По мотивам сказки самарского края.
В августовском мареве кривые проулки городских окраин казались сонными. Вялые куры копошились в зарослях лебеды у покосившегося забора, мычал, привязанный у самых ворот, телёнок.
- И спросить некого, будто вымерли, - обратилась к молодой спутнице маленькая сухонькая старушка в одежде странницы.
-Устала я, тётка Анисья, может, отдохнём?
- Дивлюсь я на тебя, Ксюха, столько вёрст отшагали, близёхонько теперь. Вот дойдём, а потом и об отдыхе думать будем.
Калитка соседнего дома нехотя вскрикнула, и в проулке показалась дородная баба с корзиной ароматных яблок.
- Милая, - обратилась к ней старушка, - далеко ли до кладбища?
- К Любушке? Да недалече, вот по той улочке напрямик, а там увидите часовенку. Могилка Любушки сразу за ней, мимо не пройдёте, нахожена тропка.
***
Минька, кашевар бригады бурлаков, привычно разжёг костер, вбил две рогатины, пристроил котёл, разложил нехитрый провиант.
- Дядька Кирьян, помыться бы, - обратился он к шишке.
- Зябко мыться, пойди морду ополосни и будет с тебя.
Минька, идущий с артелью первый сезон, радостно побежал к Волге.
- Смотри только, русалка к себе утащит, - неслось вслед. Последние лучи солнца окрашивали темнеющую поверхность реки в багровый цвет. Минька забежал за прибрежные кусты, скинул задубевшую от пота одежду и бросился в ледяную воду. Но поплавать не удалось: ноги скрутила судорога, дыхание перехватывало, пришлось выбираться на берег.
Девицу он заметил не сразу, сердце колотилось так громко, что заглушало все звуки. И уж когда оделся и собрался бежать к спасительному костру, услышал тонкий смех, будто колокольчики на тройках извозчиков – лихачей. Она сидела на большом валуне у самой воды и расчесывала длинные тёмные волосы. Но больше всего поразило Миньку, что незнакомка была абсолютно голой. Парнишка не мог отвести взгляда от мягкого колыхания пышных грудей, а девица развернулась, выгнула спину и запела. И было в этом пении что-то такое, что Минька забыл и про котёл, закипающий на костре, и про дом, где голодные братишки и сестрёнки ждали первого заработка. Исчез стыд, исчезло всё – река, неровный берег, весь мир сузился до белеющего в темноте тела.
- Минька, ты где, утоп что ли? – косной Игнат Савельич тяжело спускался к кустам.
Видение исчезло в тёмной воде.
- Ты что, застыл-то, варево закипело.
Парень, будто не слышал, как завороженный смотрел на волны, укрывшие красавицу.
- Не захворал ли часом, - дёрнул за рукав косной.
- Дядька Игнат, она утопла, спасать надо, - очнулся Минька.
- Да кто утоп, объясни толком.
- Девица, тут на камне сидела, волосы расчёсывала, пела, тебя испугалась и в воду нырнула.
- Пошли сынок, не девица то - Марина, русалку ты видел.
- Как русалку? Самая настоящая девица, только голая, - смутился парнишка.
- Пошли, пошли, - Игнат Савельич подталкивал Миньку прочь от воды, к алеющему в темноте костру. - Ты, сынок, нашим-то не рассказывай, засмеют. А я тебе вот что скажу, я сам из этих мест, Марина эта годков сто как утопла, а с тех пор много молодцев заманила она к себе на дно. Прошлым летом Степка – рыбак, отправился на лодочке на вечернюю зорьку. Наутро лодочку пустой обнаружили, а Стёпки нет. А утонуть он сам не мог, плавал лучше рыб. Да и не один Стёпка, недоброе тут место, парень.
***
Всем хорош Иван Курчавый – статный, дородный, лицом бел, голова в золотых кольцах – кудрях, один сынок у батюшки и матушки, один наследничек. А как выйдет в праздник в хороводы девичьи в алой шёлковой рубахе, как возьмёт в руки бандуру, что девки, старухи и те заглядывались. Да уж больно разборчив молодец. Семья Ивана держала лавку рядом со старинной Церковью Спаса. Как-то во время службы увидел Ваня царицу, на стене этой церкви нарисованную - красавицу, слов не подобрать: полная румяная, плывёт на лебедях белых, одной рукой правит, а в другой ключи держит. Вот парень и стал всем говорить, что жену себе подберёт не хуже царицы рисованной. Батюшка Пантелеймон Макарыч лишь посмеивался в смоляную бороду, пусть потешится молодец, пока родители в силе. А матушка Анна Гавриловна грустно вздыхала украдкой, хотелось ей помощницу в дом да внучат шаловливых. На зелёные Святки затеяла молодёжь хороводы на городских улочках. Ванюша наш с девчатами шутит, песни весёлые наигрывает и будто не замечает, что с завалинки белокаменного дома наблюдают за ним глаза чёрные, жгучие. Стоит Ванюше приобнять стан девичий, как глаза эти вспыхивают недобрым светом. Нечем дышать молодцу, не радуют наряженные молодушки, не веселит сердце песня бойкая.
***
Душно, томно Марине в избе просторной, каменной. Год как вдовствует, сама себе хозяйка, не терпеть укоры постылого, помогла травка заговорённая. Да только спокойствие недолго длилось, как заприметила на гуляньях Ванюшу Курчавого, сердечко, будто кулачком сжало - стучит, вырывается, крутит, ломает тело белое. Ночью, в жарко натопленной комнате на пуховой перине, не спится молодой вдовушке, грезится, что рядом Ванюшка, золотые кольца щекочут груди налитые. Вскинется вдовушка, ополоснет рдеющее лицо, да к окошку, с короткой ноченькой печаль свою делить. Коротки ночи летние, гаснут звёздочки, которым Марина тоску свою нашептывала, небо утренним молоком наливается. Пойдет она в сад, а за каждым кустиком, за каждой веточкой лицо милое приветливое. А потом вдруг видит вдовушка, что Ванюша её другую обнимает, руками сильными чужое тело ласкает. И от этих видений загорается в душе такой костёр, что не унять. Домашние и без того Марину побаивались, уж больно люта нравом, а в последние денёчки и вовсе избегать стали.
***
У ограды кладбища присели отдохнуть на пожухлую, пахнущую прелым сеном, травку.
- Никак боишься, гляди-ка, трусит тебя, на вот, пожуй, - тётка Анисья достала из узелка красное душистое яблоко.
- Будто лихоманка бьёт, - стучала зубами молоденькая Ксения.
- Ничего, милая, потерпи, это вроде жертвы такой. От многих слыхала про силу Любушкину, очень она нашему племени бабскому помогает: мужей в семьи возвращает, детишек долгожданных у Бога вымаливает.
- Мне, тётка Анисья, без её помощи не жить, один конец – в волны волжские.
- Не говори так, девонька, грех это большой.
- Нет жизни без Михалушки. Третий год как венчаны, а он всё на сторону поглядывает, свекровь со свету сживает, говорит, что за радость с пустоцветом жить? Мне бы ребёночка, уж, сколько молила, просила…
- Мечешься ты, милая, когда молитву творят о волжских глубинах и не помышляют. Мало веры в молитвах таких. Ты у Любоньки мира в душу свою проси, а там и сбудется заветное.
***
Жарки июньские ночи, а Марина велит печку затапливать. Не смеют перечить, уж больно строга. Закрылась в спаленке, вспомнила науку колдовскую, что от бабки переняла. Потрескивают поленья, озаряют кровавым лицо вдовушки, склонившейся над миской с солью. Не то шипит, не то пришёптывает, слова тяжелыми камнями сыплет. Сжигает соль в печи, чудится, что не искры пляшут, а соперницы в огне извиваются…
***
Отгуляла молодёжь, отхороводила, заприметили родители, загрустил их Ванюша, с лица спал. Вечерами всё на улицу рвётся, а приходит уже после петухов мрачнее дня осеннего. Пробовали спрашивать, только отмалчивается. Добрые люди донесли, будто слюбился он с вдовушкой Мариной, что живёт в доме белокаменном на деньги, оставшиеся от мужа. Нехорошее поговаривали о вдовушке, мол, ведьма ведьмой, не иначе приворожила парня. Пантелеймон Макарович с Анной Гавриловной не одну ноченьку шептались, решили засылать сватов к девице, которую давно уже в невестки прочили. Да и Ванюша будто выделял её раньше, а как не засмотреться: лицо белее снега первого, глаза яснее речной волны, стан гибкий, девичий. А уж до рукоделья мастерица, золотым шитьём приданое себе собрала. Не стали осени дожидаться, сосватали, родители Любушки только рады с таким семейством породниться, да и Ванюша будто оттаял, ночует дома, о свадьбе заговаривает.
На другой день после рукобитья отправился он в дом к невесте с гостинцами да припозднился. Отвечерили, Богу помолились, а его всё нет. Не спится Пантелеймону Макарычу, бродит по двору, за ворота посматривает. Заполночь явился Ванюша, коня во дворе бросил, вошёл в избу. Смотрят родители, парень не в себе: лицо как мел, а глаза – ямы могильные, мечется по дому, будто ищет кого.
«Что с тобой, Ванюшка?», – спрашивает Анна Гавриловна, а парень лишь хохочет дьявольски да руками шарит по стенам.
Хотел было Пантелеймон Макарыч его остановить, а Ваня зарычал по-звериному, оттолкнул отца, а сам к амбару бросился. Родители за ним, видят дело худо, послали к соседям, на постоялый двор, позвать извозчиков, что там ночевали. Пока звали подмогу, Иван с амбара на сеновал бросился, всё руками шарит и скулит зверем загнанным. Тут и соседи подоспели, человек пять извозчиков и ломовых. Мужики здоровые, а насилу с сеновала стащили, держат руки-ноги, а Иван вырывается. Среди них один чуваш оказался, он и присоветовал, надо, мол, хомут ему на шею надеть, а хомут тот должна держать баба на сносях. Марфуша, сноха соседская, пятым ребёнком тогда ходила, её и позвали. Бабонька боится, молитву творит, а держит. А Ванюша всё тише, тише, упал и забылся сном беспокойным. До вечера проспал, а как проснулся, рассказал родителям, что, когда возвращался от Любушки, в переулке Марину встретил, решил подвезти. Дальше уж не помнит ничего.
***
Коротки ночи летние, намаялось тело, а не спится Миньке, тянет его к борту, посмотреть на волны волжские, вдруг увидит свою красавицу. Волга тёмным пологом с расшитыми звёздами, красота. Смотри Минька, на лунной дорожке вроде головка девичья показалась, а потом и шея белая, груди полные. Что за диво? Не поёт, будто плачет, и так жалобно-жалобно, рукой призывно машет.
- Куда? – Игнат Савельич ухватил паренька, когда он ногу за борт перекидывал.
- Так…
- Вижу, вижу, ишь кикимора столетняя, сгинь нечистая, - косной часто-часто закрестился, - теперь глаз с тебя не спущу, пока из мест этих проклятых не уйдём.
***
Широко гуляли на свадьбе Ивана и Любушки, не скупились родители на угощенье, а гости на подарки. А Марина между тем, лежала в горячке, рвала на себе рубаху белую, бежала из дому голой. Скручивали её, силой держали, но не уследили, в ночь, когда Иванушка повёл свою жену на ложе брачное, вырвалась вдова да в Волгу бросилась, аккурат напротив дома молодых.
Долго искали, неводом, снастями реку прочёсывали, да так и не нашли.
А Любушка, между тем, в новом доме обживалась, к хозяйству привыкала. Свекор со свекровью на невестку не нарадуются – кроткая, домовитая, на Ванюшку солнышком смотрит. Да и сына будто подменили, отцу первый помощник, да всё с шутками-прибаутками и с жены молодой глаз не сводит. К осени понесла Любушка долгожданного первенца. А ещё через месяц случилось первое горе. Прямо напротив дома в Волге перевернулась лодка с рыбаками. Спастись удалось только самому старому, но и он после той ночи сошёл с ума, всё твердил о русалке, которая лодку их раскачивала, да перевернула в ледяную воду. А кто плыть пытался, тех за волосы на дно утаскивала.
С тех пор стали поговаривать, что это Марина вернулась русалкой, выплывает ночами на берег, садится на огрудок, расчесывает свои волосы длинные, посматривает на окошки Ванюши Курчавого, да поёт жалобно-жалобно:
Ах ты, Ванюшка,
Ты мой батюшка,
Ты меня разлюбил,
Ты меня погубил!
Ненаглядный ты мой,
Дорогой ты мой!
От этого пения замирала жизнь в доме молодых. Старики крестились, Любушка тайком слезы утирала, а Ванюша в полночь повадился на берег ходить со своей бандурой. До самого ледостава ходил.
Той зимой многих затянуло волжское дно: то ребятишки заиграются, под лёд уйдут, то баба пойдёт бельё полоскать да сгинет, а перед масленичной неделей и сам Пантелеймон Макарыч с санями провалился. Вытащить-то его вытащили, но прожил недолго, постом от лихорадки помер.
Затих дом, темно, мрачно, Анна Гавриловна сутками поклоны бьёт у образов, на Любушке вся домашняя работа, а Иван всеми днями лишь из угла в угол бродит, глаз не поднимая. А как вскрылась Волга, стал он опять ночами на берег ходить, плавает в лодке да поёт зычным голосом:
Иссушила меня молодца
Зла тоска жестокая!
Сокрушила меня, молодца,
Моя милая, сердечная,
Моя милая, да задушевная.
Ты возьми, возьми, моя милая,
В Волгу-матушку глубокую,
Обойми рукою белою
И прижми к груди близёхонько…
Услышит пение Марина, вынырнет из глубин речных, бросится в лодочку и ну миловаться, да с жутким хохотом на всю округу.
Ходил–ходил Иван Курчавый на ночные свидания с русалкой да и сгинул. Нашли и лодку его, и бандуру, а самого и след простыл. С тех пор Любушка по берегу днём и ночью бродила, звала своего суженого, вглядывалась иссушенными глазами в речную рябь. Как-то ночью всколыхнулась волна, и вышел из неё Иван Курчавый, подошёл к жене и говорит: «Не тужи по мне, жёнушка. С Мариной я, милой русалочкой, у царя водяного во дворце изумрудном. И так уж нам там весело, угощает меня царь кушаньями изысканными, играю я для его русалочек. Только ты про меня никому не сказывай».
Хотела Любушка о дитятке сказать, что под сердцем бьётся, а Ивана уж и нет. Наутро на берегу нашли её бездыханное тело…
***
У могилки Любушки многолюдно. Оробела Ксюха, подойти боится, спряталась за молодку с младенчиком на руках.
- Первый раз? - обернулась к ней молодая мать.
- Первый…
- Да не робей, Любушка всем помогает, кто к ней с чистым сердцем. Я вот за ребёночка благодарить пришла, - горделиво кивнула мать на младенца.
Рванулась Ксения к оградке, упала на колени, быстро-быстро зашептала. В это время налетел тёплый августовский ветерок, закружил, заплёл кудри в ветвях берёзки, что росла у самой могилы, и мягкий шёлковый лист опустился в ладонь странницы.
****
Шишка - бригадир артели бурлаков
Косной - бурлак, замыкающий движение и следящий за тем, чтобы бечева не цеплялась за кусты.
Огрудок - груда щебня, камней на дне реки.