Девочка лежит в гробу. У девочки закрыты глаза, ресницы мёртвые длинные. Он вспоминает, как они дрожали, когда она, прикрыв глаза, облизывала его руки. Сидела у него на коленях такая невесомо сладкая и маленькая, как лунный бог. Она не дышит это так странно. Хочется спросить почему. Что случилось. Он знает что она больше не теплая, а холодная, как камень или озерная вода. Хочется положить ей руку на маленькую милую грудь с нежно-розовыми сосками и чувствовать ее тепло. Он делал это позавчера а сегодня она лежит тут и все в черном. Похороны шумные. А обычно бывает тихо, когда кто-то умирает. Так положено, так хорошо. Служанка, подумаешь. Это не имеет значения. Вести руку вниз, там где худой живот и шелковые бедра. Губы были такие яркие на бледном аккуратном личике. Он представляет, как, склонившись над мёртвой девочкой гробовщик заботливо накладывал румяна на скулы и красил ей рот. Ей было всего четырнадцать. Она лежит в белом, хотя он - единственный, кто знает, что лежать ей так не положено. Вспоминает, как она дрожала, как экзотический живой цветок, когда. Сквозь тонкие веки просвечивает паутина вен. Сейчас эти веки наполнены водой реки Стикс. Он видит даму в красном. У нее красная шляпа и красные перчатки и красный жакет. Почему же она в красном? - недоуменно-злобно. Все должны скорбеть. Он чувствует все возрастающее желание на нее наброситься, какое-то ребячески глупое. Мэм. На какое-то время она занимает все его мысли. Голые щиколотки. Это совсем неприлично. И все почему-то к ней ластятся. Важная шишка, что ли, думает он. Хочется ее закусать, чтоб она взвизгнула, она завизжит как собачонка. Такие женщины они умеют. Он уходит поскорее, незамеченный. Ужасная досада. Неужели ее больше нельзя будет увидеть, потрогать. Уходить трудно. Хочется взглянуть еще раз, поцеловать ей кисть и тонкие пальчики. Веныбезумные. Голубыми лентами выступают под кожей. И она такая белая во всем этом смраду. Пьяницы. Он отворачивается уходит и скорбь сжимает ему сердце остается еще одним нерушимо тяжёлым камнем на груди. Грязная трава под ботинками. Мерзкая слякоть. Голые деревья. Они тоже мертвые. Путь без конца. Разве я осознаю, где начало, а где конец. Вдруг он чуть не вскрикивает, проходя мимо одного из домов недалеко от парка. Он думает сначала, рассматривая, что это она и есть - встала из гроба и ходит за ним. Хочет обнять, она такая грустная. Потом примечает таки - чуть чужие глаза, губы, овал лица. Разглядывает. Вместе с ней, ругаясь и трепеща, стоит толстая, бледная как моль леди, разодетая в кружева и оборки. Неуловимые черты девочки в ней совсем поверхностны и не добавляют в общую картину никакой прелести. Она усаживает девочку на лавку рядом с домом и оставляет, щебеча на ходу птичьи: "Дождись меня! Дождись меня! Никуда не уходи, сиди тут, мамочка сейчас придет". Когда такие женщины говорят о себе в третьем лице, думает он, это плохой признак. Наверное, она та еще ****ь. Такие женщины расточительны, глупы, толсты и от них дурно пахнет одеколонами. Он не перестает рассматривать и удивляться. Совсем Как близняшки. От этого ему так светло, будто он попал на море. Он не помнит, что он говорил, помнит только, как она взяла его за руку и посмотрела в глаза. Странно, очень странно. Омут чертей. Ему стало больно, но как-то больно нигде, а весь мир будто стал больным и влияет на слабый мозг копьями, клочьями, иглами протыкает, ввинчивается гвоздями вникуда. Болят даже кончики пальцев. Как это странно, какая тонкая ладонь, какая тонкая кисть какие аккуратные, слабые пальцы, невесомое прикосновение. С другой стороны - он не может не игнорировать это вибрирующее тьмой чувство - она будто от дьявола. Бес, притворившийся его маленькой сладкой девочкой. Дьявол идет рядом с ним по улице ужасно покорно. Так не бывает. И смотрит и солнце скользит по ее острым скулам. Он думает об этом, а сам по пути говорит, говорит, говорит само собой слова льются, как сироп, какой-то дикий бред, ужасная ложь; каждый раз, когда она смотрит так снизу вверх, ему делается страшно, темно, так пусто, звуки делаются объемными, как чей-то замогильный рокот, она не может не. В тех, неправильных чертах ее лица сквозит дьявол и лицо ее не той томной чуть заметной как крыло у стрекоз голубизны а бледно-серое, как деготь. Она смеется, когда он смеется, будто заранее записанная шкатулка. Он помнит, как они заходят в подворотню, тёмную преисподнюю, его ангел уже готов, он знает. Он раздевает ее грубо, а она не издает ни звука, только стоит твердо и не двигается. Одним рывком - показывается маленькая грудь, нежно-розовые соски. Делала она это уже раньше, что ли, думает он, и эта мысль взрывается у него в голове - нельзя, нельзя. Дьяволов нужно иссекать. Он так сильно хочет это иссечь, что почти инквизиторски безумен в этом, он ненавидит эту гнилую, отвратительную червоточину в ней, самую дурную и отравляющую всю прелесть ее славного детского личика и той самой сладости молодых девочек, от которых колени дрожат. Ненавидит то, что она не сопротивляется. Ненавидит ее кожу и ее дыхание, ненавидит ее похожесть на ту, другую девочку, сладкую и замечательную, чистую, светлую, важную, красивую. Рядом с этой он чувствует себя очень мерзким и упивается этим вволю; думает: я так отвратителен, и потому мне позволено. **** ее резко и грубо, повалив наземь, хочет кончить в нее, в самого дьявола, разлить в ее худой гладкий и ужасный живот свое семя. Берет ее за глотку; лицо скрыто шелковистыми черными волосами, только губы красные как вишня. Выдохи тихие. Они отдаются в его голове и он ужасно до них жаден; он слеп на один глаз, а вторым видит совсем плохо еще с рождения и поэтому всегда ориентировался только на звуки и голоса. Там она такая маленькая, что почти больно, горячая, она везде маленькая, талия кукольно узкая, белый живот с хрупко торчащими ребрами. А он - огромный и свирепый, безжалостный. Жадный. Чудовищный огонь внутри разгорается с каждым толчком. Ужасно больно обжигающе чувствовать под ладонью хрупкую шею, вены и сухожилия, так легко ее сломать перекрыть доступ к кислороду так легко ее убить невыносимо легко необходимо. Он хочет чтобы она плакала задыхалась закашливалась мучилась плевалась кровью, хочет ее загрызть, хочет размазать ее мозги по кирпичным стеночкам хочет разворошить до крови какой-нибудь сияющей арматуриной въебать в череп чтобы ничего не осталось ни от ее волос ни от прекрасных глаз с длинными мертвыми ресницами все это представляется ему так красочно что он покрепче обхватывает ее глотку и кончаеткончает долго проваливается в другие вселенные в башке суп из космоса момент нескончаемо долгий, он чувствует как девочка бьется в судорогах и он прилагает все силы когда она нелепо царапает его и бьет руками и прикончить ее не так-то просто она закатывает глаза и в конце концов постепенно так затихает эта глупая девочка она выглядит ужасно одинокой
маленькое белое тело на земле маленькое мертвое тело ему кажется будто она надсмехается он оттаскивает ее подальше там за деревьями где ров и мусор оставляет и в последний раз смотрит на ее личико лишенное какого-либо оттенка и радужки голубые льдистые совсем чужие не может оторвать глаз оглаживает ее острый подбородок такая гладкая кожа и она еще совсем теплая бесконечная и голова ее болталась когда он ее тащил и волосы волочились по траве белоснежные и просвечивающие голубым вены на худых бедрах своей адской прозрачно-хрустальной кровью