Утренний туман распался на полоски и раздвинулся, уступив место солнышку, которое ласково пригладило своими лучами щебечущих пичужек, раскидало по воде слепящие блики. На высокой траве у воды сидели маленькие голубые стрекозки, которых ребятишки называли мизинчиками.
Аннушка с бабушкой, встав пораньше, шли мимо озера к бору. Накануне бабушка пообещала внучке взять ее с собою по грибы.
- Токо уговор – встать раненько, вместе с солнышком, - сказала бабушка. – Кто рано встает, тот грибов наберет. А сонливый да ленивый идет после за крапивой.
Зайдя в бор, она указала на крошечные бугорки вдоль дороги:
- Смотри, Анюта, это грибочки растут, синявочки. Ты кучки осторожненько разрывай, чтобы грибы не поломать и срезай ножичком-то…
Аннушка с любопытством огляделась, присела на землю, присыпанную рыжей хвоей и старыми растрепавшимися шишками. Убрав с одной кучки растрескавшуюся землю, увидела маленький беленький грибок с загнувшейся книзу шляпкой.
- Бабуль, так здесь не такой, как эти, что у кустов.
Бабушка посмотрела на ряд сыроежек, горделиво выстроившихся и расправивших свои широкие шляпки, на которых поблескивала роса.
- Эти уже переросли, их положишь в корзинку, они все и переломаются, пока до дома донесешь. Ты вон те, молоденькие, сбирай. Они самые вкусные.
- Ой-ой! Баб, смотри! – закричала Аннушка. – Какой красивый! В горошек!
Бабушка посмотрела на мухомор, засмеялась:
- Очень красивый! Только рвать его нельзя. Даже не прикасайся! Ядовитый он!
Возвращались из бора с полными корзинками грибов.
- Ну как, понравилось грибы-то сбирать? Ишшо пойдешь?
- Понравилось! Пойду, баб! Только вот комары… такие большие…
- К лесу-то с любовью да с поклоном нужно, - учила бабушка. – Тогда и он тебя не обидит: и грибок, и ягодку укажет, и на тропинку выведет.
Из сухой травы у кромки бора вылетали стайками трескучие кузнечики. Аннушка шагала осторожно, стараясь не наступить на них.
Обратно возвращались той же дорогой. Увидев на озере мальчишек, бабушка незлобиво проворчала:
- Вот варнаки. Нельзя уже купаться, цветет озеро-то… Всю воду взбалмучили.
Мальчишки прыгали по мягкому илистому дну, веселились, осыпая друг друга сверкающими брызгами. Заплывая поглубже, ныряли и, ухватив горсть песка, выныривали обратно.
- Баб, а как это озеро цветет? Почему купаться нельзя?
- Так Илья-пророк в воду напрудил, людям теперь лучше не окунаться в нее. Водяной этого не любит, у его свой порядок.
- А какой он, водяной?
- Водяной-то? У его борода как трава растет. Длинная, зеленая. И тело в рыбьей чешуе. А глаза – выпучены, как у рыбы. Ежели ему не по нраву кто-то – может ноги в траву запутать и на дно уташшить…
Едва бабушка с внучкой открыли калитку во двор, навстречу им кинулись куры и утки. Следом за утками бежали их пушистые, послушные детки.
- Счас, мои хорошие, покормим вас, - бабушка вынесла из сарая отходы пшеницы и мешанку для утят.
- Баб, а грибы они не едят?
- Нет, грибы - только для людей еда.
Бабушка высыпала собранные сыроежки в тазик, залила водой. Подала Аннушке старую вышелушенную шляпку подсолнуха:
- Вот, ею шоркай по грибочкам, земелька отмоется, потом прополощем в чистой водичке и засолим. С картошечкой молодой – объедение!
Картошка, которую пропололи уже во второй раз, стояла ровными рядами, словно подпертая кучками земли. Длинные стебли березки, что перевивали картофельную ботву, были вырваны и лежали на меже вместе с другой травой высохшими маленькими стожками. На оставленных кустах паслена темнели кисти матово-фиолетовых ягод.
- Вот, паслен собрать надо. И пирожков напечем, и вареников наделаем.
Бабушка приподняла ветки другого кустика, на котором были только зеленые ягоды.
- А вот этот, Анюта, паслен сахарным называется. Вишь, желтеет. Попробуй, какой он сладкий!
Ягодки, казалось, насквозь просвечивались солнышком и были действительно сладкими.
Бабушка погрузила руку в рыхлую землю под картофельным кустом, и вынула оттуда довольно крупную, розовую картофелину.
- Ну чисто поросенок… - она довольно улыбнулась.
Спустя неделю Аннушку взяла с собою в бор тетя Соня. Ее муж работал чабаном в колхозе, и в свой выходной взял лошадь, чтобы съездить с семьей по грибы.
Собрались так же рано утром. Поперек брички положили широкую доску и тесно уселись на нее, как сказала тетя Соня, «всем табором». Утро было веселое, солнечное, и настроение – под стать ему. На заборе, рядом с блестящим перевернутым подойником, провожая отъезжающих, выстроилась празднично-торжественная шеренга рыжих, лупатых стрекоз. Через их прозрачные крылья просачивались, искрясь, солнечные лучики.
Лошадь, мирно позвякивая уздечкой, легко пробежала по деревне, а зайдя в бор, сбавила шаг. Идти по пескам было труднее, да и ее не погоняли. Проехав вглубь бора, спустились в согру, где росли грузди. По верху в седоватом мху виднелись коричневые головки крепких боровичков.
Вечером дом был наполнен душистым запахом жареных грибов: готовить их и бабушка Марфа, и Настасья были мастерицы.
К ноябрьским праздникам снег выбелил все село, оно стояло торжественное и строгое в своем белом праздничном одеянии. Поутру над крышами струились прямые столбы дыма, уходили высоко, к плывущим по влажно-синему небу снежным горам с розовыми кромками, таким же, что были разбросаны по деревенским улицам. На дорогах, по свежевыпавшему снегу, сплетались в цепочки узорчатые следы синичек и снегирей.
В один из таких светлых, солнечных дней Аннушка со своей подружкой Валей взяли санки и отправились кататься на озеро. По-над берегом место было возвышенным, его так и называли – грива. За нею – ряд домов, и дальше густо-зеленая кайма бора. Вот с этой самой гривы, засыпанной снегом, ребятишки и катались. Забравшись высоко на горушку, садились на санки и неслись оттуда под веселый смех всей толпы. Санки летели так, что дух захватывало, и останавливались где-нибудь на середине озера. А здесь ожидало новое потрясение: под гладким зеркальным покрытием им открывалось сказочное явление. Причудливо изогнутые стебли ряски, скованные льдом, украшали всю поверхность озера. И ребятишки замирали от восторга, любуясь красотой, созданной самой природой.
А чуть в стороне мальчишки постарше пробили лунку и вставили в нее бревно, к которому прикрепили длинную жердь. К концам жерди привязывали санки, и жердь раскручивали так, что сидящие на санках, с трудом удерживаясь на них некоторое время, в конце концов, хохоча, улетали в сугроб. Малышей к такой забаве не допускали, они с завистью смотрели на старших братьев и уходили кататься на гриву.
На крыльце Валиного дома девочки обмахнули валенки голиком, вытряхнули набившийся в них снег. В доме топилась печь - тетя Рая, мама Вали, пекла хлеб.
- Кладите пимы на печку, пусть просохнут. А сами есть садитесь, пироги у меня готовы. С осердием.
- А что это такое – осердие? – спросила Аннушка.
- Ну как – что? Сердце это, печенка, легкие…
- А, это у нас в школьном буфете в городе такие продавали, по четыре копейки, - догадалась Аннушка. – Только там называли по-другому – с ливером.
Девчонки ели горячие румяные пирожки, настоявшуюся в чугунке тушеную картошку, желтеющую круглыми пластиками, и наперебой рассказывали, какую замечательную горку укатали на озере, и какие красивые узоры, оказывается, подо льдом.
Новый год деревня встречала весело и дружно. Во всех концах слышались звуки гармони, песни. По домам ходили ряженые.
Как-то вечером во дворе послышался шум, и вскоре из сеней появилась толпа людей, которые начали разбрасывать горстями зерно и распевать:
- Сею, вею, посеваю, с Новым годом поздравляю! Со скотом, с животом, с малыми детушками, с малолетушками! На Новый год, на ново счастье уродись пшеничка, горох, чечевичка! На поле – копнами, на столе – пирогами!
Старик в вывернутом тулупе, с горбом на спине и с намотанной на голову куделей выбивал ногами дробь, у женщины, наряженной цыганкой, к поясу был привязан бидончик, а еще одна, изображавшая дряхлую старуху, показывала зубы:
- Гляньте-ко, кака я ишо молодуха, усе зубы целехоньки, хошь сичас взамуж!
Стараясь понравиться старику, она забегала наперед его, плясала, но, обессилев, падала.
Он поднимал ее, приговаривая:
- А жанюсь… беспременно жанюсь… раскрасавица эфтакая….
Все смеялись, а гости требовали угощение:
- Открывайте сундучок, доставайте пятачок! Хоть блин, хоть сала клин!
Их пригласили к столу, угостили, и положили еще в сумку пирогов со сладкой, упаренной калиной.
«Цыганка», подступая к Настасье и протягивая бидончик, пропела:
- С праздником поздравляю! Но с похмелья помираю! Мне в бидон налейте водки! На закуску – хвост селедки!
Настасья, рассмеявшись, плеснула ей в подставленную посудину самогонки.
- Премного благодарны! Пойдем к другим, а то ишо обидятся!
Гости со смехом вывалились на улицу.
На Рождество тоже ходили по домам ряженые. Первого гостя, пришедшего «славить» в день Рождества Христова, сажали на шубу. Считалось, что тогда можно ожидать большого приплода ягнят. А еще гостей просили присесть у порога на лавку – «чтобы квочки раньше садились».
В середине января наступили крещенские морозы. Озябшее воронье, сипло каркая, жалось поближе к людскому жилью. Воробьи дружно собирали пух и перья около курятников, утепляли свои укрытия.
Дрова в печи горели с треском, в доме было тепло и уютно, а ребятишки, не отрывая головы от подушек, набитых снами, с надеждой ждали объявления по местному радио о том, что в связи с морозами занятия учащихся первых-восьмых классов отменяются. И, услышав голос директора школы Анатолия Ивановича, вновь блаженно проваливались в сон.
А через два-три часа улицы уже звенели детскими голосами. Мороз румянил щеки, выжимая слезы из глаз, но детворе не было холодно. Хохоча, падали в пушистые сугробы, играли в снежки, строили крепости, катались на коньках - привязывали их к валенкам ремешками, закрепленными выструганными палочками.
Длинными, зимними вечерами у бабушки Марфы в ее небольшом домике собирались часто ее товарки. Укутанные в широкие шали, они заходили и усаживались на длинную лавку, поближе к печи. И тогда ребятишки, забравшись на печь, слушали нескончаемые разговоры их о прежней жизни. Теплый свет лампочки ложился кругами на потолок. В печной трубе плакал жалобно и скучно ветер, а рассказы бабушек звучали порою как волшебные сказки. Да зачастую они и были сказками.
Как-то раз рассказывали о том, как женщины ходили в лес по ягоды и одну из них утащил ведмедь и заставил жить с собою в берлоге. А потом женщина убежала от него и вскоре родила ведмежонка…
Много рассказов было о кладах, которые делались в основном богатыми купцами и давались в руки только тому, кому были завещаны…
Рассказывали о ведьмах и колдунах, вспоминали старика Солошенко, что жил когда-то в деревне.
Однажды к старику этому обратился за помощью деревенский парень: не мог он никак жениться, не любили его девки.
Дед ему дал такой совет:
- Пиды у полночь, помай летучу мышь, выни из нее косточку, тую, шо вилочкой. Пидешь, к любой девке прикоснешься, и выде она за тебе, кохать усю жизню буде…
Только сробел парень, не пошел мышь летучую ловить. Оженили его после.
Вспоминали старухи свою молодость, где было все: и радость, и горе. Как жили, как работали, что ели, во что одевались…
- Сичас-то што, одно платье сняла, другое надела. А ране-то – одну юбчонку носишь, и та – чрез нитку проклята! – говорила одна.
- А парочку-то в праздник поносишь, да опять сложишь – и в сундук! – подхватывала другая.
- А мне кофту кашемировую справили, уж когда замуж вышла, - вспоминала третья. –Кружевом черным отделана. Ох и ладная была… По великим праздникам токо надевана.
- Бабушка, а что такое «через нитку проклята»? – спрашивала Аннушка.
- А это, внученька, из конопли холстину ткали, шерсть добавляли, да и шили такие юбки грубые. Стерня-то колола, вот и прозвали проклятой. И на зипуны сукно так ткали: основа – конопляная, а уток – шерстяной.
- А парочка – это что?
- Парочка – это юбка с кофтой, из фабричных ситцев шили, берегли, в обыденку не надевали… И кашемир – тоже фабричная шерсть, тонкая… А ишо низики шили – это нижние юбки, тонкие, с кружевами, да не всем их нашивать доводилось… А токо тем, што побогаче были…
- Баб, а про ведьму расскажи, про которую вчера поминали, - просили ребятишки.
- Про каку таку ведьму? Это про Евгу, что ли? Так не ведьма она вовсе, наговорили на ее. Да и кто судить может, окромя Бога? Стара я стала, много повидала-передумала, а ее всю жисть жалею. Как вспомню, так сердце в клочья рваться зачнет. Никому она зла не делала. Травками – да, лечила. Так ить и кажная собака знает, что травками лечатся, что на кажную болесть травка вырастает.. И меня Евга много чему научила – грыжу загрызать у малых деток, щетинку выкатывать, от «тоски» лечить...
- А домовой правда есть? – не унимались внуки.
- Есть домовой, правда, - уверенно отвечала бабушка. – Заботливым, работящим хозяевам-то он – первый помощник, дом охранят. Если косичку лошади заплетет – выходит, понравилась она ему. Еще о бедах всяких упреждат: стонет, плачет в подполе – ух, ух, к худу…
- И кикимора есть? – замирая от жути и любопытства, ребятишки старались не пропустить ни одного слова из бабушкиных рассказов.
- И кикимора. Она ить жена домового али лешего. Вот она – вредная. То горшок разобьет, то куделю перепутает, то в сарай заберется, кур ощиплет…
- Давайте лучше сказку расскажу вам, - продолжала бабушка, и дети слушали ее неторопливые повествования с неизменно счастливым концом про девку-чернавку, про избушку на куриных ножках, на тынной пятке. И засыпали под убаюкивающие слова: « Я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало. Ел капусту, стало в брюхе пусто, а теперь поем погуще, станет лучше».
В марте на озере делали проруби. К весне рыбе не хватало кислорода, и она поднималась на поверхность воды, где и вылавливали ее сачками – карасей, гольянов. Рыбы было так много, что ее увозили на санях.
Бабушка Марфа пекла пироги с гольянами, жарила карасей.
- Вкуснее, слаще нашего карасика нет, говаривала она.
Рыба действительно была очень вкусной.