Громкие звуки чьих-то шагов вот уже который час не дают мне покоя. Они словно вибрируют у меня в голове... Пульсируют всё больше и больше, и терпеть это уже просто невыносимо! Я с зажмуренными глазами от неприязни к тому человеку, который посмел разбудить меня, переворачиваюсь с одного бока на другой, поправляя мягкое одеяло. Господи, когда эта пытка уже прекратится?! Кто так громко топает?! Они решили привести сюда слона, чтобы уж наверняка и как можно скорее свести меня в могилу?!
— Хватит! — внезапно выкрикиваю я хриплым голосом и соскакиваю с кровати, чувствуя прежде незнакомую слабость по всему телу, после чего вынужденно и покачиваясь ложусь обратно на кровать. Сильная боль волной проносится по правой руке, заставив меня издать жалобный стон. Господи... Неужели я жива? За что? Почему? Почему... Господи, по какой причине ты ещё не отправил меня в Рай? Все свои шестнадцать лет я жила только во лжи и в предательстве, никогда не подозревая о том, что все люди, которые как будто бы любили меня, лгали мне. Они постоянно плели мне наглую ложь о том, как сильно я им дорога. Но это неправда. Моё рождение было выгодно для них. Я первый ребёнок в семье, и мама недавно забеременела... лишь для того, чтобы за этого ребёнка государство дало ей несколько сотен тысяч рублей. С помощью этих денег она хотела сбежать от отца, от меня... даже от моего ещё не родившегося маленького братика, лишь потому, что любила другого мужчину. Но зачем же надо было всё делать тайно? Я узнала обо всём, когда случайно подслушала телефонный разговор мамы с её любовником. Оказывается, этот возлюбленный — её начальник на работе. Как же это низко... даже для неё. Я любила её даже несмотря на то, что она относилась ко мне как к чужой. Нет, она, конечно, называла меня своей дочерью, иногда улыбалась мне... Но с каждым годом я всё больше замечала, что в наших с ней разговорах слишком много напряжения и фальши. Зачем она изображала из себя заботливую мамочку? Чтоб ранить мои чувства и сбежать от нас с отцом в самый подходящий, по её мнению, для этого момент?
— Екатерина? Ты меня слышишь, Катя? — раздаётся приторно добрый голос какой-то женщины совсем рядом. Я сжимаю и разжимаю пальцы обеих рук, чтобы снять напряжение, но ничего не получается. А ведь раньше-то этот метод действовал! Похоже, что сейчас мне уже ничто и никто помочь не может... Я медленно поднимаю глаза на женщину и смотрю на неё убийственным взглядом. Это она... эта тварь всё это время расхаживала по комнате, из-за чего я проснулась, хотя могла бы ещё долго-долго спать. Её волосы длиною до плеч хорошо ухожены. Одежда ярко-розового цвета. Макияж как у самой настоящей Барби. От женщины исходит запах лака для волос с... малиной. Просто омерзительно... А ведь раньше и я любила всё такое РОЗОВОЕ. До того как поняла, что мои родители меня просто ненавидят. С тех пор чёрный цвет стал моим вечным спутником по жизни. И он им будет, похоже, до самого гроба...
— К-к-кто вы? — охрипшим голосом спрашиваю я, после вновь почувствовав резкую боль в районе правого запястья. Морщусь и начинаю здоровой рукой разминать затёкшую шею.
— Меня зовут Светлана Валентиновна. Я директор детдома номер сорок шесть, хотя сомневаюсь, что тебе что-нибудь о нём известно, — отвечает она своим звонким голосом. — Как ты себя чувствуешь, Катя? — интересно, как ей ещё не надоело произносить моё имя?
— Вы же знаете, что я в полной жопе, так что давайте сразу перейдём к делу, — стрельнув в неё взглядом, наполненным одной ненавистью и презрением, шепчу я.
— Насколько я знаю, у тебя нет близких родственников, — слегка кашлянув, неуверенно начинает она. — Правда, есть двоюродная бабушка, но она слишком стара, чтобы заняться твоим воспитанием, и скоро уже уйдёт на покой. Детей у неё, кстати говоря, нет, — голос женщины настолько равнодушный, что мне немедленно хочется плюнуть ей прямо в лицо. Не понимаю, как всё ещё держусь? — Также у тебя есть крёстная мама, но она, как только услышала твою фамилию, наотрез отказалась со мной даже разговаривать, — пожимает плечами эта Светлана. — И что же нам с тобой делать, Екатерина?
— Делайте что хотите. Мне всё равно, — фыркаю в ответ я, уткнувшись носом в подушку и прикрыв глаза, тем самым показывая, чтобы эта стерва больше никогда меня не трогала. А она тем временем, хмыкнув и промямлив себе что-то под нос, спокойно удаляется из палаты, после чего слышится громкий хлопок двери.
Не знаю, сколько я уже так лежу, но мне это начинает надоедать. Поэтому приходится со всех сил, которые у меня только остались, принять полусидячее положение и смотреть на белые стены, давящие на меня со всех сторон. Противный запах медицинских препаратов словно разрывает ноздри, и я прикрываю нос ладонью, но это только ухудшает положение. Со временем дышать становится совсем нечем, и мне приходится покончить с этой затеей. А ведь только что я могла задохнуться. Чёрт... Упустила такой редкий шанс!
Дверь открывается, и в палату заходит девушка в белом халате. Медсестра. В руках она несёт серебристый поднос и ставит его на небольшую старую тумбочку, находящуюся справа от соседней кровати, на которой никого нет. Я спокойно наблюдаю за тем, как девушка берёт с этого самого подноса белые резиновые перчатки, натягивая их на ладони. Затем она освобождает от упаковки шприц среднего размера, прикрепляя к нему острую и тонкую иглу. После медсестра уже из открытой ампулы набирает в шприц через иглу лекарство в жидком состоянии, давит на поршень и бросает на меня раздражённый взгляд, сказав в приказном тоне:
— Ложись на живот, — приходится повиноваться, и я, чтобы не удариться головой о спинку кровати, немного сползаю вниз. — Стяни плавки с ягодиц, — вновь командует она, и я неохотно делаю то, о чём она меня только что "любезно попросила". Игла вонзается в кожу, и при этом никакой боли, на удивление, не чувствуется, но с течением времени неприятные ощущения усиливаются, и мне хочется громко взвыть, прежде чем девушка наконец заканчивает пытку. — К тебе там посетитель, — неожиданно произносит она, встав напротив входной двери. — Мне его проводить до палаты, или ты сама к нему выйдешь? — равнодушно спрашивает она.
— Позовите, — только это произношу я, потому что на большее почему-то не хватает сил. С трудом натягиваю на себя нижнее бельё и опираюсь головой на спинку кровати. Неудобно, но вполне терпимо.
Мне, конечно, плевать на то, кто там пришёл. В любом случае это тот человек, которого нисколько не заботит, как же я себя чувствую. Главное, чтобы он как можно скорее оставил меня в покое. Это единственное моё желание, а больше мне ничего и не надо.
Дверь отворяется, и в глаза мне сразу же бросается форма полицейского. Из-за плохого зрения я не могу разглядеть лицо того мужчины, который направляется прямиком ко мне, но его крепкое телосложение кажется совсем знакомым...
— Здравствуй, Катя, — произносит он, со всей осторожностью присев на краешек моей кровати. И лишь тогда я наконец узнаю в нём того самого полицейского, которого видела перед попыткой самоубийства. — Как ты себя чувствуешь? — внимательно на меня посмотрев, спрашивает он. Я отворачиваю голову в сторону, не собираясь отвечать на его вопрос. Ведь, в конце концов, ему нет никакого до меня дела, точно так же, как и всем остальным. — Понимаю... тебе сейчас тяжело. Ты потеряла родителей и после такой ужасной утраты будешь жить ещё и в детдоме...
— Ничего вы не понимаете! — сама от себя такого не ожидая, резко перебиваю его я. — Ничего! У вас есть работа, а дома вас наверняка ждут любящая жена и родители. А у меня... — голос начинает дрожать. — У меня никогда этого не будет! Ни того, ни другого! И вообще, зачем вы сюда пришли?! — я бросаю на него озлобленный взгляд, но изумляюсь, когда он смотрит на меня с прежним спокойствием. Странно, это даже нельзя назвать безразличием, но почему же... Господи, да ему плевать на меня! Просто я хочу думать, что это не так! ВООБРАЖЕНИЕ!
— Ты пыталась покончить жизнь самоубийством... — начинает он, но я, словно самая настоящая идиотка, вновь его перебиваю:
— Ах да! А я ведь уже забыла! Неважно, это не имеет никакого значения. Давайте дальше. Скажите, какая я плохая и всё такое, только как можно скорее, а то мне нужно уже придумать новый план суицида, — измученно улыбаюсь и продолжаю нести всякую чушь: — И ещё скажите директрисе этого детдома, что я... бля... что на меня, короче, можно уже не оформлять эти документы, или что эти твари там оформляют. В общем, скажите, чтобы она шла на *** со своей фальшивой заботой.
— Нельзя делать вывод о человеке по первому сложившемуся о нём впечатлению, — не обращая внимания на мою грубость, проговаривает молодой человек. — Тебе сейчас стоит собраться с мыслями, успокоиться и продолжить лечение. Ты потеряла слишком много крови. А я тем временем попытаюсь уговорить твою крёстную удочерить тебя, — я хмурюсь, вслушиваясь в его слова, в его... искренность? — Каждый день тебя будет посещать психолог, и ты должна внимательно его слушать, следовать его советам. Если с удочерением ничего не выйдет, тогда... — он тяжело вздыхает. — Тогда тебе придётся жить в детдоме и надеяться на то, что в конце концов тебя кто-нибудь удочерит, — через пару месяцев мне уже исполняется семнадцать, так что не так уж и долго мне придётся прожить в этом детдоме. — Ты должна справиться со всеми трудностями, ведь у тебя ещё вся жизнь впереди, — он смотрит на меня так, словно я единственный человек во всём мире, или что-то вроде того. Это очень странно, знаете ли... — Пообещай мне, что не сделаешь ничего дурного, пока до конца не выздоровеешь, хорошо? — спрашивает он, нахмурившись. Когда я сейчас смотрю на него вот так просто, без какой-либо неприязни или чего-то ещё, на душе сразу же почему-то становится легче. Это... невероятное, приятное и тёплое чувство. И к кому я это испытываю? К какому-то там полицейскому, совершенно незнакомому мне человеку. Видимо, окончательно с катушек слетела, раз его лицо мне кажется симпатичным, как и светлые волосы и наверняка хорошо развитая мускулатура. Господи, до чего же я докатилась?
— Хорошо, — стыдливо опустив глаза, произношу я. Его рука тянется к моей руке, но останавливается на полпути, и мужчина отдёргивает её, встав с кровати на ноги.
Ничего больше не сказав, он просто уходит, а я чувствую ещё большую опустошённость.