Павлику младшему.
«Храбрость быть собой»
Ошо.
…Глаза застилает туман.
осень.
я очутился в овраге.
возвращаться не буду.
не потому что плохая примета,
в таком тумане,
застилающим глаза,
я не возвращусь туда,
откуда пришел.
а может это не туман.
может это печаль застилает
глаза.
ведь осень.
но отчего печаль.
ведь я живу,
я не изменяю себе,
а более разве есть кому,
я не предаю друзей, потому
что у меня их нет, а может
уже нет, я не мщу врагам,
не припомню, а были ли они,
а есть ли они у меня, я не
обидел соседа, потому что
не общаюсь с ним, потому
что он там во все-ленной
другой на расстоянии двух
парысек, всего-то пары
секунд, но они НЕ-одолимы.
глаза застилает туман.
а может это некая туманность
догнала меня и объяла
своими рукавами
глаза застилает туман.
осень.
…одинокость, один-о-кость,
один-очество.
разделённость.
разделённость?
такого слова нет.
займите у соседа.
пересечение пространств.
пространств? есть одно.
одинокость.
нужность.
потеряна нужность.
кто найдет? некоторые
ползают по полу, шарят
под стульями.
кто возвратит,
тому вознаграждение.
спасибо.
разделите яблоко пополам.
вкус яблока.
вкус яблока и в половине яблока.
кто делит? кто?
голова моя на плахе,
Плаха девичьи колени.
…ма … «история повторяется»,
скажет ма– её мир. ты часть.
её жизнь. ты часть. или вся
жизнь. весь мир. разве –ма,
мужчина с бритым черепом.
он сидит с восточной стороны
квадратного стола. четверо
играют в карты. « история -
смешно», ма– ты продолжаешь
быть в ней, продолжаешь.
тогда все знал. теперь ничего.
защищенный как
тогда, но ничего не знаешь,
где жизнь твоя бродит бездонная.
и вдруг. –ма, это говорит
мужчина сухо-и-парый.
скулы торчат. «истории
нет, одни сказки», сидит с
северной стороны стола.
«что значит повторяется, а, что
значит». бормочет тот, ма– не
стало. ушла одна. где был.
чем занят был, чем. собой
ты предмет. да, предмет.
потому одна. потому ушла.
и ты потерял всё. кроме
жизни. но уже, уже другой.
будто чужой. ветры
холодные. не те, что были
вчера. надо. надо. –ма, кто
сидит с северной стороны,
бормочет сухо-и паро.
глядит в карты. «ничего,
ничего не повторяется
в картах. как вы мне надоели, умники, за-умники.
играйте, а то», ма– надо
начинать жить. неужели
надо учиться заново. вот ты
и обречен жить. во втором
при-рождении. да-да ты
забыл, ты же знал, что
будет, стрясётся это вдруг.
ты боишься потерять себя.
не бойся. она не позволит –ма,
«без штанов уйдете», торопит
их с южной стороны стола
мужчина южно-преюжный,
мужчина не знойный,
похож на всех, «вот и всё,
мизер сыгран, считайте».
ма– стать другим,
стать другим значит
продать, не предать, нет,
не предать себя. и жить.
но не не быть. скажи
спа-си-бо. той, кто ушла.
одна. а душа она никуда
не уходит. разве ты не
чувствуешь, что она –ма,
«считайте, а я кофе заварю.
вот это да», хрипловато
заметит мужчина
с западной стороны
стола. «кто одолжит
сотню» ма- она рядом.
ты никому ничего не должен.
и не благость это, и славить её
тебе не надо. это жизнь на
–ма, «ладно», - говорит
мужчина с южной стороны
стола, подходя с кофеваркой
к столу, «ладно, сотенку
я тебе прощаю». «нет, я
гордый», - не соглашается
вяло мужчина с западной
стороны стола похожий
не на всех. ма– , на двоих.
второе рождение – при
окончательное и обжалованию
не подлежит…
…мы уходили порознь, да
мы и жили-то порознь, но
вот беда, впрочем не беда,
а бедушка, и даже не
бедушка, а так, опасность,
вероятная, расчеты дали
огромный разброс
вероятия её явления,
но всё-таки какая-никакая
а опасность объединила
нас в решительности поступить
так, а именно – «уходить»,
но порознь, всем
хотелось выжить, хотя
говорить о кончинном
итоге опасности, если она
настигнет нас, было
сильным, но намеренным
преувеличением, намеренным
поскольку планетарное
постановочное ведомство
время от времени устраивало
вброс в информационные
потоки единой сетевой
системы посылы о
приближающейся опасности,
формируя очередной
постановочный исход,
преследуя цель или
цели не доступные нашему
ограниченному вниманию,
и мы не благодарно, не
смирительно, не согласительно
принимали как должное
решение планетарного
постановочного ведомства
об ограничении личностного
внимания изъятием
большей части пространства
нашего внимания, тем
самым облегчая наши
ощущения от жизни, её
препровождения здесь,
очищая от ненужных
побуждений определить,
что происходит, что
происходящее сулит,
и сулит ли, или пройдет
мимо, но так или иначе
мы уходим порознь,
и тогда я остановил
часы, время перестало
существовать для меня,
и должен сказать, что
на остановку времени
я имел право согласно
моему личному
указательному договору
с планетарным постановочным
ведомством, но с условием,
что я не возвращусь
туда, откуда пришёл,
не замкну путь
в безвременном
пространстве, и я
не нарушу договор,
иначе я стану, я предстану
врагом, будучи
объявлен таковым,
врагом самому себе, чего
ещё большего не желать.
…танго, дождь идет,
за окном солнце,
я слышу как я говорю
себе, а кому еще
говорить, если не себе,
мы уходим туда,
откуда пришли,
я говорю это так,
как сказал бы – сегодня
восемнадцатое не брюмера
а ноября 2011 года,
час? 22 часа 53 минуты,
секунды? они рассыпались,
их не собрать, наступит
ли время их собирать,
а может закрыть глаза,
смежить защитные веки,
чтобы увидеть не
секунды, не минуты,
подобранные во всего-то
в горсть, а чтобы увидеть
себя забытого, вот улица
видится, или это слова
предстают, слова, слова
для них время ничто,
оно ничего не значит,
и слышится, как они,
слова набегают оттуда,
куда заходит солнце,
испания не фламенко,
мадрид не гитара,
испания – серрано,
главная улица, по которой
все уходят, я тоже, я ухожу,
я не хочу уходить,
но самолет, как жаль
что не самокат, пока
не на взлетной полосе,
стюардесса у входа
на борт ожидает меня,
я опаздываю, самолет
не улетит без меня,
испания, не фламенко,
мадрид, не гитара,
испания, видение, чье?
…ма… да второе
рождение, окончательное
и обжалованию не
подлежит –ма, дорога.
я вижу её. она одна. ей
легко на душе. душа. вот
она, рядом, шепчет. это
ветер. будь одна, не дели
это слово, ма–, встать, суд
идет. прокурор зачитывает
замшело, пуповина
отрезана – раз, и даже
спаси-бо не сказал, кровью
чьей обзавелся – два,
спрашивает прокурор,
чьей –ма, это чудо – и –
творное слово, слово
«одна». не дели. дорога,
тополя слева, справа,
впереди она, дорога.
позади, никто не
оглядывается, там дороги
нет, там –ма, зал молчит.
прокурор кашляет.
откашлявшись говорит,
и вот во второй раз,
во второй подчеркиваю
неотвратимый раз пуповина
отрезана, по живому месту.
кто-то из зала спросил
по душе? прокурор
сделал вид, что не услышал,
даже не отмахнулся
по-прокурорски, а
продолжил, и отошла
она к тебе и ты не сказал
в раз второй спасибо
а адвокат вскакивает с
места заседания,и, заикаясь
возражает, «он, он потерял
себя-бя-бя». зал ахает.
«он искал себя годы,
искал». прокурор отпив
воды из графина
вчерашнего, как-то
посникшему вдруг,
подтвердил, знаю, я знаю,
он найдет себя, дай
бог, и потому я прощаю,
прощаю. присяжные
молчат. им и положено
молчать, судья
отводит взгляд к окну.
там дождь, первая
гроза, в мае, май
месяц рождения, первое.
а когда второе. может
сейчас январь, подумает
судья –ма, улыбка.
я вижу её, или это
все-таки дорога. я
встречаю её, проходящую
мимо и уходящую.
дорога, ма– ,
суд идет, встать.
судья вер-диктует,
подсудимый невиновен,
освободить из-под
намеков в зале суда.
зал молчит. я седеющий,
я в коротких штанишках,
волосы зачесаны
на пробор на бок, так
любит мама. она
улыбается. дорога. я
вижу её. она одна…
…мы уходили, без меня,
я остановил время.
чудесная пора, пора без
прежних обязательств, пора
отлучения от всех и от всего,
что заполняло, а, если быть
точным, успевало заполнить
проходящее мимо
время, уносящее с собой
наши возможности, и
то, что стали данностью
и обрели знак вероятия
равный единице, и те, что
остались в сослагательности
но знаком вероятия равным
нулю, кстати должен сказать,
что мы ими гордились
не менее, чем ставшими
данностями, порой
в жизненном пространстве
с остановленным временем
иногда наступало
что-то вроде уныния,
и даже скучания по
обязательствам, которые
вовсе нас не угнетали,
а были благодаря усилиям
планетарного постановочного
ведомства нашей личности
частью, продолженной
во внешнее пространство,
да и время с давних
пор перестало для
нас быть трагическим
безголосым напоминанием
о том, что ожидает
нас в будущем, потому,
да-да, потому что никто
не знал, что ожидает нас,
и каждого из нас, если
не нарушены правила
жизни, подтверждаемые
всеобщим пактом
согласия, но остановить
время не значило просто
уйти на покой, на отдых,
нам не отчего было уходить
на отдых, а обреталась
возможность побывать
в ином пространстве,
ощутить новые
обстоятельства, но при
этом не возвращаться
в прошлое и не влиять
на общее будущее, и
любое отступление от
обязательств немедленно
засекалось обзорной
станцией слежения и как
следствие приводило к
высылке нарушителя
на давнее островное
существование, а так,
остановив время, человек,
должен был уйти в слова,
в слова – призраки,
которые и станут его
жизнью, но если кто-то
подумает, что я не жил,
тот ошибется, ведь слова
там без времени обретали
душу, обретали способность
быть, и стоило мне
поймать в полете,
напоминающем ломкий
полет бабочки, слово,
как оно преображалось,
оно воскрешало,
и камень обретал дар
речи, и слово «встреча»
обретало явление, обретало
имя и даже продолжение,
и встретив её, я подумал, как
она хороша, а теперь,
говорю, она была хороша,
но неисправимо безразлична
к моим про-явлениям, хотя
она, да-да, ведь она выбрала
меня, она изобразила
чудесную встречу со мной,
и мы провели вместе
не одну встречу, и исходили
по берегу, усыпанному
черной галькой, не один
эталонный километр
пространства вокруг
озера сбывшихся
надежд, но у нас надежд
с ней не было, и быть не
могло запретительно,
поскольку тогда появлялся
канал воздействия
на будущее, а озеро
это осталось от вечно
прошлого существования
тех, кому мы пришли
на смену, но это
уже и вовсе другой
интерес, лежащий
далеко в стороне от
нашей жизни, потому
мы не были, мы не будем,
мы есть и этим всё сказано,
ну а встреча с ней
во время пребывания
в пространстве слов
с остановленным временем,
так и завершилась нечаянно,
как и случилась,
но я её все-таки
вспоминаю…
…ворота настежь,
калитка снята с петель,
крыльцо стеснительно
улыбчиво, обрамленное
резными из нетронутого
дерева наличниками,
ждет, ожидание, гостей?
прохожих, похожих,
на кого, на два слова,
но в разных предложениях,
прохожие, куда
уходят предложения,
не знаю, предложения,
которые могут заставить
сердце биться вновь,
в новь, ворота настежь,
крыльцо, дом. в нем
много слов, их веселые
личики в окнах, дорожка,
вокруг молчание, кто
молчит, кажется дорожка
зашуршала, или это
ветер шутит…
…ма… одинокость или
одиночество, скажет,
из-речёт тот, кем я был
вчера… подумать или
перестать думать…
уходящий вдаль или
стоящий у окна… я
спрашиваю, что скрывается
за этими знаками и
связаны, ма– , как ты
влюбился. в-любился
тогда. ей было 19 лет,
ветер, свободное
падение, все было нипочём.
мама провожает тебя с
улыбкой, когда придешь.
ты ушел. во взгляде
тревога. кто ругает?
друг, мама нет. выбора
не было. кто её прибрал.
взяла её к себе в лаборантки.
год. всего лишь год.
а потом как ветром сдуло.
и был ветер продувной,
звали её мария.
спустя –ма, ли они
между собой? скрывается
за ними «я». буква?
да буква, пожалуйста
вот вам она буква «я»,
и знаки эти связаны,
ма– , 30 лет ты встретил
её на улице.
мария! ты ли это,
магдалина. а ты всё
шутишь, я теперь знаю,
кто такая магдалина.
ну и что ты надумала,
спросил ты. что я
святая, спаси-бо маме
твоей. тут подъезжает
маршрутка. ты едва
успеваешь сесть. но
перед тем крикнешь,
передам, –ма, и не
только между собой, а и
тысячами обязательств,
тысячами надобностей
«быть». что такое
«быть»? спроси у мамы…
…мы уходим, но
однажды я получил
из планетарного
постановочного ведомства,
из его присяжной
комиссии предложение,
странное, но в духе действий
этой комиссии двоякое,
оно было и рискованным,
и соблазнительным,
предложение стать
про-куратором пока я
остановил свое время,
да-да именно про-куратором
деятельности жизнетворящего
конвейера, сбрасывающего
разно-и-образные жизни,
облаченные в слова вовсе
не обязательно в смысловой
обвязке, но сбрасывающего
за пределы нашего
пространства,
при всем при том неся
полную ответственность
за последствия, в чем и
заключался риск; но я
хорошо знал практику
подобных предложений
с высоким вероятием
поражения себя даже
удачей, знал, что именно
такие по-ручения и
предлагались остановившим
собственное время,
а все потому, что само
планетарное постановочное
ведомство в лице
присяжной комиссии в
случае чего, скажем
нежелательных следствий,
не несло никакой
ответственности, а согласный
на предложение субъект
с остановленным
собственным временем,
мог избежать ответного
удара последствий,
если точно уложится
в жизненный отрезок,
когда собственное время
отключено, и тогда
первый ответ последствий
на про-кураторское
действие только уткнется
в мощный силовой щит,
за которым время
вновь включается,
но сигнал о том, что
первый ответ последствий
достиг щита, будет
зарегистрирован
присяжной комиссией,
и субъект получит
высокий бонус,
позволяющий в течение
трех последующих
временных полос
заниматься только собой
и не служить общим
для всех задачам
планетарного постановочного
ведомства, но, вот тут
большие НО,
если ты, субъект
не уложился в
жизненный интервал
с отключенным
собственным временем,
тогда пеняй на себя,
ответы на последствия
могут с тобой разобраться
и даже разделаться, так,
как они сами предпочтут,
и что я по-решил, мне
самому это пока
не известно…
…погружаясь в море
слов, создавая некие
смыслы из слов, понятные
или непонятные,
связные или бессвязные,
я впадаю в состояние
отрешенности, впадаю в
отлучение от всего, что
есть, и от себя из спектакля
по пьесе «моя жизнь»,
да я, отлучаясь от всего,
возвращаюсь к себе, к
тому «себе», знающему
всё обо всём, как было
до рождения, и пытаюсь
словами тщетно, легко
и насладительно передать
смыслы очерков моего
давнишнего «я», очерки
только прикасаемы,
прикосновения разве и не
есть откровения, и разве
не в этих прикосновениях
назначение наше и
необходимость «быть»,
и тогда я остановился, я
сказал себе хватит,
в словах правды
не сыскать, поставь
лучше баха, того самого
баха, с чьей музыкой
река твоей жизни впадает
в море, которое есть
«я», или всё, всё ещё
позади…
…ма… и вдруг, не стало.
а сердце продолжает
биться. а кто будет
поминать, если не сердце.
вдруг, а вдруг ли… –ма,
откровение. моё, твоё,
её, наше, всех, кто есть.
оно незаметно, оно
рядом есть… ма– , кто
успевал броситься в
реку бурливую и
вытащить на берег.
кто вырвал из рук цыган,
едва не укравших
кого, окажется меня…
–ма, не спрашивай,
не оглядывайся, смотри
вперёд. дорога. жди,
радуй её, радуй.
не останавливайся.
прохожие, как и положено,
проходят мимо.
дорога. иди с улыбкой.
твоя улыбка. её улыбка.
неделимо. и теперь
ты можешь сказать,
да, и пришёл тот, кого
я ждал…
…глаза застилает туман.
осень.
осень слов.
они теряют теплоту.
вот и вспаханное поле,
чёрное, до самого леса,
ворон важно ворожит,
ходит кругами,
когда же взлетит.
вспаханное поле,
вспахана тропа,
нет пути к возвращению,
нет…
…глаза застилает туман,
осень,
осень слов.
я собираю слова,
пытаюсь их согреть,
дышу на них,
но сквозь туман
не вижу их смыслов.
но все равно
собираю слова,
складываю их в строки,
когда рассеется туман
прочту.
и вдруг луч солнца,
откуда, зачем,
кому он нужен,
луч солнца вдруг,
или улыбка,
солнце и улыбка,
чья, занеслась,
сверкнув, секира,
а секира милой
ласки…
…не возвращаться,
возвращаться не плохая
примета, а лукавая
напрасность,
возвращающемуся
стреляют в спину,
а уходящему нет,
потому что прошлогодняя
осень не стреляет,
да и туман застилает глаза…
… наконец я оставил себя
там, где началось всё,
я исполнил последнее
указание присяжной
комиссии и догнал всех,
когда я их догнал
идущий последним
успел шепнуть мне, мы
возвращаемся, но и шепот
был запрещён, был под
за-претом, но его никто
не услышал, а если
услышал, то сделал
вид, что он глух,
но не слеп…
… мы уходили,
я с не исчерпанным
остановленным временем,
а они, не знаю, я не имею
права их спрашивать,
так же как они меня,
мы уходили, уходили,
порознь, как и жили,
но не я, потому что
я остановил своё
собственное время,
я стал тем, кем не был
и кем не буду,
а они, они остаются
теми, кем были,
кем будут в будущем,
но не я, я вошёл
в про-кураторство,
я среди них, и потому я
говорю, мы уходили, и
каждый шаг для них это
часть времени, или я
ошибаюсь, или всё это
то, что уже сбылось
в будущем, и они
из него возвращаются,
и встретили меня,
остановившего
секундную стрелку
по праву согласно моему
личному указательному
договору с планетарным
постановочным
ведомством…
… или это от того, что
глаза застилает туман,
май, но в мае не бывает
туманов, в моём мае
бывают,
всё бывает
в моём мае,
даже я рождаюсь в мае,
рождаюсь раз,
и два – спустя время,
измеренное в единицах
парасек, и продолжается
оно, и продолжается
рождение…
СПАСИБО,
удачно закончил,
подумал я, главное,
не смотря на остановленное
время, вовремя…
Однако, это ещё не всё.
Дело в том, что мой добрый
приятель-первый-и-последний-
-критик остался недоволен
окончанием моего
сочинения и предложил
свою разно-и –видность
окончания, которую
слегка обработав, я
и предлагаю вниманию
добро-и-порядочного
читателя.
итак,ещё одно последнее…
изложение окончания.
иногда, мне
представляется,
что мы рождаемся
только для того,
чтобы болеть,
хотя некоторые из нас
умудряются между
болезнями что-то
на-творить, что остается
в памяти следующих
поколений.
Вот теперь всё,
и спаси-бо приятелю-критику
и ильфу-с-петровым
за подсказку.
кстати, прочитав
новое окончание, мой
критик-и-приятель заметил
«нормально», хотя, если
честно по-авторски, я не
знаю, что такое «нормально»…
Москва, ноябрь, 2011
ПРИЛОЖЕНИЕ
Хайку-2011-1
Я не жду гостей
У меня нет дома, нет стола,
У меня есть дорога.
Хайку-2011-2
Синий дождь,
Или я ошибаюсь,
Друг не придет.
Хайку-2011-3
Я беседую с другом,
Он живет по ту стороны горы,
Гора не помеха.
Хайку-2011-4
Очерки облаков,
Донесите мою печаль
До той, кто не ждет меня.
Хайку-2011-5
О, небо,
Ты слишком велико
Для двоих.
Хайку-2011-6
Седина,
Говорят, я стар,
Но солнце старше.
Хайку-2011-7
Я всё ещё люблю,
Люблю вас, слова,
И разве изменю.
Хайку-2011-8
Одиннадцатый год,
Забудем о двух тысячах,
Они не в счёт.
Танка 2011-1
Счастливые дни,
Их песня пронеслась мимо,
Обожгла сердце,
Где море, где берег наш,
Что утолит печали.
¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬
Нас всех терзает одинокость,
Не одиночество, нет-нет.
Терзает мягко. Слёзы в око
Закапывает. В каплях свет
Живёт законом преломлённый
Частицей радуги с небес,
И в утешенье утомлённым
Нам дарит мнимости чудес.
Из Аветика Исаакяна
(перевод с армянского)
-1-
В слезах с небесного плеча
Звезда стремительно упала,
Но мир не вздрогнул, не вскричал,
Когда звезды уже не стало.
Промчалась с песнями любовь.
И словно в сердце нож вонзила,
И жизнь спокойной стала вновь,
Но и любовь ведь не остыла.
Из Аветика Исаакяна
(перевод с армянского)
-2-
Мгновения проходят,
и тихую боль
Они оставляют всегда
за собой,
Но знаю приходит
последний наш миг,
Безжалостен он
и смертельно велик.
Рассказы о
Бато;но, Мигрелине,
об авторе,
и конечно о себе.
от Карена Сарксяна
Давиду, племяннику, талантливому художнику
и по совместительству
немного режиссёру…
своей жизни
Рас-сказки о Бато;но, Мигрелине,
об авторе,
и конечно о себе.
от Карена Сарксяна
1. Страна открытая настежь,
открыта всем, у неё нет ворот,
нет заборов,
страна без застав,
а очерком облака, что кружится
над ней
и, кружась, пролетает уходящее,
успевает очертить приглашение –
с добром пожалуйте,
вход свободный.
И тут грянуло танго!
Это заиграл оркестр, не спрятанный
в кустах, а оседлавший то самое
примечательное облако.
И раздался голос распорядителя –
все приглашают всех!
2. Грустные глаза.
Красивые.
Всё, что осталось от будущего.
Его нет и не было.
А что было?
Что было, то сплыло.
Как сплывают облака.
Что есть облака?
Да ничего.
А ведь печалью награждают
за свою невозвратимость.
Было то, что называется среди нас лю¬дей жила-была Она, не девица, а в бу¬дущем, которого нет уже и не было вчера, дама с препятствиями, не важная, не знатная, но прохо¬дящая всегда мимо, о ней кажется сосед по подъезду сказал как-то при задворковых обсуждениях собственных авто-и-пробегов, что «к ней и на кобыле не подъе-дешь», тем более что нынче и ко-былу ещё надо раздо¬быть, так что, что бы я, что бы мы все, что бы иные не говорили, а Она жила-была и звали её дай бог не оши¬биться, не споткнуться, Ми-гре-лина, тут-то ав¬тор энергично вме¬шивается во внутренние дела рас-сказчика и просит слушателей не путать мифологически с линиями, восходящими или нисходя¬щими к мегере-лине, это вовсе иное ска¬зание, а прислушаться к тому, что гово-рит сама Мигрелина, а говорит она, что имя её ошибка, что была она от рожде¬ния наречена Миге-линой, по отцу Ми¬гелю, ис¬панцу чуть не дотянувшего до дво¬рян-ства, но побыла Мигелиной всего-то один месяц по причине буквы «р», которая вторглась в из-началь¬ный ряд букв, а ещё она считала, что ошибка случилась не только в имени, но и во всей в ней самой и что должна была она ро-диться кошкой, но это уже совсем пе¬ре¬бор, заметит проходящий мимо слу¬шатель, а автор добавит с ви¬дом удач¬ливого сочинителя, мол, это не из кар¬точной колоды, а ско¬рее откуда-то из тысячи и вто¬рой ночи, которая так и не встре¬тится с утром, однако сама Мигре¬лина с грустью, но настаивала на генети¬ческой ошибке, ходя внешне ника¬кими своими чертами и повадками она не на¬поминала кошку, впро¬чем, однажды, когда автор увидел её сидящей под¬жавши под себя ноги в кресле и спящей скажем безмятежно, он подумал, а ведь какая она пуши¬стая, рыжая ко-шечка, я возразил, моя Мигре-лина-то шатенка, а ав¬тор с детской наглой непосредст¬вен-ностью отве¬тил, я увидел её рыжей, но жила-Мигрелина-была не одна, пора объявить господам слухо-глухо-чи¬тате¬лям, что жили-были Они. Он, и Она, его звали Ба-то-но, и го¬во¬рили, что он грузин по историче¬скому паспорту, тому самому, что хранился, как во взломанной бан-ковской ячейке, в заднем кармане джинсовых брюк от ле¬виса, однако этот паспорт имел при-вычку вы¬прыгивать из кармана и не воз¬вращаться, гуля¬кой стало быть ро¬дился и не од¬нажды, потому как архивная сказка всякий раз восста¬навливала граждан¬скую истину, пока в по-следний потерян¬ный раз милая с добрейшим лицом-ли¬чи¬ком пас-портистка не ошиблась и не начер¬тала в графе «националь-ность» - ба-то-но, так вот за ним и пошло следом «батоно» кличкой, а спустя дни и ночи стало оно это слово устойчи¬вым именем, на ко-торое он откли¬кался с самым серь¬ёзным выраже¬нием крупного лица, с но¬сом а ля рим, с глазами цвета искристого хаки, с подбо-родком крепким, но не квадрат-ным, а каково его на¬стоящее имя и приданные к нему фамилия и от¬чество никто не знал, разве что паспортный стол был обо всём ос-ведомлён, но то стол, он ведь глух и нем, как я в детстве, когда ем, а, разжевав пищу надо при-знаться, что имя Батоно шло ему, как ладно сшитый костюм, ему художнику от бога, ведь был он очень талантли¬вым художни¬ком, с собой лично и безлично с друзьями он считался именно та-ковым, ну а автор про себя погова¬ривал, обща¬ясь со своей очаро¬вавшей его перезрев¬шего а потому очаровательной супругой, что Ба¬тоно очень даже хороший худож¬ник, какова раз-ница между «очень даже хоро-ший» и «очень талант¬ливый» ска-зать никто не берётся, даже я, это всё-таки внутреннее дело автора, обладаю¬щего су-вере-ни-тетом, ну ладно, гос¬пода, ладно, не шумите, тут кто-то из проходящих зритель¬ствующих лично¬стей, походя заме¬чает, «не шипите», я морщусь от этих кислых авторских воль¬ностей, и всё-таки, хорошо, пусть он про-сто художник, а она, кто она, спрашивает достой¬ный наш без вас слухатель-под¬слухатель, а она есть критик, критик чего? вновь вопрос проходящий, во¬просы тоже умеют ходить, и анкета ре-зюмиро¬ванная отвечает, она критик се¬го¬дня, а вчера в дипломе была ве¬дом по искусству и тут же в графе звание оши-бочно, что поделаешь, вновь докумен¬тальная ошибка, - тут автор со всего маху вторгся в ткань рос-сказки и торжественно возьми да и заяви, моя вся жизнь наша ошибка, я сказал ему спа-сибо, ошибочно от-мечено «док-тор кандидатоведческих наук», что это такое догадайтесь сами, но то ,что она была и слыла умницей есть исторический факт, да и что нам навязанные звания, что нам назначенные должности и оклады, не иконные конечно, главное то, что жили Он и Она, Батоно и Миг¬релина, милые, симпатичные, но свое-о;бразные люди, такими их видит автор из кулис, и вновь ши¬пящий, как кипящий чайник, во¬прос, а при чём тут кулисы, а в от¬вет несётся «ау!», это автор сооб¬щает, что он трудится, собирает слова, разбросанные на склонах мозговых извилин, и тогда встаёт под-слушатель и про-ходимец мимо, но сидящий в последнем ряду, бывший второгодник и дво-ечник и спокойно с убедительным достоинством спрашивает, мол а какое отношение имеет автор к носителям этих двух оговорённых имён, ответ прозвучал незамедли-тельно, поскольку был подготов-лен заранее, имеет самое прямое или кривое, как современная «до-рожная карта», что изображают очень умные, многослойные и многодонные дипло-и-маты, и они изображают дорогу яко(а)бы к разрешению всяких противоборств и исторических, и истерических, скажем на ближнем востоке, хотя он кому ближний, а кому и даль¬ний, так вот дорожная карта ав¬торского отношения к паре «жили-были Он и Она» известна, и ведёт она от А(втора) к Б(атоно) сперва прямо, потом налево к М(игрелине), потом совершает разворот на 178 градусов не ли¬кёро-водочных, а географических, потом вновь ведёт влево и далее прямо в тупик, а в тупике ещё пря¬мее к кирпичному забору, в кото¬ром обнаруживается про-лаз, и всё отношение осуществляется через этот про-лаз.
3. Автор в будущем известный почти всей одной шестой части мира, включая водные просторы, кукольник, а в настоящее время не-Известный всей округе его оби¬тания, но кукольник без-условий–всяких талант-ли?-вый, утопаю¬щий в словах, почему в словах?, да потому что куклами, простите за следующее сложно-и-подчинённое мне слово, про-то-то-типами его кукол как правило без подтвер¬ждающих исключений бескоры¬стно служили слова, он обожал, он о!-божал забавляться, играть в слова, то есть в куклы, так я ду¬маю, а думать я умею, теперь ка¬жется всё сказано, всё, но увы, всё-таки обращаются ко мне про¬хо¬жие-расхожие слушатели-слуха-тели, мол, автор, что такое, или кто это такие, что или кто кро¬ется за этим на-званием, выходит, господа мои никакие, сказать, как сказано было, он «кукольник», значит ничего не сказать, народ нынче требует не только хлеба и зрелищ, но и реализма личност-ного, анкетного, требовать-то тре-бует, да ответить не раз-два и тяп-ляп, высказать, что там прячется за этим словом, что за званец, не так-то просто оказывается, а по-тому придётся заявить, что слово «автор» восходит своими эти-моло-гическими - какое чувстви-тельное слово-недотрога а! – кор-нями к польскому «autor», прине¬сённому западными ветрами к нам, как вирус гриппа, с 1617 года, в свою очередь польское «autor» последыш и наследыш латинского «auctor», что означало в древнем Риме «тот, кто содействует, помо¬гает», а вот «auctor» прямой на¬следник слова «angeo», значащего не много не мало – а, «умножаю», стало быть преумножаю, создаю, сотворяю что-то, со-чи-няю, вот та¬кая сказка о слове получается, но в наше время ведь требуется опре¬делённость реализма, народ тре¬бует, на-род, ну конечно, за этим словом «автор» был и есть чело¬век, подходящий для такого зва¬ния, и тогда я подал заявку на че¬ловека в интерпол, в базе интер¬польных данных ни в фас, ни в профиль подозреваемого не обна¬ружили, был чист перед всякими кодексами, даже перед кодексом бусидо, тогда я шутки ради подал заявку туда же в интерпол на слово «автор», и что же? а то, что в базе ключевых слов такого слова не оказалось, и я сделал один шаг от шутки к предположению, что «автор» это просто слово, слово не простое, а золотое, стало быть совершенно свободное в смыс-ленности, а точнее в О!-смыс-ленности, свободное «быть» и «жить», или «жить» и «быть» от наимудрейшей мудрости до бли-стательной бес¬смысленности, раз-ложим её на бес-смысл-, добавим «Л»-ленности, вот всё, что можно сказать об ав¬торе, кстати тут намедни вчера ли, по-за-вчера ли, иду я по улице до¬машней своей, и вдруг раз – под¬летает ко мне, хлопая воображае¬мыми крыльями мой бывший чи¬татель – по, а на языке соседском, мой бывший приятель, машет ру¬ками, как после драки, кажется даже хватает меня за грудки, но это только кажется, и кричит мне в лицо, мол, как нет автора, как нет автора, вот он перед тобой и так далее и тому подобное, ну я его стал успокаивать, успокоил вроде и напоил пивом, да к тому же пи-вом арсенальским с мужским ха-рактером, вот и весь сказ об ав-торе.
4. А кто такой «Я»? Законно неза-конно рожденный читатель спра-шивает, или спросит, или спросил, отвечаю – обратитесь к армян¬скому радио. Ну а если серьёзно, без не-к-месту-улыбочек, то «Я» это последняя буква алфавита. или кому желательней скажу букво¬ряда, только не букварь-яда, за ней, за последней буквой ничего, за ней никого, не потому ли, как буддист сутру, она повторяет, «о чём вы спросите меня, о чём моя печаль, а дело в том, что, господа, мне ничего не жаль». «Я» - пе¬чальная буква. она знает взлёт и падение, она может парить, а мо¬жет и ползать, колени-преклон-Я, а может всё то, что могут все ос-тальные буквы вместе взятые. Сильно сказано! Автор усмехается, мол, слышу отголоски моего дав¬него плача по неродившемуся. «Я» не тушуется, то-есть не тушуюсь, «Я» пожимает плечами, я пожи¬маю плечами и ответным «мол» заме-чает, а лучше звучит заме-чаю, сперва было «Я», а потом всё и остальные, и плач этот мой, соб-ственность на него зарегистриро-вана там, где следует. Ну что же, автор умывает руки и бормочет, эпигонишь, так эпигонь, хозяин-барин, гонишь эпи, так и гони.
2. Жили-были Он и Она. Её звали не Коломбина, а Мигрелина, а его – не Пьеро, а Батоно. Жили дружно, судьбе послушно, но вздорили – не редко, но и не часто, потому как уж очень боль-шая получалась разность, если од¬ного из них вычесть из другого, и эта разность всегда получалась со знаком минус, а минус как из¬вестно к добру не приводит, так утверждает автор, а автор по оп¬ределению всегда прав пока нет рядом читателя или не маячит над авторской крутой головой тень крит-ика-теля, так что жили-были они всё-таки дружно и послушно судьбе, да и как не быть ей по¬слушными, когда встретились они, если не случайно, то судьбо-(с)-носно, автор замечает, что судьбо-(с)-носно стало быть судьба была беременна ими, и сколько меся¬цев она их вынашивала ни одному гинекологу не известно, но ведь свела их, ведь Мигрелина наша нашла его, будущего Батоно, си-дящим на ступеньке лестницы, ве-дущей вверх в бюро пропусков, плавно переходящее в службу безопасности мастерства не за-служенных, а всего лишь великих художников, о, господи, подумал я, ну и предложенице, автор ско-ренько уловил мою мысль и обра¬зовал контра-пункт, где наши мысли встретились, а его мысль была проста, мол, извини, так легла карта, а уж, что это означает, думайте сами, и вот нашла она бу¬дущего Батоно и даже споткнулась о его беспомощную откинутую в сторону ногу, и ничто не говорило о счастливом состоянии молодого человека, да и выглядел он поте¬рянным, словно кто-то его поте¬рял, и подобрала Мигрелина чело¬века почти молодого по имени Ба¬тоно, то ли пожалела, то ли мате¬ринский инстинкт взял да и проре¬зался к этому неподъёмному
ребёнку без галстука, возможно и сироте, лишённого внимания со стороны маменьки, но что гадать отчего и почему, подобрала и слава богу, в рубашке родился па¬рень-мальчик с пальчик самого ог¬ромного Будды в мире, подобрала и вскоре убедилась, что человек подобранный почти молодой по имени Батоно и в самом деле был ребёнком, но далеко не глупым, и даже ближе- умным и к тому же хитрым, но не криво-и-линейным, а совершенно прямо-и- линейным.
3. Автор-что это такое, что значит, не тень ли, отделившаяся от того, кто иронически заслонил собой налетающий свет, свет чьих очей, или свет одноглазого ночного фо¬наря, не тень ли уходящего самого себя, куда он уходит, кто ведёт его, ослеплённого легким обожанием своего назначения «быть», быть кем, или не быть другим, кто ведёт его, не слова ли, не разномастная ли упряжка слов, которым кажется нет числа и которые бескорыстно служат и кружат, и кружат его, и потому, когда я спрашиваю, куда он уходит, я спустя время, нет не время, а спустя несколько замира-ний между ударами сердца, встре¬чаю его там, где мы расстались и где начинался его исход, встречаю там, где он был в прошлом, встре¬чаю, где он будет в будущем, и ни¬кто не может сказать, что было, что будет прежде – прошлое или бу¬дущее, потому что автор всегда уходит, и ведут его слова, и служат они ему, и кружат, и автору ничего не остаётся, как быть автором. Я ехидно подсказываю ему, «авто-ром ну хотя бы самого себя». Ав-тор, переполненный крохотным величием, пропускает мимо обго-няющую его мою злостную правду, смахивающую, если снять розовые очки, на кле-ве-ту. Но автор не со¬бирается подавать в суд и требо¬вать компенсацию за причинён¬ный публичный ущерб не себе, всего лишь бумаге, а она всё стер¬пит.
4. Я – музыка. Да господа, «Я» - музыка. А что, разве последняя бу¬ква, стоящая на пограничной за¬ставе, охраняющая покой всего, что существует не означенно за ней, разве она не может звучать, не может быть музыкой, но не му-зыкой, услаждающей слух, а сми-ряющей душевные и задушевные шумы, чьи волны беспутно бьются об окаменелые улыбки непонима¬ния. Да, господа, «Я» - это музыка, и когда она звучит, тогда иные ме¬лодии кружат в пространстве моей тишины, смыслы этих мелодий мне знакомы, хотя и слышу их впервые, тогда и иные гармонии заполняют зал моей тишины, и не¬принуждённая тишина начинает дышать и жить.
2. Жили-были Он и Она. Её звали не Коломбина, а Мигрелина, его – не Пьеро, а просто и звонко – Ба¬тоно. Жили они дружно, так ут-верждали соседи, не считая пят-ницы, что ночью своей пятнала тишину всеобщего житья, а всё по¬тому, что на завтра наступал конец недели, а конец он ведь всегда дву-и-смысленная штука, двули¬кая, но не дву-и-единая, не зря го¬ворят, конец делу венец, да венец-то и терновый бывает, сроднённый с печалью, так что в пятницу и воз¬никали шумы-и-гаммы, споры-опоры моста беспролётного, арочно-барочного, возникали в от¬вет на такой маленький, но назой¬ливый вопрос, а что будем делать в субботу-заботу и в воскресенье-воскрешенье, а? И первой вопрос задавала Мигрелина, по-види-мому по материнскому праву по-добравшей ребёнка, когда она спускалась вниз по лестнице ве-дущей вверх к вершинам мастер-ства, а вообще-то, господа, со всеми претензиями по поводу прав обращайтесь к автору, он че¬ловек с воображением непредска¬зуемым, как ломаная линия полёта бабочки, и потому на всякий ка¬верзный, столь же ломанный во¬прос найдёт ответ, но так или иначе жили-были они дружно до пятницы, той самой, в которую ве¬чером после ужина Мигрелина за¬дала свой матёро-материнский вопрос, и получила на него ответ Батоно, этого большого, вызрев¬шего ребёнка, ответ надо сказать прямо-и-линейный, мол, завтра я пойду на пленер, закончу картину, кстати ты обещала подобрать к ней название, но Мигрелина о на-звании и не подумывала, она тут же совершила выпад вопросом на вопрос, а я что буду делать, сидеть возле тебя на складном стульчике, или может сидеть на табуретке на кухне возле плиты, тут автор по¬чему-то заметил про себя, что си¬деть возле рисователя или возле плиты – всё едино, и кому-то такое сидение и ожидание очень даже приятно, но не Мигрелине, она го¬това была взорваться, и ведь не зря же была умной женщиной, удержалась, понимая, что взрывом поразит она и себя и Батоно, удержалась, сдержалась и скопила себе не один килограмм тротило¬вого эквивалента, скопила, замол¬чала и надулась так, что обида плотно заполнила всё простран¬ство кухоньки, и тогда, вот тогда Батоно, не лишённый добро-и-душной хитрости понял, что пере¬гнул палку и предложил наивно, с детской гримасой на лице, вай, слушай, а давай поедем к Еремею, у него же завтра сборище, будут интересные люди, ну и нужные, ну как ты думаешь, вопрос звучал за¬искивающе, и в ответ кухня вновь заполнилась нормальной смесью азота, кислорода и углекислого газа, от него никуда нам не деться, и Мигрелина, почувствовав облег-чение, спросит, а как же картина, ведь кантон ждёт её на следующей неделе, ты должен, но Батоно, ласково поглаживая руку Мигре-лине, ответит просто и искренне, ничего, я закончу ночью, как, уди¬вится Мигрелина, ты же начал ут¬ром, ничего, ответил бодро Ба-тоно, я включу осветитель и на-пишу ночь в духе Караваджо, на контрасте, кантон охотно её купит, и тогда наступает в пятницкий ве¬чер, на почти игрушечной кухне мир да благодать, и до субботы с примесью воскресенья рукой по-дать, так что жили-и-были они дружно, жили-и-были они на ра-дость автора, который кстати или не кстати желает несколько слов от себя сказать о кантоне, что этот кантон вовсе не французского происхождения, и это не имя, а на¬звание анти-кварно-коварно-хватного магазина, вот с этим ав-тор уходит в сторону, а я плотно прикрываю окно с двойными стек¬лопакетами, потому как сосед во всю гремучесть включил свой му¬зыкальный центр, да к тому же с рэпом, убивающим самые живу-чие микробы.
3. Утопающий в словах да будет спасён, так сказал не Заратустра, а благо-и-желательный критик. Ав¬тор обожал первое своё предло¬жение, предложение руки, пред¬ложение сочетаться, первое пред¬ложение, упавшее с небес, пред¬варяющее путь, как запевка. Пер¬вое предложение. Оно порождало жизнь. И жизнь эта не стояла на месте, а уходила, уходила в чужие края. Автор спешил хотя бы часть её, хотя бы её очерк заполнить, часть но не у-часть, участь, она сама придёт, как невеста, которой деваться некуда, придёт м скажет, вот и я, прими такую, какая есть.
Утопающий в словах да будет спа¬сён. Разве за словами не всё, что есть, разве они не вмещают всю нашу жизнь, замечает автор сдер¬жанно, без восторга, скорее с пе¬чалью, но одно-и-временно до-вольный наверное собой, заме-чает и укладывает себя спать бе-режно, как укладывает младенца мать, чтобы не расплескать едва задуманное кем-то. Кем? Спраши¬ваю я удивлённо. Значит автор пишет диктант. А кто диктует? Ох, и хитёр же автор, как удобно быть не здесь, а там где-то в стороне, хорош гусь, думаю я про себя, но вслух хвалю его, мол молодец, а сам кидаю в зал реплику, когда-нибудь и тебя поджарят, общи¬панного, раздетого. О, что за жуть лезет из щелей треснутой памяти, прошу прощения, господа, я ухожу, оставляю вам автора, старателя-одиночку, он спит, а губы его шеп¬чут, повторяя как заклинание: «утопающий в словах, да будет спасён». И ему снится, что он Ро-мео, спасающий Джульетту от со-вершенно напрасной кончины на-зло Шекс-и-пиру, так и не ставшим сэром. Вот теперь всё. Занавес. Ав¬тор отказался выйти на поклон в ответ на жидкую овацию, но всё-таки благо-и-желательную. Однако автор думал иначе.
4. Я остановился -
солнце заходит.
Я спрашиваю себя -
что случилось.
И не нахожу ответа.
Кто-то скомкал ответ и бросил в мусорный бак. А оттуда он попадёт на всеобщую свалку и будет долго выживать, безнадёжно подгорая на тлеющем огне, уничтожающим всё вчера ненужное. А завтра? Как завтра быть без вчерашних отве¬тов. Без родства, без вчерашних имён, а ведь ответ и имя не сла¬гаемые в сложении, как быть без них. Мир вопросов, а где-то в сто¬роне по ту сторону черты обитания мир ответов. Он мир иной, в кото¬ром всё очевидно. Но тогда, как же быть без детства, оно и есть мир вопросов, как быть без него, что сразу – и в мир очевидной взрос-лости? И я всё равно задаю во-просы. Я – это и есть для меня главный и очень весёлый вопрос, на который так увлекательно ис-кать ответ всю здешнюю жизнь. Вот такой «Я», вот такая это буква «Я», последняя, за которой конча¬ется детство и начинается нечто, что не складывается, не множа во¬просы, из всех остальных букв ал¬фавита. Вот так, господа. Не пло¬хой улыбчивый гимн я сыграл бу¬кве «Я». Согласны? Нет? Ну и ладно. Две параллельные линии – не жизни, а просто линии из учеб-ника геометрии не пересекаются, но зато вполне уживаются, не ме-шая друг другу «быть». Слышу, кто-то, сдерживая печаль, сетует, а где общение, где? Я почти смеюсь, мол вот и вы, господа, задались вопросом, обитая в стране ответов.
Обратитесь, пожалуйста, к госпо-дину Лобачевскому. Всё. Пора по¬ставить точку. «Я» устала, говорит буква, стало быть и я, полномоч¬ный сполна представитель её.
2. Жили-были Он и Она. Её звали не Колом¬бина, а Мигрелина, его не Пьеро, а звали по нечаянности Ба-то-но, автор просит не тя¬нуть за хвост «но-но», жили они дружно и даже как в сказке не описать хо-ро-шо (ша!), когда не общались, но разговоры наши не о том, хорошо-плохо, сегодня так, завтра - сяк, и накосяк, одному хорошо, другому плохо, кстати автор ба-а-а- льшой нелюбитель быть судьёй с молот-ком в руке, а более тем он не кон-чал юрфак, так что разговоры-го-воры наши не о том, а о чём, не тяните кота за хвост, взмолился господин в пенсне, и по-читатель, терпение, отвечает рас-сказ-чик, на нытьё чи-та-теля-слу-ха-ха-теля, и без труда всё перетрёт, и будет мука второго сорта, самая та, что нужно для здоровой пищи. Итак, разговоры-говоры о том, что вот смотрит автор на Мигрелину, смотрит на сидящую у окна, где света белого поболее и кажется, и чудится ему, что солнце тьмеет (да-да, именно тьмеет, да, госпо¬дарики, это не-о!-логизм, авторское открытие от слова тьма, открытие равное, не стыдно автору в том признаться, открытию в будущем тысячного элемента бессмертной таблицы нашего Менделеева, тестя столь же нашего поэта Блока, и вот смотрю я, простите автор, на Мигрелину и тянет его запеть, об-ращаясь к ней строкой из песни «Warum hast du so traurige Augen?», спросить напевно, по-немецки, но вовсе не от того, что автор хочет прослыть поли-глотом, нет,эта строка ему дорога с детства и в память въелась наверное на¬всегда, и надо отметить, что автор предлагает её дамам разных мас¬тей, даже когда они веселы, а ве¬сёлые слёзы застилают их глаза, и этой строкой-вопросом очаровы¬вает он дам-о-чек, ну, если не всякий раз, то че¬рез раз, так-так, задумаюсь я, что-то больше говора об авторе, а что же Мигрелина, о чём она грустит, а может это не грусть, а задумчи-вость, и видит она ,как перед гла-зами, перед очами проходит в прогоне её спектакль, которого никогда не будет, потому что она критик, и этим всё сказано и зака-зано наперёд, то самое «наперёд», которое крепко оседает на дне мёртвого моря прошлого, так она думала, так она мечтала, напрасно ли – автору, даже ему неизвестно.
3. Доля автора самая-самая, нет, вы не правы в вашей предугадке, господа, вовсе не тяжёлая, не мо-номаховая и публично мучитель-ная, в чём м-но(а)-гие авторы обо-жают при-знаваться и по-красо-ваться словно новенький костюм от Армани демонстрируют, выходя на подиум, нет и нет, потому как пока автор есть сам по себе, и он есть вещь в себе, доля его самая без-ответственная, эта доля пу¬шинка, эта доля облако, лёгкое, не метущееся, а плывущее, другое дело - ветер, вот он, ветер, не под¬властен воле авторской, и несёт ветер это облако по небосклону авторского круго-и-обзора, несёт навстречу фантазиям, этим рек¬ламным роликам страны, что рас-положилась по ту сторону от гори¬зонта нужности, которой мы на¬тужно дышим по эту его сторону. Только автор просит господ своих читателей-слухателей не думать, что стороны эти – есть стороны света, что это запад или восток, юг или север, это такие две стороны, когда в одной что-то есть, тогда в другой этого нет. Вот такие автор¬ские заморочки имеют место быть. так что жив и есть автор, и кстати доля его безответственна, так-и-как он всегда прав. Перед кем? Да, перед собой, и только перед со¬бой. А прав или нет перед вами, господа, пусть рассудит суд при¬сяжных. Автор и я будем на таком суде настаивать нашу правоту, хо¬рошо, хорошо, не задирайте гос¬пода брови к небу, не «нашу пра¬воту», а правоту автора, и будет она эта самая авторская настой-ка, настоенная на суде присяжных, «правота автора» четырёхсот-400-градусная по фаренгейту, не пу¬тайте, пожалуйста, с уотергейтом.
4. У меня есть песня. Начинается она так:
я – это мы, мы – это я.
Прошу не путать с речением ка-жется от Людовика короля фран-цузского «государство – это я», но с отсутствием зеркального отра¬жения – «я – это государство». До подобной оригинальной анти¬мысли он, Людовик, не додумался, да и к чему тратить силы на раз-и-до-думывания на королевском троне. А родилась она, эта песня, из тишины, не моей, а коммуналь-ной, и сочинила её моя соседка по балкону, любительница выходить на балкон с обнажённой грудью и совершать заряжающие энергией дух и тело махи руками, вот от-туда, с соседской половины бал-кона и залетела эта песня. Напевал я её, напевал и наконец от отупе¬лости из-за повторения, которая есть мать учения, задался вопро¬сом, так, друг мой, кто же такой я, а? Неужели я это все мы и даже не-мы. Это же уже болезнь, это неизлечимо потерять себя среди мы-и-немы. Но я не зря последняя буква алфавита, не зря. Она не зря стоит на границе шума и тишины, шума, где обитают буквы, то сле¬тающиеся в стаи шумливых слов, то разлетающиеся с прощальными криками кто куда, и тишины, где обитает одно слово «быть». Не со¬гласны? Пожалуйста, не соглашай¬тесь, спорьте, машите руками до драки, я не против, машите гос¬пода, машите. Но от того слово «быть» не перестанет обитать для меня в тишине, которую охраняет «Я», а значит, которую охраняю я. И сразу после точки кто-то очень похожий на меня, но не двойник, не клон, но голосом чуть хрипло¬ватым моим сказал, чаша весов, на которую положена тишина, пере-весит всё и всех, а потому ты не заражаем. Иммунитет? воскликну я непроизвольно. Вот-вот, тишина по доброму, по матерински рас¬смеётся и скажет, ты же моё дитя. И я наполнюсь такой осознанной гордостью за своё родство, что даже представлю себя на борту нового Ноевого ковчега, на склоне библейской горы Арарат. А отчего бы и нет? Самопредставления пока что не преследуемы уголовно, а вот они сами могут преследовать кого угодно.
2. Жили-были Он и Она. Её звали не Коломбина а Мигрелина, его не Пьеро, а звали запросто Батоно. Жили-они-были дружно, даже ко¬гда было душно от соседства, жили, как положено было с той минуты, как Мигрелина подобрала Батоно, сидящим на ступеньке ле¬стницы, ведущей вверх к вершине мастерства, а вот если становилось душновато, Мигрелина распахи¬вала, не халат конечно, как ожи¬дают некоторые прямо-зоркие чи¬татели, а окно, присаживалась на подоконник и глядела туда, где ничего и никого не было, а Батоно уходил, его сутулая спина виделась знаком сдержанной печали, я лю¬бил его уходящим, без прощаний, просто уходящим, уходить было его назначением, но он не ведал об этом, он не мог посмотреть вслед себе уходящему, и кто мог понять его уходящего, кто кроме автора, ну а автор молчал, автор никогда не раскрывает карты за¬мыслия своего, что касается меня, то я любил встречать его уходя¬щим, а в жизни Батоно предпочи¬тал идти лоб в лоб, потешая себя любимого бескровной схваткой, радуясь, ребячась победам и за-бывая о поражениях, что поделать, скажет, снисходительно улыбаясь, слушатель лекции на тему «ни о чём», мол что мы знаем о себе, почти ничего, вот и Батоно, что он знал о себе, он думал, что знает всё, что ж, это лучше, чем знать, что ничего не знаешь, слышится издалека хор не из Аиды сеньора Верди, это вы, господа слухатели хорически не согласны, что ж, ваше право, моё право сказать ясно, снимая фильм я бы первым кадром показал уходящего Батоно, и закончил бы фильм тем же ухо-дящим Батоно под аплодисменты потрясённых зрителей, однако зрителей не было, а была она, Мигрелина, она молча проводила Батоно лёгким прикосновением ладони к сутулой спине с пожела-нием доброго пути уходящему, и долго, долго я глядел ему вслед и восхищался им уходящим, а Миг-релина тем временем, прикрыв дверь, занялась собой и спустя не-считанные минуты очутилась на лестнице, ведущей к вершинам мастерства принимать не подно-шения, не взятки, не благодарно-сти, а дипломные работы, а Батоно всё уходил и уходил, даже автор не знал куда, может на петушиные бои, ведь он любил поиграть в бойца, проходя мимо своего ис¬тинного назначения, что поделать, таковы потёмки наших чужих душ. Впрочем Мигрелина догадыва¬лась, но догадка ещё не разгадка, ну а последняя буква алфавита «Я» без накала в 100 ватт подумала, ах, Батоно, как же ты хорош и мил, если до сих пор, до «пор» буду¬щего,сам автор, как говорит лю¬бимая авторская супруга, «наса¬ется» с этим Батоно.
3. Вы посещали землю обетован-ную? Нет? Вы были в Иерусалиме? Нет? Вы были В Тель-Авиве? Нет? Я тоже не был – раз, не был – два, не был – три. Петух прокричал три раза. Подступило предутро. День наступил на ночь. И что оставалось ноченьке, как не согласиться уйти. За петушиным синкопом последо¬вало признание – да, автор был, был там, был в Тель-Авиве. Автор – это такая птичка, которая может залететь куда угодно и куда угодно. Вот и залетел. И не просто залетел, а побывал. И бросил он якорь в Тель-Авиве у подножия холма Весны. Якорь тяжёлый с гремучей цепью. Край этот был краем мечты и не только, но и краем начал. И виделось ему, что всё здесь красиво, и небо, и море, и горы, маячившие вдалеке. И ав-тор помнил, что землю эту венчал с вечностью всевышний. Но автор был не только мечтателем, но и крепким жителем земли нашей, шар земной редко укатывался из под его ног, и он не стал жить здесь коленопреклонён, охвачен-ный почитанием святости. Разве и здесь не пролегла та же межа меж жизнью и смертью, одна ведь одна на всех, кто рождён. Легла по воле бога. И всё же автору легче дышалось здесь, потому что под боком жили века, да и привычно мыслить и решать кто мы есть было не ему, он просто дышал полной грудью.
4. Человека должно быть много, а хорошего тем более. Это сказал человек уже не молодой но еще не по-жилой, ещё очень даже живой. Но дело в том, что этот человек мужского рода весил не много и главное не мало сто и двадцать килограмм. Стало быть в нём могли уместиться два моих «Я». Кстати, два я это уже «ЯЯ», что оз¬начает «ЯЯ» я пока не задумы-вался, может со временем долгим пойму. А пока повторяю, человека должно быть много, тем более хо¬рошего. Мног-и-значность, много-и-смысленность этого речения-из очевидны. Подходите, выбирайте, раздаю бесплатно – это вам и жи¬вая масса, и вес в обществе, это и количество энергии, это и множе-ство интересов, но, господа, вы правы, такой человек хорош ко-нечно, ну, например, если требу-ется одним ударом сшибить дверь с замка, однако же он же ведь бу-дет и «много» мешать другим не столь много-хорошим людям. И позвольте задуматься. Задумался. И вот результат – а будет ли мир, в котором мы обитаем, доволен тем, что человека много? Ох! Ка-кой фило-эко-логический вопрос с якобы с подковыркой задала буква «Я». Где ирония автора, почему он молчит?
2. Жили-были, были-и-жили Он и Она. Она, как и водится у нас, не Коломбина а он, как водится у нас и у вас, не Пьеро. Она – Мигре¬лина, Он – Батоно, жили дружно, жили послушно и послужно, каж¬дый служа друг другу, он – ей, она – ему. Она была критиком, он был собой, такой уж был он, Батоно, помнится, что Мигрелина спешила не очень чтобы, но спешила на приёмку дипломных работ, чьих? спросите вы, мои дорогие на вес одной пылинки золота читатели по-читатели, и отвечу я, и ответит автор и скажет- со-искателей ди¬плома, тиснённого по углам ко¬рочки-порочки серебром, кто сдаст работу работо-приёмщику, как сдают дом построенный новый комиссии управы, на которую нет управы, тот получит этот самый желанный диплом, кто не сдаст, получит тоже, но как бы удар реб¬ром ладони по печени удачи, та¬кова жизнь, а ладонь, а ребро-то это же ладонь, это же ребро нашей Мигрелины и сидит она одна за длинным под чёрное дерево сто¬лом и глядит куда-то мимо, и когда откроется дверь дубовая и войдёт очередной со-искатель чего-то, что уложится в корочку-икорочку ди¬плома, Мигрелина не отвлечётся от глядения куда-то, но это не так, видимость, она вся внимание, она принимает дип-лом-ные работы слушателей курсов по обучению киноделию, как обучают рукоде-лию, и вот слушатель господин ЭН после показа своей откровенно обожаемой работы, покорившей соседей, а до того сама была по¬корно изнасилована господином ЭН, спросит, обращаясь конечно к Мигрелине, «ну как, госпожа Миг¬релина?», а вот далее господа, ав¬тор делает лукавый ход, мол под¬слушал диалог соискателя ЭН и Мигрелины, и решает стеногра-фично подсунуть его нам, вам и всем другим:
ОНА. Уважаемый, работа плохая, и сразу обращается к со-искателю следующему, госпо-дину ЭМ. Ну а вы что предложите?
ЭМ. О кошке.
ОНА Что?! (про себя – не обо мне ли?)
ЭМ. О кошке Чите.
ОНА. И сколько длится ваше
про¬изведение?
ЭМ. Три минуты и сорок одну
се¬кунду.
ОНА. Что ж, давайте.
Чита, прощание, со-искатель, гос-тивший у бабушки уезжает, его провожают родственники, взрос-лые и дети, которых кошка Чита на дух не переносила, и превраща¬лась она в их присутствии в столп¬ника, прячась за шторами, усев¬шись верхом на ковёр, свёрнутый в рулон. Но Чита любила гостя. И кошка одолела страх и неприязнь и спрыгнула сверху с рулона ков-рового и подошла проводить гостя любимого. Она даже мяукнула и кажется махнула на прощание лапкой.
ОНА. Хорошо, удачно, ваша ра-бота принята.
ЭН. А моя?
ОНА. А ваша, уважаемый, нет, не принята, придёте повторить через полгода.
ЭМ. Сдавать вам? Я бы…
ОНА. (резко обрывает)
Без «я бы-бы».
ЭН. Стоит и не уходит.
ОНА. Будьте добры, выйдете и закройте дверь с другой стороны.
Говорит уже тихо и устало, глаза её смотрят в пустоту, глаза её поте¬ряли блеск и свою отчаянную го¬лубизну. Это были грустные глаза, красивые, всё что осталось от бу¬дущего, ах, его нет и не было.
Так думала она, но не автор, кото¬рый обязан был по определению слыть оптимистом даже тогда, ко¬гда слёзы текут по щекам его пер¬сонажей, то есть героев, но не труда и воинской доблести, а ге¬роев страны слов, которой при полном беззаконии правит автор, ну а Он и Она, ну а Мигрелина и Батоно продолжали тем временем своё житьё-бытьё и дружно, и по¬слушно и ночами душно, но всегда задушевно.
Подтверждаю – «Я».
3. Автор. Автократ. Диктатократ в собственной стране, которую из человекоподобных населяет он сам один. Сам. Самость. Сам-о-стоять, вот что отличает автора от не-авторов. Так думает автор. Но он не только думает. Думают все. Он ещё и вы-думывает жизнь, со-чиняет её, свою вторую, третью, тридесятую жизни всякий раз, ко-гда берётся за ручку пишущую и раскрывает чистую, не порченную общую тетрадь в девяносто шесть страниц. И однажды ранним утром он взял и занёс в тетрадку сле¬дующие строки.
Проходит день,
Мечты невольно стынут,
Читаю я молитвенник небес,
Смиряю я и страхи и гордыню,
И детское желание чудес.
Что будет завтра
Более не гложет,
Недели, дни и месяцы не в счёт.
И жизнь осилить суету не может,
И ничего призывно не влечёт.
Проходит день,
Мечты невольно стынут,
А я гляжу в молитвенник небес,
Смиряю тем и страхи, и гордыню,
И детское желание чудес.
Думаете, господа, это всё? Нет. По¬терпите, потерпите. Это не всё. Заиграл саксофон. Конечно, ко-нечно. Автор не умеет играть на саксофоне, даже любительски, по-президентски, да он и с трудом от¬личит ноту «до» от ноты «ре», хотя музыку слушает с трепетом. Вот и сейчас и представлю мелодию, что играл авторский сосед и перело¬женную в слова. Маэстро, прошу!
Последний блюз,
Играемый под танго,
Прикосновенья
В танцевальных па,
Духо;в ноктюрн
Душистая приманка,
Шагов моих
Причудливых тропа.
Она ведёт
Объятья на голгофу,
Где смолкнет блюз
А с ним последний звук,
где промелькнут
Мучительные строфы,
И будет слышен
Только сердца стук.
Ай да автор! не зря купил лиру в магазине музыкальных инструмен¬тов на Неглинной, ведь пронял до слез, которых, признаться, не уда¬лось выдавить, но были они в за¬мысле, были. Что ж, господа, са¬мый случай станцевать танго. Так, а куда же подевался маэстро?
4. Я строю дом из слов. Я и есть дом из слов. Всякий раз начиная строительство, «Я» не знает, я не знаю, мы не знаем, где оно завер-шится и завершится ли. Но ставлю точку, и оказывается с точкой дом не завершён, крыши нет, не до¬строен. И в следующий раз всё на¬чинается с нулевого цикла. и снова закладывается первый кирпич, простите, первое слово, и снова я строю дом, дом, который есть я. Слышу, слышу, не глухой, господа не-по-читатели, слышу критико-критический голос со-мнением, мол «это же поток сознания». По-зволю внести маленькую попраку – если и поток, то поток «без-о-сознания».
2. Живут да поживают Он и Она, жили и живут дружно, поживают, пожиная житьё своё дружное-по-служное былое, и если тужат, то ни о чём, можно словами обозначить, Он – Батоно, Она – Мигрелина, и вот видится, что сидит она, сидит в просторном зале в ожидании, кого? она уже забыла, да это и не так важно, есть ожидание, но ни¬кого нет, её глаза не выражают тревогу, а только терпеливое ожи¬дание в цвете совершенно не зна¬комом
прежде, в тональности ре-минор-ной, но всё-таки с искорками ма-жорных гармоний, странно, ду-мала она, куда все подевались, но ничего, времён у неё много, очень много, вот перед глазами вдруг прошло известие из будущего, это будут не слова, не звуки, а немые сцены, впрочем может этот про¬сторный зал потому и называют просмотровым, и всё ещё кажутся дипломные работы, а она с буду¬щим всего лишь игра чьего-то во¬ображения, скажем автора или этой мнимой буквы «Я», а может самого Батоно, ведь обладал, ах, нет не обладал, а болел склонно¬стью к исключительному вообра¬жению, но включалось оно, вооб¬ражение по своей воображаемой же прихоти, а прихоть – дама весьма капризная, но Батоно нет рядом, он ушёл, он всегда уходит кстати.
Конец первой серии.
Продолжение смотрите и слушайте….
Москва – Мадрид - Москва.
октябрь 2011 года.