Это была удивительная женщина. При первом же взгляде на неё возникала мысль, что она голубых кровей, что она не от мира сего, убогого и суетного, что она не для нашей базарной жизни, а откуда она и из какой жизни было не важно. Её осанка, её стройность, её смуглость и черты лица с очерками эфиопской красоты и неброской утончённости сразу выделяли её, делали и заметной, и привлекательной, и загадочной, но и узнаваемой отныне всегда. И привлекательность была не от загадочности, любят ведь говорить, что женщина это загадка, позволю себе возразить и сказать, женщина - это скорее всего ходячая разгадка, однако возвратимся к той, о которой я и начал свой рассказ. Что ж, привлекательность в ней была от бога, а загадочность тоже была, но сама по себе, никак не связанная с её женским началом. И оказалась эта загадочность не только впечатлением, но и самой что ни на есть правдой, той самой правдой, что так будоражит нас граждан, посетивших эту нашу, как я позволил себе выразиться, базарную жизнь, казавшейся мне порой чужеродной. А встретился я с ней и познакомился при очень странных, можно сказать даже мистических обстоятельствах, которые, как теперь мне представляется, были всего лишь куклами, ведомыми теми, кто дёргал за ниточки, а я в том кукольном театре оказался по их же воле, или же по воле сценариста, или чего-то ещё: неважно как обозвать того или тех, кто стоит в тени, за нашими спинами и возможно водит нас по базарным площадям здешней жизни. Дело было в Африке, в Гвинейской республике, в её столице Конакри, что расположена на берегу Атлантического океана. Я приехал туда в командировку по линии министерства образования с инспекцией наших преподавателей, работающих по контрактам в местном университете. И как-то, выходя из аудитории, где проходили наши заседания, я столкнулся в коридоре, да, именно столкнулся, хотя прикосновение было лёгкое, с женщиной, которая сразу же произвела то самое впечатление, что до сих пор я живо переживаю и которое попытался обрисовать в словах в начале моего рассказа. Конечно, можно задаться вопросом, а отчего это я взялся за о-писательство случившегося в тот день и всего, что было потом. И ответ мой прост – не знаю. Почему-то надеюсь, что многое из рассказанного будет интересно не только мне. Хотя признаюсь, что как-то утром, просыпаясь, но ещё будучи в дрёме, я ясно увидел её, эту женщину и рядом попутчицу, далёкую по виду от привлекательности. И не этот ли знак побудил меня к письму, к письму самому по себе. Итак, мы столкнулись в коридоре гвинейского университета. Кстати я знал, что в это же самое время в Конакри гостит официальное околоправительственные лица из Франции, которая, как исторически известно, и колонизовала этот кусочек африканского континента. Столкнувшись, я извинился на родном русском языке, хотя мог бы извиниться и на французском, ведь владел я им свободно, но родное оно всегда первым вылетает из нас при неожиданных обстоятельствах. Женщина посмотрела на меня и остановилась. Вот с этой остановки и началось наше знакомство. Те, кто ожидает и полагает, что оно любовное, может дальше не читать, знакомство это оказалось не любовным, а странным по своему содержанию. Впрочем, каждый измеряет всё своим аршином, желающие могут заметить вплетённую любовную нить. Женщина с улыбчивым спокойствием «окнет»
- О! и на русском с французскими нотками произнесёт забавную фразу.
- Моя память знает всё.
Я естественно удивлюсь и её русскому и тому, что она знает меня, но не потеряюсь и замечу
- Спасибо за память, хотя подскажите, что вы помните.
Женщина улыбнётся. Какая чудесная улыбка, подумаю я, не богини, не властительницы, а равной тому, с кем говорит. Я кстати замечу
- Вы можете говорить на французском, я неплохо знаю французский.
- Я знаю, скажет она по-русски и продолжит по-французски, мы виделись в Москве три года назад, в Большом театре, на балете «Лебединое озеро», вы сидели рядом, вы были не одни, с очаровательной дамой.
И я вспомнил, вспомнил тот вечер, вспомнил, что тогда наши взгляды встретились и замерли, я сказал ей так словно это кто-то другой говорит за меня,
- Я вас не забуду.
- А что я ответила, вы помните, спросила она меня. И я, покачивая утвердительно головой без тени замешательства отвечу,
- Да, вы сказали «И я вас».
- Вот видите, мою память можно благодарить, скажет она и протянет руку и представится,
- Анет.
Я пожму её руку и не только, я сохраню её ладонь в своей и полушутя скажу,
- Второе спасибо, что простили мою память, а меня зовут Леонид, просто Лёня.
- Да-да, Леоня, вдруг оживится она, не могла вспомнить, как вас зовут, а теперь слышу, как ваша дама обращается к вам в антракте, «Леонид, я хочу воды».
- А память у вас отменная, замечу я.
- Это от бога, скажет она так естественно, мол как же иначе может быть с теми, кого бог любит, и вдруг продолжит
- А давайте сегодня вечером в 19 часов встретимся, скажет и, поглядев на свою попутчицу незаметную, которой будто и не было, спросит, как, заседание комиссии в 17 часов закончится, та утвердительно кивнёт головой.
И я услышу свой голос с ответом и с вопросом,
- Хорошо, а где?
- В ресторане «Чёрный агат», я закажу столик на двоих, ответит она.
- Прекрасно, до встречи и удачи, пожелаю я. И мы вновь пожмём друг другу руки и наконец разведём их, но сохраним тепло долгого рукопожатия. Позабыв, зачем я выходил в коридор, я возвратился в аудиторию. Я не был растерян. Конечно, безусловно между нами чувствовалась взаимность, но что-то настораживало меня. Очевидная взаимность не означала любовного продолжения, что-то подсказывало, что нечто иное ожидает нас. Но что? И тогда я очень кстати вспомнил мудрый совет друга, проблемы надо решать по мере их поступления. И покорно, с облегчением последовал ему. На встречу в ресторане я не опоздал, что часто случается со мной. И всё равно, она уже сидела за столиком, к которому меня услужливо сопроводил метрдотель. Но встреча ничего не прояснила. Разве только то, что работает она советником в отделе французского министерства иностранных дел по африканским странам и приехала в составе комиссии по подготовке пространного межправительственного соглашения. О чём именно, я не интересовался. Но её участие в межправительственных переговорах не было для меня откровением, я уже знал об этом из беседы с приятелем из нашего посольства. За ужином, вкусовые экзотические прелести которого я не разделял, пришлось по необходимости в манере шеф-повара брать по чуть-чуть на пробу. Но зато обнаружил, что мне о себе рассказывать Анет и не надо, поскольку она знала обо мне далеко не сполна, но всё-таки. И было мило и по-доброму замечательно слышать её признание в том, что всю информацию эту она раздобыла не здесь, в Гвинее, после нашей встречи, а в Москве, привлечённая моей личностью, как она выразилась, «обаянием вашим». Я конечно не без лёгкой иронии поблагодарил её и признался, что польщён её вниманием. Прощаясь, она сообщила мне, что по окончании переговоров задержится в Конакри ещё на неделю и предложила,
- Давайте проведём вместе свободное время, если вы не против.
- Я? Против? - шутливо возмутился и согласился. Конечно, да.
На том мы и разошлись. На выходе её уже ожидала та же незаметная, с виду неказистая, дамочка и машина, на которой они и умчались, впрочем скорее исчезли в темноте африканской ночи. А я зашагал в гостиницу, отказавшись от такси, зашагал легко, довольный кажется всем, не заглядывая в будущее и не пытаясь сосчитать сколько звёзд на чёрном-пречёрном небе. Незаметно я вышел к океану, на набережную, если можно так сказать о чудесном песчаном береге, что тянулся на несколько километров, отмеченный чередой пальм, охраняющих сказочность этой ночи и её потаённую связь с океаном, не видимым, но шумом прибывающих на берег волн напоминающим о себе. Я подошёл поближе к воде. И в эту же самую минуту чья-то ладонь легла на моё плечо. Очарованный ночью я не успел насторожиться и, обернувшись, увидел рядом ту самую неказистую с виду женщину, что сопровождала Анет в университетском коридоре и ожидала её возле ресторана.
- Вы не опасаетесь быть на пляже одному, тут всякое бывает, спросит она по-французски. Я не удивлюсь и отвечу
- Почему-то не страшно, и следом спрошу, а вы тоже вышли подышать этой ночью?
- Я пришла предупредить вас, скажет она без какой-либо наигранной деловитости.
- О чём же, поинтересуюсь я.
- Не спрашивайте Анет ни о чём, если вам что-то покажется странным, она сама скажет, если потребуется, пояснит женщина, тем более странная после сказанного и кажущаяся фантомом среди этой ночи, и даже призраком будущего, хорошо вписывающегося в реальность.
- Что же, спасибо за предупреждение, но об этом могла сказать сама Анет, замечу я, вопросительно глядя туда, где стояла женщина.
- Конечно, но не всегда это возможно, она здесь официальное лицо, а у таких персон каждое слово услышанное на учёте, веско объяснит она.
- Да, но в ресторане... попытаюсь я проявить настойчивость, но женщина-тень не даст мне договорить и извинительно, но твёрдо скажет
- Мне пора, доброй ночи, и предложит, я могу вас подвезти.
Я откажусь, мол, ночь так хороша, что предпочту пройтись до гостиницы, на том мы и разошлись. По дороге в гостиницу я не буду пытаться понять, что всё это значит, ночная встреча, предупреждение, отключусь, и пойду по пальмовой аллее наслаждаться ночью. Уже подходя к гостинице, я вдруг замечу про себя, а ведь у этой престранной особы французский уж слишком правильный, чувствуется хорошая выучка. А на утро готовый к делам, бодрый, я отправился в университет. Анет сдержала слово. Закончив переговоры, она каждый день встречалась со мной. Мы проводили вместе свободное время, говорили обо всём, легко без натянутости, ужинали, вечера проводили всё в том же ресторане «Чёрный агат». А однажды даже искупались ночью в океане. Общение с океаном днём, а тем более ночью, сродни общению с высшими силами, не знающими ни добра, ни зла, но принимающими тебя, как своего. А где-то на пятый день наших привольных встреч, когда обычно вечером сидели мы в ресторане за тем же столиком на двоих, Анет вдруг отвлеклась от разговоров об африканских деревянных скульптурах и сказала,
- Послезавтра я заканчиваю здесь все оставшиеся дела и возвращаюсь во Францию.
Почему-то я подумал, она не сказала «возвращаюсь домой», странно это. И Анет, прочтя мои мысли, с улыбкой замечает
- Да, мой милый Леоня - «во Францию», я уже забыла, где мой дом, и тут же неожиданно спросит,
- А ты не хочешь закурить?
- Я же не курю, отвечу я.
На что она скажет, пропустив мимо мой ответ,
- Если ты не против, встретимся завтра вечером у Лиз на квартире, она очень вкусно готовит.
Я соглашусь, но спрошу,
- Лиз, это та, что всегда рядом с тобой?
- Да, это она, ответит Анет и протянет мне пачку сигарет, отметив,
- Это очень лёгкие и ароматные сигареты.
Я возьму пачку и, не успев удивиться, замечу на коробке адрес и конечно догадаюсь, что это адрес Лиз. Подыгрывая Анет, я выну из пачки сигареты, понюхаю и соглашусь.
- Да, приятный аромат, прикурю от зажигалки, протянутой Анет, и закурю, в первый и последний раз, не затягиваясь, а выдыхая дым через нос. Протягивая зажигалку, Анет благодарно кивнёт головой, а чуть позже сквозь сигаретный дым я услышу её голос,
- Я попрошу тебя завтра об одной услуге.
На следующий день, как и договорились, ближе к вечеру я отправился на встречу с Анет по указанному на сигаретной пачке адресу. Кстати пачку эту я сжёг, так уж подсказала мне здоровая предосторожность, когда ничего не знаешь, что, чего и почему происходит, и есть ли какие-то во всём происходящем углы, из-за которых может выскочить неожиданность. Да и редкие общения со спецслужбами к этому приучили. По дороге я вовсе не усердствовал по части дознания, а что за услугу я должен оказать Анет. Просто и искренне, как радуются чудесному новому утру, радовался, что вновь увижу её, что вновь окажусь рядом с ней и почувствую и услышу, как тема моей жизни вписывается в гармонию всего, что сотворено, и, вписываясь, она пересечёт и даже на время зазвучит вместе с темой жизни Анет. Это будет контрапункт. И я не стану забегать в будущее, чтобы сосчитать будут ли и сколько ещё встреч с этой удивительной женщиной, привлекательной не блеском красоты, а сдержанной искренностью своей во всём, именно во всём. Так незаметно я и дошагал до дверей дома, в котором обитала Лиз. Дверь откроет сама Лиз. Поприветствует меня, пригласит в гостиную. Каким-то десятым чувством я ощутил в доме необъяснимую напряжённость. Садясь в кресло возле круглого деревянного столика, инкрустированного самоцветами, я уже был готов к любому исходу. Устроившись в кресле напротив, Лиз без пустых предисловий сообщит,
- Простите, но Анет сегодня утром срочно вылетела во Францию.
Я должен был удивиться или хотя бы растеряться, но ни того, ни другого не произошло. Я воспринял это известие, как должное. Не потому ли, что я освободил себя уж с первой встречи с Анет от привычки выбирать будущее, а, освободив, заранее вводил себя в готовность принять исход любого будущего в переживаемую минуту. Хозяйка квартиры тактично переждала, чтобы дать мне возможность, как она считала, придти в себя, хотя я повторяю из себя и не выходил. Переждав, она продолжит неспешно сообщаться.
- Но я вам скажу, о чём Анет должна была вас попросить.
И в это же самое почти мгновение в комнату, словно стояли за дверью всё это время, врываются люди в масках без слов, без шума хватают мою собеседницу Лиз, поднимают с кресла и столь же стремительно исчезают. Правда последний уходящий поворачивается в мою сторону и, прижав указательный палец к губам, советует мне молчать, скрывается за дверью. Я всё-таки успею сказать себе, а ведь не показал жестом, обычным для таких случаев похищения, что, если не смолчу, перережет мне горло. И я молчал. Не из страха. И я не собирался копаться в чужих тайнах. Что бы ни произошло, я знал, что Анет для меня останется настоящей радостью. Что было дальше? А дальше дверь в квартиру Лиз оставалась открытой. Я вышел, захлопнув её за собой. В Конакри я провёл по служебным делам ещё несколько дней, не пытаясь получить информацию об Анет и Лиз. Всё осталось для меня не в прошлом, а в стороне, где царило молчание. Наконец я возвратился домой, правда не сразу. Но, когда возвратился, почувствовал себя человеком удачливым. Кто-то захочет возразить, мол, скорее счастливым. Я не отрекусь, только замечу, счастье это штука сомнительная и долго не носится. Порой вспоминалось, что произошло в Конакри, но не навязчиво и не вдумчиво, оставляя след птичьей стаи улетающей осенней порой на юг. Да и времени на воспоминания не очень-то много оставалось. Ведь после Конакри согласно моей дорожной карте я заехал в Алжир, где проверял и оценивал работу наших преподавателей в местном университете. А, когда закончил алжирские дела и собрался Москву, получил из Министерства предписание срочно полететь в Испанию, Мадрид и разобраться, можно ли расширить наши контакты с обменом студентами и аспирантами по специальности филология, хотя Испания не входила в круг моих служебных обязанностей, да и испанский я знал поверхностно. Но начальству не откажешь, да и провёл я в итоге время там интересно и с пользой для себя самого. Что касается «для себя самого», то тут дело не во мне, а в испанском радушии на сегодня, пока ты рядом, а на завтра, маньяна, можно и забыть тебя вчерашнего. Это не мы, которые на завтра более тесним свою грудь вчерашними добрыми встречами и общениями. Но разве не больше прелести в сиюминутных общих переживаниях, чем в будущих, да к тому же в одиночку. Коллеги из мадридского университет Комплутенсе и из министерства уговорили меня остаться на пару недель и поездить по Испании, предупредив, что министерство всё оплатит, если я прочитаю в университетах посещаемых провинций ознакомительные лекции. Я согласился. Барселона, Памплона, Сарагоса, Кордова остались за спиной, а я уставший как скаковая лошадь после победного заезда, уставший настолько, что казалось улетучились все впечатления от поездки, разве что остались фотографии, подтверждающие маршрут моего испанского путешествия, почти опустошённый рухнул в кресло самолёта и впервые в полёте уснул. И вот я с удовольствием погрузился в московскую жизнь, окружённый заботами, этими верными солдатами, повсюду следующими за нами. Всё-таки, как много значит быть дома. Сам дом, твой дом для меня место вольного, как в материнском чреве, обитания. И я вовсе не оцениваю хорошо или плохо быть привязанным к своему дому не узами необходимостей и зависимостей, а прежде всего ощущением того, что этот дом свой, и ты для него свой, и здесь, именно здесь ты исполняешься сполна, находя тем самым согласие, лад с самим собой, с жизнью, находя гармонии, как находит их композитор, сочиняя музыку. Итак, я дома. Окружён заботами. И не важно, что это за заботы. Они всякие. И случайные, и домашние, и те, что исходят от верных подруг, и от неверных друзей. Да, верность подруг ведь не в том, что они делят постель только с тобой, а в том, что они всегда готовы разделить время с тобой, что они будут с тобой когда надо, и наконец в том, что им хорошо побыть рядом с тобой снова. А друзья, они живут своими заботами, они сосуществуют. Они всегда спешат, и их разговоры часто проходят мимо меня, даже не как ветер, тот хоть уносит с собой опавшие листья, а как неиспользованные возможности пообщаться. Впрочем это мои рассуждения не досужие к месту, а следствия моих ощущений жизни, которую я проживаю здесь, проживаю от и до, от дня ко дню. Но бывают дни такие, что им суждено длиться, оставаться незавершёнными, не свершёнными, как те, что я провёл в Конакри, но длиться не тягостно, не назойливо, но бывают и дни, вдруг дарящие новую мелодию, что запоминается с первого раза. И вот однажды такой день и случился по возвращению в Москву. Была Октябрьская площадь. Был вход на станцию метро «Октябрьская кольцевая». Было лето. Июль. Жаркий день, но не очень. Светило солнце. Как же оно оживляет то многое, неучтённое, дремлющее в тебе, а зрение делает зорче. И потому или по иной причине женщину, идущую навстречу, я приметил и приметил, потому как очень она мне напомнила Лиз, ту, что всегда была рядом с Анет в Конакри. Похожесть показалась мне очевидной, хоть и на мгновения, пока женщина проходила мимо. Неужели Лиз в Москве, подумал я. Странно, а может всё мне причудилось, засомневался я. Но в любом случае, наверное, стоило проследить и даже выследить. Тоже мне контрразведчик, усмехнулся я, продолжая идти к троллейбусной остановке. Встреча осталась позади, как некий факт, случай, какие бывают сотнями. И всё-таки. Ведь эта встреча хоть и не вызвала волнения, не изменила эмоциональный окрас моего состояния, но я вновь, как бывает со мной в странных или решающих обстоятельствах, расслабился и одновременно сконцентрировался, объединив вроде бы противоположности в готовность к любому исходу, освободив себя от предвидения будущего и избранных решений, и теперь удар мог быть нанесён с любой точки, и будет он отражён, и даже использован мной с пользой, поскольку снайпер выдаст себя. Дойдя до остановки троллейбуса, я точно заметил время встречи, и решение пришло само, и я принял его, считая, что для окончательной убедительности в определении Лиз это или нет, надо будет подождать в этом месте и в тот же час, понаблюдать и постараться в случае удачи определить место её проживания, короче говоря, установить слежку. И как было не улыбнуться, обнаружив в самом себе задатки расследователя. Три следующих дня я сторожил её зорко, встречая и провожая взглядом всех проходящих женщин, и, наконец, был вознаграждён. Она появилась. Она это та, что повстречалась четырьмя днями ранее и что показалась похожей на Лиз. И подтвердилось — да, это была и есть Лиз. Она совсем не изменилась, всё такая же собранная, сдержанная в движениях, разве что лицом стала выглядеть помоложе. Следуя за ней, я старался понять, а не следят ли за ней ещё и другие заинтересованные типы вроде меня, но никого, кто бы сопровождал нас, я не обнаружил. Стало быть преследователем я был один. Так вот мы с Лиз и подошли к Дому Художника на Крымском валу, к боковому входу в залы Третьяковской галереи. Я последовал за ней. Потерять Лиз из виду здесь уже было невозможно, но и остаться незамеченным стало конечно сложнее. Но как казалось тогда, что это мне удавалось. В зале чисто советского соцреализма, где интересно и поучительно смотрелись огромные групповые и иные портреты руководства СССР, мы, я и Лиз, очутились одни, но только на несколько мгновений, потому что из соседнего зала выскочил молодой человек, позже я разглядел в нём черты зрелости, выскочил и с извинениями и с приветствиями на русском языке подошёл к Лиз, протягивая руки. И Лиз ответила ему радушно, да к тому же на отменном, правильном без чужих интонаций и акцентов русском языке, что конечно не могло не поразить меня.
- Пробки, пробки, объяснил своё опоздание молодой человек и тут же, едва отдышавшись, предложил, давайте пойдём в зал девятнадцатого века, там как-то душевнее.
Лиз, улыбаясь, согласилась, и они поспешно вышли из зала. Я остался один в окружении членов политбюро сталинских времён. Но ни они, ни картины передвижников не помешали мне проводить их до входа, а вот далее наши пути разошлись. Что поделать, если я в этот день, да и в последующие, оставлял свой автомобиль на приколе и пользовался более привычным и удобным общественным транспортом, а они — они сели в легковушку, это был Пежо тёмно-серого цвета, и уехали. А я направился к вестибюлю станции метро Октябрьская радиальная. По дороге я старался не думать, не размышлять, забегая вперёд, а что тут делает Лиз, и вообще, что всё это значит, и разумно ограничился решением продолжить слежку пока не выясню, где остановилась Лиз. Встретил я Лиз только через пару дней, идущей к входу станции метро «Октябрьская кольцевая». Потеряться в метро ничего не стоит, если не следовать друг за другом шаг в шаг, да ещё успеть проскочить в тот же вагон. Но всё обошлось, хотя Лиз очень спешила. Оказалось, что на этот раз Лиз предпочла осмотреть картины мастеров западного искусства в Пушкинском музее. Я подумал, что выбор очень удачный для меня, ведь я давненько не посещал мой любимый музей. В прежние годы я часто заходил в Пушкинский и, пробежав по избранным залам, надолго останавливался в зале импрессионистов. И Лиз, словно ведая о моих живописных предпочтениях, взяла и остановилась именно там, где воздух дышал впечатлениями моих любимых художников. Но чувствовалось, что Лиз нервничала, как-то напряжённо всматриваясь в картины, она иногда оглядывалась, видимо в ожидании чего-то. И наконец всё стало на свои договорённые места, договорённым между Лиз и той, что вбежала в зал и с криком «Шалом» бросилась к Лиз. Это была долговязая, черноволосая, коротко стриженная женщина неопределённого возраста. Они обнялись. И всё очень походило на поспешную встречу в Третьяковке на Крымском. Только язык общения с русского поменялся на иврит. В иврите я кое-что смыслил и, подойдя поближе, став напротив балерин Дега, постарался прислушаться и хотя бы разобрать крохи смысла услышанных слов. Однако моих знаний иврита не хватило для толкового перевода. Только и понял, когда дама сказал Лиз:
- Аити роце левакер бе абалет.
На что Лиз, не медля, и предложила
- Бе вакаша, махар ен Большой, эрев, щещ ашаа.
Итак, завтра они собираются встретиться вечером в шесть часов возле Большого театра и потом на балет. Что же, подумал я, сходим на балет. Но резкая мысль прервала моё благодушие, мысль о том, а причём тут эта израильтянка, какая связь с предыдущей встречей. И вообще, не Моссад ли тут замешан, не пахнет ли тут антитеррором. Там, где присутствует Израиль, можно ожидать всяких неожиданностей. Но как всегда, настороженность моя была мимолётной, пришла, налетела и исчезла, уступив место моей спокойной готовности ко всему, граничащей с боевым безразличием. И всё, что происходит, не стало напрягать меня вопросами, а скорее стало забавлять так, будто предлагалось отгадать слово по буквам но не на русском языке, а на иврит. И день, проведённый в Пушкинском музее, оказался удачным. Мне удалось сопроводить Лиз до гостиницы, в которой она проживала. Это была гостиница «Варшава» на Октябрьской площади со входом со стороны Крымского вала. Я вошёл вслед за Лиз в вестибюль гостиницы и со скучающим видом подошёл к стойке, на которой были размещены объявления. Лиз, взяв ключ, исчезла за створками лифта. А я остался возле стойки с объявлениями, решив некоторое время переждать, не выйдёт ли Лиз снова, переждать, а после выпытать у портье, кто она и в каком номере обитает. Выпытать у портье нужную информацию оказалось делом не простым и затратным. В конце концов удалось выяснить, что женщина эта есть Элиза Марко;ва, именно с ударением на последнем слоге, и приехала она из Сербии, а занимает номер 303 на третьем этаже. На вопрос, а на какой срок она забронировала номер, портье пожал плечами и сообщил, что дама оплатила номер вперёд на три недели, а что будет потом не знает. Не знал и я. На иные вопросы ответов нельзя было найти ни на лице портье, ни на стойке объявлений. Более того, среди объявлений, когда я покидал гостиницу, привлекло внимание предостерегающее объявление с надписью «не подходи, опасно для жизни» а под надписью череп с перекрестием костей. И что мне было делать, как не усмехнуться. Остережение кстати, подумалось мне. И следом осенила простая мысль от противного, а не Лиз ли пасёт меня, а вовсе не я её. Ведь пару раз в Пушкинском наши взгляды пересеклись, а у Лиз глаз намётан.
Каждый исполняет своё задание. И не надо рассуждать, а кто раздаёт эти задания. Получив — их надо выполнить. Пожалуйста, если не хочешь, откажись, но за последствия сам и отвечай. Вот я, ведь сам дал себе задание, спустил с потолка, следить за Лиз. Проследил, узнал что-то. И что? Ничего значимого. Но было интересно. Прошло время и не малое. Удалённость приличная, а я, когда вспоминаю, отмечаю про себя, «а здорово я её выследил», и на том останавливаюсь. Всё остальное за скобками моих наличных воспоминаний, а если и хранится в памяти, то где-то там, на далёких файлах. И я улыбаюсь расслабленно, сидя в кафе в обеденный всеобщий перерыв, вкусно поедая запечённую в пряностях курочку с диким рисом в качестве гарнира. И не было рассуждений. Важна курочка, лежащая на тарелке. Важнее то, что продолжение следует. И каким бы оно ни было, оно следует не за мной по пятам, а идёт навстречу. И ни к чему ожидать его таким или иным. Жизнь это не только я, глубоко-и-мысленно высказался я, пожёвывая кусочек от бёдрышка курочки, жизнь... и в это самое мгновение чьи-то ладони осторожно накрыли мои глаза. И я ослеп. И нашло чувство восторга, чувство слабое, уставшее от скрытого ожидания, но восторга от того, что я наконец буду видеть только то, что творится во мне, но кто-то со стороны поправил мою мысль и заметил, а разве то, что творится в тебе, не есть всё, разве ты не есть часть этого всего, и, не напрягая память, я уверенно сказал про себя - «это Анет». И в ответ услышал её голос, голос Анет, воскликнувшей
- Как ты угадал?
- Я не угадал, я знал.
Так ответил я, и тут же прозрел. Ладони спали с моих глаз, и взгляды наши встретились. Сколько же они носились по свету, сколько и скольких перевидели, сколько снов наяву, и вот встреча, и вот пересечение, и неужели опять на мгновение, на очередную точку прикасания двух мелодий, прикасания и только. Но разве кто из нас, я и Анет думали о правилах контрапункта, когда встречались раньше и тем более сейчас, сегодня днём, в обеденный перерыв на краю бульварного кольца Москвы. Ещё вчера не было ни облачка, ни жалкого намёка на событие, на сегодняшнее наше со-бытие, и тогда промелькнёт мысль, не камнем, брошенным из пращи людоеда, не встречным лихим авто, не пулей умной, а не дурой, а всего лишь вопросом, а не по расписанию ли приходят события, есть ведь расписание поездов. Этой мысли я улыбнусь, и Анет очутится в моих объятиях. На мой незатейливый вопрос,
- Что ты тут делаешь?
Она столь же простенько ответит
- Приехала к тебе.
Присаживаясь рядом за стол, Анет прежде приобнимет меня и прижмётся щекой к моей щеке и этим скажет всё, скажет, что соскучилась, что очень ждала встречу, что не так просто было найти её, что она счастлива, и всё без слов, без нашёптываний, только прикосновениями, и я ведь спрошу, услышав всё, что она хотела сказать,
- И ты счастлива?
И она засмеётся и, уже присев, скажет,
- Конечно, милый мой, милый.
И станет светлей в ресторанном зале. Так всегда бывает, когда люди счастливы, но не всегда, далеко не всегда они обладают счастьем, которое имеет только настоящее время. Назойливая муха, редкая гостья в ресторане, пыталась присоединиться к нашему счастью, но я её отгоню и спрошу Анет,
- Ты голодна?
- Ой, воскликнет Анет, очень.
- Что будешь есть, продолжу я свой допрос.
Анет, не задумываясь, ответит,
- То же, что и ты.
Я подзову официанта, закажу свою курицу, винегрет, печёных овощей и бутылку красного вина. Заказывая вино, я посмотрю вопросительно на Анет, она в ответ закивает головой, мол, да, очень хорошо, заказывай. Так началась наша встреча в Москве. После ресторана мы решили продлить обеденный перерыв и отправились прогуливаться по Новому Арбату в сторону Смоленской площади. Говорили ни о чём, наслаждаясь тем, что мы рядом, снова рядом. Где-то за Домом книги Анет заметит
- А Москва не очень изменилась.
На что я поинтересуюсь
- А когда ты без меня была здесь в последний, а может и в первый раз?
Чуточку помолчав, Анет скажет, немного изменившись в лице, словно чуть отрешившись от сегодняшнего чудного дня.
- Лет пять назад, до нашей встречи в Большом на балете.
- Да, соглашусь я, здесь не очень изменилось, ну а что ты делала без меня в Москве.
- Искала тебя.
Надо сказать, ответ Анет меня смутит. Искренность, с какой она произнесла эти два слова, меня даже насторожит, неужели уже тогда я был вписан в её жизнь, подумаю я, но не стану заманивать себя в кладоискательство и как-то непроизвольно спрошу
- Как и сейчас?
Анет не сразу ответит. Прижмётся ко мне и признается,
- Как и сейчас, но есть ещё кое-что.
- А что? вырвется выдохом из меня вопрос, вопрос, не требующий ни ответа, ни доказательств, но доказательств чего, не знаю чего, может теоремы, которую ещё надо сформулировать. Анет легко определит место вопроса в нашей московской жизни и в шутку напомнит,
- Мафиози, что говорят, больше знать будешь, меньше проживёшь.
Поддержав шутливый тон, я серьёзно отмечу,
- Мудро, очень даже мудро.
А сам ненароком вспомню Конакри, нашу странную невстречу на квартире у Лиз, скоропалительный отъезд Анет, вспомнив, уже подходя к Смоленской площади, спрошу,
- А о чём ты собиралась попросить меня там в Конакри?
Анет без тени иронии, скорее с сожалением о несбывшемся, скажет,
- Чтобы ты женился на мне, предложить себя тебе.
Я и спустя время могу заново пережить моё удивление.
- И что? спрошу я, а сам, обращаясь к себе же, подумаю, да тебе работать следователем в прокуратуре.
Анет спокойно пояснит,
- А то, что меня срочно отозвали, и, как говорят на востоке игроки в нарды, когда игра останавливается надолго, партия остыла.
- Ну и мудры же восточные люди, пробормочу я, а про себя решу, о Лиз и вовсе не спрашивать, всё должно само проясниться и родиться в свой час. Тем временем мы вышли на Садовое кольцо.
- Так куда мы пойдём, налево или направо? спрошу я тоном нарочито смышлёного гида. Анет улыбнётся и неожиданно признается.
- Как же мне с тобой легко.
- Спасибо и мне, и всё-таки куда, повторно спрошу я.
- Налево, меня всегда удивляла эта громада вашего министерства иностранных дел.
- Да уж, громада приличная, соглашусь я. Анет заметит,
- Почему я не пойму, почему для МИДов нужны такие громадности, всё ведь может уместиться в трёхэтажном особняке.
Я шутливо возражу,
- Ну как же, дорогая, как же, ведь это лицо страны.
- Лицо? с лёгкой усмешкой переспросит Анет.
- Да, лицо, продолжу я шуточку свою, а потом серьёзно спрошу, кстати а где ты остановилась?
Выяснится, что Анет остановилась в гостинице «Белград», рядом.
- Странно, замечу я.
- А что странного? спросит Анет.
Я откровенно раскрою всем известный секрет.
- Она же под колпаком.
- Ну и что же, спокойно отреагирует Анет и добавит, меня это не волнует.
- А может зайдём ко мне, предложу я, надеясь всё-таки побыть с Анет на своей территории.
- Лучше ко мне, улыбчиво не согласится Анет, хотя это не мой дом, но там вся моя связь, компьютер и другое.
И она была права. Помимо меня у неё здесь совершенно очевидно были и иные встречи, и информационные каналы конечно же должны быть под рукой. Перейдя на другую сторону садового кольца, мы решили прогуляться в сторону площади Маяковского мимо гостиницы, в которой и остановилась Анет. Говорили о прошлом, о Конакри, но всё вокруг да около, что-то, что могло быть важным для меня, а может и вовсе ничего не значимым вообще. Анет свободно говорила по-русски. И я замечу,
- А ты хорошо стала говорить по-русски.
Анет довольная похвалой улыбнётся.
- Да, учусь, чтобы между нами не было чужих акцентов, скажет она и вновь прижмётся ко мне.
- Отлично, одобряю! воскликну я, и по-учительски добавлю, ставлю вам, Анет, отлично с минусом.
- Что значит минус и наверное правильнее сказать — за что? спросит она и сама себя поправит. Я искренне замечу,
- Ты молодчина, и поцелую её в щёчку. На следующее утро мы ласково попрощались, счастливые тем, что была встреча и ещё будет не раз. Первым ушёл я, не торопясь на работу, но всё-таки приличия ради без внушительного опоздания. Анет осталась. Она ожидала важного звонка. А в полдень у неё была назначена встреча здесь же в ресторане гостиницы с неким господином, специалистом по социоинформационным системам связи, примерно на ту же тему, что и в Конакри. Были и иные заботы, в содержании которых я не вдавался, будучи вооружённым советом мафиози. Что касается нас, то мы с Анет договорились встретиться во второй половине дня и провести остаток дня у меня дома. Встречу назначили на четыре часа дня на остановке троллейбуса «Улица Удальцова» на Ленинском проспекте у подземного перехода что рядом с моим домом. На работе между служебными делами и встречами я невольно задумывался, а точнее впадал в задумывания, задаваясь вопросами. Что всё это значит? Чем так заняты? Ради чего? Или лучше сказать, ради кого? Не в этом ли ключ? Лиз в Москве. Её встречи. Израильская дама. Теперь и Анет здесь. А её необъяснимый отзыв из Конакри. Наконец эти люди в масках в квартире Лиз. Грабители? Нет. Похитители? Вряд ли. Спасители? Кто их знает. И подумаешь тогда привычно, а не значит ли всё это плетение крутой международной сети политического толка для управления будущим, желаемым будущим. Тогда ключом становится вопрос «ради чего или «на кого» эта вся странная деятельность и суета. Просто собирают элиту со всего мира, элиту, которая и будет управлять миром и создаст желаемое будущее. И я уже был близок к тому, чтобы признать себя провидцем и к тому же удачливым тайным дознавателем творящихся событий, как всё рухнуло, и даже, если не всё, то почти всё. Анет очень понравилась моя квартира. Войдя, оглядевшись, пройдя по ней, она сядет на диван, поджав под себя ноги и скажет,
- Как хорошо у тебя, здесь во всём ты, и мне спокойно, это и мой дом, понимаешь, мой.
Скажет, улыбнётся и закинет руки за голову, а потом шутливо заметит,
- Как мне нравится, когда ты ходишь передо мной туда-сюда, сюда-туда.
- А ты и в самом деле отлично освоила русскую речь, похвалю я её.
- Спасибо, поблагодарит Анет.
А потом ближе к вечеру после фруктового ужина я всё-таки спрошу её об элите, о желаемом будущем. Анет по-доброму усмехнётся и присядет передо мной на корточки и скажет ласково, не поучая, а поправляя,
- О чём ты, милый, о чём, я знала, что ты думаешь об этом, какая элита, какое желаемое будущее, какая власть. Все мой милый только о себе заботятся и только сегодня, а завтра-то удел мечтателей, а не живущих здесь и сегодня, если быть абсолютно честными.
Потом наступит молчание. Анет положит голову мне на колени, что-то прошепчет, кажется, «какая власть», и вдруг поднимется и отойдёт к окну. И тогда мне станет ясно, что провидца из меня на сегодня не получилось, хотя в мечтатели могу быть зачислен. Стоя у окна, обращаясь как бы тем, кто за окном, Анет тихо но ясно признается,
- Если бы не ты, я давно ушла бы из министерства с его смехотворной суетой, если бы ты знал, как я хочу быть рядом с тобой.
И я почувствую, сколько же правды и рядом с ней грусти было в этом признании Анет. Я повторю про себя - «быть рядом с тобой», и отчего-то подумаю, опережая время, что когда-то я вспомню эти слова и может тогда они обретут ещё один, но иной смысл. Всё-таки какие-то зачатки провидчества видимо сидели во мне. Хотя версия об элите, о власти в желаемом будущем рухнула не вся. Остаток ещё дышит, он будто впал в глубокий сон, но не в кому.
С некоторых пор я перестал наблюдать за временем. И не потому, что я стал согласно поговорке счастливым. Дело в том, что мерой времени для меня стали не показания стрелок часов, не восходы и закаты солнца, а встречи с Анет. И такое переформатирование моего времени произошло незаметно без моего личного участия в том. Возможно какие-то физиологические изменения произошли во мне по причине скажем гормональной перестройки, а возможно, что «возможно», спрашиваю я себя, и решаю ответить или повременить, и смело позволяю себе решить, что пора, пора ответить, возможно, подчёркиваю — возможно сработал сигнал извне, ведь мир это не только наши глаза, уши и наш самовлюблённый мозг, не только. И вот я снова в Конакри. Уже при рулении приземлившегося самолёта по взлётно-посадочной полосе у меня потяжелела голова, что случилось со мной впервые. Встречал меня проректор местного университета, мой хороший знакомый, человек доброжелательный и в меру бесхитростный. Остановился я в той же гостинице, где меня приняли, как родного, забронировав на три недели тот же номер, что в последний мой приезд. Ещё одну неделю на обратном пути я должен был провести в Сенегале, посетить дакарский университет, с которым мы только-только начали сотрудничество. Забросив вещи в номер, приняв душ, спустился я в ресторан, пообщался с барменом, вспомнили прошлые наши общения, мои предпочтения он не забыл, поставил на стойку стаканчик мартини с коньяком, подал лёгкий завтрак уже второй по времени, после еды в самолёте, которую я не переношу. На мой вопрос, а какой нынче народ тут, бармен ответил многозначительно,
- Не тот, мсье, не тот.
Что ж, подумал я, значит старых знакомых нет, и встреч не будет. Хотя я очень надеялся, нет, я очень хотел, чтобы, как и тогда, в прошлый раз, мы с Анет повстречались здесь, где всё и началось. Утро выдалось тихое. Шёл март месяц. Я так и подгадал, чтобы возвратиться домой в Москву не в холода, а в тёплые предмайские дни нашей апрельской весны. Океан встретил меня лёгким прибоем, кланялся, говорил добро пожаловать, невольно вызывал у меня улыбку. Погуляв с часик по набережной, я возвратился в гостиницу, взял свой нестареющий портфель, лёгкий, податливый и ёмкий, проверил, не забыл ли я нужные бумаги и документы и отправился в университет, предварительно по телефону попросил дежурного вызвать такси, так уже порешил прокатиться, хотя здесь я пользовался такси редко. А вечером — произошло то, что можно назвать ожидаемой неожиданностью. В девятом часу вечера, когда уже стемнело, раздался стук в дверь. Я, нисколько не напрягаясь по поводу, кто, что надо, да ещё в первый же день приезда, подойду к двери, открою и ахну,
- Лиз, ты?! Как я рад, заходи.
Лиз бросится ко мне, и обнимая её, я услышу, как она скажет,
- Я тоже, я тоже рада.
За чашечкой кофе, который конечно мне заварила она сама, другим Лиз не доверяла, считая, что другие не умеют готовить настоящий кофе, так вот за чашечкой кофе мы с ней поговорили и о Москве, конечно, скажет она, это была я, и о странной истории с похищением, так надо было, улыбчиво скажет она, и об Анет. Но стоило мне заговорить об Анет, как Лиз тут сменила тему и спросила
- Ну а ты, ты как, что нового у тебя или всё старое?
Я отвечу с намёком,
- Ну ты всё и так наверное знаешь.
И тут Лиз продолжит
- Леони, а что мы тут сидим среди стен, пойдём прогуляемся, заодно проводишь меня до дома.
Так и порешили. По дороге к дому Лиз, кстати к тому же, где она и прежде жила, Лиз стала более разговорчивой, отчего я понял, что там в гостинице ей не хотелось слишком откровенничать. И когда я её спрошу, а что ты тут делаешь, Лиз ответит сразу, как само собой разумеющееся,
- Чтобы быть с тобой рядом.
- Уж не охранять меня от океана? шутливо замечу я.
- А что, и от океана, в тон ответит Лиз.
Возвращался в гостиницу уже ближе к полуночи. Всякие мысли бродили в голове. Порой странные, но не дикие, а вполне возможные, но и совершенно необъяснимые, а ради чего и для чего она появилась. Нужность всего происходящего, та самая нужность, что связало бы происходящее в единую цепь. В чём она — вот пожалуй главный вопрос больной безответностью. Кто я им, что я им, неужели Лиз и те, кто стоят за ней, охраняют меня или пасут, но за что. Я ведь прост и гол, как сокол, во всех смыслах, обычен и не засвечен ни в каких сборищах разного толка, и жизнь моя размеренная умещается на ладони одной руки. Выбирайте любую, левую, хоть правую. Впрочем ни к чему эти гадания на любимой Лиз кофейной гуще. А вот причём тут Анет, вот это пожалуй более чем важно и ближе моему сердцу и его биению. Что она значит, что она думает обо мне со стороны, или думает только тогда, когда мы рядом и мир наш не знает границ, потому что разве у двух душ обретших одно молчание на двоих, есть границы. И с этим приятным воспоминанием об Анет я усну безмятежно в первую ночь своего очередного пребывания в Конакри, усну, нисколько не обременяя себя заботами о завтрашнем заседании Совета по сотрудничеству между нашими двумя министерствами образования. Нужен ли сон? Говорят, что не всегда он был нужен таким, каким нынче мы желаем его иметь. Да и что происходит во сне? Говорят разное. Пишут книги. Спорят. Доказывают. Ночь мол для того и нужна, чтобы спать, мол химия наша внутренняя такова, спите, а солнце разбудит. Но так уж судьба или кто-то ещё распорядились иначе, и утро в этот раз не наступило в свой урочный час. Я проснулся, когда за окном едва-едва стало светать. И, открыв глаза, проявившимся во мне ночным кошачьим зрением увидел, как ко мне приближается Анет. И не ошибся. Это действительно была она.
- Вот и я, скажет Анет, подойдёт к кровати, опустится на колени, положит руки мне на грудь и облегчённо на выдохе признается
- Наконец я снова рядом с тобой.
И начнётся новый день. После завтрака я сяду в кресло. Анет, убирая со стола, признается,
- Знаешь, я не зря приехала в Конакри, здесь у нас всё началось, и здесь я предлагаю себя тебе в жёны.
Я засмеюсь и замечу,
- Ты так говоришь, как будто я уже в который раз могу отказать тебе.
Анет замнётся.
- Ну может я не так сказала...
Но я не дам её договорить, обниму её, стоящую рядом, притяну и посажу на колени и прикажу с очень серьёзным выражением лица,
- Так, немедленно одевайся и идём регистрировать брак.
- Как, удивится Анет, прямо сейчас?
- Да, прямо или криво не знаю, но сейчас, подтвержу я и предложу, выбирай, кто будет регистрировать — шаман, муниципалитет Конакри, святой дух в парке или в нашем посольстве.
Анет захлопает в ладоши.
- Ты прелесть, воскликнет она, пойдём ко всем. Только я очень хочу, тут она умолкнет на чуть и потом шепнёт мне на ухо, чтобы у нас был ребёнок.
- Я за! крикну я.
И так вот по-конакрийски стали мы мужем и женой. Лиз и мой добрый знакомый по университету здешнему повсюду были нашими свидетелями. Это будут ещё одни счастливые дни. Самые или нет, узнаем потом, да разве можно сравнить одно счастье с другим. Но это будут только дни, которые скоро останутся в прошлом, а мы с Анет снова разъедемся по своим ненасытным делам, но разъедемся, обретя одну судьбу на двоих. А однажды мне приснится сон, о таких снах говорят странный, но почему-то мне не хочется приписывать ему странность, скорее он был данностью. Приснился он под утро, когда сны бывают удивительно понятные, и потому воспринимаются как знаковые. В этом сне привиделся мне ребёнок, мальчик, наш сын, подошёл он, выйдя из залитого солнцем дня, похожий очевидно и на Анет и на меня, не изменчив, а именно с неделимой похожестью на нас обоих, словом он был отмечен печатью двух лиц, двух выражений, с двумя улыбками на губах, с двумя взглядами в одном, и как это могло произойти я не задумался, а принял, как рождённое изначально, и, подойдя поближе, мальчик скажет,
- Им нужен был я от тебя, потому что ты...
И тут кто-то или что-то заставило пеня проснуться. Проснувшись, я сказал себе,
- Это похоже на предупреждение. Спустя несколько лет наш сын, которого Анет родит в Москве, так пожелала она, вырос и стал похожим и не просто похожим, а стал точно тем мальчиком до родинки на правой щеке, что привиделся мне под утро во сне.
И началась охота на зверя. Вот так вдруг и началась? Да, началась охота на зверя. И этим зверем оказался я. Пришло время, дошли до некой точки ветвления на земле, когда будущая ветка не знает будет ли расти, а если будет, то влево или вправо. И вот с этим пришедшим временем я узнал то, что было сокрыто во мне, узнал, кто я и к какому миру я принадлежу, всё то, о чём я не догадывался, а полагал, не придавая ясного значения своим полаганиям. Но теперь всё определилось, без ошеломления, а как возвращение к себе самому, к миру, к которому я принадлежал. И мне сказали, ты есть тот, который тут главный, ты и есть тут представитель нашей высшей сферы новых миров, доверенное лицо, а по положению есть прокуратор, у-правитель и на-правитель происходящего на земле, и был исходно внедрён таковым. И сообщила эту новость Анет. Кто стоял за ней не трудно было догадаться. Именно через меня новые миры получали информацию об инолицах, то есть о тех, кто населял землю и кто был очень далёк от новых миров по своим возможностям, ну а в конечном итоге всё о жизни на земле. И повторюсь, я воспринял это сообщение, эту вроде бы новость на удивление без волнения, скорее как должное, внутренне не сомневаясь, что могу быть таковым, без обсуждений и ожиданий, изначально рождённый в новых мирах и будучи их постоянным обитателем. А здесь на Земле я был и человеком Земли, я просто жил и продолжал жить здесь, и своим присутствием и тем, как я живу правил здешнюю жизнь, будучи серьёзно даже для себя самого неосознанно иноземцем. Что ж, сказал я себе, теперь надо жить в открытую и пройти с Землёй это время решающих испытаний. Конечно, спустя события, можно сказать, что теперь легко рассуждать и действовать, но меня вовсе не касаются чьи-то мимолётные мысли и предположения. И Анет, влюблённая в меня искренне и навсегда, стала моим щитом. И Лиз, конечно и Лиз. А я, обожающий Анет внешне неприметно, но более, чем своё назначение быть и жить, был благодарен судьбе и высшей сфере наших новых миров, за пересечение наших с Анет судеб, но так или иначе началась охота на меня. Судя по всему, здешние высшие умельцы кое-что вычислили и заподозрили, что есть чужой, из других миров. Прошла информация по каналам перехвата, что они, кто они? они это те, кто охотится, или те, кто управляет охотниками, так вот прошла информация, что они ищут чужого, чтобы получить генетическую идентификацию для последующего клонирования и через клона выйти на связь с другими мирами. Но с какой целью? Спрашивается, и мы пока не находим ответа. Однако было очевидно, что отныне я в открытую защищаю не себя, а новые миры, защищаю от земли, в жизнь которой я вжился, от людей, с которыми я не только свыкся, но и расположился к ним. Впрочем, прокуратор таким и должен быть, своим и уметь болеть за чужих. А годы тем временем продолжали своё встречное движение. Сын вырос. Анет со мной. Она всегда рядом. И Лиз. Лиз, преданная нам троим, и преданность её была охранителем, оберегом всесильным нашим от всяких напастей. И всё продолжилось бы так, как и жилось, в тихой радости нашего общения, но и в напряжении, в ожидании, конечно, в неназойливом оберегании каждым из нас друг друга. Была семья, скреплённая не только узами родства, а ещё и личной близости через новые миры. И вот как-то в пасмурный день, когда навалился на Москву очередной западный циклон, сын наш задержался. Мы забеспокоились. Анет предложила по прямой связи сообщить о случившемся. Но Лиз остановила её. Не говоря ни слова, она оделась и ушла. Мы с Анет сели на диван рядом друг с другом. Анет взяла мою руку в свою, а голову положила мне на плечо. Мы молчали. Мы знали всё. Мы знали, что могло произойти. Но знали, если Лиз пошла, значит она возвратится с сыном. Кто считает время ожидания, тот теряет себя, часть себя, не время, нет, оно не бывает потерянным, теряемся мы, если мы это люди земли, они приговорены к обречённости. И Лиз возвратилась. А вместе с ней и наш сын. И сбылась наша надежда. Но в эту же ночь в дверь постучали три раза коротко и часто, а после паузы ещё раз. Лиз первая вскочит с постели, и, сказав,
- Я открою,
побежит к двери. Это будет тот, кого каждый из нас, не сговариваясь, ждал. Через час все четверо покинули этот город, в котором провели лучшие дни своей здешней жизни. И, как тогда нам представлялось, навсегда. Прощаний не было. Всё, что было, мы взяли с собой. Всё. В наших былях не было ни мелочей, ни важностей. Каждый кусочек жизни, спечаток с былей имел свой смысл и значение, и, собираясь, как кусочки смальты в настенную мозаику, хранил в своём рисунке, в очерке и в цвете бывшую реальность. И в этой равновесности, равнозначимости и был наш дух, дух людей, обитающих в новых мирах, дух людей, могущих по желанию прожить целую цепь жизней и прервать её, или по умолчанию и вовсе не прерывать. По дороге я спрошу Анет,
- Означает ли это, что человечество обречено, что земля опустеет, или всё ещё должно решиться в будущем.
Анет согласится с тем, что всё решится в будущем, но спросит,
- Кем и по каким правилам?
Я пожму плечами, мол, кто знает, и посмотрю на спящего сына. Анет понимающе закивает головой.
- Может ему суждено обо всём узнать и даже поучаствовать, скажет Анет.
Мудрая даже в дрёме Лиз легонько усмехнётся и посоветует,
- Отдохните,
и вновь впадёт в полусон.
На земле прошли годы и годы. В наших мирах ещё одна жизнь. Мы, я, Анет и Лиз прошли очередное полное репрограммирование, иначе говоря экспрессию, обеспечивающую обновление организма. Сын возмужал и оказался успешнее нас с Анет, будучи принят в высшие уровни управления новых миров. Анет это радовало, а меня несколько настораживало. Лиз, как всегда мудро замечала,
- Поживём, увидим.
Иногда с Анет мы задавались вопросом, почему мы, новые миры не прервём существование нарождённых структур, если их динамическая траектория безнадёжна. Задавались и сами же отвечали, потому что всё решаем не мы, я и Анет, и такие же представители новых миров как мы, а решают на самом высоком уровне сфер управления, но может решать и соответствующая программа, если включено автоуправление с автоконтролем. Сына мы не вовлекали в наши досужие раздумья, не отвлекали его от более серьёзных задач, над которыми он работал. Но однажды на наш коммуникационный сайт пришло срочное сообщение. Оно оповещало, что среди наших представителей на Земле оказался предатель, перебежчик к землянам. Имея коды нашего представительского уровня Земля, при успешном освоении кодов, сможет атаковать периферийные информационные системы высших сфер новых миров, что не представляет серьёзной опасности, но вынудило переформатировать и заново закодировать всю информационную систему. Но больше всего предательство угрожало нашим представителям на Земле, раскрытие которых могло поставить их в критические условия существования на Земле. И высшие сферы приняли решение немедленно начать противодействие перебежчику, и прежде всего определить, кто он, и изолировать. В связи с этим высшие сферы предложили нам, мне, Анет и Лиз возвратиться на Землю, тем более что статус прокуратора не был снят с меня. С возвращением на Землю началась незаметная, но плотная борьба, как говорят на Земле, не на жизнь, а на смерть. Ведь в приложения к основным кодам были занесены данные о наших представителях, включая меня прокуратора. Взломать входной пароль, а потом вычислить код к приложениям было задачей чрезвычайно сложной, но решаемой, и тогда наша жизнь на Земле и моя тем более могла стать не столь сладкой, какой была прежде. Но как, как раскрыть перебежчика. Как только он будет обнаружен, его переведут в функциональную летаргию и отправят назад к своим, для которых он будет не просто чужой, а инородец, тем, кто лишён всяких прав, гарантированных новыми мирами. И тогда Анет предложит мне,
- Надо подставить одного из землян, из тех, чья генетика изменена и приближена к генетике жителей новых миров.
- В качестве приманки? спрошу я.
- Конечно, ведь отличить почти невозможно, а навести на него будет просто, подтвердит Анет и вопросительно поглядит на меня. Идея мне понравится.
- Ты молодчина, я за, и добавлю, шлю запрос на высокий уровень для разрешения этой операции.
Разрешение было получено немедленно. И мы взялись за дело. Несколько недель ушло на то, чтобы избранного жителя Земли окружить нужной правдоподобной информацией, затем постепенно мы сделали его более публичным, включив элементы зомбирования адресата, и ненавязчиво отмечая действия подставного лица в созданном поле информации, намекая на его прокураторский статус. Наконец перебежчик вышел на нашу подставу. Конечно, предварительно была отключена вся внутренняя связь между нашими представителями друг с другом. И жертва себя оправдала. Но этот человек Земли не исчез. Вся генетическая прижизненная информация его была списана и запущена на воспроизводство через программу-индуктор там у нас в новых мирах, помимо того, что сразу после изолирования перебежчика наша жертва был подготовлена к транспортировке в новые миры. И мы облегчённо вздохнули. Задание было выполнено. И вновь стали жить спокойно, как свои, на Земле. И только разлука с сыном нет-нет да печалила нас, да досаждала жёсткая борьба на земле за сохранение власти в желаемом будущем. И однажды пришло важное оповещение о том, что высший уровень новых миров принял решение отправить сына на Землю, но не ради ублажения наших бытовых семейных печалей, а в качестве прокуратора с неограниченными полномочиями и таким образом сменить меня в этом статусе. Предоставление прокуратору неограниченных полномочий означало во-первых, согласно правилам общения новых миров с иномирами, право прокуратору единолично решать и выбирать направление динамической траектории конкретного иномира вплоть до включения механизмов постепенного угнетения обстоятельств, обеспечивающих жизнеспособность народившихся структур; во-вторых, для Земли такой статус прокуратора именно в данный период означал, что наступил критический этап в динамической траектории Земли с учётом жёсткой позиции элиты Земли. Итак, сын стал прокуратором, а мы помогали ему, как советники. В борьбе элиты за власть в желаемом для себя будущем не было правил, которые соблюдались бы всеми, была цель сохраниться, управлять и регулировать процессы на Земле. Ради достижения этих целей элита была готова внешне празднично и даже торжественно перевести в качестве дара бо;льшую часть населения в иные состояния, а некоторых в качестве награды переселить обречённо на другие планеты. Высший уровень новых миров посоветовал сыну воспротивиться такому сценарию. Вот мы вместе и противились. Но вскоре внутренняя разведка элиты вышла на наш след. Им удалось это через моделирование обстоятельств и корреляционный анализ событий. Обнаружив корреляции событий с некой группой лиц, элита начала слежку за этой группой, которой и были мы. Имея соответствующие рычаги, мы умело подавляли слежку, но борьба становилась изнурительной. Сын с высоким профессионализмом вёл эту борьбу. Наконец, когда были исчерпаны все возможности повернуть вспять действия элиты, сын предложил закрыть жизнь на Земле. Высший уровень новых миров дал добро. Сказать, что мы были в печали, было бы неправдой. Ведь к тому же законы земного добра, терпимости и, что более важно, изначальной энергетики у самой планеты были почти исчерпаны. Так и было решено прекратить поддержку планеты и лишить её статуса действующей, и, как следствие, дать сигнал на запуск постепенного отрыва от планеты Земля атмосферы и всей охранительной оболочки. Время отрыва полагалось долгим. В каком-то смысле это время и было последним испытанием для землян, хотя опыт общения с иномирами и в частности с планетами, лишёнными статуса действующих, а так же статистика подобного общения говорили о малой вероятности для землян обрести иную динамическую траекторию и выйти из кризиса обновлёнными. Мы покинули Землю первыми. Сын должен был покинуть её последним. Он возвратился в новые миры, как он потом признается с глубоким сожалением о неиспользованной возможности землянами обрести великое будущее. И конечно он благодарил судьбу за то, что ему пришлось испытать, и не просто испытать, но и пережить, переживая всё и через логику программ и через собственное сердце. Может когда-то Земля станет объектом пристального научнообразного изучения теми, кто ещё будет обладать правом на жизнь на Земле. О чём она, Земля, тогда расскажет, кто знает. Возвращались мы молча. Слова бродили в каждом из нас, но не находили выхода, как путники, попавшие в лабиринт. И я думал, что всё-таки, всё-таки может удастся сыну спасти их. Потом я перестал думать обо всём. Анет положила свою ладонь на мою, сжала и тихо произнесла
- Может не всё ещё потеряно.
А Лиз, сидевшая рядом по другую сторону от меня, Лиз, моя вторая охранительница только и выдохнула,
- Ещё не всё.
Прошла ещё одна жизнь. Сын наш по возвращении с Земли стал главным прокуратором программ контроля и управления структурированными системами, существующими в пределах доступного нам окружения. Земля входила в круг его профессиональных ответственностей. Иногда сын привлекал Анет и меня к участию в составлении корректирующих программ для Земли. А недавно сын как-то за общим семейным обедом заметил, что на Земле творится что-то странное. Конечно, на Земле продолжали работать посланники новых миров. Кто они, никто не знал и не должен был знать. У сына была прямая связь лишь с прокуратором Земли. Видимо последние данные и от систем автослежения и от прокуратора встревожили сына, он даже заметит,
- Мне наверное придётся побывать там.
На наши вопросительные взгляды сын, улыбнувшись, ответит
- Нет, вы сидите здесь, тут вы нужнее.
Когда-нибудь, так мне думается, мы узнаем, какая история творилась на Земле, и чем она закончилась, если вообще она закончится. И тогда может я вновь обращусь к словам и продолжу это неоконченное письмо самому себе.
Москва — Астана — Москва
Май 2013 года