Люди в селе жили по своим, давно установленным, правилам.
С огромным уважением относились к труду. Занимались в основном земледелием и скотоводством. Сеяли пшеницу, овес, просо, гречиху. Во многих дворах стояли рушанки. Рушили просо, которое шло в пищу для людей и на корм домашней птице. Из ячменя варили каши, им же кормили поросят. Гречиха тоже шла на каши, а еще ее перемалывали и пекли блины, которые делали на дрожжах. Пшеничные блины – желтые, а гречишные – счерна, но мягкие и вкусные. Соблюдались посты, во время которых в пищу употреблялось льняное и конопляное масло. Во время праздников устраивались народные гуляния. Жили открыто, не прячась друг от друга.
Как-то ранней осенью, когда вся семья Войченко была в сборе и собиралась обедать, на улице послышался необычный шум. Елена, выскочившая во двор посмотреть, что там происходит, быстренько вернулась:
- Воров поймали! По улице ведут!
Все вышли из избы.
По дороге, мимо их двора, в окружении гудящей гневно толпы, брели двое.
Женщина, обмотанная с ног до головы холстом, шла, низко опустив голову. Рядом с нею, обвешанный увесистыми кочанами капусты, шел мужчина.
Это были муж с женой, Аграфена и Кондратий Михалевы. Славились они на деревне своей ленью и любовью к выпивке, но в воровстве ранее замечены не были.
Большим позором считалось воровать у своих же соседей, и подобные случаи были крайне редки. Но если все-таки воры обнаруживались, то их ожидал самосуд. Их не отдавали в руки властям, считая, что «обычай старше закона».
На воров навешивали украденное и прогоняли их по нескольким деревням, передавая с рук на руки.
Так и Михалевых сейчас сопровождали в соседнюю Солоновку, где их с позором должны были провести по улицам жители этого села и далее увести в Селиверстово.
Мужчина с женщиной, зная, что их ожидает, и что просить пощады бесполезно, шли молча, ни на кого не глядя.
- Лень ране ее народилась, - кричала Варвара Ненарокова. - Грунька сроду окромя рубахи-перемывахи ничого не нашивала! Небось, не взяла веретье, а ленную холстину выхватила!
- Так ить ширинка из конопли не быват! А она никак рушники вышивать собралась! – подхватила Устинья Капустина.
- Не припотела под холстиной-то? – шумели бабы.
Аграфена еще ниже опустила голову.
А мужики подступали к Кондрату:
- Нешто с голоду пухнешь, сосед? Сухоросое лето выдалось, капуста не наросла? Крадучись – в чужую клеть! Срамота!
Хрупкие листья капусты, ломаясь, свисали лохмотьями с кочанов.
- Чужой калач завсегда сдобнее да пышнее!
Под крики толпы, понурив голову, мужчина шел молча.
Дойдя до конца деревни, толпа остановилась.
- Не пущать их боле в деревню!
- Пусть не вертаются!
Кондрат, подняв голову, решился сказать:
- Простите нас. До конца жизни тепереча чужого не тронем. Только не гоните. Робяты у нас, ростить надоть…
Линялые его глаза на поношенном лице смотрели затравленно.
Люди молча повернули обратно, а Михалевы в сопровождении трех человек пошли дальше. Через два дня они вернулись домой, обретя славу непутевых, никчемных людей.