую хватку пальцев на тонком запястье, не понимая заведомого поражения. Он равнодушно перекидывает за спину упертую ношу и продолжает свой путь наверх.
- Отпусти меня! Отпусти! – кричит, в панике осыпая ударами спину спутника.
- Как скажешь…
**
- Пойдем на крышу сегодня? – предлагает с улыбкой в голосе.
- А пошли, - неожиданно для себя она соглашается. Ей сегодня пусто внутри, а оттого легко открываются разного рода двери.
- Нет, я знаю место получше.
- Какое же?...
В темной комнате тихо играет музыка – слишком фоновая, чтобы расслышать мелодию, слишком обычная, немного однообразная. Горячие руки крепко держат за шею и талию, не оставляя ни единого шанса выбраться.
- Зачем ты делаешь это?
- Разве тебе не нравится? – презрительную усмешку она опознает, даже не видя глаз.
- Нет. Зачем ты это делаешь? Самому же противно, наверняка.
- А так?...
Раскаленные пальцы еле касаясь кожи рисуют цветы на шее, стекают вниз по плечам, обвивают предплечья, танцуют по талии…
- Отпусти.
… и отпускают свою жертву.
Ты думаешь, это легко – идти за тобой годами, подбираясь всё ближе и ближе, опасаясь спугнуть единственным неверным шагом? Ты не пуглива? Да ладно. Легкий шорох, и ищи тебя, словно ветра в поле. Знала бы ты, как я ненавижу твои глаза. Этот пронзительный, протыкающий насквозь взгляд, который никогда – слышишь, никогда уже не увижу! Потому что стоит мне посмотреть на тебя, как ты превращаешься в испуганную заледеневшую статую, и я вижу пульсацию страха в твоих зрачках. Или, еще хуже – обращаешься в равнодушно-стеклянную куклу. Тогда ты говоришь, что тебе все равно, и позволяешь делать с собой, что угодно – но это не то.
Не то.
Не то.
Слышишь?!!
Я хотел сломать тебя. Растоптать. Уничтожить. Я думал, что будет приятно видеть тебя униженной, видеть боль на твоем лице – но я видел лишь пустоту. Получить вместо девушки куклу не слишком приятно, знаешь ли. Где гнев? Где кипящая внутри ярость? Где острые, обжигающие фразы, так легко всегда слетающие с твоих губ? Я надеялся увидеть злость, нашептывая тебе о твоем ничтожестве, дорогая, я хотел, чтобы ты взбунтовалась, я называл тебя дешевкой и мразью, я ломал твои планы и воскресил твои самые потаенные страхи, я винил тебя во всех смертных грехах… а ты соглашалась со мной и вязала путы на собственной шее. Молча затягивала петлю, кивая в такт каждому моему слогу. Я не желал твоей смерти и потому затаился, ожидая…
Я дал тебе время.
Почему ты боишься моего взгляда?
Знала бы ты, как я ненавижу твой голос. Эти картавые нотки и идиотский смех. Но особенно мерзко звучит намеренный холод и твой возлюбленный в последнее время автопилот. Да-да, тот самый, что несет несусветную чушь, пока ты сама изволишь бояться. Лучше молчи. Не говори ничего, ничего не говори, совсем, молчи, только пой иногда, своим фальшивым голосом, почти не картавящим в те моменты, когда ты поешь о том, как любишь свой дом, как скучаешь по прошлому, как чувствуешь музыку и солнечный свет на своих волосах…
Знала бы ты, как я ненавижу твой вид. Твои рыжие волосы – да, дорогая, я хочу, чтобы ты всегда помнила о боли, которую причиняешь другим, и поэтому ты всегда была и будешь здесь рыжей, как та, с которой ты вечно ссорилась. Ненавижу рыжих – говорил тебе всегда это, говорю, и говорить буду.
Ненавижу тебя. Ненавижу, потому что ты вечно уходишь, сбегаешь, ломаешь, рушишь.
И я снова бегу за тобой.
Опять.
Бесконечно.
Ненавижу тебя. Я устал от этого. Ненавижу.
Останься со мной.
И не спрашивай больше, почему я не говорю тебе правды.
Я же лгу?