- Вот ты мне скажи, Егорыч, - заговорил Сидоров, когда мы вышли из машины, собрали ружья, и зашагали к лесу по тропке, вдоль которой вповалку лежали толстые в руку, стволы борщевика Сосновского, - откуда эта пакость взялась на нашу голову? – Ну не было раньше ее, а тут как мешок порвался? То перестройка, то борщевик…
Я опасливо покосился на Николая Ивановича. Он у нас философ, и такую может фигуру завернуть, что и не поймешь, куда клонит.
- Гобой, - вдруг гаркнул, Сидоров, да так, что я вздрогнул, - ну искать!
Мышковавший выжлец Гобой бросил фукать в пожухлую траву, и неспешно рысцой потрусил по тропинке в лес.
- Совсем народ озверел, - сделал вдруг вывод Сидоров, закуривая. – Взял кто – то и гончую собаку ножом пырнул. – Из зависти, наверное, мол, чего это у Сидорова такой выжлец хороший, зайцев гоняет? Так что мой Гобой теперь у зайца на хвосте не висит. Он за ним еле волочится. А заяц тут, мужики, такой живет, не доцент, не профессор, а выше бери! Академик! – тут Сидоров от восхищения ткнул в небо желтый, прокуренный палец. – Такие фортеля выкидывает. На той неделе приезжали городские с двумя гончаками – ну что ты, медалисты - дипломники. Два дня эти охотнички его гоняли, сами упёхались, собак чуть не на руках из лесу вынесли. А не взяли! На больших кругах даже не ходит, а все тут крутит, по болотам, дорогам и ельникам.
Мы прошли метров сто по лесу, снег лишь кое – где лежал. Да и то на полянках. Пёстрая тропа, трудно будет Гобою. Сиротская зима выдалась: весь декабрь дожди поливали, даже почки стали на кустах набухать, и трава зазеленела. Пришел январь, а и он снегом не порадовал. Хорошо, что сегодня не подморозило, туманец стоял. Мы остановились под матерущей елью, с ее нижних лап свисал мох сизыми бородами.
- Садись, мужики, - скомандовал Сидоров, - подождем, пока Гобой косого не поднимет. Он у меня до того въедливый, до того чутьистый - просто мент участковый. Все вынюхает. А голосина как у этого, - тут Сидоров вспоминая, защелкал пальцами.
- Кобзона, - брякнул я.
- Сам ты Кобзон, - обиделся за народного певца Сидоров. – На Поля Робсона!
Тут не только я, но и мой друг Володька Курчаков опасливо на Сидорова поглядел, эк его заносит, то про перестройку, то про ментов. Да еще и Робсона приплел. Лучше уж про борщевик. В кои веки вырвешься из города зайца погонять, а тут тебе Гайд – парк. Я рвался попереть во всю мочь по лесу, подрать глотку, чтоб взбудить зайца:
- Ну, вставай! Пошел, пошел!
Но Сидоров мой пыл охладил:
- Сиди, Егорыч, силы копи, ты академика нашего не знаешь. Еще набегаешься, как сивый мерин. Ты мне вот что объясни, почему ты с собой всегда рюкзак носишь, а к нему еще и топор приторочен? Машина то рядом.
- А это он замерзнуть боится, - захихикал друг мой Курчаков, - его раз зимой егерь битого лося сторожить оставил, обещал на санях быстро вернуться. А сам только в четыре утра приехал… А к Егорычу, как замерзать стал, девка Синильга пришла.
- Девка, - оживился Николай Иванович…
Но тут в лесу метрах в восьмистах от нас подал голос Гобой. Сначала не очень уверенно, даже вопросительно – гам, гов. И - смолк.
- Это он на жировку наткнулся, - определил Сидоров, вскакивая на ноги.
И тут Гобой закатился таким басом. И впрямь – Поль Робсон.
- С лёжки поднял, - залыбился хозяин. – Егорыч, отходи потихоньку влево, там болото, стань, внимательно слушай. Академик в чепырне любит на малых кругах ходить. Ты, Володька, вправо забери, там ельник густой. А я на пересечку стану, где тропа высоковольтку пересекает.
А Гобой гремел, уходя все дальше в болото, про которое говорил Сидоров. Я крадучись зашагал туда, внимательно вглядываясь в кочкарник. Гон шел по краю болота, и вот стал удаляться к высоковольтке. Прошло минут десять. И ляпнул гулкий выстрел.
- Да твою маковку… - сотрясая туман, стал надрываться Николай Иванович. – Подлюга учёная!
Голос хозяина покрыл густой бас выжлеца. Гон опять покатился в болото. А там в тумане торчал островок елей, видно место было посуше. И в этом - то островке Гобой стал гонять зайца то ближе ко мне, то дальше. Стоять на месте или попробовать подойти? Могу ведь столкнуть… Эх, была не была, попробую. Стал красться, стараясь не хрупнуть веткой, не чавкнуть болотиной. А Гобой всё гоняет академика, да такой трубой оглашенной орет, что у меня сердце чуть из груди от волнения не выскакивает. Прокрадываюсь еще метров сто, уже вижу пса, он то пропадает, то вновь появляется среди елового подроста и горячо, азартно гонит. Вот сейчас, сейчас перевижу зайца. Держу на изготовке верного ИЖа. Но нет косого. Нет академика. Захожу в сам остров, в нем снег истоптан гонными следами зайца и выжлеца. И тут в стороне, метрах в ста вижу среди кочек мелькнувшего снежно белого беляка. Ну, пройдоха, ну хитрюга! Это он среди кочек лежал, за нами наблюдал, над нами потешался. И тут Гобой натекает на этот след и уходит по нему в лес. И гремит, гремит на все болото, весь лес, весь мир!
Гон уходит в густой ельник, но я остаюсь в островке посреди болотины, этот ушастый гад непременно сюда придет, снова начнет тут выделывать свои штучки – дрючки. А Гобой заливается в ельнике, кажется, ели шатаются до того зычно гонит, уже стонет наш выжлец. И тут за спиной у меня чуть слышно шуршит снег, резко поворачиваюсь – никого нет. Но подхожу перепровериться. Свежий след! Вот оно в чём дело. Устал наш раненый пёс, и заяц ходит далеко впереди него. Затаивается, отдыхает, а когда выжлец снова натекает на него, подхватывается и с новыми силами начинает петлять по болоту, ельнику, чепырняку.
Весь тот январский день мы слушали гон Гобоя, старались подстроиться под него. А он пробегал мимо, запалено хакая, обазартившийся, похудевший. Порой проскакивал мимо по три, по четыре раза. Мимо меня, мимо хозяина, мимо Курчакова. И мы понимали, что опять опоздали, что заяц только что был тут. Я, как последний мальчишка, пускался бегать, чтобы подстроиться под гон. Сидоров меня честил последними словами. И как стали спускаться сумерки, поняли мы, что не видать нам академика, как своих ушей. А Гобой все гремел. В лесу, на болоте, на высоковольтке. Каюсь, дали мы слабину, с утра крохи на зубах не было: подались к машине, расстелили на капоте полотенце с надписью «Казацкому роду нема переводу!» Выпили по чарке и решили, что нужно пса с гона отзывать. Вот - вот ночь падет. Стали трубить в стволы. Гоняет. Сидоров надрывался:
- Гобой, Гобой, ко мне!
Гоняет. Опять трубили, да так, что пар из ушей пошел. Гоняет. Пошел Николай Иванович снимать с гона своего нестомчивого выжлеца.
Стоим мы с другом, ждём, гон слушаем, слушаем, как надрывается Сидоров, все зовет своего выжлеца.
- Егорыч, а тут кошки белые могут бегать? - вдруг спрашивает меня друг, всматриваясь в дорогу.
- Какие кошки? До деревни десять верст, - бросаю я. И тут до меня доходит. И я, срывая с плеча ружье, бросаюсь к дороге. Тропинка идет к взгорку, на котором и лежит грунтовка. И тут же вижу, как по ней мчится, заложив уши наш белоснежный заяц. И скрывается за кустами. Не успеваю опомниться, как он уже мчится в другую сторону. Толком не успевая приложиться стреляю – бах – бах. И тут заяц совершает немыслимое – он сворачивает с дороги на тропку и бежит прямо ко мне. Судорожно ищу патронташ. Нету. Уже забросил в машину. На секунду просыпается страх – уж больно странно ведет себя заяц. Как в замедленном кино - зверюга садится и пристально вглядывается в нас. И тут сзади раздается громовой дуплет. Мне кажется, что дробь свистит впритирку с ухом. Тут же глохну. Это друг мой, в горячке, в нарушении всех правил, засадил по зайцу дуплетом. Косой продолжает сидеть! Потом не спеша, с ленцой прыгает в кусты, мелькает там и скрывается из виду.
Появляется запыхавшийся Сидоров.
- Вы чего тут, мужики, Бородино устроили?
Мы, перебивая друга друга, излагаем – он как побежит, потом с дороги как рванул на нас…. В ухе у меня звенит.
- Скажите спасибо, что легко отделались! – ржет Сидоров. – Мог стоптать и по сопатке надавать.
И подвел итог:
- Раньше зайцы были скромнее…
Снова трубим. Опять кричим – уже хором. Гобой продолжает гонять. Пытаюсь представить, что думает о нас и псе академик. И не могу представить.
- Пора ближе к печи подаваться, - делает вывод Сидоров.
- А Гобой? – беспокоюсь я. – Вдруг волки?
- Ну что же ночевать тут? Придет, никуда не денется, ишь моду выдумал, не отозвать его, - бурчит Сидоров.
Приезжаем в село, подвозим Сидорова к его избе. Он бодро топает к дому, приговаривая:
- Уж у Кати то бутылка припасена, это точно.
Ночуем в домике у нашего приятеля Вадима, печка ровно гудит, а мне не спится, на душе неспокойно. По стеклу окна текут ручейки, в трубе время от времени подвывает ветер. Пару раз за ночь выхожу – шпарит совсем не январский дождь, над лужей на столбе раскачивается, скрипит фонарь. Как там Гобой? Неужели до сих пор гоняет в этой темени, в этом мраке?
Утром, на рассвете выходим на дорогу, дождик начинает стихать. Опять туманец стелется. Сидоров подкатывает на своих стареньких «Жигулях», улыбается, распахивает дверцу:
- Полюбуйтесь вон на героя. Пришел в полночь, упал в сенях на свой матрасик, мяу не мог сказать.
А по голосу чувствуется – распирает его гордость за вязкого, нестомчивого выжлеца. Гобой лежит на заднем сиденье, поднимает голову, смотрит на нас. В печальных глазах вопрос – неужто опять?
- Мужики, с кобеля сегодня толку ноль, - сетует Николай Иванович. - Гонять не сможет. Придется вам самим. А за гончака у вас вон Егорыч будет. Он чутьистый… И голосина у него подходящая. А если еще сала поест и горилки выпьет – хана академику!
Пришлось нам ехать без Сидорова и Гобоя. Машину поставили в том же месте, где по академику палили. Посчитали шагами расстояние. Двадцать метров. Два дуплета. Как же мы в него не попали, мазилы ворошиловские? Дошли по тропе до высоковольтки, тут мой друг остался на стрелковом номере. Дал напутствие:
- Ты смотри не сколись, не то вечером овсянки не дам! И слишком парато не гони академика, он уже в возрасте! Гы – гы – гы…
Поднял я воротник куртки, полез в ельник. А в нем с каждой лапы душ льет, и все норовит за шиворот попасть. В лесу лужи. Стал я лаять, подражая Гобою. Чтоб академику жизнь мёдом не казалась. И густо лаял, и с подвывом. Нет, кураж не тот. Поэтому стал орать уже по - человечьи:
- Ну, вставай! А ну, пошел!
Лазал я по ельнику. Бродил по болоту. И снова продирался по ельнику. Рукава у куртки промокли, по спине пот течет. В любом клочке снега мне заяц чудится. Наконец в одном уж очень густом ельничке увидел я его. Академика. Лежит, уши к спине прижал, снежно белый - аж светится. Глаз как маслина. На меня косится. Я его на мушку взял. Сейчас с лежки сорвется. В зобу дыханье сперло, сердце на весь лес – бам – бам – бам. Подкрадываюсь на цырлах, уже можно стрелять. Сделал еще шаг, палец онемел на спуске – тьфу ты, это кусок березы трухлявой. Вон и березина стоит, от которой он отломился. И надо же, до чего на зайца похож. Хорошо, что не стрельнул, то – то сраму было бы!
И снова затопал по лесу, и снова глотку драть. И на ходу попытался влезть в заячью шкуру. Стать академиком. Вот прогонял тебя вчера этот хромой, въедливый пес весь день, до самой поздней ночи. Потом один двуногий стрелял. Потом двое палили чуть не в упор. Наконец, злобный надоеда убежал. А тут как нарочно – дождь припустил. И с каждой еловой, сосновой лапы льет и льет, лужи сплошные. Куда податься? Да ближе к дороге, там лес стоит лиственный, старый, веток не такая уйма, как в еловом.
Вылез я из гущи еловой на высоковольтку. Рявкнул во всю ивановскую, чтобы друг Володька лучше расслышал, где я, откуда гонного зайца можно ждать. И вошел в лес у дороги. Еще вчера приметил, что в нем много здоровенных ям. Потом мне уже Сидоров объяснил, что это глину копали, был до революции невдалеке кирпичный завод. Лес редкий, снегу нет совсем, стоят толстенные осины, клены да липы, черемухи и вербы. И всюду в этих ямах валежник валяется. Смотрю, кое – где пеньки старые видны. Соображаю: деревья попили на дрова, вывезли, а ветки в ямы побросали. Вот тут академика искать и нужно. Иду, ору:
- Академик! Ушастый! Вставай, пошел, пошел!
Топаю, переваливаю из ямы в яму, весь валежник не только внимательно оглядываю. На иных кучах прыгаю. Пройду метров пятьдесят, назад оборачиваюсь, знаю, что порой вот такие шибко ученые зайцы так плотно затаиваются, что пропускают мимо себя и собаку, и охотника. А поднимаются, как опасность минует. Вылезая из одной ямы поскользнулся, и чуть не растянулся. Решил отдышаться. Глянул внимательно на новую ямищу перед собой: квадратная, метров двадцать на двадцать. И весь правый угол завален валежником, на стволах мох зеленый. Пригляделся – белеется что – то из под деревях. Вскидываю ружья – беру на прицел. Пульс – под сто. Соображаю: берез вокруг нет. Полиэтиленовый пакет сюда попасть не мог, до дороги метров двести. Заяц это! Академик. В стволе дробь «тройка». Самое то. Гляжу – а зайчище то лапами задними перебирает, сейчас выскочит. Приложился – бах. Он забился и затих. Готов! У меня от радости даже ноги подогнулись. Собрался с духом и как велит старый обычай закричал:
- Готов! Готов!
И от радости даже петуха дал. А друг мой в ответ:
- Врешь ведь, зараза бородатая!
Я с гонором:
- Иди, сам увидишь!
Подошел Володька, головой по сторонам крутит, а зайца не замечает. Да вот же он, вот - показываю. Тут он только узрел зайчину. А я пошел дичину из – под валежника вытаскивать. Тяжеленный, матерый, мне показалось – кило шесть потянет. И все рассказываю, все токую, как вот так шел, как чуть не упал, глядь – академик задними лапами буксует…
К дому Сидоровых мы подъехали с форсом, посигналили, Николай Иванович на крыльцо выскочил, жена Катя вышла, а за ней кот, Гобой к машине выбежал. Давай зайца обнюхивать и даже зубами прихватывать. Я пазанки отрезал, дал выжлецу – на, похрусти, заслужил. А Сидоров вокруг ходит и все приговаривает:
- Ну, мужики, ну разорители. Самого академика ухлопали.
Мне показалось, что Николай Иванович даже расстроился – такого знатного зайца добыли. И даже не очень помучились.
Приехали мы в город, дружище меня под самый подъезд доставил, почет и уважение оказал добытчику. Захожу я домой, быстренько рюкзак скидываю, вытаскиваю зайчугу из мешка, сапоги швырк в сторону и крадусь в носках по коридору к кухне. А там жена Оля с подругой Галкой сидят, старый Новый год отмечают.
- Подруга, дай совет, - говорит моя женка любимая. – Попал у меня Егорыч под подозрение. Уже сколько лет ездит на этих зайцев. И ни одного никогда не привез! Но, заметь, приезжает уставший: сапоги в одну сторону, ружье в другую, луком и водкой от него, паразита, разит. И бац в койку. Я к нему – мур – мур – мур. А он – извини, дорогая, я на охоте так устал, ног под собой не чую! Уж не завел ли он себе подругу где в садоводстве?
- Всё может быть, - говорит Галка. – Мужики кобели известные. Им воли давать нельзя! На коротком поводке держать надо!
Тут я прыг в кухню и зайцем трясу:
- А это кто?