Хорошо мы жить стали. Зубы под наркозом удаляют, импортную лапшу спагетти кушаем, и даже на уши нам её бесплатно вешают.
Инфляция 13 процентов. Вроде бы и терпимо. Пока импортную лапшу в телевизоре мысленно кушаешь. В магазин заходишь…
Кому война, кому мать родная. Бизнесмены тоже люди. Цены заворачивают. Вчера кто-то сказал про дополнительную бумажку к сертификату на партию молока. Они, бизнесмены, ушки на макушке, они тут как тут. Говорят: «Бумажка дорогая, целых два листка ценной бумаги в себестоимость тонны молока с бумажкой войдёт, стало быть, на молоко и масло придётся цены поднять процентов, так, процентов так, – соображают они в зубах спичкою ковыряя, – процентов так… Процентов ещё на десять. Ага!»
Чуть сарделькой я не подавился. Кушал я, в телевизор глядя. Что делать, человек я прижимистый.
Банки вклады от нас принимают, чтобы на вкладах мы немного заработали, чтобы нам как-то помочь. Под 8 процентов берут. Во как! Колбаса, правда, вдвое подскочила. По телеку, как будто мою прижимистость уже пронюхали, на позитив настраивают, успокаивают: дескать, есть предел всякому беспределу, всему есть – и плохому, и хорошему.
Когда я сардельку за четыреста уже кушаю, информируют:
– ЦБ установил максимальные ставки на кредиты для физлиц не более тридцати процентов»… Сарделька моя, за четыреста, в пищеводе вообще застревает. Нам по 8 , им по тридцать!
Два стакана воды, не за дарма, из-под крана взятой, мне жизнь спасли. Проскочила!
В 1998 году был супер кризис. В одну ночь полстраны разворовали. Вечером банки транш от МВФ получили, утром… Девятого числа утром – уже тю-тю… Денежки в одну ночь уплыли в неизвестном направлении. «Не знаем, – сокрушались наши главные банкиры, – куда всё уплыло?»
Спрашивали один другого: «Ты не брал?» – «Не, я не брал. А ты?» – «Я!? Да боже упаси! Дворники тут вчера возле ЦБ ошивались Подметали. Может, они… Пьяные потом гуляли. Крепкие такие ребята. За одну ночь весь транш! Не хватило ещё... Мётлы пропили!»
Как сейчас девятое августа я помню: главный банкир в банке, в котором я свои две тысячи держал, пострадал тоже. Лопнул банк, и денежки у Смоленского пропали. Мои там же и накрылись тем же предметом. Как сейчас себя грустного на диване вижу. От суицида сам Смоленский меня, спасибо, спас. Я – на диване, он в телевизоре чуть не плачет. Нашатырь на платке ему к носу несут, чтобы ещё пожил, чтобы не скопытился раньше времени, горем со мной не поделившись. Глядя на бедного человека, я суицид личный исключил сразу. Из-за двух тысяч вешаться? В жизни много ещё интересного. Ещё пива попью. На бутылках – сдам – заработаю… Мои копейки в его банке – это капля в море. Две тысячи. Было бы чего жалеть! «Вешаться!»
А вот человек залетел по-крупному!
У него горе, так горе. Даже и не горе, а страшная катастрофа в отдельно взятой большой голове.. И нет хорошего способа из жизни уйти, геенну огненную в душе нежной потушить нечем … Мучился-мучился, не придумал. Ушёл из телевизора куда-то. По миру с палочкой и с торбою на плече. Куда ещё? Долго мы его не видали. Не ведали, где, на каком углу он с кружкой в руке стоит. Однажды в телевизоре наконец опять обнаружился. Всплыл в медийном пространстве уже не банкир – уже новый русский граф. Во, сколько в кружку ему насыпали!
Крестьяне на него жаловались. Сечёт на конюшне, ежели они за грибами в его лес ходят, или на зайца охотятся, потому что поесть, кроме грибов и зайцев, нечего. И Некрасов в тех лесах когда-то охотился, грибы собирал с крестьянскими ребятишками за компанию. В старину у поэта дом здесь был хороший – наследство, да книжки изданные, да в карты ещё Некрасов хорошо играл – наскрёб на «усадьбу», так сказать. На избушку! Если в том лесу рядом с недвижимостью нового графа Смоленского «усадьбу» поэта поставить и рассматривать.…
«Банки – это кровеносная система «нашей» экономики», – научный ликбез нам бесплатно дают. А нам, прижимистым, экономическая наука плохо даётся, зависть усвоению мешает. Нам всё кажется, что банки эти – не система кровеносная, а система пищеварения. И, может быть, настало время ей клизму очистительную поставить. Так мы, кушая сардельки по пятьсот, аполитично ситуацию анализируем.
И бизнес, который нас кормит, рот чей-то напоминает. Перед этой самой системой пищеварения где-то он расположен… В магазине, жадюга ненасытный, там , где кассы, он широко раскрыт, денежки мы в него дружно суём, как бегемоту зоопарке бананы в пасть складываем… Своё место где-то сзади системы пищеварения потом ищем.
Голова у того рта и той системы пищеварения хорошо мозгами работает. «Чиновники! Чиновники вона побежали... Держите их!» – говорит она в телевизоре не моргая, в зубах спичкою ковыряет. А рот их системе пищеварения подмигивает, когда мы отвернёмся.