http://www.proza.ru/2016/03/16/1249
НА ЧУЖБИНЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
-6-
В ноябре 1944 года всем приказали переехать в Чехословакию, в Судетскую область (Sudetenland). Это место находилось рядом с Германией, там тоже проживало немецкое население - судетские немцы. В новом лагере кормили нас очень плохо. В огромное помещение по утрам завозили большой котёл, звонили, чтобы все подходили брать свою порцию. Принудительно собралось столько разных национальностей, что никто друг друга не понимал. Наши люди старались держаться вместе, но это не всегда удавалось. Один лагерь сменялся другим, названия городов, посёлков перемешались в памяти. Мы нигде уже долго не задерживались. Бывало будят среди ночи : "Raus, raus, schnell, schnell! ( Выходите! Быстрей! Быстрей!)"
Сажали нас как попало и куда попало, ведь с нами уже не было наших мужчин с телегами и лошадьми. Немецкие власти забрали отцов в ноябре 1944 года из Чехословакии. Всем пообещали, что ненадолго, они выполнят определённую работу и вернутся к семьям. Таким образом, мама и мы, дети, попрощались с нашим отцом навсегда.
Хорошо помню тот серый ноябрьский день. Стояла пасмурная, но сухая погода. Мы долго бежали вслед за своими отцами, которых увозили на подводах солдаты. Женщины пытались ругать детей, оттаскивали их от подвод, а солдаты не вмешивались. У мамы не осталось сил спорить с Миртой, она поверила дочери, что та добежит до следующего дома и вернётся. Нервы у мамы были до того напряжены от разлуки с мужем, от всей этой кутерьмы, происходящей с нами, что в лагере с ней случился нервный припадок. Она потеряла сознание. Пока её отхаживали, пока она пришла в себя, время пролетело, а Мирты всё нет. Я бегала то на улицу, то к маме назад, металась, от отчаяния не знала, что мне делать.
Что же могла предпринять в таких условиях шестилетняя девочка, рядом с которой захлёбывался от рёва четырёхлетний брат? Мама пришла в себя, через короткое время ей снова стало плохо. Женщины разжимали ей силой зубы, чтобы влить какую-то жидкость. Пришла женщина-врач, посмотрела маму и направила её в больницу. Я с Федей заснула на нижней части двухярусной кровати. Вдруг заходят полицейские, приводят Мирту. Она вся измученная, грязная, вырывается из рук, дрожит, плачет, хочет бежать и дальше догонять обоз с отцом. С трудом её уговорили, и она, обессиленная, уснула. А наши мужчины так никогда и не вернулись к нам. Я даже не знаю, где и как провёл последние дни и часы мой отец. Но я точно знаю, что перед смертью он думал и вспоминал о нас, оставленных любимых детях, о жене.
Маму опять подлечили в больнице, и она вскоре вернулась к нам. Наконец, мы получили от отца письмо, с Карпат. Он писал, что мужчины работают в каменоломнях, работа тяжёлая, а кормят плохо. Другие женщины видно тоже получили весточки от своих мужей. Жалость переполняла их сердца. В отчаянии все стали проситься на работу: на заводы, фабрики, убирать улицы. Хоть куда, лишь бы заработать немного денег и послать мужьям посылки. А нас, детей, заставляли идти побираться, просить милостыню, чтобы мы сами как-то выжили. Наш лагерь находился на краю города, где в уцелевших домах ещё жило местное население. Разные встречались люди: кто-то кормил нас и с собой продукты давал, а кто-то кости навстречу кидал и кричал: "Fresst, russische Schweine!( Жрите, русские свиньи!)"
Через много лет мы узнали, почему в Чехословакии, где мы остановились в то время в лагере, местные жители, жившие в своих домах, говорили на плохо нам понятном немецком языке. Их мужчины воевали на фронте на стороне немецкой армии. Это был Deutsches Sudetenland (Судеты), немецкая колония, как и Oberschlesien (Обершлезиен) в Польше. Воевали они заодно с Германией и входили in das Deutsche Reich. В 1945 году после поражения Германии Чехословакия выгнала их со своей земли, давнишней их Родины. Может кто-то из них и вспомнил о нас, беженцах, (Fl;chtlinge), ведь они тоже оказались на нашем месте.
-7-
Потом нас переселили в Австрию. Жаль, что я не помню названий всех лагерей. Они сменялись так быстро, что мы не успевали привыкать к новым местам. Жизнь в одном новом лагере оказалась немного полегче, кормили получше, и не только супом из кольраби, свёклы и картофеля. Помню, в супе плавали пауки, люди жаловались начальнику лагеря. Для детей отпала необходимость побираться. Война чувствовалась уже и там. Днём совсем низко летали самолёты, но бомбили больше ночью. По утрам, после завтрака, всех загоняли в большое помещение, затемняли окна и показывали военные фильмы и хроники. Мама очень переживала, смотря на все эти ужасы, часто после фильмов оказывалась в больнице. Мы и к этому привыкли, ведь детский организм и психика ко всему адаптируется быстро.
Семья Кутник находилась в этом лагере с нами, чудом нам удавалось держаться вместе. Бабушка и дедушка Кутник тоже постоянно болели. Федя и Адам находили себе занятия со сверстниками-мальчишками. Мы, младшие дети, были предоставлены самим себе. Находили причину, говорили, что мы идём к маме в больницу, а сами убегали на улицу. Всё чаще нас во время воздушных налётов, даже днём, загоняли в бомбоубежище. Иногда Мирта уговаривала бабушку Кутник взять Федю к себе, а мы с ней во время бомбёжки бегали по улицам, перебегали от дома к дому, вместе со всеми куда-то бежали. Бомбы больше падали на железнодорожный вокзал, на поезда, заводы. По-своему желанию, я думаю, лётчики сбрасывали бомбы на дома, на улицы, полные убегающих, обезумевших людей. Для лётчиков даже мирные жители были врагами, жалости в 1944-1945 годах не было ни у тех, ни у других. Да и какая жалость во время войны, всё что присуще людям в мирное время, давно забыто, разум, сознание работает совершенно в другом измерении. Человеческая жизнь, да что там одна, жизнь целых народов, обесценивается совершенно.
Бывало, только наступит отбой, люди выйдут из бомбоубежищ и снова раздаётся тревожный гудок "Fliegeralarm- (Воздушная тревога)". Не могу сказать почему, но мы, маленькие дети и дети постарше, интуитивно избегали этих убежищ. Возможно, мы помнили то время, когда жили во Львове. Это был полностью разрушенный бомбёжками город. Сначала его бомбили немцы и их союзники во время наступления в июне 1941 года, потом советские войска в 1943 году. Бомбоубежища там сделаны на скорую руку, они не могли выдержать ни бомбы, ни снаряды, поэтому и превратились в могилы для тысяч людей.
В Германии, в Австрии убежища были намного надёжнее, так быстро они не разрушались. Но нам казалось, что внутри страшнее, грохочет сильнее, воняет дымом и очень тесно. Почти всегда темно, ведь постоянно гаснет свет. Больше всего я боялась там потеряться среди людей. Мы сделали вывод, что на улице лучше, поэтому в убежище нас можно было загнать только силой. У нас откуда-то появилась сестринская белая косынка с красным крестом, которая со временем досталась мне. На территории лагеря, в тихое время, мы иногда играли в войну: будто бы подбирали раненых, тащили с поля боя (ранеными выступали малыши). Через три-четыре года, уже в Казахстане, мы играли с другими детьми, русскими, казахами, в эту же игру.
Возвращаюсь мыслями в Чехословакию, в лагерь, где мы жили. Я уже писала о том, что наши матери отпускали детей помладше просить милостыню в дома местных жителей. Среди злых людей, которые прогоняли нас, встречались и хорошие, добрые люди. С благодарностью вспоминаю одну такую приветливую женщину. Недалеко от нашей казармы находился небольшой красивый домик. Однажды мы с Миртой и Федей подошли к нему. Несмотря на сидящую на цепи и лающую во дворе собаку, мы остановились у забора и заглядывали в щели, в надежде, что кто-нибудь к нам подойдёт.
Вышла женщина средних лет, увела собаку, а нас впустила в дом. Со временем это стало повторяться часто. Как уютно, тепло и красиво оказалось в доме! Исцеляющее тепло исходило от печки, обложенной светло-коричневым кафелем. Хозяйка дома разрешала нам сесть возле этой волшебной печки и погреться. Стоял всё тот же ноябрь, в котором мы попрощались с нашим отцом. На улице - сыро, холодно, ветрено. Пока мы грелись, женщина собрала на стол еду. Пригласила нас к столу. Поняв, что мы очень стесняемся, приободрила нас. Как мы тогда накушались! Казалось, ничего вкуснее на свете не было - белый хлеб, повидло, кофе. Она рассказала, что у неё была доченька моего возраста, которая погибла при бомбёжке. Эта женщина дала нам с собой продуктов, всё что смогла, и сколько мы могли унести. Она приглашала нас приходить ещё. Мы и ходили, правда, других детей с собой не брали.
Со временем эта добрая женщина очень ко мне привязалась. Она смотрела на меня как-то особенно, а в глазах стояли слёзы. И вдруг она начала меня упрашивать стать её дочерью и остаться жить у неё навсегда. Я сначала испугалась, не соглашалась, так как не могла представить себе жизни без своего маленького братика, без Мирты и мамы. Особенно я любила братика. Потом эта женщина пришла к нам в лагерь, познакомилась с мамой, принесла всяких вкусных продуктов, сама напекла пряников, конфет. Она как-то узнала о нашем отце, о том, что он работает в каменоломнях на тяжёлой работе. Мама показала ей отцовскую фотографию, где он выглядел очень худым, непохожим на себя и наголо обритым. Отец прислал её в последнем письме.
Я очень хорошо помню, как эта женщина собирала вместе с мамой посылку отцу. Она сама осталась совсем одна, её муж погиб на фронте. Зная, как тяжело больной маме с нами, тремя детьми, она набралась смелости и стала уговаривать и маму отдать меня ей в дочки. А я уже и сомневалась, не знала, что мне делать. Мне так нравилось, когда она нежно гладила меня по голове, прижимала к себе и смотрела с любовью. Маленьким детям, даже в такое трудное время, нужна ласка и любовь взрослых. Но меня никто и не спросил, чего же я хочу? Мама твёрдо сказала: "Нет!" и настояла на своём: если судьба нам умереть, то всем вместе, вчетвером. А если выживем, то как она без меня домой вернётся, что потом ей отец скажет?
-8-
Как ни прижились мы в Чехословакии, в конце концов поступил приказ: собираться и ехать дальше. Что здесь произойдёт, не знали ни мы, ни местные жители. Следующий этап нашей жизни - Австрия. Время, проведённое в Австрии, выпало у меня из головы. Наверное, жилось здесь получше, чем в других лагерях, но бомбёжки скоро добрались и сюда. Мама переживала меньше, наверное, привыкло её сердце к тому, что рядом нет отца. Главное, он живой, и письма от него приходят. Как отыскивали письма адресатов - непонятно. Ведь наши места пребывания так быстро менялись. Поговаривали, что война скоро закончится. Мама приспособилась к утренним фильмам - журналам, сводкам, в которых немцы постоянно хвастались, как они успешно воюют, что делают с захваченной территорией, с её населением.
Я не запомнила название города, в котором мы жили. Всё уже смешалось в голове. Сначала приходят ощущения того времени, потом в памяти появляются события. Утро. Тишина, покой. Правда, холод пронизывает. Мы катались на каруселях, играли где-то, даже мороженое ели, несмотря на холод. И тут, среди бела дня, завыла сирена - "Воздушная тревога", вскоре последовала бомбёжка. Нас всех силой загнали в бомбоубежище, где мы потерялись друг с другом в большом скоплении народа. Через время с трудом выбрались на улицу и увидели рядом развалины. Кругом валялись камни, стёкла, ничего нельзя было рассмотреть из-за дыма и пыли. Кто-то уходил, если знал куда. А мы, маленькие дети, стояли растерянные, ничего не могли понять, всё стало неузнаваемым, ни улиц, ни тротуаров. Куда идти, бежать - непонятно.
Появились пожарные, принялись тушить то, что горело. Нас, плачущих и испуганных, привели домой в лагерь. Как-то узнали, что мы не местные. Постепенно возвращались другие дети, пришли и Федя с Адамом. Не было только моей сестры Мирты. Маму успокаивали женщины-соседки. Через какое-то время появилась и Мирта. Горе, недоумение, негодование, смех - все эмоции смешались, когда она вошла. Сначала почувствовали вонь, потом появилась сама Мирта.
После бомбёжки, уже в темноте, пробиралась Мирта в лагерь. Нормальная дорога исчезла, света не было, прожектора светили далеко. Среди этого хаоса сестра и заблудилась. Угодила бедная Мирта в туалет на улице, вернее в то, что от него осталось после бомбёжки. Малыши оказались умнее, стояли на месте, никуда не уходили, хоть и плакали. Мирта оправдывалась, рассказывала маме, что долго искала меня, не нашла и отправилась сама домой. Заблудилась, так как вокруг всё стало незнакомым и страшным.
Как сейчас вижу её в пальтишке со складками вокруг, в чёрном, плюшевом, с частыми пуговицами. На что оно стало похожим! На улице, в темноте, Мирту вытирали, как могли. Но эта неприятность оказалась мелочью по сравнению с той радостью, которую все испытали, увидев девчонку живой и здоровой. Затем мама и Мирта на траве обливали водой её пальтишко, вымывали все нечистоты. Пальто это получили со склада, откуда наши люди брали вещи с чужого плеча, с чужого тела. Одежда прежде была постирана, почищена, продезинфицирована. Перед отправкой в лагеря с людьми проделывали ту же процедуру, что и с одеждой, поэтому ни вши, ни другие заразные болезни к нам не приставали. Уже тогда у немцев имелись такие моющие средства, благодаря которым пальтишко приобрело первоначальный вид и даже не пахло. После этой бомбёжки все уцелевшие магазины больше не открывались, складов здесь не было. Приобрести что-то другое для Мирты не представлялось возможным. Так она и проходила в этом пальтишке ещё очень долго, пока оно совсем не стало ей мало.
-9-
После этого случая мы из лагеря не уходили, нас не отпускали, да мы и сами кое-чему научились. Вскоре нас отсюда увезли, и не на запад в Германию, а на восток. Об этом наши мамы узнали позже. Пробыли совсем недолго в каком-то лагере. Везли нас то в товарном поезде, то на машинах. Путь казался долгим, в основном, по лесам. Я запомнила еловый запах, чистый воздух. Был день, так как в моей голове сохранились эти моменты. В конце концов, оказались мы в большом, красивом и чистом городе, жители которого ещё не пережили бомбёжек. Почему красивый? В то время для нас, детей, все города казались большими, одинаковыми. Везде были большие заводы с высокими-высокими трубами, откуда клубился дым. Всё пространство, казалось, пропитывалось этим дымом. После бомбёжек эти огромные трубы валились вниз, на землю - страшное, на всю жизнь незабываемое зрелище.
Вспоминаю город Катовиц. В центре - высокие дома, на окраинах - низкие и чёрные, как дым, а воздух, как в тумане, солнца не видно. Мы в таких городах не задерживались подолгу. В Австрии было по-другому, все хотели там остаться до конца войны. Но кто нас слушал? В такое тяжёлое время ещё кого-то волновала судьба простых людей, беженцев.
Так вот, этот чистый, красивый город назывался Дрезденом. Попали мы в лагерь, где не оказалось кроватей. Люди размещались на полу, досками перегородили большое помещение на клетки для каждой семьи. Спали, тесно прижавшись друг к другу. Здесь же находился тот нехитрый скарб, что каждый тащил за собой по неизведанной, жизненной дороге. Клетки были сколочены, сконструированы на скорую руку. Всё пространство представляло собой огромное общежитие. В памяти ясно вижу эту картину, понятно ли будет?
Попытаюсь кое-что вспомнить. Высота досок примерно 20 см, внутри клеток пол выстлан соломой, сеном. Ряды таких клеток тянулись бесконечно. Между рядами - проходы, где могли бегать, играть дети. Возле дверей, в ряд стояли столы, на которые ставили большие баки с едой. Их привозили для нас на завтрак и ужин. Попали мы в это помещение скорее всего ночью, помню, как сильно мы хотели спать. Мама нас, сонных, раздевала и укладывала. Утром мы проснулись и увидели, где находимся. Для нас это было в новинку, поэтому наше жильё нам вначале понравилось. К утру набралось очень много людей, беженцев свозили отовсюду. Наступило время обеда. Всех по очереди приглашали в другой зал, где люди могли нормально разместиться за столами и спокойно покушать.
Наша мама постоянно находилась под гнётом страха: она боялась потерять своих детей среди огромной, незнакомой массы народа. Братика она носила на руках на эти обеды, мы держались рядом. Многие терялись, отбивались дети, даже семьи, друг от друга. Отставали, оказывались в разных лагерях. С некоторыми, даже из нашего села, судьба сводила нас, с другими больше никогда не встречались. Наших, близких нам людей, семьи Кутник, в этом лагере не оказалось. Как маме пришлось тяжело без их помощи, участия, ведь раньше мы в наших скитаниях не расставались. Да и отец на прощание просил нас держаться вместе.
Стояла зима, декабрь 1944 года, прекрасное предрождественское время. Наша тётя Каролина получила вызов от своего и нашего отца брата Карла. Она со своими двумя сыновьями поехала к нему в город Хемниц. Этот, единственный оставшийся в живых брат отца, уехал в Германию в 1918 году. Мы к нему не поехали, так как наш отец противился этому. Он не хотел оставаться в Германии, надеялся, что наша семья вернётся назад, на Украину. Как же он был наивен в то страшное время. Чудо, что мы всё ещё живы! И, конечно, злая судьба и чужая воля распорядилась с нами по-своему...
Беженцев со всех мест навезли в Дрезден видимо-невидимо! Нас переселили в другой лагерь с двухярусными кроватями, а вновь прибывших размещали в нашем временном лагере. Кормили всех на удивление хорошо. По воскресеньям мы получали белые булочки с искусственным мёдом и чай. Эту вкусную еду мы потом вспоминали в Казахстане в течение многих голодных лет.
Вскоре после отъезда тёти Каролины, к нам на несколько дней вернулся наш отец. Мы отвыкли от него за это время, нам казалось, что мы его вечность не видели, да и изменился отец сильно. Он жалел, что не смог увидеться с сестрой. Мы с Федей в это время болели корью, лежали в постели с высокой температурой. Несмотря на лихорадку, на почти бредовое состояние, я помню это счастливое для меня время. Наш ненаглядный, добрый папа находился с нами не больше трёх дней. Удивительно, что Мирта не заразилась от нас корью. Она смогла подольше общаться с отцом, обнимать его и видеть рядом с собой.
Детей в лагере собирали в группы, в другом помещении готовили к Рождественскому празднику. Мы разучивали сценки, песни, стихи. С тех пор я помню песню: "O, Tannenbaum, wie gr;n sind deine Bl;tter". Наконец, наступил праздник. Всех детей повели в большой красивый дом, в огромном зале которого стояла высокая нарядная ёлка. Для нас это было завораживающее зрелище. В своей жизни мы такого ещё не видели и не испытывали. Ёлка вся сияла, украшенная гирляндами, игрушками, горела разноцветными крохотными лампочками. Этот день остался у меня в памяти, как навсегда прошедший, прекрасный сон. Дети пели и веселились, выступали со сценками, водили хоровод. Потом нам раздавали подарки. Мне досталась красивая кукла c моргающими глазками и качалка с постелькой для этой куклы.
Наши матери находились в другом зале, им власти тоже устроили праздник. Они пели немецкие песни, разговаривали, любовались ёлкой и кушали, кушали. Хоть ненадолго, хоть немного оттаяли их больные души и сердца. Им и с собой дали продукты: пряники, конфеты, пироги для себя и своих детей. Мы втроём еле донесли эти подарки "домой", в лагерь. На улице тихо падали и таяли снежинки, свет от горящих фонарей струился по дорожке. Тишина. Тепло. Казалось, мы побывали в сказке. Так мы шли рядом и любовались окружающим миром. Братик Федя - пятый годик, мне - седьмой и Мирте - десятый. Печёные булочки, пироги так вкусно пахли. До сих пор, как ощущаю ванильный запах, так вспоминаю то время. Вечером мы с сестрой долго играли с куклами, с качалкой, нам казалось, что это всё настоящее.
Вскоре после этого радостного вечера днём пришли в лагерь взрослые люди и стали переписывать детей старше десяти лет. Мальчиков брали на обучение в Гитлерюгенд, девочек - на медицинских сестёр. Наша Мирта была в то время рослой девочкой, но ей только в октябре исполнилось 9 лет. У матери спросили разрешения взять Мирту на обучение, обещали, что она многому научится. А чему может научится девочка, сидя в лагере? Мирта хотела, чтобы её записали, а мама была против. Она сказала, что не отдала бы дочь и в десять лет. На что ей ответили: "В этом случае у вас никто разрешения не спросил бы. Взяли бы и всё". Федя Кутник, к счастью, в это время с родителями находился в другом лагере, в другом городе. Он остался рядом со своими больными близкими людьми.
http://www.proza.ru/2016/03/16/1314