- Сегодня, - сказал как-то весенним утром дедушка, - мы с вами пойдем смотреть кое-что удивительное!
Мы с Аней переглянулись. Ей было четыре, мне – шесть. Для нас еще все в этом мире было ново и удивительно. Но если уж даже для дедушки…
- Что, дедушка? Что? Ну скажи!
- А вот придем в лес – узнаете! – хитро улыбнулся он.
И мы, конечно, тут же ему поверили.
Дедушка ведь и сам был существом удивительным. В лесу он чувствовал себя как дома и, казалось, знал о нем все или почти все, хотя и был моряком, капитаном больших морских кораблей – а может быть, как раз потому, что был им. Привычный с юности прокладывать путь среди волн – он и в лес уходил, как в зеленое море, в одиночное плавание на своем корабле, сам себе капитан и команда. Уходил далеко, и почти всегда один, пешком или на велосипеде, так что никто не мог с уверенностью сказать, где он бродит сейчас и что делает. Я и сейчас не знаю, где же именно был дедушкин «дальний лес» - а спросить уже не у кого. Но тем таинственнее – а значит, и восхитительнее – было все связанное с ним.
К тому же и там, в «дальнем лесу», дедушка думал о нас. Возвращаясь из своих странствий-походов с корзиной отборных грибов, лесной малины или черники – он каждый раз приносил нам что-нибудь интересное: пестрые перья лесных птиц, морщинистый гриб-чагу, похожий на морскую губку, букетик ландышей или фиалок, старый лосиный рог… Но самое главное – рассказы. О том, как встретил в лесу лосиху с лосенком, о том, как нашел волчье логово; о выводках рябчиков, о лесных озерах, о знакомой лягушке по имени Толстая Берта, которая и в этом году успешно пережила зиму, отложила икру и снова встречает дедушку на своем любимом бревне, перекинутом через ручей, где вовсю резвятся ее дети, внуки, правнуки и праправнуки… И мы слушали дедушку так же, как, должно быть, люди в старину слушали рассказы бывалых моряков о далеких Южных морях или джунглях Индии.
А впрочем, иногда команда у дедушки в его лесных плаваниях все-таки была. Целых двое лихих матросов – мы с Аней.
Когда мы с сестрой немного подросли – настолько, что могли уже свободно ходить, бегать и лазать сами, не держась за взрослую руку – дедушка начал брать нас с собой в походы. Конечно, ходили мы с ним недалеко – можно сказать, плавали ввиду берега – но для нас и такие походы были лучшим из приключений. К тому же начинать всегда приходится с чего-то малого – и понемногу мы с дедушкой забирались все дальше в лес, делая все новые и новые открытия.
Нам казалось тогда, что для дедушки нет в лесу тайн. Теперь я понимаю, что тайны были, и много – и потому-то, наверное, дедушка так любил ходить в лес, где эти тайны открывались ему одна за другой, каждый раз новые. В этом смысле всякий капитан чем-то похож на матроса.
И разве могли мы не верить такому капитану?
Поэтому, не задавая больше вопросов, мы натянули резиновые сапоги – в лесу кое-где еще лежал снег, и повсюду стояла вода – вскинули на спину свои маленькие, собранные еще с вечера рюкзачки и отправились за дедушкой в лес, навстречу обещанной им Удивительной Тайне…
…Шли мы, помнится, довольно долго – хотя, быть может, это только казалось мне, тогдашней: сколько уж там может пройти по лесу четырехлетка? А впрочем, кто знает: дедушка иногда брал Аню к себе на плечи, так что пройти мы могли и чуточку дольше того, на что была способна сестренка.
Но как бы то ни было, всякий путь – и ближний, и дальний – когда-нибудь кончается. За деревьями что-то блеснуло; дедушка остановился и обернулся к нам:
- Ну вот, а теперь не шумите, не кричите – не пугайте их!
Этого можно было и не говорить: не первый раз мы были с дедушкой в походе и уже знали, что в лесу лучше помалкивать – больше увидишь.
Из-за деревьев доносился какой-то странный рокот, слово там бурлил, закипая, и никак не мог закипеть огромный чайник – только рокот этот был живой.
Мы шли за дедушкой, вытягивая шеи, стремясь поскорее увидеть таинственных «их»…
Там, за деревьями, была вода, поросшая камышами – то ли мелкое озерцо, то ли болотце, каких мы видели немало. Но это болотце было… живым. Оно все шевелилось, кипело, урчало на тысячи голосов, как будто справляло какой-то невиданный праздник.
И еще – оно было чистейшего небесно-голубого цвета. Несмотря на бурую торфяную воду, что выступала между кочками у нас под ногами.
- Травяные лягушки, - тихо сказал дедушка. – Каждую весну я прихожу сюда смотреть на них…
Да, это были лягушки. Целое болото лягушек – и каждая из них была цвета весеннего неба. Трудно было поверить, что эти те же самые невзрачные квакуши, цвета торфа и жухлого мха, которых мы летом ловили в траве под корнями деревьев. Но как мы могли не поверить дедушке?
В своих небесных праздничных нарядах лягушки праздновали свадьбы. Их ликующее урчание – не урчание, а торжественная песнь весне и жизни – далеко разносилась по лесу, возвещая всему живому, что позади еще одна зима, и можно жить, и радоваться жизни, и плодить себе подобных, чтобы на следующий год вечное таинство это могло повториться, как уже повторялось сотни и тысячи лет. А мы стояли у кромки болотца, глядя, как завороженные, на кипящую небесную голубизну у самых наших ног – и не могли насмотреться, жадно впитывая и душой, и телом то, чему не умели пока подобрать названия.
…С тех пор прошло много лет. Мы уехали далеко, на другой край земли – и рыжие теплые горы этого края стали домом для меня, таким же домом, каким был когда-то для дедушки северный лес. Но то небесное, весеннее, бурлящее и кипящее жизнью – осталось. И не этому ли таинству лягушек, не этой ли голубой весне обязана я многим из того, что происходило потом со мной, что вошло с того дня в меня навсегда и вело по жизни?
Не дедушке ли обязана я этим?