Александр Лью Райан
"Ты никогда не будешь знать
достаточно, если не будешь
знать больше, чем достаточно"
Уильям Блейк
Едва я зашел домой после бурного времяпрепровождения на мероприятии, посвященном дню рождения моего хорошего знакомого, как за мной раздался стук в дверь. Находясь в довольно приподнятом настроении, я позволил себе безобидную шутку - так же постучал в дверь, со своей стороны. По ту сторону повисла немая сцена. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не засмеяться. И как только постучали вновь я тут же рванул дверь на себя, и с улыбкой до ушей поприветствовал дрогнувшего всем телом посыльного. Выражение его лица было исключительно расширенное и потерянное. Он было хотел что-то сказать мне, но, приложив левую руку к сердцу, лишь беззвучно задёргал нижней губой. Немного погодя он собрался с духом и все же вручил мне запечатанный конверт. Затем развернулся и, даже не попрощавшись, скрылся за поворотом. Такой приятной кульминации я и не смел ожидать. Вечер несомненно удался.
Расположившись возле разгорающегося камина в удобном кресле с резьбой шестнадцатого века, - никогда не понимал, что она значит, но выглядело это мастерство в высшей степени аристократично - я вскрыл конверт. В нем меня ожидало письмо от моего давнего друга профессора Альберта Дюпона. Там говорилось, что несколько часов назад он прибыл в Лондон после длительного путешествия по Западной Африке, где собирал разного рода информацию о верованиях коренных жителей. И сейчас он просит меня незамедлительно к нему заглянуть, поскольку, как он сам пишет: "Я настолько соскучился по родным краям, что мне не в силу больше терпеть одиночество своего разума". Мне пришлось по душе это замечание. И правда, человеку его умственных способностей бывает тяжко переносить подобное одиночество. Он был рожден просветлять.
Наступившие сумерки не помешали мне достаточно быстро поймать свободный экипаж. Однако моей поездке сильно препятствовал густой туман, накрывший Лондон, как только я прибыл домой. Сейчас он разросся до такой степени, что я едва различал очертания мелькавших домов. Хорошо мне попался профессиональный кэбмен, который наизусть знал все переулки города, иначе я бы и пешком вряд ли нашел нужный дом.
Профессор встретил меня крепкими объятиями и подбадривающими хлопками по спине. Он стянул с меня шляпу, пальто и одной рукой указывая направление, а другой подталкивая, провел в гостиную. Пожалуй, здесь я остановлюсь и слегка коснусь необыкновенной внешности этого человека. Так вот, вообразите себе быка, который внезапно встал на задние лапы и теперь радушно, с блестящей улыбкой, принимал вас у себя в доме по Браун-стрит - и пред вами предстанет Альберт Дюпон. Ростом он превосходил меня на целую голову; у него была величественная осанка, широкие плечи и могучие руки с пульсирующими венами. Для своих лет он имел великолепное здоровье, не дюжею силу и острый ум. Его колесом вздымающуюся грудь покрывала кристально-белая борода, доходящая чуть ли не до пояса; и такие же белоснежные волосы небрежно разбросаны у него на голове - он никогда не причесывался, считая это излишней затратой времени. При всем при этом взгляд его светло-голубых глаз был настолько доброжелателен и искренен, что некоторых это обескураживало и доводило до состояния полнейшей растерянности.
Мы разместились в кожаных креслах по центру комнаты - друг против друга. В дальнем углу мягко потрескивал камин. Между нами стоял небольшой столик, на котором поддерживал кроткое освещение от газовых горелок канделябр, и располагался причудливой формы глиняный кувшин с тоненькими костлявыми ручками.
Месье Дюпон наклонился над столиком, разлил содержимое кувшина в два бокала - как по волшебству возникших у него в руках - и протянул один из них мне.
- Попробуйте-ка это, mon cher ami! - воскликнул он звучным, громоподобным голосом, задрав кверху свой бокал. - Уверяю вас, вы первый из англичан, который оценит дивный вкус этого напитка.
Я с минуту попридержал предложенный напиток в руках принюхиваясь. И запах меня не впечатлил. Резкий, приторный - казалось он разъедает слизистую. Дюпона же это нисколько не смущало. Напротив, он распластался в кресле и с особым наслаждением смаковал свой напиток. Но стоило ему заметить мою сморщенную физиономию, как он выпрямился, поставил свой бокал на столик и открыл было рот в желании съязвить на мой брезгливый счет, как вдруг его передернуло и на миг, всего на один миг, как мне показалось, его глаза зажглись неестественно-ярким зеленым пламенем. Это длилось всего одну секунду и вполне могло мне померещится. Не стоит так же забывать и о том, что сегодня я уже принял некоторое количество спиртного, которое не всегда благотворно на меня влияет.
- Наверняка, придя сюда, вы рассчитывали на скотч, mon ami, - засмеялся Дюпон и борода его заколыхалась. - Нет, сегодня мы собрались по особому случаю. Вы же в курсе, что последние три года я находился в Западной Африке? И оттуда я привез нечто невероятно полезное не только для ума, но и для тела. То, от чего вы сейчас воротите нос - это напиток шаманов у народа тиботе этнической принадлежности биссури. Увидев его впервые я, так же, как и вы, всеми силами не допускал его в свой организм. Но, по настоянию старшего шамана, мне все же пришлось его выпить. Mon Dieu! А по их преданию, тот кто выпьет напиток и после этого, не удержавшись, извергнет его наружу, будет проклят до конца дней своих и не сможет пройти через врата в потусторонний мир. Так и будет он прикован к земле, где будет похоронен. Перспектива мрачная, как ни крути. Поэтому я с достоинством опорожнил кубок ни пролив ни капли. И по поводу пользы - это непередаваемое ощущение, когда, проснувшись наутро, ты чувствуешь ярчайший прилив сил и энергии. Я разумею, что это неизвестный доселе плод кофе. Ах, если бы не вынужденное отбытие, я бы непременно раскрыл тайну этого великолепного напитка.
Я не нашел, что на это ответить и постарался не ударить в грязь лицом. Залпом не получилось. Сделав всего один глоток моя глотка заполыхала. Я закашлялся и чуть было не задохнулся, если бы не вовремя предложенная моим другом вода, заготовленная им на такой случай под столиком.
- Вам повезло, что мы находимся вне их юрисдикции, - шутливо заметил Дюпон, - иначе веки вечные не видать вам потустороннего мира.
- Лондона мне вполне хватает, - приходя в себя прохрипел я.
- Отлично сказано, mon ami! Вы заслужили свой скотч.
И Дюпон встал, похлопал меня по плечу и спустя минуту вернулся с целой бутылкой скотча. Он любезно наполнил мой бокал, а затем и свой, но себе налил все того же странного напитка из кувшина.
- Passons a autre chose! Продолжим, mon cher. - Дюпон вновь поудобнее уселся в кресло. - Прожив у тиботе два года, я освоил не только их традиции, но и их диалект, и мог уже свободно общаться с шаманами без помощи переводчика. Скажу откровенно, они не жалуют белые лица. И присутствие белого переводчика сильно осложняло мне задачу по изучению их верований. А ко мне, как ни странно, они прониклись доверием. После этого мы стали часто уединяться со старшим шаманом, предаваясь долгим беседам. И верите вы или нет, но Mon Dieu, они раскрыли тайну жизни! Приготовьтесь, mon ami, сейчас вы услышите нечто невероятное. Готовы? Итак… Секрет жизни - в непроницаемости смерти. А? Какого? Поначалу я сидел с лицом подобным вашему сейчас, но - выслушав его я осознал их веру. Я даже подумать не мог, что они окажутся настолько развитыми по части духовной. Учитывая их странные ритуалы, жертвоприношения и практику Вуду.
Дюпон отхлебнул шаманского напитка и облизал губы. И вновь его глаза озарились зеленым огнем, точно таким же, как и в первый раз. И всего на миг, на долю секунды. Возможно, подумалось мне, это игра света? Канделябр, стоящий слишком близко к нему, был усыпан ярко-желтыми огоньками; так вполне возможно, что при слиянии желтого и голубого - цвета его глаз - получился тот самый зловещий отсвет зеленого... Не слишком умная мысль, но все же на тот момент она меня удовлетворила.
- Смерть в их понимании, - продолжал Дюпон, не замечая моей настороженности, - это безусловное и неоспоримое явление. Собственно - так оно и есть. Но, сколько бы они не верили в то, что за смертью их ждет потусторонний мир, мир духов, наверняка никто не знает. Боязнь оступиться велика. Оттого-то жизнь и приобретает особую ценность. Страх - наш лучший друг. Он охраняет нашу жизнь. Вот представьте: люди заранее знают, что их ожидает за порогом смерти. Как измениться тогда их жизнь на земле? Станут ли они так отчаянно цепляться за нее? Или, быть может, большая их часть просто-напросто покончит с собой? Мол жизнь не удалась, попробую-ка я реализовать себя на том свете? Или же они вовсе перестанут бояться смерти и будут жить так, как им вздумается, не оглядываясь на последствия? Все эти вопросы возможны, mon cher. И не только для атеистов. Мы знаем, что Бог всемилостив. Он любит нас и прощает наши грехи, стоит нам лишь искренне в них покаяться.
Но как же тогда быть с вопросом о том, к чему собственно нужна будет жизнь, если ответ на смерть мы имеем? Ну скажите мне, неужели вы, зная, что за роковым поворотом вам ожидает вечная жизнь в благодати, продолжали бы бродить по земле и пытаться здесь чего-то добиться? К чему тогда ваши дни здесь? Что они вам дадут, если после смерти вы ничего с собой забрать не сможете, а там получите ровно столько же, сколько и остальные?
Большинство из людей стремятся к достатку, плотским утехам, развлечениям и прочим никчемным потребностям на какие только и способны их прогнившие души. Мало кто из них действительно задумывается о смерти. И этим они не отличаются от животных. Животные, по природе своей, проводят свои дни в поисках пищи, в поисках оплодотворения для продолжения рода. Они живут инстинктами. Смерть для них это что-то внезапное, чего понять они не в силах. И, так же, как и те слабовольные люди, после себя они оставляют, в лучшем случае, лишь свое потомство. Да, инстинкты - вещь необоримая. Но углубимся дальше. Что же тогда должно двигать человеком разумным в этой жизни, если труды его после смерти будут преданы забвению и в существование следующем ему ничем не пригодятся? Ответ очевиден - бессмертие. Но не бессмертие тела, увы. Бессмертие имени - вот тот инструмент, которым мы можем обмануть смерть, не рискуя потерять цену жизни. И дело не в том, что наши имена будут на устах членов наших семей. Ведь пройдет каких-то два-три поколения и о нас и не вспомнят. Смысл в том, чтобы достичь такого масштаба своего потенциала, когда твое имя переживет века и эхом будет отзываться в будущих тысячелетиях. И удачных примеров тому предостаточно: Александр Македонский, Гомер, Юлий Цезарь, Нерон, Аристотель, Архимед, Бах, Фаринелли, Моисей, Леонардо да Винчи, Понтий Пилат, Иуда Искариот. Уверен к ним причислится и ныне живущий Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, предвестник тех людей беспечных и малодушных. Конечно в списке этом - далеко не полном - есть люди с сомнительной репутацией, однако судить об этом не нам. Они сделали многое для будущих поколений; все без исключения. Для своего бессмертия они пошли на все, на что только были способны, кто-то неосознанно, кто-то целенаправленно. И теперь, когда имена их неугасимы, они стали эталоном для всех, кто хочет обмануть саму смерть. И учтите, mon ami, они не знали ее тайн. Смерть открылась им уже после их деяний. Так ответьте мне, приложили бы вы столько усилий для бессмертного имени своего, если бы вы знали тайну смерти? Неужели вам бы не захотелось просто пропустить этот отрезок вашего пути, который на вашу судьбу не повлияет, но, возможно, сделает бессмертным ваше имя в, для вас уже незначительном, мире живых?
Признаться честно, Дюпон поразил меня до глубины души. Я и представить себе не мог ответа на этот вопрос. Я никогда не задумывался о смерти. Свои года я прожигал, не терзая себя столь дальними и гнетущими мыслями. Конечно я терял родных, друзей. Плакал на их похоронах. Но самому оказаться на смертном одре… Для меня это было как-то слишком жутко. От самой мысли об этом меня пробирает дрожь.
- Но позвольте, - осенило меня, - вот вы говорите про людей беспечных и малодушных. Допустим тайна смерти нам известна, и эти самые люди, как вы выражаетесь "покончили бы с собой", разочаровавшись в жизни. Для кого тогда сохранять свое бессмертное имя остальным? Кто тогда будет произносить и вспоминать его. Получается в этом не будет смысла. Люди великие творят для людей.
- Ах, mon ami, вы поражаете меня все больше! Я знал, что от вашего чуткого внимания не ускользнет ни одна деталь. Увы! Это и есть последний фиговый листок на теле человечества. Сорвите его и мир погрузится в хаос. Обнажатся самые потаенные уголки наших душ, которые раньше держались под непреложным запретом. Именно поэтому тайна смерти так тщательно охраняется. Жизнь без этой тайны превратится в сущий кошмар, из которого выход только один. И всегда был только один. Истинно - счастье в незнании! А в незнании смерти и есть секрет жизни.
Дюпон поерзал в кресле и загадочно закивал головой, поглядывая в окно. В молчаливые минуты он напоминал мне скорее гордого льва, чем обычного человека, что лежит на холме, чуть сощурившись и несколько лениво осматривает свои владения, заглядывая за далекий горизонт. Такова была его натура. Знания для него - пища, без подпитки которой он бы не продержался и двух дней.
Я был уверен, что после тягостных минут тишины, он продолжит свои рассказы об удивительных открытиях, постигших его в Западной Африке; но вместо этого он встал, взял канделябр и не торопясь обошел всю комнату, убавляя пыл настенных газовых горелок. На мой вопрос к чему он это делает, ответа не последовало.
Дюпон остановился напротив меня, загораживая своей могучей фигурой свет от камина. В глазах у него искрился зеленый огонь. Лицо, наполовину скрытое в тени, наполовину освещенное ярким пламенем от канделябра оставалось каменным. Я вжался в кресло, решительно не понимая, что происходит. Весь вид его был чрезвычайно зловещим и угрожающим.
Наконец он заговорил. Но голос его изменился. Теперь это был резкий, хриплый, сверлящий тенор. И акцент... У него появился новый акцент - глотающий некоторые гласные. Дрожь пробежала по всему моему телу, едва я услышал его.
- Приветствую, музунгу, - сказал Дюпон. - Знай, ты послужишь великой цели. Мой народ этого не забудет. И когда мы встретимся с тобой в мире духов, я покажу тебе дорогу домой.
С этими словами он занес канделябр и сокрушил его на мою голову. Ошеломленный внезапной переменой моего друга, я не успел увернуться и упал на пол. Боль, какой я еще не испытывал, поразила меня. Изо лба хлынула кровь. Я почувствовал, как пытаясь подняться у меня закружилось голова, взгляд помутился, и я ничком рухнул обратно. Сзади я услышал тяжелые шаги. Я обернулся - Дюпон, сжимая в правой руке почти потухший канделябр, в полутьме, медленно надвигался на меня. И по-прежнему лицо его не выдавало никаких эмоций.
Я стал ползти к двери, крича Дюпону, что бы тот пришел в себя и образумился. На него это эффекта не произвело. Все те же размеренные, угрожающие шаги я слышал за спиной. Дверь была уже в каких-то десяти дюймах от меня, как в левую мою ногу мертвой хваткой вцепилась его массивная рука. Он с легкостью потянул меня к себе и, стоило мне перевернуться на спину, он ударил канделябром о мое колено. Сломанная кость вышла с обратной стороны. Я воскликнул от боли настолько громко, как до этого и не подозревал, что способен на такой оглушительный крик. Казалось и Дюпон не ожидал такого. Он замешкался и выронил канделябр из рук. Это было моим спасением. Подпирая стены, я поднялся и не оборачиваясь запрыгал к выходу.
На улице все тот же плотный туман ограничивал видимость. Я побрел вдоль забора зовя на помощь. На крики сбежались два офицера полиции. Вкратце я им объяснил, что мужчина из того дома пытался меня убить. Они достали дубинки и затрубили в свистки. Затем один из них отправился по указанному мной адресу, а второй повел меня по направлении больницы.
Через неделю, из новостных сводок газет, я узнал дальнейшую судьбу моего друга Альберта Дюпона. В ту же ночь его арестовали и поместили под стражу. Если верить журналистам, то при аресте он не выказал ни малейшего сопротивления. Обнаруженный кувшин с шаманским напитком вызвал кривотолки по поводу содержащихся в нем наркотических веществ. Отсюда и внезапный всплеск агрессии - заключили в полиции. На следующий день, сидя за решеткой, он стал жаловать на головные боли и видения. Состояние его резко ухудшалось. Было принято решение положить его на обследование психического здоровья в специализированную лечебницу Бедлам. Там он и умер спустя неделю. Врачи предполагают от сильнодействующего яда или же от болезни, которую он подхватил в Западной Африке.
Вся эта неопределенность никак не принималась моим сознанием. И, выйдя из больницы, я решил провести собственное расследование. С этим я направился к знакомому исследователю коренных народностей Африки. Со стороны науки, как предмета точного, мы с ним не пришли к устроившему бы нас обоих объяснению случившегося. Поэтому мы обратились к истокам их веры. В тогдашнем разговоре с Дюпоном он упомянул про практику Вуду среди тех мест, откуда он прибыл. И мы стали скрупулезно изучать все тексты на эту тему, какие только попадались нам на глаза. На поиски ответа у нас ушло два года. Но ответ этот был так неустойчив и зыбок, что любой ученый, кому мы его расскажем, сочтет нас лишенными рассудка дилетантами.
Суть его такова: во времена средневековья в Центральной и Западной Африке активно развивался культ Вуду. Шаманы этого культа, посредством долго действующих ядов и наркотических веществ, вводили человека в искусственно-искаженное состояние. Его гипнотизировали и подчиняли своей воле. После этого он выполнял все, что только ему не прикажут. А когда эффект психотропных веществ испарялся, начинал действовать предварительно введённый яд, и, через некоторое время, этот человек умирал. Таким образом шаманы управляли заранее мертвыми людьми, лишенными всяких чувств и эмоций.