Жестокий ХХ век. Гл. 26

Мстислав Владимирцов
            Жизнь в посёлке Протвино отличалась гармоничным сочетанием европейской цивилизации быта научного городка с нетронутой природой дальнего Подмосковья.
            Река Протва, быстрая и чистая, изобиловала разнообразием рыб. Температура воды в ней в самые жаркие дни лета отличалась от температуры воды в неспешной Оке примерно на пять градусов.
            Сосновые боры перемежались берёзовыми рощами и оставили в душе какие-то былинные чувства.
            Стремление ознакомиться с новыми красотами русской земли средней полосы порою уводило на десятки километров.

            Однажды осенью я увидел в лесу странную картину: стояли пни, высотой около полуметра, не спиленные, а с расщеплёнными срезами.
            Когда я подошёл ближе, увидел, что это столетний берёзовый лес, срезанный огнём артиллерии в декабре 1941 года, когда наши войска начали наступление под Москвой.
            На каждом таком пне я увидел «море» чудных лохматых опят. С двух пней я набрал их столько, что еле донёс до дома.
            В другой раз я пошёл по этим же местам и набрёл на какое-то жильё. На земле сидела бабуся и перебирала картошку. Я спросил, давно ли она там живёт. Она ответила, что поселилась недавно, лет семьдесят назад.
            Вот такой чудный юмор у наших людей.
            Пришлось присесть для разговора, и вот что осталось в копилке памяти.
            
            На том месте раньше была деревня Екатериновка, в которой до войны было сорок восемь дворов, школа, церковь-клуб.
            Война жестоко прошлась по деревне дважды. В 1969 году в деревне остались один вдовец и две старухи.
            Столбы с электропроводами покосились, провода местами отсутствовали, дороги все заросли.
            Бабка мне рассказала, что электричество обещали восстановить, но ей, наверное, его не дождаться. Вот так жили неперспективные деревни в период застоя.

            Совсем недалеко от Екатериновки я набрёл на картину для самых продвинутых кинорежиссёров-документалистов. На земле лежали каски с черепами внутри, коробки с пулемётными лентами, винтовки, полусгнившие ящики со снарядами и много-много всякой всячины, поросшей чертополохом.
            Невдалеке стоял танк, уткнувшийся рылом в болотце, но я не понял, наш или немецкий. Эта картина была по прошествии 27 лет после боя.   
            Никто не был захоронен на этом поле, поисковики тогда ещё не добрались до тех мест.
            Долго я стоял, не в силах покинуть поляну, перебирал в памяти события декабря 1941 года в интерпретации Совинформбюро.

            Московская область интересна не только летом, но и зимой.    
            Дальние лыжные походы по кручам приокских просторов доставили нам огромное удовольствие.
            Средняя полоса всё-таки более континентальна по климату, чем Питер. Зимой мороз и снег, всё как в классической русской литературе позапрошлого века. Только тройки с бубенцами исчезли.

            Летом мы совершали походы на байдарках по Оке на тридцать-сорок километров, то есть проходили Тарусу, Велигожские пляжи, но не далее Пущино вниз. Работа и сроки не позволяли нам надолго отправляться по водным просторам.
            Иное дело стало после экспедиции на Колыму. Моторная лодка с мощным мотором «Вихрь» позволяла передвигаться с огромной скоростью. В 1971 году было празднование 600-летия города Калуги.
            Поскольку это родина моего отца, я с тремя надёжными парнями запасся горючим и провиантом, после чего мы помчались вверх по Оке мимо дачи Рихтера, города Алексина в город-юбиляр.
            На причале нас встретили любезно, мотор взяли под охрану, указали место для стоянки лодки, и мы отправились в путешествие по праздничному городу.
            Самым удивительным было впечатление, что история города начиналась с 1918 года. Партийное руководство всё довело до абсурда, но мы, всё поняв, отправились в музей Циолковского.
            Там было много диковинных экспонатов, но наше внимание привлёк дубликат капсулы Гагарина.
            Имея дело с самой совершенной аппаратурой в исследованиях ядерной физики, мы поразились кустарному изготовлению всей оснастки корабля.   
            Первый в мире человек, вышедший в космос, летевший со скоростью 8 км/с, стартовал в таком примитивном и неудобном устройстве, что войти в капсулу никто из нас не смог, поскольку наши габариты отличались от габаритов Гагарина.

            Наша прогулка по Калуге завершилась приходом в гостиницу. И тут произошёл конфуз: никто из нас и не подумал взять паспорт.
            Директор гостиницы, отставной подполковник, добрый нормальный человек, никак не мог нас принять. Мы попросили его связаться с начальником отдела милиции посёлка Протвино для уточнения наших личностей. Связался, уточнил, но без паспорта поселить нас отказался.
            Но зато мы познакомились с такими артистами, как Дружников, Андреев, Шульженко, Русланова и многими другими.
            Все они за нас переживали и давили на директора, говоря: «Что вы, не видите, что это хорошие советские ребята, весёлые, остроумные, а вы их не пускаете переночевать!».
 
            Лидия Русланова оказалась очень маленького роста, да ещё при таком могучем голосе. Она была в трауре по умершему супругу. Вся эта компания была приглашена на концерт в честь 600-летия Калуги.
            Концерт мы не дослушали до конца и отправились на природу. У нас с собою было спиртное, и мы в тесной дружной компании скромно отпраздновали юбилей замечательного города.
            В Калуге до октября 1917 года было 32 собора, а в 1971 году действовало всего два. Один из них мы посетили, это был Георгиевский собор, который никогда не перестраивался, не ремонтировался и находился в первозданном виде 300 с небольшим лет.

            В храме было очень много разнообразных икон, и мы обратились к священнослужителям.
            Церковный староста с большим знанием истории провела с нами экскурсию по всем приделам храма. Мы поинтересовались, откуда такое изобилие икон. Наверное, их сюда привезли из разорённых церквей и храмов. Староста ответила, что в этом храме только свои образа, являющиеся в основном дарами прихожан.
            Очень многие прихожане завещали своему приходу наиболее ценные иконы, обрамлённые золотом и драгоценными камнями. В галерее храма, совсем недалеко от входа, на мощных костылях, вбитых в каменную стену, висела «Тайная вечеря». Размер её был при¬мерно 120x80 см, весила она около 160 кг. Лаковыми были только лица и руки апостолов, остальное было вышито рельефно золотой проволокой.

            Один из коллег, Боря Просин, который незадолго до того вернулся из Женевы, отметил, что в католических церквях наиболее ценные иконы хранятся под семью замками в помещениях с сигнализацией и выносятся только по большим праздникам, а здесь такая ценность без охраны.
            На это староста ответила: «А у нас сторож есть». Мы еле удержались от смеха.
            В восточном приделе Георгиевского храма на отдельном столике стояла личная икона Ивана Грозного, с которой он ходил на Казань.
            Икона эта была размером с небольшую книгу и, похоже, никогда не подвергалась реставрации.
            В целом собор произвёл на нас неизгладимое впечатление.

            Только провинция и хранит русский дух, он ещё не выветрился и переходит от поколения к поколению.
            Увы, СМИ, и особенно телевидение, делают всё, чтобы истребить этот дух и насадить насилие, убийства и разврат, то есть всё, что так противно было русскому человеку на протяжении многих столетий.
            Два помпезных праздника: Рождество и Пасха, так тщательно отображаемые телевидением, ничего не дают в деле духовного возрождения нации.
            Следовало бы нашим духовным отцам съездить в Эчмиадзин и внимательно изучить, как армянский католикос относится к духовному воспитанию нации, а ведь и по ним прошёлся свирепый молох и «красное колесо» беспощадного большевизма.
            Культ детей у армян даже выше, чем у японцев. Наблюдения на протяжении полутора десятилетий, когда я бывал в командировках в ЕрФИ (Ереванский физический институт), меня убедили в этом.
            По выходным дням отцы с прекрасно одетыми детишками с утра до вечера встречаются в самых разных местах, в зависимости от возраста ребят и их пристрастий ко всяким видам спорта, музыки, выставкам и т. д.
            Русские же отцы в выходные в массе своей стоят около пивных ларьков. Слава Богу, теперь это в прошлом.

            Прогулки по Оке на моторной лодке доставляли удовольствие и нашим колабораторам из Церна, которые на год обосновались в ИФВЭ.
            Но однажды на Оке случилось происшествие, которое могло бы окончиться трагедией.
            Однажды Иосиф Ямпольский попросил покатать его с дочкой Зоей на моторке по Оке. Зое тогда было лет десять. Мы спустились к реке Протве, сели в мою лодку, вылетели на простор Оки и помчались вверх к Тарусе.
            Вдруг над лесом высокого левого берега неожиданно появилась чёрно-свинцовая туча и двинулась прямо на нас. Мы развернулись и попытались уйти от ненастья. Через несколько минут быстрого хода стало ясно, что уйти от зловещей тучи нам не удастся. Она настигала, и близкие раскаты грома заглушали рычащий мотор. Тогда мы причалили к какой-то крошечной спортбазе на левом берегу и спрятались под навесом.
            И тут началось: стрелы Зевса здесь и там с оглушительным грохотом пронизывали небо, стеной пошёл дождь. Буря усиливалась, и вот уже мощные искры молний полыхали, казалось, совсем рядом.
            В какой-то момент мы увидели, как вспыхнула гигантская стволовая дуга, а затем начался процесс её угасания, длящийся дольше, чем пробой.

            Память человеческого глаза зафиксировала следующее: по огромной длине канала молнии возникают перетяжки, из которых сыплются мелкие искры.    
            Картина напоминает огромную вязанку сосисок, каждая из которых схлопывается, и всё исчезает. О, если бы был с собой наш лабораторный стробоскоп с памятью, можно было бы увидеть всё это в замедленном темпе и проанализировать.
            Наш первоначальный испуг сменился рассуждениями о природе возникновения шаровой молнии, ведь каждый кусок между перетяжками мог превратиться при определённых условиях в шарик.
            Счастье, что мы успели пристать к берегу. Если бы мы продолжали убегать от грозы, то могли бы погибнуть все трое.
            Такое явление можно наблюдать только раз в жизни. Гроза отгремела и ушла, и мы благополучно вернулись, возбуждённые и потрясённые невероятной силой природы.

            Сооружённый нами сепаратор заряженных частиц вошёл в строй постоянно действующей аппаратуры жидководородной камеры «Людмила».
            В начале эксплуатации этого грандиозного сооружения работать было занятно и интересно, когда одной ручкой меняя фазовые сдвиги СВЧ-полей, можно было выводить на камеру любую отдельную частицу от к-мезона и 7 п-мезона до бозона и т. д.
            Но эксплуатация аппаратуры — вещь повседневная и для разработчиков малоинтересная. Так появились предпосылки к распаду творческого коллектива. Иосиф получил предложение от Велехова перейти на осуществление его идеи получения термоядерной энергии, отличной от установившейся в мире идеи Арцимовича, основанной на удержании высоко-температурной плазмы в магнитном поле.
            Он бился над своей идеей до последних дней жизни, но плазма держалась миллисекунды, не более того.
            Арцимович скончался, а его слова высечены в Институте им. Курчатова золотыми буквами: «Термоядерная энергия получит жизнь тогда, когда станет необходимой».
            Ни токамак Арцимовича, ни взрыв смеси дейтерия с тритием Велехова не дали практического выхода, и мы стали думать, куда бы податься, чтобы начать новые разработки.

            Со мной произошло следующее: в очередной командировке в Питер я пошёл проведать родителей своего погибшего друга Бориса Соколова.
            По адресу, где они жили до войны и во время войны, их не оказалось. Через адресный стол я узнал адрес проживания Соколовых: Халтурина 18, кв. 36.
            Пришёл, позвонил, долго-долго ждал, наконец, после допроса, кто я и зачем пришёл, мне открыла дверь Раиса Борисовна.
            То, что я увидел, меня потрясло до такой степени, что я совершенно растерялся. Вся обширная квартира была оплетена бельевой верёвкой, держась за которую, чтобы не упасть, Раиса Борисовна передвигалась на обезображенных деформирующим артрозом ногах.
            Иван Петрович вообще лежал и не вставал без посторонней помощи, а ведь этот человек до войны был главным инженером завода «Светлана», и даже некоторое время был директором этого завода.
            И вот, когда эти люди состарились и стали немощными, оказалось, что они никому не нужны.
            Во мне всё перевернулось. Мне завтра надо было уезжать в Москву, я кинулся искать хоть кого-нибудь из довоенных друзей Бори, но друзья все погибли в блокаду и на фронтах ВОВ. Но всё-таки нашёлся кто-то, и я сообщил об ужасном положении Соколовых и уехал.
            Встреча с родителями друга всколыхнула все воспоминания, которые вызвали во мне волчий вой:

Мой дивный город,
О тебе бесчисленно стихи слагают,
Но в каждой песне не хватает
Горящих пламенем во тьме,
Неведомых при свете ярком
Тяжёлых дум о чувствах жарких,
Потраченных на стороне.
Их долгий, бесконечный цуг
Отшельника давно снедает,
И посторонний слух не знает,
Какую боль в себе несут
Терзанья пленника, что тут,
Отторгнутый судьбой, страдает.
Картины строгие твои
Всегда перед его глазами,
И ты не можешь быть слезами
И расстояньем заслонён,
Как не закрыл тебя веками
Туман, разбавленный дождями,
Сверкая дивными чертами,
Стоишь, никем не превзойдён...
И так мне захотелось в Питер,
где родился, где учился, где воевал, всё это
Вызвало мечту,
Чтоб в сень отчизны возвратиться,
Скитанья кончив наконец,
Могилам предков поклониться,
И вереницы лет венец
С тобою слить и возродиться
К делам твоим, мой град чудесный,
Чтобы в объятиях твоих
Продолжить бренной жизни песню.

            Когда я поделился своими мечтами с многочисленными людьми, с которыми работал раньше, то получил несколько предложений: от НИИЭФА им. Ефремова, от морского НИИ, находящегося в посёлке Лебяжий, от ВНИИМР им. Коминтерна и ряда других.
            Нужно было сделать выбор. Конечно, работа везде была творческая.   
            Слава Богу, что я не был обременён кандидатской степенью, тогда бы были проблемы: во всех этих учреждениях стояла очередь защищённых на должность либо снс, либо завлаба, а меня всё это не касалось, т. к. у меня была военная пенсия, которую я получил в 40 лет, и которая не позволяла зарабатывать большие деньги.
            И так все годы после выхода в запас, работая, приходилось заботиться о том, чтобы моя зарплата не увеличивалась, т. к. избыток высчитывался из пенсии.
            Это идиотское постановление отменил Брежнев, спасибо ему. Нам, военным, было разрешено зарабатывать, сколько можно по способностям. Наконец-то справедливость восторжествовала.

Продолжение: http://www.proza.ru/2016/03/16/665