фото из интернета
Заранее прошу данный пересказ не воспринимать, как извращённую попытку пощекотать эротические фантазии.
Стоял январь. Мороз уже не первый день озоровал на улице, щипая горожан за носы и уши. Я стоял на вокзале в ожидании поезда и продрог не на шутку. И вот, наконец-то, запоздавший тепловоз с вихрем подлетел к перрону, обдавая пассажиров снежной пылью. Взвизгнул тормозами, и послушно остановился.
Торопливо проскочив в вагон мимо важной проводницы, я с радостью ввалился в тёплое купе вагона. Девушка, сидевшая у окна, мимолётно взглянула на меня и кивнула в ответ на моё приветствие. На вид ей было лет двадцать. Скромный, неброский и, судя по всему, не дорогой её наряд выдавал обычную провинциалку. Но правильные черты лица, красивые зелёные глаза, опушённые длинными ресницами и кудряшки височных волос, кокетливо покачивающихся в такт движения головки, придавали ей облик ангела.
Она читала книгу, обёрнутую в непрозрачную обложку, поэтому автор для меня оставался неизвестным. И моё правило, «скажи, что ты читаешь, и я скажу, кто ты», в данном случае не сработало.
Я привычно расположился в купе. Устелил на нижней полке постель в неизменно слегка влажное бельё, принесённое проводницей. Прилёг на неё и тоже достал книгу, изредка бросая косые взгляды на девушку.
Часов в пять купе обволокло сумерками, но в вагоне включили верхний свет, и темнота испугано отступила под опущенные верхние полки.
Я предложил соседке поужинать и выпить чаю. Она согласилась. Развернули свои припасы. У меня по дорожному обычаю дежурная, варёная курица в фольге, ну а у неё пару бутербродов с колбасой.
Познакомились. Звали её Валентиной. Поезд на станцию девушки прибывал в час ночи. Я достал из сумки бутылку водки и нерешительно поставил на столик между нашими припасами. Вопросительно посмотрел на Валю и ради приличия предложил ей «откушать» грамм по пятьдесят, в ожидании, что она наверняка откажется.
Но девушка согласно кивнула. Допила из своего стакана остатки холодного чая и протянув его мне, предупредила, что бы я налил ей лишь самую малость. Налитую в стакан водку Валя ещё на половину разбавила минеральной водой.
Выпили, поели и, как водится, разговорились. Она оказалась на редкость разговорчивой попутчицей. Я невольно удивлялся её взрослым рассуждениям и оценкам, затронутых в разговоре тем, так не вязавшимися с её молодостью.
В ходе беседы у меня сложилось впечатление, что девушке редко приходится с кем-то общаться по душам. Ей явно хотелось выговориться. И я не стал мешать ей в этом. Молчал и слушал, кивал в ответ и, с удивлением для себя, почти во всём с ней соглашался. Когда же я спросил, есть ли у неё молодой человек, Валя на время замолчала. Затем внимательно и дольше обычного посмотрела мне в глаза, и тихо заговорила….
«Вот уже больше года назад нашу семью постигла страшная беда. Автобус, в котором ехала мама, попал в страшную аварию. Больше половины пассажиров получили тяжёлые травмы, а трое из них погибли на месте аварии. Среди них была и моя мамочка Аля.
Мне старшей в семье дочери тогда было 18 лет, а младшим двойняшкам братику и сестрёнке по 5 лет. Беда, ворвавшаяся в наш дом, своей неожиданностью и ужасом потери всеми любимого человека, просто шокировала нас, ввела в ступор.
Сами похороны, поминки и первые дни после них сейчас вспоминаются смутно и отрывочно, как будто всё это было не со мной. Папа от горя осунулся, похудел. Одежда на нём стала висеть, как на вешалке. До этого почти не употреблявший спиртного, теперь он выпивал по вечерам. После чего закрывался у себя в комнате, и мы иногда слышали доносившийся оттуда приглушённый плач. Его поведение усугубляло и без того тяжёлую атмосферу в осиротевшей семье.
Младшие брат с сестрой, интуитивно чувствуя настроение отца, тоже стали не в меру капризными и плаксивыми. Все заботы о семье легли на мои плечи. Я просто разрывалась на части между семьёй и институтом. Постепенно у меня начались трудности с учёбой, появились хвосты по основным предметам.
На сороковой день с помощью близких родственников накрыли в квартире столы. Помянули добрым словом любимую мамочку. А вечером мы с папой вместе убирали столы, мыли посуду. Видно было, что он с трудом нашёл в себе силы вернуться к нормальной жизни. Наверное, мамина душа, простившись, наконец-то с этим миром отпустила и папу.
С того дня он перестал по вечерам закрываться в своей комнате и стал больше уделять внимания нам. И всё же, я иногда ловила его потухший взгляд и чувствовала, что физически хоть и был он с нами, но мысленно продолжал бродить по своему счастливому прошлому, в котором была его любимая Аля. Младшие братишка и сестрёнка стали понемногу забываться, играли по вечерам в своей комнате.
Но как-то в один из вечеров, месяца через три после трагедии, братишка с сестрой неожиданно повздорили во время игры. И сестрёнка, заплакав, с обидой прокричала брату:
- Я вот сейчас всё про тебя маме расскажу!
С этими словами она вбежала ко мне в кухню. Я стояла у газовой плиты в мамином халате в вполоборота к двери и мешала в кастрюле варившуюся кашу. Сестрёнка застыла в дверях, смотря на меня широко раскрытыми глазами, а затем расставила руки в стороны и бросилась ко мне:
- Мама, мамочка!
Подбежала и, обняв ручонками, заплакала навзрыд.
Я опустилась на колени рядом с ней и стала успокаивать, гладя сестрёнку по голове. Тут же в кухню на плач девочки вошёл и папа. Он смотрел на меня удивленно и рассеянно, глаза его на мгновение вспыхнули, но тут же и погасли. И он, понуро опустив голову, присел около нас на пол. Глаза его наполнились слезами, которые тут же торопливыми бусинками сбежали по щекам. Папа смущённо смахнул их с лица и крепко прижал нас к себе.
Дело в том, что когда мне было ещё 14-15 лет, все окружающие в один голос принялись утверждать, что я становлюсь точной копией своей мамы. И чем я становилась старше, тем большее сходство было между нами. Мы иногда даже разыгрывали родных и знакомых. Показывали им наши девичьи фотографии, заставляли их отгадывать, кто есть кто. И были случаи, что гости ошибались в выборе.
В тот вечер я, как всегда, уложила младших спать, приняла душ и на пути к себе, проходя мимо комнаты родителей, услышала приглушённый плач отца. Сердце моё разрывалось от жалости. Я постучала и вошла. На прикроватной тумбочке горела лампа. Папа лежал, уткнувшись лицом в подушку, на которой лежала мамина ночная рубашка. Я присела рядом на кровать и молча, погладила его по спине, а затем и по волосам.
Сейчас не могу сказать, что на меня тогда нашло. Но в тот момент я испытала сильное желание успокоить папу. И жалость, чисто женская жалость, овладела мною. Не отдавая себе отчёта в своих действиях, я выключила свет и легла рядом. Папа повернулся ко мне, пытаясь рассмотреть меня в темноте.
- Валя, ты что? Иди спать.
Я не отвечая на вопрос, прижала к его плечу свою распалённую голову. Папа отодвинулся, но я взяла его руку и положила к себе на грудь.
- Дочь, иди к себе.
Папа попытался освободить руку, но я с силой прижала её к себе. Сердце рвалось у меня из груди, под застывшей ладонью. Он наверняка ощущал это клокочущий вулкан и враз охрипшим голосом спросил:
- Дочка, ты подумала о последствиях?
- Я хочу лишь только того, что бы тебе стало легче.
Папа тяжело вздохнул:
- Ты уверена, что мне будет легче? Валюша, я же твой отец. Я так не могу. И как мы будем жить после этого? А что скажет мама, она же всё видит оттуда. Я же люблю её и даже сильнее, чем раньше. Я бы отдал всё, лишь бы снова прикоснуться к ней.
- А ты представь, что я это она.
- Но я никогда потом не прощу себе…, не прощу нам этого, - продолжал папа тихо возмущаться. Он хотел ещё что-то сказать, но я припала губами к его губам и он замолчал….
Всё что случилось в эту ночь, да и сама ночь, стали переломными в жизни нашей семьи. Наутро папа, не позавтракав, чуть свет торопливо ушёл на работу. Днём он позвонил мне, и предупредил, что вернётся домой поздно, поужинает на работе, ну а мы что бы ложились спать, не дожидаясь его. Я понимала его состояние.
Вернулся домой он действительно поздно. Стараясь не шуметь, тихо прошёл в свою комнату. А там, на родительской кровати, дрожа от нервного озноба, лежала я…
В маминой ночной рубашке, сохранившей такой знакомый и, до боли в сердце, родной запах её тела. Если вчера всё случилось спонтанно, на волне жалости к отцу. То сегодня я заняла не принадлежащее мне ложе уже намерено. Я лежала и понимала, что поступаю не только не правильно, но и противоестественно нормам человеческой морали. Понимая, что совершаю большой грех, всё же молила бога, нет не о прощении, а о том, что бы папа не прогнал меня.
И в этот вечер всё повторилось. Только теперь папа не был таким скованным и напряженным. А я впервые почувствовала истинное блаженство и наслаждение, которое не испытывала никогда раньше при близости со своим бывшим парнем. Да разве могло сравниться прерывистое полу минутное сопение, сопровождаемое неуклюжими грубоватыми движениями с этими нежными ласками, с этими размеренными, уверенными и сильными объятиями….
На следующий день был выходной. Папу будто бы подменили. Он весело суетился по квартире. Проснулись наши младшие и, увидев на лице отца улыбку, поначалу растерялись. Но почуяв своими ребячьими сердечками новую атмосферу в семье и, окрылённые, неожиданно свалившейся радостью, весело щебетали и порхали по комнатам. Я не знала, как теперь обращаться к нему. Называть папой у меня язык больше не поворачивался.
В этот день мы всей семьёй ездили на кладбище к маме. Стоял солнечный тёплый майский день. Берёзки только-только надели свои новые светло-зелённые сарафаны. На ухоженной могилке мы мысленно просили у мамочки прощения. В это время далеко на горизонте сбились в кучку тёмные тучки и, до нас долетел отголосок первого майского грома. Служило ли это укором для нас свыше или было просто случайным совпадением? Не знаю. Но на душе почему-то всё же стало спокойнее и светлее.
С этого дня всё пошло по-новому. Вновь засветило для нас солнце. Вновь налились румянцем наши лица. Мои знакомые подруги, которые ещё недавно с сочувствием смотрели на меня, теперь с трудом скрывали восхищённые, и в то же время завистливые взгляды, не понимая причины, вызвавшей мой расцвет.
И только дома, встречаясь глазами с маминой фотографией, я продолжала испытывать некоторую неловкость, и мысленно просила и умоляла мамочку простить меня за этот грех. Видит бог, я пошла на это не ради похоти, а лишь для того что бы вернуть радость и счастье в наш дом. И по-моему мне это удалось, пусть даже и таким способом. Ну а что касается нашего будущего…?
Папа старше меня всего лишь на 19 лет. Мама Аля у него была первой любовью. И я, пользуясь своим сходством с ней, продлю ему эту любовь. А что касается детей, то нам пока хватит и наших младших двойняшек. А насчёт совместного ребёночка, это как бог даст. Кстати, после того, как мы сошлись с папой, я была в церкви. Как могла, молила всевышнего понять меня и простить нам наш грех.
Вот уже год, как мы живём новой семьёй. Соседи и знакомые ничего не подозревают. Коллеги по работе папы, заходят в гости к нам. Иногда предлагают познакомить его с не замужними женщинами. Но он отшучивается и говорит, что никогда не изменит своей первой любви. А я понимающе смотрю на него, ловлю его взгляд, и мысленно благодарю за эти слова. Одно лишь обстоятельство немного беспокоит, с той ночи он больше никогда не называет меня по имени. При обращении обходится ласкательными прилагательными и уменьшительными существительными. Хотя от маминого имени Аля и до моего Валя, всего лишь одна буква, всего лишь один шажок!
И ещё я прекрасно понимаю, что вечно так продолжаться не может. Когда то правда всё равно откроется. Поймут ли тогда нас люди? Осенью на могилке мамы мы установили красивый мраморный памятник. С него большой мамин портрет, улыбаясь, смотрит на нас. А внизу витиеватыми буквами выбита надпись: «Дорогая и любимая мамочка, пойми нас и прости!».
Девушка смахнула набежавшую слезу и замолчала. Она глядела в тёмное окно на мелькавшие мимо фонари приближающейся станции. Молчал и я, поражённый откровенностью её рассказа. Прощаясь, она протянула мне руку:
- Спасибо тебе.
- За что? – не понял я, смущённо улыбаясь.
- За то, что помог мне исповедаться.- Валя улыбнулась в ответ. – Ты первый и скорее всего единственный в мире человек, которому я это всё поведала.
Сказав это, она чмокнула меня в щёку и, подхватив свою дорожную сумку, вышла из купе.
Я остался стоять, рукой прикрыв горящую от поцелуя щёку, будто боялся, что подаренное девушкой тепло тут же улетучится. Валя неторопливо шла мимо вагона. Поравнявшись с нашим окном, она подняла голову, помахала мне и растворилась в потоке пассажиров, исчезающих в переходе к вокзалу…