В ноябре снег уже укрыл землю надежно, до самой весны. В избах посветлело от его сияющей белизны. Бабы стали ставить кросна, ткать холсты.
На Параскеву-льняницу начали мять и трепать лен, а позже устроили «льняные смотрины», хвалясь друг перед другом своим рукоделием.
По вечерам, когда сумерки опускались на землю, при свете лучины чесали, сучили, наматывали пряжу. Приучая к работе молоденьких девушек, говорили: «У ленивой пряхи и про себя нет рубахи».
Незамужние девки, прихватив с собою прялки, собирались по очереди у кого-нибудь в дому, пряли, пели песни, и засиживались до полуночи. К ним присоединялись молодые парни.
Порою молодежь собиралась просто повеселиться, и тогда на всю округу слышались звуки гармони и звонкий перепляс.
Красавицу Евгу среди толпы девок Игнат приметил сразу, как вошел в избу, и весь вечер глаз с нее не спускал.
- Пошто сидишь один? Девки уж шуткуют, не захворал ли, - посмеиваясь, к нему подошел Филипп Горковенко.
Подмигнул:
– Никак присушила Евга–то?
И добавил, уже посерьезнев:
- Пофорсить больно любит, а уж гонору…
Игнат сверкнул на него глазами:
- Как вступиться за нее некому, то и обидеть кажный норовит… А мне она глянется боле других!
- Ты бы послухал, я тебе худого не насоветую… Люди разное бают…
- Так то – люди… А ты зазря не говори…
Евга жила с матерью в низенькой землянке, держали они корову, обихаживали огород. Из родни у них никого больше не было. Поговаривали, что пришли они из дальней деревни, откуда мать Евги была изгнана за дурное поведение. И дочь-то она родила якобы от заезжего цыгана. Так это было или нет, но в селе ничем особенным они не выделялись, жили незаметно, и разговоры о них стихли.
А когда выросла Евга, то превратилась в редкую красавицу. Многие парни головы теряли от этой красоты.
Евга плясала на кругу, в хате звенел ее голос:
- Я на лавочке сижу,
С крыши капает.
Меня замуж не берут,
Только сватают.
Взгляд девушки встретился с глазами Игната, у того оборвалось сердце, застучало гулко.
Молодежь высыпала в темноту, на морозную улицу. Девки продолжали петь частушки под гармошку.
Игнат догнал Евгу, зашел к ней наперед, не давая проходу, заглянул в ее шалые, отчаянные глаза:
- Застыла небось? Давай погрею…
Евга шутливо замахнулась на него рукавицей, пропела:
- Расфрантовенький Андрейка,
Притулупь меня маленько!
Расфрантовая моя,
Без тулупа вышел я!
- Так то ж – Андрейка, а я – Игнат. Вишь, в тулупе…
Поймал девушку за руку, разжал кулак, в котором были семечки.
- Дай спробовать!
- А взамен чего дашь? – хохотала Евга, - пряников чевой-то не вижу…
- Будут тебе пряники…
Вернувшись с гужовки, Игнат с порога объявил отцу:
- Тятя, жениться хочу. Благослови.
Яков, сидя у чувальчика, подшивал при свете лучины дратвой пимы. Подняв голову, внимательно посмотрел на сына.
- Кого же выбрал?
- Евгу, дочку Полевихи.
- Ой, лишенько… - заголосила на печи Ульяна. – Али не слыхал ты, сынок, что люди-то бают? Ведь ее ведьмой все кличут!
- От злобы да от зависти бабы болтают, - загорячился Игнат.
Яков усмехнулся в бороду:
- Один женился – свет увидел, другой женился – с головой пропал. Думать прежде надо, чтобы опосля не спохватываться.
Игнат промолчал.
- Девка-то согласна?
- Не спрашивал…
- Так спроси… Бабы, оно, конешно, и лишнего наговорить могут, да только сдается мне, что дыма без огня не быват. Девку следоват сватать, вызнавши все про нее.
- Еще бы она несогласная была! - опять запричитала Ульяна. - Игнат-то наш - первый парень на деревне!
- Цыть! – прикрикнул на жену Яков.
Наутро Ульяна сердито гремела рогачом об чугунки, но молчала, не смея перечить мужу.